Кавалергарды в царствование Александра I

Часть VI

тепан Никитич Бегичев

1790- 1859

принадлежал к древнему роду, происходившему от выходца из Золотой Орды. В 1795 г. Степан Бегичев был записан в Пажеский корпус, 1 августа 1802 г. произведен в корнеты в Александрийский гусарский полк, а 21 августа того же года переведен прапорщиком в Олонецкий мушкетерский полк.

В1813 г. он был назначен адъютантом к генералу от кавалерии А. С. Кологривову, своему родственнику, а в мае того же года переведен в Кавалергардский полк с оставлением в прежней должности; в 1814 г. произведен в поручики. 26 января 1817 г. отчислен во фронт и 13 марта 1818 г. произведен в штабс-ротмистры, ровно через год - в ротмистры; тогда же переведен в Тираспольский конноегерский полк подполковником, а 15 сентября 1823 г. уволен от службы за болезнью полковником.

Частная жизнь более, чем военная служба, соответствовала спокойному, чуждому честолюбия характеру Степана Бегичева, за который А. С. Грибоедов шутливо титуловал его "ваше флегмородие". Из писем Грибоедова к Бегичеву видно, что этот последний задолго до выхода в отставку тяготился службою в гвардии, своими отношениями к каким-то "казарменным готтентотам" (готтентоты - древнейшие обитатели Южной Африки) и генералам, у которых "подбородок не опушился". Брак Бегичева (29 апр. 1823 г.) с весьма богатой Анной Ивановной Барышниковой обеспечил ему, имевшему до того времени лишь 175 душ, независимое от служебной карьеры положение, и, выйдя через полгода после женитьбы в отставку, он только исполнил свое давнее желание.

Дом Бегичева в Москве являлся средоточием избранного общества, состоявшего из видных представителей современной литературы и искусства: в 20-х годах постоянными посетителями его дома были князь В. Одоевский, Д. В. Давыдов и Б. Кюхельбекер; А. Н. Верстовский певал там свои романсы под аккомпанемент Грибоедова. Тонкие гастрономические обеды и изысканный погреб Бегичева славились на всю Москву.

Бегичев был членом тайного "Союза благоденствия". Вероятно, был принят в союз Никитою Муравьевым в 1817 г., во время нахождения гвардейского отряда в Москве...

В марте 1826 г. некоторые из заговорщиков были запрошены следственным комитетом о том: "Когда, где и кем принят в тайное общество Бегичев? В каких сношениях с кем из членов находился и какое принимал участие в действиях общества? Оставался ли он в обществе после уничтожения оного в 1821 г. и где теперь находится?"

Никита Муравьев показал, что "Бегичев находился весьма малое время в "Союзе благоденствия". - Он никогда никакого участия в делах общества не принимал и вышел из оного гораздо прежде разрушения оного. Сколько мне известно, он в отставке и живет в деревне в Московской губернии".

Сергей Муравьев-Апостол - что "был Бегичев один в обществе, который, однако ж, мне не был знаком, и не знаю, кем он принят был..."

Пестель: "Я слышал от адъютанта Ивашева, что Бегичев был член общества до 1821 г. Более же никаких подробностей о нем ни от кого никогда не слыхал и сам его никогда не видал..."

Бурцов: "Бегичева я, служа в гвардии, лично не знал и даже в лицо никогда не видал. Помню только, что при самом начале существования общества о нем говорили как о человеке, способном быть приняту, и кажется мне, что это слышал я от Никиты Муравьева. Но был ли он действительно принят", не знаю".

Остальные спрошенные (кн. Трубецкой, Митьков, Нарышкин, Якушкин и Матвей Муравьев-Апостол) ответили, что им Бегичев совершенно неизвестен.

24 марта комитет постановил: "Отставного ротмистра Бегичева внести в список 42 отставших членов "Союза благоденствия", кои оставлены без внимания".

Личность С. Н. Бегичева возбуждает особый интерес благодаря его тесной дружбе с А. С Грибоедовым и тому влиянию, какое он имел на творца "Горя от ума". Дружба с Грибоедовым завязалась в 1813-1815 гг., в то время, когда Грибоедов служил в Иркутском гусарском полку, состоявшем в команде А. С. Кологривова. Бегичев скоро приобрел благотворное влияние на юного гусара, только что вышедшего из-под суровой материнской опеки; дружба с Бегичевым спасла Грибоедова от многих увлечений и постепенно направила его от рассеянной и пустой жизни к серьезным занятиям.

"Ты, мой друг, - писал Грибоедов Бегичеву, - поселил в меня или, лучше сказать, развернул свойства, любовь к добру; я с тех пор только начал дорожить честностью и всем, что составляет истинную красоту души, как с тобою познакомился, и - ей-Богу! - когда с тобою несколько побываю вместе, становлюсь нравственно лучше, добрее. Мать моя тебя должна благодарить, если ей сделаюсь хорошим сыном". Грибоедов глубоко уважал и сердечно любил Бегичева и, по собственному признанию, "себя совершенно поработил его нравственному превосходству".

Письма Грибоедова к Бегичеву отличаются необыкновенной задушевностью: "милый", "бесценный", "друг сердечный", "бесценный друг", "душа, друг и брат" - таковы обычные обращения его к Бегичеву. "Тебя, мой милый, люблю с каждым годом и месяцем более и более", - писал он через 12 лет после начала их дружбы. Любовь к Бегичеву распространялась у Грибоедова и на всех близких к последнему людей. "Я враг крикливого пола, - писал он, - но две женщины не выходят у меня из головы: твоя жена и моя сестра; я не разлучаю их ни в воспоминаниях, ни в молитвах". Когда Грибоедов узнал о рождении старшей дочери Бегичева, по его признанию, первым движением его было "лететь к Бегичеву, поздравить его и обнять крепко-накрепко".

Грибоедов сожалел о том, что он "не вместе" с Бегичевым, но в то же время считал "его приязнь и в отдаленности для себя благодеянием". У него он искал прибежища и от "пустоты душевной", и от часто нападавшей на него "тоски неизвестной". "Скажи мне что-нибудь в отраду", - писал он во время одного из приступов меланхолии. "Ты меня старее, опытнее и умнее, - писал он в другом подобном случае, - сделай одолжение, подай совет, чем мне избавить себя от сумасшествия или пистолета, и я чувствую, что то или другое у меня впереди".

Отношения Бегичева к Грибоедову вполне подтверждали мнение этого последнего, что Бегичев любил его тоже, "как только брат может любить брата". Не один раз, по-видимому, Бегичев оказывал дружескую помощь деньгами, без которой "корабль Грибоедова остался бы на мели". Он берег и лелеял талант Грибоедова, всеми силами поощрял его к занятиям литературой, радовался его успехам на этом поприще и был до крайности ревнив к его славе. "Вечно попрекаешь меня малодушием, - оправдывался Грибоедов перед своим другом, - не попрекнешь же впредь; право, нет, музам я не ленивый служитель".

Когда в 1825 г. М. А. Дмитриев поместил в "Вестнике Европы" резкую статью о Грибоедове, Бегичев "с жаром вступился" за друга и написал опровержение, которое хотел напечатать. Только усиленные настояния Грибоедова отклонили его от этого намерения. "Я привык тебя уважать, - писал он по этому поводу Бегичеву. - Это чувство к тебе вселяю в каждого нового моего знакомца; как же ты мог думать, что допущу тебя до личной и публичной схватки... и все это за человека, который бы хотел, чтобы все на тебя смотрели как на лицо высшего значения, неприкосновенное, друга, хранителя, которого я избрал себе с ранней молодости как отчасти по симпатии, так равно столько же по достоинству. Итак, плюнь... в одном только случае возьмись за перо в мою защиту, если я буду в отдалении или умру прежде тебя и кто-нибудь, мой ненавистник, вздумает чернить мою душу и поступки". Совместное житье с Бегичевым было особенно плодотворно для творчества Грибоедова: лето 1823 г. поэт провел в Тульском имении Бегичева, в с. Екатериновском; и здесь, в садовой беседке, написал третий и четвертый акты "Горя от ума".

Авторитет Бегичева так высоко стоял в глазах Грибоедова, что тот, по свидетельству племянницы Бегичева Е. П. Соковниной, решился принять пост посланника в Тегеране только по настоянию своего друга. Бегичев был уверен, что при знании Грибоедовым восточных языков, при его знакомстве с нравами и обычаями персиян он мог оказать на этом посту большие услуги России. 

На пути в Персию в Туле Грибоедов пробыл три дня у Бегичева и был очень мрачен. Бегичев заметил ему это, и Грибоедов, взяв его за руку, сказал с глубокой горестью: "Прощай, брат Степан! Вряд ли мы с тобой увидимся!.." "К чему эти мысли? - возразил Бегичев. - Ты бывал и в сражениях, но Бог тебя миловал". "Я знаю персиян, - отвечал Грибоедов. - Аллаяр-хан мой личный враг, он меня уходит! Не подарит он мне заключенного с персиянами мира!"

Известие об убийстве Грибоедова сильно поразило Бегичева: он сразу поседел и никогда не мог утешиться, считая себя виновником гибели своего друга...

Граф Матвей Юрьевич Виелъгорский (Велеурский)

1794-1866

происходил из польского дворянского рода, утвердившегося на Волыни и, по всей вероятности, бывшего первоначально русским и православным. Отец его граф Юрии Михайлович был польским посланником в Петербурге, а затем перешел на русскую службу и дослужился до чина действительного тайного советника и звания сенатора. Матвей Юрьевич по матери был русским и поэтому православным.

На десятом году (11 янв. 1804 г.) он был записан на службу юнкером в Коллегию иностранных дел и через полгода уволен "в чужие края до окончания наук". 25 июня 1812 г. в 18 лет он поступил на действительную службу корнетом в 3-й украинский казачий полк.

Участие его в Отечественной войне ограничилось встречами с неприятелем при Мордах и Лосицах. В последнем деле ему удалось отличиться: будучи командирован со взводом на аванпосты, он был отрезан неприятелем и подвергся преследованию, но успел присоединиться к полку и не потерял при этом ни одного человека. 18 января 1813 г. Матвей Виельгорский за отличие был произведен в поручики. Состоя в корпусе генерал-майора Эссена, он участвовал в начале 1813 г. в изгнании неприятеля из русских пределов, после чего был прикомандирован к командующему кавалерийским корпусом генерал-адъютанту В. С. Трубецкому и 15 февраля назначен его адъютантом. Находясь безотлучно при князе, Виельгорский принимал участие в сражениях при Бауцене, Герлице, Дрездене и Лейпциге. За Гер-лиц он был награжден орденом св. Анны 4-й ст., а за Лейпциг переведен в Кавалергардский полк с оставлением адъютантом. По перенесении военных действий во Францию он участвовал в сражениях при Бриенне, Арси, Фершампенуазе и Париже. Во время войны 1815 г. Виельгорский находился при главной квартире.

2 декабря 1817 г. он был произведен в штабс-ротмистры, а 13 марта 1819 г. - в ротмистры. 18 января 1821 г. отчислен во фронт. Не пребывая к полку, 12 ноября того же года переведен подполковником в Псковский кирасирский полк, где назначен командиром дивизиона. 1 апреля 1826 г. он был уволен по болезни от службы полковником с мундиром.

В отставке Виельгорский был недолго и поступил в гражданскую службу, пожалован в звание камергера и вторично определился в Коллегию иностранных дел. 18 апреля 1831 г. произведен в статские советники. В 1833 г. Виельгорский был назначен вице-директором департамента хозяйственных и счетных дел министерства иностранных дел, а через год - директором того же департамента.

6 апреля 1835 г. он был произведен в действительные статские советники и пожалован в должность шталмейстера при великой княжне Марии Николаевне. Когда после выхода Марии Николаевны замуж для нее был образован двор, Матвею Юрьевичу повелено быть в должности шталмейстера ее двора.

В день коронации императора Александра II, 26 августа 1856 г., он был пожалован в обер-гофмейстеры. Затем ему повелено было состоять при вдовствующей императрице Александре Федоровне. По смерти ее он был назначен состоять при императрице Марии Александровне.

Вместе со своим братом Михаилом Юрьевичем, "гениальнейшим дилетантом", по выражению Р. Шумана, Матвей Юрьевич играл видную роль не только в придворной, но и в общественной жизни, и заслужил почетную известность как талантливый дилетант-меценат, покровитель ученых, литераторов, художников и в особенности музыкантов. Дом Виельгорских, по словам их внука М. А. Веневитинова, был "проводником в петербургское высшее общество артистов, композиторов и их произведений и, так сказать, академией музыкального вкуса". Оба брата собирали вокруг себя лучшие музыкальные силы столицы. Иностранные артисты прежде появления перед публикой выступали на музыкальных вечерах у Виельгорских. Такие предварительные испытания часто делались по поручению театрального начальства.

Матвей Юрьевич не только покровительствовал музыкантам, но и сам был талантливым музыкантом, унаследовав музыкальные способности от отца, одного из учредителей петербургского филармонического общества. Он играл на виолончели, сочинял пьесы для этого инструмента и в молодости хорошо пел. Он был учеником виолончелиста Адольфа Мейнгарда, и игру его многие считали артистической. "Матвей играет на виолончели так, как, должно быть, играют ангелы в концертах Господа Бога в раю", - говорит один современник. В доме Виельгорского собирался первый русский квартет, состоявший из автора народного гимна А. Ф. Львова, Мауера, Вильде и самого хозяина. Он выступал публично в любительских концертах, устраивавшихся в Дворянском собрании в благотворительных целях.

Граф был обладателем драгоценной виолончели работы Страдивариуса, которую он, шутя, называл своей женой. Впоследствии он со подарил известному виолончелисту К. Ю. Давыдову, восхитившись его игрой в бетховенском квартете. Передача инструмента новому владельцу произошла при торжественной обстановке во время концерта Давыдова в зале Дворянского собрания. Виельгорский, взойдя на эстраду, вручил свою драгоценность концертанту со словами: "Не нахожу никого достойнее получить мой Страдивариус, кроме вас". Слова эти были покрыты дружными аплодисментами публики. Матвей Юрьевич был одним из основателей и первых директоров Русского музыкального общества. Свою богатую библиотеку и инструменты Матвей Юрьевич завещал петербургской консерватории, основанной музыкальным обществом.

Кроме музыкантов покровительством графа пользовались и художники. До самой своей смерти он был вице-председателем Общества поощрения художников, чередуясь в этом звании с Прянишниковым. Обществу он был полезен своей близостью к председателям общества - герцогу Лейхтенбсргскому и великой княгине Марии Николаевне. Сталкиваясь постоянно с различными знаменитостями на поприще искусства и литературы, Матвей Юрьевич любил оставлять у себя воспоминания об этих встречах, и результатом этого был альбом, наполненный портретами и автографами знаменитых писателей, композиторов, музыкантов и певцов. Большинство портретов - гравюры, есть несколько акварелей известного портретиста Соколова; между прочим, Соколову принадлежат портреты Жуковского, Крылова, Брюллова и братьев Рубинштейн. Большинство портретов снабжено автографами.

Матвей Юрьевич умер в Ницце 21 февраля 1866 г., погребен в Петербурге, в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры.

Граф Николай Ильич Толстой

1795-1837

сын казанского губернатора и отец знаменитого писателя. Он приходился праправнуком видному сотруднику Петра Великого Петру Андреевичу Толстому, возведенному в графское достоинство в 1724 г.

В половине 1812 г. семнадцатилетний Толстой поступил корнетом в 3-й украинский казачий регулярный полк. Из формулярного списка о его службе видно, что почти весь заграничный поход 1813 г. он совершил в рядах действующей армии. В половине октября из Геттингена Николай Толстой был отправлен курьером в Петербург к военному министру "с нужными депешами". Возвращаясь из России обратно к армии, он в местечке Сент-Оби был захвачен французами в плен и пробыл в плену до взятия Парижа союзными войсками 19 марта 1814 г.

Семейное предание сохранило рассказ и память о преданном молодому графу крепостном его денщике, который при взятии в плен "спрятал себе в сапог деньги графа и за все время плена почти не разувался, чтобы не обнаружить их; этим он до того растер себе ногу, что нажил большую рану; зато, когда гр. Толстой был освобожден от плена русскими войсками, он мог жить в Париже не нуждаясь".

По возвращении в Россию в августе 1814 г. Николай Толстой был переведен штабс-ротмистром в Кавалергардский полк с назначением адъютантом к брату военного министра, своему родственнику по матери, князю А. И. Горчакову. В кавалергардах Толстой числился немногим более трех лет и 14 марта 1819 г. был уволен по болезни в отставку подполковником.

В 1822 г. он женился на княжне Марии Николаевне Волконской, единственной дочери генерал-аншефа князя Ник. Андр. Болконского, принесшей в род Толстых известное всему образованному миру родовое имение Волконских Ясная Поляна (Крапивенского уезда, в 15 верстах от Тулы).

После смерти отца Николай Толстой наследовал имение Никольско-Вяземское, находившееся в опеке за долги. На его попечении остались мать Пелагея Николаевна, впоследствии воспитавшая его сына Льва Николаевича. Николай Толстой выкупил отцовское имение, устроил его, выстроил там каменную церковь, привел также в порядок имения, полученные за женой.

Живя в Ясной Поляне, граф Н. И. Толстой деятельно занимался хозяйством, воспитывал четырех сыновей и дочь, был добрым, гуманным помещиком и особенно заботился о благосостоянии своих крестьян. "Однажды после долгой отлучки подъезжая к Ясной Поляне, - рассказывает один из внуков Николая Ильича, - и встретив нищего, он его остановил, расспросил и, узнав, что нищий из его деревни, велел ему сесть на козлы, и, приехав домой, сделал внушение своему приказчику за то, что хотя один его крестьянин нищенствует".

Счастливая семейная жизнь графа Толстого продолжалась недолго: в 1831 г. графиня Мария Николаевна умерла. Николай Ильич пережил жену всего на шесть лет. В 1837 г. он скоропостижно умер в Туле и погребен в семейном склепе в Качаковском приходе, к которому принадлежит сельцо Ясная Поляна.

По свидетельству одного из внуков, некоторые черты графа Н. И. Толстого и его жены графини Марии Николаевны изображены сыном их Львом Николаевичем в "Войне и мире" в лице Николая Ростова и княжны Марьи.

Гаврила Васильевич Бобоедов

1796-1872

из дворян Нижегородской губернии, сын титулярного советника. Воспитывался в московском университетском пансионе, где кончил курс математических наук у профессора Мячкова, так как готовился на службу в артиллерию (в которой служил и его отец).

Будучи еще пятнадцатилетним мальчиком, учеником университетского пансиона, он возымел желание участвовать добровольцем в Отечественной войне, но не получил позволения отца, который, несмотря на горькие слезы сына, увез его из Москвы. По окончании курса Гаврила Бобоедов приехал в Петербург для определения на службу и по совету приятеля отца поступил юнкером в кавалергарды 16 марта 1816 г. В 1825 г. он был уже ротмистром.

По рассказам Бобоедова, офицеры его времени делились на две группы: "служак" и "пользующихся светом". У "служак", к которым принадлежал и он, все было в казармах, где они знали каждого солдата. По окончании занятий собирались у кого-нибудь из товарищей провести время, поговорить и пошутить. Карт и вина совсем не было в ходу. Чаще всего собирались у Ланских, которых посещал и Бобоедов, "по застенчивости не посещавший светских гостиных". Жизнь "служак" отличалась патриархальной простотой, например, "играли в лапту с таким увлечением, что с удовольствием вспоминали об этих играх уже 70-летними стариками". Часто они читали вместе, и если попадалась книга юмористического содержания, то непременно приглашали на чтение сослуживца, отличавшегося смешливостью.

Большинство офицеров жили душа в душу и составляли как бы одну семью. Богатые помогали бедным. Бобоедов в особенности был дружен с братьями Шереметевыми (Сергеем и Петром), Р. Е. Гринвальдом, Павлом и Петром Ланскими и И. А. Фитингофом. Неравенство состояний не мешало дружбе, в которой "не было ни корысти, ни самолюбия, а все было просто и искренно". Например, Ланские и Бобоедов помогали Фитингофу, который был беден. За необыкновенное добродушие и простоту Фитингофа прозвали в кругу товарищей "простыней", и, как видно из переписки Бобоедова, он и Фитингоф называли друг друга Бобешкой и Фишкой.

Бобоедов сходился с людьми самых различных темпераментов; честь полка и службы были источником единения между самыми противоположными натурами. Насколько Гринвальд был человеком сдержанным и осторожным, настолько Фитингоф - "вспыльчив, хотя и добр до бесконечности". Но особенной горячностью характера отличался Петр Шереметев. И Бобоедов, человек ровного и спокойного характера, умел со всеми ладить. С Шереметевым, с которым при всем благородстве его души не всегда легко было ужиться, Бобоедов подолгу живал вместе и никогда не ссорился. "Я умел с ним ладить", - говорил он. Нередко он старался умерять вспыльчивость Шереметева, доходившего до безрассудства.

Во время летней стоянки в Новой Деревне раз пришлось им жить вместе. Бобоедов занимал помещение внизу, а Шереметев наверху. Как-то вечером, усталые от учений, они улеглись спать и с неудовольствием услышали под окнами пение. То проходила компания немцев-дачников с песнями и со смехом. Разбуженный и рассерженный Шереметев закричал в окно, чтоб прекратили пение, и, когда пение не прекратилось, схватил кувшин с водою и запустил в проходящую компанию. Немцы разбежались, но скоро снова раздались смех и пение, и Бобоедов тут же услыхал быстрые шаги по лестнице.

Ожидая недоброе, он сейчас же выбежал из избы и увидел Шереметева, одетого в одну рубашку, с колом в руке бегущего за немцами. Бобоедов бросился догонять товарища. Когда тот поравнялся с одним из немцев и замахнулся на него колом, Бобоедов закричал: "Петр Васильевич, как ты меня ушиб!" - и схватился за голову. Шереметев тотчас опомнился, бросил кол и кинулся к приятелю. "Что? Где?" - с испугом спрашивал он. Тогда только Бобоедов признался, что вовсе не был ушиблен, а проделал всю комедию для того, чтоб помешать приятелю сделать поступок, о котором пришлось бы впоследствии сожалеть. "Да что ты, Петр Васильевич, с ума сошел? Ведь ты наповал мог убить человека!" "А, так ты притворился, - возразил Шереметев. - Стоит из-за этих дураков... Так их и надо!.. Что они, черти, тут шляются по ночам!" Но потом Шереметев благодарил приятеля за эту своевременную услугу.

Великий князь Михаил Павлович очень любил "служак"-офицеров, между прочим и Бобоедова. Однако, присутствуя однажды на смотру и пропуская полк поэскадронно в карьер, Михаил Павлович увидел, что Бобоедов, командовавший эскадроном, упал с лошадью, которая споткнулась. Через него перескочили обе шеренги, и одна лошадь раздавила каску. Великий князь сказал: "Жаль мне Бобоедова; и люблю его, но все-таки для примера надо посадить его на гауптвахту". Бобоедов был отправлен на гауптвахту, но спустя несколько часов был освобожден по приказанию Михаила Павловича.

Заслуживает также внимания отношение Бобоедова к подчиненным. Он умел приобрести любовь эскадрона, которым командовал, и с простотой обращения соединял справедливость. Занимаясь как строевой, так и хозяйственной частью, он проверял пищу солдат, корм лошадей, причем многие субалтерн-офицеры разделяли этот труд, в особенности помогали обучению в манеже.

14 декабря Бобоедов находился в рядах полка на Дворцовой площади. Ночь он провел на Васильевском острове, а когда возвратился в казармы, то уже начались аресты (Анненкова и др.). За точное исполнение данного поручения он был награжден орденом св. Владимира 4-й ст.

Прослужив в Кавалергардском полку 13 лет, Бобоедов 27 октября 1829 г. вышел в отставку полковником с мундиром и поселился в поместье своем Ожгибовке. Причиною выхода в отставку были расстроенные дела имения. Великий князь Михаил Павлович не раз уговаривал Бобоедова остаться на службе и даже обещал со своей стороны материальную помощь.

Поселившись в деревне, Бобоедов не забывал своих товарищей по полку. Воспоминание о вместе проведенных днях было для него одним из лучших ... Во время разговоров о полковой жизни он оживлялся и как бы молодел. Из переписки его можно судить, насколько трогательны были эти отношения. Петр Шереметев писал ему в 1829 г. из-под Силистрии: "Поверь, что все, которые ко мне были хороши, мною не забудутся; на этот счет ты меня знаешь, и я не меняюсь" - и звал его в армию: "Выходи в армию, теперь послужить случай будет". Фитингоф в январе 1834 г. пишет Бобоедову: "Мы все те же истинные друзья, которыми были - живали в одной комнате, делили радость и печаль... Пришли сына ко мне, когда вырастет; он во мне найдет истинного друга, и я полюблю его, как родного"...

Судьба привела свидеться старым товарищам в 1851 г. во время празднования 25-летнего юбилея шефства императрицы Александры Федоровны. Очевидец рассказывает, что встреча Бобоедова с Фитингофом произвела на всех глубокое впечатление. Их "нельзя было оторвать одного от другого при взаимных объятиях и поцелуях".

Не забывали Бобоедова и нижние чины. Когда он был в отставке, к нему являлись нижние чины Кавалергардского полка также в отставке или отпущенные на побывку домой. "Никогда не забуду, - замечает очевидец, - их разговоров - воспоминаний прошлого, в которых чувствовалась искренность и взаимная любовь между начальником и рядовыми солдатами".

В свободное от хозяйственных занятий время Бобоедов занимался чтением. Он любил читать путешествия или исторические книги, преимущественно сочинения, относящиеся до Отечественной войны; с особенным чувством глубокой преданности относился к памяти императора Александра I, а равно и государя Николая Павловича.

Но главные занятия Бобоедова во время отставки были посвящены сельскому хозяйству. Улучшение быта крестьян составляло его заботу; он ввел много преобразований, гуманных и редких, вызвавших неудовольствие со стороны соседей-помещиков. Бобоедов старался поддерживать крестьян как нравственно, так и материально чем только мог - "больных лечил, сам навещал, подолгу разговаривал с каждым из них, равно и престарелых". Он часто говорил: "Когда мужик будет зажиточен, домовит, хороший семьянин, то будет и хороший работник, а барину будет хорошо и покойно при нем житься". В народе, у стариков, сохранилась самая добрая память о нем. По словам их, "Гаврила Васильевич был добрый, честный барин; а нам было жить у него, как у Христа за пазухой". Бобоедов был религиозный человек, имел попечение о храме в Ожгибовке, выстроенном его отцом, и помогал церковнослужителям...

На упомянутом праздновании в Петербурге юбилея, несмотря на протекшие после отставки Бобоедова 20 лет, государь заметил его и подозвал к себе. Когда обрадованный Бобоедов побежал к государю, то последний остановил его, сказав: "Не бегай, не бегай, Бобоедов, - твои ноги отвыкли от ботфорт!" Когда Бобоедов подошел, государь милостиво подал ему руку и сказал: "Каков лейб-эскадрон, которым ты командовал во время коронации!" Затем, расспросив его о жизни и семье и узнав, что у него два сына, которых он желает определить в Школу, чтоб они впоследствии могли выйти в один из гвардейских пехотных полков, государь сказал: "Я бы желал, чтобы сыновья служили в тех же полках, где служили их отцы". На это Бобоедов отвечал, что и сам желал бы того же, но не имеет средств. Государь обещал все устроить. Но императора Николая Павловича уже не было в живых, когда сыновья Бобоедова вышли в офицеры...

11 февраля 1872 г. Гаврила Васильевич скончался и погребен при церкви с. Ожгибовки. До последних дней жизни лучшими его воспоминаниями остались полковая жизнь и его товарищи.

Пимен Николаевич Арапов 3-й

1796-1861

сын секунд-майора. Родители его, богатые помещики Пензенской и Саратовской губерний, имели возможность дать ему хорошее воспитание и образование.

Воспитание, полученное Пименом Араповым, способствовало развитию в нем художественного вкуса и склонности к литературе. Он обучался сначала в московском пансионе литератора В. В. Измайлова, затем в благородном пансионе при Московском университете и в самом университете по словесному отделению.

6 октября 1814 г. он поступил на службу в Преображенский полк. В июле 1818 г. переведен в Кавалергардский полк, прослужил два года и за болезнью уволен от службы штабс-ротмистром. 20 сентября 1821 г. определен чиновником особых поручений к министру внутренних дел с переименованием в титулярные советники. После многолетних трудов по различным ведомствам в конце 1854 г. был назначен чиновником особых поручений при министре двора и в августе 1856 г. произведен в действительные статские советники.

Известность П. Н. Арапова основана на его литературных заслугах как "первого летописца русского театра". Еще в юности он был большим поклонником театрального искусства, и известный актер Дмитревский рекомендовал его А. А, Шаховскому и П. А. Катенину "как страстного к декламации юношу". Арапов сошелся очень близко с Катениным на службе в Преображенском полку, и почвой для их сближения были театр и искусство. Литературную карьеру свою Арапов начал в 1810 г. повестью, переведенной с немецкого, "Тильзитский мир". Это произведение было напечатано в "Вестнике Европы" Измайлова, где он помещал также и свои "Московские записки". В журналах же Измайлова "Благонамеренный" и "Сын Отечества" Арапов помещал "политические и иные статьи". Тогда же он начал заниматься переводами и составлением оригинальных пьес для театра и вошел в близкие отношения с Шаховским и Загоскиным, участвовал в домашних спектаклях.

С 20-х годов он окончательно посвятил себя театру. Всех пьес, написанных им, приблизительно около 40, но только часть их напечатана. Некоторые водевили его пользовались успехом на сцене, как, например, "Медведь и Паша", "Секретарь и повар", "Чертов колпачок", написанный им для В. Н. Асенковой. Из ненапечатанных пьес успех имели "Вертеп", "Демьянова уха", "Пикасьет", "Волшебное стекло". Последним драматическим произведением Арапова был водевиль "Лизанька", с музыкою князя Одоевского, написанный для Сандуновой, но успеха не имел.

В1830 г. П. Арапов вместе с Д. Новиковым издал литературно-музыкальный альбом "Радуга". В 50-х годах вместе с художником Раппольтом издал большой "иллюстрированный историко-биографический драматический альбом, с 20 портретами артистов, в котором помещена и пьеса самого Арапова "Квартира в московской гостинице".

В конце 50-х годов Арапов, путешествуя за границею, присылал "Путевые заметки" (заключавшие главным образом театральные сведения) в "Северную пчелу". В Париже он издал "Драматический букет" - собрание портретов актрис и танцовщиц петербургского театра и два больших листа портретов актеров александрийской сцены.

В 1862 г., уже по смерти П. Н. Арапова, вышла его "Летопись русского театра". Летопись доведена до ноября 1825 г. "Летопись до сих пор остается ценной справочной книгой, - говорит Венгеров, - читатель не найдет тут чего-либо обобщающего, не найдет широкой картины хода развития нашего театра, но скелет событий, факты и детали собраны со знанием дела и тщанием". Относительно прочих произведений Арапова Венгеров замечает: "Драматические произведения Арапова слабы. Это все водевили с самой примитивной интригой и разные pieces d'occasion (Пьесы по случаю (фр.)) вроде "Репетиции на станции", написанной в виде сюрприза московскому генерал-губернатору князю Голицыну).

В частной жизни Пимен Николаевич был "домосед и хлебосол в полном смысле этого слова". Материальные средства его были довольно значительны и давали возможность жить на широкую ногу.

Умер П. Н. Арапов 23 марта 1861 г. и погребен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.

Петр Петрович Ланской

1799- 1877

был младшим из четырех братьев, одновременно служивших в кавалергардах. Получив домашнее образование, он поступил юнкером в полк в 1818 г. Всю свою службу, до чина полковника включительно, он провел в Кавалергардском полку.

Ревностной и образцовой службой он удостоился милостивого расположения императора Николая I, который неожиданно для всех и для самого Ланского назначил его в апреле 1834 г. флигель-адъютантом. В октябре 1843 г. Ланской произведен в генерал-майоры с назначением состоять при гв. кирасирской дивизии, через полгода был назначен командующим лб.-гв. Конным полком и еще через два года утвержден командиром. Вскоре за тем назначен в свиту Его Величества с оставлением командиром.

Привязанность его к кавалергардской семье была так велика, что, несмотря на отменную царскую милость, ему было тяжело надеть конногвардейскую форму, являвшую в ту пору особые, отличные от кавалергардской, традиции. Дело в том, что в Конном полку со времен Анны Иоанновны держались немецкие традиции, в Кавалергардском же под влиянием Екатерины II пробудилось русское самосознание. По счастью, почти одновременно с Ланским его товарищ и лучший друг барон И. А. Фитингоф получил родной полк, и они дали друг другу слово приложить все старания к уничтожению постоянного антагонизма, что им отчасти и удалось. Через несколько лет командования Ланского сложилась уже поговорка, что он принял от Эссена регимент, а сдал графу Ламберту полк.

Его строгое отношение к службе и цельность характера способны были порождать недовольство между подчиненными, но все единогласно признавали в нем и высоко ценили редкую справедливость и нелицеприятие. Следующий факт служит лучшим тому доказательством: в Конном полку открылась вакансия полкового адъютанта; при всем известном благоволении императора Николая Павловича к своему шефскому полку это считалось верным обеспечением вензелей, и честолюбцы пустили в ход все интриги, чтобы добиться этого назначения. В течение полугода эту должность примерно исправлял Альбединский, и Ланской, считая его вполне достойным офицером, решился утвердить его полковым адъютантом. Альбединский имел очень мало средств и никакой протекции. Кружок богачей-аристократов имел своего кандидата - Черткова, сильного своими связями, и всячески агитировал, чтобы сломить твердое решение командира полка.

Однажды, во время приема с глазу на глаз, государь, любивший входить в разные подробности, спросил Ланского: "У тебя очищается адъютантская вакансия?" - "Так точно, Ваше Величество". - "Я слышал, ты избираешь Черткова?" "Ваше Величество! Должен ли я считать этот вопрос изъявлением вашего желания?" - почтительно спросил Ланской. - "Это почему?" - "Потому что оно для всякого становится законом, и только в силу его я имею право обидеть офицера". "Нет, Ланской, всегда поступай по совести. Тебе это ближе и лучше знать, - ответил государь и, милостиво потрепав его по плечу, уже с легкой усмешкой добавил: - Взялся поинтриговать, и не выгорело, а тебе за правду - большое спасибо! Я люблю, чтобы мне так служили".

Благосклонность императора отзывалась и на его частной жизни. Когда в 1844 г. Петр Петрович Ланской женился на Наталье Николаевне Гончаровой, вдове Пушкина, Николай I, взявший осиротелую семью поэта под свое высокое покровительство, отнесся очень сочувственно к этому браку и сам вызвался быть посаженым отцом. Но невеста настояла, чтобы свадьба совершилась как можно скромнее; сопровождаемые самыми близкими родственниками, они пешком отправились в Стрельнинскую церковь и там обвенчались. Поэтому Ланскому не пришлось воспользоваться выпадавшей ему почестью. Государь понял и оценил мотивы этого решения, прислал новобрачной брильянтовый фермуар в подарок, велев при этом передать, что от будущего кумовства не дозволит так отделаться; и в самом деле, год спустя, когда у них родилась старшая дочь Александра, государь лично приехал в Стрельну для ее крестин.

В день освящения полкового Благовещенского собора (6 апр. 1849 г.), постройкой которого Николай Павлович живо интересовался, Ланской был назначен генерал-адъютантом и получил право быть погребенным в самой церкви. Одно место предназначалось князю А. Ф. Орлову, заложившему первый камень, другое -- П. П. Ланскому как полковому командиру, при котором церковь была освящена. Сын князя Орлова воспользовался для покойного этой привилегией, а Ланской сам отказался от нее: пережив обожаемую жену, он заблаговременно приготовил себе место рядом с нею в Александро-Невской лавре.

Прокомандовав Конным полком девять лет, Ланской был произведен 6 декабря 1853 г. в генерал-лейтенанты, и при сдаче полка ему сохранен мундир.

В самый разгар Крымской войны он был командирован в Вятскую губернию для сформирования ополчения. Пожертвования лились щедрой рукой, и по распущении ополчения (заключение мира остановило вятское ополчение на пути в Крым) в безотчетном ведении П. П. Ланского оказался капитал, достигавший 100 тыс. руб. Этот избыток был единственным примером во всей обширной России. При докладе императору Александру II Ланской заявил об остатке, испрашивая указание, куда представить эти деньги. Государь весьма удивился, спросил, как поступили в других губерниях, и, удостоверившись в исключительности факта, промолвил: "Так ты один возвратил их, Ланской! Да, с тобою иначе и быть не могло" - и приказал всю сумму передать военному министру Сухозанету; затем она быстро испарилась по разным инстанциям.

Вскоре после этого случая, в день коронации 26 августа 1856 г., Ланской был назначен начальником 1-й гв. кавалерийской дивизии и оставался в этой должности до апреля 1861 г., когда расстроенное здоровье жены вынудило его взять годовой отпуск, с отчислением в свиту, чтобы увезти жену за границу.

С этого времени деятельность его переходит из фронтовой в административную сферу: в ноябре 1864 г. он назначен председателем высочайше учрежденной в Петербурге следственной (о петербургских поджогах) комиссии и в апреле 1865 г. на время отсутствия петербургского генерал-губернатора для сопровождения государя за границу назначен исправлять эту должность...

П. П. Ланской оставил после себя трех дочерей, вышедших замуж за кавалергардов. Вес внуки Петра Петровича служили в рядах кавалергардов, являясь последними отпрысками, по женской линии, еще в начале столетия столь многочисленного рода Ланских.

Граф Павел Карлович Ферзен,

1800-1884

принадлежал к шведскому роду, перешедшему в русское подданство после завоевания прибалтийских провинций Петром Великим. Первоначальное образование получил в доме родителей, а затем поступил в Пажеский корпус. По окончании здесь курса в декабре 1819 г. он был переведен в Кавалергардский полк.

Лето 1829 г. было памятным в жизни графа Ферзена: он увез, без согласия родителей, графиню Ольгу Строганову и повенчался с нею тайно в церкви с. Александровки, близ мызы Таицы. Графиня С. В. Строганова прислала к командиру полка графу Апраксину зятя своего генерал-майора Строганова, который объявил "согласие ее на сей брак, привез письмо от гр. Строгановой к дочери, в котором она, изъявляя ей свое прощение, приглашала ее с гр. Ферзеном к себе. А после, - доносил Апраксин, - и я получил от нее письменное дозволение на сей брак, которое и представлено мною к в. пр-ву, а как оно написано было задним числом, то из сего и должно заключить, что гр. Строганова сама имела желание скрыть сие происшествие; но, не принимая сего в оправдание поступка шт.-ротмистра гр. Ферзена и бывших свидетелями его брака ротмистров Ланского 1-го, Бреверна и Соломирского, представляю участь их на благорассмотрение высшего начальства".

За этот поступок по высочайшему повелению Ферзен был предан военному суду и тем же чином переведен сначала в свеаборгский гарнизонный батальон, а затем в Киевский гусарский полк.

9 ноября 1830 г. он уже снова в гвардии, в Кирасирском полку, с которым принял участие в польской войне. Через год граф Ферзен удостоился высочайшей милости - перевода в Кавалергардский полк. За взятие Варшавы он, кроме того, получил орден св. Владимира 4-й ст. с бантом. В декабре 1833 г. Ферзен за болезнью уволен от службы полковником с мундиром.

Через три года он был назначен чиновником для особых поручений при министре двора с причислением к кабинету Его Величества. Формуляр графа П. К. Ферзена перечисляет длинный ряд почетных назначений и наград, которых он был удостоен в течение своей службы по министерству двора.

Блестящая карьера Павла Карловича неожиданно была им погублена зимою 1870 г., когда на царской охоте его роковым выстрелом был убит егермейстер В. А. Скарятин.

Для исследования дела высочайше назначена была комиссия под председательством В. В. Зиновьева. Комиссия пришла к убеждению, что "Скарятин убит на охоте выстрелом из ружья гр. Ферзена разрывною пулею в то время, когда он проходил в 14 шагах от последнего, причем гр. Ферзен немедленно сознал в себе, что убил Скарятина..."

25 января 1871 г. на донесении следственной комиссии государь начертал нижеследующую резолюцию: "Усматривая из дела, что смерть егермейстера Скарятина произошла от случайного выстрела гр. Ферзена, и признавая последнего виновным в позднем сознании, я, во внимание к более пятидесятилетней службе, вменяю ему в наказание настоящее увольнение его от службы. За сим считать дело конченым".

Александр Павлович Чоглоков

1801-1873

из дворян Петербургской губернии, принадлежал к известному роду Чоглоковых, происходившему от выходца из Чехии Чоглика Пруша, и был сыном генерал-лейтенанта, одного из участников Отечественной войны. Александр получил домашнее образование под руководством гувернера-швейцарца.

31 января 1820 г. он поступил юнкером в Кавалергардский полк. Спустя 10 лет, уже ротмистром, назначен адъютантом к командиру полка графу Апраксину. Принимал участие в польских событиях 1831 г. и награжден орденом св. Владимира 4-й ст. с бантом.

12 апреля 1840 г. А. П. Чоглоков был уволен в отставку полковником с мундиром. В 1842 г. он был избран шлиссельбургским предводителем дворянства, коим и служил восемь трехлетий без перерывов (по 1866 г.), причем пожалован чинами статского советника (в 1848 г.) и действительного статского советника (в 1854 г.).

По семейному преданию, Александр Чоглоков был "красив, строен, всегда весел и остроумен, у женщин имел большой успех, прекрасно ездил верхом, имел отличных лошадей, верховых и упряжных, и прекрасные выезды - был, одним словом, блестящим офицером. Царской фамилией он был всегда отличаем как прекрасный танцор, приглашаем на все балы, как придворные, так и большого света".

Шутки были в моде в 30-х годах, и Чоглоков проделывал их немало, но они были всегда безобидные. Он, например, раз по всей Старой Деревне в полной форме, при кирасе и каске, проскакал на корове, которая, конечно, от испуга пала, но хозяин был щедро за нее вознагражден. В другой раз где-то на балу он проделал фарс со строгой старухой Мятлевой, и та на него не рассердилась, а лишь потрепала за ухо. Лучшие его друзья были граф Д. Н. Шереметев, братья Кожины, Бутурлины, Кологривов, а всех ближе А. А. Жерве. Александр был участником всех фарсов Вадковского, этого легендарного шалуна. Впоследствии участвовал в так называемых "похоронах Гринвальда", когда некоторые офицеры полка, недовольные им, наняли большой катер, поставили пустой гроб, накрыли черным покровом и поехали с похоронным пением по Неве мимо Елагинского дворца. Конечно, все это наделало большой переполох...

Чоглокову однажды удалось уберечь государя Николая Павловича и государыню Александру Федоровну от угрожавшей им опасности. Это было в Петергофе в июльские праздники, вечером, на иллюминации. В качестве дежурного адъютанта графа Апраксина Чоглоков ехал впереди царской линейки; по какой-то оплошности или недосмотру лошади были не взнузданы; кучер это заметил и сказал Чоглокову, который, обернувшись, поставил свою лошадь поперек и обеими руками схватил уже бесившихся лошадей за ноздри, пока не подоспели конюхи и не взнуздали лошадей. За это он был удостоен от государыни подарком ценного перстня.

В последние годы Александр Павлович Чоглоков любил окружать себя даровитыми артистами всех родов искусства, но в особенности принимал с удовольствием знаменитых итальянских певцов и французскую труппу Михайловского театра. У себя в Колтушах держал театр и цирк, был большой гастроном, давал обеды не более как на 12 персон, держал французских поваров, нередко поступавших от него к высочайшему двору. Вина не пил и не любил, чтоб у него много пили, но к столу, однако, всегда подавались лучшие вина. Вообще, жил роскошно и элегантно. В течение более десяти лет имел счастье принимать на охотах в имении Колтуши государя Александра Николаевича.

От придворных званий всегда отказывался, считая более лестным быть осчастливленным посещением царя в качестве простого смертного; но когда сын его Александр, совершенно еще молодым человеком, был пожалован камер-юнкером, то был польщен.

Павел Николаевич Демидов 1-й

1798-1840

сын тайного советника. Будучи 14 лет от роду, 1 августа 1812 г. поступил юнкером в егерский полк московского ополчения и 26 августа за Бородино произведен в прапорщики. 1 сентября 1814 г. Павел Демидов назначен в свиту по квартирмейстерской части. В следующем году командирован в главную квартиру и находился на смотру при Вертю. Затем служил в оккупационном корпусе графа Воронцова, Тверском драгунском полку, Елизаветградском гусарском полку и в 1819 г. произведен в штабс-ротмистры. В феврале 1820 г. назначен адъютантом к московскому генерал-губернатору князю Д. В. Голицыну, 11 января 1822 г. переведен в Кавалергардский полк с оставлением адъютантом, 25 июня 1826 г. произведен в ротмистры, а 27 декабря того же года уволен для определения по статским делам с переименованием в коллежские советники.

Павел Демидов ознаменовал свою жизнь такими щедрыми пожертвованиями, каких немного встречается в летописях русского благотворения. Вот список важнейших его пожертвований: на 100 тыс. руб. военных снарядов из собственных его заводов во время Турецкой войны 1829 г.; 625 тыс. руб. в пользу вдов и сирот забалканских воинов; 50 тыс. руб. в пользу семейств, пострадавших от холеры в 1831 г. в Москве; имение Студеней, Московской губернии в пользу богоугодных заведений; 75 тыс. руб. в пользу Патриотического института в 1834 г.

16 марта 1831 г. П. Н. Демидов был назначен курским губернатором с производством в статские советники, а вскоре произведен в действительные статские советники. Он пробыл губернатором три года (до апреля 1834 г.), когда по расстроенному здоровью причислен к министерству внутренних дел и пожалован в должность егермейстера. О деятельности его как губернатора имеется такой отзыв современников: "Демидов не был деловым губернатором, но, как человек очень богатый, жил в Курске роскошно и давал бесконечные балы и обеды"; он платил от себя большие деньги курским чиновникам, чтобы они не брали взяток.

П. Н. Демидов в течение девяти лет вносил в день рождения наследника престола Александра Николаевича по 20 тыс. руб. в Академию наук на награды за лучшие по разным частям сочинения в России и по 5 тыс. руб. на издание увенчанных академией рукописных творений; они получили название "демидовских премий". Таким образом Демидовым было внесено 225 тыс. руб. Он же учредил в Петербурге детскую больницу, на которую вместе с братом внес особый капитал.

Павел Николаевич владел совместно с братом большим состоянием, оставшимся ему от отца, имел на Урале около 1 млн. десятин с 15 тысячами душ, с железными и медными заводами (Нижне-Тагильский горный округ) и несколько домов "в разных губерниях".

Гоголь избегал знакомств с "аристократами", в том числе и с Демидовым, но когда ему удалось, как он сам пишет в письме к Демидову, "услышать лично из уст ваших просвещенный образ ваших суждений - и глубокое знание России, редкое в государственном человеке, и ваш твердый, верный взгляд на вещи, неужели я буду так глуп и ими не воспользуюсь? Нет, во что бы ни стало я должен вас видеть".