|
II Округ
Петербургское ополчение
История Петербургского ополчения – история блестящая и величественная. На страницах ее мы встречаемся с описаниями чудесных подвигов храбрости и великодушия, проявлениями возвышенных и сильных чувств, и здесь еще раз доблестные представители благородного дворянства русского показали, на какую высокую самоотверженность и самопожертвование готовы они. Близость петербургского дворянства к Престолу и ГОСУДАРЮ как будто бы еще более усилила проявление этих высоких переживаний. И со стороны Престола также на Петербургское ополчение было обращено особое внимание. Это ополчение было наилучшее по обучению и вооружению из всех ополчений, именно благодаря содействию военного ведомства, которое назначило [47] для обучения ратников 2 регулярных полка, для чего и разместило их среди ополченцев. Перед собранием, которое было назначено на 17-е июля, дворяне слушали обедню в Казанском соборе, после которой митрополит Петербургский и Новгородский произнес воззвание. В воззвании этом указывалось на то, что с того времени, как ослепленный мечтою вольности народ французский ниспровергнул Престол единодержавия и алтари христианские, мстящая рука Господня видимым образом отяготела сперва над ним, а потом через него, и вместе с ним, и над теми народами, которые наиболее отступленно его преследовали. За ужасами безначалия последовали ужасы угнетения – одна брань рождала другую, и самый мир не приносил покоя (XL). Далее враг характеризовался как „властолюбивый, ненасытимый, не хранящий клятв, не уважающий алтарей, дышащий ядовитою лестью“; его дерзость сравнивалась с наглостью древнего Амалика. К защите Отечества призывались не только „мужи именитые, стяжавшие власть“, но и „те из сынов Левитских, еще не определившихся к служению“, которые „возревнуют ревностно брани“. В заключение всем борцам за отечество преподавалось благословение Церкви и обещание „постоянно вопиять к Господу о венцах победоносных для доблестных сподвижников“. Таким образом церковь, в лице Святейшего Синода, благословляла на борьбу защитников Отечества.
Тотчас же после обедни дворяне собрались во дворце князя Безбородки, и здесь предводитель их Жеребцов произнес речь к ним. Мы не можем удержаться, чтобы не привести отрывок из нее – так характерен ее стиль для того времени: высокопарный и звучный и своеобразно красивый язык ее – это язык „Певца в стане русских воинов“. Вот она: „Предки наши, родоначальники сего знаменитого сословия, к спасению Отечества стекались под знамена Государя, каждый со своей дружиной, кто сколько возмог привести на ополчение. Нам остается последовать их примеру. Наша Православная Вера, святость алтарей Божиих, наша честь, наше Отечество, в семействах наших: наши летами отягченные родители, нежные супруги, невинные младенцы, – все одними устами требуют нашего пожертвования. Поспешим! Соединимся союзом верной братии, союзом древних Россов; утвердимся в единомыслии! Единодушие есть твердейшая преграда, оно есть неразрывная цепь союза и благоденствия! Соединимся все с крестом в сердце, с оружием в руках. Вручим себя Богу [48] и Царю нашему, Спасем отечество или, умирая, сохраним честь Росса, верноподданного АЛЕКСАНДРУ“.
Когда приступили к выбору начальника, „никто не колебался, кому дать свой голос; не было ни белых шаров, ни черных. Единогласно произнесли имя полководца, на которого с наступления опасности указывала Россия. „Кутузова! Кутузова!“ – загремело повсюду“ (XLI). Кутузов не присутствовал на собрании; в то время он еще недавно возвратился в Петербург после заключения мира с Оттоманскою Портою. Жизнь его была очень скромна и уединенна, он почти никуда не выезжал и на этот раз, по обыкновению, не был на собрании. К нему тотчас отправили депутатов с объявлением о его избрании. Когда же он приехал в собрание, патриотический энтузиазм дворянства достиг своего апогея. В записках Штенгеля мы читаем об этом такие строки: „граф принял извещение о таковой доверенности дворянства с тою сердечною признательностью, каковая за двести лет перед тем усладила сердце знаменитого Пожарского1, восставшего от ран по гласу Минина на избавление России. Он немедленно явился на собрание и был принят с живейшими знаками почтения, надежды и радости; надобно видеть лица всех и каждого при вшествии графа, чтобы чувствовать в совершенстве, какое впечатление произвело в сердцах одно появление сего достопамятного героя, сотрудника великого Суворова, поседевшего в бранях, коего уму и сам измаиловский герой и в те еще времена отдавал справедливость. Казалось, что в минуту появления его сердце каждого говорило: „Се он! се тот истинно единственный герой, который может свергнуть единственного злодея! может избавить Отечество!“ Граф Михаил Илларионович, заметя чувства, одушевляющие все собрание, был весьма тронут и с живейшею чувствительностью изрек: „Милостивые Государи! честь, которую вы мне делаете, красит всю мою службу и мои седины“. Тут обеими руками приподнял сей доблестный муж посеребренные власы свои, и слезы восторга и умиления были ему ответом сердец“.
Согласившись предводительствовать Петербургским ополчением, Кутузов сделал, однако, оговорку, что, состоя на службе уже у Государя Императора, ему придется сложить с себя эту новую обязанность, если будет необходимо и Государь этого потребует61). [49] Затем приступили к обсуждению количества жертвуемых ратников. На собрании 17-го июля62) решено было дать одного от 25-ти, но потом, когда узнали, что в Москве дворянство пожертвовало в ратники десятого, на собрании 23 числа решили также пожертвовать 10 ч. со 100. Помещики обязывались обеспечить назначаемых в ополчение крепостных тем, „что все время их служения поля их будут обработаны, и во всех хозяйственных частях помещики приемлют на себя, чтобы не токмо ничего не упустить, но еще вящее их поддержать и платить все следуемые с них в казну обязанности, отнюдь не отягощая ничем их семейств“. На этом же собрании постановлено было, чтобы каждый дворянин (купцы и мещане не подчинялись этому постановлению, потому что они о пожертвованиях сделали свое распоряжение), имеющий в С.-Петербурге дом, внес 2% с оценки его, сделанной городской думой. Дома, оцененные ниже 5,000 рублей, освобождены от взноса, за исключением того случая, когда владелец их имеет 2 таких дома или несколько. Такой же сбор решено было произвести и со всех дач в окрестностях Петербурга, принадлежащих дворянам, причем никакой оценки не было, а дворяне сами должны были по совести объявить их цену. В протокол 1-го собрания, по желанию признательного дворянства, занесены были имена обер-камергера и обер-егермейстера братьев Нарышкиных, из которых каждый жертвовал по 20 тысяч ежегодно на все время продолжения войны. На собрании следующего дня объявлены были еще 2 крупные пожертвования обер-гофмейстера графа Литта в размере 50,000 каждогодно и сенатора Бакунина 5,000 единовременно. Из остальных постановлений этих собраний мы обращаем внимание на одно из них: в том случае, если комиссия для приема ратников найдет кого-либо из них негодными, вопрос будет решаться самим главнокомандующим. Забракованные ратники должны представляться его сиятельству для окончательного решения, и для этого назначен каждый день в 8 ч. утра. Наконец, председатель собрания, предводитель Жеребцов, после решения всех дел пригласил господ дворян отправиться в свои имения для скорейшего формирования ополчения (XLII).
У Штейнгеля мы находим еще имена жертвователей, в официальных протоколах не обозначенных: сенатора Шепелева, камергера Зиновьева, сенатора Бороздина и др. „Каждый жертвовал соразмерно своему состоянию, так что пожертвования сии на первый раз составили, сверх положительных взносов, [50] 105.675 рублей ежегодно и 7.200 р. единовременно“. Все это выяснилось на первых же собраниях, а впоследствии, как говорит Штейнгель, сюда прибавлены были еще значительные пожертвования от комиссии духовных училищ, митрополита, монастырей, ротмистра Зиновьева, князя Мещерского, министра полиции Балашова, всего до 4 миллионов рублей. Такое усердие обратило на себя внимание Государя, и на имя Кутузова 26 июля был дан рескрипт, в котором Государь выражал Свое удовольствие по этому поводу: „С удовольствием усмотрели Мы в Санкт-Петербургском дворянстве то же самое рвение и усердие к нам и отечеству, какое видели в Московском дворянстве. Почему и поручаем Вам, губернатору, предводителям и всему здешнему благородному сословию, объявить благоволение Наше и признательность“ (XLIII).
Приступили к организации ополчения. Желание поступить в ополчение было у всех настолько сильным, что уже через несколько дней все офицерские места были заняты, но ратники все прибывали и прибывали. Кто не шел в ополчение – жертвовал всем, чем мог: кто отдавал собственные деньги, кто отказывался от получаемого из казны жалованья, пенсий, столовых денег. Очевидцы говорят о том, какое воспламеняющее действие оказывали театральный представления на патриотические чувства. Так, у Михайловского-Данилевского, мы читаем: „Французским актерам было в Петербурге отказано, а сумма, употребляемая на их содержание, обращена на вспоможение разоренным от неприятеля семействам. На русском театре были представления, возбуждавшие народную славу. Толпами стекались рукоплескать Пожарскому и Дмитрию Донскому. Появилось новое представление под названием „Ополчение“ и балет „Любовь к Отечеству“. Зрители были доведены до исступления, особенно, когда 80-тилетний актер Дмитревский, некогда украшение русской трагедии и уже 20 лет оставивший театр, явился в виде престарелого инвалида, шедшего жертвовать отечеству драгоценными вознаграждениями службы, трудов и крови, – тремя медалями, украшавшими его грудь, в молодости геройскую, а теперь уже бессильную, но все еще пламенеющую любовью к России. Нельзя описать восторга зрителей. Балет имел такое же действие. Одно движение знамени с надписью „За Отечество“ возбуждало слезы, крики и неумолкаемые рукоплескания. Иные, выходя из театра, на другой день бежали записываться в ополчение“ (XLIV).
Воинов принимали каждый день с утра и до вечера, и, [51] наконец, выяснилось, что общее количество ратников достигало до 10.985 чел. Они были разделены не на полки, но на дружины, причем так, чтобы в каждой дружине соединены были люди одного уезда, а в рядах ставили ратников так, чтобы не разлучать односельчан. Ружья были розданы ополченцам из Петербургского арсенала, а на обучение их употреблены были 2 регулярных полка. Все обученье заключалось только в том, чтобы приучить ратников знать свое место в ряду и никогда не терять соседей из вида, да заряжать и стрелять из ружья. Несмотря на то, что это ополчение далеко уступало во всех отношениях регулярным войскам, в деле оно оказало удивительные успехи: даже ополченцы из дворян чиновники гражданской службы оказались такими умелыми, распорядительными командирами, что вызывали удивление у начальников армии, специалистов военного дела. Кроме пеших дружин учреждены были еще 2 конных полка под названием Смертоносного и Александровского. Знамя у Петербургского ополчения было белое с крестом посередине и с надписью „Сим победиши“63). Помощник Кутузова, генерал Меллер-Закомельский, командиры – сенатор Бибиков, ген.-майор Бегичев, майоры: Ададуров, Кошелев, Карпов, князья Мышецкий и Великопольский, действ. камергер Мордвинов и др.
За их успешные действия по обучению и устройству С.-Петербургского ополчения им была объявлена Высочайшая благодарность, а всем нижним чинам, бывшим в строю, по 1 рублю на человека64). Это было 1-го сентября, следовательно, уже в конце августа Петербургское ополчение было вполне устроено и обучено. В Моск. Отд. Арх. Главн. Шт. нами найдено письмо, помеченное 4 числа сентября 1812 г. на имя графа Витгенштейна65). Из него видно, что уже 3 сентября 5 тысяч человек Петербургского ополчения в составе шести дружин, а также два батальона, присоединенные к ним, Воронежского полка выступили для соединения с Витгенштейном, а 5 сентября должны выступить еще 9 дружин из 7,000 чел. С этого времени, очевидно, Петербургское ополчение действовало уже в соединении с отрядом Витгенштейна. Витгенштейн стоял под Полоцком почти весь август и сентябрь, ничего не предпринимая против Сен-Сира, который также не решался переходить в наступление. Причиной такой медленности со стороны Витгенштейна было то, что его корпус был уже значительно расстроен частыми сражениями. Он отлично сознавал, что имеющимися у него налицо силами он не достигнет никаких положительных результатов. [52]и Что же касается до Сен-Сира, то его положение было очень плохо и с каждым днем становилось все хуже и хуже. Сначала французские войска получали продовольствие от жителей занимаемого ими края, но потом, вследствие долгого стояния их на одном месте, ближние селения были совершенно опустошены. От голода и лишений во французских отрядах начались повальные болезни, и Сен-Сир сам писал в своих записках: „Полоцк превратился в госпиталь, и, к довершению несчастья, мы ощущали недостаток во всем нужном для больных. Те, кто остался жив из французов после сражения под Полоцком, считали это чудом, так велика была опасность со всех сторон“. Петербургское ополчение, двинутое из Петербурга, как мы уже видели, в начале сентября, прибыло к графу Витгенштейну только в конце этого месяца. В октябре же граф получил известие, что и финляндский корпус графа Штейнгеля идет к нему на помощь. Укрепленный таким образом, Витгенштейн мог начать наступательные действия против Сен-Сира. Из донесения его Императорскому Величеству66), написанного графом Витгенштейном о Полоцком сражении, можно представить себе очень ярко всю картину этого сражения и роль, которую играло в нем Петербургское ополчение. Его дружины прикомандированы были к регулярным войскам в качестве резерва и находились за полком в колонне (но потом, как мы увидим, они оказались впереди всех, под неприятельским огнем). Французы ничего не знали о движениях русских, и „беспечность их генералов была удивительна“ (Михайловский-Данил.). 6-го октября начато было русскими наступление. Сражение началось с атаки французов, которые засели в лесу перед Полоцком, желая отстоять его как естественное укрепление. Отряд Витгенштейна двинулся к опушке леса и открыл огонь по неприятельским батареям – французы отступили к концу леса, и здесь охотники Петербургского ополчения, „видя удачное поражение неприятельской конницы, бросились в штыки на неприятельских стрелков и прогнали их в самые их укрепления“. Огонь неприятельский стал уменьшаться, и русские стрелки, а особенно охотники Петербургского ополчения, подаваясь все более и более вперед и даже не дожидаясь приказания своих начальников, ударили так быстро в штыки, двигаясь все время под огнем, что неприятель с поспешностью оставил свои передовые укрепления. „Дружины завладели 2-мя неприятельскими редутами, причем храброму камергеру Мордвинову была оторвана ядром нога“. Неприятель, пораженный не столько силою, [53] сколько быстротою и смелостью, даже дерзостью натиска, отступал все дальше и дальше, оставляя за собой свои же укрепления.
Ночь уже наступала, и русские храбрецы все еще не переставали штурмовать неприятеля со всех сторон. Неприятель защищался до двух часов ночи, но русские отряды преодолели все препятствия, и 7 октября Полоцк был взят. „Дружина полковника Николаева, срубив под сильным огнем палисад, первая бросилась в город. Изумленный неприятель бежал в беспорядке, но только часть, оставшаяся в городе, могла спастись, остальные были переколоты штыками или взяты в плен. Таким образом город Полоцк, укрепленный неприятелем с большим старанием, защищаемый маршалом Сен-Сиром, по особому повелению Наполеона, с искусством и величайшим упорством, был взят войсками Его Императорского Величества после двухдневного сражения и кровопролитного штурма. Такая картина взятия Полоцка вырисовывается из официального донесения. (Петербургские ратники выказали чудеса храбрости и повсюду были впереди: непостижимо, как они еще не все погибли, потому что храбрость их граничила с безумием. Они даже не слушали команды, их невозможно было удержать; на этой ночве происходили даже комические эпизоды). Полоцк был занят пред рассветом; освещаемые хмурой октябрьской зарей, страшными и мрачными казались его улицы. Михайловский-Данилевский так рисует картину взятого Полоцка: „Сгоревшие дома еще дымились, другие были разорены, опустошены, кровли прострелены ядрами, окна выбиты, церкви ограблены, обращены в магазины и конюшни. По грязным улицам и в домах валялись человеческие трупы, всюду были кровь и нестерпимый смрад. Евреи, составлявшие большую часть населения, проклинали изгнанных неприятелей и радостно приветствовали своих избавителей. В благодарственном приказе войскам граф Витгенштейн назвал ратников Петербургского ополчения защитниками России. И действительно, велика была жертва их – самая жизнь с такой легкостью приносилась ими к подножию Отечества и Престола, как будто у них всех была не одна жизнь, а тысячи тысяч жизней. Множество из них были ранены, и каких только здесь не было ран: оторванные ноги, раздробленные пальцы рук и руки, раны в грудь, в щеку навылет, в голову – между бровей. Многие из них скончались от своих страшных ран. Вот перед нами наградные списки, где мы читаем целый ряд славных имен и удивляемся их чудесным подвигам. Все, начиная от высших и до низших, показали себя достойными и благородными [54] воинами. Сенатор Бибиков являлся во все опаснейшие места и ободрял своих дружинников, как будто война была для него дело привычное и как будто всю жизнь он не знал никакой другой должности, кроме военной. Полковник Мейбаум бросился вместе со своим отрядом переправляться через реку и был ранен в ногу. Камергер граф Мусин-Пушкин все время под пушечными выстрелами и сильным ружейным огнем разъезжал с правого фланга на левый, посылаемый своими начальниками, – золотая шпага за храбрость была вполне достойной его наградой. Прапорщик Герасимов не ушел со своего места, узнав, что его сын контужен; он не перестал сражаться даже и тогда, когда его самого контузили. Действительный камергер Мордвинов вместе со своей дружиною преследовал неприятеля до самых его укреплений, наконец, когда неприятель, „заскакав за наши орудия, овладел оными, кинулся вперед и спас их, но в то время, к сожалению, оторвало ему ядром ногу“. Пятая дружина дралась с необычайной храбростью; этим она обязана энергии своих скромных начальников: шт.-кап. Гавриленко, поручику Бухвостову и тит. сов. Семеновичу, и все они были ранены и сделались калеками. У Гавриленко ядром раздроблена рука, Бухвостов ранен в спину, у Семеновича оторвало пальцы; адъютанту Воинову оторвало ядром обе ноги в то время, как он ехал с приказаниями впереди линии стрелков. Он умер от раны. Далее мы читаем имена полковника Николаева, Елагина, князя Мещерского, подполковника Шубина, кол. рег. Давыдова и многие другие славные имена, которые украсили собой страницы истории Отечественной войны. Дворянство может и должно гордиться такими именами.
Примечания
1. Воспоминание этого доблестного имени невольно встало перед взорами современников ополчения. Очевидно, всеми чувствовалась живейшая связь между этими ополчениями, отделенными друг от друга веками.
|
