|
Глава IV.
Пожар Москвы и отступление французов.
[47]
После столь долгого и утомительного похода, можно, казалось бы, рассчитывать хотя бы на одну ночь отдыха. Но едва лишь солдаты и их начальники стали располагаться на ночлег, как вдруг раздался зловещий крик: «Пожар»! и в разных частях города показался огонь. Пожар начался одновременно на базаре, в центре города и вь наиболее богатом его квартале. Будучи извещен о происшествии, Наполеон отдал необходимые приказания, а с наступлением дня лично отправился туда, где сильнее всего бушевало пламя. Он готов был обвинять в нем собственную молодую гвардию и самого Мортье, так как предполагал, что пожары в покинутом городе разразились благодаря грабежу и неосторожности мародеров, осмелившихся на грабеж, несмотря на его запрещения. Но маршал Мортье в свое оправдание указал ему на несколько домов, объятых пламенем. Они были наглухо заколочены и такими же и оставались, так как нигде нельзя было заметить ни малейших следов разрушения, а между тем изнутри их пробивались черные клубы дыма. Но это было далеко еще не все; удалось задержать нескольких поджигателей на месте преступления. Когда их начали расспрашивать, они отвечали, что получили приказания от самого Растопчина. Раздумывая [48] о том, что ему пришлось увидеть и слышать, Наполеон направился вслед затем в Кремль.
При виде дворцов в одно и то же время и средневековых и современных, дворцов потомков Рюрика и Романовых, при виде еще неповрежденного трона их, сияющего креста на колокольне Ивана Великого и всей лучшей части города, над которой возвышался Кремль, еще пощаженный в то время пожаром, Наполеон снова вернулся к своим первоначальным надеждам. Честолюбие его снова воскресло при ощущении достигнутой победы, и он, как говорят, воскликнул: «Итак, я, наконец, в Москве, посреди древних чертогов царей, в их величавом Кремле!» С горделивым любопытством принялся он осматривать все мелочи там и, казалось, был вполне удовлетворен.
Все же он не замедлил потребовать отчета о тех ресурсах, какие оказались в этом огромном городе и, преисполненный надежды, решил обратиться с мирными предложениями к императору Александру. В большом госпитале оказался какой-то раненый штаб-офицер, которому и было поручено передать это письмо. Наполеон закончил его при свете зловещего зарева пожара, не прекращавшегося на базаре, и русский офицер тотчас же должен был отправиться в путь; он должен был вместе с письмом доставить своему государю первые сведения о пожарах Москвы.
С наступлением дня герцогу Тревисскому удалось одержать временную победу над стихией и положить предел распространению огня. Удалось также задержать нескольких поджигателей, но большинство их успело скрыться и поджидало другого удобного случая. Отданы были, наконец, суровые [49] приказы, порядок восстановлен, исчезло беспокойство, и каждый спешил поскорее захватить для себя удобное жилище, или даже роскошный дворец, рассчитывая найти в них удовлетворение всем потребностям в награду за столь долгие и чрезмерные лишения.
Когда Наполеон убедился, что русские сами поджигают свою столицу, он предоставил события их естественному течению. В ночь с 15-го на 16-е сентября поджоги возобновились с удвоенной силой и смелостью, и вскоре пожар стал принимать ужасающие размеры, а 16-го утром, благодаря поднявшемуся сильному ветру, он охватил почти весь город. Москва представляла из себя в ту пору редкое зрелище настоящего огненного моря, волнуемого сильным ветром.
Над дворцом, который занял Наполеон, возвышалась терраса, откуда прекрасно был виден весь город, и оттуда в минуты досуга он и наблюдал за распространением пожара. С глубочайшей горечью должен был он созерцать разрушение этого города, на обладании которым он основывал все свои надежды. Говорят, при этом он однажды воскликнул: «Москвы более не существует, и я лишился награды, которая была обещана моей армии».
В кварталах, расположенных по соседству с Кремлем, постройки обыкновенно близко соприкасались друг с другом, как и в других городах Европы. Большая часть улиц была уже охвачена огнем, и самому Наполеону уже грозила опасность быть отрезанным от своей армии. Сильный жар, распространяемый пожарищем, беспокоил его, а на здания, расположенные за кремлевской стеной, почти беспрерывно падали искры; Наполеон однако, несмотря на все это и не взирая на настояния генералов, которые его окружали, хотел остаться в Кремле. И только, когда ему сообщили, что пытаются поджечь даже самый дворец, занимаемый им, что огонь готов уже охватить здание арсенала и что в самом здании арсенала удалось захватить переодетого полицейского, пытавшегося подложить огонь, — только это могло убедить Наполеона. Он приказал привести к себе этого полицейского и тотчас же после допроса его покинул Кремль (вечером 16-го сентября), распорядившись перенести свою главную квартиру в Петровское, расположенное в полумиле от Москвы, по Петербургской дороге. Мы уже упоминали, как сурово преследовал Наполеон грабежи. Он исходил при этом из соображений, доступных пониманию каждого рядового солдата, что сама армия заинтересована в сохранении этой столицы. Но когда те же солдаты увидели, что сами русские собственной рукой предают город сожжению, ничто уже не могло их удержать от стремления захватить пока не поздно то, что все равно станет добычей пламени. Таким образом беспорядок в рядах французской армии явился прямым последствием развития пожара, и вскоре он достиг своего апогея. Вскоре на смену неожиданному молчанию, царившему на улицах Москвы, когда в нее вступали французы пришло невероятное смятение. Повсюду слышался треск всепожирающего пламени, шум от падения строений; дикий рев покинутых и обезумевших животных, стенания жителей, проклятия пьяных солдат, пытавшихся оспаривать у пламени свою добычу — все смешивалось в одну кучу. Пожар и грабеж повсюду сопутствовали друг [51] другу. В то время все принимали участие в грабеже, или же в покупках награбленного по низкой цене; часто можно было видеть в одних и тех же руках и шитый золотом генеральский мундир и простую солдатскую куртку. Днем поднимавшиеся отовсюду клубы дыма образовали над городом густое облако, не пропускавшее сквозь себя даже солнечных лучей, а ночью пламя, прорывавшееся местами сквозь эти тучи, распространяло далеко вокруг себя какой то зловещий оттенок.
Пожар продолжал свои опустошения с неослабевающей силой в течение 16-го, 17-го и 18-го сентября; начал он уменьшаться лишь 19-го и прекратился только 20-го сентября после обильного дождя, но отдельные вспышки пожаров не прекращались и позднее. Кремль остался нетронутым, так как его защитили высокие каменные стены, а также принятые предосторожности, состоявшие в том, что туда совершенно был закрыт доступ кому бы то ни было за исключением военных. Из остальных кварталов огонь пощадил отчасти те, которые были заселены иностранными торговцами. Спасением своих жилищ они обязаны были исключительно тому обстоятельству, что не покидали их сами и гостеприимно приняли к себе французских офицеров и могли поэтому рассчитывать на покровительство последних. Избегла печальной участи остальной столицы также часть предместий и примыкавшие к ним улицы. В других местах огонь остановился, не находя для себя достаточно пищи, или встречая противодействие в напряженной бдительности жителей, отстаивавших свои собственные дома, и в особенности в энергии солдат, расположившихся в [52] покинутых их прежними хозяевами жилищах. Но если даже взять целиком все, что удалось отстоять, все же его было слишком мало в сравнении с опустошением, постигшим эту огромную столицу; в самом деле, чуть ли не девять десятых построек ее и более половины церквей стали тогда добычей пламени.
В опустошенной пожаром части города вся почва была покрыта пеплом, грудами кирпича, кровельного железа, дымящимися обломками и обезображенными огнем трупами людей и животных. Одиноко возвышались среди этих развалин лишь некоторое количество церквей, части обвалившихся стен, обломки колонн, полуобгоревшие деревья и довольно значительное количество печных труб, которые, если смотреть на них издали, казались высокими уединенными колоннами.
После 18-го Наполеон снова вернулся в древние царские чертоги, которые, как мы уже говорили, удалось после его удаления отстоять. Повсюду среди развалин сгоревших домов рыскали солдаты, и часто они находили под ними, в погребах огромные количества съестных припасов и драгоценных товаров; сады в окрестностях столицы, как оказалось, изобиловали овощами, благодаря чему французская армия могла считать себя некоторым образом обеспеченной со стороны пропитания.
Между тем русская армия, которую московский пожар спас от немедленного преследования, блуждала вокруг развалин своей древней столицы. Уверяют, что Кутузов, удерживая тогда свою армию вблизи Москвы, что могло ему угрожать несомненной опасностью, преследовал при этом определенную и при том важную цель. Он знал [53] заранее, что один вид разрушения священного для всех русских города, каковое он всецело приписывал французам, наполнит сердца его солдат неумолимой ненавистью. Когда же посланные для преследования русской армии корпуса стали ее теснить, Кутузов решил отступать по направлению к Калуге и остановился в Тарутине, в 16 милях к юго-западу от Москвы (В действительности блуждания Кутузова вокруг Москвы имели иной характер. Отступив первоначально по Рязанской дороге, он затем ловким маневром так быстро перебросил свою армию на Калужскую дорогу, что совершенно сбил с толку преследовавший его французский авангард. Прим. перев.).
Предположения французского императора оказались совершенно обманчивыми; выступив сам с предложениями мира, он уже тем самым признавался в затруднительности своего положения. Александр же I не мог вступить с ним в переговоры, не навлекая в то же время на себя упрека в слабости и не забывая своих клятвенных уверений, которые он дал своим подданным: Наполеону пришлось тщетно ожидать от него ответа на свои миролюбивые предложения. Наконец, 4-го октября от отправил в Тарутино Лористона, дабы предложить Кутузову прекратить на время военные действия и получить от него пропуск на свободный проезд в Петербург, где тот должен был представить самому Александру предложения о мире. Кутузов однако возразил, что подобная просьба превышает его полномочия, но что он сам пошлет одного из своих офицеров в Петербург, чтобы получить на этот счет непосредственные указания от самого [54] императора. Вероятнее всего, что донесение, которое он послал назавтра с князем Волконским, отнюдь не было миролюбивым. Эти отсрочки, столь роковые для французской армии, давали Кутузову возможность укрепить собственные силы, а приближавшаяся зима также могла лишь увеличить его шансы на успех.
На время этих переговоров Мюрат и Бенингсен пришли к словесному соглашению приостановить на время военные действия.
Вести, доходившие с севера и с юга, тоже бы ли совершенно неутешительны. Витгенштейн, угрожавший городу Полоцку, который до того времени так прекрасно защищал Гувион Сен-Сир, получил вскоре возможность увеличить свои силы посредством присоединения к ним всей финляндской армии, так как опасность военной угрозы со стороны шведов была предотвращена. Этот маневр русских заставил Виктора (Виктор-Клод-Перрен, герцог Беллунский, один из маршалов Наполеона) поспешить на помощь Сен-Сиру, ослабив в то же время защиту центральных французских позиций. Молдавская армия, получившая свободу действий по заключении бухарестского мира с турками, в то время только что соединилась с отрядом Чичагова, который выступил уже против вспомогательного корпуса австрийцев, стоявших под начальством Шварценберга. Последний должен был вследствие этого отступить за Буг, открывая таким образом русским доступ в Варшаву, в Минск и в Вильно.
Итак, Наполеон имел перед собой армию Кутузова, доходившую в это время численностью до [55] ста тысяч человек, а .обоим его флангам угрожала серьезная опасность. Только почетный мир мог еще вернуть ему удачу, но чем сильнее он стремился к заключению этого мира, тем меньше было шансов ожидать, что этого удастся достигнуть.
13-го октября совершенно неожиданно наступили холода. При появлении первого же снега французский император заявил, «что в течение трех недель необходимо устроиться на зимних квартирах». Тогда же он отдал распоряжение очистить Смоленск от больных и раненых.
Наполеон решался начать отступление из Москвы на юг, в надежде найти там больше съестных припасов; с этой целью он сконцентрировал все свои боевые силы в столице и ее окрестностях. 18-го октября русские совершенно неожиданно атаковали отряд Мюрата у Винково. Французы сперва принуждены были отступить и потеряли даже несколько пушек, но вслед затем они сами перешли в наступление и оттеснили русских до самого Тарутина. Потери были почти равны как с той, так и с другой стороны. У русских пало там на поле битвы до 2.000 солдат, в том числе два генерала: Багговут и Мюллер; Бенингсен же был тяжело ранен в этом сражении. Французы также потеряли тогда. около двух тысяч убитыми и также лишились своих генералов: Дери и Фишера, павших на поле битвы. Но надо при этом помнить, что они принуждены были сражаться с противником, значительно превосходившим их силами.
Таков был ответ Александра на мирные предложения Наполеона.
По получении известий о событиях у Винково [56] Наполеон, потеряв окончательно надежду дождаться начала переговоров и ясно сознавая всю невозможность продолжать далее свое пребывание в Москве, отдал, наконец, приказ об отступлении. В Кремле московском он оставил временно Мортье с 6,000 солдат; этот маршал дол жен был, взорвав стены этой крепости, соединиться с французским императором у города Медыни (Уездный город Калужской губ.).
Чтобы получить представление об отягощении французской армии обозами в момент выступления, необходимо представить себе сначала огромную вереницу из шестисот полевых орудий и двух тысяч зарядных артиллерийских ящиков, которые с трудом тянули изнуренные лошади; затем следовали коляски генералов, повозки с их багажом и принадлежностями войсковой администрации, телеги и экипажи всякого рода служащих, а также французских семей и семей других иностранцев, которые покидали Москву, следуя за армией; наконец там же тащились тысячи кибиток, (т. е. экипажей, особенно распространенных в России), которыми поспешила обзавестись большая часть офицеров всех рангов; эти кибитки, нагруженные провизией и запасом платья следовали обыкновенно за корпусами. Французский император направился сперва по калужской дороге и, казалось, намеревался идти по ней до самого Тарутина. Но 21-го октября вся армия неожиданно свернула вправо по направлению к Малоярославцу. Вечером 23-го числа отдельные корпуса французской армии осуществили это движение, скрыв в то же время его от неприятеля; первые колонны [57] авангарда успели уже занять город. Но в это время .Кѵтузов, извещенный лазутчиками о передвижениях неприятеля, поспешно покинул занятую им позицию у Тарутино и со всей русской армией двинулся к Малоярославцу. Дохтуров заставил отступить два батальона французов. Но в тот же самый момент отряд принца Евгения был атакован дивизией Дельзона, которая отбросила русских на другом краю этого открытого со всех сторон города. На помощь отброшенным поспешил Дохтуров и в свою очередь заставил французов отступить до центральной городской площади, и там завязалось ожесточенное сражение. Сам Дельзон был ранен пулей; к нему на помощь поспешил родной брат его, и оба они пали друг другу в объятья. Французские войска готовы были уже дрогнуть, когда на помощь им явился Гиллемино, и сражение возобновилось. Дивизия Брусье поддержала Гиллемино и тот в течение короткого, правда, промежутка времени оставался полным хозяином города. Но русские вскоре снова возобновили свои нападения, и сражение возобновилось с прежней силой.
В то время как происходила эта героическая борьба из-за обладания городом, к нему подоспел сам Наполеон в сопровождении своей гвардии и корпуса маршала Даву. Он тотчас же отдал приказание Герарду и Компани обойти город с тыла. Но к этому времени уже успела появиться на поле битвы вся армия Кутузова, доходившая в то время до 70,000 человек. Открывшая по ней огонь французская артиллерия стала опустошать ее ряды, но тем не менее в самом городе продолжалась упорная борьба. На помощь французам была двинута дивизия Пино; Евгений, [58] во главе гвардии итальянского королевства, ринулся в битву и проложил себе кровавую дорогу до самой городской площади, где его ожидал целый корпус генерала Раевского, только что явившийся на смену Дохтурову. Французская артиллерия, стесняемая сперва неровностями почвы, успела теперь развернуться и косила неприятельскую пехоту целыми рядами. Французы, выведенные из себя сопротивлением, какое им противопоставляла храбрость русских, бросались на тех со штыками наперевес. Им удалось, наконец, отбросить за черту города неприятеля; ряды последнего смешались, и он принужден был в седьмой раз покинуть занимаемую позицию. Евгений, оставшийся победителем, вывел свою небольшую армию за город и расположился перед Малоярославцем.
Этот военный эпизод, в котором французские войска снискали себе неувядаемую славу, так как они принудили тогда к отступлению з четыре раза превосходившего их численностью неприятеля, который к тому же занимал более сильную позицию, эпизод этот делает честь храбрости наших войск; итальянцы показали себя в нем вполне достойными соратниками, и сами русские, которые, кажется, никогда не обнаруживали столько упорства и мужества, также должны были воздать должное своим противникам. Сражение это продолжалось почти двенадцать часов подряд. Самый город был почти целиком отращен в груду дымящихся развалин, поверх которых повсюду в беспорядке валялись тела убитых; со стороны русских насчитывали тогда до 8,000 человек потерь, францѵзов же выбыло из строя до 4,000 солдат, что объясняется прекрасной деятельностью нашей артиллерии. [59]
Но игре слепого случая было угодно, чтобы результат этого сражения оказался более печальным для победителей, чем для побежденных. Наполеон, полагая, что Кутузов, произведя некоторые передвижения, решит остаться на своей позиции, решил посоветоваться с Мюратом, Бесье и графом Лобо относительно выгод и неудобств новой атаки. На этом совещании все были того мнения, что состояние, в котором тогда находилась французская армия, заставляет отказаться от проектировавшегося похода на Калугу; граф Лобо, спрошенный одним из последних, настаивал на том, что необходимо как можно скорее вернуться к Неману, по кратчайшей и уже известной дороге через Можайск. Только один Наполеон держался тогда противоположного взгляда; он хотел продолжать свое движение к югу, так как рассчитывал найти там достаточные запасы жизненных припасов, на которые совершенно немыслимо было рассчитывать на можайской дороге, совершенно опустошенной уже во время первого прохода великой армии; он с большой неохотой отказался от своего проекта. В то время как Наполеон обнаруживал такое колебание, Кутузов также находился в довольно затруднительном положении. Будучи уверен, что Наполеон производит на одном из своих флангов маневры с единственной целью занять Медынь и таким образом отрезать ему сообщение с Чичаговым, Кутузов решил покинуть занятую позицию. С своей стороны и французский император, не зная, конечно, ничего об этом решении, решился наконец свернуть к северу, по направлению к Можайску. А в это самое время Кутузов, который никак не мог предположить, чтобы французская армия решилась [60] отступать по опустошенной уже ею дороге, лишенной каких бы то ни было ресурсов, производил маневры, чтобы закрыть ей путь к югу. Когда же наконец исчезли все сомнения на этот счет, русский главнокомандующий стал довольствоваться тем, что беспрерывно тревожил врагов, выжидая пока зима, этот могучий союзник русских, сделает их совершенно беззащитными.
В это время два соратника Кутузова, Милорадович и Платов произвели неожиданное нападение на французов у города Вязьмы. Французская армия, несмотря на свою слабость, была еще в состоянии отбросить русских, но эта стычка обошлась ей довольно дорого: французы потеряли в ней свыше 4,000 человек.
«Честь армии была там спасена, говорит де Сегюр, но опустошения, произведенные в наших рядах, были огромны. Необходимо было все сжать, все перестроить вновь, чтобы получилось нечто целое из уцелевших остатков. Из прежнего полка с трудом приходилось формировать батальон, из батальона всего лишь взвод. Солдаты теперь не имели уже более своих определенных мест, их не окружали уже старые товарищи и не было на лицо вождей, к которым они успели привыкнуть. Эта печальная реорганизация французской армии была осуществлена при свете пожара Вязьмы, под неумолкаемый грохот пушечной канонады отрядов нее и Милорадовича, которая продолжалась даже после наступления абсолютной темноты. Неоднократно эти остатки бравой армии, думая, что они атакованы, хватались за свое оружие, А наутро, сосчитав снова свои ряды, они были поражены при виде малого числа уцелевших». [61]
Наступило 4-ое ноября. Отступление со дня на день становилось все более и более трудным; с каждым шагом, казалось, все увеличивается число отставших и раненых. Лошади из обоза падали от усталости и изнеможения: волей-неволей пришлось бросить на произвол судьбы зарядные ящики и часть багажа. И все это было еще лишь только началом наших несчастий!
Снег начал падать днем 4-го ноября, но тогда он лишь чуть-чуть покрыл собою землю; 5-го его выпало значительно больше, а 6-го ноября он вдруг посыпал густыми хлопьями и, под порывами сильного северо-западного ветра, он быстро покрыл всю беспредельную равнину, расстилавшуюся перед отступавшей французской армией толстым белым покровом. Под ним быстро исчезли следы прежней дороги, вследствие чего многим отрядам приходилось подолгу блуждать в поисках за убежищем. Менее сильные и выносливые из солдат, цепенея от холода, предпочитали бросать оружие и отдаваться в руки казакам. Мало по малу дорога, утоптанная лошадьми и телегами, стала твердой и скользкой, как в гололедицу. В этих широтах подобное положение вещей продолжается без малого почти пять месяцев. Сами русские, конечно, уж заранее готовятся к этой перемене: лошади их подкованы, их телеги, кибитки, все прочие перевозочные средства, а также и пушки артиллерийского парка помещаются на полозья; казачьи полки тотчас же разбились на легкие отряды, каждый с небольшим количеством пушечных лафетов на санях.
Во французской же армии, напротив, почти ничего не было заготовлено для этого времени года: неподкованные лошади скользили при малейшем [62] движении, изнурялись от тщетных попыток сохранять равновесие и ежеминутно падали. Вследствие этого пришлось потерять большую часть оставшейся налицо кавалерии и лишиться почти всей артиллерии и почти всего обоза. Повсюду в то время можно было видеть разбросанными по дороге драгоценные вещи, из-за которых в Москве было не мало ссор во время грабежа; теперь же эти предметы не вызывали больше жадности, так как каждый думал только о том, чтобы достать необходимую пищу. Некоторые полки сумели еще приберечь небольшое количество домашних животных, которые находили себе кое какой корм при дороге до выпадения снега, но после того как последний густо покрыл всю равнину, доставлять скоту пищу стало совершенно невозможно. Армия совершала свое отступление без всякого отдыха, и не получая ни откуда для себя провианта, принуждена была питаться лошадиным мясом; тех из лошадей, которых все равно приходилось покинуть, солдаты разрывали в мгновение ока на куски.
Вскоре к невероятному холоду присоединились и тысячи других несчастий. Человеческих сил не хватало для борьбы с подобными мучениями, а несчастья, преследовавшие французскую армию не только не уменьшались, но даже возрастали в ужасающей прогрессии, так как ей суждено было пережить все ужасы настоящего голода.
Количество отставших со дня на день до того увеличивалось, что приходилось опасаться, как бы остатки армии не превратились в нестройную толпу беглецов; неповиновение и нежелание поддерживать дисциплину овладевало всеми, кто еще оставался под знаменами.
Вскоре даже внешний вид дороги стал способным [63] внушать ужас: она вся была усыпана лошадиными и человеческими трупами и покрыта жалкими толпами несчастных, с трудом тащившихся вслед за армией; большинство их в конце концов погибало от голода, усталости, болезней или от собственных ран. Каждый вечер огромное количество таких горемычных, которые едва находили в себе силы влачить дальше свое бренное тело, умоляли уступить им место у бивуачных огней; но никто не обращал внимания на их моль бы и они тут же, в нескольких шагах от костра, испускали дыхание. Остатки французской армии, покидая на завтра утром бивуак, оставляли там всех умерших, и это обстоятельство придавало нашим бивуакам вид настоящего поля битвы. Каждый день на рассвете возобновлялось это печальное отступление; все, кто располагался на бивуак у края дороги и кто еще сохранял в себе хоть сколько-нибудь сил — все снова пускались в путь; можно было также часто наблюдать как отдельные солдаты покидали ряды армии и направлялись внутрь России, где они собирались более или менее многочисленными бандами. «Они отнюдь не из корыстных побуждений покидали свои знамена, говорит де Сегюр, — лишь крайний голод и невероятное изнурение заставляли их покинуть ряды войска». Придерживаясь той же самой дороги, они смешивались потом с остальной толпой отставших. Каждый раз ночь окутывала своим темным покровом все злоключения, выпавшие на долю армии, а следующий день вновь воспроизводил те же самые сцены или еще более страшные порой.
В Дорогобуже французская армия разделилась. Евгений и Понятовский направились к городу Витебску по труднопроходимой дороге. Следом за [64] этой колонной направился генерал Платов, беспощадно избивая или забирая в плен всякого, кто отходил в сторону от главного отряда. Наполеон же, Даву и Ней, командовавший французским арьергардом, продолжали отступать прямо к Смоленску. Французский император прибыл туда со своей гвардией 9-го ноября; 10-го числа к нему присоединился Даву, и 13-го Евгений привел туда же остатки итальянской армии; он лишился 60 пушек и почти всего обоза. Только в Смоленске Наполеон мог по настоящему подсчитать свои огромные потери; от всей его, когда то могучей и дисциплинированной армии оставалось теперь не более 40.000 человек, способных владеть оружием, и из них всего едва ли могло набраться пять тысяч кавалерии.
Как раз в это самое время северная армия, после ряда сменявших друг друга успехов и неудач, покинула наконец Полоцк. Гувион Сен-Сир, теснимый Витгенштейном и финляндской армией, решился на это отступление, дабы соединиться с Виктором, который таким образом вскоре стал во главе отряда в 36 тысяч человек. Корпус Витгенштейна произвел атаку и хотя ему не удалось сломить наших рядов, но маршал все же предпочел, воспользовавшись ночью, отступить к западу, оставив открытыми таким образом дороги на Минск, Витебск и Вильно. Витебск тотчас же был занят русскими, которые захватили там в плен генерала Пуже, коменданта Шеварде и часть гарнизона этого города.
А в это время на другом фланге военных действий Чичагов, пытаясь установить сношения с Витгенштейном, чтобы затем совместно с ним отрезать Наполеону отступление по линии реки Березины, [65] направился к Минску, располагая почти 30.000 отрядом солдат.
Армия Кутузова в это время подвигалась по пути к Смоленску. Солдаты русские, привыкшие к холоду и снабженные в изобилии как съестными припасами, так и военной амуницией, встречали на каждом шагу печальные следы нашего отчаянного отступления. Хотя они и отступали перед французскими войсками во всех главных сражениях этой кампании, но зато теперь они пользовались всеми преимуществами победы; мы, побеждавшие их под Смоленском, Бородиным, Полоцком и при Малоярославце, отступали теперь перед ними. Во французской армии между тем стали все чаще проявляться печальные симптомы полной дезорганизации. Приказы самого императора, благодаря тому что необычность обстоятельств позволяла истолковывать их с некоторыми оговорками, теперь совершенно перестали пунктуально исполняться. Так было, например, когда Бараге-де Илье (Французский генерал, участвовавший в итальянских и африканских походах Бонапарта. Сдача им части дивизии навлекла на него гнев Наполеона и, удрученный этим, он скончался в декабре 1812 года в Берлине) не исполнил во время предписанного ему отступления, и две тысячи человек из его дивизии, будучи окружены со всех сторон отрядами русских партизан, принуждены были сложить оружие.
Основываясь на преимуществах своего положения, Кутузов стремился охватить со всех сторон позицию французского императора, которому предстояло пройти еще 60 миль, чтобы добраться через Оршу и Борисов до города Минска. [66]
14-го ноября Наполеон вместе с своей гвардией покинул Смоленск. Евгений и Даву должны были следовать за ним на расстоянии одного дневного перехода. Ней получил приказ очистить город только 17-го числа, перед уходом взорвать городские башни и предать огню и разрушению все, что нельзя было захватить с собой.
Под Красным император неожиданно оказался почти совершенно окруженным русской армией, которая не замедлила его атаковать, впрочем довольно вяло. Евгению удалось только каким-то чудом ускользнуть от Милорадовича и соединиться с Наполеоном под Красным. Кутузов, как казалось, намеревался там одним могучим ударом своей армии уничтожить последние остатки французских колонн. 17-го ноября им были отданы диспозиции для атаки. На следующий день на рассвете французский император покинул город и вышел во главе двенадцатитысячного отряда своей гвардии, вполне готовый вступить в сражение. Русский генералиссимус, пораженный подобным решением, поспешил призвать к себе на помощь войска Тормасова и Милорадовича, которые вследствие этого оставили свободным проход для корпусов Даву и неаполитанского вице-короля. Эта демонстрация Наполеона позволила ему благополучно довершить свое отступление до Орши, хотя ему и пришлось при этом потерять одного из своих маршалов. Русская же армия, которая тогда свободно могла бы совершенно уничтожить все, что еще уцелело от великой французской армии, удовольствовалась тем, что захватила в плен в течение трехдневных сражений более восьми тысяч человек, правда главным образом отставших, да несколько сот пушек.
Наполеон, получив известие, что Минск занят русскими, 19-го ноября занял Оршу, где его армия нашла несколько пушек и небольшое количество съестных припасов.
Между тем Ней, оставшись один позади с горстью храбрецов, совершил под огнем русской армии, окружившей его почти со всех сторон, свое поистине чудесное отступление, о котором сами русские отзывались всегда с удивлением и которое одно могло бы увековечить его имя. 21-го ноября он прибыл наконец в Оршу с 3.000 солдат — все, что осталось от его небольшой армии.
Приближаясь к Березине, Наполеон совершенно не подозревал, что город Борисов уже находится во власти русских войск. Но Чичагов, после занятия Минска, быстро двинулся на Борисов, защищаемый отрядом Домбровского. Этот бравый польский генерал оказал ему там довольно серьезное сопротивление, но должен был в конце концов покинуть свою позицию, уступая превосходству сил нападавших.
Для Наполеона было поэтому в высшей степени важно взять обратно Борисов, дабы обеспечить армии переправу через Березину. Удино, подкрепленный отрядом генерала Домбровского, вошел в этот город, после того как опрокинул дивизию генерала Палена; последний принужден был стремительно перебраться на противоположный берег реки и успел разрушить за собой мост. На другом берегу реки оказалась вся армия Чичагова, расположившаяся там на возвышенных пунктах.
Французский император только что прибыл в Борисов. Он решился переходить Березину в брод у Студянки; стоявшая в течение нескольких дней перед тем оттепель представляла большие [68] затруднения при наведении мостов, но 24-го ноября сильный мороз снова сковал землю и воду и облегчил переправу для французской артиллерии.
Собранная в окрестностях Борисова французская армия еще насчитывала в своих рядах до 45 тысяч солдат; артиллерийский парк состоял из 250 пушек; да кроме того вслед за корпусами тянулась масса отставших и неспособных уже к строевой службе. Таковых было приблизительно 15 тысяч человек.
Корпус Удино перешел реку первым и отбросил неприятельскую дивизию по направлению к Борисову. 28-го ноября утром на левом берегу реки оставалась только дивизия Партуно, которая должна была охранять мост и отвлекать внимание Чичагова. Этот русский генерал мог бы весьма легко отрезать французам отступление, но он был удержан от этого распоряжениями Кутузова, который долгое время оставался при уверенности, что Наполеон стремится пробить себе дорогу прямо на Минск. А когда немного спустя он получил более точные сведения о направлении движения французского императора, он тотчас же решил перейти к наступательным действиям. Платов и Витгенштейн соединились вместе против укрепленных позиций Виктора, но последний остался непоколебимым. Партуно же, будучи окружен со всех сторон неприятелем, принужден был сдаться со всей своей дивизией. Между Борисовым и рекой оказалась скученной вся масса отступавшей французской армии, не принимавшая участия в битвах; тут находился весь обоз, телеги, загруженные ранеными, — все было перемешано в страшном беспорядке. Неприятельская артиллерия в течение довольно долгого времени [69] поражала своими ударами эту неподвижную массу, которая не находила в себе энергии даже для того, чтобы спасаться бегством. Но зато на другом берегу реки Ней поддержал еще честь и славу французского оружия. После продолжительной и смертоносной борьбы маршал отдал распоряжение начать общую атаку. Русские войска не выдержали этого последнего усилия и отступили, оставив за французами усеянное грудами мертвых тел поле битвы. Чичагов был таким образом побежден и отныне для французской армии был открыт свободный путь до самой Вильны и даже до Немана.
Ночь, положившая конец сражению на обоих берегах реки Березины, была одной из самых ужасных со времени отступления из Москвы. Холод, казалось, удвоил свою силу; очень резкий северный ветер засыпал густым снегом людей, лишенных какого бы то ни было убежища, которые были не в состоянии даже поддерживать огонь костров.
Обозы, сбитые в кучу у самого входа на мост, совершенно преграждали проход. На этот узенький клочок земли были направлены все жерла пушек Витгенштейна; в течение долгих часов они избороздили его своими ядрами по всем направлениям, превратив в жалкие обломки многие тысячи телег и повозок, которые теперь лежали опрокинутыми поверх груд человеческих трупов.
Во время этой страшной канонады более 12 тысяч человек, мужчин и женщин, среди которых попадались целые семьи с детьми на руках, тщетно пытались проложить себе дорогу к мосту, оглашая воздух душу раздирающими криками. Когда же артиллерия, наконец, умолкла, остатки этих [70] несчастных впали в какое-то грустное уныние; они оставались на том же самом месте неподвижными и как бы оцепеневшими! Казалось, все чувства их были парализованы до того, что они даже не отзывались более на зов друг друга; каждый из них, не имея более сил бороться с надвигавшимся ужасом смерти, переставал интересоваться жизнью своих друзей и даже родителей. Зловещее молчание воцарилось на том самом месте где до того раздавались отчаянные вопли.
В 9 часов вечера генералу Эбле удалось наконец кое как освободить проход; обе дивизии Виктора переправились первыми через Березину и на том берегу реки, на виду у неприятеля остался только один ариергард, чтобы замаскировать передвижения остальной артиллерии; переправа войск на правый берег закончилась немного позже полуночи, оба моста оставались теперь свободными, а доступ к ним совершенно открытым. Все, не принимавшие участия в сражениях, могли теперь свободно перейти по ним; неоднократно их извещали об этом, торопя спешить, чтобы воспользоваться остающимися еще моментами удобного времени. Но так как не было ни времени, ни возможности из-за недостатка перевозочных средств переправить багаж и повозки, то большая часть тех несчастных, сопровождавших французскую армию, все имущество которых заключалось в этом багаже, не решались от него отказаться; другие из них, обессиленные неимоверной усталостью, ослабленные болезнями, приходили в ужас при одной мысли о необходимости трогаться дальше в путь пешком, среди такой холодной и беспросветной ночи. Все они отказались тронуться с места и стали ожидать рассвета, чтобы там ни случилось. [71]
Тщетно генерал Эбле (Жан-Баптист гр. Эбле — французский генерал выдвинувшийся во время революции) и даже сам маршал Виктор после напрасных просьб, перешедших затем в угрозы, чтобы понудить их тронуться в путь, приказали поджечь эти телеги, потеря которых порождала столько сожалений несчастных страдальцев; теперь ничто их более не трогало и казалось не было никакой силы, которая бы была в состоянии вывести их из этой мрачной апатии.
С приближением рассвета ариергард также перешел на другую сторону реки; шум, произведенный им при этом пробудил толпу, которой показалось, что .уже ломают мосты. Вся она вдруг как бы ожила и бросилась, теснясь и давя друг друга, как и накануне. У самого берега эта беспорядочная толкотня привела к тому, что вход на мост оказался снова загроможденным, и все должно было поневоле там остановиться. Возобновились со всех сторон крики, жалобы...
Генералу Эбле было приказано поджечь мост в 8 часов утра, но так как неприятель еще не показывался, он приступил к осуществлению этого приказания только в половине девятого. При первых же клубах дыма, показавшихся на правой стороне моста, крики еще более усилились; немного спустя показалось пламя и проход через мост стал уже невозможен.
Страшное зрелище открылось тогда перед нашими глазами: тысячи этих несчастных, из рук которых исчезла последняя надежда на спасение; одни пытались проложить себе дорогу сквозь пламя, со страшными усилиями карабкались они по подставкам и полуобуглившимся доскам и сами [72] становились жертвами ужасной смерти; другие пытались переправиться через реку по не успевшему еще достаточно окрепнуть льду; последний не мог, конечно, выдержать их тяжести, ломался под их ногами, и все они были поглощены течением реки. Третьи, наконец, пытались достигнуть противоположного берега вплавь под мостами, но никому из них это не удалось.
Только в девять часов утра показались казаки, в руки которым досталось около пяти тысяч пленных разного пола и возраста, оставшихся на левом берегу Березины. Они нашли там кроме того лишь три пушки да несколько зарядных ящиков, но зато остальная добыча была огромна и драгоценна. В половине десятого, окончив разрушение мостов, отступил со своим отрядом и генерал Эбле.
Дивизия Луазо, состоявшая из десяти тысяч свежего войска, только что успела прибыть в Вильно, как тотчас же получила приказание облегчить отступавшей армии приближение к этому городу. Французский император прибыл в Молодечну 3-го декабря, и здесь он продиктовал свой последний, двадцать девятый по счету, бюллетень кампании, этот всем известный бюллетень, признания которого, несмотря на многочисленные умолчания, вызвали всеобщие опасения. В Сморгони Наполеон собрал своих соратников и, вверив дальнейшее командование армией Мюрату, сам отправился оттуда в Париж, куда прибыл 19-го декабря ровно в полночь.
Между тем зимняя стужа должна была довершить дезорганизацию остатков армии. 7-го декабря термометр упал до 28 ниже нуля по Реомюру (35 градусов мороза по Цельзию). Более сильные [73] и выносливые из солдат шли теперь вперед группами, так как окончательно исчез всякий след военной дисциплины.
Мороз поражал прежде всего конечности тела; внутренняя теплота, сохраняемая самой природой с удивительной предусмотрительностью, порождала обманчивое самочувствие, благодаря которому солдаты продолжали шагать в оцепенении, хотя за последним почти тотчас же наступала и смерть. Более молодые из солдат умирали тысячами; но да же многие из тех, кто успел закалиться в течение этих суровых переходов и мог бы еще долго бороться с усталостью и лишениями, даже они предпочитали смерть жизни, ложились прямо на снег и отказывались подниматься снова на ноги. Костры бивуаков, к которым эти несчастные приближались без всяких предосторожностей, способствовали лишь развитию гангрены в отмороженных ими членах тела; влияние сильного жара по своим результатам оказывалось не менее губительным, чем действие самого жестокого мороза Остатки пищи, несколько капель водки, считались в то время редкой драгоценностью; но суровый закон самосохранения давно уже заставил умолкнуть пред собой все остальные человеческие чувства: друг убегал от друга, чтобы одному воспользоваться жалкими крохами пищи, которую ему доставил какой-нибудь счастливый случай. Страшная угроза голодной смерти побуждала кое кого не брезгать даже человеческим мясом. Но все же несмотря на всю дезорганизацию один вид неприятеля продолжал собирать под знамена эти жалкие остатки великой армии. Мюрат, любивший пожинать славу на большом театре военных действий, в этой печальной обстановке терял свою [74] обычную энергию. Ней, всегда остававшийся одним и тем же, продолжал оставаться таким же и как поле битвы: он был так сказать Провидением ариергарда.
Необходимо было очистить Вильно, к которому со всех сторон подступала русская армия. Выбитые из своих позиций, наши полки были принуждены покинуть там на одном из холмов экипажи Наполеона, ящики с войсковой казной, все свои фургоны и т.п., что еще уцелело из артиллерии.
Раненые и отставшие, также покинутые в большом количестве в Вильне, попали в руки казаков, от которых им предстояло претерпеть немало жестокостей. Больные, скученные в госпиталях тысячами, умирали там без всякой помощи. Огромное число пленных было направлено отсюда внутрь страны, но, как мы увидим вскоре, лишь немногим из них суждено было достигнуть места своего назначения.
Так как казаки Платова обошли французов со стороны г. Ковно, то последним пришлось не только покинуть и это место, но и прокладывать себе дорогу оттуда с оружием в руках.
Видел ли кто когда либо подобные превратности судьбы? Остатки тех пятисот тысяч человек, которые еще так недавно переходили Неман гордыми победителями, возвращались теперь, преследуемые отрядами казаков. К счастью еще Неман теперь был покрыт толстым слоем льда, что, конечно, облегчило переход через него, тем более, что казаки имели приказ прекратить свое преследование отступавшего врага на этой границ Русской империи.
14-го декабря во всей французской армии нельзя было никак насчитать более четырех сотен пехоты, [75] представленной инфантерией старой гвардии, да шестисот человек кавалерии, включая уже в это число и те отряды, которые присоединились к ней в это время. Целые корпуса армии были сплошь и рядом представлены одними лишь их знаменами под эскортом нескольких человек офицеров и унтер-офицеров; вся артиллерия сводилась к девяти пушкам, которые удалось увезти из города Ковно.
Увидя снова французскую армию, пруссаки Приняли ее сперва за передовые отряды, вслед за которыми, по их мнению, должны были показаться главные силы французов, но когда вскоре они убедились в своей ошибке, то совершенно перестали скрывать свою ненависть, которую они никогда не переставали питать против французов. Одним из первых проявлений этой ненависти явилось отпадение прусского генерала Йорка, которое так сказать довершило наши невзгоды и отняло у нас последнюю надежду оправиться от них.
Так-то закончилась эта достопечальная кампания 1812 года. Россия была спасена, и ее ответный удар должен был вскоре поколебать колоссальное здание наполеоновского могущества. Все короли старой Европы строили свои надежды на довершении крушения его империи. Но корсиканец все еще оставался грозным для них; его гений еще не потерял ни своего обаяния, ни силы. Англия вернула себе утраченное было влияние, а Россия, учитывая выгоды своего нового положения, под шум военных приготовлений восстановляла порванные нити политики Петра I и Екатерины II.
Я изложил весь победоносный поход французской армии к Москве, я попытался далее набросать в общих чертах картину тех бедствий, которые [76] сопровождали отступление ее до самого Немана. Мне остается теперь, выполняя обещание, данное в заглавии этой книги, рассказать об участи пленных французов, попавших в руки русских в эту несчастную войну. Речь обо всем этом будет во второй части этой работы. |
