ажда отмщения - вот чувство, которым жила
вся русская армия после аустерлицкого
поражения. Казалось, время реванша не за
горами - Россия готовилась к очередной
войне в составе антинаполеоновской
коалиции. И вот наступил 1807 год.
10 февраля Де-Прерадович донес Кологривову,
что Кавалергардский полк "к выступлению
в поход находится в готовности", в
составе 41 офицера, 802 нижних чинов и 738 коней.
13 февраля в 6 часов утра кавалергарды
первые выступили из Петербурга. Государь
провожал полки и напутствовал их
милостивыми словами.
На другой день по выступлении
кавалергардов цесаревич Константин
Павлович приказал отдать в приказе по полку,
что государем было замечено: "1) когда
полк тронулся из Миллионной, то трубачи
заиграли поход (походный марш (барабанный
бой); у каждого гвард. полка, отличившегося в
боях, был свой "гвардейский поход") в то время, когда полк был не
сформирован, ибо штандарты были на правом
фланге полка; 2) гг. офицеры лошадей своих
горячили, прыгали и не равнялись; 3) при
маршировании повзводно шеренги не
равнялись, и в эскадроне полковника Титова
(2-м) унтер-офицер, на место (того) чтобы быть
в замке, ехал на правом фланге 2-й шеренги; 4)
гг. офицеры дурно палаши держали; 5) вообще 2-я
шеренга вовсе не равнялась и люди качали
палашами; 6) стремена во всем фронте были
весьма длинны, саквы (Саква
(от лат. saccus мешок) - кавалерийская сумка с
запасом зерна для лошади) не довольно круто и
высоко застегнуты... Все государь император
изволил приказать исправить, дабы впредь
сего замечено не было".
Кавалергарды назначены были во вторую
колонну (Малютина) вместе с измайловцами и
лб.-гренадерами.
Маршрут полку был на Лугу, Псков, Фридрихштадт,
Шавли, Юрбург. Во время похода приказано
было ежедневно выдавать мясную (рыбную) и
винную порции.
Для ускорения движения амуницию везли на
обывательских подводах; под
Кавалергардский полк выставлялось по 596
лошадей.
3 марта полк достиг Крейцбурга, делая
переходы свыше 50 верст в сутки. Погода
стояла холодная (-12° при
резком ветре); значительное число нижних
чинов было сильно озноблено, некоторые
настолько, что сделались не способными к продолжению службы. Большинство офицеров
ехали в санях.
16 марта государь выехал из Петербурга, но
уже с 17 марта стали ожидать его приезда, и
войскам второй колонны приказано было "идти
в мундирах, ранцы и шинели иметь на подводах".
Есть сведение, что войска при выступлении
в поход не выказывали большого
воодушевления; причиною тому были:
предшествовавшая неудачная кампания, вести
с театра военных действий, которые военная
молодежь имела от своих товарищей,
отправившихся волонтерами (Волонтер (фр. volontaire) - добровольно
поступивший на военную службу) на войну, а также
и то, что гвардия снова шла в поход под
командою цесаревича, равно как и взгляд,
который господствовал в петербургском
обществе, что гвардия существует не для
боевых целей.
При переходе через границу гвардейская
дивизия была разделена на две колонны, и
каждая колонна на три отделения.
Кавалергардский полк (один) составлял
второе отделение второй колонны. Перед
вступлением в пределы Пруссии цесаревич
отдал следующий приказ: "В кавалерии
ничего на колесах не иметь, офицерам весь
свой экипаж везти на вьючных лошадях, а
генерал-майорам иметь по повозке или карсте
в 4 лошади... Подвод офицерам за границею
нигде ни под каким видом не требовать, а тем
более брать самовольно, Подводы отпускаемы
будут только для больных нижн. чинов... в
Кавалергардский - по 6 фур в 4 лошади... Каждый
солдат получать будет ежедневно от хозяина,
где будет стоять на квартире, 2,5 фунта хлеба,
0,5 фунта мяса вареного (в похлебке с
картофелем или какой другой зеленью) и
кружку пива или чарку вина, и сверх того для
людей и лошадей на подстилку будет даваема
солома..."
Так как лед на Немане был уже не крепок, то
приказано было совершать переправу "как
можно ранее утром... людям идти не вместе и с
большой осторожностью".
В Благовещение, 25 марта, полк перешел
Неман. На другой день в Кидуллене (против
Юрбурга) состоялся высочайший смотр
гвардейской кавалерии в присутствии короля
и королевы прусских. Государь объявил за
парад свою благодарность офицерам и
пожаловал нижним чинам по рублю. 29 марта
отдан был следующий высочайший приказ: "Его
Имп. Величество, изъявя по переходе за
границу войскам, бывшим в параде 25 и 26 чисел
сего месяца, высочайшее благоволение за порядок и устройство оных, надеется, что
они, вступя в чужестранное владение,
сохранят везде строгую дисциплину и тишину,
так что жители все будут везде довольны и
сохранят единственно похвальное о
российском войске воспоминание".
Из Юрбурга полк направился через Гумбиннен
к г. Бартену, где 2 апреля и расположился на
квартирах.
По мере удаления из Петербурга
неспособность и злоупотребления нашего
интендантства давали все более и более
чувствовать себя войскам. По переходе лее
через границу оба вышеупомянутые качества
интендантства стали проявляться в более
резкой и постоянной форме, воочию
обнаруживая, что это не случайное
недомогание интендантского организма, но
наследственный и хронический недуг.
"По прибытии с командуемым мною
Кавалергардским полком вчерашнего числа на
заграничные квартиры, - доносил Де-Прерадович,
- не имелось ни малейшего фуража для
государевых строевых лошадей; тогда же
послал к в. пр-ву словесно о том донести, но
как и до выступления полка ниоткуда не было
доставлено, то, дабы не оставаться в ответе,
если лошади будут изнурены от бескормицы,
долгом поставляю в. пр-ву донести, что
Кавалергардский полк целые сутки был без
фуража". Через два дня Де-Прерадовичу
пришлось доносить, что хотя "предписанием
в. пр-ва... велено по сделанному с прусским
правительством договору принимать фураж в
дачу строевым и подъемным лошадям... но
здесь, на станции, комиссионеры
недостаточно отпустили в Кавалергардский
полк... отзываясь предписанием от своего
начальства и неимением; посему я вынужден
купить фураж, как и на прошедшей станции,
где вовсе фуража не было..."
Невозможное состояние интендантства,
беспечность главнокомандующего,
недоброжелательство жителей и весенняя
распутица сразу дали себя почувствовать и
гвардии. "Обоз по причине дурной дороги
весь остановился, даже и сухарные фуры", -
доносил 3 апреля Малютину Де-Прерадович.
Началось изыскание средств к
продовольствию самими частями; дача
сухарей была уменьшена до 1 фунта, взамен
чего увеличена на 0,5 фунта мясная порция...
6 апреля полк расположился на квартирах в
Винкельдорфе, откуда Де-Прсрадович доносил:
"Фураж, хотя с крайней трудностью,
покупаю, а провианта до сих пор нету".
Несмотря на то что люди получали "меньше^половинной
дачи", а лошади только по 2 гарнца (Гарнец (польск. garnec) - старая мера сыпучих
тел, равная 3,28 л.) овса и
по 5 фунтов сена, Де-Прерадович доносил, что
и те, и другие "вовсе остаются без
продовольствия".
7 апреля полку было предписано занять
позицию при д. Камбиенен. "Сборное место"
на случай тревоги назначено было не доезжая
м. Линенбурга.
Положение полка сделалось критическим.
Обоз по причине чрезвычайно дурной дороги и
за упалыми 19 подъемными лошадьми
остановился на первом переходе из г.
Гумбиннена (в д. Немерсдорфе); и патронные
ящики, провиантские фуры и "людская
аптека" ожидались к полку не ранее
10-го числа. Наступила страстная неделя, а
"рыбы в здешнем месте ни под каким видом
достать не можно", доносил полковой
командир; к тому же не только 1000 червонцев,
полученных авансом от комиссариата, вышли,
но полк издержал из собственности свыше 1315
червонцев, между тем комиссариат ни новых
сумм, ни провианта и фуража не присылал.
Интендант гвардии Гове словесно объявил Де-Прерадовичу
12 апреля, что он прикажет отпустить деньги,
между тем ближайший к полку комиссионер
Караулов объявлял, что денег у него нет.
Полковому квартирмистру Белавину
предписывалось "требовать у Караулова
неотступно денег", рапорты посылались
ежедневно и по несколько - и Малютину, и
Кологривову, но задержки в деньгах были
постоянны.
15 апреля Де-Прерадович просил Малютина
"о строжайшем предписании провиантским
чиновникам, чтобы отпустили передержанные
полком деньги... и притом, чтобы доставляли
фураж в полк натурою, ибо до сего времени с
чрезвычайной трудностью мог полк быть
удовольствован, а им довольно уже было
времени заготовить, имея все к тому способы".
Малютин в тот же день предписал, но полк тем
не менее фуража не получил. Полкам
предписано было иметь при себе 9-днсвный
запас провианта, который они должны были
получить при переходе границы в Юрбурге. Но
в Юрбургс за неимением запасов
кавалергарды провианта не получили; мало
того, за 10 дней (с 6 по 16 апреля) они получили
всего 7000 фунтов хлеба взамен следуемых 20 000
фунтов, и потому, "чтобы не уморить всего
полка чинов с голоду", полк вынужден был
покупать недоданный провиант...
Так перебивался полк всю кампанию изо дня
в день; особенно ощутителен был недостаток
фуража; хлеб же полк имел возможность
покупать у жителей.
20 апреля гвардия начала стягиваться к
Гейльсбсргу, и полк расположился в
деревнях Вусляк, Шенвальде, Траутснау и
Винкене. Разделение войск на две колонны
было уничтожено; вся кавалерия подчинена
Кологривову, а пехота - Малютину. Цесаревич
перенес свою квартиру из Шипснбейля в Гр.-Швансфельд.
Сборным пунктом назначена была д. Галинген.
По занятии новых квартир полк "с
чрезвычайной трудностью мог на несколько
часов купить фуража, но оного более вовсе не
имеется, как и провианта, так и порций",
доносил Де-Прерадович.
Насколько велики были беспорядки в армии,
и не только в отношении одного
продовольствия, можно видеть из следующего:
18 апреля цесаревич предписал отсылать в
случае выступления с квартир труднобольных
в г. Шипснбейль, "где учреждается для оных
на сей случай госпиталь"; между тем когда
полк отправил туда двух труднобольных, то
Кологривов 24 апреля написал Де-Прерадовичу:
"Долгом поставляю предварительно
повестить вас: как в сем городе еще никакого
лазарета не учреждено, то чтобы впредь
больных туда не посылать". Вместе с тем
отношение высшего гвардейского начальства
к обозам переходило в какое-то
систематическое и безотчетное гонение на них: войска оставались без
обоза не только во время марш-маневров, но и
при занятии ими квартир на продолжительное
время. Между тем армия особенно нуждалась в
перевозочных средствах, а потому
оставление большей части обоза в Юрбурге
было мерой, едва ли соответствующей
обстановке настоящей кампании.
По прибытии государя в Пруссию оказалось,
что при главной квартире нет церкви. 24 марта
приказано было священнику
Кавалергардского полка о. Гратинскому
немедленно отправиться в Петербург "для
принятия церковных вещей". 8 апреля Де-Прерадович
уведомил начальника тыла в Юрбурге барона
Маркловского: "Его Имп. Величеству угодно,
чтоб церковная фура Кавалергардского полка
непременно была отправлена к армии в
главную квартиру Его Величества".
Доставление фуры было поручено корнету М. Ф.
Орлову. Фуру везли на девяти лошадях, но
сначала переправа через разлившийся Неман,
а затем такая грязь, что лошади "насилу
могли вывозить из оной", задержали фуру, и
только 13 апреля она прибыла в Гумбиннен, где
была встречена Орловым и доставлена в
главную квартиру.
Растянутое расположение французской
армии и положение корпуса маршала Нея,
стоявшего отдельно от главных сил
Наполеона, привели императора Александра к
мысли атаковать Нея. Нападение назначено
было произвести 1 мая.
29 апреля полк двинулся через Кервинен к
Гейльсбергу; предписано было, "чтоб люди
имели на себе на четыре дня провиант";
исполнить последнего полк не мог, "потому
что оного (провианта) не было". 30 апреля
полк расположился биваком у Гейльсберга и
снова оставался без фуража.
Ночью наши войска скрытно заняли
назначенные им по диспозиции места. Все
было готово к атаке, но к государю,
стоявшему при передовых войсках, подъехал
главнокомандующий Беннигсен и доложил, что,
по полученным известиям, Наполеон со всеми
силами на марше близко и надобно отложить
атаку на Нея. Император отвечал Беннигсену:
"Я вверил вам армию и не хочу вмешиваться
в ваши распоряжения. Поступайте по
усмотрению". Затем государь вернулся в
Бартенштейн, в тот же день поехал в Тильзит
и более не возвращался к армии. Так ничем не
кончилось это наступательное движение,
получившее название в армии прогулка 1 мая.
Перед началом гейльсбергского марш-маневра
22 мая цесаревич отдал подробный приказ по
гв. корпусу: вперемежку с весьма полезными и
чисто боевыми распоряжениями
предписывалось соблюдение и мирно парадных
правил, притом последние помещены были в
начале приказа. 1-м параграфом приказа
воспрещалось офицерам употребление иного
оружия, кроме форменного, а равно
употребление "нагаек, приличных единственно казакам и извозчикам". Параграфом
2-м предупреждалось, что контуженые будут
подвергнуты медицинскому
освидетельствованию. Параграфом 3-м
предписывалось пехотным офицерам носить
белые панталоны. Следующие параграфы имели
в виду боевые цели; в изложении 8-го
параграфа можно даже заметить некоторое
подражание Суворову, но подражание это не
шло далее формы: тогда как Суворов сводил
бои к "глазомеру, быстроте и натиску",
здесь все сводилось к "чинопочитанию,
повиновению, тишине", запрещалось "проноситься
при атаке", требовалось "делать все
движения без всякой торопливости, смирно и
плавно".
Для прикрытия штандартов
Кавалергардского и Конного полков
предписано было нарядить сводный
полуэскадрон; штандарты "иметь на
расстоянии, где бы они могли быть в
безопасности, если не будет особого
приказания, куда их отправить". Накануне
Гейльсбергского сражения это "особое
приказание" было дано, а именно:
штандарты отправлены были в г. Инстербург (лежавший
в 130 верстах от поля сражения!). Затем Ко-логривов,
заступивший место уехавшего после
Гейльсбергского боя цесаревича, сделал
было попытку возвратить штандарты полкам,
но попытка не удалась, и штандарты
очутились даже не в Инстербурге, а много
далее - в Юрбурге! Нельзя оспаривать того,
что положение штандартов во время
производства кавалерийской атаки
рискованное, ибо в свалке и за пылью легко
потерять их из виду, но едва ли распоряжение,
подобное вышеприведенному, притом с
отдачею его в приказе, было уместно.
По словам современника, цесаревич
окончательно потерял уважение к себе
офицеров. Это известие, к сожалению, вполне
и по многим основаниям заслужено: отъезд из
армии непосредственно перед боем, увоз
штандартов в тыл армии могли казаться
заслугой статскому Куракину, но не военным.
Наконец, если не все "неосмотрительные и
противудисциплинарныс" слова цесаревича
доходили до всех слоев армии, то, безусловно,
до них доходила часть, а самой малой частицы
их было достаточно, чтобы вселить в войска
общее нравственное недомогание, убедить их,
что наверху не знают, чего хотят, и что
командный организм армии настолько
расшатан и болен, что ему необходимо
серьезное и продолжительное лечение.
Атаки Наполеона на гейльсбергскую
позицию были отбиты, но нерешительность
Беннигсена, а равно припадок каменной
болезни, вследствие которого он к концу боя
лишился чувств, помешали нашей армии
перейти в наступление. Действия полка под
Гейльсбергом ограничились тем, что он был
"потребован Беннигсеном на правый фланг
к атаке неприятеля, но как по прибытии туда
оного неприятель ретировался в лес и
атаковать кавалерией было уже невозможно,
то генерал Уваров приказал, подкрепляя
Ингерманландский драгунский полк, занять
высоту против неприятеля, с которой хотя и старался неприятель
сбить ядрами и частью рассыпанных стрелков
ружейными выстрелами, но никак в том не
успел. В сие время ранены юнкер Дубровский,
унтер-офицер Ляпин, рядовых двое; убита
строевая лошадь. Кавалергардский полк
оставался па том месте до другого
"Готовность к выступлению" за 5 - 7
часов до самого выступления, стояние полка
спешенным часами на одном месте неизбежно
приводили к тому, что люди засыпали, "лошади
вырывались и бегали по полям", причем "терялась
амуниция". Люди бросались ловить лошадей,
отбивались от полка и попадали в рубрику
нахождения "в неизвестности". К этому
должно прибавить, что почти с начала
сосредоточения армии к Гейльсбергу полк
"не только никогда не расседлывал
лошадей, но даже размундштучивать не мог
без особого на то повеления, довольствуя (их)
во все сие время более подножным кормом".
...Хотя шеф Ф. П. Уваров командовал
отдельным кавалерийским отрядом,
находившимся на правом фланге армии, но он
внимательно следил за своим полком; так, 19
апреля он прислал в полк особый приказ для
руководства полка. Приказ этот доказывает,
что Уваров не только отлично понимал
кавалерийское боевое дело, но и был
человеком с большим служебным тактом. Даже
могущий на первый взгляд показаться
мелочным приказ Уварова о том, что им
замечено, "что у некоторых нижних чинов
не равны были стремена, а равно и у рейтуз
нижние подтяжные ремни изорваны", имел
практическое значение, так как неравенство
стремен - одна из главных причин "сбивания"
спин лошадей, а плохо натянутые рейтузы -
"растирания" людей.
К Уварову, как шефу, назначены были
ординарцы от полка: унтер-офицер Митюхин и
рядовые Овчаренко и Анохин. При учреждении
знака отличия Военного ордена первые
четыре номера получили ординарцы Уварова,
причем Митюхин - № 1 и
Овчаренко - № 3; крест
за № 2 получил
Псковского драгунского полка унтер-офицер
Михайлов, а за № 4 - того
же полка рядовой Клементьев; вслед за
получением Георгиевских крестов они
переведены были в кавалергарды.
Кампания 1807 г. опять-таки получалась для
союзников неудачной. Обстоятельства
настоятельно требовали, чтобы император
Александр вступил в переговоры с
императором Франции.
12 июня в 3 часа дня Наполеон прислал Дюрока
поздравить государя с прекращением военных
действий и условиться относительно
свидания. Дюрок нашел императора
Александра и короля прусского в д.
Пиктупенен. Условились иметь свидание на
следующий день на Немане. Из Пиктупенена
государь перенес свою главную квартиру в Бенигкейтен; для охранения главной
квартиры государя Кавалергардскому полку
приказано было расположиться по окрестным
деревням. В тот же день в Бенигкейтен выслан
полуэскадрон кавалергардов с приказанием
"содержать там день и ночь патрули и всех,
которые будут грабить, и праздношатающихся
брать под арест и отсылать в главное
дежурство". Кроме этого полуэскадрона,
наряжаемого для содержания разъездов, 13 и 14
июня назначен был от полка 1-й полуэскадрон
лейб-эскадрона в конвой государю. Этому
полуэскадрону под командой В. В. Левашова (впоследствии
графа) суждено было быть свидетелем
тильзитского свидания и составлять конвой
государя в первые дни его пребывания в Тильзите.
Немного ближе к левому берегу Немана
Наполеон приказал построить на плоту два
четырехугольных павильона, обтянутые белым
полотном. Один, назначенный для императоров,
был больше и роскошнее убран, другой,
поменьше, предназначался для их свит. На
фронтонах зеленою краскою были нарисованы
вензеля - с нашей стороны "А", с другой,
обращенной к Тильзиту, такой же величины
"N". Тысячи любопытных жителей Тильзита
и французских военных покрывали левый
нагорный берег Немана.
Государь в сопровождении короля
прусского и многочисленной свиты прибыл в
Преображенском мундире и Андреевской ленте
около 11 часов утра в корчму Обер-Мамелыпен-Круг,
расположенную у самого берега, на повороте
дороги из Тильзита в Амт-Баублебен, и вошел
в полуразрушенную корчму, на которой крыша
была уже снята войсками на корм лошадям.
Конвой Их Величеств, состоявший из двух
взводов лейб-эскадро-на кавалергардов под
командой В. В. Левашова и эскадрона прусских
Gardes-du-Corps (Солдаты гвардии (фр.)), построился правым флангом против
сожженного моста, а левым - к корчме.
Государь сел у окна корчмы и положил на стол шляпу и перчатки. Вся
корчма наполнилась свитою.
"Государь, - по словам очевидца, -
казалось, прикрывал искусственным
спокойствием и даже иногда веселостью духа
различные чувства, его обуревавшие... И как
могло быть иначе? Дело шло о свидании с
величайшим полководцем, политиком,
законодателем, администратором и
завоевателем... обладавшим даром
неограниченно господствовать над всеми, с
коими он имел дело, и замечательным по своей
чудесной проницательности. Дело шло не об
одном свидании с ним, а об очаровании сего
всемирного очарователя, об искушении этого
увлекательного искусителя, о введении в
заблуждение этого светлого и
положительного гения..." Не прошло
получаса, как кто-то из свиты торопливо
вошел в корчму и сказал: "Едет, Ваше
Величество". Государь хладнокровно и не
торопясь встал со своего места, взял шляпу,
перчатки и вышел со спокойным лицом и
обыкновенным шагом из горницы. На
противоположном берегу Немана между двумя
рядами своей старой гвардии скакал
Наполеон, окруженный свитой и конвоем по
крайней мере из четырехсот человек. Крики
"Vive L'Empereur!" были столь громки и
восторженны, что переносились через Неман и
"оглушали нас", говорит очевидец.
Почти одновременно оба императора
вступили каждый в свою лодку. Государя
сопровождали: цесаревич Константин
Павлович, Беннигсен, Ливен, князь Лобанов,
Будберг и Уваров; Наполеона - Мюрат, Бертье,
Бессьер, Дюрок и Коленкур. Во время
переезда по реке государь и Наполеон
хранили молчание. Наполеон в мундире старой
гвардии и ленте Почетного легиона стоял в
лодке со сложенными на груди руками. Он
причалил на несколько секунд ранее
Александра Павловича, быстро вошел на плот
и, пройдя через павильон, принял государя
при выходе из лодки. Императоры еще издали
раскланялись, а на плоту подали друг другу
руки, "дружественно обнялись",
поцеловались и молча вошли в большой
павильон. В эту минуту отчалила от левого
берега Немана лодка с командой из 20
вооруженных солдат и стала между плотом и
нашим берегом. Свидание императоров
длилось 1 час 55 минут. Затем в большой
павильон была позвана свита, и императоры
взаимно представили их.
Во все время свидания прусский король
стоял верхом на берегу Немана с князем П. М.
Волконским и почти все время молчал. "В
роковой час, когда решался жребий его
монархии, он постоянно устремлял взор и
слух на плот, как будто желая вслушиваться в
разговоры обоих императоров. Один раз он
съехал с берега в реку и остановился, когда
вода была по брюхо лошади его".
Таким образом, "из всех войск русской
армии на долю одних кавалергардов
досталось быть зрителями достопамятного
первого свидания Александра с Наполеоном".
По предложению Наполеона Тильзит был
объявлен нейтральным, и государь переехал
туда 14-го вечером прямо к обеду у Наполеона.
В город были введены для занятия караулов
батальон французской гвардии и 1-й батальон
Преображенского полка, а для конвоя
государя 15 июня переправлен полуэскадрон
кавалергардов под командой В. Б. Левашова.
Комендантом нашей половины города назначен
командующий 1-м батальоном преображенцев
полковник Козловский. Полки Преображенский
и Кавалергардский сведены в один отряд,
подчиненный Н. И. Де-Прерадовичу. Отряд этот
оставался против Тильзита до отъезда
государя в Петербург.
Императоры жили один от другого шагах в
пятистах. Утро посвящалось занятиям. Часу в
пятом императоры, иногда с прусским королем,
выезжали прогуливаться или на смотры и
учения французских войск, расположенных
близ Тильзита в красивых лагерях. "Наполеон
обыкновенно несся во всю лошадиную прыть,
кратчайшим путем, не дорогою, но полями и
оврагами". Рядом скакал Александр
Павлович. Тяжелые кирасирские лошади с
трудом могли следовать за императорами, и
"потому вместо кавалергардов государь
назначил в свой конвой лб.-гусаров". После
смотров, учений или прогулок Александр
Павлович всегда обедал у Наполеона. Иногда
бывали приглашаемы к обеду прусский король,
цесаревич и Мюрат. За стол садились в 8 часов.
Потом монархи расставались на короткое
время. Часов в десять вечера Наполеон
приходил к государю пешком, без свиты.
Наполеон оставался с государем далеко за
полночь, иногда же по вечерам вдвоем под
руку гуляли по улицам Тильзита.
27 июня, в исторический день Полтавского
боя, "ратификован" был Тильзитский мир.
Таким образом, можно согласиться с тем,
что в армии все желали мира. Однако если бы
неприятель посягнул на честь государя и
достоинство России, все лучшее, что было
среди офицерства, - ив данном случае,
действуя в полном единомыслии с солдатами, -
готово было, по словам Уварова, "и теперь,
без сомнения, пролить до последней капли
кровь".
Император Александр с честью и с
соблюдением достоинства и выгод России
выполнил возложенную на него провидением
задачу. Среди общей растерянности мыслей,
упадка воли и брожения, доходившего до
крамолы, он явился в Тильзите не как
побежденный, а как союзник, явился не для
того, чтобы выслушать волю победителя, но
чтобы вступить с ним в переговоры как
равный с равным. На глазах армии заключался
этот союз, и ни в сути, ни в формах его ничего
унизительного для России не было; таковым и
был он принят армией...
Началось приведение полка в исправность.
На другой же день три эскадрона привели
себя в порядок и получили признательность
полкового командира "за найденную во
всех частях исправность". Труднее было
"поправить лошадей", а так как сена не
было, то Де-Прерадович предписал
эскадронным командирам "стараться
накашивать теперь как можно более травы и
сушить в сено, дабы тем сколь можно было
поправить лошадей". 20-го числа к 5 часам
утра полку было приказано перейти в штаб-квартиру
армии и расположиться биваком у д. Микитен;
в тот же день Уваров произвел учение полку и
благодарил за него.
После нескольких недоразумений и
изменений маршрута полк в первых числах
июля выступил в Петербург через Россиены ,
Поневеж, переправился через р. Двину у
Кокснгузена и далее через Мариенбург на
Печоры и Псков. Из Пскова полк выступил 1
августа на Лугу, Гатчину и затем в Красное
Село. Запасный полуэскадрон тогда же
перешел в Павловск, где и находился до 26
августа, когда вернулся обратно в Петербург.
В общем полк совершил обратный поход
благополучно, но должно отметить, что число
бежавших даже в Кавалергардском полку было
весьма значительное - 30 человек. Особенно
много было самовольно отлучившихся в июне:
с 10 по 26 июня самовольно отлучилось 18
человек, из которых 9 бежало, так что 22 июня
Де-Прерадович приказал кроме поставленной
"вокруг всего полка цепи... иметь особые
караулы" в каждом эскадроне, а через два
дня приказал, "чтобы каждые четверть часа
ходили вокруг полка патрули".
По мере приближения к Петербургу все чаще
и чаще появлялись напоминания и строгие
требования приведения эскадронов в порядок;
вместе с тем введены были некоторые
изменения в уставе, заимствованные у
французов, впрочем, почти исключительно -
внешнего характера.
При вступлении в Красное Село предписано
было офицерам быть "уже всегда под пудрой",
исправить у нижних чинов на касках козырьки
и плюмажи, так как они "не прямы",
офицерам непременно иметь в ольстредях
пистолеты. Вслед за этим на неисправных
офицеров наложены были взыскания.
22 августа в Красном Селе состоялся
высочайший смотр кавалерии. Тяжелой
кавалерии предписано было быть на смотру
"под пудрою и с нафабренными усами".
Государь остался доволен смотром и объявил
"совершенную свою благодарность полкам 1-й
дивизии корпуса е. и. выс-ва как за храбрость
и устройство против неприятеля, так и за
чистоту и порядок, найденные при смотре, и в знак признательности к сему изволил
пожаловать всем чинам не в зачет получаемое
ими третное жалованье".
24-го гвардия торжественно вступила в
Петербург. Впереди шла пехота, за нею вся
артиллерия (в том числе и конная), за
артиллерией - кавалерия, имея во главе
кавалергардов.
Государь объявил "свое совершенное
удовольствие всем гг. генералам, шт.- и об.-офицерам
за вступление сего дня в Петербург в
устройстве, порядке и чистоте", а нижним
чинам пожаловал по рублю на человека и по
фунту говядины... Того же числа по
приказанию цесаревича отдано было в
приказе по полку: "По повелению е. и. выс-ва
Кавалергардского полка поручику князю
Лопухину и корнету Колычеву делается
выговор за то, что имели усы ; из коих корнет
Колычев, сверх того, арестовывается и
сажается на гауптвахту, равно и эск.
командиру полк. Титову делается за сие
замечание" (В войсках
ношение усов строго регламентировалось, и
офицерам они разрешались только в легкой
кавалерии.).
30 августа все офицеры гвардии, бывшие в
походе, были приглашены после выхода в
Александро-Невской лавре к высочайшему
обеду в 2 часа в Таврическом дворце.
|