нязь Александр
Константинович Ипсиланти
1792-1828
принадлежал
к древней и богатой греческой фамилии.
Отец его князь Константин, составивший
заговор для освобождения Греции, был
последовательно господарем Молдавии и
Валахии. В 1806 г. он, как ревностный
приверженец России, лишился власти и
бежал в Киев. Этот поступок повлек за
собою казнь его восьмидесятилетнего
отца и конфискацию как его обширных
имений в княжествах, так и роскошного
дворца близ Константинополя.
Александр, старший из сыновей князя
Константина, по свидетельству формуляра,
"грамоте по-российски, по-немецки, по-французски
и по-молдавански читать и писать умел и
алгебры знал". Его образование было
тем поверхностнее, что он, по
свидетельству даже весьма
расположенной к нему родственницы
графини Эдлинг, отличался "легкомыслием
и леностью к умственным занятиям,
помешавшими ему в развитии драгоценных
задатков, данных ему природою".
Князь Александр в 15 лет был
представлен ко двору, причем
вдовствующая императрица Мария
Федоровна обещала "покровительствовать
ему при вступлении его в свет". 12
апреля 1808 г. он поступил "из
малолетних молдавских князей" в
Кавалергардский полк с чином корнета.
Движение Ипсиланти по службе шло быстро:
27 сентября 1810 г. он был произведен в
поручики, 18 октября 1812 г. - в штабс-ротмистры,
20 февраля 1813 г. - в ротмистры; 6 июля того
же года переведен подполковником в
Гродненский (Клястицкий) гусарский полк.
Во время войны с Наполеоном Александр
Ипсиланти участвовал во многих
сражениях, причем обнаружил большую
храбрость, доходившую иногда до
безрассудства. В кампании 1813 г., в
сражении при Дрездене, у Ипсиланти была
оторвана ядром правая рука. Раненый
немедленно был произведен в полковники.
Увечье, полученное Александром
Ипсиланти, сделало его неспособным к
действительной военной службе. Он долго
страдал от раны, но при этом сохранял
спокойное и даже веселое настроение
духа и 1813-1815 гг. провел за границей.
Благодаря своей молодости, веселому
нраву и почетному увечью князь
Ипсиланти возбуждал к себе общий
интерес и сочувствие. Император
Александр I был чрезвычайно милостив к
юному инвалиду и 1 января 1816 г. пожаловал
его флигель-адъютантом. В конце 1817 г. он
произведен в генерал-майоры с
назначением командиром 1-й бригады 1-й
гусарской дивизии. Еще в 1810 г. Александр
вступил в масонскую ложу "Палестины";
впоследствии мы видим его в ложе "Трех
добродетелей" вместе с главнейшими
представителями декабристов.
Вращаясь в высшем европейском
обществе и верно служа своему второму
отечеству, Ипсиланти не забывал о
печальном положении своей родины. Еще во
время откровенных бесед с друзьями
юности "надежда, что греческий народ
некогда будет свободен, являлась ему
радужным сном". Время Венского
конгресса было особенно благоприятно
для патриотических надежд греков. Их
соотечественник граф Каподистриа был
доверенным лицом и ближайшим
сотрудником Александра I по иностранным
делам; благодаря его стараниям в венский
трактат не была внесена статья,
гарантирующая неприкосновенность Порты.
Не только славяне, но и греки полагали,
что "освободитель Европы" намерен
сделаться и освободителем
христианского Востока: самое имя
Священного союза (Австрии, Пруссии и
России) вводило многих в заблуждение
относительно цели этого учреждения и
возбуждало уверенность, что этот союз
может быть направлен против врагов
креста.
Общество "Друзей муз", имевшее
целью устройство в Греции школ и охрану
местных древностей, пользовалось
щедрыми пособиями от императора
Александра. Иной характер носило Другое
общество - "Этерия", которое втайне
подготовляло освобождение Греции путем
насильственного переворота. Во главе
этого общества стояла таинственная "верховная
власть", за которую многие считали
самого императора Александра; вожаки
"Этерии" всеми силами старались
поддерживать это убеждение, ни на чем не
основанное.
Вербуя повсюду членов, этеристы
остановили свое внимание и на семействе
Ипсиланти. Меньший брат Александра
Ипсиланти князь Николай, вступив в 1818 г.
в "Этерию", поспешил привлечь своих
братьев к участию в этом обществе.
1820 г. был решительным в истории "Этерии",
вожаки которой постановили приступить к
враждебным действиям против турок,
предполагая воспользоваться разрывом
между Портою и Али-пашой, почти
независимым властителем Эпира, Фессалии
и Морей.
Уполномоченному Эммануилу Ксанфосу
было прямо поручено предложить графу
Каподистриа главное руководство "Этерисй".
Положение Каподистриа было чрезвычайно
затруднительно. Как греческий патриот,
он желал скорейшего освобождения своего
отечества, как близкое лицо к русскому
императору, он был уверен, что восстание
греков, не поддержанное Россией, поведет
только к бесполезному кровопролитию.
Поэтому он стал убеждать Ксанфоса
оставить мысль о насильственном
перевороте.
Потерпев неудачу у Каподистриа,
Ксанфос обратился к Александру
Ипсиланти. Предложение соответствовало
желаниям Ипсиланти, человека крайне
легкомысленного и весьма честолюбивого.
31 марта 1820 г. он признан был генерал-эфором,
т. е. блюстителем "верховной власти".
Вместе с этим Ксанфос передал князю все
текущие дела и денежные документы "Этерии".
Для того чтобы быть ближе к главным
центрам "Этерии", Ипсиланти
испросил себе заграничный отпуск для
лечения раны и в июле выехал из
Петербурга через Москву на юг России.
При этом он высказывал намерение
посетить Дунайские княжества.
В Москве Ипсиланти был встречен с
восторгом местными этеристами. Через
Киев, где он простился со своей матерью,
он проехал в Одессу. В этом городе,
родине "Этерии", Ипсиланти провел
конец лета и начало осени. Прием,
встреченный там генерал-эфором, должен
был несколько охладить его горячее
увлечение делом "Этерии". Богатые
одесские банкиры-греки относились
недоверчиво к рискованному предприятию
Ипсиланти и были скупы на пожертвования.
Этеристы могли достигнуть успеха
только в том случае, если бы их
поддержала Россия, и всякому было ясно,
что открытие враждебных действий против
турок в Дунайских княжествах
представляло много шансов на
вмешательство России в войну,
происходящую у самых границ ее. К тому же
турки были очень слабы в княжествах: в
Браилове их было только 700; крепости по
правому берегу Дуная были почти лишены
гарнизонов и припасов, а вследствие
войны с Али-пашой были отозваны войска
из Болгарии и Фракии.
В начале 1821 г. обстоятельства
сложились так, что Ипсиланти счел нужным
приступить к решительным действиям.
Тяжкая болезнь и последовавшая 13 января
смерть господаря Валахии Александра
Сутцо была благоприятна для утверждения
этеристов в стране, оставшейся без
правительства. Пользуясь этим,
Владимиреско с войском в 4 тысячи
человек, состоявшим из всякого хищного
сброда, поднял знамя восстания в
Чернецах. Он, правда, объявлял, что
действует не против Порты, но желает
защитить валахов от притеснений со
стороны господаря и бояр; но этеристы в
это время вполне рассчитывали на него.
Александр Ипсиланти ночью 22 февраля,
имея заграничный паспорт за подписью
Нессельроде, выехал к турецкой границе.
В 6 часов пополудни он в русской
генеральской форме перешел через
замерзший Прут в сопровождении только
брата Георгия и двух приближенных к нему
лиц и отправился в Яссы. Этеристы
встретили его с энтузиазмом; он обнимал
их, говоря: "Я пришел умереть с вами".
24 февраля Ипсиланти обнародовал
прокламацию к грекам, наполненную
высокопарными фразами о необходимости
единения, о слабости врага и о всеобщем
сочувствии делу греческой свободы;
сверх того, упоминание об ожидаемой
помощи со стороны какой-то "державной
силы" компрометировало русское
правительство, так как прокламация
князя Ипсиланти как бы обещала
немедленное вступление в Молдавию
русских войск. Так лее неудачно была
составлена и прокламация к народу
Молдавии, выпущенная Ипсиланти в один
день с воззванием к грекам. В то же время
он отправил в Лайбах два письма на имя
императора Александра и графа
Каподистриа, в которых просил оказать
поддержку "делу греческой свободы".
Ипсиланти пробыл в Яссах шесть дней. На
третий же день была отслужена
торжественная обедня в церкви Трех
Святителей в присутствии генерал-эфора
и его солдат, причем митрополит освятил
меч князя Ипсиланти и знамена. Среди
этеристов господствовал сильный
энтузиазм, они клялись не брить бород до
тех пор, пока не увидят креста на куполе
св. Софии. "Прекрасная минута надежды
и свободы", - восклицает Пушкин по
поводу этой церемонии, и он же пишет в
связи с событиями в Молдавии: "Первый
шаг кн. Ипсиланти прекрасен и
блистателен! Он счастливо начал! 28 лет,
оторванная рука, цель великодушная.
Отныне он принадлежит истории". С
поэтом был согласен и практический
деятель П. Д. Киселев. "Ипсиланти, -
писал он Закревскому, - перейдя за
границу, перенес имя свое в потомство.
Помоги ему Бог в святом деле; желал бы
прибавить: и Россия".
Трудно было выбрать время, менее
благоприятное надеждам греков на помощь
России, чем февраль 1821 г. Император
Александр был тогда на конгрессе в
Лайбахе, где он находился в постоянном и
тесном общении с императором Францем и
Меттер-нихом. Австрийские войска,
усмирявшие в это время королевство
обеих Сицилии, рассеяли карбонаров под
Риэти в тот самый день, когда Ипсиланти
обнародовал в Яссах свою прокламацию.
"Изумление, страх и ярость, - пишет
Стурдза, - овладели членами конгресса
при получении сей загадочной вести.
Догадки, опасения таинников
политической науки, все их расспросы
метили на Россию".
Положение императора Александра и
графа Каподистриа было крайне
затруднительно. Самые противоположные
чувства должен был испытывать Александр
I, читая письмо Ипсиланти. "Благородные
движения народов исходят от Бога, -
писал князь, - и, без сомнения, по Божию
вдохновению поднимаются теперь греки
свергнуть с себя четырех вековое иго.
Долг в отношении к отечеству и последняя
воля родительская побуждают меня
посвятить себя этому делу. Несколько лет
тому назад среди греков образовалось
тайное общество, имеющее единственною
целью - освобождение Греции; оно выросло
быстро, и его ветви распространяются
повсюду, где только есть греки. Я смею
уверить Ваше Императорское Величество,
что никакие человеческие силы не могут
остановить этот благородный порыв
греков и что сопротивление общему
желанию нации может только погубить ее
навсегда, тогда как, управляя ее
энтузиазмом, должно надеяться спасти ее.
Государь! Неужели вы предоставите
греков их собственной участи?.."
Это письмо было написано со знанием
характера императора Александра: оно
взывало к его гуманности, льстило его
самолюбию. Но, как член Священного союза
и охранитель его начал, Александр должен
был строго осудить поступок Ипсиланти. В
этом же смысле был составлен графом
Каподистриа ответ на письмо Ипсиланти.
"Разве какой-нибудь народ, -
писал Каподистриа, - может подняться,
воскреснуть и получить независимость
темными путями заговора? Не таково
мнение императора.- Как вы смели обещать
жителям княжества поддержку великого
государства? Никакой помощи, ни прямой,
ни косвенной, не получите вы от
императора, ибо мы повторяем, что
недостойно его подкапывать основания
Турецкой империи постыдными и
преступными действиями тайного
общества... Ни вы, ни ваши братья не
находятся более в русской службе, и вы
никогда не получите позволения
возвратиться в Россию". Тогда же, 9
марта, было официально объявлено об
исключении князя Ипсиланти из списков
Посланнику барону Строганову было
вменено в обязанность сообщить Порте о
всех этих мерах.
Между тем князь Ипсиланти окружил себя
"целой армией родных и льстецов". По
отношению ко всем прочим он вел себя так,
как будто на его голове уже находилась
корона некоей восточной империи: он всех
отталкивал от себя своей надменностью и
строгим соблюдением этикета,
напоминавшего церемонии византийского
двора; с боярами он обращался, как с
лакеями, и заставлял их по целым часам
дожидаться в передней. В его главном
штабе господствовала полная
дезорганизация. Советники Ипсиланти, по
выражению Ризоса, "не знали ни того
народа, на который они напали, ни того,
освобождение которого они выставляли
своею задачей". Бояре были напуганы
слухами о демократических проектах
Ипсиланти; низшие классы обманулись в
своих надеждах на реформы. Войско
Ипсиланти было бременем для страны. Эти
шайки, жившие на счет горожан и крестьян
и в своих бесчинствах доходившие, как
это было в Галаце, до осквернения
церквей, всего более способствовали
непопулярности среди валахо-молдаван
князя Ипсиланти и его дела.
28 марта он вступил в Бухарест, простояв
перед этим два дня вблизи столицы. Его
мучили тяжелые сомнения. Он не скрывал
неуверенности в успехе своего дела. 1
апреля он отступил на север, к
Тырговишту. В это время силы турок с трех
сторон надвигались на Малую Валахию и
Молдавию и одерживали одну победу за
другой. 2 мая ими был взят Галац, а 17 мая
турецкая армия заняла Бухарест. В
Тырговиште господствовала полная
деморализация: дезертиры оказывались
даже среди "священной дружины";
бежал близкий к Ипсиланти его домашний
врач Мауранатос; этеристы даже вели с
турками переговоры относительно
убийства или выдачи Ипсиланти.
Александр, бросив часть обоза, отступил
еще ближе к австрийской границе.
7 июня произошло сражение, имевшее
решительное влияние на судьбу Ипсиланти.
Турки, увидя слабость кавалерийского
отряда греков, дали им отпор и без труда
рассеяли кавалерию, предводитель
которой к довершению всего сражался в
пьяном виде. Затем турки бросились на
"священную дружину" и перебили ее.
Греческая армия в паническом страхе
обратилась в бегство. Удалось спасти
только знамя и остатки "священной
дружины" и прикрыть отступление.
Стремясь попасть на австрийскую
территорию, Александр объявил солдатам,
что Австрия начинает войну с Турцией, и
под предлогом переговоров с
австрийскими властями перешел 15 июня
границу в сопровождении братьев. В
деревне Орлай, близ Германштадта,
адъютант генерал-губернатора вручил ему
паспорт для проезда через Гамбург; в
этом документе Александр Ипсиланти был
назван "русским подданным и богатым
купцом", но в Темешваре комендант
задержал его и отправил в Арад до
получения инструкций из Вены.
После десятидневного пребывания в
Араде князю Ипсиланти было объявлено,
что император Франц, "движимый
присущим ему чувством великодушия",
согласен дать беглецам убежище в своих
владениях. В сопровождении плац-адъютанта
и двух своих спутников Ипсиланти был
переведен в крепость Мункач.
У Ипсиланти были отобраны все его вещи,
и он был отведен в каземат со сводами и
маленьким окном у самого потолка; вся
меблировка состояла из кровати с
соломенным тюфяком и судна. Александр
умолял коменданта прислать ему нужные
вещи и служителя, без которого он, как
безрукий, не мог обходиться, и особенно
не заключать его отдельно от его
товарищей. Комендант согласился только
на эту последнюю просьбу. Тут они
провели семь недель без всякого
сообщения с миром.
В июле 1823 г. узники были под конвоем
перевезены в Чехию в крепость. Здесь
Ипсиланти был почти постоянно болен; по
совету врача он просился на воды в
Теплиц или Мариенбад, но ему было
дозволено в конце лета 1826 г. съездить на
воды в Венгрию, после чего он опять
жестоко проболел всю зиму.
Братья Ипсиланти со времени их
задержания в Австрии не теряли надежды
на изменение своей участи. Еще в ноябре
1821 г. мать их княгиня Елизавета
Ипсиланти обратилась к Александру I с
ходатайством о смягчении участи ее
сыновей. Император ответил, что "обязанности
высшего порядка, независимые от всяких
личных взглядов, запрещают ему
исполнить ее желания".
Воцарение императора Николая I оживило
надежды Ипсиланти на улучшение их
участи, и они несколько раз обращались с
письмами к государю и императрице.
Только в 1827 г. русскому послу в Вене было
приказано заявить, что русский двор при
настоящих обстоятельствах ничего не
имеет против освобождения Ипсиланти, но
что они не будут допущены в Россию.
В ноябре 1827 г. Александр Ипсиланти был
выпущен на свободу. Он предполагал жить
в Вероне или Венеции, но болезнь
позволила ему доехать только до Вены,
где он и провел последние дни. Он умер от
разрыва сердца 19 января 1828 г.
Михаил Петрович Бутурлин
1786-1860
сын
отставного капитана Измайловского
полка. Воспитанный в старинной
дворянской семье, Михаил Бутурлин вышел
из родительского дома с основательным
знанием языков и 25 марта 1807 г. поступил
на службу эстандарт-юнкером в
Кавалергардский полк. Вместе с полком
ему пришлось совершить Прусский поход
1S07 г.; в следующем году он произведен
корнетом, а еще через два года -
поручиком; 15 марта 1811 г. назначен
полковым адъютантом.
Весенний поход 1812 г. до окрестностей
Вильны Бутурлин совершил с полком. "Мы
сюда (Друю) пришли вчерашнего числа (16
апреля), - писал он своему отцу, - и
останемся еще и завтрашний день; здесь
переправа чрез Двину. Мы получили, т. е.
наш полк, приказание остановиться в м.
Опсы Виленской губ., это за два перехода
отсюда. Я сегодня исповедовался и
приобщался; к счастью, что здесь есть
русская церковь... Я удивляюсь, как эта
старинная церковь осталась здесь, она
была, вероятно, еще прежде, нежели этот
край достался Польше, и среди всех
прочих, которые тогда приняли римскую
веру, удержалась одна бедная церковь;
теперь строение деревянное и худо".
Во время нахождения полка под Вильной
29 мая 1812 г. он назначен старшим
адъютантом 1-й кирасирской дивизии.
Поглощенный новой должностью, Бутурлин
поддерживал переписку с отцом. "Я кое-как
мог урваться, чтобы написать вам
несколько строк, может быть, мы очень
скоро будем в деле; я прошу вашего
благословения и надеюсь на Бога; жив или
мертв -• не сделаю вам стыда, я в первый
раз еще увижу рубку, однако авось Бог
поможет... Я просил генерала, что ежели
буду убит, то деньги мои отдать людям,
которые со мною; поручаю их вам".
Первое дело, которое увидел Михаил
Бутурлин, было дело под Витебском.
Особенно отличился он под Смоленском.
Вызвавшись добровольно в отряд
полковника Вуича, он "с удивительной
храбростью и рвением расставлял
егерские цепи". Вуич хотел даже
рапортом уведомить старика Бутурлина о
доблестном поведении сына, но Михаил
упросил не делать этого.
26 августа, во время Бородинского боя,
Бутурлин находился при князе Д. В.
Голицыне, который командовал кирасирами.
После знаменитой атаки кавалергардов и
Конной гвардии, положившей предел
атакам французской кавалерии, "Барклай
приказать трубить "аппель", -
записано в "Истории кавалергардов",
- но у одних лошади занесли, другие же в
пылу боя и грохота выстрелов не слышали
сигнала и пронеслись до ручья Семеновки,
на берегу которого неприятельская
кавалерия стала собираться. Около сотни
кавалергардов разных эскадронов,
увлекшись преследованием, наскочили на
фронт неприятельской кавалерии;
кавалергарды стали собираться к своим
офицерам и тоже выстроились. Старшим в
этой кучке оказался пор. Шкурин. Оба
фронта стояли один против другого
неподвижно. В таком положении застал их
дивизионный адъютант М. П. Бутурлин. "Что
мне делать? - сказал Шкурин Бутурлину. -
Если поворочу налево-кругом, они сядут
на плечи; с другой стороны, полковые
трубы играют "аппель", стоять опять
нельзя - неприятеля
много, и он все усиливается". Бутурлин
ответил, что на месте Шкурина он
атаковал бы, так как это единственное
средство к спасению. Шкурин заметил, что
и он того же мнения, но боится
ответственности за действия в
противность полковому сигналу, и потому
упросил Бутурлина объявить ему
приказание атаковать. Бутурлин
согласился. "С места! Марш-марш!" -
скомандовал Шкурин. Неприятель, не
ожидавший атаки, смешался и дал тыл, а
Шкурин, потеряв несколько человек
убитыми и ранеными, поскакал назад к
полку".
"Вчера был целый день в деле, --
писал 27 августа из Можайска Михаил, - и
благодаря Бога жив; меня в 10 ч. утра
ранили картечью или пулей - не знаю;
только пробило шинель с воротником,
мундир и жилет, а раны не сделано; видно,
мертвая пуля или картечь, как лекарь
говорит..." А 31 августа из Москвы: "За
26-е число можно благодарить, что Бог
вынес; вы не представите, что это было: мы
не уступили ни шага, 14 часов была
совершенная бойня, те, кои были под Пр.-Эйлау,
под Нови и в других баталиях, говорят,
что это было ничего пред сею; нашего
полка убито и ранено 16 офицеров,
неприятель, конечно, должен потерять
гораздо более". Наконец, через месяц
из д. Колодези: "Вы не можете
вообразить, что это за ад был;
кавалерийские атаки уже точно шутки, я
был в шести с князем, а то беспрерывный
огонь; ядра, а особливо картечь и гранаты,
так что нигде места выбрать (нельзя) - так
и сыпет; счастлив, кого Бог вынес; такого
огня, верно, уже не будет. При князе нас
было шесть: один убит, четверо ранены -
трех самих, а у четвертого три лошади
убило; один только Неклюдов (Серг. Петр.)
уцелел, отделался шинелью простреленной,
да еще ему убыток: его же шинель и на мне
была прострелена пулею, которая меня
ранила".
За Бородино Михаил Бутурлин был
награжден орденом св. Анны 4-й ст. Затем
он участвовал в деле при Чернишне, где
был "употреблен с поручениями в
опаснейших местах", под Тарутином,
Малоярославцем, Вязьмою и под Красным.
Награжден орденом св. Владимира 4-й ст., а
за Красное - золотой шпагою. В феврале 1813
г. был произведен в штабс-ротмистры.
Перейдя границу, он живо
заинтересовался окружающей его
обстановкою: нарядный вид немецких
деревень, чистота улиц, постройки и
костюмы жителей служат постоянной темою
его писем к отцу. Привыкшего к
обстановке русской широкой помещичьей
жизни, Михаила особенно поражала
немецкая расчетливость и аккуратность и
отсутствие дворни. "Что меня
удивляет здесь, - писал он из
Франкфурта-на-Майне, - это чистота в
домах; у моего хозяина преогромный дом в
три этажа, услуга же его состоит: кухарка,
горнишная девка и еще одна женщина для
черной работы, да один человек, который
камердинер, служит за столом, на всех
посылках, кучер и конюх, - и все в порядке:
пара вороных всегда вычищена, коляска в
исправности, а в комнатах любо
посмотреть, и ко всему этому хозяин
жалуется, что этот человек ленив, а я
только удивляюсь, как его достает на все
работы".
В
кампанию 1813 г. Бутурлин находился в
сражениях под Люценом, Бауценом и
Дрезденом. Б знаменитые дни Кульма он
оказал немалую услугу. 17 августа, когда
отряд Остермана преградил путь у Кульма
корпусу Вандамма, 1-я кирасирская
дивизия выступила утром на Теплиц. В
голове колонны шли кавалергарды. Пока
шли в горах, не было слышно пушечных
выстрелов, и полки были далеки от мысли о
предстоявшем им участии в сражении.
Князь Голицын и Де-Прерадович
отправились вперед к Теплицу. Старшим
при дивизии остался командир Конной
гвардии Арсеньев. Кавалергарды уже
начали спускаться в долину, как
прискакал офицер Диет, настоятельно
требуя подкрепления Остерману. "По
отсутствию старших начальников
Арсеньев был в нерешимости исполнить
требование Остермана, но, постигая
важность обстоятельств и поддержанный
дивизионным адъютантом Бутурлиным (М. П.),
велел полковнику Ершову вести Кавалергардский
полк на место сражения". Вслед за
кавалергардами пошли и остальные полки
дивизии. "Приспели кирасирские полки
1-й дивизии, и правое крыло мое стало
неодолимо", - доносил государю
Остерман.
Заболев в конце ноября сильнейшей
лихорадкою, Бутурлин принужден был
оставаться долгое время во Франкфурте-на-Майне.
Остальное время кампании до взятия
Парижа он находился в армии. В1816 г. он был
произведен в ротмистры, в следующем году
назначен адъютантом к князю П. М.
Волконскому, а 12 декабря того же года
флигель-адъютантом. В 1818 г. он был
произведен полковником; позднее
переведен в лб.-гв. Драгунский полк. 2
октября 1827 г. произведен в генерал-майоры
и до 1829 г. находился в командировках в
различных губерниях, в том числе в
Оренбургском крае, дважды заслужив за
это время высочайшее благоволение.
Болезнь заставила его выйти в отставку 23
октября 1829 г. Уже уволенный, он остался,
однако, по высочайшему повелению в
Оренбургском крае до окончания
возложенного на него поручения. Выйдя в
отставку, М. П. Бутурлин поселился в
Москве, в своем родовом доме в Кудрине.
Спустя два года он снова поступил на
службу, с состоянием по кавалерии, и к
концу года был назначен нижегородским
губернатором. Назначение его
нижегородским военным и гражданским
губернатором было непосредственным
распоряжением государя, лично его
знавшего. Трудность управления
губернией, значительной по пространству
и населению, наводняемой ежегодно во
время ярмарки разноплеменным людом, не
могла ускользнуть от Бутурлина, который
в прощальной аудиенции умолял государя
освободить его от этого назначения и
удостоился услышать следующие слова,
характеризующие важность нового поста и
репутацию, которой пользовался Михаил
Петрович. "Это место, - сказал
государь, - не равняется с другими; узел
Европы с Азией и множество приезжающих
на ярмарку дают ему особую важность. Мне
надобно знать, кто у меня тут; тут
надобны руки да руки, глаза да глаза. Я
знаю твои правила, твердость твоего
характера, твою ко мне преданность - вот
отчего я тебя определил".
Бутурлин приложил все усилия, чтобы
оправдать царское доверие. Не было такой
отрасли, в которую бы не вникал он,
ежедневно работая с 6 часов утра до
поздней ночи. Строгое соблюдение закона,
равное со всеми обращение и полная
доступность скоро доставили ему
всеобщее уважение. Соблюдая интересы
казны, Бутурлин входил во все мелочи,
особенно по казенным подрядам,
постройкам и народному продовольствию,
и сумел в первые 14 месяцев сэкономить 2
млн 620 тыс. руб. Строгая законность и
недоступность посторонним влияниям
быстро привели его к серьезному
столкновению с некоторой частью
влиятельного местного дворянства,
привыкшего раньше вмешиваться во все
отрасли губернаторской деятельности.
Однако все эти усилия разбились о
непоколебимую твердость Бутурлина,
нимало не изменившего своего ровного и
одинаково любезного со всеми обхождения.
Во время своей службы губернатором он
кроме высочайших благоволений был
неоднократно пожалован орденами, а 16
апреля 1841 г. был произведен в генерал-лейтенанты.
Однако Бутурлин просил уволить его от
занимаемой должности, ссылаясь на
расстроенное здоровье и ослабевшее
зрение, но государь отклонил это
ходатайство, и он оставался на своем
посту до 17 ноября 1846 г., когда был уволен
с мундиром и пенсионом.
После отставки М. П. Бутурлин жил в
Москве до своей смерти, последовавшей 26
июня 1860 г. Могилы его и его жены
находятся в Новодевичьем монастыре.
|