|
[207]
Глава VI
Восточный вопрос при императоре Николае I до Адрианопольского мира включительно
Император Николай Павлович объявил своим первым дипломатическим актом1, что в делах внешней политики он будет руководствоваться заветами предшествовавшего царствования и строго придерживаться начал, обеспечивавших мир Европы со времени Венского конгресса.
Что же касается запутанных в то время восточных дел, то государь различил в них две категории фактов, из которых одна представляла многочисленные нарушения Турцией заключенных с нами трактатов и составляла в глазах государя наше частное дело с Портой Оттоманской; другая же касалась событий, в которых были затронуты интересы и прочих европейских государств.
Вопреки трактатам с Россией, Порта продолжала содержать свои войска в Дунайских княжествах, отказывалась восстановить в них существовавший до 1821 года порядок, не признавала прав сербского народа, обеспеченных условиями Бухарестского трактата, отказывалась покончить споры относительно восточного побережья Черного моря и оставила без ответа протест русского поверенного в делах. С другой стороны, южная часть Балканского полуострова и острова Архипелага были охвачены восстанием, которое вызывало сочувствие общественного мнения как в России, так и в прочих странах Европы.
Циркулярная нота графа Нессельроде о восточных делах, относящаяся к 17 (29) марта 1826 года, резко отличала нарушение Портой трактатов с Россией от прочих турецких дел. Что касается первых, то государь, не питая никаких честолюбивых замыслов, желал только точного исполнения договоров и решил в случае надобности прибегнуть к силе. Считая это дело исключительно русским, он предъявлял Порте непосредственные требования и ожидал ее ответа без чьего-либо посредничества. Иного взгляда император Николай держался в греческом вопросе. Признавая разрешение недоразумений между Грецией и Турцией делом международным, которое должно быть поконченным с общего согласия великих держав, он в нем не принимал на себя исключительного почина и даже не считал возможным высказать свои соображения, пока положение России относительно Порты Оттоманской оставалось неопределенным. Программа императора Николая в этом отношении выказалась в сообщении вице-канцлера графа Нессельроде Венскому кабинету, что государь желает видеть в [208] греческом вопросе Россию, поставленную «на одну линию с другими державами-посредницами».
С. С. Татищев, разбирая циркулярную ноту 17 марта 1826 года, правильно замечает, что в этом важном дипломатическом документе политика императора Николая обнаружилась во всем своем нравственном величии. Твердый, хотя умеренный тон, строго ограниченные, но настойчиво выраженные требования, признание европейских интересов, но вместе с тем решимость с оружием в руках защищать права, принадлежащие России по договорам, глубокое сознание собственных прав и достоинства — все это произвело неотразимое впечатление на чужеземные дворы, которые начали наперерыв советовать Турции подчиниться нашим требованиям.
Однако державы все-таки не верили бескорыстию России, а что касается Англии, то она была серьезно обеспокоена русско-турецкими несогласиями.
Для принесения императору Николаю Павловичу поздравлений с восшествием на престол лондонский двор отправил в Петербург героя Ватерлоо герцога Веллингтона. Государь отклонил его посредничество в споре с Портой из-за нарушения трактатов, но охотно вступил в переговоры относительно общего разрешения греческого вопроса. Результатом такого решения был подписанный в конце марта 1826 года — со стороны России графом Нессельроде и князем Ливеном, а со стороны Великобритании герцогом Веллингтоном — «протокол», которым договаривающиеся стороны устанавливали начало будущего устройства Греции2. [209]
Согласно 1-й статье этого протокола, Греция должна была оставаться в зависимости от Порты и платить ей раз навсегда определенную дань, но управляться властями, избираемыми самими греками при некотором лишь участии Порты в их назначении. Им предоставлялась полная свобода совести, торговли и внешних сношений, а мусульманские земли, которые должны были войти в состав вновь образуемой Греции, предполагалось выкупить.
Следующие статьи протокола определяли общее посредничество петербургского и лондонского дворов в Константинополе, совместную выработку подробностей прекращения греко-турецкой распри и подтверждали, что договаривавшиеся стороны не ищут ни расширения территории, ни исключительного влияния, ни особых торговых преимуществ, которые не были бы доступны прочим нациям. В заключение протокол постановлял сообщить конфиденциально о состоявшемся соглашении в Вену, Берлин и Париж, приглашая кабинеты великих держав присоединиться к делу примирения турок с греками.
Одновременно с установлением изложенных выше отправных точек с Великобританией Россия вела частные переговоры с Турцией по делам, касающимся ее личных интересов. 24 марта наш поверенный в делах Минчаки вручил Порте последний ультиматум, требовавший в шестинедельный срок эвакуации Дунайских княжеств, исполнение 8-й статьи Бухарестского договора, освобождения сербских депутатов и отправления к русской границе уполномоченных для ведения переговоров по спорным вопросам.
Порта под влиянием советов европейских держав подчиниться русским требованиям выразила нотой от 1 (13) мая, т. е. еще до истечения назначенного срока, свое согласие на ультиматум Минчаки. Граф Нессельроде, сообщая об этом успехе иностранным дворам, замечал, что при дальнейших переговорах с Портой государь намерен действовать с настойчивостью и энергией, которые, как показал счастливый недавний опыт, составляют необходимое условие успеха.
1 июля открылись в Аккермане переговоры русских и турецких уполномоченных, которые явились живой иллюстрацией только что приведенных слов графа Нессельроде. Турецким представителям было сообщено, что государь, предвидя их попытки протянуть время, приказал еще в Петербурге заготовить проект конвенции, которую им остается только подписать. «Какие же это переговоры!» — восклицали турецкие комиссары, кладя, однако, свои подписи на приготовленном документе. Восстание янычар, вызвавшее внутренние неурядицы, и расстройство армии лишали Порту какой-либо возможности сопротивляться.
Заключенная в Аккермане конвенция имела «единственной целью отвратить всякий повод к дальнейшим несогласиям и [210] обеспечить во всей их силе исполнение Бухарестского и всех прочих трактатов».
Первая статья этой конвенции определяла, что все условия договора, заключенного в Бухаресте 16 мая 1812 года, подтверждаются во всем их пространстве и будут иметь такую же силу, как если бы Бухарестский договор был внесен в нее от слова до слова.
Третьей статьей Блистательная Порта обязывалась в шестимесячный срок возобновить гатти-шерифы 1802 года относительно прав и преимуществ Молдавии и Валахии и дополнить их приложенным к конвенции отдельным актом, который устанавливал участие России в управлении Дунайскими княжествами. Согласно этому акту господарями княжеств должны были назначаться местные природные бояре, избираемые в качестве кандидатов боярами диванов каждой области и утверждаемые Портой. Срок пребывания господарей в должности полагался семилетний, и преждевременное смещение их допускалось не иначе, как с согласия русского посланника. Самовольное сложение с себя звания господаря требовало также согласия нашего двора. Установление и точное определение податей и повинностей в обоих княжествах должно было быть сделано господарями совместно с боярами диванов на основаниях постановлений гатти-шерифа 1802 года. «Господари, — гласил далее отдельный акт, — ни в каком случае не должны дозволять себе ни малейшего отступления от сего правила. Они должны принимать со вниманием и уважением представления посланника Его Императорского Величества, а равно [211] представления, кои по его предписанию будут делаемы от российских консулов, как по сему предмету, так и относительно сохранения иных прав и преимуществ сего края, особенно же во всем том, что касается до соблюдения положений и условий, в сем акте означенных». Эти же «положения и условия» касались всех существенных вопросов внутреннего управления княжествами.
Пятая статья Аккерманской конвенции отличалась несколько иронической редакцией. Она говорила о тщательном радении Порты к точному соблюдению постановлений Бухарестского договора относительно сербского народа, «имеющего полное право на ее милость и великодушие». Блистательная Порта должна была установить совместно с сербскими депутатами меры для утверждения обещанных трактатами преимуществ, которые «будут справедливой наградой за доказанную на опыте верность к империи Оттоманской».
Но этим не ограничились заботы императора Николая Павловича о сербском народе. Они вызвали присоединение к Аккерманской конвенции второго отдельного акта, исключительно ему посвященного.
«Непредвиденные препятствия, писалось в этом акте, принудили отложить сие дело», т. е. дарование сербам преимуществ, но Порта немедленно должна была приступить к соответственным распоряжениям и обязывалась уведомить Российский императорский двор обо всем, что ею будет сделано во исполнение восьмой статьи Бухарестского договора, а также сообщить ему утвержденный гати-шерифом фирман, которым сербскому народу будут дарованы обещанные преимущества. Преимущества эти, как видно из перечисленных в отдельном акте требований сербской депутации, касались свободы богослужения, выбора начальников, независимости внутреннего управления, возвращения отторгнутых от Сербии округов, податных реформ, свободы торговли и многих других вопросов, в достаточной степени обеспечивавших самостоятельную жизнь и развитие сербского народа.
Но Аккерманская конвенция, имевшая целью обеспечить за Россией преимущественное влияние на Востоке, не достигла конечных результатов. Униженные при ее заключении турки затаили в себе бессильную злобу, и их ненависть к нам стала проявляться все определеннее, а недоверие иностранных дворов к нашей политике — все сильнее. Недоверие это стало проникать повсюду, находя некоторое удовлетворение в порицании энергичных приемов наших представителей в Аккермане. «Поведение русских в этом дипломатическом походе, — писал сердобольный Генц австрийскому посланнику Оттенфельсу, — поразило меня в сердце; ничего более насильственного и более вероломного не бывало даже в дипломатических актах Наполеона». [212]
Чувства Порты по отношению к нам вскоре обнаружились по поводу решенного Петербургским протоколом русско-английского вмешательства в несогласия между султаном и восставшими греками. На врученную 10 марта 1827 года ноту, касающуюся греческого вопроса, Порта ответила решительным отказом. Англии она указала, что не вмешивается в распри лондонского правительства с ирландскими католиками, а русскому посланнику напомнила, что наши уполномоченные в Аккермане заявили, что не предъявляют никаких требований относительно греков. Реис-эффенди счел необходимым добавить еще, что вмешательство России и Англии противно началу самостоятельности верховной власти каждого государства, и что «оттоманы скорее уйдут из Европы, чем допустят чужое вмешательство между государем и его подданными, разрушающее верховную власть и независимость».
В своих заявлениях Порта находила некоторую поддержку в политике венского и берлинского кабинетов, которые отказались присоединиться к постановлениям Петербургского протокола 4 апреля 1826 года. Меттерних заявил при этом, что такой дипломатический акт, становясь на защиту мятежа, является прямым оскорблением священному союзу.
Зато англо-русская декларация встретила самый радушный прием в Париже. 24 июня (6 июля) 1827 года в Лондоне был подписан представителями России, Англии и Франции трактат о замирении Греции, по которому эти три державы решили предложить Порте свое посредничество. Трактат в общем повторял постановления Петербургского протокола, но был дополнен особой секретной статьей, согласно которой договаривавшиеся державы решили обратиться к Порте с заявлением, что они принуждены сблизиться с греками, установить с ними торговые сношения, а также назначить в Грецию своих и принять греческих консулов. Если бы в течение месяца между Портой и греками не состоялось перемирия, то три державы обязывались принять меры к прекращению военных действий и послать соответствующие инструкции командирам своих средиземных эскадр. В заключение договаривающиеся стороны предоставили своим лондонским представителям условиться о дальнейших мерах на случай отказа Порты или греков согласиться на примирительные предложения.
Коллективная нота трех держав приглашала Порту принять эти условия и предупреждала ее, что в случае отказа державы «для прекращения положения, несовместимого с истинными интересами Порты, с безопасностью торговли и со спокойствием Европы» прибегнут к более действенным мерам.
Но турецкое правительство отвергло предложения трех держав. В совете султана не думали, чтобы они решились на меры [213] принуждения, и нельзя не сознаться, что этот взгляд турецких сановников имел за собой некоторые основания.
Князь Меттерних, ревностный защитник легитимности, напрягал все свои усилия, чтобы не допустить в греко-турецкую распрю вооруженного вмешательства Европы. Австрийский посланник в Константинополе успокаивал Порту уверениями, что в сущности ни одно правительство не сочувствует мятежу; при этом повторялись выражения русской ноты начала 1826 года, что «дело России есть дело исполнения договоров, а не поддержка восстания, противного праву», а также резкие слова императора Николая о греках, будто бы сказанные им эрцгерцогу Фердинанду д'Есте3. Князь Меттерних, получив от австрийского посла в Лондоне успокоительные сведения о намерениях англичан и убедившись из бесед с русским и французским представителями в Вене в миролюбии России и Франции, предложил Порте добрые австрийские услуги в ее споре с тремя державами. Оттоманское правительство радостно ухватилось за такое предложение, но в это время грянула весть о Наваринском погроме.
Адмиралы трех союзных в деле освобождения Греции держав получили, согласно Лондонскому договору, приказание помешать прибытию в Морею новых подкреплений из Египта, причем им было предписано вступить в бой лишь в случае форсирования турецким флотом проходов с целью высадки десанта. Ибрагим-паша пожелал оставить со своим флотом Наварин и отправиться в Пат-рас, но получил в этом отказ от адмирала Кондрингтона. Взбешенный паша продолжал с особой жестокостью опустошать Морею, что принудило адмиралов предложить ему возвратиться в [214] Египет. Ряд неожиданных при этом обстоятельств и привел 20 октября к бою у Наварина трех соединенных эскадр с турецким флотом, который был при этом совершенно уничтожен.
Эта победа произвела сильное и неодинаковое впечатление на императора Николая Павловича и на его министра иностранных дел. Государь был очень доволен энергией адмиралов, а граф Нессельроде полушутливо замечал в своем письме к нашему представителю в Вене Татищеву, что было бы вообще недурно, если бы дипломаты уступили место адмиралам, доказавшим, что они умеют разрешать запутанные вопросы.
Наваринский погром повел к более решительным действиям с обеих сторон. Реис-эффенди нотой от 9 ноября 1827 года потребовал от послов трех держав вознаграждения за уничтоженный флот, удовлетворения за нарушение нейтралитета и обещания воздержаться от всякого вмешательства в дело умиротворения Греции. По первым двум пунктам послы отклонили требования Порты, так как было дознано, что первое нападение у Наварина сделали турки; относительно же вмешательства в греческие дела они подтвердили, что их правительства твердо решились достигнуть умиротворения средствами, указанными в их союзном договоре. Через несколько дней после этого представители России, Франции и Англии заявили Порте через своих драгоманов, что останутся в Константинополе лишь в том случае, если Порта возобновит с ними [215] официальные сношения, установит перемирие с греками и торжественно заявит, что дарует им изложенные в Лондонском трактате права и преимущества, как только греки представят приличное по этому поводу прошение султану. Совет турецких сановников единогласно отверг требования послов, которые вскоре покинули оттоманскую столицу.
Вследствие такого оборота дел русское правительство в конце декабря 1827 года выступило с двумя предложениями.
Прежде всего граф Нессельроде сообщил в Лондон, что император Николай Павлович намерен твердо держаться начал договора 6 июля и с точностью исполнит обязательство не делать на счет Турции территориальных приобретений и не добиваться каких-либо новых исключительных торговых преимуществ. Государь шел даже дальше такого уверения и, видя в сохранении Турции прямой интерес России, готов был подтвердить свое желание новым особым трактатом. Кроме того, наше правительство предлагало Лондонской конференции, состоявшей из представителей России, Франции и- Великобритании, принять некоторые понудительные против Порты меры, которые заставили бы ее подчиниться требованиям держав. В числе этих мер были намечены занятие русскими войсками Дунайских княжеств, очищение территории будущей Греции от египетских войск и охранения ее союзным флотом от новых вторжений турок. Но приведение в исполнение намеченного предлагалось нами только в том случае, если Порта откажется принять в восьмидневный срок новый ультиматум держав, приглашающий ее вступить в переговоры о замирении Греции на известных уже условиях.
Однако предложения графа Нессельроде не вызвали сочувствия лондонского кабинета, во главе которого стоял тогда герцог Веллингтон. Он отвечал, что Лондонский трактат имел целью обеспечение мира в греческих областях, а не войну с Турцией, и предлагал ограничиться только занятием Коринфского перешейка, очищением Морей от турецких войск и организацией автономного управления этой области. В то же время лондонский кабинет советовал привлечь к общему делу умиротворения Греции Австрию и Пруссию, что, по его мнению, должно было повлиять на решимость султана присоединиться к постановлениям трактата 6 июля.
Натянутое положение между Россией и Турцией беспокоило уже обе немецкие державы, и в особенности Австрию, которая начала даже стягивать войска в Трансильванию. Князь Меттерних решился на совершенно неожиданный шаг, а именно выступил с предложением признать Грецию независимой. Он полагал, что, обратив внимание дипломатов на новый вопрос, он предотвратит русско-турецкую войну, возможные последствия которой возбуждали в нем разные опасения. [216]
Но было уже поздно. После рада враждебных нам и противных трактатам мер султан обнародовал 8 (20) декабря манифест, в котором обвинял Россию в подстрекательстве греков к восстанию и в стремлении стереть ислам с лица земли. Манифест этот, призывая мусульман к борьбе с неверными, присовокуплял, что «война не будет, подобно предшествовавшим, борьбой из-за областей и границ. Нам предстоит сражаться за веру и за наше национальное существование. Все мы одинаково, богатые и бедные, большие и малые, должны взирать на эту борьбу, как на священный долг».
Конечно, Россия не могла оставить вызова Порты без ответа. 2 (14) апреля 1828 года последовали Высочайший манифест об объявлении войны Турции и декларация нашего кабинета, излагавшая причины войны и цели, которые мы были намерены преследовать. По словам упомянутого документа, Россия не стремилась ни к завоеваниям на счет Турции, ни к ее падению, но к обеспечению безопасности и свободы торговли, к возобновлению и утверждению договоров и к оказанию помощи христианским народам, поставленным этими договорами под ее покровительство. Далее декларация присовокупляла, что Россия считает долгом чести привести в исполнение договор 6 июля, но, чуждаясь революционных средств, она не стремится вызывать восстание христианских народностей Турции, хотя для этого было бы достаточно одного ее слова.
Кампания 1828 года, завершенная взятием русскими войсками в присутствии императора Николая Павловича Варны, не привела, однако, к решительным результатам. Этим обстоятельством воспользовался князь Меттерних с целью вызвать посредничество держав к окончанию русско-турецкой распри, а в особенности с целью приведения в исполнение своей старой мечты — поставить отношения России с Турцией под контроль Европейского ареопага.
И действительно, находившаяся в то время под его влиянием Порта заявила о необходимости заключения мира не иначе, как при участии Европы и за ее коллективным ручательством.
Император Николай, со своей стороны, не только не уклонялся от заключения мира, а даже шел ему навстречу, но, разумеется, не на условиях, внушаемых князем Меттернихом. Наш кабинет сообщил Порте через датского посланника в Константинополе, что государь согласен даже немедленно заключить перемирие, если Турция выразит намерение вступить в переговоры о мире.
Одновременно с этим государь не забывал и греческих дел, особенно заботясь о том, чтобы обуздать греческие тайные общества и уничтожить в Греции революционные стремления, [217] чего можно было достигнуть только установлением в этой стране монархического образа правления.
10 (22) марта 1829 года представителями держав в Лондоне была подписана Лондонская конвенция, в которой вновь были выработаны основания будущего устройства Греции. Эта страна
должна была оставаться под верховным главенством султана, но управляться государем христианского вероисповедания, не принадлежащим, однако, к царствующим домам России, Франции и Великобритании. Северной границей нового государства была намечена линия между Эгейским и Ионическим морями, от залива Воло до залива Арто, а связь его с Турцией выражалась уплатой ежегодной дани в размере 1,5 миллиона пиастров.
Император Николай Павлович согласился, со своей стороны, уполномочить возвращавшихся в Константинополь французского и английского послов вести переговоры с Портой по греческому вопросу на выработанных Лондонской конференцией основаниях. Но представителям этих держав не удалось убедить Порту в необходимости согласиться на предложения Европы.
Эта необходимость выяснилась для Турции лишь после новых наших побед и приближения армии генерала Дибича в начале августа 1829 года к Адрианополю. Тогда только в Константинополе поняли, что дальнейшая борьба может повести к уничтожению турецкого владычества в Европе, и султан обратился к государю с просьбой о мире.
Переговоры, однако, затянулись, и император Николай, опасаясь их неуспеха, поручил Дибичу занять Дарданеллы, чтобы воспрепятствовать появлению «незваных гостей для вмешательства и вреда делам нашим».
Такое вмешательство, видимо, беспокоило государя, и уже в конце августа он вновь писал Дибичу: «При неуспешности переговоров вы должны немедленно двинуться к Константинополю, обеспечив себя со стороны Дарданелл... Овладев Константинополем, вы будете ожидать новых приказаний, до получения которых положительно откажетесь войти в какие-либо переговоры, какого рода они бы ни были и с кем бы то ни было». В письме же к Дибичу [218] от 1 сентября государь замечал: «Английское министерство совершенно поражено успехами нашего оружия до такой степени, что Абердин сказал нашим: ради Бога, не обходитесь с нами по-Дибичевски и пощадите нашу честь. Они видят и не боятся более падения Оттоманской империи, но боятся узреть нас владыками Константинополя!» Император Николай подчеркнул пять раз слово «владыками».
Приказания, о которых государь предупреждал в письмах Дибича, должны были зависеть от хода совещаний образованного в Петербурге, сначала под председательством графа Кочубея, а потом и самого императора, особого Тайного комитета.
Работы комитета открылись докладом одобренной государем записки вице-канцлера графа Нессельроде, доказывавшего, что «никакой другой порядок вещей не возместит нам выгоды иметь соседом государство слабое, постоянно угрожаемое революционными стремлениями своих вассалов и вынужденное покориться воле победителя». При этом вице-канцлер Нессельроде находил невозможным разрешить вопрос о судьбе Оттоманской империи без участия других держав, так как подобный акт затрагивал существеннейшие их интересы. Мнение это вполне разделял и министр юстиции Дашков, который в доложенной комитету записке проводил ту идею, что цель России распространять свое влияние между соседними народами может быть удобнее всего достигнута продлением существования Турции. Комитету было доложено также и письмо графа Каподистрии, который предлагал создание на развалинах европейской Турции пяти государств: Дакии, Сербии, Македонии, Эпира и Эллады и образование из Константинополя с окружающей территорией вольного города, в котором заседал бы конгресс конфедерации упомянутых государств.
Комитет после незначительных прений высказал единогласное мнение, что выгоды сохранения Оттоманской империи в Европе превышают его невыгодные стороны и что разрушение Турции противно истинным интересам России. Благоразумие требовало предупредить падение Турции и воспользоваться всеми обстоятельствами для заключения почетного с ней мира, но, если бы Оттоманская империя рушилась, то Россия прежде всего должна озаботиться, чтобы никакая посторонняя держава не предупредила ее занятием проливов; при этом вопрос об участи земель, входивших в состав Турецкой империи, должен быть разрешен соглашением с прочими державами.
Согласно этим заключениям комитета, к графу Дибичу были отправлены инструкции для заключения мира, но они были получены слишком поздно. Мир был заключен в Адрианополе 2 сентября, за два дня до первого заседания петербургского комитета. [219]
До Дибича вовремя не дошло даже Высочайшее повеление об уступке нам Турцией Батума и Карса, что и не было включено в Адрианопольский мирный договор. Тем не менее государь удостоил этот договор своим одобрением и в письме к Дибичу от 22 сентября замечал даже, что Адрианопольский мир «самый славный из когда-либо заключенных, и вы сумели придать ему характер, приличный миру, заключенному после такой войны. Наша умеренность зажмет рты всем нашим клеветникам, а нас самих мирит с нашей совестью».
Суть Адрианопольского мирного трактата заключалась в следующем:
По 3-й его статье Порта уступала нам устья Дуная, до впадения в море Георгиевского гирла, со всеми островами, образуемыми рукавами реки, но без права устраивать там какие-либо укрепления или вообще заведения, кроме карантинных.
Статья 4-я передавала во владение России крепости Ахалкалаки и Ахалцых и весь восточный берег Черного моря от устья Кубани до поста Св. Николая включительно.
Статья 5-я постановляла, что «поелику княжества Молдавское и Валахское подчинили себя особыми капитуляциями верховной власти Блистательной Порты, и поелику Россия приняла на себя ручательство в их благоденствии, то ныне сохраняются им все права, преимущества и выгоды, дарованные в тех капитуляциях или же в договорах, между обоими императорскими дворами заключенных, или же, наконец, в гатти-шерифах в разные времена изданных. Посему оным княжествам предоставляется свобода богослужения, совершенная безопасность, народное независимое управление и право беспрепятственной торговли». В отдельном же, приложенном к договору акте постановлялось, что господари Молдавии и Валахии будут возводимы в это звание на всю жизнь, и что им предоставляется власть постановлять, по совещании с диванами, все, относящееся до внутренних дел в княжествах, а также, что Порта Оттоманская не оставит за собой никакого укрепленного места на левом берегу Дуная и не позволит ни одному магометанину иметь жительство в княжествах. Мусульмане, владевшие в княжествах ненасильственно приобретенными недвижимыми имуществами, обязывались продать их в течение 18 месяцев. Правительству каждого княжества дозволялось содержать вооруженную силу для карантинной и внутренней службы, а также для охраны границ. Все подати и повинности, несомые по отношению к Порте, заменялись одной, ежегодно уплачиваемой суммой, размер которой предполагалось определить впоследствии. В заключение Порта обязывалась утвердить составленные во время занятия княжеств русскими войсками уставы внутреннего управления этих областей. [220]
Не забыта была Адрианопольским мирным договором и Сербия. По 6-й его статье Порта обязывалась «возвратить немедленно Сербии шесть округов, от сей области отторгнутых, и таким образом навсегда обеспечить спокойствие и благосостояние верного и покорного сербского народа. Утвержденный гатти-шерифом фирман о приведении в действие постановлений отдельного акта Аккерманской конвенции будет издан и официально сообщен Российскому двору в течение одного месяца со дня подписания настоящего договора».
Статья 7-я предоставляла русским подданным право свободной морской и сухопутной торговли в Турции и обязывала Порту открыть проход через проливы как русским судам под купеческим флагом, так и торговым судам всех держав, состоявших в дружбе с Турцией. В случае нарушения этой статьи Порта предоставляла России право «принять таковое нарушение за неприязненное действие и немедленно поступить в отношении к империи Оттоманской по праву возмездий».
Следующими двумя статьями Порта обязывалась возместить русским подданным понесенные ими с 1806 года убытки в сумме 1,5 миллиона голландских червонцев и уплатить нашему правительству приличное военное вознаграждение. Вознаграждение это было исчислено в 10 миллионов голландских червонцев, уплачиваемых в сроки, назначенные императором всероссийским, [221] причем очищение турецкой территории нашими войсками должно было производиться по мере уплаты этой суммы. Крепость Силистрия и Дунайские княжества оставались в наших руках до окончательной расплаты.
Наконец, по 10-й статье Адрианопольского мирного договора Турция присоединялась к акту Лондонской конференции 10 (22) марта 1829 года относительно границ и устройства Греции.
Остальные статьи трактата касались второстепенных постановлений и подтверждали во всей их силе все прежние договоры, конвенции и постановления между обоими правительствами, которые не были отменены позднейшими трактатами.
Таким образом, Адрианопольский трактат, хотя и был заключен Дибичем до сообщения ему постановлений Тайного комитета, отражал в своих статьях настроение императора Николая Павловича и окружавших его лиц. Он щадил самолюбие Порты и ее права на европейские области, находившиеся под оттоманским владычеством.
Великодушие государя и умеренность русских требований признавались даже повсюду за границей. Тот самый Генц, который в столь резкой форме возмущался по поводу переговоров в Аккермане, удивлялся великодушию государя при заключении Адрианопольского мирного договора. «Умеренность понятие относительное, — писал он, — но в случае, подобном настоящему, оно должно одинаково распространяться на победителя и на побежденного. В сравнении с тем, что могли требовать русские, и требовать безнаказанно, они потребовали очень мало. Я не говорю, чтобы у них достало силы разрушить турецкое владычество в Европе, не подвергаясь европейскому противодействию, но они могли потребовать уступки княжеств и Болгарии до Балкан, половины Армении и, вместо десяти миллионов, пятьдесят, причем Порта не имела бы силы, а никто из ее друзей желания этому воспрепятствовать».
Если сравнить Адрианопольский договор со всеми предшествовавшими ему мирными трактатами с Турцией, не исключая и Кучук-Кайнарджийского, то невольно бросается в глаза отсутствие у императора Николая Павловича завоевательных стремлений и обилие достигнутых им результатов в отношении обеспечения прав христианских народностей Турции. Адрианопольский мир, принимая во внимание известный характер государя, должен был служить прочным указанием программы дальнейшей политики петербургского двора относительно Турции и должен был успокоить страх Европы насчет поползновений Великой Северной державы на Константинополь. С другой стороны, почти исключительные заботы России при заключении этого договора о судьбе восточных христиан укрепили духовную связь между ней и опекаемыми ею народностями и дали ей [222] предпочтительное над всеми другими державами нравственное право на вмешательство в их дальнейшую судьбу. Адрианопольский договор покрыл таким образом Кучук-Кайнарджийский, и четверть века спустя, Россия, казалось бы, могла основывать свое право на вмешательство в дела христианского Востока исключительно на этом договоре и на том обстоятельстве, что она одна не ограничивалась в вопросе освобождения христианских народностей Турции, наподобие остальных держав, более или менее платоническими мерами, а неоднократно боролась за него вооруженной силой.
Но, несмотря на в высшей степени умеренный свой характер, Адрианопольский мирный договор возбудил сильное неудовольствие в Лондоне и Вене. Стоявший во главе лондонского кабинета лорд Абердин указывал в январе 1830 года на «опасные» последствия Адрианопольского мира. Он находил, что этот мир закреплял за Россией преобладающее влияние на Востоке и предоставлял ей исключительное господство на Черном море. Благородному лорду казалось, что английской торговле вперед уже прекращен доступ через названное море в Турцию и Персию, что размер военного вознаграждения превышает финансовые силы Турции и что вообще усиление русского влияния опасно для независимого существования Оттоманской империи и при этом противоречит заявлениям, сделанным нашим правительством до начала военных действий.
Еще далее зашел в своем удрученном настроении лучший австрийский полководец граф Радецкий. В записке, поданной императору Францу, он доказывал, что Адрианопольский мир низвел Австрию на степень второстепенной державы, так как освобожденные при содействии России балканские области, Молдавия, Валахия, Сербия и Греция, будут подчиняться исключительному ее влиянию. Этим миром, говорил Радецкий, положен предел расширению Австрией своей территории, и ей следовало сто лет назад занять устья Дуная. В настоящее же время они попали в руки России, от которой будет зависеть благосостояние и будущность Габсбургской монархии.
Взгляды Радецкого разделял и австрийский канцлер Меттерних, который для ослабления русского влияния на Востоке решил испробовать еще одно средство. Он изобрел идею общеевропейской коллективной гарантии независимости Оттоманской империи и предложил созвать для решения этого вопроса особую конференцию. На это государь повелел ответить решительным отказом, находя, что предложение держав равносильно приглашению России принять меры против себя же, и что он никогда не признает основательности питаемого к его политике недоверия. [223]
В свою очередь, граф Нессельроде в письме к цесаревичу Константину Павловичу намного определеннее высказал мысли нашего правительства насчет существования Турции. «По мнению государя, — писал он, — монархия эта, вынужденная отныне существовать под покровительством России и повиноваться ее воле, более отвечает нашим политическим и торговым интересам, чем всякая новая комбинация, которая вынудила бы нас либо слишком распространить путем завоеваний наши владения, либо заменить Оттоманскую империю государствами, которые не замедлили бы соперничать с нами в могуществе, цивилизации, промышленности и богатстве».
Такое вечное сдерживание стихийного движения турецких христиан к освобождению и к образованию независимых государств навряд ли соответствовало личным взглядам государя, как это будет видно ниже при ознакомлении с перепиской императора Николая Павловича в эпоху, предшествовавшую Крымской войне.
Оно могло иметь место лишь до тех пор, пока Турция представляла из себя способный к самостоятельному в некоторой степени существованию организм; когда же в пятидесятых годах государь убедился в неспособности Оттоманской Порты к независимой жизни, то он первый подал голос в пользу образования на Балканском полуострове, в случае падения Турции, ряда отдельных христианских государств, предоставляя им право самобытного существования.
Греческие дела шли своим порядком. Члены Лондонской конференции обратились к нашим представителям, требуя заявления, что 10-я статья Адрианопольского договора не отменяет прав союзников на устройство судьбы Греции.
Истинные причины такого требования были весьма рельефно выражены в письме князя Меттерниха от 24 ноября 1829 года к австрийскому послу в Лондоне князю Эстергази. «Главное,— писал он,— чтобы перемены в судьбах Востока не были привилегией одной России». [224]
В последующих своих совещаниях конференция пошла далее Адрианопольского договора. Протоколом 3 февраля 1830 года она провозгласила Грецию независимым государством, но отодвинула ее границы к югу, оставив под турецким владычеством часть Этолии и Акарнании. Греческий престол был предложен принцу Леопольду Саксен-Кобургскому, несмотря на то что вследствие его женитьбы на английской принцессе он имел титул английского принца и получал пожизненную пенсию из великобританского казначейства.
Далее протокол постановлял, что жители нового королевства будут пользоваться полной свободой вероисповедания, но впоследствии это постановление было, по настоянию наших представителей, дополнено другим, по которому права иных исповеданий не должны были наносить ущерба правам господствующей православной церкви.
Принц Леопольд отказался от предложенного ему престола, так как конференция не признала возможным гарантировать для Греции 60-миллионный заем и отодвинуть к северу границу нового государства, в видах его безопасности. Конференция стала искать для Греции другого короля и особым протоколом заявила, что три державы-покровительницы твердо решились привести в исполнение постановления 3 февраля, к которым присоединились как Порта, так и греческое правительство.
Между тем во Франции вспыхнула июльская революция, а в Англии стали во главе правления виги. События эти отразились в Греции сильным брожением в оппозиционном лагере, тотчас же замеченным стоявшим во главе временного правления графом Каподистрия, который еще в начале августа выражал опасения за судьбу греческого государственного «суденышка».
Революционное брожение, руководимое Кондуриоти, Маврокордато и Миаулисом, привело к открытому восстанию против правительства на острове Гидра, где конституционная комиссия успела захватить власть в свои руки. Миаулису удалось даже завладеть в июле 1831 года всеми правительственными боевыми судами, из которых он образовал флотилию для защиты восставших островов. Тогда граф Каподистрия обратился за содействием к представителям и адмиралам трех держав, но французский и английский адмиралы не сочли нужным принять активное участие в международной войне, и только русский адмирал Рикорд атаковал у Пароса мятежную эскадру.
С этой минуты оппозиция против правления Каподистрии приняла яркий антирусский оттенок, причем главным обвинением правителю выставлялась его преданность России. 28 сентября 1831 года он пал от руки убийц.
Сенат тотчас же образовал верховную административную комиссию под председательством Августина Каподистрии, брата убитого, [225] но сторонники конституции продолжали держать в своих руках целые области.
Адмиралу Рикорду, поддерживавшему временное правительство Августина Каподистрии, было весьма трудно согласовать свои действия с политической программой нашего представителя при греческом правительстве Рикмана, который старался поддержать фикцию единомыслия трех держав. В сущности, этого единомыслия не было, что должно было отразиться самым серьезным образом на внутреннем состоянии Греции. «Англия хотела, — по словам барона Бруннова4, — навязать во что бы то ни стало новому государству конституционный порядок; наш кабинет противился этому всеми зависящими средствами... Обе морские державы желали бы обратить Грецию в передовой пост конституционной Европы, установив в ней порядок, враждебный принципам России и противный нашему влиянию на Востоке... Верно понятые интересы наши советуют нам никогда не допускать, чтобы Греция распространила свою территорию и свое политическое значение за пределы, ныне ей положенные...»
И действительно, посеянные в долгий период восстания и поддерживаемые французами и англичанами конституционные идеи распространялись в Греции все более и более. Когда возрожденная, после признания нами короля Людовика-Филиппа, Лондонская конференция предложила протоколом 7 марта 1832 года корону принцу Оттону Баварскому, то греческие мятежники приступили к решительным действиям. Их вождь Коллети подошел во главе своих отрядов к самой Навплии и торжественно вступил в нее 29 марта, в тот самый день, когда отрекшийся от власти Августин Каподистрия отплывал на русском военном судне из Греции, увозя из неблагодарного отечества останки своего убитого брата.
В январе 1833 года король Оттон появился в своем новом королевстве. Сопровождавшее его регентство, которое должно было управлять страной до совершеннолетия короля, занялось умиротворением Греции, причем, видимо, склонялось на сторону революционной партии. Однако вследствие наших представлений в Мюнхене и нерасположения короля Людовика к либеральным порядкам конституция, обещанная грекам, не была им дарована.
Одновременно с этим замечается и сильное падение нашего влияния в Греции. Обращение двора с нашими представителями было настолько холодное, что заменивший Рикмана посланник Катакази громко выражал мнение, что присутствие русского посла в Афинах совершенно излишне.
В 1833 году известные сторонники России были даже привлечены к суду за заговор против регентства и основных законов государства. [226] Наконец посланный в Афины в 1835 году ко дню достижения королем Оттоном совершеннолетия генерал-адъютант граф Строганов свидетельствовал о полном падении русского влияния в Греции и о «росте разрушительных идей и стремлений известной партии, желающей введения в стране конституционного порядка».
Примечания
1 Циркулярная нота графа Нессельроде от 14 декабря 1825 года представителям иностранных держав.
2 Протокол 23 марта (4 апреля) 1826 года.
3 «Я их зову не греками, а бунтовщиками», — повторил государь несколько раз.
4 Рукоп. записка, составленная в 1838 году для изложения наследнику цесаревичу хода политических событий в Европе. Приложение №8.
|
