|
II. Сиротка Даша.
Еще одна такая победа – и у моей королевы не будет армии!
Так воскликнул герцог Кембриджский, племянник английской королевы, обозревая поле сражения на реке Альме. Верхом на своем боевом коне этот известны полководец со злобою на сердце окидывал взглядом необозримые поля у реки Альмы, усеянные словно яркими цветами трупами англичан в красных мундирах. [13]
Союзники победили! Но во что вскочила им эта победа?
Наша пехота, малочисленная в сравнении с союзными войсками, и далеко уступающая им своим вооружением, шаг за шагом отстаивала каждую пядь своей родной земли.
Не будем говорить о подробностях этого дела, так как цель этой книжки совсем иная, но только упомянем, что альминское дело стоило нам более 5,000 человек, выбывших из строя, убитыми и ранеными, а союзникам обошлась потеря в 4,000 человек.
Сравнительно малую потерю неприятеля можно объяснить тем, что их с артиллерией было вдвое больше, чем нас, следовательно, нашим войскам (приходилось нашему солдату бороться одному против двоих) надо было бы потерять 8,000 или им две с половиной, а потери наши почти одинаковы.
Много отличились в этой битые полки: Тарутинский, Бородинский, Владимирский и Казанский, Минский и Московский, действовавшие своим фронтом с таким мужеством, выше какого и ожидать было невозможно. Много способствовали своим примером и их храбрые начальники. Так, например, у генерала Горчакова 2-го, [14] бывшего всегда впереди, было убито подряд две лошади, и у самого его шинель была вся прострелена. Много было убито наших полковников, капитанов, а также офицеров, дравшихся в рядах со своими солдатами как львы. Много пострадала и наша артиллерия, у которой перебита была вся прислуга и лошади, и солдаты на себе вывозили орудия.
В самом начале этого знаменитого сражения рано утром из Севастополя двигалась небольшая лошаденка, по бокам которой висели две корзины, из которых выглядывали: бочонок, горлышки бутылок и еще какие-то свертки. На этой же лошадке верхом ехал довольно красивый мальчик в белой фуражке, в матросском бушлатике, надетом, очевидно, с чужого плеча, так как он был широк для него, и в штанах из толстого солдатского сукна, вправленных в высокие голенища сапог. Вдали слышен был грохот начинающегося боя, и на горизонте подымались клубы не то облаков, не то дыма. По дороге его нагоняли конные и пешие войска, спешившие на Альму к месту побоища. Держась края дороги, [15] мальчик будто не замечал их, задумчиво устремив свои голубые, светящиеся добротою и далеко не детским умом глаза в морскую даль, в которой виднелся темный лес мачт вражеского флота.
- Гляди, ребята! – острили пехотинцы, глядя на ехавшего матросика, - морская кавалерия в Арьергарде!
Мальчик не отвечал ничего и только с добродушным любопытством оглядывал загорелые лица усачей пехотинцев.
То шли мимо его герои Олтеницы и Четаки, смуглые от южного солнца с подобранными за пояс шинелями и с касками на головах.
И шли они, подымая ногами целые тучи пыли, батальон за батальоном, шелестя в воздухе своими простреленными в прежних боях знаменами и жолнерными значками. Ехали впереди их, покачиваясь слегка на своих седлах, командиры, давно уже покинувшие вои семейства, среди которых им было так хорошо.
- Здравия желаем, Ваше превосходительство» - слышится где-то далеко позади, и этот возглас, сопровождаемый грохотом барабанов и звуками музыки, становится все ближе и ближе. [16]
- Здорово, молодцы! – послышался позади мальчика чей-то мощный возглас.
Снова раздалось громкое «здравие желаем». Татарская лошаденка под матросиком испугалась и, шарахнувшись в сторону, чуть не угодила в канаву со своим всадником. Мальчик поспешил соскочить на землю и отвести ее в сторону. И было вовремя: мимо его пронесся вскачь седой генерал в сопровождении многочисленной свиты. Он узнал его. То был главнокомандующий князь Меньшиков.
Вот и место битвы.
Мальчик невольно остановился и загляделся на невиданное им до сей поры зрелище. Вдали на огромном пространстве, переполненном дымом, грохотали орудия, и трещала ружейная перестрелка. Казалось, что это был огромный котел, на котором все кипело. Лицо мальчика побледнело, и сердце его забилось под серым матросским бушлатом. Он видел среди дыма массы людей, конных и пеших, устремлявшихся с бешеной отвагой друг на друга. Соседние высоты тоже дымились, изрыгая из своих орудий кучи ядер. [17]
- О, Боже, - прошептал он, - сколько страданий.
Вдруг слышит он, что-то с шумом пронеслось над его головою и угодило прямо в ствол какого-то дерева, переломило его верхушку и затем плюхнулось в траву.
- Бомба, братцы, бомба! – слышались голоса, и несколько идущих людей бросились в стороны.
- Бомба! – подумал мальчуган, соскочив с лошади.
Но не успел он схватиться за уздцы, как раздался оглушительный взрыв, и он услышал, как мимо его ушей прожужжало несколько осколков, не причинив ему, между прочим, никакого вреда.
- Тут опасно, - подумал он, удерживая испугавшуюся лошадь. – Надо бы подальше куда-нибудь.
Взяв лошадь за уздечку, он повел ее назад.
- Ох, братцы, - послышался чей-то стонущий голос.
- Ишь ведь, зацепила-таки, - бормотали солдаты, проходя мимо.
В другом месте снова послышался стон. Видно зацепило не одного, а двоих, а может и больше. [18]
- Братцы! – заговорил вдруг мальчик, очутившись около раненного. – Отнесите их вон туда. Ради Бога прошу вас!
В голосе его и в прекрасных глазах было столько мольбы, что несколько человек поспешили поднять раненых и отнести под куст, где мальчик с лихорадочной торопливостью привязывал уже свою коняку.
- Что ты хочешь делать с ними? – спросил один из солдат, помогая поудобнее положить раненого.
- Идите с Богом, я уж как-нибудь сама… Сам управлюсь, - поправился вдруг мальчик, заметно смутившись.
Солдаты не заметили этой легкой ошибки и. взвалив на плечи ружья, пошли догонять свою роту.
Снять с лошади корзину, вынуть из нее бочонок и небрежно бросить на траву, затем вынуть свертки было делом одной минуты. Один из раненых все еще стонал, а другой уже лишился чувств.
- Не умер ли он? – подумал матросик, заметив. что затылок последнего был в крови.
Надо было непременно привести его в чувство. Быстро сняв свой бушлат и засучив выше локтя рукава, мальчик [19] вынул из корзины кувшин с водой и чашку. Откупорив пробку кувшина, налил в нее воды и начал быстро промывать рану.
К радости мальчика осколок содрал только кожу с волосами, не повредив черепа, и поэтому рана не была опасна, и явилась надежда, что солдат будет жив. Обложив голову его корпией и умело перевязав ее бинтами, этот молодой фельдшер, поспешно нацедив в стакан спирту. влил несколько капель ему в рот.
- Жив! Ну хорошо… Теперь перейдем к другому… Где у тебя задело? – обратился он ко второму раненому.
- Ох! Вот тут, - стонал он, указывая на правый бок, - Страсть как садануло… Дыхнуть даже трудно…
- Сейчас… Повернись – вот так.
Нужно было снять мундир.
Но как же его снять, если человек шевельнуться не может. Вопрос разрешился, впрочем, скоро и, не долго думая, мальчуган взял в руки нож, не жалея казенного мундира, распорол его там, где было необходимо, и разрезал белье.
- Ишь, как течет, и [20] не остановить… - бормотал мальчик, причем его красивое, с женским профилем лицо сделалось озабоченным. – Потерпи, земляк, я сейчас промою, а потом корпию туда воткну.
Опять началась работа. Нежные белые руки деятельно и торопливо обмывали рану, причем ворот сорочки у мальчика расстегнулся, чего тот не заметил, но зато получивший облегчение раненый заметил белую девичью грудь.
- Ох, матушка! – заговорил солдат после сделанной ему перевязки, - спасибо тебе… Это Ангела послал Господь на утеху нашу.
- Ты можешь встать теперь? – спросил «мальчик», со смущенным видом застегивая ворот рубашки.
- Трудно, но попробую.
- Ты выпей немного водки… Бодрее будешь. У тебя немного кожу содрало с мясом и крови порядочно вышло… Дойдешь до лазарета, там доктор все как рукой сымет.
Говоря это, мальчик или, как читатель догадался, девушка, налив чарку, поднесла ее к своему пациенту. Солдат, выпив, почувствовал себя бодрее и, хотя с трудом поднялся на ноги. [21]
- Спасибо тебе, благодарю…- говорил он, глядя на свою избавительницу со слезами на глазах, - не ты бы, я, может быть, и кровью истек… Скажи мне, за кого Бога молить, чье имя поминать?
- Коли пойдешь и увидишь, что несут раненых, посылай прямо сюда, - проговорила девушка, избегая прямого ответа.
Но солдат неотступно просил сказать ему свое имя.
- Дарья, - сказала она наконец, - Но только, ради Бога, не говори никому, что я не мужчина…
- Исполню твою волю. Никому не скажу. Но пока жив буду, не забуду в молитвах моих…
И солдат, опираясь на ружье, с легким стоном поплелся к перевязочному пункту. Дарья, приняв меры, чтобы не узнали ее пола, снова наклонилась над раненым с перевязанной головой. Затем, успокоив его, она снова обратила внимание на все более и более усиливающееся побоище. Она глядела на то, как вдали куча всадников в красных мундирах (английская кавалерия) врезалась в колонну [22] серых пехотинцев. И как пехотное каре, задымившись от сильных залпов, отразила от себя этот натиск. Ее это не интересовало. Она видела только одно, что масса раненых, которых или несли на носилках, или они сами кое-как брели, двигалась все стороною, помимо избранного ею перевязочного пункта.
- Не на пути я встала! – подумала она сокрушенно. – Мне следовало взять левее… Но как же этого я оставлю?
Вот видит она: двое солдат с касками, сдвинутыми со лба на затылок, тащат на ружьях раненого.
- Сюда! Сюда! – крикнула Дарья, махая своей белой фуражкой.
Солдаты не слышали и продолжали свой путь. Дарья побежала к ним.
- Вон туда несите, туда, - кричала она, еле переводя дух от быстрого бега.
- Нешто там дохтур? – осведомился один из несших.
- Да, да, там… несите скорее!
Солдаты последовали за нею, и опять началась у Дарьи работа.
Вскоре и все заприметили у того кустика клячонку худую, а около мальчика в белой фуражке, разложившего [23] вокруг себя свою нехитрую аптечку, и поползло, да заковыляло туда со всех сторон изувеченное, да порубленное вражескими саблями наше воинство.
С засученными по локоть рукавами, с разгоревшимися от хлопот и жары красивым лицом хлопотал проворный мальчишка, суетясь среди более и более прибывавших страдальцев. Без устали перевязывал он горячие раны, нацеживал из бочонка чарку вина и подносил к запекшимся губам раненого.
Изумленно глядели на него суровые усачи гренадеры, и каждый, глядя на колыхавшуюся под его рубашкой высокую грудь и откидывающуюся по временам от усталости прекрасную головку, угадывал в нем что-то женское.
- А то Господь Ангела послал с престола своего нам на утешение, - говорили они.
Но кто была эта, принявшая на себя такой, по-видимому, непосильный труд, и перед подвигом которой могло бы преклониться все человечество?
В Севастополе, в так называемой Сухой Балке, в ветхой небольшой лачужке жила эта девочка, известная каждому городскому жителю под именем сиротки Даши. [24]
С малых лет лишилась она отца, черноморского моряка, и матери, после которых лачужка эта досталась ей по наследству. Росла и хорошела Даша под попечением жен матросских, а, выросши, она брала на себя посильную работу на офицеров и на «дядюшек», как она называла старых сослуживцев своего покойного отца.
Кто знает, может быть, и весь век прожила бы Даша в своем уединенном домике за вечным своим шитьем, да штопаньем, может быть и замуж бы вышла за какого-нибудь матроса, и никто бы не знал о существовании Дарьи Александровой.
До той поры жила она под общими попечениями довольно счастливо и ни за что не променяла бы своей лачуги даже на палаты белокаменные, но вот пронеслась весть о приближении врагов, и словно со дна моря вырос целый лес мачт союзного флота!
И узнав, что ее «дядюшки», т. е. весь гарнизон и морские команды получили приказ выступать на защиту Севастополя, Даша почувствовала, что и в ней забилось отцовское наследие – богатырское сердце Черноморца. [25]
Захотелось и ей послужить святому делу, но… На что может быть пригодна она, полуразвившаяся девушка? Ведь не из пушек же ей палить и на врага со штыком идти? И видно внушил ей Господь мысль великую. Не долго думая, бросила она избенку отцовскую, продала всю свою рухлядь, а на вырученные деньги купила старую клячу, да бочонок спирта, нащипала корпии, сколько могла и наполнила ею две корзины. В аптеке накупила разных примочек, мазей, пластырей и других необходимых лекарств, достала у дядюшек старый матросский бушлат, белую фуражку и прочее платье и, переодевшись, двинулась туда, где лилась уже кровь православных в защиту Русской земли!
Кончилась битва.
Усталая Дарьюшка, отправив последнего раненого, еле держась на ногах от усталости, но зато довольная успехом своего дела, собрала свой «лазарет» в корзины и двинулась далее, вслед за отступающими войсками к Качским высотам и на другой день снова возобновила свою деятельность.
Вскоре узнала про Дарьюшку вся армия! Много потом еще присоединилось [26] к ней других женщин и девушек, и с помощью их еще усерднее заработала Дарьюшка.
Узнал о ней в далеком Питере и Сам Государь и прислал ей медаль золотую, а Сама Царица пожаловала ей золотой крест с надписью: «Севастополь», все старослужащие поднесли ей икону Спасителя как знак, во имя кого послужила она своим братьям.
Итак, читатель, надеюсь не посетуете на меня за то, что я познакомил вас с первой сестрой милосердия.
|
