ри Павле I кавалергарды стали
регулярным кавалерийским полком, при
Александре I - полком боевым. Крещение
огнем он получил во время Австрийского
похода в 1805 г. - в войне с наполеоновской
Францией.
В число войск, выступавших в
заграничный поход, включена была и
гвардия под начальством цесаревича
великого князя Константина Павловича,
брата императора Александра.
Приготовления к походу гвардии
начались с июля месяца; 17 июля
высочайше повелено было во время
похода нижним чинам пудры не носить и
усов не фабрить, а потому "перед
выступлением в поход вымывать себе
головы и чесаться просто до самого
прибытия в назначенное место".
Во время похода высочайше повелено:
ежедневно выдавать нижним чинам по 0,5
фунта говядины, производить офицерам
нормальные рационы натурой. 10 августа
государь делал смотр на Измайловском
плацу гвардейским частям, и прямо с
этого смотра кавалергарды пошли в
поход. Сначала походное движение
происходило в свободных бригадах, и
кавалергарды шли в одной бригаде с
измайловцами, лб.-гренадерами, лб.-гусарами
и лб.-казаками под командою командира
лб.-гв. Гренадерского полка генерал-майора
Лобанова. Маршрут был Луга, Витебск,
Минск, Брест-Литовск. Время выступления
кавалергардов "отдавалось на
произвол полкового командира", и
обыкновенно полк выступал в 7-9 часов
утра, обгонял на походе свою пехоту и
шел прямо "в назначенные квартиры".
У местечка Усвят 9 сентября государь
догнал гвардию. Оттуда государь поехал
в Пулавы, взяв с собою шефа полка Ф. П.
Уварова. Вскоре затем (23 сент.)
полковник Д. П. Уваров пожалован во
флигель-адъютанты, а Балабину,
назначенному в личные адъютанты к шефу
Уварову, и шефскому адъютанту
Чернышеву приказано было 26 сентября
немедленно следовать в Пулавы. В
Витебске, куда бригада прибыла 16
сентября, была дневка, во время которой
"дворянство дало офицерам маскарад";
позволено было быть "на маскараде"
без шпаг и шарфов, но в форменных
фуражках и напудренным.
Еще в 1803 г. издано было высочайшее
повеление об обозах. К этому
высочайшему повелению цесаревич
присовокупил свой совет заменять
повозки вьюками. Очевидно, основанием
для этого совета послужил личный опыт
Константина Павловича, вынесенный им
из суворовского похода.
За пять дней до выступления полка в
поход цесаревич писал из Стрельны
Уварову: "Господин генерал-лейтенант
и кавалер Уваров. Для отвращения
препятствия, могущего произойти от
большого и совершенно излишнего обоза
в Кавалергардском полку, который
должен сколько возможно быть облегчен
во время движения, сделал я примерное
положение об экипажах шефа полка, штаб-
и обер-офицеров, которые они в походе
иметь должны. Препровождая при сем оное
к вам с примерною запиской об экипаже
офицерском (вкупе с вьючным седлом,
чемоданом, денщичьим ранцем и прочим),
предлагаю, дабы все предписанное в
помянутом положении было немедленно
произведено в действо во вверенном вам
Кавалергардском полку, и в случае
похода не могло найтиться ничего
против оного излишнего". В этом
примерном положении, которое
предписывалось немедленно привести в
исполнение, определялось и потребное
количество верховых и вьючных лошадей
для штаб- и обер-офицеров; кроме того,
для всех офицеров полка - одна
четырехконная повозка для возки всех
офицерских палаток.
Того же числа адъютант цесаревича
Гинц писал Уварову: "Е. и. выс-во
цесаревич изволил приказать дать знать
в. пр-ву, что, хотя и сказано в повелении,
при сем к вам препровожденном с
приложением примерного положения об
экипажах Кавалергардского полка, что
препровождается к вам для образца
вьючное седло, чемодан, денщичий ранец
и прочее, но как всего оного здесь не
имеется, то чтоб вы получили оным вещам
образец у лб.-гв. Конного полка шт.-ротмистра
Шперберха, которому об оном дано уже
знать". Допустим, что в тот же день
образцы вьюков были доставлены в
Кавалергардский полк, но так как полк
выступил 10-го числа того же месяца, то
сомнительно, чтобы, готовясь к
выступлению, он успел бы в пять дней
построить "вьючные седла, чемоданы,
денщичьи ранцы и прочее".
Такого рода экстренное требование,
когда к войне готовились более года,
едва ли не способно было внести
путаницу, некоторое раздражение, а
главное, могло уронить ту самую власть,
на обязанности которой лежало
приведение подчиненных ей войск с
мирного на военное положение.
30 сентября в Несвиже цесаревич отдал
следующий приказ по гвардейскому
отряду: "Объезжая вчерашнего числа
колонны, нашел я едущую бричку, и на
вопрос мой, кому она принадлежит,
сидящий на ней человек ответствовал,
что бричка принадлежит
Кавалергардского полка ротмистру
Левенвольде, а по отысканию моему
оказалось, что сие был ротмистр барон
Левенвольде 1-й , который обще с
ротмистром Аевашевым и поручиком
Уваровым имели оную (В русской армии,
особенно в гвардейских полках,
существовала традиция обращения
офицеров друг к другу по фамилии, а не
по имени и отчеству. В официальных
документах, чтобы различать
родственников или однофамильцев,
офицерам присваивались порядковые
номера в соответствии с очередностью
их поступления на военную службу и
званием. И несмотря на различные места
этой службы, каждый значился под "собственным"
номером (в кавалергардах, например,
одно время служили Васильчиковы - 2-й (Дм.
Вас.) и 4-й (Ник. Ив.), но не было ни 1-го, ни
3-го). Следует оговорить также, что по
тексту встречаются фамилии, имеющие в
исторической и художественной
литературе двоякое написание -
например, д'Отишан (Дотишамп),
Левенвольде (Лсвенвольд), Дс-Прерадович
(Депрерадович) и др.). Как сей поступок
показывает явное непослушание
начальнику, от коего по высочайшей воле
сделаны были строгие подтверждения о
неимении кавалерийским офицерам
повозок, то на сие, сделав оным офицерам
строжайший выговор, предписываю их
арестовать и вести пешком за последним
взводом Кавалергардского полка во
время похода, содержа на полковой
гауптвахте. А генерал-майору Де-Прерадовичу
2-му, который о сей повозке не был сведущ
и на вопрос мой ответствовал мне, что,
может быть, сие от него сделано скрытно,
за каковое слабое смотрение и незнание,
что происходит в командуемом им полку,
в коем от него не должно быть ничего
скрытного, отказывается на 24 часа от
команды полком. Полковнику же Авдулину,
у которого в эскадроне состоят
помянутые офицеры, коим принадлежит
бричка, также за незнание о сем и потому
за слабое смотрение делается
строжайший выговор с подтверждением,
чтобы он впредь был исправнее в своем
деле. О чем, к сожалению моему,
принужденным нахожу себя отдать в
приказе для сведения во всем корпусе".
Но еще накануне начальник кавалерии
Кологривов прислал в полк следующее
приказание: "Е. и. выс-во, заметив, что
оного полка ротмистр барон Левенвольде
1-й сверх неоднократных подтверждений
имеет повозку, приказал мне к точному и
непременному исполнению предписать
следующее. 1) Командиру полка г. ген.-майору
Де-Прерадовичу за слабое смотрение
отказать от командования и ехать
назади оного. Старшему по нем полк. кн.
Репнину принять командование. 2)
Ротмистра барона Левенвольде 1-го и
участвующих с ним в той повозке
офицеров, как не повинующихся
повелениям начальника, арестовать и
вести в последнем взводе. Повозку же со
всей имеющейся в ней поклажею, кроме
вещей, принадлежащих к мундиру, сжечь, а
лошадей отдать в полк".
Получив приказание Кологривова,
генерал Де-Прерадович собственноручно
написал в полк: "Сего числа отдан в
сей полк приказ от ген.-лейт.
Кологривова, что по повелению его имп,
высочества за слабое смотрение
отказывается мне командование полком,
а как я болен простудою, то благоволит
Кавалергардский полк в подаваемых
рапортах по команде таковым меня
показывать. - На марше, Новая Свиржа,
сентября 29 дня 1805 г.",
О случившемся было донесено шефу
полка Уварову, находившемуся в это
время в числе лиц, сопровождавших
государя, и с большой вероятностью
можно предположить, что Уваров довел о
сем до сведения государя. Как бы ни было,
но 10 октября цесаревич из Брест-Литовска
прислал Де-Прерадовичу следующий
рескрипт: "Господин генерал-майор и
кавалер Де-Прерадович 2-й. Видя с самого
выступления из Санкт-Петербурга в
походе командуемый вами
Кавалергардский полк, содержанный в
порядке, и не получая от обывателей
никаких жалоб о притеснениях,
поставляю долгом изъявить мою
благодарность за усердие ваше к службе
Его Императорского Величества;
свидетельствую оную всем господам
офицерам и нижним чинам полка, вами
командуемого..."
О походе гвардии по России (до Брест-Литовска)
историки говорили, что он отличался
самым строгим порядком, "доставившим
ей благодарственный приказ цесаревича
в самых лестных выражениях"; эти
сведения требуют некоторых
фактических поправок.
Во-первых, отметим распущенность
войск, неизбежно вызывавшую
репрессивные меры, во-вторых, -
излишество и мелочность некоторых
распоряжений, доказывавших, что плац-парадное
искусство принималось за серьезное,
пригодное и в военное время дело, в-третьих,
- проявление несдержанности характера
цесаревича, бывшее одной из причин
весьма печального для дела
столкновения его с Н. И. Де-Прерадовичем.
Цесаревич проявлял большие заботы о
питании людей и корме лошадей,
неоднократно давал людям по чарке
водки, награждал деньгами нижних чинов
за похвальное поведение, преследовал
преступления и распущенность, но
вместе с тем не мог отрешиться от
доведенной до крайности мертвящей
централизации власти, которую столь
страстно критиковал в Петербурге и
которая сводила к всякую власть, ниже
его стоявшую. Все должно было исходить
от него, все должно было делаться по его
приказаниям, о всякой мелочи должен был
он знать, все направлять и регулировать.
Вследствие этого происходили
недоумения, выжидание приказаний,
являлись и бездействие власти, и
превышение ее. Прибавим к этому
отсутствие вообще надлежащим образом
подготовленных законоположений,
неизбежность предоставления в военное
время некоторого произвола в
применении закона.
Несомненно, что распущенность
существовала в войске и что пример ее
давали офицеры. Есть известие, что
офицеры брали с собою в поход не только
своих жен, но и попугаев в клетках, по 50
индеек и по стольку же пулярок, не
говорим уже о крепостной прислуге.
Военные обозы и ныне представляют мало
привлекательного, но в то время они
поистине должны ли являться бичом
армии. Но крепостная Россия могла дать
только крепостную армию. Нельзя было
бороться в армии против проявлений
крестного права, когда все государство
было им пропитано; такого рода борьба,
такого рода стремление искоренить одно
из свойств крепостничества не могли
дать ничего серьезного, дельного,
только могли вызвать раздражение и
столкновения, вредно отражавшиеся на
деле.
С другой стороны, некоторые из
требований, предъявленных цесаревичем
к войскам, были не только чрезмерными,
но и излишними, ибо они ничего общего с
боевыми целями, а следовательно, и с
военным делом не имели. В результате
получалось не сбережение сил войска
для той страшной минуты, для которой не
может быть лишней силы, лишней энергии,
а трата их понапрасну. "Двигаться
врозь - драться вместе" - вот принцип,
которому следовал Наполеон,
перебрасывая свои войска с берегов
Атлантического океана на Дунай; в то же
самое время войска наши, спешившие на
выручку Кутузову, совершали этот поход
за тысячу верст от неприятеля "в
замечательном порядке": в пехоте "все
офицеры постоянно шли на своих местах и
следили за самым точным равнением"!
Де-Прерадович продолжал числиться
больным до самого прихода полка в
Ольмюц. Полк прибыл в Брест-Литовск 17
октября и имел там дневку, В Брест-Литовске
весь отряд был разделен на три колонны (т.
е. эшелона). Кавалергарды вошли в состав
третьего эшелона генерала Малютина
вместе с лб.-казаками, лб.-гренадерами и
шестью орудиями. 19 октября полк перешел
границу. При вступлении в пределы
Австрии высочайше повелено: 1}
артельных повозок вовсе не брать;
2) отпускать рационы по желанию
офицерам натурой или деньгами, по 6 коп.
серебром за рацион;
3) войскам получать провиант и фураж
"от российских комиссионеров, коим
получать оные от цесарских
комиссионеров".
Пленение армии Макка вынудило
гвардию ускорить движение: приказано
было идти форсированным маршем до 40-50
верст в день. Для облегчения марша
австрийское правительство выставляло
подводы для возки амуниции и
добавочных лошадей для впряжки в обоз,
так, для Кавалергардского полка - 17
бричек и 114 лошадей.
Кавалерия двигалась независимо от
пехоты ("идти кавалерии и пехоте
самим по себе"); время выступления
назначалось в 8 часов или "отдавалось
на произвол гг. полковых командиров",
1 ноября полку назначена была переправа
через Вислу. Из пяти эскадронов полка
три эскадрона под командой князя
Репнина успели переправиться, затем
мост разорвало; 4-й и 5-й эскадроны и
полковой обоз под командой полковника
Авдулина остались на правом берегу
реки. При этом дивизионе находился и
числившийся больным Де-Пре-радович.
5 ноября Авдулин из Рахова доносил
Репнину: "По присланному ордеру в. с-ва
из местечка Апа-това, конечно, буду
стараться на марше о сбережении людей и
лошадей, но честь имею в. с-ву донести,
что через р. Вислу с большим трудом в
маленькой лодке можно переправляться,
а эскадронам нет возможности никакой
до сих пор, и другой день дует большой
ветер, от чего еще и опаснее. А в фураже
и провианте большое имею затруднение:
овса несколько четвертей имел от
здешнего комиссара, а сена очень мало;
теперь посылаю в разные места, мили за
три и далее, и плачу большую цену, и
боюсь, как река задержит дней пять, то
совершенно нечем будет кормить лошадей
на этой стороне; и провиант также
покупаю и очень дорого плачу. А о
переправе все меры буду брать, чтобы
быть скорее на той стороне, но большой
лед и ветер все способы отымают..."
7 ноября Авдулину удалось
переправиться и дойти до м. Сташева ,
откуда он доносил, что на другой день
дойдет до м. Нов.-Места и надеется
прибыть 10-го числа в Краков. 8 ноября три
эскадрона полка вступили в Краков, где
имели дневку. В Краков вступили "без
пудры", но во время дневки приказано
было быть причесанным "под пудрою".
От Кракова движение происходило уже не
тремя, а двумя эшелонами, так как
цесаревич присоединил к своему эшелону
эшелон Кологривова; третий эшелон (теперь
второй) остался в прежнем составе под
начальством Малютина. С выступлением
из Кракова приказано ежедневно
отпускать винную порцию.
Только 13 ноября Авдулин
присоединился в м. Фридеке к полку.
Насколько исправно было
продовольствие, можно судить по
рапорту Авдулина, где он говорит, что,
прибыв во Фридеке в 6 часов ночи после
совершенного в 19 часов перехода в 11
миль, он до сих пор (9 часов утра 14 ноября)
не имел фуража. "Если, - писал далее
Авдулин, - лошади будут околевать от
такого форсированного марша и за
неимением по стольку часов фуража, (то)
покорнейше прошу вашего сиятельства,
что впредь случится - от ответу меня
избавить".
Беспорядки, вольные и невольные,
достигли своего апогея. "Не мытьем,
так катаньем" решено было заставить
русских не только принять, но дать бой.
Все было пущено в ход. К сожалению,
император Александр дал себя на этот
раз провести...
Мы оставили наш полк на походе к
Ольмюцу идущим в заднем эшелоне (Малютина)
с лб.-гре-надерами и лб.-казаками. 17-го, т.
е. два дня после стычки у Вишау, эшелон
Малютина прошел через Ольмюц; 19-го он
ночевал в м. Бучовиц, в 2 милях не доходя
Аустерлица, "столь мало помышляя о
сражении, что Кавалергардскому полку
приказано было готовиться к царскому
смотру, а потому начали чиститься,
одеваться, пудриться, приделывать
чепраки , вновь привезенные из
Петербурга". Обозы приказано было
оставить на месте. С рассветом на
биваке услышали пушечный гул, и едва
эшелон выступил, как получено было
приказание цесаревича поспешить на
рысях. "Пройдя Аустерлиц, - говорит
князь Репнин, - увидели мы весь горизонт,
покрытый боем". Едва успел полк
переправиться через Раузницкий ручей
по плотине у Вальк-Мюле, как прискакал
цесаревич, обратившийся к полку со
словами: "Выручайте пехоту!"
Поднявшись на берег, кавалергарды
увидели перед собою семеновцев,
окруженных кавалерией, отбивающих у
нее свои знамена. Кругом - ни вправо, ни
влево - не видно было русских частей
войск, видны были лишь кучки бегущих, а
общим фоном этой картине служила почти
сплошная стена французской пехоты.
Три первых эскадрона кавалергардов,
пройдя валькмюльскую гать,
развернулись вправо от нее и пошли в
атаку на неприятельскую пехоту;
командир 4-го эскадрона князь Репнин
пошел прямо перед собою против
кавалерии Раппа; за Репниным
последовали 5-й эскадрон и 1-й взвод
шефского эскадрона под командой
корнета Альбрехта, отвозивший в
Аустерлиц полковые штандарты и
следовавший в хвосте полка.
Французская пехота была опрокинута
первыми тремя эскадронами
кавалергардов, что дало возможность
преображенцам и пешей артиллерии
свободно перейти ручей. Репнин смял
первую линию Раппа; она несется назад
под прикрытием огня своей артиллерии (трех
батарей). На выручку ей маршал Бессьер
ведет вторую линию; но к Репнину из-за
ручья спешит Оленин с первыми двумя
эскадронами конногвардейцев. Два
эскадрона Бессьера обрушиваются на
правый фланг Репнина и Оленина, четыре -
на левый фланг. Началась общая свалка,
продолжавшаяся несколько минут...
Наконец Репнин и Оленин опрокинуты.
Конная батарея Костенецкого окружена
неприятелем. Все смешалось: прислуга
дерется уже врукопашную, ее выручает 3-й
эскадрон (С. Н. Ушакова) кавалергардов;
наша пехота, опасаясь бить по своим, не
могла открыть огня.
Из конной батареи на этом берегу
ручья осталось одно только орудие с
полковником Костенецким;
отстреливаясь, он отходил; под его
прикрытием скакала наша кавалерия
назад через плотину.
Полк был расстроен, почти наполовину
уничтожен, большинство офицеров
перебито и взято в плен, но он не был
разбит: он еще слушался своего
командира; по переходе через плотину
остаток полка быстро собрался и
построился на левом берегу Раузницкого
ручья. Гвардия Наполеона не решилась
преследовать... Подоспела пехота
Бернадотта и тоже остановилась...
Знамена нашей гвардии не были поруганы...
Полк, впервые увидавший огонь, кровью
своею запечатлел царское слово - быть
ему первому в списках нашей кавалерии.
Полагая, что неприятель прекратил
наступление, гвардия отступила к
Аустерлицу, чтобы устроиться позади лб.-гренадер,
занявших позицию против Вальк-Мюле, в
полутора верстах от плотины. Остались
только кавалергарды и лб.-казаки
саженях в ста от мельницы. Через час Дс-Прерадович
увидел неприятельскую артиллерию,
занимавшую высоты, и попытки
неприятеля к переправке. Де-Прерадович
немедленно уведомил Малютина, прося
подкрепления пехотою и кавалерией.
Малютин отрядил к нему батальон
измайловцев при четырех орудиях.
Французы открыли пушечный огонь, на
который отвечал Де-Прерадович, но не
пытались всерьез перейти овраг. Около
трех часов "прискакал к полку шеф его
Уваров и объявил Де-Прерадовичу
повеление государя держаться на месте
до сумерек и, расставив вдоль оврага
пикеты, прикрыть отступление армии,
понесшей в этот день совершенное
поражение". Вечером Де-Прерадович
стал сниматься с позиции и прикрывал
отступление армии до прибытия отряда
Багратиона, назначенного в арьергард.
Последними отступили кавалергардские
пикеты, которыми командовал ротмистр
барон Левенвольдс 1-й.
На левом берегу Раузницкого ручья
стоят остатки Кавалергардского полка.
На противоположном берегу, на холме,
стоит Наполеон, окруженный
многочисленной свитой. У подножия
холма - его гвардия с мамелюками, только
что вернувшимися из своей последней
атаки. Рапп приказывает подвести
пленных офицеров к Наполеону. На вопрос
Наполеона: "Кто старший?" - ему
назвали князя Репнина. "Ваше имя?" -
спросил Наполеон. - "Князь Репнин".
- "Вы командир Кавалергардского
полка императора Александра?" - "Я
командовал эскадроном
Кавалергардского полка". - "Ваш
полк честно исполнил долг свой". - "Похвала
великого полководца есть лучшая
награда солдату". - "С
удовольствием отдаю ее вам. А что это за
молодой человек с вами?" - "Это сын
генерала Сухтелена. Он служит корнетом
у меня в эскадроне". - "Он слишком
молодым вздумал тягаться с нами". "Молодость
не мешает быть храбрым!" - смело
ответил Сухтелен. - "Хороший ответ,
молодой человек! Вы далеко пойдете".
Кавалергардские офицеры нашли "в
шалашах" французской главной
квартиры самый радушный прием и
попечение о своих ранах.
В каком числе палашей дрался
Кавалергардский полк под Аустерлицем,
мы точно указать не можем; вступил полк
в пределы Австрии в количестве 809
палашей; к 28 октября в полку состояло 804
палаша; более чем вероятно, что за месяц
из него выбыло не менее 4 человек (строевых),
а потому мы примем число палашей
круглой цифрой 800.
Полк потерял умершими от ран,
ранеными и взятыми в плен 13 офицеров;
нижних чинов строевых убито, ранено,
умерло от ран и пропало без вести 226
человек, нестроевых взято в плен 13
человек. Итого полк потерял свыше 40%
своего офицерского состава и около 1/3
нижних чинов и лошадей.
Кроме того, взята неприятелем часть
обоза (1-го разряда), в том числе повозка
Де-Прерадовича с 2600 голл. червонцев (7800
руб. серебром) и 20 000 руб. ассигнациями.
Утеряно оружия, амуниции, конской сбруи
и т. д. - около 1/3 всего состава...
27 ноября государь уехал в Петербург.
В тот же день гвардия перешла к м.
Соботиште; половина войск
располагалась по квартирам, а половина
- лагерем. Кавалергарды шли во второй
колонне (Малютина) и стали у Соботиште
лагерем. За отъездом цесаревича в
Берлин командование над гвардией
принял Кологривов. Приказано было
принять строжайшие меры против
мародеров, запрещено брать самовольно
подводы, "отнюдь не обижать жителей...
ибо от сего зависит пропитание войск".
28 ноября гвардия выступила на Краков.
На другой день (по уходе первой
колонны) вторая колонна расположилась
в занимаемых ею квартирах (кавалергарды
- в м. Соботиште); 28-го вторая колонна
перешла в м. Стара-Пура, где имела
дневку; 30-го прибыла в Тренчин. Движение
затруднялось артиллерией, и для
подмоги ей ежедневно назначался
батальон.
Поход по Австрии, начиная с 1 декабря,
производился по условиям мирного
времени ("поход по полкам прямейшими
дорогами"). 13 декабря эшелон Малютина
вступил в Краков, где имел двухдневный
отдых. При вступлении в Краков
приказано было "нижним чинам
почиститься и головы пригладить", но
о пудре не было ни слова. Там же выдано
жалованье за сентябрьскую треть. 31
декабря - переправа через Вислу, -
кавалерия на паромах, пехота на
понтонах. 1 января была дневка, а затем
ежедневно до 11-го включительно был
поход, 11 января эшелон вступил в
пределы России в Брест-Аитовске, где
колонна отдыхала три дня. Для
дальнейшего похода по России
гвардейский корпус распределен был на
шесть эшелонов, причем кавалергарды с
лб.-егерями составили третий эшелон под
начальством Н. И. Де-Прерадовича. 15
января эшелон выступил из Бреста на
Минск, Витебск, Вел. Луки, Порхов,
Гатчина. Переходы были уменьшены;
дневки назначались через два перехода.
В общем, должно сознаться, что условия,
в которые были поставлены войска при
этом мирном походе по своей стране,
были крайне неблагоприятны. Поход
происходил с юга на север, и оказалось,
что войска не имеют при себе полушубков.
Только 12 февраля присланы были деньги
на них, но и это не помогло делу: Де-Прерадович
доносил, что полушубки "искупить
невозможно", и ходатайствовал
заменить их иной теплой одеждой, но
Кологривов не счел себя вправе дать
разрешение. Б начале марта наступила
оттепель, а потому Кологривов весьма
благоразумно приказал "выступать в
марш гораздо раньше, и, ежели возможно,
так, чтобы могли приходить на квартиры
заблаговременно и покуда еще не
сделается оттепель, кроме тех дней, в
которые с переменою погоды могла бы
увеличиться стужа". Число больных по
мере движения все увеличивалось;
начальство принимало меры к лечению их,
но, очевидно, эти меры не могли
уменьшить заболеваемости. На
требования начальства выяснить
причины "увеличения болезней"
врачи отвечали, что оно происходит "от
частых перемен погоды и беспрерывного
похода". К довершению беды в Вел.
Луках заболел доктор Цее, единственный
врач при полку.
К сожалению, недостает материалов для
характеристики одного из важнейших
факторов военных операций -
продовольствия; все, что удалось нам
найти, заключается в резкой переписке
Де-Прерадовича с корпусным интендантом
Гове. Интендантство старалось
заставить войска принимать
продовольствие (когда таковое имело) на
возможно больший срок: например, хлеб
"сверх имеющегося ныне в полку - на
три дня, а круп - на девять дней". Не
говоря уже о том, что желание
начальства избавить солдат, сидевших
долго на сухарях, от еды черствого
хлеба или избавить строевых лошадей от
лишней тяжести было весьма естественно,
но интендантство иногда уведомляло о
принятии продовольствия сверх нормы за
такой короткий срок до выступления, что
нельзя было успеть его принять.
Для выяснения вообще отношений
интендантства к полку достаточно будет
следующего факта. Выступая в поход,
полк имел недобор фуража; 16 марта на
походе к Петербургу полк получил
требование петербургского
провиантского депо "в
непродолжительном времени" вывезти
фураж (350 четвертей овса и 4322 пуда сена)
из рожковских магазинов, "дабы фураж
за невыбором от лежания не пришел 6
порчу и правление через то не
ответствовало". На это сообщение
полк 2 апреля отвечал, что "при
выступлении сего полка в поход весь
оный фураж оставлен был в полное
комиссии распоряжение, из которого во
время нахождения полка за границею в
походе могла бы комиссия чинить отпуск
и на место оного заготовлять вновь".
Слишком был прозрачен сюрприз,
заготовляемый полку, и потому он
предупреждал интендантство, что "недобранный
фураж не иначе примет как во всей
должной годности". Несмотря на такое
предупреждение, сено было отпущено 15
апреля "гнилое и совершенно к
употреблению не годное". Де-Прерадович
донес по команде Кологривову;
последний уведомил генерал-интенданта
князя Волконского; Волконский приказал
"сделать наистрожайшее исследование,
кем именно было оно отпускаемо, а при
том подтверждал, чтобы полки все вообще
были довольствованы сеном законной
доброты и совершенной годности".
Словом, вся канцелярская машина была
пущена в ход по всем правилам
подьяческой науки. Интересно только то,
что виноватым являлся, по мнению
интендантства, сам же полк, так как на
требование объяснений от "здешнего
провиантского правления" последнее
уверительно донесло, что смотрителем
Некрасовым "гнилого сена в оный полк
отпущено не было, но всем приемщикам
дозволено было брать сено по их
произволу из всех сенных сараев".
Таким образом, выходило, что
кавалергардские приемщики сами
пожелали принять негодное сено...
Позволяем себе заметить, что таковой
прием обвинения обвинителя - один из
шаблонных приемов кляузничества; прием
этот гениально воспроизведен Гоголем в
мнении городничего об унтер-офицерской
жене...
По мере приближения к Петербургу
войска все чаще и чаще получали
приказания от цесаревича. Из них
отметим следующие: чтобы нижние чины,
"являющиеся по выздоровлении из
госпиталей во фрунт, употребляемы не
были до самого вступления в С.-Петербург";
чтобы при вступлении в Гатчину "гг.
офицерам быть во всей форме и под
пудрой", а "у всех нижних чинов
были выстрижены волосы по форме, шинели
же непременно починены сукном того
цвета, какое имеют на шинелях, а также
вся амуниция была бы вычищена,
поправлена и уравнена на людях". "Его
имп. высочеству угодно, чтобы
приближающиеся к Гатчине колонны
входили на место церемониальным маршем..."
Кавалергарды вступили в Гатчину 30
марта; 31-го имели там дневку.
В Гатчине войскам было пожаловано
вдовствующей императрицей по чарке
вина, по фунту рыбы и по сайке. 1 апреля
полк перешел в Красное Село, а на другой
день в Ямскую слободу и д. Купчину в
ожидании сбора всей гвардии для
торжественного вступления в Петербург.
Гвардия вступила в Петербург 7 апреля
в 12 часов дня. Встреченная государем,
она прошла церемониальным маршем до
Зимнего дворца. Во главе войск шли
кавалергарды. После парада полк занял
новые казармы, построенные у
Таврического дворца, государь
пожаловал нижним чинам по фунту
говядины, по чарке вина и по 1 руб.
Через неделю розданы были награды:
Уварову пожалованы Георгий 4-й ст. и
Александровская лента, Де-Прерадовичу -
Георгий 3-й ст., князю Репнину - Георгий 4-й
ст.; эскадронные командиры, а равно
Балабин и Чернышев получили орден св.
Владимира 4-й ст.; все раненые офицеры -
золотое оружие (шпаги), все остальные
офицеры - Аннснские кресты на шпаги. Все
юнкера полка и один унтер-офицер
произведены в офицеры. Все чины гвардии,
бывшие в походе, получили не в зачет
третное жалованье. Но полк кроме этих
наград еще ранее удостоился получить
высшую награду: благодарность государя.
5 января Уваров предписал Де-Прерадовичу
отдать в приказе по полку следующее:
"По прибытии моем в С.-Петербург с
величайшим удовольствием услышал я
изустную Его Императорского Величества,
всемилостивейшего нашero государя
императора, отличную похвалу и
благодарность Кавалергардскому полку
за оказанную храбрость и сделанное
вспоможение лейб-гвардии пехотным
полкам тогда, когда они ыли
многочисленной неприятельскою
конницей пехотою атакованы во время
сражения против фанцузов, бывшего
ноября 20-го дня 1805 г. Вся публика сего
города также не перестает с
признательностью хвалить сей храбрый
подвиг полка Кавалергардского. Таковое
чистосердечное о полку единомыслие тем
вящще для меня восхитительно, что
доказывает мне мое счастье иметь
таковых товарищей и командовать полком,
который при первой встрече с
неприятелем заслужил генерально от
всех сие отличное мнение, и, будучи
преисполнен признательностью, спешу
разделить господами генералом, всеми
штаб- и обер-офицерами и нижними чинами
таковое мое ни с чем не сравненное
удовольствие, надеясь, что и впредь ей
полк без сумления удержит доверенность
и навлечет на себя внимание Его
Императорского величества, равно и
признание всенародное".
За неимением данных мы не можем
указать числа бежавших из полка при
обратном походе; сохранились лишь
сведения о побеге двух фурманов -
Телегина и Гукова. Телегин добровольно
явился к лугскому городничему,
которому объяснил, что он остался в
Луге "за пьянством"; вероятно, он
был наказан дисциплинарным порядком,
Гукова же Кологривов предал суду, но
оказалось, что он вовсе не имел
намерения укрыться от службы, а, будучи
в пьянстве, отлучился от команды и на
другой день сам добровольно явился к
полку". Поэтому Кологривов, "не
находя его уличившимся в намерении к
побегу", предоставлял Де-Прерадовичу
наказать его за пьянство, "по вашему
рассмотрению". В Слониме двое
рядовых обокрали лавку золотых дел
мастера, еврея. Вещи и деньги были
найдены и возвращены еврею, но при
следствии открылось, что укрывателями
были еще один унтер-офицер и трое
рядовых, которые и были все преданы
суду.
При выступлении полка в поход
запасный полуэскадрон под командой
ротмистра Черепанова остался в
Петербурге. 20 августа высочайше
повелено было всех ефрейторов
перечислить в запасной полуэскадрон, и
можно предположить, что полк в обмен их
получил рядовых, а 23 августа высочайше
повелено вернуть к запасному
полуэскадрону берейтора. (Берейтор
- объездчик верховых лошадей, лицо,
обучающее верховой езде). 24 августа
Черепанов получил высочайшее
повеление выступить в г. Несвиж, а 30-го
того же месяца - обождать в Петербурге
прибытия ремонтов. 16 октября прибыл
ремонт Ильинского (63 лошади), на другой
день - ремонт пахринской казенной
конюшни (50 лошадей), и 5 ноября Черепанов
выступил из Петербурга. Все запасные
части включены были в состав резервной
армии Римского-Корсакова. В Витебске
Черепанов при возвращении государя в
Петербург получил словесное
высочайшее повеление "остановиться
и ожидать повеления о выступлении от
полка". Черепанов расположился на
квартирах в Бабиновичах, где получил
высочайшее повеление вернуться
обратно. 4 февраля 1806 г. запасный
полуэскадрон вернулся в Петербург.
Вооружение
До 1805 г. полк не имел кирасирского
предохранительного вооружения (кирас и
касок); в 1804 г. даны были кожаные каски;
весною 1812 г. даны металлические кирасы (черные);
в 1828 г. черные кирасы заменены медными;
в 1848 г. даны медные каски. Вооружение
состояло: офицеров, унтер-офицеров и
трубачей - палаш и пара пистолетов,
возимых на седле в ольстредях ; рядовых
- палаш и карабин (мушкетон). В начале 1831
г., во время похода в Польшу, передняя
шеренга вооружена пиками, к которым (на
походе) даны флюгера и темляки
Образцы вооружения были изменяемы.
Палаши старые, обоюдоострые в 1803 г.
заменены новыми, таковыми же; в 1828 г.
даны трехгранные палаши; в 1809 г. вместо
кожаных ножен даны металлические.
Карабины (мушкетоны) в 1818 г. были
заменены во фланговых рядах взводов
штуцерами; в 1827 г. карабины оставлены
для пешего строя; в 1847 г. штуцера
переделаны из кремневых в ударные.
Уход за оружием был вопиющий; за весь
рассматриваемый нами период времени
вплоть до 1855 г. лишь изредка
встречаются приказы, относящиеся до
сбережения оружия, тогда как буквально
не проходило недели, чтобы не было
приказа, относящегося до "позитуры",
"носков", "колен", "каблуков"
и т. д. По вышеуказанным приказам мы
всего яснее составим себе понятие о
состоянии оружия, которое начальством
не отделялось вообще от "железных
вещей".
Пистолеты и карабины чистились и
полировались нижними чинами по данным
в каждый эскадрон образцовым
пистолетам и, очевидно, при этом
портились; кроме того, "стволы и ложи
карабинов подпиливались единственно
для темпа, от чего есть совершенная
порча оружия"; предписывалось
эскадронным командирам наблюдать, "чтобы
впредь сего не было". Но одновременно
с этим весьма разумным приказом отдан
был другой, едва ли таковой же: "Сейчас
всего полка пистолеты снять со стен в
казармах и положить оные в ольстреди в
конюшнях... пистолеты должны всегда
находиться в конюшнях при седлах".
Как относился полк к своему
предохранительному вооружению, т. е.
придавал ли он ему боевое значение,
сведений мы не имеем.
"Начальник дивизии заметить
изволил у нижних чинов: палашные полосы
большею частью погнуты, что, вероятно,
происходит от небрежной чистки их, и
вообще железные вещи дурно чищены". -
"Командующим кавалерийским корпусом
найдено, что у многих палашей клинки
шатаются в эфесах... равно, что во время
чистки остается загиб, что строго
воспрещено, притом что железные вещи
вообще не довольно прилежно чищены".
- "При осмотре моем оружия, - писал
генерал Гринвальд, - к неудовольствию,
заметил я заржавленные клинки, ножны,
пики и карабины... Не могу умолчать об
исправном солдате 6-го эск.
Александрове, у коего палаш в
совершенной чистоте и ни малейшей
ржавчины не имеет, несмотря, что был в
походе.,, в вознаграждение его усердия и
в поощрение на будущее время даю ему 25
руб.".
"За исключением очень малого
количества, все вообще карабины от
давнего употребления, т. е. с 1815 г.,
ослабли в курках и не держатся в
ладышках. Ложи ссохлись, отчего стволы,
гайки, курки и казенные винты неплотно
на своих местах находятся и шурупы не
держат". - "Начальником дивизии
замечено, что нижние чины не сберегают
палашные полосы, многие найдены его пр-вом
погнутые, также ржавленые и нечисто
вычищенные, почему предписываю эскадр,
командирам обратить на этот предмет
особенное внимание, а нижним чинам
наистрожайше подтвердить, чтобы полосы
отнюдь не были погнутые или ржавленые и
как можно были бы чище вычищены." - "В
разводе... государь император изволил
заметить, что у некоторых унт.-офицеров
из являвшихся Его Имп. Величеству на
ординарцы конными полоски были согнуты.
В отвращение подобного замечания
предписываю эскадр, командирам иметь
сие в виду".
Лишь в конце 1854 г. под влиянием
севастопольского погрома явилась
слабая и осторожная попытка обратить
на оружие должное внимание.
Радикальное изменение в этом деле
суждено было сделать императору
Александру Павловичу.
Казармы
До ухода в поход 1805 г, полк был
расположен в "боурском доме" (Литовском
замке) на Крюковом канале и в
прилегающих к нему зданиях, в том числе
и в лейб-гранадерской казарме. За
недостатком помещения под полковые
мастерские высочайше повелено было 12
июня 1801 г. передать полку "дом
запасных магазсйнов, где помещается
оных контора", и на постройку новых и
ремонт старых зданий отпущено 84 тыс.
руб. из с.-петербургского ратгауза.
Часть этих зданий была каменная, а
другая часть деревянная. В 1803 г.
переданы полку "место и старые
кузницы, принадлежащие морским
казармам, по другую сторону Крюкова
канала от хлебных магазинов".
По возвращении полка из
Аустерлицкого похода он был помещен в
нововыстроснных казармах. Постройка их
производилась с 1802 г. архитектором
Руска (Louis Rusca) под наблюдением генерал-адъютанта
графа Комаровского. Полк едва успел
прийти из похода и разместиться в новых
казармах, как был выведен в Новую
Деревню, а зимою выступил в новый поход.
Таким образом, он не успел принять
казарм, да и не все работы были окончены.
Прием начался осенью 1807 г. Смотрителем
при постройке казарм был "состоящий
по армии поручик Воцкий", и, к счастью
для полка, он же был оставлен и
смотрителем казарм.
История приема казарм весьма
поучительна, во-первых, как страница из
истории постройки казарм вообще, во-вторых,
как пример энергичной борьбы честных
людей со злоупотреблениями. С одной
стороны - полк, т. е. Де-Прерадович,
Черепанов и Воцкий, с другой - "комитет
строения казарм для лейб-гвардии
полков".
"Дело" начинается серией
рапортов эскадронных командиров о том,
что "происходит течь", сходит
краска, штукатурка осыпается, печи
неисправны, двери не притворяются, не
хватает стойл, на полковом дворе
невылазная грязь, "на бульваре"
сохнут деревья и трава "от
недостатка садовой земли" и т. д., и т.
д. Одновременно с этим Воцкий рапортует:
"Комитет... делает мне свои
предписания и словесные приказания с
репримандами напротив данных мне от
полку... как будто бы я нахожусь в полном
ведении и распоряжении того комитета",
и просит полк "уведомить комитет,
дабы не делал мне никаких предписаниев
и требованиев без ведома
Кавалергардского полка, так как и
нахожусь я непоколебимым и преданным в
полном ведении и распоряжении сего
полка у г. полкового командира".
Вызванный в полк для осмотра член
комитета Чихачев удостоверил, что во
многих местах действительно течь,
которую Руска объяснял таким образом:
над жилыми покоями от того, что над ними
"слуховые окна были открыты, а покои
заперты; конюшни же текут в рассуждении
неудобности бумажных крыш".
Конюшенные корпуса были покрыты "по
прежним деревянным двутесным крышам
бумажными листами. Бумажные эти листы
так тонки, слабы и гнилы, что от
прибивания обойными (!) гвоздями
сделались проломы и дыры". Листы были
окрашены только с верхней стороны, что,
очевидно, не могло предохранить их от
гниения. "Оная бумага, - писал Воцкий,
- подвержена огню", между тем под
подобной крышей помещались сеновалы.
На крышах - весьма пологих -
накапливалась масса снега, при
скидывании которого даже деревянными
лопатами листы, прибитые обойными
гвоздями, отрывались.
Полк потребовал от комитета
исправлений. Комитет отвечал, что "всякая
неисправность и починка казарм
предоставлена главнокомандующим в С.-Петербурге
Вязмитиновым собственно
хозяйственному распоряжению г.
коллежск. советника и архитектора
Руска", к которому и рекомендовал
обратиться. Полк обращается к Руска;
Руска доносит комитету, что
исправления сделаны; полк же пишет
комитету, что, "какие, по донесению Руска, исправлены работы, - полк
ничего не видит", а Руска тем
временем доносит Вязмитинову, что "все
починки исправлены", что казармам
составлена опись и что поэтому "может
их сдать полку архитекторский помощник
Ткачев". Полк просит комитет
прислать кроме Ткачева еще члена
комитета, но последний отказывает в
этом. Начался прием казарм Черепановым
и Воц-ким, но они вскоре нашлись
вынужденными приостановиться приемом:
опись, представленная Ткачевым,
оказалась "во многом несходственна,
ибо оная сделана тому уже два года, а
после сего времени были разные деланы
перестройки суммою до 70 000 руб.".
Только 17 февраля следующего года Руска
представил требуемые описи, а до тех
пор он отписывался от полка.
Наконец государю была представлена
ведомость "о недостатках и
неисправностях... оказавшихся по описи
и сверх оной". 9 марта 1808 г.
последовало высочайшее повеление
относительно: 1) исправления крыт; 2)
предоставления места для складки дров;
3) надсыпки полкового двора; 4)
исправления штукатурки; 5) очищения
берега Невы против казарм.
Прошло два года, а дело все оставалось
в том же положении. Между тем состояние
казарм все более и более ухудшалось:
осенью 1808 г. сорвало часть железной
крыши над солдатскими казармами; полк
обратился в комитет, но последний
отвечал, что "на таковое исправление
сей комитет ни повелений от вышнего
начальства, ни назначенных на оное сумм
у себя не имеет". Вслед за тем Воцкий
рапортовал Черепанову: "...Сего числа
оказалось: под бумажною кровлею над
конюшней... на потолке между балок под
смазкою наборные доски сгнили и
опустились со смазкою над подшивку, что,
по-видимому, оказалось от течи". Полк
уведомил о случившемся и комитет и
Руска, но и комитет и Руска упорно
молчали ровно год.
Осенью 1809 г. началась прежняя
волокита: обер-полицмейстер Папков по
приказанию Балашова, заступившего
место Вязмитинова, присылает мастера
Утермарка "освидетельствовать"
крыжи, прибавляя, что Утсрмарку "особо
приказано, чтобы он выполнил сие сколь
можно поспешнее и о том, сколько
потребно на исправление их денег, подал...
письменное сведение". Руска же (тем
временем произведенный в статские
советники) уведомил полк, что он к
починкам "никак сам собою"
приступить не может, "ибо на сие не
имею никаких от начальства приказаний,
равно и сумм, а для сего составлен есть
для построения казарм лб.-ге. полков
комитет, в который и может оный полк
относиться для представления вышнему
начальству". Началась отписка по
всем правилам подьяческого искусства;
мало того, комитет стал изощряться в
делании начетов на Воцкого, а казармы
все более и более приходили в
невозможное состояние; так, например,
полковник Ершов рапортовал, что в его
эскадроне "в нижнем этаже, у женатых...
стена деревянная осела, так что весь
карниз отстал от потолка, от чего
сделалась насквозь щель".
В конце сентября Балашов в ответ на
представление полка уведомил Де-Прерадовича,
что он "уже дал предписание комитету
об исправлении... бумажных крыш", но
комитет только в середине декабря
прислал Ткачева, которому "полк
объявил, что исправить наборы и
бумажные крыши покрыть железом
приказано уже инженерной экспедиции".
Действительно, за это время
державшийся как бы в стороне граф
Аракчеев предписал инженерной
экспедиции произвести осмотр
провалившихся потолков в конюшнях 1-го
эскадрона и запасного полуэскадрона.
Инженерная экспедиция нашла, что "самые
потолочные бруски пришли в совершенную
гнилость, так что во многих местах
доски уже провалились и держатся на
одной подшивке". По смете на это
исправление и на покрытие этих конюшен
железом экспедиция исчислила 9034 руб., и
по докладу графа Аракчеева состоялось
высочайшее повеление привести смету в
исполнение той же экспедиции. Но на
этом Аракчеев и остановился: он не
благоволил к Уварову, и мы можем без
натяжки допустить, что и кавалергарды,
конечно, не могли пользоваться его
симпатиями; Аракчеев затормозил
дальнейший ремонт.
Впрочем, не надо забывать, что
положение государственных финансов
вследствие, с одной стороны, только что
окончившейся войны со Швецией и
продолжавшейся войны с Турцией - с
другой, было далеко не блестящее, а
впереди уже и тогда виднелось
неизбежное столкновение с Наполеоном.
Как бы то ни было, но в начале 1810 г.
Аракчеев уведомил цесаревича, что он
поручал архитектору Руска сделать
исчисление на замену бумажных крыш
железными и что Руска представил смету
"более 44 000 руб.". По докладу о сем
государю "Е. И. Величество, находя,
что по умножившимся теперь расходам
отделить нельзя такой суммы, высочайше
повелеть соизволил: оставить на
нынешний год конюшни сии в настоящем их
положении, с тем чтобы Кавалергардский
полк существующие в них повреждения
исправил из отпущенных ему на сей год
на починку и постройку полковых
строений и другие хозяйственные надобности 27 500 руб.". Ниже мы
увидим, на что именно ассигновались эти
27 500 руб. и что полк фактически не мог
исполнить высочайшего повеления. Было
ли о сем доведено до сведения государя,
мы не можем указать, но в августе
инженерная экспедиция уведомила полк,
что ею представлена была военному
министру смета "на исправление
ветхостей в казармах" на 97 628 руб., но
что министр приказал немедленно
приступить к исправлению "тех
единственно ветхостей, без коих нельзя
никак обойтиться" (полы, печи,
оконницы, двери и ясли), а остальное
оставить до будущего года.
Полк ушел в кампанию 1812 г., не
дождавшись капитального ремонта...
Мы вышли бы из пределов нашей работы,
если бы стали излагать более подробно
историю построек "гвардейских
зданий"... Она ждет своего историка,
но на основании беглого обзора, который
мы могли здесь представить, возможно
сделать некоторые выводы.
Не касаясь нравственных качеств
Руска, нельзя отнять у него некоторого
по тому времени вкуса; построенные в
модном тогда псевдоклассическом стиле,
казармы не были безвкусны; общая
распланировка - особенно приняв во
внимание, что некоторые здания уже
существовали, - довольно красива. Зато в
чисто строительном отношении Руска
далеко не безупречен: всякое здание
должно быть строго соображено с
климатическими условиями места его
возведения и отвечать своему
назначению. Ничего подобного Руска не
принял во внимание: бумажные крыши
можно, пожалуй, объяснить падкостью
русских высших классов на всякие
новинки, а в особенности когда эти
новинки обещают якобы экономию, но на
ответственности самого Руска уже
всецело лежит малый подъем крыш и
устройство галерей кругом жилых зданий.
Россия - не Италия, а Петербург в
особенности - не Неаполь: двухаршинный
слой снегу у нас не редкость, зато редко
- солнце, и потому наши постройки надо
не затенять, а открывать полному
доступу солнечных лучей; к тому же
постройка деревянных галерей у
каменных зданий - прямое уменьшение
безопасности от пожара; помещение
сеновалов под деревянной крышей,
покрытой проолифенным картоном, едва
ли также говорит о строительной
сообразительности архитектора.
Взявшись построить казармы,
следовало бы подумать о специальном их
назначении; между тем архитектор
упустил из виду необходимость хоть
какой-нибудь вентиляции отхожих мест. И
если и теперь "башни" наших казарм
представляют из себя клоаки, мимо
которых не всегда можно пройти, не
затыкая носа, то едва ли можно
сомневаться в донесении Черепанова,
утверждавшего, что "в калидорах и на
галереях вонь". Построили галереи, но
забыли возвести брандмауэры ... (Брандмауэр (от нем. Brand пожар и Mauer
стена) - противопожарная огнестойкая
стена.) Мы не
будем говорить уже о таких специальных
сооружениях, как манеж, ясли и т. п., но
надо же было вспомнить, что войска
стреляют, а потому им необходимо
хранить в безопасном месте патроны. За
неимением места патроны хранились на чердаках, и мы увидим, что если
подобный способ хранения и не вызвал во
время случившегося однажды пожара
большого несчастия, то только
благодаря самоотвержению чинов полка.
В коротких словах, история постройки
казарм - это фантазия сверху и
недобросовестность снизу. И среди
сложной игры страстей и влияний
нелегко, думаем, пришлось триумвирату
из Де-Прерадовича, Черепанова, Воцкого,
тем более что не только план, но и смета
Руска были одобрены государем...
Относительно соблюдения чистоты
снаружи казарм можно заметить, что
постоянные напоминания в приказах
указывают на то, что она мало
соблюдалась, и в особенности
офицерской прислугой.
"Замечено... что на дворах у гг.
офицеров опять начинается нечистота, и
подтверждается последний раз
дежурному при полку иметь за сим
наилучшее смотрение, и буде он не
отыщет впредь виновного, то с самого
строжайше взыщется; а гг. офицерам
предписывается своих людей держать в
лучшем повиновении; вспомнить и то, что
- казенное место, и что, по милости государя императора, дается им квартира;
ежели впредь усмотрена будет какая-нибудь
нечистота, то не только человек будет
строго наказан, но и сам господин его
будет арестован и представлен
начальству".
Улицы против казармы - Захарьевская,
Воскресенская и Шпалерная (2-я
Воскресенская) - представляли из себя
невылазную грязь осенью и весною и
ухабы зимою. Из-за того, чья обязанность
очищать улицы, возникали между полками
и городским управлением постоянные
пререкания. В 1809 г. обер-полицмейстер
Папков, а затем и генерал-губернатор
князь Лобанов требовали, чтобы полк
очищал улицы, причем ссылались на то,
что "высочайшая воля есть, чтобы в
здешней столице все улицы содержаны
были всегда в совершенной чистоте",
но так как они не могли в подтверждение
своего требования указать, чтобы эта
обязанность была высочайше возложена
на полки, то последние и оставляли
требования полиции без внимания.
Действительно, существовало
высочайшее, состоявшееся еще в 1803 г.,
повеление о том, чтобы "отныне впредь
со дворов полковых казарм свозима была
грязь и нечистота на полковых лошадях".
Обращает на себя внимание то, что в тот
же день, как князь Лобанов писал
Уварову, требуя очищения улиц,
состоялся следующий высочайший указ
Военной коллегии: "Государь
император заметил, что полки здешнего
гарнизона, имея назначенные для жилищ
их казармы... не очищают оные от
нечистоты полковыми лошадьми и в
противность указа 24 июня 1803 г. слагают
сие на городскую повинность". Во
исполнение сего указа цесаревич
предписал Уварову "означенную
нечистоту казарм, если таковая в
занимаемых сим полком казармах имеется,
непременно очистить, а если впредь
окажутся подобные упущения, то на счет
шефов или полковых командиров наняты
будут работники для очищения за какую
бы то ни было цену".
Всем этим пререканиям и своеобразным
толкованиям высочайшей воли положен
был предел положительным законом. 17-й
параграф закона 13 апреля гласил: "Содержание
по улицам вокруг казарменных строений
мостовых и канавок с надолбами и
мостиками и освещение фонарей (кроме
внутренних полковых дворов) в
рассуждении, что на сие ремонта не
положено, оставляется на отчете
городской думы". И позднее попытки
полиции встречали надлежащий отпор со
стороны полкового начальства.
Чистота внутри казарм поддерживалась,
насколько то было возможно, но теснота
помещений, неприспособленность зданий
к специальному их назначению и
невозможность приспособить их к этому
давали себя постоянно знать. Насколько
было тесно в казармах, можно судить из
следующего: в 1809 г. Де-Прерадович
доносил Уварову: "Как и в. пр-ву
известно было, что по вступлении в
казармы ...для женатых нижних чинов,
коих тогда было еще немного, помещение
было весьма недостаточно, а потом
прибыло оных почти такое же число. Все
средства употреблены были для
помещения их с величайшей теснотой,
ныне же ежели один из нижних чинов женится, то
уже никак невозможно будет поместить".
Из числа же "употребленных средств"
достаточно указать на то, что полк сам
ходатайствовал об устройстве "для
лучшего пространства" антресолей, т.
е. при малой высоте комнат сажал людей
буквально друг другу на голову.
Казармы весьма часто осматривались
полковым командиром, и многие из этих
посещений отмечены в приказах: "При
осмотре сего числа полк, командиром
казарм найдено, что койки у нижних
чинов не были покрыты белыми
простынями"; велено "в ящики,
сделанные в кроватях, класть вещи,
солдату принадлежащие, а сундуков
отнюдь не иметь".
Гонения на сундуки, картины и "прочий
пустой убор" продолжались все
царствование императора Александра;
они особенно обострялись в ожидании
посещения казарм государем.
Казармы были построены на 5,5-эскадронный
полк при 14 рядах во взводе; по
возвращении из Франции пришлось
разместить 7 эскадронов, имевших по 20
рядов во взводе. Пришлось нанимать помещение для вдов у частного
лица (Полнобокова), а 7-й эскадрон и
женатых "за утеснением" вывести
"в казармы на Преображенском
фуражном дворе, по фасаду в офицерский
переулок".
Так продолжалось до 1830 г., когда
взамен отведенных помещений в
Преображенских казармах были наняты
"два каменных флигеля (Кусовникова)
по Воскресенскому проспекту, против
оранжерей Таврического сада", а
лошади 7-го эскадрона помещены в
полковых конюшнях. Флигеля Кусовникова
оказались настолько тесными, что людей
7-го эскадрона пришлось вывести и
поместить в полковом лазарете, который
по этому случаю был уничтожен, а
больных перевести в артиллерийский
госпиталь. При этом часть семейных была
помещена в подвалах под эскадронными
казармами и офицерскими корпусами.
Осенью 1835 г. женатые из дома
Кусовникова были переведены в казармы
"бывшего учебного карабинерного
полка" (аракчеевские казармы). Б 1852 г.
с передачею полку "придворного
запасного дома" (на Шпалерной ул.)
семейные из аракчеевских казарм, а
равно и "проживающие на
вольнонаемных квартирах" были
переведены в этот дом.
Насколько была велика теснота в
казармах, сколь мало они были
приспособлены в хозяйственном
отношении, видно из следующего: кадки с
капустой за неимением подвалов
хранились на чердаках конюшен. Гвардейская казарменная комиссия в 1825
г. уведомила полк, "что она поставление
на чердаках конюшен кадок с капустою не
берет на свою ответственность".
Началась переписка. Командир бригады
предписал было хранить капусту в
сараях (!), на что граф Апраксин ответил,
что "капусту... хранить в сараях
неудобно по той причине, что оная
мерзнет и после сего предается порче и
потому делается негодною и даже
вредною для употребления в пищу нижним
чинам. А посему имею честь вторично
всепокорнейше просить в. с-во об
исходатайствовании позволения от
вышнего начальства ставить кадки с
капустою по-прежнему на капитальные
стены, под строгим присмотром, дабы
только оные отнюдь не были на потолках,
или приказать для сего отвести другое
какое-либо место". (Хороша капуста, пропитанная аммиаком
конюшен! Но нельзя не согласиться с
графом Ф. С. Апраксиным, что и такая
лучше, нежели мерзлая, т. е. никакая.)
Обычно в казармах всегда тесно, и
воздух в них оставляет желать многого,
но то, что было прежде, едва ли мы,
неочевидцы, можем себе представить.
Выше мы сказали, что казармы
представляли из себя помещичью усадьбу:
полковой командир был помещиком, а люди
- вроде дворовых. Разница та, что над
помещиком не было не только ближней, но
- фактически - и никакой власти, здесь же
вес начальство было не только близко,
не только контролировало все и вся, но
всячески старалось и непосредственно
управлять. Требования "единообразия"
и "щегольства" предъявлялись и
здесь, но, к чести наших командиров (за
единичными исключениями), они и в этом отношении по силе возможности
оберегали своих подчиненных от
непомерных требований. Некоторые
приказания повторяются из года в год и
распределяются в книгах приказов с
удивительной симметрией; приказы,
относящиеся до чистоты казарм,
положительно представляют собою "периодические
дроби": можно вперед сказать, когда
данный приказ опять будет повторен. Все
это указывает, что полковое начальство
ясно сознавало, что поправить дело не в
его силах, и потому своими приказами
отписывалось от "вышнего"
начальства.
"Дошло до сведения полкового
командира, - читаем в приказе, - что в
офицерских конюшнях без позволения
полка поделаны антресоли, и люди на
оных без всякой осторожности в ночное
время зажигают свечи, без фонарей ходят
по конюшням и даже притыкают свечи к
стенам, где лежит сено". Казалось бы,
что естественное заключение сего
приказа должно было быть: наложение "примерного"
взыскания, "дабы и впредь неповадно
другим было"... Ничуть не бывало,
конец приказа таковой: "Хотя по
тесноте квартир и позволяется иметь
антресоли, но только чтобы отнюдь
господские люди не имели по ночам огня
и особенно без фонарей".
"В тесноте, да не в обиде", -
справедливо рассуждали командиры-кавалергарды.
А обидеть калеку, вдову или сирот ведь
нетрудно, тем более что в данном случае
закон был бы на стороне обидчика. К
счастью для полка, большинство
кавалергардских командиров признавало
не один закон, но и совесть, а так как с
возникновения полка в течение 50 лет
преемственно были именно такие
командиры, то этот взгляд обратился в
столь крепкую полковую традицию, что ее
не могли искоренить командиры, ее не
признававшие. Достойно замечания, что
эта традиция, как, впрочем, и
большинство прочих полковых традиций,
выработалась под влиянием лиц, во
многих отношениях между собою не
сходных: двух русских (Уваров и
Апраксин), одного серба (Де-Прерадович)
и двух немцев (Гринвальд и Фитингоф).
"При обозрении казарм, - писал граф
Апраксин корпусному командиру, -
заметил я чрезмерную тесноту в
помещении как холостых нижних чинов,
так еще наиболее женатых семейств; и с
некоторого времени увеличивается тем,
что многие, при выходе ныне в отставку,
оставить прежних своих жилищ не могут
по причине слабого здоровья, большого
семейства, или неприисканием
постоянных мест. Принимая столь
достаточные причины в уважение, но не
желая помещением оных слишком стеснить
на службе состоящих, я почтеннейше
просить имею честь в. впр-во обратить
внимание на них, тем более что в числе
оных много вдов с малолетними детьми,
каковые совершенно лишены возможности
доставить собственными трудами
необходимое пропитание, не говоря уже о
возможности нанимать себе квартиру, -
исходатайствовать сумму для найма оным
дома поблизости казарм или где
начальству угодно будет".
При такой тесноте и при
неприспособленности казарм к
климатическим и бытовым условиям жизни,
а равно и вследствие неряшливости и
нечистоплотности в жилье русского
народа весьма понятно, что было крайне
трудно соблюдать постоянно и во всех
помещениях чистоту. Постоянно
встречаем мы требования, чтобы в
казармах был "чистый и свежий воздух",
чтобы отворялись "форточки для
освежения воздуха", ибо "в покоях
свирепствует спертый и тяжелый воздух".
Но вместе с тем только в 1842 г.
обращается внимание на порчу воздуха
ночниками: "Для отвращения вредной
копоти от ночников построить новые
фонари, к коим от казны будут сделаны
дымовые воздухопроводные трубы".
Галереи не только отнимали свет, но и
служили поводом к увеличению
нечистоплотности... С другой стороны,
выстроили галереи, но забыли про
необходимость иметь баню и прачечную,
"а потому - нижние чины моются в
частных банях на счет своей
собственности... а мытье белья
производится на собственном попечении
нижних чинов". Но вымытое белье надо
же было где-нибудь высушить, и "вопреки
приказаниям" его развешивали на
галереях.
Так жили в "холостых" казармах; у
женатых же было и того много хуже. В
одной и той же комнате помещалось "в
углах" несколько семей. Общее число
женатых в полку доходило до 250 душ. В
комнатах женатых, по словам приказа,
они "производят чистку капусты,
рубку дров, на окна ставят горшки,
держат в покоях помои невынесенными по
целым суткам, от чего происходит
зловоние и потому вред для здоровья".
В 1846 г. начальник дивизии нашел в
помещении женатых "столь большую
тесноту, что без вреда здоровью самих
родителей, наиболее же детей, нельзя
позволять жениться... и привозить жен из
деревень".
Однако и эта мера не помогла: и после
нее в помещениях женатых оказался "воздух
спертый", что, по мнению генерала
Безобразова, происходило "оттого,
что кладут... на печь горшки, лоханки и
кулья и т, п., которые заражают воздух по
мере того, как печь натапливается... над
кроватями сделаны потолки... кладут на
оные разный хлам".
Поместить всех женатых в казармах не
было возможности, и потому "не
имеющим казенного помещения", каковых в 1841 г. было до 30
семейств, полк выдавал для найма
квартир деньги от 4 до 6 руб. в треть. Так
продолжалось до 1851 г., когда полковой
командир, найдя "неудобным и для
службы вредным дозволять нижним чинам...
проживать на вольнонаемных квартирах,
потому что за ними не может быть
надлежащего надзора", поместил их в
казармах женатых людей.
С 1816 г. по "положению", изданному
цесаревичем, двум офицерам отводились
три комнаты с дровами. Неудобность
этого "положения" состояла в том,
что квартиру занимал один офицер, а
другой был к ней приписан, о чем так и
отдавалось в полковом приказе.
Офицерские квартиры помещались в
шефском корпусе и в 1-м и 2-м офицерских
корпусах (по обе стороны церкви).
Офицерских квартир постоянно не
хватало, и даже с устройством
нескольких офицерских квартир в
переданном полку "придворном
запасном доме" 25 офицеров не имели
казенного помещения. В 1837 г. генерал
Гринвальд доносил, что "квартиры...
устроены так, что невозможно отделить
покоев, излишествующих против
положения", а потому просил о
перестройке их так, чтобы "разместить
гг. офицеров по положению и тем впредь
избавить полк от платежа 6600 руб.". Но
из этого ходатайства ничего не вышло...
|