: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

Иванов И.С.

Болгарское ополчение и его сформирование в 1875–1879 гг.

Заметки и воспоминания.

 

По изданию: Иванов И.С. Болгарское ополчение и его сформирование в 1875–1879 гг. Заметки и воспоминания. С.-Петербург. Типография В.С. Балашова. 1889.

Дата публикации в сети Интернет: 02.08.2012.

© OCR, подготовка текстовой версии - Игорь Андреев-Попович, Екатеринбург, (http://andreevigor.livejournal.com)

Внимание! Вы можете скачать эту книгу целиком, с иллюстрациями: формат DOC в zip-архиве (125 кБ)

 

Предисловие Адъютанта. Автор воспоминаний Иванов И.С. - кишиневский исправник, болгарин по происхождению. Принял деятельное участие в формировании отрядов добровольцев во время сербско-турецкой войны 1876 года. В 1877 году в Кишиневе (Молдавия), а затем в Плоэштах (Румыния) возглавил приемную комиссию по формированию болгарского ополчения. Начальником ополчения был назначен генерал-майор Столетов Н.Г., о котором Иванов отзывается с большой теплотой. В мае 1877 года Иванов из рук самарского городского главы Кожевникова и члена самарской думы П. В. Алабина принял вышитое монахинями знамя болгарского ополчения, увенчанное надписью "Болгарскому народу, город Самара, 1876 г."

Болгарское ополчение и его сформирование в 1875–1879. Издание 1889г.

 
В июльской книге «Русской Старины» изд. 1888 г. (том LIX, стр. 179–212) напечатано сообщение Д. Г. Анучина под заглавием: «Князь Владимир Александрович Черкасский, как устроитель Болгарии», вызванное помещенными в нескольких книгах того же журнала за тот же год интересными очерками и заметками князя В. Д. Дибажа, под заглавием: «Сан-Стефано и Константинополь в феврале 1878 года».

Так как в сообщении Д. Г. Анучина переданы ошибочно некоторые факты, в особенности такой выдающийся факт, как Болгарское ополчение, то я, как близко стоявший к болгарскому делу, считаю прямым своим долгом, для восстановления исторической истины передать кое-что из моих заметок о тех же событиях, о которых писал Д. Г. Анучин.
Изложение свое, которое я начну несколько с более отдаленного периода, считаю нужным разделить на несколько небольших глав, в которые войдут: 1) приезд в Кишинев М. Г. Черняева, поездка моя в Сербию и вынесенные оттуда впечатления, болгарские добровольцы в Кладове и дальнейшая их роль в Сербии во время Сербско-Турецкой войны 1876 года; открытие в Букаресте комитета для сбора пожертвований на дело болгарское; 2) вербовка добровольцев в России и [2] отправление их партиями в Сербию, а также обратное их возращение в Россию; 3) пребывание в Кишиневе болгарских добровольцев и затем сформирование из них трех болгарских кадровых батальонов Кишиневе и выступление их в Румынию – в Плоэшты; 4) формирование в Плоэштах болгар в ополчение и выступление из Плоэшт болгарских дружин.

И. С. Иванов.

 

I

Всем, интересовавшимся сколько-нибудь судьбою балканских славянских племен и, в особенности, знакомым с нею, без сомнения, слишком еще памятно то знаменательное в истории России и других славян время в 1875–1876 годах, когда вся Россия, без различия национальностей, объята была мыслью и заботою, как можно лучше обставить Боснию и Герцеговину, a затем и Сербию, для успешной борьбы их с Турциею. Душою движения в России в пользу Сербии стал, в половине 1876 года, как известно, М. Г. Черняев.
Ввиду предшествовавшего сербско-турецкой войне движения в Боснии и Герцеговине, где фигурировал известный в то время Веселитский-Божедаров, и в южной Болгарии, где результатом возгоревшегося там недостаточно подготовленного движения было поголовное истребление болгар турками в Батаке, Перущице, Панагюрище и др., М. Г. Черняев задумал и решил начать другое движение против турок, именно со стороны более солидно вооруженной Сербии, заручившись содействием московского славянского комитета в лице И. С. Аксакова. М. Р. Черняев приехал ко мне в Кишинев, под фамилиею Михайлова, с письмом ко мне от И. С. Аксакова, с которым в то время личного знакомства я еще не имел. Из Кишинева М. Г. Черняев направился на Кубей, где в то время была таможня, снабженный мною письмами к разным лицам в Болграде, Галаце, Букаресте и в Белграде; там в то время занимали высокое положение мои знакомые сербы, бывшие мои товарищи по образованию в Киеве. По приезде в Белград, М. Г. Черняев успел в скором времени поставить дело [3] так, что немедленно должен был отправиться в Алексенац, откуда он писал мне, указывая на географическое положение этого города. В скорости после этого приехал ко мне в Кишинев Н. А. Киреев из Варшавы, куда он ездил для свидания с Веселитским-Божедаровым, чтобы передать ему значительную сумму денег на дело герцеговинцев и босняков. Здесь мы решили отправиться в Сербию, что и исполнили немедленно.
В Букаресте, куда мы прибыли 15-го мая 1876 г., шла в то время большая разладица между старою и молодою болгарскими париями, собственно, по политической цели о Болгарии. Во главе старой партии стояли самые солидные по своему положению и материальным средствам болгары, в лице болгарского митрополита Панарета Рашева, Евлогия Георгиева, докторов Протича и Атанасовича, Колони и других, – между тем как молодую партию представляли молодые болгары, не имевшие ровно никакого положения, без всяких материальных средств, но с полною готовностью принести себя в жертву для освобождения Болгарии от турецкого господства – то были Кирияк Цанков, служившей в то время писцом в конторе Евлогия Георгиева по акцизу, Олимпий Панов, только что приехавший из Парижа, где он воспитывался в качестве стипендиата от Болграда, Святозар Мыларов, Пеев и другие1. Обе партии сознавали необходимость образования в Букаресте комитета для сбора пожертвований и оказания материального пособия несчастным жертвам с. Батака, Перущицы и других мест в Болгарии, но старая партия, т. е. так называемые болгарские нотабили, как они тогда величали себя, стояли за учреждение не комитета, a человеколюбивого общества2, без всякой политической цели, между тем как молодая партия не скрывала своей политической цели и открыла революционный комитета, к которому сочувственно относились тогдашние передовые румыны. Между тем мы с Киреевым отправились в Турн-Северин, где узнали, что в Кладове, сербском городке, находящемся на правом берегу Дуная, стеклось много болгар, готовящихся составить [4] четы и отправиться против турок, на помощь изнемогавшим своим братьям. Действительно, там оказалось до 600 болгар, во главе с воеводами – Панаиота Хитова Желя, Филиппа Тотьева, Цока и других. Все они помещались там в зданиях существовавшей когда-то в Кладове турецкой крепости, ждали получения старых бельгийских ружей, высланных два года тому назад из России, но почему-то не выдававшихся им сербским правительством. Я обещал им, однако, похлопотать в Белграде по этому предмету, и засим мы отправились на другой день в Белград и прибыли туда перед вечером, в проливной дождь. Пока в таможне рассматривали наши вещи, я стал высматривать экипаж, чтобы добраться в город, но там оказался только один экипаж. В это самое время, когда я озабочен был мыслью о средствах добраться в город, ко мне подходит молодой человек и спрашивает меня – не знаю ли я имевших приехать в Белград с этим пароходом Иванова и Киреева, на что я ответил ему, что я – Иванов, указывая ему в то же время и на Киреева, стоявшего возле меня. «Очень приятно мне познакомиться с вами, господа, – сказал по-сербски молодой человек, обращаясь к нам, – я послан от ее светлости княгини Наталии предложить вам экипаж, чтобы вы в нем поехали в город». Мы усумнились, однако, в этом, думая, нет ли тут какого либо недоразумения; но молодой человек, Николич, как он назвал себя, уверил нас, что за нами, а не за кем-либо другим, прислан этот экипаж, поэтому мы уселись в тот экипаж и поехали в гостиницу. Оказалось, что о времени выезда нашего из Букареста телеграфировал в Белград, в министерство иностранных дел, сербский консул в Букаресте Петронович, у которого мы были там и объяснили ему свою цель. На другой день явился к нам тот же Николич и передал мне, что княгиня Наталия просить нас к себе в тот же день, в 11 часов утра. Но считая не совсем удобным представляться их светлостям, не бывши еще у нашего русского генерального консула, каким тогда был г. Карцев, мы ответили, что в этот день мы лишены всякой возможности иметь честь представиться их светлостям, так как наши визитные туалеты не в порядке. Затем мы отправились к г. Карцеву и сказали ему о сделанном нам приглашении, но он нам предложил свои услуги: того же дня спросить князя Милана, когда будет ему угодно принять нас. Пока мы еще оставались у г. Карцева, он успел съездить в княжеский дворец и дать нам знать о том, что князь Милан приметь нас на другой день в 11 часов утра. Действительно, [5] на другой день, к удивлению нашему, за нами прислан был дворцовый экипаж, в коем мы и отправились во дворец. Там, в салоне, мы были прелюбезно приняты князем Миланом и княгинею Наталиею. Нам они подали руки и предложили сесть, и тотчас нам было подано, по восточному обычаю, варение и затем турецкое кофе в турецких чашечках с золотыми футлярами. Разговор наш был политического свойства. На вопрос, предложенный Н. А. Киреевым, почему Сербия так медлит с начатием войны против Турции, князь Милан указал на затруднения, против которых ему не по силам будет бороться в случае его войны с Турциею, именно на затруднения со стороны Австрии, тем более, что он не может рассчитывать на солидную помощь с чьей-либо стороны.
«Тем не менее, – сказал князь, – я исполню свой долг; по дороге к Алексенацу вы будете встречать массу моих войск, отправляющихся к границе турецкой»3.
Отправясь в тот же день в Алексенац к М. Г. Черняеву, мы действительно встречали по дороге к турецкой границе целые колонны войск.
В Алексенаце, в помещении М. Г. Черняева, мы провели целые две недели в ожидании войны с Турциею, объявление которой то назначалось, то отменялось.
В это самое время шла переписка по вопросу о разрешении М. Г. Черняеву нашим правительством вступить в сербскую службу. С этою целью, в мае месяце 1876 г., дипломатический агент наш при белградском дворе, г. Карцев, ездил в Эмс к князю А. М. Горчакову, где он в то время находился с императором Александром Николаевичем; но, возвратясь оттуда, он объявил, что Государь Император ни под каким предлогом не разрешает Черняеву ни воевать, ни тем более вступать в сербское подданство и на сербскую службу. Между тем в это время генерал Черняев уже стоял на турецкой границе в качестве начальника центра сербских войск, где под его командою состояло с лишком [6] 40.000 человек4. Не зная еще, с какими войсками придется идти против турок, так как во все время пребывания главной квартиры центра в Алексенаце никто ни разу ни одного учения не сделал им, генерал Черняев, однако, уверял, что до Софии он считает всего три перехода, с чем не могли согласиться даже и невоенные люди, знакомые более или менее с положением тех мест, через которые приходится идти на Софию. Я, между тем, за несколько дней до перехода генералом Черняевым турецкой границы5, по его поручению отправился в Зайчар для сформирования из стоявших там болгар-добровольцев чет, или отрядов, и назначения им воевод с тем, чтобы они двинулись затем по указанию. В Зайчарах я встретился с г. Живковым6, нынешним министром народного просвещения, который вручил мне письмо от М. Г. Черняева, спрашивающего меня, известен ли мне Живков и с какой стороны, так как он имеет в виду оставить его при себе в качестве переводчика; я ответил Михаилу Григорьевичу, что Живков мне известен как болгарин-патриот, и что он может быть ему полезен не только как переводчик, но и как человек, знающий хорошо Болгарию и имеющий с передовыми болгарами связи.
Пока я еще формировал болгарские дружины в Зайчарах, пришло ко мне другое письмо от генерала Черняева с извещением, что он переходит уже в пределы Турции, и что война объявлена, с тем, чтобы я поспешил к Бабиной Главе с болгарскими дружинами; но над ними команду принял Н. А. Киреев и повел их в Болгарию, перейдя границу у Великого Извора, с намерением пробраться на Бабину Главу. Много идеальных планов было у этого прекрасного человека, который по дороге нашей из Кишинева до Белграда то и дело что распределял Турцию между сербами и болгарами и, видимо, желал заранее соглашения [7] между ними, как будто бы он и тогда еще предвидел предстоявшее столкновение между этими двумя братскими племенами; поразившая его на турецкой территории, недалеко от Великого Извора, роковая турецкая пуля положила конец его мечтаниям.
Как теперь я помню энергическую речь Н. А. Киреева у него в квартире в Петербурге, в декабре 1875 года, в присутствии комиссии по известному сбору в пользу герцеговинцев или, иначе сказать, на дело их, – речь, в которой он доказывал необходимость дать и болгарам возможность начать у себя освободительное дело, вследствие чего решено было негласно уделить часть денег и на болгарское дело из назначенной было суммы к выдаче Веселитскому-Божедарову, но с тем, чтобы эта сумма показывалась выданной на герцеговинское дело. Но, однако, это решение не получило осуществления, т. е. денег на болгарское дело не было выдано7... Засим, по передаче болгарских дружин Кирееву, я направился чрез Княжавац к Бабиной Главе. Здесь я застал М. Г. Черняева, который простоял еще там, т. е. под Бабиною Главою, довольно продолжительное время. Наступать дальше к Ак-Паланке, a тем более к Пироту, он уже не решался, боясь возможного поражения, стоявшего на р. Тимоке с 20,000 войск против турецкой дивизии Османа-паши, полковника Лешанина. Между тем в это время против Черняева проявились в среде сербов неудовольствия, по крайней мере, полковник русской службы, родом серб, Деспотович, не стеснялся высказывать гласно свое неодобрение, даже в очень резкой форме. По поводу обнаруженных интриг против себя генерал Черняев решился, 25-го июня 1876 г., отправиться из Бабиной Главы к приехавшему в Алексенац князю Милану, с заявлением, что он останется в сербских войсках лишь при условии, чтобы ему была подчинена вся сербская армия, на что князь согласился, и таким образом генерал Черняев поехал обратно на Бабину Главу, в качестве уже главнокомандующего всеми сербскими вооруженными силами. Но это уполномочие не удержало его, однако, на Бабиной Главе, потому что 28-го июня он уже начал отступление к сербским границам и к Княжевицу. Многие не могут объяснить себе причин такого бездействия генерала Черняева под Бабиною Главою и затем [8] последовавшего его отступления; другие, однако, ставят все это в зависимость от сомнительного положения дел на р. Тимоке и от несостоявшегося восстания болгар, на что будто бы генерал Черняев, главным образом, рассчитывал. Последнее мнение ошибочно, потому что генерал Черняев никак не мог рассчитывать на болгар, во 1-х, потому, что в южной части Болгарии, где было поднято знамя восстания, они были задавлены совершенною резнею в Батаке, Перущице и др. задолго до начатия войны генерала Черняева с турками и, во 2-х, потому, что никто положительно не явился болгарам на помощь для того, чтобы можно было затем рассчитывать на них, а напротив, сербское правительство силою задерживало в Кладове сгруппировавшихся там до 600 болгар, с их воеводами, намеревавшихся пробраться в Болгарию на помощь своим изнемогавшим братьям.
Не надо было быть военным человеком, чтобы понять, что успех сербского оружия, главным образом, зависел от отвлечения турецких сил, а этого можно было легко достигнуть произведением восстания в Тырнове или где-либо в центре Болгарии, но дело в том, что на это никто не обращал внимания, а это потому, что сербов в то время считали слишком храбрыми, а турок слишком ничтожными; что касается болгар, то их совсем не имели в расчете8.
25 июня 1876 г. я и Киреев поехали, в сопровождении генерала Черняева, в Алексенац и вместе с ним представились там князю Милану и затем были приглашены к княжескому обеду. На другой день, т. е. 26 июня, я, попрощавшись c генералом Черняевым и с Киреевым, отправился в Белград, а Киреев, хотя я и приглашал его ехать вместе обратно, пожелал еще раз побывать с дружинами в Турции, где, как я уже извещен был в Букаресте, спустя несколько дней, он, к глубокому сожалению, сложил свою голову. В Белграде я пробовал устроить болгарский комитет, который бы принимал пожертвования в пользу болгар и поддерживал бы болгарских добровольцев; по моя попытка не удалась, так как тогдашнее сербское правительство не отнеслось сочувственно к этому. Затем, через Букарест, я поехал [9] в Кишинев, вполне убедившись, что генерал Черняев кончит весьма печально.

 

II

Спустя несколько дней после моего приезда в Кишинев, я получил письмо от М. Г. Черняева «о присылке в Сербию, как можно скорее и побольше, добровольцев, потому что дело идет плохо»... Как известно, нужно было одного только воззвания М. Г. Черняева, чтобы в России стали за славян. Так оно и вышло. Отправление добровольцев партиями началось чуть ли не со всех концов России. Москва, с И. С. Аксаковым во главе, стала душою движения в Сербию. Через мои руки в Кишиневе, где я волею-неволею должен был взять на себя это дело, поглощавшее у меня все время от раннего утра до поздней ночи, прошло присланных ко мне из разных мест, преимущественно же из Москвы, и мною в Бессарабии сформированных до пяти тысяч добровольцев, в числе которых можно было насчитать одних болгар до 1.500 человек. Кроме весьма солидной суммы денег, присланных также ко мне из разных мест России на партии добровольцев, была отправлена в Сербию масса тюков с разными вещами, съестными припасами, а также и с разного рода оружием. Это движение в Сербию, в июле и в августе 1876 г., представляло замечательное явление. В числе русских добровольцев попадались весьма интеллигентные девицы, отправлявшиеся в Сербию, чтобы служить великому делу возрождения славян в качестве сестер милосердия; было множество юношей-студентов, следовавших туда же с целью поступить в ряды солдат и драться с турками ради свободы братьев-славян; туда же шли с воодушевлением весьма интеллигентные и выдающиеся по своим боевым качествам офицеры, словом, Россия готова была, так сказать, душу свою вынуть и дать ее на помощь восставшим за свою свободу сербам. Вся эта масса людей из оставшихся в живых потянула обратно в Россию, по окончании несчастной войны сербов с турками, через Кишинев, где я должен был вновь принимать их и снабжать железнодорожными билетами9 и деньгами на путевые издержки до мест [10] их жительства. Отрадно вспомнить эту сланную и знаменательную в истории России эпоху в 1876 году, как и еще более знаменательную в 1877–78 годах, когда вея Россия стала как один человек, во главе с своим венценосным вождем, чтобы освободить родственный ей болгарский народ от 500-летнего турецкого ига... Сколько жертв и сколько доблестных подвигов положено этою великою державою на дело возрождения болгарского народа!..

 

III

В числе возвращавшихся из Сербии добровольцев были и болгары, положение которых представлялось более трудным, чем положение русских добровольцев, возвращавшихся на места своего постоянного жительства. Это были совершенно бесприютные люди и без всяких при том средств к жизни, так что надо было принять меры одеть и прокормить их до устройства их каким-либо иным путем. Таких болгар явилось ко мне в Кишинев до 1000 человек. Частями кое-где в домах кишиневских болгар они были размещены, a более нуждавшимся из них выдана была одежда из имевшихся еще в ведении моем запасов, оставшихся неотправленными в Сербию. Затем часть из них получала на продовольствие в день по 20 коп. на каждого, а часть содержалась своими скудными средствами; но запасы, из которых выдавались деньги на продовольствие, с каждым днем истощались, хотя и бывали порядочные сборы то с концертов, то с любительских спектаклей, так что я готов был бы объявить им разойтись по разным местам, если бы не поддерживала меня надежда в том, что мы находимся накануне великой войны с Турциею. Я пытался передать этих людей на попечение полевого штаба в Кишиневе; но генерал-адъютант Непокойчицкий объявил мне, что он находит неудобным принимать этих людей на попечение штаба, да к тому – «эти люди не понадобятся нам, – сказал он, – в будущем, в случае войны с Турциею, поэтому вы можете предложить им разойтись»10. В виду этого мне, действительно, [11] ничего не оставалось, как предложить этим людям разойтись; но на это я никак не мог решиться потому, что по своему убеждению я считал их людьми необходимыми в Болгарии, как знающими там все дороги, все тропинки в Балканах, и потому, что я уверен был в неизбежности войны. Наконец, к особенному моему удовольствию, в ноябре месяце 1876 г., приехал ко мне с письмом от И. С. Аксакова генерал-майор Н. Г. Столетов, состоявший в распоряжении великого князя главнокомандующего, который впоследствии был назначен начальником болгарского ополчения. От 6 часов вечера до 2 часов пополуночи просидели мы у меня в кабинете с Н. Г. Столетовым в первый день его приезда в Кишинев, в задушевной беседе о том, будет ли война с Турциею, о, несомненно, счастливом ее исходе, о том, можно ли составить болгарское ополчение и проч. При этом Н. Г. Столетов под величайшим секретом сообщил мне, что в случае составления болгарского ополчения он будет назначен его начальником. Еще более обрадованный этим я тотчас предложил ему принять от меня состоящих на моем попечении болгар-добровольцев, возвратившихся из Сербии, так как я истощил почти имевшиеся в моем ведении средства и не в силах более содержать их; но на это Н. Г. Столетов ответил мне положительною невозможностью, «в виду того, сказал он, что дело это, в таком случае, получило бы огласку, а ее-то в настоящее время и должно избегать, потому что наши недоброжелатели придадут этому делу характер явного возмущения с нашей стороны болгар, при чем усерднейше просил меня, тем или другим путем продержать этих болгар в Кишиневе, потому, что, прибавил он, они нам очень и очень нужны будут». Такой точно взгляд имел на это дело И. С. Аксаков, который не раз писал мне и просил «ни под каким предлогом не распускать болгар», обещая прислать мне небольшое денежное пособие на их содержание, что он и исполнил присылкою мне два раза по 1.000 руб., а также заготовить для них форменное платье и оружие для обмундирования и вооружения их на случай войны. Таким образом, с моей стороны были приняты все усилия к обеспечению [12] содержания этих людей, а с этою целью несколько раз приходилось обращаться к просвещенному кишиневскому обществу, принимавшему живейшее участие в концертах и любительских спектаклях, устраиваемых в пользу этих добровольцев.
Наконец наступил давно и горячо желанный всеми нами, а тем более болгарами-добровольцами, день 30-го марта 1877 года.
Приехав ко мне накануне этого дня сияющим от радости, Н. Г. Столетов сообщил мне, все еще, однако, по секрету, что война уже решена и на днях будет объявлена в присутствии государя императора, причем просил о созыве на другой день утром в так называемое Армянское в Кишиневе подворье всех болгарских добровольцев и о сдаче ему их по спискам. Обнявшись от радости и поздравивши друг друга с предстоящим великим событием, мы вновь завели задушевную беседу о будущем, заверяя друг друга о несомненно блестящих результатах предстоящей великой войны. На другой день, т. е. 31-го марта утром, по заранее сделанному мною распоряжению, собрались в подворье болгарские добровольцы, числом до 700 человек, и, поздравив их с предстоящим им в скором времени походом к родным местам, я объявил, что они поступают уже под команду генерала Столетова, как начальника имеющего образоваться болгарского ополчения. В восторге от переданной им вести, эти молодцы-болгары одним голосом закричали «ура, да живий русский царь и мать Россия!» Вслед за сим приехал туда генерал Столетов, которого восторженно приветствовали болгары. Из 700 болгар, как оказалось в день сдачи их, вместе с русским кадром генерал Столетов сформировал три кадровых болгарских батальона. Одетые в тот же день в форменную одежду и вооруженные ружьями системы Шаспо эти болгары, под постоянным наблюдением и руководством генерала Столетова, с того же дня стали усиленно обучаться разным приемам и в это короткое время, именно в течение не более 10 дней, настолько они успели, что представленные генералом Столетовым на достопамятном высочайшем смотру 12-го апреля 1877 г. в Кишиневе, вместе с другими войсками, эти три болгарские кадровые батальона с таким воодушевлением прошли перед государем императором, что осчастливлены были милостивым вниманием его величества и удостоены царской похвалы: «молодцы болгары!..». [13]

 

IV

Дальнейшее формирование болгар в Плоэштах великому князю главнокомандующему, по ходатайству генерала Столетова, горевшего желанием увеличить численность болгарского ополчения, благоугодно было возложить на меня, и я, получив распоряжение о состоявшемся прикомандировании меня к полевому штабу, отправился одновременно с ополчением, выступившим из Кишинева под командою генерала Столетова 14-го апреля 1877 г., по направленно через Ясен в Плоэшты, где имелось в виду сформирование первых 6 болгарских дружин, для которых все офицеры уже были назначены. По дороге в Плоэшты я виделся с более интеллигентными и влиятельными болгарами в Яссах, Галаце, Браилове и др. городах и, ознакомив с моею миссиею и важным значением в будущем болгарского ополчения, просил их участия к привлечению молодых болгар в болгарские дружины; затем с такою же миссиею я объехал многие другие города в Румынии, в которых жили болгары, и заручился их содействием.
Объездив таким образом все города с этою целью, я за сим приступил к делу в качестве председателя назначенной начальником болгарского ополчения комиссии по приему болгар в ополчение. Под влиянием общего воодушевления, которым особенно проникнуты были молодые болгары, верившие в полное, безусловное в этот раз освобождение Болгарии от турецкого владычества, хотя не совсем доверчиво относились к этому болгарские, так называемые, нотабилы, – дело это сразу пошло чрезвычайно успешно11. В течение полуторамесячного пребывания в Плоэштах мною принято было в болгарское ополчение 4.800 молодых болгар, и таким образом сформированы были все шесть болгарских дружин, командирами которых назначены были, приказом великого князя главнокомандующего: № 1-й, состоящий по гвардейской пехоте подполковник К. И. Кесяков, № 2-й 68-го лейб-пехотного Бородинского его величества полка майор Куртьянов, № 3-й 1-го Туркестанского стрелкового батальона подполковник Калитин, № 4-й [14] того же батальона майор Редкин, № 5-й 2-го гренадерского ген.-фельдм. князя Барклая де Толли полка, подполковник Нищенко, № 6-й 6-го гренадерского его императорского высочества великого князя Михаила Николаевича полка, майор Беляев12.
Еще в начале формирования дружин город Самара почтил их прекрасным своим знаменем, доставленным в Плоэшты, самарским городским головою Кожевниковым и гласным самарской думы д. с. с. П. В. Алабиным. Это знамя, после торжественного его освящения в лагере ополчения 6-го мая, в присутствии великого князя главнокомандующего его высочеством было передано в 3-ю дружину, которое, впоследствии, в бою с Сулейманом под Ески-Загрою, мужественно отбито было от турок командиром ее, полковником Калитиным. 8-го того мая было назначено в 4-ю дружину еще одно знамя, изготовленное дочерью браиловского болгарина Стелиядою Параекевовою13.
Болгарское ополчение, которое лагерем стояло в двух верстах от Плоэшты, представляло такой живой интерес для каждого, а тем более для болгар, что там каждый день можно было видеть массу посетителей разных национальностей, преимущественно болгар. Одни только букарестские болгары, нотабилы, ни разу не посетили его; они, видимо, избегали его, по мнению одних – из боязни навлечь на себя подозрение в участии составления его, так как они не верили в хорошие результаты предпринятой войны, а по мнению других – они не ездили в Плоэшты, чтобы не пришлось им там давать деньги на надобности болгарского ополчения. Один только раз посетил это ополчение болгарский митрополит Панарет. В числе посетителей ополчения оказался, однажды, приехавший [15] в Букарест из своего имения, находящегося близ Фокшан, весьма крупный там землевладелец князь Эммануил Богориди, родной племянник князя Алеко Богороди, бывшего впоследствии генерал-губернатором Восточной Румелии, или сын бывшего каймакана Молдавии до соединения ее с Валахиею. Князь Эммануил Богориди зашел в палатку командира 1 дружины, подполковника Кесякова, как раз в то время, когда я сидел там, и между нами шла речь о том, что надо изыскать хоть небольшие денежные средства на обратное отправление в места жительства тех из принятых мною в ополчение молодых болгар, которые оказались неспособными к строевой, весьма трудной, походной военной службе. Познакомившись там впервые со мною и с подполковником Кесяковым, князь Эммануил Богороди, узнав, что я принимаю болгар в ополчение, обратился ко мне с просьбою принять от него небольшое денежное пожертвование на нужды болгарского ополчения и тут же вручил мне сверток, в коем оказалось 49 полуимпериалов. Приняв эти деньги, я сказал князю, что его пожертвование является очень кстати, именно в это время, когда многим непринятым в ополчение болгарам приходится являться на помощь, чтобы дать возможность добраться до мест их жительства; а затем, на другой день, в виде отчетности, я передал для напечатания заметку об этом пожертвовании в издававшуюся в Плоэштах скудненькую газету «Секи дневни Новинар». С князем Эммануилом Богориди я только и виделся в лагере ополчения в Плоэштах в то время, когда он сделал это пожертвование и никаких других с ним разговоров я не имел. Но князь А. В. Черкаский взглянул на это дело несколько иначе и заподозрил в нем политическую подкладку. Ему показалось, что болгары уже стали выдвигать князя Богориди в будущие князья Болгарии. Под влиянием такого опасения князь Черкаский поспешил с номером этого «Новинаря» в руках к начальнику полевого штаба А. А. Непокойчицкому с заявлением, что я будто бы выдвигаю в князья Болгарии князя Эммануила Богориди, и просил, как следует полагать, о принятии мер против этого... Не знаю, что именно сказал генерал Непокойчицкий князю Черкаскому по поводу такого неосновательного заявления, но довольно, что в тот же день, как кажется, 20-го или 22-го мая, приехал ко мне его адъютант с предложением, чтобы я отправился к начальнику штаба, вследствие чего я тот же час вместе с этим офицером и отправился к генералу Непокойчицкому. Буквально с этими словами встретил меня генерал Непокойчицкий: [16]
«Вас князь Черкаский подозревает в каких-то политических затеях, именно, что вы выдвигаете князя Богориди в князья Болгарии».
Но когда я в ответ на это объяснил генералу Непокойчицкому, как было дело, он улыбаясь сказал: «князь Черкаский никогда не успокоится».
Затем А. А. Непокойчицкий перешел к расспросам о ходе приема болгар в ополчение, после чего, раскланявшись с ним, я вышел.
Вот как было это дело, которому Д. Г. Анучин в своем дневнике придал иную окраску, дал другое значение14. По рассказу Д. Г. Анучина выходить так, что будто бы мне и князю Богориди позволено было походить по лагерю ополчения, и будто бы я имел в виду представить болгарскому ополчению князя Богориди и проч. Принимая болгар в ополчение, я, по обязанности, бывал в лагере, куда постоянно отправлял принятых мною болгар партиями, не только каждый день, но часто по несколько раз в день; следовательно, заявление г. Анучина, что мне позволено было походить по лагерю является совсем непонятным и далеким от истины. Точно также не справедлив его раз сказ о том, что будто бы князь Черкаский звал меня к себе и сделал мне очень резкое замечание и даже будто бы пригрозил удалением и проч. Неправдоподобность этого рассказа подтверждается отношениями князя Черкаского ко мне в то время. Дело в том, что в это, именно, время я находился в ведении полевого штаба и, как выше объяснил, занят был набором или приглашением болгар в ополчение, другими словами, я не состоял в каких-либо служебных отношениях к князю Черкаскому, который поэтому и не мог делать мне какие-либо замечания, a тем более угрозы. Оче-видно, что Д. Г. Анучин внес в свой дневник, на этот раз, сведения, так сказать, из вторых рук и по слухам. В гражданское же управление я поступил по окончании формирования ополчения и по выступлении болгарских дружин из Плоэшты, далее по переходе их через Дунай, именно в конце июня 1877 г., и это было еще в Зимнице, где в то время находилась канцелярия князя Черкаского.
По поводу сделанной князем В. Д. Дабижа15 характеристики [17] князя Черкаского и его управления г. Анучин в своем сообщении, между прочим, говорит, что до настоящего времени в печати не явилось никаких основательных и сколько-нибудь подробных данных о гражданском управлении в Болгарин до учреждения в мае месяце 1878 г. управления императорского комиссара, порицаний же ему и бездоказательных на него обвинений было не мало, так что опровергать частные обвинения, исправлять некоторые неверности едва ли стоило, написать же правдивый рассказ о деятельности князя Черкаского в Болгарии – еще не своевременно, что, наконец, князь Черкаский занимал слишком выдающееся положение и стоял как раз у самой сути дела, а потому говорить только о нем недостаточно, говорить же обо всем еще рано и проч. Еще далее (стр. 182) Д. Г. Анучин говорить: «действительно, личный его (князя Черкаского) характер был не из симпатичных, часто вредил ему и, во всяком случае, не способствовал к устройству хороших отношений. Если князь В. А. Черкаский побеждал многих из близко его звавших, то он действительно достигал этого не неприятностью своего характера и способом обращения, а своим глубоким умом».
Эта характеристика, которую г. Анучин сделал о личных свойствах князя В. А. Черкаского, является, я полагаю, вполне достаточною, чтобы подтвердить все сказанное о том же князем В. Д. Дабижа. Все, близко знавшие князя Владимира Александровича, были такого именно убеждения, что если этот бесспорно государственный и вполне русский человек не пользовался и не мог пользоваться не только в среде своих сослуживцев почти что ничьим расположением, но даже в главной квартире, – то причиною этому был, действительно, его личный «несимпатичный» характер, породивший ему, к сожалению, массу неприятностей и неудач, а совокупность их и свела его преждевременно в могилу16. [18] Указание князем Черкаским на 250 тысяч русских штыков, по поводу предложения услуг одесского болгарского настоятельства членом его H. X. Палаузовым обратиться с воззванием к болгарскому народу, имело место не в Плоэштах, как пишет Д. Г. Анучин, а в Кишиневе, и это было 5-го мая 1877 года.
Вот как объясняет это дело H. X Палаузов:
«По приглашению князя Черкаского я был у него в Кишиневе 5-го мая. Разговор наш заключался в том, чем может быть полезно болгарское настоятельство. Я объяснил, что средств денежных у нас нет и что мы агента выслать не можем, но в состоянии указать лиц, которые могут быть полезны для дела как для работы при нем, так и в Болгарии. Тут я заявил князю Черкаскому о нашем намерении, обратиться к народу болгарскому с воззванием, которое и было у меня в кармане. Это воззвание было составлено в Одессе и одобрено преосвященным Нафанаилом, за неприбытием еще в то время преосвященного Платона. На это князь сказал:
– Вы думаете, что ваше воззвание будет внушительнее 250 тысяч русских штыков?..
– Нет, я не смею думать об этом, но, имея в виду, что злонамеренные люди и наши враги всячески будут вселять в народе недоверие к русским и т. п., мы находим полезным объяснить ему, чем болгары могут быть полезны и как должны себя вести,
– Посмотрим, – сказал князь, – а там и поприжмем.
Г-н Анучин это должен знать, прибавляет H. X. Палаузов, так как он докладывал обо мне князю Черкаскому 5-го мая».
Последствия событий как нельзя лучше показали, что такое воззвание необходимо было, так как сила штыка внушает страх, но не завоевывает симпатий. При самом главнокомандующем необходимо было состояние пяти-шести подобных авторитетных болгар, которые разъясняли бы всякие недоразумения и которые бы вообще способствовали сближению с народом, но [19] этого не допускал князь В. А. Черкаский, как кажется, постоянно находившийся под влиянием вынесенных им взглядов на мятежный дух поляков. Не раз я докладывал князю Черкаскому, как в Букаресте, так и в городах Студне и в Боготе, о необходимости привлечения на службу по гражданскому управлению такого авторитетного человека, как известный патриот H. X. Палаузов, состоявший в начале войны 1853 г. при князе М. Д. Горчакове; Палаузову, скорее чем кому-либо другому, можно и следовало бы предоставить место губернатора в Болгарии. Продолжаю далее.
В половине ноября 1877 г. приехал из Браилова в Богот известный болгарский патриот Василий Берон, весьма крупный землевладелец в Румынии, потративший на довольствие проходивших через Румынию в начале войны 1877 года наших войск с лишком 200 тысяч франков, с единственною целью видеть свободною хотя бы часть Болгарии. Остановился он у меня в моей землянке, и от меня он отправился утром в 10 часов к князю Черкаскому, чтобы только представиться этому «высокосветлому лицу», как выражался Берон, и устроителю судеб Болгарии. Но не прошло и полчаса, как возвратился ко мне г. Берон со слезами на глазах.
– Что с вами, г. Берон? – спросил я его.
– Не знаю, что сказать и как объяснить постигшее меня несчастие?
– Да какое это несчастие?
– Вот что: пришел я в землянку к князю Черкаскому и, встретив на дворе его казака, просил доложить князю, что я, Берон, желаю представиться ему. Казак, выйдя от князя, сказал мне «идите», указывая на дверь. Но едва только я показался в двери, как вдруг князь недовольным голосом крикнул: «allez vous en». После этого я, моментально схватив свое пальто в руки, убежал из его помещения.
Все это перенес г. Берон, и я могу засвидетельствовать, что об этом он передавал лишь очень близким лицам, тем не менее Берон и до настоящего времени остался самым преданным России человеком и признательным ей за освобождение своей родины. Этот случай дословно записан в мою памятную книжку, между тем г. Анучин передает его иначе, а именно он говорит: «Опровергнуть анекдот с Бероном не могу, но так как князь Дабижа называет Берона «ветхим старцем», то можно предположить, что он не приезжал за Дунай, а представлялся князю Черкаскому в Плоэштах или в Букаресте». «Зная обычай князя [20] Черкаского не иметь при канцелярии никаких лишних денег, – говорить далее г. Анучин, – я допускаю, что он в ответ на предложение Берона о пожертвовании мог ответить, что это еще преждевременно, чем, может быть, и огорчил жертвователя».
Обращаюсь к такому крупному факту, как сформирование болгарского ополчения.

 

V

Выше было объяснено, что для болгарского ополчения я дал генералу Столетову 700 болгар-добровольцев за несколько дней до объявления войны, и из них он составил с русским кадром три кадровых болгарских батальона, a затем, в Плоэштах, мною же было еще набрано 4.300 человек, что составило с данными мною же в Кишиневе генералу Столетову 700 человек, всего 5.000 человек болгар-ополченцев-дружинников, с которыми 31-го мая 1877 г. и выступил к Дунаю генерал Столетов; но, оставшись еще некоторое время в Плоэштах, а потом в Букаресте, я высылал генералу еще отдельные партии болгар на усиление ополчения. В числе высланных ему вслед быль известный Олимпий Панов, которого я убедил в Букаресте поступить в ополчение, так что, зачисленный мною в 1-ю дружину, он из Букареста отправился догонять ополчение. Это тот Панов, который во время сербско-болгарской войны был начальником болгарской артиллерии и который, к глубокому сожалению, подвергся расстрелянию в Рущуке в начале 1886 года.
Чтобы еще яснее видеть неточность рассказа Д. Г. Анучина о болгарском ополчении и о моей роли в этом деле, я считаю долгом привести некоторые выдержки из письма начальника этого ополчения, генерала Столетова, к бывшему военному министру графу Д. Л. Милютину после войны, именно от 3-го января 1881 года:
«Чтобы предварительно ознакомиться с разными вопросами касательно моего тогда (в ноябре 1876 г.) содержавшегося в секрете поручения, я сблизился в Москве с председателем московского славянского комитета И. С. Аксаковым, который указал мне на статского советника И.О. Иванова (занимавшего тогда должность кишиневского уездного исправника), как на деятеля самого благонадежного, имеющего в продолжение многих лет непосредственное [21] сношение с передовыми болгарами и пользующегося их доверием. В Кишиневе же г. Иванов познакомил меня со всем меня интересовавшим относительно болгарской эмиграции, причем объявил мне, что может тотчас же дать мне для начального сформирования свыше 600 болгар-добровольцев, содержимых им на скудные остатки от благотворительных пожертвований. Вследствие политических обстоятельств, зима прошла так, что неизвестно было, будет ли война или нет, без объявления же войны приступать к формированию ополчения считалось неудобным; так что 600 болгар, послуживших мне впоследствии, вместе с русским кадром, ядром для будущих дружин, всю зиму содержались и не разъезжались, только благодаря находчивости г. Иванова и его твердой вере, что начавшееся с нашей стороны движение не остановится на полдороге. Затем, в конце марта 1877 года, когда уже было разрешено приступить к формированию 700 человек, полученных мною от г. Иванова, вместе с русским кадром были немедленно одеты, вооружены, начали усиленно заниматься, и на достопамятном высочайшем смотру, 12-го апреля 1877 г. в Кишиневе, я имел счастие представить три кадровых болгарских батальона, обративших на себя милостивое внимание государя императора. Пред выступлением из Кишинева, 14 апреля 1877 г., в гор. Плоэшты, где решено было сформировать первые 6 дружин, предвидя, что все время у меня будет поглощено работою по обучению, боевой подготовке и устройству хозяйственных частей дружин и что мне будет решительно невозможно, да и по многим причинам неудобно17, разъезжать по Румынии для наблюдения за вербовкою эмигрантов, я просил разрешения главнокомандующего командировать временно в мое распоряжение И. С. Иванова. В Плоэштах мною была учреждена комиссия для приема добровольцев, председателем коей мною был назначен г-н Иванов. Деятельность его в этой должности была для меня неоцененною. Благодаря его энергии, неутомимости, отличному знанию Румынии, знакомству там со множеством лиц, к 20 мая 1877 г. в 6 дружинах у меня было 4.000 человек, а 31 мая я выступил из Плоэшт к Дунаю с 5.000 человек, в числе коих было много сыновей [22] богатых и весьма влиятельных болгар, оказывавших потом всюду благотворное влияние в нашу пользу. Оставаясь в Плоэштах, г. Иванов продолжал посылать мне вслед значительные партии на усиление ополчения. Без всякого преувеличения я могу сказать, что только благодаря неутомимым трудам этого скромного деятеля, разъезжавшего по всем городам Румынии для ознакомления живущих там болгар с высокою целью предпринятой войны и с необходимостью для болгарского народа заявить себя своим непосредственным участием в этом великом деле, мне удалось сформировать 6 дружин и придать им военный вид в столь короткое время. Благодаря деятельности г. Иванова все делалось быстро, но без шума и огласки; партии добровольцев доставлялись в Плоэшты, затем люди, признанные комиссиею неспособными к военной службе, возвращались на места жительства, и на все это г. Иванов не только не требовал каких-либо денежных расходов, но сам не получал никакого вознаграждения все время, до перехода его в ведомство гражданского управления в Болгарии, где он потом занимал последовательно должности: чиновника особых поручений при князе Черкаском, филиппопольского вице-губернатора, затем должности сливенского и рущукского губернатора, до самого упразднения нашего управления в Болгарии...
Теперь, я думаю, станет понятным, что я «не некто», как Д. Г. Анучин выражается обо мне в своем сообщении, a нечто значащее в деле сформирования болгарских дружин и вообще в болгарском деле. Такой отзыв тем более удивляет, что г. Анучин упоминает обо мне, как о кишиневском исправнике и председателе тамошнего благотворительного комитета. Во всяком случае странно, что г. Анучин игнорирует человека, который состоял в гражданском управлении в продолжении войны и оккупации и занимал в нем видное положение. Но если Д. Г. Анучин не мог познакомиться с моею личностью за время войны и оккупации, я считаю своим долгом дать ему сведения для исправления своего дневника, поэтому и объясняю: 1) что я, И. С. Иванов, состоя помощником заведывающего гражданскими делами, в начале войны состоял при полевом штабе и по приказанию великого князя главнокомандующего занимался формированием болгар в ополчение; 2) что с начала июля 1877 г. я состоял уже чиновником особых поручений при князе Черкаском, совершив весь поход с гражданским управлением; 3) что в 1878 г., февраля 3-го, его императорским высочеством великим князем [23] главнокомандующим я был назначен филиппопольским вице-губернатором; 4) что 1 июня того года императорским комиссаром я назначен был сливенским губернатором, где я пробыл до самого упразднения русского управления в Восточной Румелии, именно до 10 мая 1879 г., и 5) другим приказом императорского же комиссара от 10 мая того же года я назначен рущукским губернатором, в каковой должности я пробыл до окончательного упразднения нашего управления в Болгарин и образования болгарского княжества.
Возвращаясь вновь к болгарскому ополчению, я должен установить тот факт, что ни «устроитель Болгарии», ни кн. В. А. Черкаский его помощник, в лице Д. Г. Анучина, как говорится, и руки до этого ополчения не приложили, даже ни один, ни другой ни разу не посетили его, во время лагерного его пребывания под Плоэштами. Из самого сообщения Д. Г. Анучина (стр. 192, «Русская Старина», июль 1888 г.) видно, что он только по слухам знал кое-что относительно болгарского ополчения, доказательством чего служат неверные его сведения об этом ополчении. Вот что, например, он говорить: «к 16-му мая 1877 г., в 6-ти дружинах, расположенных в Кишиневе, уже состояло налицо 1 генерал, 9 штаб-офицеров. 72 обер-офицера, 7.206 строевых и 238 нестроевых нижних чинов. В этом составе болгарские дружины перешли за Дунай» и т. д.
Выставленные Д. Г. Анучиным цифры о численности болгарских дружин не точны.
Выше мы видели из выдержек письма начальника ополчения, генерала Столетова, что в Кишиневе, в конце марта 1877 г., из 700 болгар добровольцев он мог сформировать с небольшим русским кадром, в числе не более 100 человек нижних чинов русских, только три болгарских кадровых батальона, с коими он и выступил из Кишинева в Плоэшты 14-го апреля, затем уже в Плоэштах сформированы были 6 дружин, в коих к 20-му мая 1877 г. было всего только 4.000 человек, а уже к 31-му числу того месяца было во всех этих дружинах 5.000 человек, с коими он и перешел Дунай. Откуда же г. Анучин набрал 7.206 строевых и 238 нестроевых нижних чинов, т. е. 7.444 человек, в Кишиневе к 16-му мая 1877 г., когда к 31-му мая 1877 г. в Плоэштах их составилось всего только 5.000?
Кстати выпишу из моей памятной книжки один случай.
В ноябре месяце 1877 г., во время нашей стоянки на Шинке, генерал Столетов, в виду чрезмерного уменьшения численности [24] болгарского ополчения, вследствие больших убылей его в боях под Ески-Загрою с Сулейманом-пашою и на Шипке, признавая необходимым не только пополнение убыли, но и увеличение численности его до 12-ти дружин, т. е. до размера дивизии, обратился с рапортом к начальнику полевого штаба, прося его об исходатайствовании разрешения великого князя главнокомандующего о произведении набора молодых болгар в занятых уже частях Болгарии с тем, чтобы для производства этого набора была составлена комиссия из подполковника Кесякова и д-ра Бонева, под моим председательством.
Когда ходатайство это было одобрено и разрешено его высочеством, ген. Столетов счел своим долгом сообщить об этом князю Черкаскому письмом, в котором просил зависящего с его стороны распоряжения к начатию набора, а равно и об откомандировании меня в комиссию по этому набору, с письмом же командировал в Богот к князю Черкаскому подполковника Кесякова и д-ра Бонева на самое короткое время. По приезде в Богот, гг. Кесяков и Бонев отправились к князю Черкаскому, но не застав его дома, оставили там письмо к нему генерала Столетова, затем спустя некоторое время вновь отправились к нему, который этот раз был у себя на квартире. Приняв их, князь Черкаский спросил их, что им от него нужно? На что они ответили, что они привезли ему письмо от генерала Столетова по предмету набора молодых болгар в ополчение.
«Вы привезли мне от генерала Столетова, – сказал кн. Черкаский, – не письмо, a предписание, но тем не менее и в этом случае я не могу заняться вашими проектами, поэтому обратитесь с этим вопросом к моему помощнику».
К сему последнему, кажется, отправился один только д-р Бонев; но Д. Г. Анучин так его принял, что он от него сел на коня и отправился обратно, ничего не добившись. Когда г. Бонев явился к г. Анучину и, объяснив ему цель своего приезда, представил проект устава о привлечении молодых болгар известного призывного возраста к исполнению воинской службы в болгарских дружинах, г. Анучин, не взяв даже в руки этого проекта, предложил Боневу вопрос о том: какие воинские уставы он знает? На что он, Бонев, ответил, что он ни с одним уставом о воинской повинности не знаком, но что из одного желания поддержать болгарское ополчение, так храбро зарекомендовавшее себя в боях с Сулейманом и на Шипке, просит гражданское управление принять такие меры, какие оно признает [25] возможными, чтобы пополнить убыль молодыми болгарами.
«Я, – ответил г. Анучин, – знаю русский воинский устав, французский, немецкий, английский и даже турецкий, а вы, не зная ни одного из сих уставов, осмеливаетесь предлагать мне составленный вами, ничего в этом деле не понимающим, проект воинского устава; не угодно ли вам, милостивый государь, немедленно отправиться туда, откуда вы приехали».
Неверно передан Д. Г. Анучиным и список лиц, состоявших на высших должностях по гражданскому управлению в Болгарии за время князя Черкаского. Меня, например, г. Анучин показал Сливенским вице-губернатором, между тем как я был Сливенским губернатором, вице-губернатором же я был короткое время в Филиппополе, по назначению его высочества великого князя главнокомандующего, приказом от 3 февраля 1876 года, еще при жизни князя Черкаского, причем я с полковником Шепелевым перед выездом в Филиппополь представлялись Д. Г. Анучину, как заступавшему место князя Черкаского за болезнью сего последнего. Губернатором в Варне был вначале не генерал Акимов, как пишет г. Анучин, а полковник Кишельский, которого впоследствии заменил статский советник Баумгартен, полковник же Кишельский был назначен губернатором в Видине после статского советника Л. Ф. Ту холки, бывшего первым видинским губернатором, а в Рущуке, как выше сказано, губернатором был назначен я приказом императорского комиссара от 10 мая 1879 г., где я сменил генерала Акимова.

И. С. Иванов.

1 декабря 1888 года.
г. Кишинев.

 

 

Примечания

1. В Букареста в то время находился г. Ионин, брат бывшего в Цетине генерального нашего консула, и энергически поддерживал молодую болгарскую партию в начатом ею деле.
2. На букарестских болгарских нотаблей, а на самом деле только крепко богатых купцов, одно название «Комитет» наводило ужас. Они даже не верили в хороший исход последней русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Поэтому и тогда они уклонялись от всего, как это дальше мы увидим. – И. С. И.
3. Тем не менее, однако, болгарам, сгруппировавшимся в Кладове с целью пробраться в Болгарию и произвести там восстание, не только было отказано в выдаче оружия, но даже против перехода их в Болгарию были приняты меры со стороны сербского правительства. В этом смысле открыто высказывался бывший тогда сербский военный министр полковник Николич, с которым я лично объяснялся и убеждал его в необходимости пустить болгарский отряд против турок. – И. С. И.
4. 100.000 сербских войск, в начале еще войны с турками, распределялись следующим образом: на р. Дране, под начальством генерала Алимнича, 20.000; близ Старой Сербии, под начальством генерала Заха, 20.000; в долине Бол. Моравы, под начальством генерала Черняева, 40.000 и на р. Тимоке, под командою полковника Лешанина – 20.000.
5. Война с Турцией в 1876 г., как и с болгарами в 1885 г., была объявлена после вторжения сербских войск в пределы Болгарии.
6. Живков приехал в то время в Сербию, с целью найти средства для нового восстания в Болгарии, но он не нашел их у сербов. – И. С. И.
7. В то время существовало мнение, что болгары не обладают воинственными качествами, поэтому считали бесполезными и всякие средства, какие бы ни были даны на это дело. – И. С. И.
8. Благодаря такому убеждению в негодности болгар, как военного материала, в военном совете, бывшем у начальника полевого штаба в Плоэштах во время пребывания там главной квартиры, было решено, чтобы не пускать в дело болгарских дружин, а оставлять их в занятых городах дл я исполнения внутренней службы, хотя генерал Столетов весьма энергически стоял за д опущение их в боях. – И. С. И.
9. Железнодорожное ведомство оказывало в этом деле большое содействие выдачею массы бесплатных билетов и беспошлинной перевозкой разных тяжестей до румынской границы. Да и кто, в самом деле, не содействовал и не сочувствовал этому движению, направленному в Сербию! – И. С. И.
10. Дальнейшие, однако, отношения генерал-адъютанта Непокойчицкого к болгарскому ополчению, увеличению численности которого он всеми мерами способствовал, вполне убедили в полной готовности его содействовать благоустройству возрождавшегося кадра будущего болгарского войска. Всегда ровный, внимательный ко всему, часто разрешавший многие вопросы без всякой формальности, вполне спокойный, несмотря на весьма серьезные занятия, А. А. Непокойчицкий всегда производил очень хорошее впечатление. – И. С. И.
11. Успеху этого дела особенно благоприятствовало привлечение в ополчение сыновей богатых браиловских и галацких болгар, как то: Ценовича, Аврамовича и др. – И. С. И.
12. В истории образования болгарского войска, бесспорно, первое место должно принадлежать генералу Столетову не только как организатору его, но и как человеку, дисциплинировавшему это молодое войско, т.е., так сказать, воспитавшему его вполне в военном духе. Попечение генерала Столетова о болгарском ополчении не имело пределов, он весь, так сказать, телом и душой был предан ему и только жил мыслью об увеличении его.
13. Г. Параскевова и его дочь, Стелияду, вместе с знаменем я лично имел честь представить в Плоэштах августейшему главнокомандующему. В это самое время я докладывал великому князю о ходатайстве букарестских браиловских болгар представить два знамени: одно – посвященное Александру Невскому в честь государя императора, а другое – Николаю Чудотворцу в честь августейшего главнокомандующего. «Я, – изволил сказать его высочество, – принимаю с удовольствием, надеюсь, что и государь этому будет рад». – И. С. И.
14. Стр. 185 и 186 в «Русской Старине», том LIX, июль 1888 года.
15. Князь В. Д. Дабижа – одно из тех просвещенных лиц, которые с теплою душою относились к болгарам; он известен болгарской интеллигенции своим горячим участием в деле образования болгар в Новороссийском крае. Нельзя не пожалеть, что подобное лицо не попало в гражданское управление в Болгарии. – И. С. И.
16. Последний раз я видел князя Черкаского 3-го февраля 1878 года в Адрианополе, куда я был им вызван из Тырнова, так как после взятия Плевны я был командирован туда для исполнения некоторых поручений; в то время он уже лежал в постели; лицо у него было покрыто желтыми пятнами, говорил он с большим трудом. Когда я вошел к нему в комнату, после доклада ему обо мне г. Анучиным, открыв глаза, князь сказал: «Очень рад видеть вас; я, как видите, умираю. Его высочеству, главнокомандующему, по моему докладу, угодно было назначить вас пока на короткое время вице-губернатором в Филиппополе, чтобы помочь полковнику Шепелеву, назначенному там губернатором, в устройстве гражданского управления, так как в гражданских делах оно человек неопытный; затем вы в самом непродолжительном времени будете назначены губернатором в Сливне». Пожелав князю выздоровления и откланявшись ему, я вышел от него и на другой день я с г. Шепелевым были у г. Анучина и затем, в сопровождении г. Н. Герова, выехали в Филиппополь, где мы были прелюбезно встречены почетными гражданами во главе с митрополитским викарием, епископом Гервасием. – И. С. И.
17. Действовать в этом смысле официально прежде было неудобно, потому что задевалась известная щепетильность румынского правительства. Осторожность в этом деле сознавалась и самыми влиятельными букарестскими болгарами, которые первое время, да и после, не решались приезжать в Плоэшты, а тем более в лагерь болгарского ополчения. – И. С. И.

 


В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru