Восточная война

[397]

Глава XI
Организация русских военно-сухопутных сил к началу Восточной войны

К началу Восточной войны военно-сухопутные силы Российской империи состояли из регулярных и иррегулярных войск.
Регулярная армия подразделялась на войска действующие, или линейные, которые главным образом предназначались для боевых действий в поле, составляя существеннейшую часть наших вооруженных сил, и войска резервные и запасные, назначение которых состояло как в пополнении действующих войск, так отчасти и в образовании новых частей.
На двух вышеперечисленных категориях нашей регулярной армии собственно и основывалась боевая сила государства; на поддержание их в должном состоянии почти исключительно и обращалось внимание правительства. Остальные виды наших регулярных вооруженных сил, как-то местные войска, назначавшиеся преимущественно для внутренней службы, и вспомогательные, имевшие характер административный, хозяйственный и полицейский, не предназначались для борьбы с врагом внешним.
Следует, впрочем, упомянуть, что в описываемую эпоху, при неожиданно нагрянувшей необходимости быстро развернуть наши вооруженные силы, частям различных категорий на самом деле приходилось выполнять назначения, к которым они по существу своему совершенно не были предназначены.
Действующая пехота подразделялась на линейную и легкую, которую составляли егерские и карабинерные полки и стрелковые батальоны.
Ни в организации, ни в обучении и вооружении никакого различия между линейной и легкой пехотой, кроме стрелковых батальонов, в сущности не было. Линейная пехота отличалась лишь более рослыми людьми, а егеря по существовавшему обычаю преимущественно перед другими высылались для действия в стрелковой цепи и для выполнения задач, требующих особой подвижности и легкости.
Вся пехота к началу 1853 года¹ состояла в общем из 110 полков², 9 стрелковых³ и 84 линейных батальонов, причем последние преимущественно были расположены в отдаленных окраинах государства⁴.
Подразделение полков на батальоны было разнообразное, от 3 до 5 батальонов в полку. Но большая часть нашей пехоты, а именно 72 пехотных и егерских полка, которые входили в состав [398] шести армейских корпусов, расположенных в Европейской России, подразделялись каждый на 4 батальона.
Батальоны состояли из 4 рот силой в 230 рядовых при 4 офицерах и 20 унтер-офицерах в роте. В действительности состав рот в мирное время был несколько менее указанного, так как примерно по 100 человек от батальона находились в бессрочном отпуске, составляя на случай войны нечто вроде современного запаса⁵.
Линейные батальоны по своей численности подходили к пехотным, а стрелковые содержались в несколько меньшем составе, а именно они имели по 180 нижних чинов в роте как в мирное, так и в военное время. В начале же войны стрелковые батальоны были доведены до тысячного состава⁶.
Пехотные полки и часть линейных батальонов были соединены в 30 пехотных дивизий⁷ и 6 отдельных бригад⁸; стрелковые же батальоны были приданы непосредственно к корпусам.
Дивизии в общем состояли из 4 полков⁹, соединенных в две бригады, причем первые бригады составляли два пехотных, а вторые — два егерских полка.
Кавалерия подразделялась на тяжелую (кирасирские и драгунские полки) и легкую (уланские и гусарские полки).
Всех кавалерийских полков имелось 59¹⁰, из которых 23 тяжелых и 36 легких¹¹.
Полки подразделялись на эскадроны, по 6 эскадронов в кирасирских полках, по 10 эскадронов в драгунских и по 8 эскадронов в остальных полках. Во всех полках имелось 454 действующих эскадрона. В строевом отношении каждые два эскадрона составляли дивизион.
Кавалерийские полки были соединены в 15 дивизий разнообразного наименования и состава, включая сюда и резервную уланскую дивизию, на самом деле состоявшую из 4 действующих уланских полков¹².
Каждый эскадрон, как в мирное, так и в военное время, имел по 15 рядов во взводе, что составляло 133 конных нижних чина в эскадроне [399] и, кроме того, 35 пеших нижних чинов, из которых 10 человек в мирное время, как и в пехоте, находились в бессрочном отпуске¹³.
Полевая артиллерия¹⁴ состояла всего из 135 батарей, в том числе 106 пеших и 29 конных. Все пешие и 14 конных батарей были сведены в 28 пеших и 7 конно-артиллерийских бригад¹⁵. Все бригады и батареи, за исключением гвардейских, были, сверх того, соединены в 10 артиллерийских дивизий, по числу имевшихся в нашей армии, кроме гвардейского, пехотных корпусов. Соединения артиллерийских частей в дивизиях были очень разнообразны¹⁶. Большей частью артиллерийская дивизия состояла из 3 бригад, по 4 батареи, причем в общем числе 12 батарей дивизии одна треть была тяжелых батарей и две трети легких¹⁷.
В составе полевой армии в общем на каждый пехотный полк приходилось по одной пешей батарее и на каждые два кавалерийских полка по одной конной батарее.
В военное время большинство пеших батарей полагалось 12-орудийного состава, но в мирное время они состояли в 8-орудийной запряжке; материальная же часть остальных 4 орудий хранилась в складах и арсеналах, а люди находились в бессрочном отпуске.
Всего же в полевой артиллерии состояло в мирное время 1134 орудия (902 пеших и 232 конных) и в военное время 1446 орудий (1214 пеших и 232 конных).
Для снабжения войск огнестрельными припасами имелись летучие и подвижные артиллерийские парки¹⁸. Летучих парков было 4, из которых два в уменьшенном составе; каждый парк состоял из 110 зарядных ящиков, в которых возилось 6612 зарядов и 84 780 патронов. Подвижных парков было 19, состоявших каждый из 120 парковых повозок, в которых полагалось возить 7276 снарядов (по 150 на орудие), 537 пудов пороха и 410 400 патронов.
Летучие парки, назначение которых состояло в первоначальном пополнении запасов в войсках, имели в мирное время большую готовность и бульшую подвижность сравнительно с готовностью подвижных парков.
Инженерные войска состояли из 9 саперных батальонов, по 4 роты [400] каждый, и 2 конно-пионерных дивизионов, имевших по два эскадрона. При обоих конно-пионерных дивизионах, сверх того, состояло по одному понтонному парку из 16 кожаных понтонов и 4 козел.
Саперные батальоны в мирное время были сведены в 3 саперные бригады¹⁹.
Состав каждой роты, как в мирное, так и в военное время, был одинаков, по 250 человек, из которых в мирное время 25 человек находилось в бессрочном отпуске. Конно-пионерные эскадроны в военное время имели по 15 конных рядов во взводах; в мирное время по 30 человек находилось в бессрочном отпуске²⁰.
Высшим соединением большей части действующих или полевых войск служили корпуса, которых имелось всего 14: гвардейский, гренадерский, шесть армейских пехотных корпусов, гвардейский и два армейских резервных кавалерийских корпуса и отдельные корпуса: Кавказский, Оренбургский и Сибирский²¹.
Состав корпусов был крайне разнообразен²², но большая их часть состояла из трех пехотных дивизий, одной кавалерийской, одной артиллерийской дивизии соответствующих номеров, одного стрелкового и одного саперного батальонов также соответствующих номеров. Резервные кавалерийские корпуса состояли: первый из двух армейских кавалерийских и резервной уланской дивизии, а второй из двух драгунских дивизий и конно-пионерного дивизиона с соответствующей конной артиллерией.
Кроме соединения в корпуса, большая часть полевых и иррегулярных войск, а также часть резервных и вспомогательного назначения входили в зависимости от своего расположения и командного подчинения в состав особых высших соединений, существовавших у нас и в мирное время.
Таким образом, 4 армейских корпуса, расположенные по нашей западной границе, входили в состав так называемой действующей армии; гвардейские и гренадерские корпуса, а также учебные и образцовые части подчинялись одному общему главнокомандующему гвардейским и гренадерским корпусами, а части войск, квартировавшие в Финляндии, именовались войсками, в Финляндии расположенными.
Штаты действующих войск пятидесятых годов прошлого столетия²³ отличались двумя особенностями от штатов настоящего времени.
Ныне в мирное время полевые войска, представляя из себя, за исключением кавалерии, лишь кадр, содержатся в значительно меньшем числе, чем в военное время, и при мобилизации увеличиваются почти в два раза призывом под знамена запасных нижних чинов.
Ввиду коротких сроков действительной службы среди населения имеется в достаточном количестве необходимый для пополнения полевых войск запас обученных людей. В эпоху же Восточной [401] войны различия между штатами действующих войск в мирное и военное время почти не существовало; их составляли только те несколько человек на роту (около 25 чел.), которые находились в бессрочном отпуске и при мобилизации призывались в свои части.
Другую особенность штатов того времени составляло громадное число нестроевых нижних чинов в войсковых частях; эту особенность можно объяснить характером бывшего войскового хозяйства, при котором почти все потребности полков удовлетворялись своими средствами.
В общем число нестроевых чинов к строевым составляло в пехоте 7 %, в кавалерии 13 % и в артиллерии 20 %.

Резервные и запасные войска предназначались для формирования особых резервных и запасных частей, а также для скорого пополнения в случае надобности временного некомплекта действующих войск. Следует, однако, оговориться, что некоторые войсковые части, нося в то время название резервных, по своей организации и назначению в действительности ничем не отличались от действующих войск, в состав которых, как было упомянуто выше, они и входили. Такие части назывались резервными лишь в качестве стратегического резерва действующей армии.
Назначение резервных войск в том смысле, как это понимается в настоящее время, исполняли лишь некоторые резервные и все запасные части, для которых в мирное время или совсем не содержались, или же содержались небольшие кадры. При мобилизации резервные и запасные части формировались посредством призыва офицеров и нижних чинов, находившихся в бессрочном и продолжительном отпусках. Эти нижние чины, составляя единственный подготовленный запас вооруженных сил государства, причислялись к действующим, резервным или запасным войскам по принадлежности, в зависимости от того, на пополнение какой категории они предназначались.
Сообразно с этим, имевшийся среди населения запас обученных людей подразделялся на три разряда²⁴.
К первому разряду принадлежали нижние чины, которые предназначались на пополнение рядов частей действующих войск, не содержимых в мирное время; ко второму разряду причислялись нижние чины, долженствовавшие укомплектовывать резервные войска, а к третьему — запасные.
Соответственно такому подразделению отпускных на разряды 46 губерний европейской России и Царство Польское были разделены на три полосы, причем губернии, входившие в первую полосу, — заключали в себе отпускных первого разряда, губернии, составлявшие [402] вторую полосу, отпускных второго разряда, а губернии третьей полосы включали в себе запас для пополнения третьей категории.
При распределении губерний по полосам²⁵ принималась во внимание скорейшая готовность действующих войск, затем уже резервных и запасных. Ввиду этого в первую полосу входили губернии, ближайшие к нашим западным и южным границам, а также и к пунктам расположения большей части наших действующих войск; во вторую полосу входили центральные губернии, а в третью — восточные и северо-восточные.
Указанный способ распределения отпускных имелся, впрочем, в виду лишь при общей мобилизации армии; при частной же мобилизации для пополнения как действующих, так резервных и запасных войск отпускные брались только из губерний той полосы, которая оказывалась ближайшей к месту расположения войск, приводимых на военное положение. Так как в сущности большинство резервных войск ничем не отличалось от запасных, то в дальнейшем изложении обе эти категории будут рассматриваться вместе.
Резервные войска подразделялись на постоянные и состоящие из отпускных²⁶.
Постоянные резервы, всегда содержимые налицо, имели целью как подготовку части рекрутов в мирное время, так и немедленное укомплектование действующих войск, на случай выступления в поход, формирование запасных частей и обучение отпускных при общих сборах.
Резервы же, комплектуемые отпускными нижними чинами, подразделялись, в свою очередь, на имеющие небольшие кадры и не имеющие таковых.
Запасные войска также разделялись на имеющие и не имеющие кадров.
Кадры резервных и запасных частей состояли в мирное время из небольших команд, которые предназначались для наблюдения за сохранностью имущества распущенных частей и для исполнения разных хозяйственных потребностей при сборе войск. [403]
Отпускные, приписанные к частям, имевшим постоянные кадры, собирались в случае призыва на службу к этим кадрам; остальные же собирались в несколько определенных пунктов, в которых и производилось их формирование.
В мирное время на действительной службе во всех кадрах резервных и запасных войск числилось²⁷ 490 офицеров, 13 270 нижних чинов и 5336 строевых и артиллерийских лошадей²⁸.
Для пехоты существовали резервные и запасные батальоны, которые за немногими исключениями в мирное время содержались лишь в виде незначительных кадров, в составе 1 офицера и 22 нижних чинов каждый. В военное же время для 84 полков гренадерского и шести армейских корпусов полагалось из них формировать по 2 батальона на каждый полк, в том числе один резервный и один запасный.
В каждой дивизии эти батальоны сводились в резервную бригаду, в которой таким образом получалось 8 батальонов — 4 резервных и 4 запасных. Три резервные бригады каждого корпуса соединялись в резервную дивизию этого корпуса.
Для остальных частей пехоты формировались, применительно к изложенному, резервные или запасные батальоны гвардейские, линейные, стрелковые и проч.
Резервные и запасные части пехоты образовывали таким образом в мирное время 16 батальонов и 168 кадров, которые разворачивались в военное время в 196 батальонов, сведенных в 8 резервных дивизий, 1 полубригаду и 1 отдельный резервный стрелковый батальон.
Резервную и запасную кавалерию²⁹ в военное время образовывали резервные и запасные эскадроны, которые формировались по расчету на каждый кавалерийский полк от 1 до 3 эскадронов, что всего составляло 115 эскадронов (56 резервных и 59 запасных).
В мирное время из этого числа содержались лишь: 1 ) постоянный кавалерийский резерв в составе 24 резервных эскадронов первых шести армейских кавалерийских дивизий, которые были сведены в резервную легкую кавалерийскую дивизию, 2) запасный эскадрон при Нижегородском драгунском полку и 3) 48 кадров для прочих армейских кавалерийских полков.
Постоянные резервные эскадроны содержались в составе 20 конных рядов во взводе, носили форму своего полка и назывались девятыми эскадронами, причем в мирное время служба их ничем не отличалась от службы действующих полков. В военное же время они предназначались для немедленного укомплектования соответствующих полков и для сформирования для них запасных частей из отпускных, которые собирались к этим эскадронам в ежегодные учебные сборы.
48 постоянных кадров резервных и запасных эскадронов состояли каждый из 1 офицера, 10 строевых рядовых и 1 писаря³⁰ и содержались [404] в кавалерийских округах военных поселений при складах вооружения и обмундирования этих частей.
Резервные и запасные части пешей артиллерии³¹ в военное время состояли из 8 резервных артиллерийских бригад шестибатарейного состава (по три резервных и запасных батареи), для формирования которых в мирное время содержался постоянный пеший артиллерийский резерв из кадров резервных и запасных батарей, в составе от одного до двух взводов на каждую резервную и запасную батарею военного времени.
Кадры эти в мирное время были сведены в сводные резервные батареи и бригады 12-орудийного состава в батарее, имея запряженными только 4 орудия и 1 ящик на батарею.
Во всех сводных резервных батареях было 120 орудий, из которых запряженными— 40.
Число орудий в батареях, формируемых в военное время, не было точно определено и каждый раз назначалось особым Высочайшим приказом³². Во время Восточной войны батареи формировались самого разнообразного состава, от 12- до 2-орудийного. Ежегодные учебные сборы отпускных нижних чинов производились как при сводных резервных бригадах, так и при прочих артиллерийских частях.
Резервные и запасные части конной артиллерии в военное время состояли из 12 конноартиллерийских батарей 8-орудийного состава, кроме гвардейской, которая имела 12 орудий; всего 100 орудий. В мирное же время содержались кадры только для 6 батарей, составлявших постоянный конноартиллерийский резерв из 6 полубатарей (всего 24 орудия), сведенных в 3 сводные резервные конноартиллерийские батареи.
Постоянный резерв имел своим назначением быстрое укомплектование действующих батарей первых шести конноартиллерийских бригад, а также формирование для них запасных частей и ежегодное обучение в учебных сборах отпускных нижних чинов.
Для прочих резервных батарей военного времени никаких кадров в мирное время не содержалось. [405]
Резервные и запасные части инженерных войск³³ в мирное время состояли из 3 резервных саперных батальонов с 6 понтонными парками, одной резервной саперной роты и 4 кадров, каждый из 1 офицера, 10 строевых и 1 нестроевого нижних чинов.
В военное время из этих частей предполагалось сформировать 4 резервных и 2 запасных саперных батальона, 6 понтонных рот с понтонными парками, 1 запасную роту, резервный и запасный кон-но-пионерные эскадроны.
Войска местные и вспомогательного назначения не имели, как сказано выше, прямого боевого значения, но в то же время составляли необходимую принадлежность армии. К ним следует отнести:
Местные артиллерийские парки³⁴ которые предназначались для хранения и снабжения войск снарядами, зарядами и патронами.
Таких парков в Европейской России было 62, и каждый из них имел патронов на одну пехотную дивизию, на ⅓ стрелкового батальона, на ⅓ кавалерийской дивизии и снарядов на одну артиллерийскую бригаду³⁵.
На Кавказе парковые запасы содержались в 17 пунктах в разном количестве, смотря по местной потребности.
Осадные артиллерийские парки³⁶, в состав которых входила материальная часть артиллерии и снаряды, потребные для осады крепостей. Всего имелось 2 осадных парка, Кавказское осадное отделение и 2 запасных отделения³⁷.
Гарнизонная артиллерия, состоявшая из гарнизонных и лабораторных артиллерийских рот. Первые из них предназначались для действий при крепостных орудиях, а вторые — для приготовления боевых припасов. Всего состояло в крепостях 97½ гарнизонных и 6 лабораторных рот.
Осадные инженерные парки³⁸ заключали в себе шанцевый инструмент и материальную часть инженерного ведомства, необходимые для осады крепостей.
Таковых парков имелось 2, в Риге и Бендерах, подразделенных каждый на 4 отделения, с материальной частью в отделении, достаточной для осады одной крепости.
Полевой инженерный парк, составлявший подвижный запас разного инструмента для саперных батальонов, действующих против неприятеля.
Корпус внутренней стражи³⁹, состоявший из гарнизонных батальонов и уездных инвалидных и этапных команд. Части эти предназначались для несения внутренней службы в губернских и уездных городах, но, кроме того, на командиров гарнизонных батальонов возлагались некоторые обязанности нынешних уездных воинских начальников по ведению учета и призыву на службу бессрочно отпускных, по приему рекрутов, конвоированию их и проч. [406]
Всего в корпусе внутренней стражи состояло 52 гарнизонных батальона, 2 полубатальона, 564 уездных инвалидных команды, 296 этапных и 5 соляных команд.
Части вспомогательного назначения состояли из корпуса жандармов и учебных и образцовых войск; последние предназначались как для подготовки унтер-офицеров, так и для распространения в армии однообразной техники сложного в то время военного артикула.
К этой же категории войск следует отнести: подвижные инвалидные роты, подвижные арсеналы и военно-рабочие роты.
К особенностям военной организации пятидесятых годов прошлого столетия следует отнести и военные поселения⁴⁰, доживавшие, впрочем, в то время свои последние года.
Основанные в 1811 году, они имели целью сокращение расходов на содержание армии посредством образования особого военно-земледельческого сословия, наподобие австрийских граничар.
Идея основателя заключалась в том, чтобы в будущем возложить комплектование и содержание всей армии исключительно на военные поселения, освободив остальное население от рекрутских наборов, а государственное казначейство — от материальной тяготы содержания армии.
К 1831 году военные поселения достигли своего наивысшего развития, причем тогда же выяснилась вся несостоятельность принятой системы, повлекшая за собой их коренное преобразование.
К началу Восточной войны организация военных поселений в общем представлялась в следующем виде: они состояли из действующей и поселенной частей. К первой принадлежала вся выставляемая поселениями, на общих основаниях рекрутской повинности, боевая сила, а ко второй — вся масса населения с их землями, угодьями и всякого рода хозяйственными учреждениями.
Поселенную часть составляли: 1) 25 округов военного поселения кавалерии, расположенных в южной России и находящихся в ведении инспектора резервной кавалерии; 2) округ военного поселения пехоты, составлявший поселенные роты Охтенского порохового завода; 3) 9 округов пехотных солдат в Новгородской, Витебской и Могилевской губерниях; 4) военное поселение на Кавказе.
Военные поселяне и пахотные солдаты имели определенный земельный надел (в округах пахотных солдат по 6½ десятины на каждую душу⁴¹ и были освобождены от всех государственных податей и земских повинностей. Взамен этого пахотные солдаты были обложены оброком, а кавалерийские округа продовольствовали кавалерию, в них расположенную; кроме того, и те и другие обязывались производить в своих округах все общественные работы. [407]
Рекрутская повинность отбывалась военными поселянами на общем основании, причем поселенная их часть хотя и подчинялась воинскому порядку и дисциплине и носила собственную форменную одежду, но обучению военному делу не подвергалась.
К 1 января 1853 года в военных поселениях и округах пахотных солдат состояло: 728 688 душ обоего пола и на Кавказе 1344 души; у них имелось 88114 голов лошадей, 163 929 голов волов, 558 263 овцы и 367 033 штуки прочего рогатого скота. Земли под ними числилось всего 3 452 686 десятин, капитала — 6 036 077 руб. и запасов в хлебных магазинах — 1 337 794 четв.⁴². На продовольствии состояло 81 472 человека и 31 382 лошади.
Кроме регулярных войск в состав нашей армии входили, как входят и в настоящее время, войска иррегулярные⁴³, состоявшие из казаков и инородческих частей.
Поселенные на окраинах государства, соприкасавшихся с беспокойными соседями, и обязанные охранять эти окраины, казаки за свою службу исстари пользовались обширными льготами сравнительно с прочим населением империи. Взамен этих льгот они несли службу на особых, более тяжелых основаниях, являясь на нее с собственными лошадьми, вооружением, снаряжением, обмундированием и проч.
Все казачьи войска и инородческое население Кавказского и Оренбургского края несли службу внутреннюю — в пределах своего войска, линейную или кордонную службу — для охраны границ и внешнюю службу — вне пределов своего войска.
В мирное время казачьи войска выставляли неопределенное и различное, в зависимости от требования правительства, число частей; в военное же время, по первому призыву, каждое войско обязано было выставлять определенное число частей, составлявших «комплект» войска⁴⁴.
В отношении организации казачьи части несколько отличались от регулярных и имели вообще более легкий, подвижной характер, так как все тяжести их перевозились на вьюках, а не в обозе. [408]
В 1853 году в ведении Военного министерства находились Донское, Черноморское, Кавказское линейное, Уральское, Астраханское, Дунайское, Оренбургское, Азовское, Сибирское линейное, Забайкальское и Башкиро-Мещерское казачьи войска.
Донское казачье войско в военное время выставляло комплект в 58 действующих конных полков шестисотенного состава и 14 конноартиллерийских батарей. В мирное же время на службе состояло 34 конных полка и 4 батареи.
Комплект Черноморского войска составляли гвардейский дивизион, 12 пеших батальонов, 3 конные батареи и гарнизонная пешая артиллерийская рота; в мирное же время из них на службе находились 4 батальона, конная батарея и артиллерийская рота.
Кавказское линейное войско полагалось в комплекте 18 конных полков шестисотенного состава и 3 конных батарей; почти все эти части находились на службе и в мирное время при Кавказском корпусе и на Кавказской линии.
Комплект Уральского войска состоял из гвардейского дивизиона и 12 шестисотенных конных полков, из которых в мирное время на службе находилось только два дивизиона.
Комплекты остальных казачьих войск в общем были меньшей численности и имели исключительной целью местную службу, а потому они здесь не перечисляются.
К числу инородческих войск относились между прочим л.-гв. Крымско-Татарский эскадрон, находившийся в ведении новороссийского генерал-губернатора, Закавказский конно-мусульманский полк, состоявший при действующей армии, Дагестанский конно-иррегулярный полк и Балаклавский греческий батальон, состоявшие на службе при Кавказском корпусе, и некоторые другие.
Численность⁴⁵ армии к 1 января 1853 года выражалась следующими цифрами⁴⁶:
на действительной службе под знаменами в регулярных войсках состояло 27 581 генерал и офицер и 911 150 нижних чинов;
в бессрочном и годовом отпусках числилось 244 генерала и офицера и 212 433 нижних чина. [409]
Таким образом, общая наличность обученных людей регулярной армии определялась в 27 745 генералов и офицеров и 1 123 583 нижних чина.
Во всех иррегулярных войсках числилось по спискам 3647 генералов и офицеров и 242 203 нижних чина; из них в частях, находившихся на действительной службе, состояло 89 168 человек.
Итак, во всей русской армии состояло по спискам 31 392 генерала и офицера и 1 365 786 нижних чинов, из коих к 1 января 1853 года действительно несли службу 1 000 318 нижних чинов.
В общем штатном числе всех войск (вместе с иррегулярными) составляли: пехота — ^⅔, кавалерия — 1/5, артиллерия — 1/13 и инженерные войска — ⅓8.
Численность прочих родов оружия относилась к пехоте как: кавалерия — 1:3 ⅓, артиллерия — 1:8^¾, инженерные войска — 1:26½ Казачьи войска составляли 1/11 часть всех регулярных войск⁴⁷.

Беглый обзор организации нашей армии перед Восточной войной указывает на следующие ее особенности: 1. Армия состояла из двух резко отличавшихся по своим качествам частей.
Действующие войска, которые в мирное время содержались почти в таком же составе, как и в военное, представляли из себя вполне подготовленную и сплоченную в долгие годы мирного обучения боевую силу, которая при приведении армии на военное положение весьма мало изменялась приливом в нее отпускных и была готова немедленно выступить в поход. Но зато за этой отличной по своему составу армией государство фактически уже не имело правильно организованных и хоть сколько-нибудь подготовленных вооруженных сил.
Незначительные по количеству и весьма слабые по своему составу кадры резервных и запасных войск никоим образом не могли служить гарантией их надлежащей и скорой формировки и подготовки. Малая готовность этой категории войск увеличивалась еще тем, что при мобилизации в резервные и запасные части вливалось лишь весьма незначительное количество обученных людей в виде бессрочно отпускных; большая же часть состояла из рекрутов, представлявших собой совершенно сырой материал.
Такие качества резервных и запасных войск являлись следствием существовавшего в то время во всех государствах, за исключением отчасти Пруссии, взгляда, по которому в европейских армиях обращали исключительное внимание на содержание полевых войск, составлявших почти всю боевую силу государства.
Если сравнить силу нашей постоянной армии мирного времени последних лет царствования императора Николая Павловича и [410] силу ее в настоящее время, то постоянные армии в эти отделенные друг от друга полувековым периодом эпохи окажутся почти одинаковыми, но зато какая громадная разница замечается при переходе армии на военное положение. Силы современной армии увеличиваются в несколько раз, причем соответствующая организация ее делает большую часть той армии ко времени столкновения с неприятелем почти одинаковой по своим боевым качествам.
Причиной такого различия служат не только сильные кадры резервных войск, ныне содержимых и в мирное время, но и нахождение среди населения целой массы подготовленного боевого материала в виде запасных нижних чинов, которые при мобилизации вступают в ряды армии; пятьдесят же лет тому назад подготовленный боевой запас существовал лишь в зачатке, в лице незначительного числа бессрочно отпускных и увольняемых в годовой отпуск нижних чинов. Лиц этой категории по спискам числилось к 1 января 1853 года на миллионную армию всего 212 433 человека.
Причина такого незначительного запаса состояла во всеобщем в то время убеждении, что получить армию с хорошими боевыми качествами возможно только при весьма продолжительных сроках службы, в 15 или 20 лет. Очевидно, что люди, пробывшие под знаменами столь долгий срок, были по окончании службы по большей части неспособны как по своему возрасту, так и по состоянию своего здоровья поступить в случае войны вновь в ряды войск.
Император Николай Павлович рядом принятых мер положил основание организации резервных войск и ревниво оберегал их от поползновений начальников, не оценивших надлежащим образом основной идеи их назначения. «Не ошибайся в отношении резервов, — писал государь князю Горчакову 20 октября 1853 года⁴⁸. — В прежние войны резервов в полном смысле значения слова, как я его понимаю⁴⁹, не было. Оттого полки таяли, не получая подкрепления или получая голых, необутых, изнуренных рекрутов; полки таяли, гибли и за ними — никого! Теперь на каждый полк 2 батальона резерва, в нем половина старые, надежные солдаты, а другая из рекрутов, и через 6 месяцев каждый полк получит не менее 600 человек укомплектования; стало, к весне полки будут опять комплектованы и надежно. Но, чтоб это возможно было, надо резервам быть на месте, в покое и не обременять их сверх меры караулами и другими посторонними заботами, а еще менее употреблять их без крайности против неприятеля...»
Примерно с 1834 года государь начал принимать меры и к образованию среди населения подготовленного запаса людей, увольняя старшие сроки службы преждевременно в так называемые бессрочные [411] отпуска. Этот первообраз нынешнего запаса имел очень мало общего с современным. Он был весьма незначителен, так как люди увольнялись в бессрочный отпуск лишь после беспорочного служения под знаменами 15 или 20 лет, в количестве около 17 000 человек ежегодно; к ним следует прибавить еще 10 000 человек, увольняемых в годовой отпуск.
В действительности же людей, годных для поступления вновь на службу из бессрочного отпуска, было еще менее, чем числилось по спискам; престарелый возраст отпускных делал процент неявлявшихся весьма значительным, а их самих — мало пригодными к перенесению тягостей военного времени.
Нельзя не отметить этот первый шаг к образованию у нас запаса, предпринятый исключительно по инициативе государя Николая Павловича и проведенный в жизнь благодаря его настойчивым требованиям. Мысль об уменьшении сроков службы с целью накопления обученных людей среди населения казалась в то время большинству военных деятелей и даже такому выдающемуся генералу, как Муравьев-Карский, преступной; они считали, что такая мера, несомненно, поведет к ухудшению армии, лишая ее лучших солдат и наполняя молодыми и не втянутыми в работу рекрутами. Особенно беспокоил их унтер-офицерский вопрос, как будто бы в пятнадцатилетний срок службы нельзя было подготовить хороших и в особенности опытных унтер-офицеров⁵⁰.
Лишь только двадцать лет спустя, после огромных успехов пруссаков во время Франко-прусской войны у нас приобрели право гражданства короткие сроки службы и неразрывно связанное с ним накопление среди населения запаса обученных людей, первоначальную идею которых с таким трудом проводил в жизнь император Николай Павлович в последние годы своего царствования.
Такой характер организации нашей армии приводил к замечательным фактам. Уже летом 1854 года, когда война еще не достигла своего полного напряжения, у нас не хватало войск для одновременной [412] готовности к борьбе по всей западной границе и в Крыму. Какой грустью и бессилием дышат многие письма государя к князю Горчакову и к князю Меншикову в 1854 году, в ожидании высадки в Крыму, когда государь сознавал, что Крымскую армию необходимо усилить, но у него не было больше свободных войск.
«Теперь к этой опасности, — писал, например, государь князю Горчакову 7 июля 1854 года⁵¹, — присоединилась другая — вероятие весьма скорого нападения на Крым. Мысль весьма полезную образования отряда к стороне Перекопа вполне и я разделяю. Назначить же мне пехоту в сей отряд неоткуда, ибо уже ничем не располагаю⁵² с той поры, как князь Иван Федорович⁵³ взял, меня не спрося, 16-ю дивизию в Молдавию. Крайне желательно наискорее отправить хоть одну бригаду с двумя батареями к Перекопу. Обсуди, откуда послать наилучше, и сейчас же распорядись... Кажется, выбор должен пасть на 16-ю дивизию, но я не гофрихсрат; необходимость тебе ставлю на вид, образ же действий предоставляю тебе».
И в таком положении находилась могущественнейшая монархия с 60-миллионным населением, которая содержала в мирное время миллионную армию под ружьем!
2. Другую особенность организации того времени составляло несоразмерно большое отношение небоевого элемента к общей численности постоянной армии.
Эта категория войск в лице корпуса внутренней стражи и разных вспомогательных частей включала в свои ряды 218 515 человек, что уменьшало боевую численность армии почти на 17%⁵⁴.
Такая же несоразмерность боевого элемента к нестроевому замечалась, как было сказано выше, и в отдельных частях полевых войск, где цифра нестроевых составляла от 7 до 20% всего состава части.
3. Обращает на себя внимание также большое разнообразие в составе тактических единиц. В пехоте число батальонов в полках изменялось от 3 до 5, что не вызывалось никакими тактическими соображениями. В кавалерии большинство полков имело по 8 и 10 эскадронов, что делало их неудобными в отношении командования ими одним лицом. В этом отношении неудобен был также и 12-орудийный состав батарей.
Разнообразие тактических единиц, впрочем, не всегда являлось следствием принятой системы и очень часто происходило и от побочных причин, главная среди которых заключалась в желании уменьшить расходы на содержание армии⁵⁵.
Существование конно-пионерных дивизионов также не оправдывало надежд, на них возлагавшихся. Понтонные парки, которые при них состояли, делали конно-пионеров недостаточно подвижными для следования с кавалерией, а малое их число имело [413] своим последствием то, что они никогда не участвовали в деле. В течение сорокадвухлетнего своего существования конно-пионеры только в 1828 году были два раза употреблены в дело со специальной целью и, наконец, в 1862 году были совершенно упразднены. Система военных поселений, в свою очередь, не оправдала возлагавшихся на нее ожиданий. Вместо воинов-пахарей, поселяне являлись простыми хлебопашцами, обязанными продовольствовать квартировавшие у них войска. Чисто военные качества к ним не привились, к чему, впрочем, со стороны правительства в последнее время почти и не прикладывалось никаких стараний. Одной из слабых сторон военных поселений был крайне дурной состав офицеров, куда офицеры «сбывались» из действующих войск; да, впрочем, и само начальство военных поселений более предпочитало офицеров, вышедших из солдат. В финансовом отношении военные поселения также не принесли ожидаемой от них пользы. Они были окончательно упразднены в 1857 году.

В пятидесятых годах прошлого столетия комплектование армии нижними чинами производилось у нас по рекрутскому уставу 1831 года.
Военная служба по этому уставу не была общеобязательной; от нее были освобождены все дворяне, купцы, почетные граждане, дети священнослужителей и вообще все классы общества, возвысившиеся над общим уровнем податного сословия. Она была таким образом обязательна⁵⁶ только для солдатских детей, мещан, крестьян и вообще для лиц податных сословий.
Но, кроме поступления на военную службу нижними чинами на основании рекрутского устава, таковыми зачислялись крестьяне по желанию помещиков, по приговорам сельских обществ, а также и по приговорам судов, причем в этом последнем случае отдавались не только лица, которые принадлежали к сословиям, обязанным рекрутской повинностью, но и к изъятым от нее по своему происхождению.
Вся тягость военной службы ложилась таким образом на беднейшие классы населения; около 20 % общего числа жителей империи имели право на освобождение от рекрутской повинности⁵⁷. Тем не менее средства населения России, при существовавших сроках службы, в количественном отношении далеко превосходили требуемое от него число рекрутов.
И действительно, за восемнадцать лет, с 1835 по 1854 год, было принято на службу всего 1 436 711 рекрутов, что составляло около 80 тысяч человек в год⁵⁸. Лиц же, подлежавших в начале пятидесятых годов рекрутской повинности, считалось около 25 миллионов; если исключить отсюда около двух третей всего числа неспособными, то [414] годных к службе оставалось около 8 миллионов. Штатное число войск относилось к этой массе, как 1:7½, и один служивший приходился на 26 душ мужского пола, подлежавших повинности.
Рекрутская повинность не была личной, а общинной, при которой правительство предъявляло свои требования к известной группе населения, а не к отдельным лицам; рекруты же выставлялись от семейств, принимая в расчет число имевшихся в семействе рабочих рук.
Возраст принимаемых на службу по набору был определен от 20 до 35 лет; это условие держало массу лиц податного состояния в течение пятнадцати лет в неопределенном положении ожидания рекрутчины. С другой стороны, и армия получала слишком много рекрутов старших возрастов, которых трудно было обучить и которые вливали в армию значительный контингент пожилых солдат. За 1851-й, 1852-й и 1853-й, например, отношение числа рекрутов по возрастам к общему числу принятых было следующее⁵⁹: моложе 20 лет—около 6 %, от 20 до 25 лет — 73 %, от 25 до 30 — 14 % и от 30 до 35 лет — 6 %, т. е. более четвертой части принятых находилось в возрасте, не совсем соответствовавшем требованиям военной службы.
Сроки действительной службы⁶⁰ были установлены от 22 до 25 лет. Прослужившие беспорочно 15 лет увольнялись в бессрочный отпуск, во время которого они ежегодно собирались на один месяц в учебные сборы. [415]
Такие продолжительные сроки службы, кроме указанного уже выше недостатка в отношении количества и качества запаса обученных людей, который образовывался среди населения империи, представляли для армии и населения еще много других неудобств. Служба отнимала рекрута из его среды на столь продолжительное время, что он возвращался домой, совершенно отвыкнув от условий жизни своей среды и уже мало пригодный к работе. На рекрутов в населении смотрели поэтому как на заживо погребенных, и сдача в рекруты, «рекрутчина», как ее называли, наводила на население ужас. Для уклонения от службы среди призываемых в сильной степени было развито членовредительство, а побеги в войсках были явлением заурядным, так что в законах о наградах предусматривалось даже награждение ротных и эскадронных командиров «за неимение бежавших во вверенных им частях» в относительно короткий трехлетний промежуток времени⁶¹.
Общинный характер воинской повинности вносил еще один нежелательный элемент в состав армии, а именно достаточное количество наемников (примерно около 10 тысяч человек в год)⁶², хотя правительство и старалось бороться с этим злом при помощи выпуска зачетных рекрутских квитанций, по числу добровольно поступивших в армию охотников. Квитанции эти могли быть перепродаваемы из рук в руки и освобождали от службы лицо, их предъявлявшее. Таких квитанций не хватало на всю массу лиц, желавших освободиться от службы, и потому, как сказано выше, многие прибегали к найму заместителей. В нравственном отношении заместители не представляли, конечно, из себя надежного элемента в войсках.
Отдача в рекруты по приговору судов, по приговору крестьянских обществ и по назначению помещиков также не служила на пользу войскам.
В «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных», издания 1845 года, перечислен, например, длинный ряд проступков, за которые допускалась отдача в солдаты в наказание взамен ссылки на поселение. Помещики, в свою очередь, отдавали крестьян в солдаты преимущественно в наказание и вообще сбывали в войска самых негодных людей⁶³.
Все это вливало в армию людей порочных, которые не могли способствовать возвышению нравственного уровня войск, а, что еще хуже, поддерживало в населении взгляд на военную службу как на наказание, а не как на священную обязанность защиты Отечества.
Солдатские дети и кантонисты⁶⁴ по самому своему происхождению относились к числу обязанных военной службой. Солдатскими детьми считались все сыновья нижних чинов недворянского сословия, прижитые во время нахождения их отцов на действительной [416] службе и в отставке, а также все незаконнорожденные солдатками мальчики. Кантонистами же назывались солдатские дети, которые состояли в заведениях военных кантонистов, имевшихся при частях войск, или жили при родителях, служащих в полках. Таким образом в составе армии получалось потомственное сословие солдат, приносившее в военном отношении очень мало пользы и, безусловно, вредное в общегосударственном отношении.
Сын солдата поступал в кантонисты ребенком и, лишенный влияния семьи, воспитывался в суровой казарменной обстановке. По окончании же действительной службы под знаменами он оказывался совершенно одиноким и оторванным от той среды, в которой ему приходилось доживать свой век.
Во время своего пребывания в кантонистах дети подвергались большей, сравнительно с другими, смертности и, развиваясь физически хуже своих деревенских сверстников, уступали в этом отношении остальной массе рекрутов. Живя с юных лет среди солдат, кантонисты, очевидно, не могли отличаться и хорошей нравственностью.
Император Николай ясно сознавал всю невыгоду и несправедливость существовавшей рекрутской повинности, но не в силах был бороться с установившимся положением. «Всякий набор, — говорил государь князю А. С. Меншикову 14 марта 1845 года⁶⁵, — счетом с 500 или другого участка душ, а также вербовкой, есть мера неправильная, и справедлива лишь одна конскрипция, обязывающая всех служить, но много препятствий существует к ее введению». «Вот что ожидает нас по таковым понятиям о справедливости!» [417] — саркастически закончил князь Александр Сергеевич свои воспоминания об этом разговоре.
В Царстве Польском воинская повинность отбывалась на несколько иных основаниях, по системе конскрипций. Повинность эта была общеобязательной, но не личной, и ей подлежали почти все сословия, причем на семейное положение призываемых обращалось очень мало внимания. Кому поступать на службу, определялось жребием, который прежде всего тянули молодые люди в возрасте от 20 до 22 лет, а после того в постепенности люди старших возрастов до пополнения всего требуемого числа призываемых.
Кроме обязательного поступления на службу, наше законодательство допускало для лиц привилегированных сословий и поступление по добровольному желанию, причем потомственные дворяне, лица, окончившие курс высших учебных заведений, и купцы первых двух гильдий поступали на сокращенные сроки службы.
При распределении рекрутов в войска руководствовались главным образом только внешним их видом, причем лучшие и рослые люди назначались в гвардию. Раскольники и попавшиеся «в буйствах и дерзостях» назначались на Кавказ и в Сибирь; отданные в солдаты за дурное поведение — преимущественно в гарнизонные и военно-рабочие части; бродяги и преступники — во внутренние гарнизонные и линейные батальоны.
В разные роды оружия люди назначались без всякого разбора, не принимая во внимание ни склада их, ни способностей к тому или другому роду службы. Зато заботы о ранжировке солдат доходили до невероятного. Не только в полках, но в ротах и эскадронах люди подбирались рябые к рябым, курносые к курносым, красавчики к красавчикам. Роты и взводы старались составить из людей одинаковых по цвету волос, по длине усов, бакенбард и т. д.⁶⁶.
Но долгие сроки службы давали возможность подготавливать без особого напряжения сил молодых рекрутов, отлично знающих свое дело солдат; отличные унтер-офицеры образовывались в полках сами собой. Солдаты глубоко проникались духом военной службы и традициями своей части; они смотрели на полк как на свой родной дом и семью, с которыми было связано все их существование.
Что касается казачьего населения, то отбывание военной службы было обязательно для всех казаков почти без всякого исключения. Сроки службы были для офицеров в 25 лет и для казаков в 30 лет; но на действительной службе они не находились непрерывно все это время, а, прослужив от одного до трех лет, увольнялись на льготу по домам впредь до нового поступления на службу через такой же приблизительно срок времени. Кому из казаков [418] подлежало в каждом данном случае идти в состав выставляемых войском строевых частей определялось очередными станичными списками, причем по семейному и имущественному положению, в исключительных случаях допускались или временное освобождение от службы, или же отсрочка, но никоим образом не полное освобождение.
К 1 января 1853 года на действительной службе всего состояло 53 % штатного состава казачьих «комплектов» или 39 % списочного, так как вообще списочное число служилых казаков превосходило штаты выставляемых комплектов; при этом 1 служащий приходился средним числом на 7,3 казаков, обязанных службой.
Комплектование армии унтер-офицерами не встречало до Восточной войны никаких затруднений как благодаря продолжительным срокам службы, так и тем несложным требованиям, которые предъявлялись к унтер-офицерам.
Строевые части пополнялись ими при помощи производства добровольно поступивших на службу и поступивших по набору; некоторая же часть унтер-офицеров пополнялась кантонистами и нижними чинами, прошедшими курс учебных частей.
Для первой категории лиц унтер-офицерское звание было переходной степенью для производства в офицеры; процент унтер-офицеров из последней категории был вообще весьма незначителен, так что главный контингент их ложился на производимых из поступивших на службу по набору⁶⁷ по прослужении ими в строю не менее трех лет.
Для подготовки унтер-офицеров пехоты и кавалерии в самых частях не существовало никаких школ и учебных команд, и знание грамотности для производимых не было обязательным. В законе указывалось только, «чтобы назначаемые к производству в унтер-офицерское звание знали совершенно порядок службы и верный шаг... чтобы были доброго и трезвого поведения и... чтобы при всех таких качествах производимы были в унтер-офицеры преимущественно имеющие знаки отличия военного ордена»⁶⁸.
Школами же для специальной подготовки унтер-офицеров пехоты и кавалерии служили 4 карабинерные полка, ежегодно выпускавшие до 1000 человек, учебный эскадрон и школы кантонистов. Унтер-офицеры, выходившие из этих специальных школ, не удовлетворяли современников ни своими нравственными, ни строевыми качествами⁶⁹.
В артиллерии для производства в фейерверкеры требовалось, как правило, окончание трехгодичного курса дивизионной или бригадной школы по весьма обширной программе, до геометрической съемки включительно.
Унтер-офицеры инженерных войск также подготавливались в особых бригадных школах. [419]

Комплектование армии офицерами⁷⁰ производилось при помощи: 1) выпуска из военно-учебных заведений, 2) производства добровольно поступивших на службу нижними чинами и 3) производства нижних чинов, поступавших на службу по наборам.
Военно-учебные заведения, дававшие право на выпуск офицерами, были: Пажеский и 15 кадетских корпусов, Школа гвардейских подпрапорщиков и юнкеров, Дворянский полк, Михайловское артиллерийское, Главное инженерное училища и Школа топографов.
Кадетские корпуса имели целью воспитывать и образовывать молодых дворян для всех родов военной службы.
Все корпуса представляли собой закрытые интернаты; кадеты воспитывались на казенный счет или на счет дворянства и состояли на полном казенном содержании.
Курс обучения состоял из предметов общеобразовательных, проходимых в общих классах, и специально военных, которые составляли курс специальных классов. Объем общеобразовательных предметов соответствовал программам среднеучебных заведений, причем особое внимание обращалось на естественные и математические предметы. В специальных классах, кроме общеобразовательных предметов, проходились механика, законоведение, физическая география, статистика, артиллерия, фортификация, тактика и топография. Провинциальные корпуса не имели специальных классов, и юноши по окончании общего курса отправлялись в Петербург в Дворянский полк, где и проходили курс специальных классов.
Лучшие воспитанники по окончании курса выпускались офицерами в гвардию, следующие выходили в артиллерию и саперы, а уже остальной состав в армейскую пехоту и кавалерию. Малоуспешные из кадетов выпускались из первого специального класса в линейные батальоны или же по окончании общих классов и по достижении девятнадцатилетнего возраста во внутреннюю стражу.
Программа курса кадетских корпусов, как можно видеть, была достаточно обширна, и корпуса должны были бы давать хорошее общее и военное образование, но сама постановка учебного дела не была вполне удовлетворительна и мало способствовала умственному развитию кадетов. Занятые целый день в классах и на строевых занятиях, мальчики имели только один-полтора часа времени на приготовление уроков.
Такой срок следует признать крайне недостаточным, в особенности принимая во внимание слабую подготовку поступавших в корпуса мальчиков, не всегда удачный состав преподавателей и большое число учеников (35 и более) в каждом учебном отделении. Не все ученики могли поэтому следить за курсом одинаково, и уже с младших классов появлялись отстающие, которые, по мере [420] продвижения выпуска вперед, отставали еще больше, сидели по два и по три года в одном классе и назначались в конце концов по малоуспешности до окончания курса в войска унтер-офицерами или вовсе исключались из корпуса. В общем числе до окончания курса доходила только половина из кадетов, поступивших в младшие классы.
Что касается внутренней жизни учащихся, то корпусное начальство входило в нее мало и нисколько не влияло на смягчение нравов, в которых было много грубого и дикого⁷¹ . Отличительными чертами кадетского быта были дружба, тесное товарищество
кадетов между собой и общее крайне суровое направление. Старшие кадеты давали тон всей кадетской жизни, а младшие им слепо повиновались. Кадет, отличавшийся физической силой, ловкостью, молодцеватостью и находившийся в оппозиции к начальству, всегда пользовался особым почетом и уважением товарищей⁷². Любимые игры кадетов также носили характер занятий, развивающих физическую силу, ловкость и терпение; игры эти часто переходили в ожесточенные драки не только между кадетами, но и между целыми классами, а в лагерях — так и между корпусами. Во всех классах кадеты составляли так называемые «классные общества», имевшие своих коноводов и свои обычаи, которым они слепо подчинялись, причем кадетский самосуд имел большое значение, и им особенно строго карались трусость, выдача товарища, жалоба начальству, невыносливость и т. п.
Применяемые в корпусах наказания могли только способствовать еще большему ожесточению кадетских нравов. Самым обычным наказанием были розги, которыми мальчики наказывались и за дурные баллы, и за плохое знание фронта, и за маловажные проступки; более серьезные проступки зачастую наказывались 100—200 ударами розог⁷³.
Но кадетские корпуса имели и свои положительные стороны. Столь ценные в военном деле высокий дух товарищества и взаимной выручки глубоко внедрялись в каждого кадета и клали отпечаток на всю его дальнейшую службу; кадетская жизнь закаляла [421] юношей и подготавливала из них людей, способных с легкостью переносить все невзгоды военной жизни. Из них, при отсутствии внешнего лоска и невысоком умственном развитии, выходили, однако, честные служаки, преданные своему долгу службы офицеры, которые сроднились с нею с юных лет и любили ее.
От остальных военно-учебных заведений несколько отличались Михайловское артиллерийское и Главное (ныне Николаевское) инженерное училища. В них давалась более солидная научная подготовка и существовали особые офицерские классы, преобразованные в настоящее время в Артиллерийскую и Инженерную академии. Воспитанниками этих училищ пополнялся в незначительном числе офицерский состав артиллерийских и саперных частей.
Во всех военно-учебных заведениях полагалось по штату 8556 воспитанников, но эта с первого взгляда большая цифра в действительности была очень недостаточна для подготовки необходимого для армии числа офицеров. За десятилетие с 1845 по 1855 год число воспитанников военно-учебных заведений (без Артиллерийского и Инженерного), закончивших полный курс, составляло в среднем лишь 7 % всего числа воспитывавшихся в этих заведениях⁷⁴, а за все время царствования императора Николая Павловича из этих же учебных заведений было всего выпущено около 17 тысяч офицеров, что составит в год около 560 человек, или треть всего числа офицеров, потребных для армии. Да и эта треть почти [422] исключительно поступала на укомплектование гвардии и специальных родов оружия.
Главный контингент офицеров армейской пехоты и кавалерии пополнялся производством дворян и вольноопределяющихся, поступивших по добровольному желанию на службу нижними чинами. Небольшая лишь часть этих лиц принадлежала к окончившим курсы различных учебных заведений; большинство же из них имело самое ограниченное общее домашнее образование или же принад; лежало к лицам, не окончившим курса кадетских корпусов и гражданских гимназий.
Молодые люди эти при поступлении на службу, т. е. при зачислении их юнкерами, должны были выдержать самый незначительный экзамен по общеобразовательным предметам при штабе корпуса или при каком-нибудь кадетском корпусе. Насколько ничтожны были в этом отношении требования, предъявлявшиеся будущим офицерам, можно судить по программе, установленной для юнкеров при штабе 2-го армейского корпуса уже в 1857 году, после Крымской кампании, которая, как известно, дала сильный толчок к увеличению образовательного ценза наших офицеров.
Эта программа⁷⁵ обязывала довести по русскому языку юнкеров до той степени грамматически правильного и ясного изложения на бумаге своих мыслей, которое требуется от деловых бумаг. Знание арифметики должно было быть доведено до того, чтобы каждый численный житейский или служебный вопрос был решаем без затруднения. При изучении истории обращалось особое внимание на указания обучаемым, каким образом развивались главные начала русской жизни: самодержавие, православие, народность. Что же касается французского и немецкого языков, то они должны были составлять последний предмет занятий, и рекомендовалось стараться, чтобы юнкера умели хоть отличить книгу, написанную на одном языке от написанной на другом. При этом никаких военных познаний, кроме уставов, от офицеров армейской пехоты и кавалерии не требовалось.
Вся эта категория лиц получала офицерские чины уже без экзамена, по прослужении в звании унтер-офицера от 3 до 6 месяцев для студентов, 2 лет — для дворян и от 4 до 12 лет — для прочих вольноопределяющихся, в зависимости от прав их по состоянию⁷⁶.
Легкость поступления на службу унтер-офицером, или, как тогда называли, юнкером на казенном содержании, и легкость, таким образом, достижения офицерского чина без экзамена привлекали на военную службу лиц, которые не могли найти других средств к существованию.
До производства в офицеры в полках юнкерам также негде было учиться и расширять свои научные познания, тем более что для [423] самостоятельных занятий не было никаких побудительных причин: всякий знал, что будет произведен в офицеры без экзамена. Живя на службе полковой жизнью и принадлежа по рождению и воспитанию к офицерской среде, юнкера часто находились в обществе офицеров, скудном благодаря разбросанности чуть ли не поодиночке по глухим деревням в умственном отношении и богатом кутежами и картежной игрой. Такая обстановка, само собой разумеется, не могла содействовать надлежащему направлению гибкой воли молодых людей, избравших себе военную карьеру.
Нижние чины, поступавшие по набору, могли быть произведены в офицеры после прослужения в звании унтер-офицерском от 10 до 18 лет и по выдержании особого экзамена при штабе дивизии из катехизиса, чтения, письма, арифметики (включительно до тройного правила), составления бумаг, относящихся к обязанностям младших офицеров, а также уставов гарнизонного, лагерного, форпостной службы и строевого, до батальонного учения включительно⁷⁷. Кроме того, все унтер-офицеры общих сроков службы, представляемые к производству в офицеры, собирались на целый год к корпусным штабам для испытания их по службе.
Унтер-офицеры, выполнившие все вышеуказанные условия, могли отказаться от офицерского чина, и тогда они, состоя на службе, получали шевроны и две трети прапорщичьего жалованья. После прослужения пяти лет со времени отказа от производства в офицеры им давалась пожизненная пенсия в размере получаемого ими содержания.
Эта последняя мера служила причиной тому, что очень многие из унтер-офицеров, пройдя весь тот несложный искус, который требовался для производства в офицеры, отказывались от чина, предпочитая воспользоваться представляемыми им преимуществами. Да и, действительно, материальное положение их, при условии солдатских требований, было несравненно лучше материального положения производимых в офицеры; они могли выйти с пенсией в отставку почти на семь лет раньше, [424] чем их сверстники — офицеры. К тому же многих устрашала и жизнь в совершенно непривычной им новой среде; офицерский эполет не служил связью между дворянином и простолюдином, протянувшим солдатскую лямку около полутора десятков лет, и этот последний всегда держался в стороне от остального общества офицеров.
Число офицеров этой категории вообще было незначительно — около 9 % общего состава армейской пехоты и около 8 % армейской кавалерии⁷⁸. Таким образом, установившееся общее мнение, что в нашей армии того времени было много офицеров из солдат, поступивших по набору, или «бурбонов», как их тогда называли, не совсем справедливо; в особенности это касается, как увидим ниже, полевых войск.
Все изложенное выше о пополнении армии офицерами показывает, что корпус офицеров того времени, принадлежа по своему происхождению почти в полном составе к одному дворянскому сословию, очень различался между собой в отношении приобретенного как общего, так и военного образования. Незначительный контингент воспитанников военно-учебных заведений представлял из себя ко времени производства в офицеры людей с достаточным по тому времени общим и военным образованием; главная же масса офицеров, которая и давала тон армейской офицерской среде, отличалась, за немногим исключением, полным отсутствием общего и военного образования.
Но этот разнородный по умственной подготовке состав офицеров далеко не равномерно распределялся по разным частям наших вооруженных сил. В то время, как гвардия и специальные роды оружия были почти исключительно укомплектованы офицерами из военно-учебных заведений, главные составные части наших вооруженных сил — армейская пехота и кавалерия имели офицеров почти исключительно из юнкеров. В 1853 году, например, из военно-учебных заведений в гвардию и специальные роды оружия было выпущено 249 человек, а в остальные войска — 206 человек; во время войны в 1855 году это соотношение еще более увеличилось в пользу первой категории, куда было выпущено 430 человек из 678 окончивших курс⁷⁹.
На армейскую пехоту приходилось 12 % из окончивших кадетские корпуса, 9 % производимых из поступивших по набору и 79 % из юнкеров.
В свою очередь, и в армейской пехоте было заметно большое различие в составе офицеров между отдельными видами ее. Наилучший состав был в гренадерских и армейских полках и в стрелковых батальонах; в линейных батальонах состав офицеров был уже значительно хуже, а во внутренней страже совершенно слабый, причем целый ряд лиц, производимых в офицеры из учебных войск, [425] назначался исключительно в эту последнюю. Такая неудовлетворительность корпуса офицеров внутренней стражи признавалась даже официально. Так, в 1853 году, когда, по недостатку офицеров в пехоте, повелено было прикомандировать туда офицеров из внутренней стражи, то в переписке по этому поводу встречается целый ряд запросов о том, достойны ли они перевода в армейские полки⁸⁰.
Остается сказать еще несколько слов о подготовке офицеров к службе Генерального штаба. Для этой цели в 1832 году была учреждена Военная академия, состоявшая из двух курсов, теоретического и практического. Офицеры поступали в академию по выдержании особого установленного экзамена, но до 1839 года допускался перевод в Генеральный штаб и без прохождения курса академии.
Сама академия далеко не представляла из себя того первоклассного высшего учебного заведения, которое впоследствии дало государству столько выдающихся деятелей на всех поприщах. Из нее, по словам современников⁸¹, сделали заведение школьников. От офицеров требовали не изучения предметов и обсуждения их со всех сторон, а безусловного повторения записок профессоров и их учебников.
Несмотря на незначительный штат академии (25—27 офицеров на курсе), в ней не было полного комплекта слушателей, так как среди офицеров было мало желающих туда поступать. С 1852 года поэтому пришлось намного увеличить преимущества по службе, предоставляемые успешно окончившим академию, и, несмотря на это, в армии ощущался полный недостаток офицеров Генерального штаба. К 1 января 1853 года всего налицо их состояло 274 человека⁸². Во время войны этот недостаток чувствовался особенно сильно, и в переписке того времени между начальством действующей армии и военным министром встречался целый ряд просьб о присылке офицеров Генерального штаба «ввиду крайней в них необходимости»⁸³.
Вообще корпус офицеров того времени, по словам современников⁸⁴, отличался беззаветной храбростью, но зато и очень узким военным кругозором, как следствие недостаточного военного образования и воспитания. Боязнь ответственности и недостаток веры в себя были причиной тому, что наши генералы и офицеры во время военных действий не умели в огромном большинстве случаев пользоваться благоприятными обстоятельствами и избегать неблагоприятных. По словам многих современников, в этом заключалась причина большинства наших неудач⁸⁵.

К 1853 году наша пехота и кавалерия были почти исключительно вооружены гладкоствольными, заряжавшимися с дула кремневыми и ударными ружьями; лишь весьма незначительная часть имела ружья нарезные, но также заряжавшиеся с дула⁸⁶. [426]
Состоявшие в то время на вооружении кремневые гладкоствольные ружья были образцов 1828 года (пехотное, саперное и драгунское) и 1833 года (казачье и кавалерийский карабин). Калибр всех этих ружей — 7 линий⁸⁷, прицел, не меняющийся для разных дистанций. Вес пехотного ружья со штыком — 11½ фунтов, саперного и казачьего также со штыком — 9 ⅓ фунтов; казачье ружье и карабин штыков не имели и весили 6 ^¾ фунтов. Огонь заряду сообщался при помощи искры, происходившей от удара курка с кремнем по огниву, которая зажигала порох, насыпанный на особой «полке».
Ударные гладкоствольные ружья образцов 1845 и 1852 годов (пехотное), 1847 года (драгунское) и 1846 года (казачье) отличались от кремневых главным образом способом сообщения огня заряду, которое производилось при посредстве удара курка по капсюлю.
Нарезное оружие состояло из штуцеров стрелковых батальонов образца 1843 года (Литтихский) и Гартунга, оба ударные, и кавалерийских кремневых штуцеров образца 1818 года. Первые имели по два широких винтообразных нареза, последний — восемь винтовых нарезов. Калибр также 7 линий⁸⁸, прицелы на разные дистанции. Вес Литтихского штуцера со штыком был почти 13 фунтов; штуцер Гартунга был переделан из драгунского ружья и отличался очень плохими качествами⁸⁹. Пули для гладких ружей, сферические свинцовые, весом в 6 зол. 56 дол., и для Литтихских штуцеров, цилиндрострельчатые, весом в 7 зол. и 75 дол.
Из гладкоствольного оружия можно было стрелять в пехоте — до 300 шагов, из драгунских ружей — до 250 шагов и из карабинов [427] — до 200 шагов, причем вероятность попадания в мишень в рост человека доходила: из пехотных ружей на 200 шагов — до 50 % и на 300 шагов — до 30 %, из кавалерийских карабинов — до 40 % и 16 %. Свыше указанных расстояний стрельба считалась неверной и сила удара пули недостаточной. Эти официальные сведения были, впрочем, опровергнуты опытами, которые производились под Севастополем во время Крымской кампании и которые показали возможность стрельбы из наших гладкоствольных ружей — до 600 шагов с вполне достаточной силой удара⁹⁰. Дальность прямого выстрела была 150—200 шагов, при стрельбе же на большие расстояния приходилось менять точку прицеливания.
Штуцера давали возможность стрелять: пехотные — на 1120 шагов, а кавалерийские на 400 шагов, причем вероятность попадания из Литтихских штуцеров в мишень человеческого роста была: с 500 шагов — 55 %, с 600 шагов — 50 % и с 800 шагов — 27 %.
Заряжание ружей было крайне медленное и неудобное и могло производиться только стоя; потеря шомпола ставила солдата в невозможность стрелять. Сам процесс заряжания производился в 12 приемов; для этого надо было скусить бумагу патрона, высыпать порох из патрона в дуло, опустить пулю в ствол, дослать ее и прибить шомполом, затем насыпать у кремневых ружей порох на полку, а у ударных — одеть капсюль. Заряжание штуцеров требовало особой тщательности, так как пули своими выступами вводились в нарезы ствола, а в кавалерийских штуцерах они еще обертывались пластырем. Особенно трудно было заряжать их после нескольких выстрелов, когда нагар покрывал внутренность нарезов и делал почти невозможным вхождение пули в ствол⁹¹.
Скорость стрельбы из кремневых ружей была около одного выстрела в минуту, да и то в хорошую погоду; в дурную же порох на полке делался сырым и иногда вовсе не загорался. Стрельба из ударных ружей производилась немного скорее.
Для полной характеристики ружей того времени следует упомянуть и о невозможном обращении с огнестрельным оружием, которое делало его совершенно непригодным для главного назначения — стрельбы. Солдат, по ходу самого обучения и предъявляемых ему требований, полагал, что ружье ему дано главным образом для ружейных приемов и отчасти для действия штыком; на стрельбу же он смотрел как на вещь второстепенную. Со своей стороны, начальствующие лица с преступной халатностью относились к сохранению оружия и к вкоренению у нижних чинов правильного понятия о назначении и сбережении ружей. С ними обращались так, чтобы сделать их лишь более пригодными к щегольским, звенящим ружейным приемам и придать им наружный блеск.
Чтобы лучше отбивались темпы при исполнении ружейных приемов, винты в ружьях нарочно расшатывались, затравки буквально [428] рассверливались и выполировывались. Внутренность стволов была окончательно испорчена неумелой чисткой. Все это делало наши ружья не только совершенно непригодными к цельной стрельбе, но и небезопасными вообще при стрельбе из них⁹².
Артиллерийские штаб-офицеры, ежегодно осматривавшие в войсках оружие, относились к этому делу совершенно безучастно, а между тем на них лежала обязанность распространения среди войск правильного взгляда на сбережение и опрятность оружия⁹³. Ружья со сломанными штыками, со стволами тонкими, как лист жести, и испещренными раковинами составляли оборонительное и наступательное вооружение нашей пехоты⁹⁴.
Высшие начальствующие лица, за весьма редким исключением, не только не обращали никакого внимания на сохранение ружей в пригодном для стрельбы виде, но, напротив, своими требованиями доводили извращенное понятие в войсках о назначении и содержании ружей до чудовищных размеров⁹⁵. Донесения же о состоянии ружей сводились к удостоверению об их исправности⁹⁶.
И только с открытием военных действий начались в обилии со всех сторон жалобы на никуда не годное состояние ружей, которые «без явной опасности решительно в дело не годились». Такими жалобами наполнены в наших архивах обширные дела⁹⁷.
К 1 января 1853 года⁹⁸ гвардейский и 2-й армейский пехотные корпуса были вооружены новыми ударными ружьями; гренадерский, 1, 3, 4-й и 5-й корпуса и 17-я дивизия 6-го корпуса — ударными, переделанными из кремневых; остальные части пехоты — кремневыми ружьями. Все стрелковые батальоны имели Литтихские штуцера, и кроме того, по 24 застрельщика в каждом из батальонов действующей пехоты были вооружены штуцерами Гартунга или Литтихскими. Саперные батальоны имели драгунские ружья и по 24 штуцера Гартунга на каждый батальон. Драгуны имели ружья драгунского образца, и по 15 человек в каждом эскадроне — штуцера Гартунга; кирасиры, уланы и гусары имели карабины, а фланговые ряды во взводах улан и гусар — штуцера. Во всей кавалерии, за исключением гвардейского и 2-го резервного кавалерийского корпусов, ружья были кремневые.
Вооружение значительной части нашей действующей пехоты кремневыми ружьями является непонятным, так как к 1 января 1853 года в нашей армии было уже изготовлено 790 044 ударных ружья — число которого с избытком хватало на снабжение всей действующей пехоты⁹⁹.
Таким образом, в то время, как треть французской и половина английской армий были вооружены к началу войны нарезным оружием и их штуцера метко стреляли на 800 до 1200 шагов, мы в каждом корпусе имели вооруженных штуцерами по одному стрелковому батальону и по 96 человек в полку, что составляло в целом [429] корпусе 1810 штуцеров на 42 208 ружей, т. е. лишь ½3 часть всей действующей пехоты.
Преимущество союзников в вооружении производило во время начавшихся военных действий тяжелое нравственное впечатление на наши войска, и в особенности на начальствующих лиц.
Наша легкая артиллерия, по их донесениям, едва успевала сделать несколько выстрелов, как лишалась большей части своей прислуги и лошадей; что касается наших ружей, то их прямо исключали из отдела огнестрельного оружия. Но в то же время в этих жалобах проглядывала традиционная боязнь увлечения огнем¹⁰⁰ и уверенность в невозможности соединить в одном солдате умение действовать огнем и штыком. «Увеличение числа штуцеров, — доносилось военному министру, — настолько же увеличит у нас число стрелков, рассчитывающих на свою пулю, насколько уменьшит число солдат, работающих штыком».
В чем же заключалась причина такого с нашей стороны пренебрежения к усовершенствованному нарезному оружию? Трудно согласиться с мнением многих, что мы «прозевали» введение нарезного оружия в иностранных армиях. Оно для нас не было новостью, так как еще во времена Екатерины II часть егерских батальонов была вооружена таким оружием¹⁰¹, да и наши военные агенты за границей еще за несколько лет до войны предупреждали наше правительство о перевооружении армий соседних государств¹⁰². Нет достаточных оснований полагать, что и государь Николай Павлович отрицал положительные свойства усовершенствованного оружия. Кроме показания весьма пристрастного в своих рассказах современника, генерала Докудовского¹⁰³, в официальных источниках не встречается никакого намека на подтверждение этого мнения.
Скорее есть основание предполагать, что мысль о скорейшем введении штуцеров беспокоила государя. «Наследник сказал мне, — занес в свой дневник за 1853 год H. H. Муравьев¹⁰⁴, — что у государя давно намерение снабдить стрелковые батальоны швейцарскими штуцерами нового изобретения малого калибра и тогда Литтихские передать в пехоту, а также отпустить швейцарских штуцеров и в гусарские полки».
Из всей переписки государя и записок современников видно, что он во время своих многочисленных смотров войскам обращал внимание на обучение стрельбе и лично смотрел стрельбу в цель¹⁰⁵.
«Смотрами и учениями гвардии,— писал государь князю Варшавскому 25 июля 1852 г.¹⁰⁶, — был я отменно доволен; стреляли в цель артиллерия и пехота изумительно хорошо, отрадно!»
Причиной нашей отсталости в вооружении следует скорее признать традиционное направление нашей тактики, проповедовавшей энергичное наступление и атаку холодным оружием, при содействии подготовки атаки лишь огнем артиллерии. На увлечение [430] стрельбой смотрели как на вещь, противодействующую энергии и порыву атаки¹⁰⁷ и деморализующую войска. Таково было мнение большинства людей, и не только людей общего уровня, но даже и выдающихся боевых военных деятелей.
Когда в 1834 году в Петербурге, после удачных опытов с ружьем Роберта, отличавшимся большей скорострельностью, предполагали вооружить им нашу пехоту, то Муравьев докладывал великому князю Михаилу Павловичу, что «введением сего ружья сделают совершенно противное тому, что надобно (ибо и ныне уже пехота наша без меры и надобности стреляет), что привычку сию надобно бы извести в войсках, а не усиливать оружием, дающим способ к сему; что у нас с сим ружьем войска перестанут драться, и не достанет никогда патронов»¹⁰⁸.
Если обратить внимание на историю развития огнестрельного оружия за истекшие после Крымской войны пятьдесят лет, то вышеприведенные взгляды Муравьева встретятся в той или другой форме не один раз, да и в настоящее время навряд ли можно отказать им в некоторых правах гражданства¹⁰⁹.
Нельзя также признать справедливым мнение, что более усовершенствованное оружие наших врагов было главной причиной наших неудач. После Крымской войны в двух европейских войнах, Франко-прусской и Русско-турецкой, победителями оказались стороны, хуже вооруженные! Среди всех невзгод Крымской эпопеи недостаток нашего вооружения занимал во всяком случае не первое место.
Кроме оружия, состоявшего в мирное время в употреблении в войсках, полагалось иметь запас его в складах артиллерийского [431] ведомства¹¹⁰, как для снабжения им людей, призываемых при мобилизации для пополнения действующих, резервных и запасных войск, так и на случай сформирования новых частей войск, для текущих потребностей и проч. Но к 1 января 1853 года¹¹¹ в действительности запас ружей едва достигал половины того, который полагалось содержать¹¹²; что же касается качества ружей, то, как выше уже было замечено, большинство из них было непригодно для стрельбы.
Ручное огнестрельное оружие приготовлялось у нас на трех оружейных заводах: Сестрорецком (близ С.-Петербурга), Тульском и Ижевском (Вятской губернии). Производительность этих заводов вполне обеспечивала потребность армии¹¹³.
Огнестрельных припасов полагалось иметь¹¹⁴ в пехоте на каждое ружье 100 патронов (60 в сумке и 40 в патронных ящиках) и у драгун 70 (40 в лядунке и 30 в ящике); в парковых же запасах состояло на каждое пехотное ружье действующих войск по 24, а на каждый штуцер только по 17 патронов.
Такое распределение запасов никоим образом не могло соответствовать действительной потребности. Застрельщики, вооруженные штуцерами, шли обыкновенно в дело с самого начала и вели преимущественно огнестрельный бой, тогда как батальоны открывали огонь гораздо реже. Запас штуцерных патронов оказывался поэтому недостаточным, а число патронов для пехотных ружей превышало действительную в них потребность. И в самом деле, уже в декабре 1853 года князь М. Д. Горчаков возбудил ходатайство об увеличении в парковых запасах вдвое количества штуцерных патронов¹¹⁵.
Вообще существовавший перед войной в нашей высшей военной администрации расчет, что «для одной кампании в европейской войне весьма достаточно иметь на каждое ружье не более 140 патронов»¹¹⁶, был основательно опровергнут наступившей кампанией.

Вооружение полевой артиллерии¹¹⁷ к 1853 году состояло из 6-, 12-фунтовых пушек и четверть- и полупудовых единорогов; эти последние представляли из себя собственно укороченную пушку, приспособленную главным образом для стрельбы разрывными снарядами. Единороги были годны к тому же и для навесной стрельбы под небольшими сравнительно углами возвышения.
Все орудия полевой артиллерии были медные, гладкострельные и заряжающиеся с дула; огонь сообщался через скорострельную трубку посредством фитиля. В 1853 году на вооружении были орудия системы 1838 года и разных систем, проектированных до этого года¹¹⁸. Орудия всех этих систем мало отличались друг от друга. [432]
Все полевые орудия стреляли картечью и, кроме того, 6-фунтовая пушка — ядрами (6 ⁷/8 ф. вес), 12-фунтовая — ядрами (14 ½ ф. вес.) и картечными гранатами, единороги — обыкновенными (весом 10 и 20 фунтов) и картечными гранатами.
Все снаряды были чугунные, сферические. Обыкновенные гранаты были пустотелые, начиненные порохом; они рвались на 8— 10 кусков, которые разбрасывались на 80—300 саженей. Картечные гранаты начинялись свинцовыми ружейными пулями, убивавшими человека в 100 саженях от места разрыва.
Скорость стрельбы доходила до 1 ½ —2 выстрелов в минуту из 6-фунтовых пушек и до 1—1 ½ выстрелов из прочих орудий. Наибольшей меткостью отличались 12-фунтовые пушки и полупудовые единороги, причем наибольший процент попаданий в мишень размеров с взводную колонну на 400 саженей дистанции при стрельбе ядрами и обыкновенными гранатами был из первых 56 % и из вторых 40 %, а на 500 саженей— 38 % и 22 %.
При стрельбе на большие дистанции преимущественно употреблялись гранаты или же стрельба настильно-рикошетными выстрелами; лучшими результатами стрельбы этого последнего вида считалось попадание от 25 до 30 % выпущенных снарядов. Стрельба картечной гранатой была менее метка и давала для 6-фунтовой пушки на 300 саженей— 26 % попаданий, а на 500—600 саженей — 15 %; из 12-фунтовой на эту последнюю дистанцию попадало всего 12 %.
Предельной дальностью для картечного выстрела считалось 250—300 саженей при 21 % попаданий. [433]
При таких свойствах артиллерийского огня этот род оружия не мог служить тем могущественным орудием для подготовки атаки, каким он, бесспорно, является в настоящее время. И действительно, в сражении под Алмой неприятельские стрелки не дали даже приблизиться нашей батарее 17-й бригады на дистанцию хорошего прицельного выстрела, выведя в самое короткое время из строя 50 % людей и лошадей убитыми и ранеными. При наступлении же наших войск, как, например, это было в Инкерманском сражении, огонь легких батарей становился столь слабым, что пехоте приходилось прокладывать себе дорогу штыками и огнем своих гладкоствольных ружей, без содействия артиллерии.
Но если в отношении ручного оружия мы намного отстали от наших врагов, то в отношении артиллерии этой разницы не было, и наша артиллерия «по меткости своей стрельбы и по спокойствию прислуги оказалась намного выше неприятельской»¹¹⁹.
Различные свойства орудий, входивших в состав полевой артиллерии, вызвали необходимость организации разнообразного вида батарей. В полевых войсках таким образом у нас были батарейные батареи, в состав которых входили 12-фунтовые пушки и полупудовые единороги, а также легкие и конные батареи — из 6-фунтовых пушек и четвертьпудовых единорогов.
Лафеты для полевых орудий были деревянные, с одинаковыми для всех систем передками; зарядные ящики двухколесные, с оглобленной упряжкой и не приспособленные к посадке на них прислуги. Орудия легких батарей запрягались четырьмя лошадьми, а батарейных и конных — шестью лошадьми; на ящики полагалось по три лошади. На каждую лошадь, таким образом, приходилось груза в пешей артиллерии от 20 ¼ до 18 ^⅔⅔ пуда (без прислуги и ездовых), а в конной — около 14 пудов. Такую нагрузку, принимая в особенности в расчет еще груз прислуги и утомление лошадей в военное время, следует для пешей артиллерии признать чрезмерной. Открывшаяся кампания, действительно, по словам современников¹²⁰, указала на малую подвижность нашей артиллерии.
В военное время на каждое батарейное орудие полагалось по три и на каждое легкое орудие по два зарядных ящика. Это позволяло возить на каждое орудие в передках и зарядных ящиках от 120 до 170 снарядов¹²¹. Кроме того, в подвижных парках к 1 января 1853 года состояло снарядов на каждое орудие по расчету военного времени около 100 штук и в местных парках — около 350, т. е. на каждое полевое орудие имелось в запасе около 450 снарядов, что с избытком превосходило положенную норму.
Что касается состояния, в котором в действительности находилась материальная часть нашей полевой артиллерии перед войной, то, к сожалению, приходится повторить то же, что выше говорилось о состоянии ручного огнестрельного оружия¹²². То же [434] преступное нерадение начальствующих лиц, единственная забота которых была направлена, кажется, к тому, чтобы представить государю свои части в наружном блеске и тем избежать его законного гнева.
Запас полевой артиллерии для частей, не содержащихся в мирное время, и для обыкновенных расходов полагался в 1622 орудия¹²³; к 1 же января 1853 года налицо состояло орудий в запасе лишь 1272. Такой некомплект произошел от переформирования батарей 2, 3-го и 4-го пехотных корпусов в 12-орудийный состав, от нового формирования пеших резервных и конных запасных батарей и от замены артиллерии прежней конструкции.
В состав осадной артиллерии входили 24- и 18-фунтовые пушки, пудовые единороги, ½-, 2-, и 5-пудовые мортиры¹²⁴. Все эти орудия были медные, заряжаемые с дула.
Наибольшая меткость стрельбы из пушек и единорогов определялась 50 % попаданий на 350 саженей в мишень, длиной в 2 сажени и вышиной в 9 футов.
Снаряды для всех орудий были сферические, чугунные. Из пушек стреляли только сплошными ядрами, из единорогов гранатами, из мортир бомбами. Гранаты и бомбы были одинакового устройства, с пустотой и разрывным зарядом внутри, причем гранатами назывались снаряды, весившие менее одного пуда, а бомбами — более.
Для обороны крепостей¹²⁵ употреблялись все орудия, как новейших, так и старых образцов, входившие в состав осадной и полевой артиллерии, и, кроме того, 36-фунтовые и 3-пудовые бомбовые пушки.
Все эти орудия были чугунные, гладкостенные, заряжаемые с дула; из меди были только полупудовые и часть 5-пудовых мортир для приморских крепостей.
В Севастополе преимущественно для сильного картечного огня употреблялись во время Восточной войны еще каронады, т. е. пушки для прицельной стрельбы на близких расстояниях. Они были 12-, 18-, 36-, 68-фунтовые и, за недостатком мортир, применялись также для навесной стрельбы. С этой целью каронадам придавали искусственным образом углы возвышения до 30°.
Меткость крепостных орудий¹²⁶ допускала попадание около 50 % ядрами в мишень около 14 футов длины и 9 футов высоты, на расстоянии от 250 до 400 саженей, в зависимости от образа орудия. Наибольшая досягаемость 3-пудовой бомбовой пушки была 2085 саженей и пудового единорога — 1700 саженей.
Стрельба рикошетная при благоприятных условиях производилась на расстоянии до 1000 саженей. Стрельба картечными бомбами из бомбовых пушек производилась на расстоянии до 1100 саженей. [435]
В приморских крепостях против флота можно было действовать из 18-, 24-, 30- и 36-фунтовых пушек с 1500 саженей, из 3-пудовых бомбовых — с 1700 саженей, из пудовых единорогов — с 1300 саженей.
Скорость стрельбы из крепостных орудий при полном числе номеров была следующая: из пушек в 2 минуты — от 1 до 2 выстрелов, из единорогов — 1 выстрел и из бомбовых пушек в 3 минуты — 1 выстрел¹²⁷.
Снаряды в крепостной артиллерии употреблялись такого же рода, как в осадной и полевой, но, кроме того, применялись: брандскугели, т. е. бомбы, начиненные, вместо пороха, кусками зажигательного состава, который загорался при выстреле и при полете снаряда бил струей из 3—5 отверстий, делаемых в снаряде; каленые ядра для стрельбы по деревянным судам, которые калились в особых ядрокалительных печах и имели свойство при попадании даже в совершенно сырое дерево тотчас же его зажигать; гранатная картечь для стрельбы до 150 саженей, заключавшая в картечном корпусе 8- и 3-фунтов'ые гранаты, ручные гранаты 3-фунтового калибра, которые употреблялись в последний период обороны на расстоянии не более 17 саженей.
К числу вооружения крепостей принадлежали также и крепостные ружья, предназначавшиеся больше всего для борьбы с неприятелем, ведущим перед крепостью саперные работы.
Калибр этих ружей 8 ⅓ лин., вес около 26½ фунт, вес пули 13,42 зол. Заряжались ружья с казны и имели канал с нарезами. Меткость таких ружей была незначительна: в мишень около 1 сажени в квадрате на 600 шагов попадало от 10 до 15 %.
Крепостные штуцера, сохраняя тот же калибр, имели более тяжелую пулю (17,9 зол.) и заряжались с дула. Своими баллистическими свойствами они значительно превосходили ружья. Меткость штуцеров была хороша: в мишень вышеприведенных размеров на 600 шагов попадало 93 % и на 900 шагов 58 % выпущенных пуль.
Всего положено было иметь в крепостях 2630 крепостных ружей, состояло же в действительности около половины. Что касается крепостных штуцеров, то они были заказаны в Льеже, но ввиду начавшейся войны не были к нам доставлены¹²⁸.
Следует упомянуть еще о появившихся во время Крымской войны у союзников ракетах, которые они бросали с большого расстояния преимущественно с целью производства пожаров. У нас в Севастополе также было организовано ракетное отделение, но оно, просуществовав несколько месяцев и не будучи ни разу применено в дело, было расформировано¹²⁹.
Артиллерийские орудия главным образом изготовлялись: медные — на С.-Петербургском и Брянском арсеналах, а чугунные — [436] на чугунолитейном Александровском заводе в Петрозаводске и на заводах Верхне-Туринском и Камско-Воткинском.
Но и крепостная артиллерия по своему состоянию в действительности находилась не в лучшем виде, чем остальные роды оружия¹³⁰. «В Севастополе, — говорится в записке, поданной князю Меншикову в январе 1854 года¹³¹, — по малочисленности гарнизона невозможно назначить к орудиям того числа людей, которое необходимо для безостановочного действия из оных; если же при этом принять в соображение тяжесть больших калибров, неповоротливость лафетов, необходимость всякий раз при заряжании входить по ступенькам на поворотную платформу, наконец, отдаленность пороховых погребов, то, конечно, от приморских батарей можно ожидать самой редкой стрельбы. При такой медленности стрельбы в особенности важно иметь ручательство в верности выстрелов, а между тем по самому способу действия из крепостных орудий трудно ожидать меткой пальбы по быстро движущемуся судну; наводить орудие можно не иначе, как стоя на поворотной платформе, стрелять же только тогда, когда номер, наводивший орудие, поставит трубку и успеет сойти вниз, на что нужно время. Номер с пальником сообщает огонь заряду, стоя на скамейке [437] сбоку орудия; но при употреблении фитиля и даже палительной свечи случается нередко, что мякоть несколько отсыревшей скорострельной трубки загорается только по прошествии нескольких секунд, а этого времени уже достаточно для неприятельского судна, чтобы выйти из-под действия выстрела»...
Порохом армия наша снабжалась из трех заводов: Охтенского, Шостенского и Казанского. В начале пятидесятых годов прошлого столетия все три завода вместе могли изготовлять в год около 85 тысяч пудов пороха. Сами заводы к этому времени были в очень расстроенном состоянии — строения ветхи, машины плохи, контроль слаб¹³².
Запаса пороха¹³³ полагалось иметь в готовом виде около 500 тысяч пудов и в материалах на 125 тысяч пудов, но к 1 января 1853 года не хватало около 96 тысяч пудов готового пороха и материалов на 30 тысяч пудов пороха.
Холодное оружие¹³⁴ в наших войсках имелось следующих видов.
В пехоте у нижних чинов — тесаки (в линейной пехоте), клинковые штыки от штуцеров (в стрелковых батальонах), саперные ножи (в пехоте Кавказского корпуса, у саперов и пеших артиллеристов); у офицеров этих же родов оружия — полусабли на поясной портупее. Тесаки только стесняли солдат при ходьбе, как оружие — были плохи, и владению ими никто и никогда не обучался; при наличии штыка они к тому же являлись совершенно лишними. Саперные ножи представляли из себя еще менее серьезное оружие и главным образом предназначались для бивачных работ.
В кавалерии уланы и гусары, кроме указанного выше огнестрельного оружия, имели кавалерийские сабли с кривым клинком, уланы, кроме того, в обеих шеренгах пики; драгуны имели сабли с шашечными клинками, а 9-е и 10-е эскадроны еще и пики; кирасиры имели палаши с прямыми клинками и передние шеренги пики; казаки — шашки и пики, кроме кавказских и черноморских, которые вместо пик имели кинжалы.
Вообще вооружение кавалерии было самое разнообразное, и в состав его входило много лишнего; уланы и пикинерные эскадроны драгун представляли из себя, можно сказать, ходячие арсеналы.
С большой похвалой современники отзывались о пиках. «Наши златоустовские пики делают чудеса, если судить по тем ужасным ранам, которые встречаются у пленных и мертвых, оставленных в наших руках»¹³⁵.

В обмундировании войск того времени совершенно забывалось главное назначение одежды для солдата: дать ему укрытие от непогоды, сохранить его силы и здоровье и дать возможность удобно передвигаться и удобно действовать оружием. [438]
Ни одному из этих условий обмундирование наших войск не удовлетворяло. В формах одежды преследовалась только одна цель — грозный вид всего строя и воинственный и красивый вид каждого воина, взятого в отдельности. Поэтому войска наряжали в предметы крайне неудобные и по большой части не только бесполезные во время войны, но даже и вредные¹³⁶.
Впрочем, такой взгляд на обмундирование и снаряжение солдата не был исключительной принадлежностью нашей армии того времени. Лишь много позднее Крымской войны, в начале шестидесятых годов, под влиянием опытов французского военного министерства, начал приобретать повсюду права гражданства вопрос о соответствии ноши солдата его силам и о гигиеничности его обмундирования.
Наша армия перед Крымской войной была одета следующим образом¹³⁷: мундиры узкие, с перехватом в талии, двубортные, с лацканами для гвардии и улан и однобортные для остальных; они были длиной только до талии, с фалдами сзади; рукава узкие, с перехватом у кисти; воротники высокие, стоячие, без выреза спереди; они застегивались доверху на крючки и, плотно охватывая шею, заставляли голову держать неподвижно. В гусарских полках существовали доломаны, ментики, куртки и венгерки, со жгутами на груди. В войсках Кавказского корпуса мундиры были с фалдами кругом. Шаровары, суконные зимой и полотняные летом; в кавалерии рейтузы в обтяжку. Шаровары, кроме походов, всегда носились навыпуск. Шинели длинные, однобортные, со стоячим воротником, шились в талию, в обтяжку, так что под шинель, кроме мундира, ничего нельзя было поддеть. На походе полы шинелей для удобства подгибались на высоту колен, а иногда углы их отворачивались в стороны и пристегивались у пояса, открывая таким образом ноги почти до пояса.
Солдатское мундирное сукно было толстое, без ворса, черного цвета, по качеству очень схожее с нынешним шинельным сукном. О качестве же шинельного сукна того времени можно судить уже по тому только, что шинель, весившая обыкновенно около 8½, фунта, после дождя весила до 23 фунтов¹³⁸.
Головные уборы у большей части войск состояли из касок черной лакированной кожи, с двумя козырьками, подборной чешуей, большим гербом и многими медными украшениями. Каски весили более двух фунтов, связывали солдата и делали его неподвижным; нагретые солнцем, они причиняли головную боль и мешали стрелять. Их медные украшения делали войска видимыми издали. Этот головной убор был настолько стеснителен, что в начале войны разрешено было в походе их бросить¹³⁹ и ограничиться только фуражками, похожими на нынешние, которые в обыкновенное время предназначались для домашнего обихода. У гусар головными уборами служили высокие кивера, в виде усеченных конусов [439] широким основанием кверху; уланы имели кивер такой же высоты, но с перехватом в средней части и с четырехугольным верхом. Высокие головные уборы в кавалерии были также обременительны и мешали, особенно драгунам, снимать ружья со спины. По отзывам современников, лучшим головным убором был уланский. Кавказские войска вместо касок имели низкие круглые шапки из овечьего меха с суконным верхом.
Неудобство существовавших головных уборов, впрочем, сознавалось и нашей военной администрацией, которая изыскивала лучшие образцы для введения их в армии¹⁴⁰.
К боевому снаряжению войск принадлежали те предметы, которые были необходимы им в бою, на походе и отдыхе, чтобы сделать войска несколько независимыми от обозов.
Таким образом, солдат имел на себе запасное, кроме одетого, обмундирование, белье, сапоги, сухари, а в кавалерии и запас фуража, патроны, шанцевой инструмент и разные мелочи для содержания себя и лошади в порядке.
В пехоте и пешей артиллерии эти вещи распределялись между ранцем и патронной сумой.
Ранцы из тюленьей и телячьей кожи, более полуаршина в квадрате, весили около 4½ фунта и носились на спине на широких ремнях, перекрещивавшихся на груди. Сверху к ранцу привязывался цилиндрической формы чемоданчик для укладки в него шинели или мундира и металлический котелок или манерка для воды. Ранец с полной укладкой весил 28,81 фунта¹⁴¹.
Патронная сума, в которую укладывались все носимые солдатом патроны, была кожаная, больших размеров (5x6 вершк.) с металлическими украшениями и весила без патронов 2,7 фунта. Она носилась на широком ремне через левое плечо под ранцем сзади, ниже поясницы.
Тяжесть всего носимого пехотным солдатом доходила до 77 фунтов; ежели же сюда прибавить еще вес тесака и шанцевого инструмента, который по очереди носили люди задней шеренги (на роту 20 топоров, 10 лопат, 5 кирок и 5 мотыг), то вес увеличится до 87 фунтов, т. е. 2 пуда и 7 фунтов. Цифра эта еще более увеличивалась в ненастную погоду от намокания шинелей.
Ни в одной армии того времени солдат не был так нагружен, как наш. Общий вес носимого солдатами иностранных армий был: во Франции 56 фунтов, в Англии 61 и в Пруссии 65 фунтов.
Все снаряжение нашего солдата, кроме его тяжести, отличалось и очень неудобной пригонкой¹⁴². Грудь его была слишком стеснена узким мундиром и ранцевыми ремнями, следствием чего было часто открывавшееся у людей на походе кровохарканье, а вскрытие трупов людей, умерших во время переходов, большей частью обнаруживало переполнение легких кровью¹⁴⁵. Пригонка патронных [440] сум также делала неудобным доставание патронов, которые на бегу часто к тому же рассыпались.
В кавалерии и конной артиллерии полный походный вьюк состоял из седла, чемодана для вещей, двух сумок, двух сакв, киты для сена и котелка. Все эти предметы заключали в себе огромное количество вещей¹⁴⁴, что доводило тяжесть груза, носимого лошадью (включая сюда и вес всадника), до 8—9 пудов.
Вьюк, приторачиваемый спереди и сзади седла, представлял из себя, в особенности благодаря парадной одежде, которая всегда возилась с собой, две горы, способствовавшие к скорому набиванию лошадям спин и делавшие посадку на коней вещью акробатической.
Все предметы для обмундирования и снаряжения солдата, как и все прочие потребности армии, вполне удовлетворялись внутренним производством страны, без необходимости прибегать к приобретению их за границей¹⁴⁵.

Различные виды снабжения нашей армии состояли в следующем: для продовольствия нижних чинов отпускались ржаная мука или печеный хлеб, гречневая крупа, мясо, соль и винные порции¹⁴⁶.
Основанием продовольствия служил ржаной хлеб, которого полагалось на человека 3 фунта в день, и каша из ¼ фунта круп на каждого. Мяса полагалось лишь по 7 фунтов в месяц на каждого строевого нижнего чина; нестроевые получали половину, а денщики вовсе не получали. Винные порции нижним чинам отпускались вообще в значительном размере, причем не только в каких-либо исключительных случаях или во время усиленных лагерных занятий, но некоторым частям и всегда. Так, например, войска, расположенные в губерниях Царства Польского и в некоторых других, получали в год по 156 чарок водки.
В некоторых частных случаях, когда продовольствие нижних чинов производилось при неблагоприятных условиях, отпускались для улучшения артельных сумм особые добавочные порционные деньги, в гвардии по 3½ коп. на человека и в армии по 1½ коп.
Провиант и деньги отпускались не на полное число дней в году, а только на 360 дней.
Денежные оклады были малы, хотя бы только для сносного довольствия солдат, поэтому приходилось изыскивать особые средства, чтобы хозяйственным способом покрывать недостаток отпускаемых на продовольствие сумм
В военное время ежедневная дача провианта оставалась та же самая, а увеличивалось лишь число мясных и винных порций. Мясо в этом случае отпускалось в размере ½ фунта на человека, строевым по 3 раза, а нестроевым по 2 раза в неделю. [441]
Провиантское довольствие в военное время рассчитывалось казной на наличное число людей, и никакая экономия по этим отделам не допускалась¹⁴⁷.
Фуражное довольствие¹⁴⁸ было установлено в размере ежедневного отпуска на каждую строевую и артиллерийскую лошадь от 4 до 3 гарнцов овса, от 15 до 10 фунтов сена и от 3 до 2 фунтов соломы, причем этот фураж отпускался на 30 дней в месяце.
Только большая часть гвардейской кавалерии и артиллерии получали фураж на круглый год; прочим же кавалерийским частям фураж отпускался на 11 и 10 месяцев в году, остальное же время года лошади должны были довольствоваться на пастбищах, отводимых от обывателей. Подъемные лошади получали овса 2 ⅓, гарнца и сена 20 фунтов, и то только на 6 месяцев в году.
В огромном большинстве случаев фураж отпускался не натурой, а деньгами, по ценам, утверждаемым два раза в год.
В военное время¹⁴⁹ фураж полагался в том же количестве, как и в мирное время, причем определение сроков довольствия сухим фуражом и подножным кормом делалось властью главнокомандующего.
Фуражное довольствие генералам и офицерам выдавалось в военное время в виде особых денежных или натуральных рационов, число которых зависело от количества лошадей, полагавшихся иметь каждому офицеру. [442]
Денежное довольствие составляли жалованье, столовые, квартирные для тех офицеров, которые не имели квартиры натурой, и разные выдачи в особых случаях.
Оклад годового жалованья¹⁵⁰ полного генерала в круглых цифрах был 1394 руб., генерал-майора — 838 руб., полковника — 502 руб., капитана — 307 руб. и прапорщика — 209 руб. Гвардейские офицеры получали жалованье двумя чинами выше армейских. Квартирные деньги отпускались в пределах от 857 руб. (полный генерал) до 57 руб. (поручик) в год.
Столовые деньги, как и теперь, были принадлежностью не чинов, а некоторых должностей, и выдавались лицам, действительно их исполнявшим. Таковые деньги полагались всем строевым начальникам до командиров батальонов, дивизионов и батарей включительно. Командирам корпусов, например, полагалось 2802 руб. столовых, полковым командирам 980 руб. и батальонным 280 руб.
Жалованье нижних чинов колебалось от 27 руб. 45 коп. в год (гвардейский фельдфебель) до 2 руб. 70 коп. в год (рядовой армейской пехоты).
В военное время за границей жалованье полагалось по усиленным окладам¹⁵¹.
Жалованье и столовые выдавались по третям года вперед.
Предметами вещевого довольствия¹⁵² солдаты снабжались натурой через определенные сроки, которые каждая вещь должна была выслужить. Из одежды самый продолжительный срок полагался для шинелей — 3 года. Сапог солдату выдавалось две пары в год. В военное время для носки вещей полагались сроки, одинаковые с мирным временем, и только в случае необходимости с особого Высочайшего разрешения отпускалась третья пара сапог.
Материалы для обмундирования были грубые и непрочные, едва выдерживавшие установленные сроки. Шинели даже в мирное время никогда не выслуживали трех лет¹⁵³. В военное же время все вещи изнашивались еще скорее; одежда сильно ветшала, и больные солдаты переполняли военно-врачебные заведения¹⁵⁴.
Квартирное довольствие существовало для офицеров деньгами или натуральное; для нижних чинов только натурой.
Войска располагались в казенных и городских казармах или на квартирах по отводу у обывателей.
Главная масса наших войск была расположена на обывательских квартирах, так как число казарм к тому времени было крайне ничтожно¹⁵⁵.
Расположение по обывательским квартирам практиковалось двоякое¹⁵⁶: просторное, когда нижние чины должны были размещаться с таким расчетом, чтобы на каждого приходилось не менее кубической сажени воздуха, и тесное, когда нижние чины помещались по двое и больше в каждой избе, а летом и в сараях. [443]
Расходы вообще по воинскому постою не входили в бюджет военного министерства, а относились на земские и городские сборы и составляли «постойную повинность» населения, которая ведалась особыми присутствиями о земской повинности.
Постойная повинность ложилась весьма неравномерно на разные местности государства и особенно была тяжела для тех губерний, где скапливалась масса войск, как-то для Петербургской и губерний, соприкасавшихся с нашей западной границей.
Неравномерность, а следовательно, и несправедливость существовавшей квартирной повинности, неудобной к тому же для войск и для жителей, заставили императора Николая Павловича принять ряд мер с целью замены натуральной повинности более справедливой денежной. Около пятидесяти городов перешли на этот новый вид довольствия, и войска размещались в таких городах в строениях, специально нанятых и приспособленных для этой цели¹⁵⁷.
Порядок ремонтирования нашей армии лошадьми изложен в приложении № 116.
Все виды довольствия войска получали от двух различных ведомств: провиантского, которое снабжало их провиантом и фуражом, и комиссариатского, снабжавшего войска деньгами, вещами, а также ведавшего хозяйственной частью военно-врачебных заведений и ремонтированием лошадей.
В мирное время обязанности провиантского ведомства распределялись между полевыми управлениями, состоявшими при действующей армии и при отдельных корпусах, и Центральным управлением — при военном министерстве¹⁵⁸.
Комиссариатское ведомство управлялось Комиссариатским департаментом военного министерства, от которого и исходили все распоряжения по этому отделу довольствия войск¹⁵⁹.
С переводом армии на военное положение все виды ее довольствия, как по провиантской, так и по комиссариатской и госпитальной частям, вверялись генерал-интенданту армии, причем организация подведомственных ему учреждений и круг их деятельности существенно изменялись и расширялись¹⁶⁰.
Общее устройство в военное время системы продовольствия в связи с планом войны принадлежало власти главнокомандующего. Генерал-интендант армии являлся начальником всей провиантской и комиссариатской частей, и на нем лежала обязанность изыскания всех средств для их довольствия.
Вообще система учреждений провиантского и комиссариатского ведомств была и в мирное, и в военное время очень сложна.
В мирное время все учреждения имели характер местный; в военное же они были частью местные, частью подвижные. Корпусные командиры и начальники дивизий в обоих случаях не были поставлены в необходимость принимать участие в обеспечении [444] войск продовольствием, и строевое управление армии было совершенно отделено от интендантского.
Военный министр перед началом войны доставлял главнокомандующему¹⁶¹ все сведения о запасах, имевшихся на случай войны.
Этот последний, принимая во внимание и запасы, имевшиеся в подведомственном ему управлении, делал распоряжения о сближении и размещении всех этих запасов соответственно предполагаемому плану кампании; в то же время он назначал дополнительное заготовление необходимых предметов на базе и во внутренних губерниях. Местные учреждения заготовляли и хранили эти запасы и, оставаясь по-прежнему в ведении своих департаментов, расходовали их не иначе, как по распоряжению генерал-интенданта армии¹⁶².
Общее состояние и организация провиантской и комиссариатской частей официально признавались неудовлетворительными еще до войны. Сложность организации увеличивала и без того крайний формализм и бесконечную переписку, которые, в свою очередь, замедляли производство операций, требовавшее в военное время особой быстроты. Контрольные отделения, например, главных полевых провиантской и комиссариатской комиссий должны были иметь от десяти до пятнадцати тысяч одних шнуровых книг и тетрадей¹⁶³.
В деятельности комиссариатского департамента было заметно постоянное стремление сосредоточивать у себя подробные распоряжения по таким даже предметам, которые, на основании законов, были предоставлены власти и ответственности комиссариатских комиссий. Эти последние, приученные к постоянному руководству департамента в делах по довольствию войск, обращались к нему с такими вопросами, которые положительно разрешались данными им в руководство постановлениями, и прикрывали таким образом почти все свои незаконные действия предписаниями и разрешениями начальства... Подобное направление, истекая из форм бюрократически охранительных, влекло за собой запутанность в делах и увеличивало поводы к злоупотреблениям¹⁶⁴. [445
Войсковое хозяйство фактически всецело находилось в руках командиров частей; ближайшие его в этом отношении помощники, казначей и квартирмейстр, хотя и выбирались общим составом офицеров части, но всегда под давлением командира, и по закону они нисколько не ограничивали его власти; они не имели даже права выражать своих мнений, если видели, что действия командира части неправильны.
Полковые командиры были единственными ответчиками за продовольствие и состояние имущества своей части; они являлись как бы комиссионерами, обязанными содержать вверенный их управлению полк за определенную, отпускаемую казной сумму, и все хозяйство части становилось в полную зависимость от личности ее начальника. Существовавшие табели, со своей стороны, много содействовали беспорядочности хозяйства. По некоторым частям казенные отпуска не соответствовали действительной потребности, а по многим статьям полкового хозяйства отпусков от казны и вовсе не полагалось.
Перерасходы по одним частям приходилось покрывать, таким образом, усиленной экономией по другим, и употребление остатков находилось в полной зависимости от командиров полков.
Со своей стороны, высшее начальство, зная, что в полках остаются экономические деньги, предписывало часто производить такие расходы, которые по закону не полагались. Они покрывались из остатков по некоторым отделам, которые официально назывались «благоразумной экономией», а в общежитии «безгрешным доходом»¹⁶⁵.
Отчетность по хозяйству была чисто формальная, и по ней нельзя было составить себе ясного представления о действительном состоянии и израсходовании полковых сумм и имущества; она состояла лишь в правильном показании расходов, согласно штатам, табелям, числу людей и лошадей.
Фуражное довольствие составляло самую оживленную статью полкового хозяйства и вместе с тем больное место нашей кавалерии. Закупку фуража брал на себя или сам полковой командир, или же передавал его в эскадроны, причем в этом последнем случае происходил торг между начальником и подчиненными о величине скидки со справочных цен в пользу экономических капиталов полка¹⁶⁶. Чаще всего довольствие оставалось за эскадронными командирами, так как при этом условии они более заботились о телах лошадей.
В каждой отдельной части войск имелась целая масса своих мастерских: швальня, сапожная, оружейная, слесарная, плотничья, столярная, басонная, лакировальная, кузница, а в гвардии даже султанная. Все необходимое делалось в полках своими средствами, даже ружейные замки и ложа изготовлялись в полковых мастерских. Но исполнение такой массы работ требовало прикомандирования [446] к мастерским большого количества людей из строя, которым приходилось и работать в мастерских и проходить весь искус строевых учений и смотров.
Такая постановка полкового хозяйства имела много вредных сторон. В лице начальника части получалось нежелательное совмещение обязанностей и расходчика и контролера, причем его произволу представлялся широкий простор. Полковые командиры и некоторые из офицеров были к тому же сильно отвлечены от своего прямого назначения, количество нестроевого элемента в полках было очень велико; упущения по хозяйственной части, неудовольствия и жалобы подчиненных подрывали авторитет начальника. Страдающим лицом при всем этом являлся солдат: его пища не всегда была хороша, его обмундирование служило чересчур длинные сроки... Часто встречались командиры, которые слишком заботились о наружном блеске своих частей в ущерб статьям более существенной важности¹⁶⁷.
Ротное хозяйство ограничивалось продовольствием нижних чинов. При сосредоточении войск в казармах или на тесных квартирах продовольствие производилось из котла, в противном же случае — приварком от жителей.
Продовольственные средства роты составляли провиант, приварочные деньги, отчисление из денег амуничных, наградных за смотры, заработанных на вольных работах и др. Имевшиеся, кроме того, в некоторых частях огороды составляли существенное подспорье в хозяйстве. Но огороды в армейских действующих [447] частях были исключением, а приварочные деньги были весьма незначительны; высшая категория их для армии составляла по 12 руб. в год на человека. Таким образом, один только провиант, отпускавшийся в роты полностью, должен был давать остаток, который и помогал сводить концы с концами при улучшенном довольствии войск во время сбора их в лагеря и во время усиленных занятий¹⁶⁸.
Но существенным средством для покрытия всех расходов ротного хозяйства являлось довольствие солдат приварком от жителей.
При расположении на широких квартирах обыватели обязывались кормить солдат горячей пищей, за что, по закону, должны были получать весь провиант (крупу и муку), отпускавшийся казной на довольствуемых ими солдат. Приварочные же деньги в этом случае оставались в полках. Жители, иногда по доброй воле, иногда под давлением общинного и войскового начальства'⁶⁹, жертвовали в большей части случаев полагавшийся им провиант в пользу войск. Иногда же население, по бедности или другим причинам, отказывалось кормить войска, и тогда роты собирались на тесные квартиры, где уже довольствовались из котла.
Такая система довольствия порождала совершенно нежелательные отношения между солдатами и обывателями. Пища солдата находилась в полной зависимости от степени зажиточности жителей и притом в такой мере, что продовольствие от обывателей влияло на распределение цифры смертности в войсках по временам года¹⁷⁰.

В военное время войска продовольствовались при помощи запасов, сосредоточенных в магазинах внутри страны и на базисе, а также при помощи подвижных войсковых запасов и средств самого театра войны.
Наши войска выступали в поход, имея при себе провианта на 10 дней (на 4 дня в ранцах и на 6 дней в полковых провиантских телегах) и в подвижном магазине на 20 дней. Зерновым фуражом кавалерия была обеспечена на 3—4 дня, а артиллерия и обозы — на 6 и более дней.
При передвижениях вблизи и вдали от неприятеля войска расходовали свой 10-дневный запас, пополняя его немедленно из местных или подвижных магазинов, а в крайнем случае и реквизициями. Ранцевый же запас позволялось расходовать лишь в исключительных случаях, с особого разрешения начальства. Приварком преимущественно полагалось довольствоваться от жителей.
Реквизиции по нашим законам допускались лишь для сбора предметов, имевшихся у жителей в количестве, превышавшем их собственную потребность, и допускавших уравнительную между [448] ними раскладку. Разрешение на производство реквизиций давалось только властью главнокомандующих и в исключительно редких случаях частными начальниками.
Хлебопечение в военное время производилось частью самими войсками в полевых печах, частью же обывателями. Для приготовления пищи возились в полковом обозе большие котлы, по двадцати штук на роту. В войсках Кавказского корпуса были малые котелки, на трех человек каждый, носившиеся на ранцах вместо манерок.
Указанные выше подвижные магазины предназначались для подвоза продовольствия к войскам, когда местных средств оказывалось недостаточно. Они формировались при приведении армии на военное положение с таким расчетом, чтобы могли поднять, кроме мяса, 20-дневный запас продовольствия, необходимый для войск, для которых они предназначались.
Подвижные магазины формировались при приведении армии на военное положение в размере, вызываемом величиной армии и богатством местных средств, и состояли главным образом из обывательских пароконных повозок, получаемых реквизиционным способом или наймом¹⁷¹.
Подвижным магазинам полагалось следовать за войсками в одном-двух переходах. Возимый в них провиант мог расходоваться только в случаях крайней необходимости и должен был немедленно пополняться.
Войсковой обоз подразделялся на комиссариатский, артиллерийский и инженерный.
К первому относился аптечный вьюк и четырнадцати видов повозки, предназначавшиеся для возки патронов, провианта, больных и прочего хозяйственного имущества, необходимого войскам на войне.
Артиллерийским обозом назывались орудия, запасные лафеты, зарядные ящики, инструментальные полуфурки, роспуски и вообще повозки для артиллерийских принадлежностей.
Инженерным обозом назывались повозки разного наименования для возки шанцевого и мастерского инструмента, гальванических принадлежностей и чертежных дел.
Обозом были снабжены все действующие войска; резервные же и запасные части имели его в самом ограниченном размере. Число и род повозок, полагавшихся в разных войсковых частях, видны из приложений № 180 и 181.
В казачьих войсках обоза, кроме ящика для письменных дел, не было; все же тяжести перевозились на вьючных лошадях, которых полагалось иметь по одной на 10 казаков.
Почти весь обоз¹⁷² имел троечную оглобельную упряжку, что составляло один из главных его недостатков. Такая упряжка была [449] сложна, тяжела, дорога, набивала спины лошадям и не позволяла распределять грузы равномерно между ними.
Все телеги были очень тяжелы на ходу; самая легкая весила 32 пуда, а самая тяжелая — аптечный ящик — 42 пуда. Общий вес повозок с полной укладкой составлял от 66 до 90 пудов¹⁷³, так что на лошадь приходилось от 22 до 30 пудов. По дурным дорогам лошади едва тащили этот чрезмерный груз, и коренные быстро набивали себе спины.
Вообще же все повозки благодаря своей конструкции и большому мертвому грузу были мало вместительны; это, в свою очередь, вызывало увеличение числа повозок и влекло за собой увеличение глубины походных колонн.
Число полагавшихся под обоз действующих частей и подъемных лошадей¹⁷⁴ указано в приложениях № 183, 184 и 185. По штатам мирного времени полагалось содержать лошадей только под патронные и аптечные ящики и провиантские телеги¹⁷⁵. В резервных и запасных частях число лошадей, содержимых в мирное время, было совершенно незначительное¹⁷⁶; да и в случае приведения резервов «в полный состав для движения» число полагавшихся им лошадей на каждую повозку было менее, чем в действующих войсках.
Для управления повозками назначались фурштадтские рядовые, которых полагалось в военное время по одному на повозку. В мирное же время эти рядовые содержались только при том обозе в войсках, при котором всегда полагалось иметь подъемных лошадей; остальные же фурштадтские чины считались в отпуску¹⁷⁷.

Лечение воинских чинов в мирное время производилось в военных госпиталях, полковых лазаретах и, за неимением их, в «градских» больницах.
Постоянные или непременные военные госпитали разделялись, по числу имевшихся в них мест, на шесть классов и включали от 10 офицерских и 150 солдатских мест (1-й класс) до 50 офицерских и 2500 солдатских мест (6-й класс).
Управление госпиталями было сосредоточено в двух различных ведомствах, комиссариатском и медицинском; местное же военное начальство имело только общее наблюдение за ними.
Внутреннее управление каждого госпиталя состояло из старшего врача, смотрителя и прочих чинов, которые все вместе составляли «контору» госпиталя; все хозяйственные дела решались конторой коллегиальным порядком.
К 1 января 1853 года состояло всего 183 госпиталя и их отделений с 1096 офицерскими и 40 662 для нижних чинов местами¹⁷⁸. [450]
Это число не удовлетворяло общей потребности нашей армии, и до 85 000 человек ежегодно должны были пользоваться в больницах гражданского ведомства.
Кроме того, в мирное время полагалось при комиссариатских комиссиях иметь запас госпитальных вещей на 165 офицеров и 12 тысяч нижних чинов, перевязочных припасов и медикаментов на 12 950 человек, всего на сумму 364 580 руб. В действительности же к 1 января 1853 года из этого количества не хватало вещей на сумму около 300 тысяч руб.¹⁷⁹.
Госпитальные средства эти к 1 мая 1853 года были распределены по районам государства следующим образом¹⁸⁰: для района Прибалтийского края имелось мест 230 офицеров и 10 205 нижних чинов, для действующей армии — 161 и 7732, южной и крымской армий — 392 и 10 895 и отдельного Кавказского корпуса — 313 офицеров и 11 830 нижних чинов¹⁸¹.
Общее состояние госпиталей было весьма неудовлетворительное. Излишняя централизация госпитального управления в двух различных учреждениях в Петербурге, плохой состав чиновников, неопределенность прав и обязанностей главных в госпитале лиц, крайне сложная и неудовлетворительная отчетность при полном отчуждении от всего этого дела строевого элемента были тому причиной. [451]
Полковые лазареты содержались в частях только в мирное время в объеме соразмерно штатной величине части, причем одна кровать полагалась на 28—37 человек штатного числа¹⁸².
На содержание полковых лазаретов отпускалось в год по 28 ½ коп. на каждого штатного нижнего чина. Лазареты, как и все прочие отделы хозяйства, находились в прямом ведении командиров частей, которые и распоряжались лазаретной суммой на коммерческом основании.
В полковых лазаретах уход за солдатами был вообще лучше, чем в госпиталях, и содержание их обходилось дешевле; кроме того, лазареты имели большое значение при широком расквартировании нашей армии, когда многие полки занимали районы до 250 верст в поперечнике и до госпиталей было далеко. Недостаток существования полковых лазаретов заключался в том, что они усложняли управление полком и представляли значительную материальную часть, которая должна была перевозиться за полком при всех его передвижениях.
При выступлении в поход войска, кроме лазаретов по положению, имели перевязочные припасы на себе каждый третий солдат: бинт в 4 аршина, компресс в 1 аршин и корпии 12 золоти.¹⁸³.
Комплектование войск врачами производилось выпуском из медико-хирургической академии и из медицинских факультетов университетов. Академия давала ежегодно около 30 врачей, а университеты — около 50.
Фельдшеры и фармацевты выпускались из фельдшерских школ, состоявших при некоторых госпиталях и комплектовавшихся кантонистами. Число тех и других было недостаточно, и образование их было ограниченное¹⁸⁴.
К 1 января 1853 года по штатам полагалось иметь 2020 врачей, налицо же их состояло 1814 человек; примерно такой же недостаток ощущался и в фельдшерах¹⁸⁵.
С приведением армии на военное положение недостаток в медицинском составе должен был еще больше увеличиться вследствие формирования врачебных заведений военного времени, комплектовавшихся преимущественно из госпиталей. Недостаток этот в военном ведомстве был к тому же трудно пополним при недостатке врачей вообще в России, когда на 200 тысяч душ в уезде полагался 1 штатный врач и 1 фельдшер¹⁸⁶.
В военное время для пользования больных и раненых воинских чинов служили¹⁸⁷:
Полевые временные госпитали, которые учреждались на коммуникационной линии в тех случаях, когда отправка больных и раненых в другие госпитали была затруднительна. Число и размеры этих госпиталей определялись в зависимости от потребностей армии; они разделялись на несколько линий и при движении армии вперед перемещались на новые места, ближе к ней. [452]
Для образования военно-временных госпиталей в мирное время содержались госпитальные кадры, которых к 1 января 1853 года состояло 53 на 15 тысяч человек¹⁸⁸.
Подвижные госпитали, которые имели целью подавать первоначальную помощь раненым и внезапно заболевшим до отправки их в другие госпитали; на них же в некоторых случаях возлагалась перевозка больных из одного госпиталя в другой.
Подвижных госпиталей полагалось по одному в 600 кроватей на каждый корпус; кроме того, резервный подвижной госпиталь такого же состава состоял при главной квартире. В этих же госпиталях имелись запасы перевязочных материалов, медикаментов и других госпитальных вещей для расходования их во время сражений и для экстренного пополнения полевых запасов.
На походе, вдали от неприятеля, подвижные госпитали следовали за корпусами и подбирали отсталых и заболевших; вблизи же противника они должны были находиться возможно ближе к главным силам корпуса. При выделении из главных сил самостоятельных отрядов к ним в случае надобности прикомандировывались отделения подвижных госпиталей¹⁸⁹.
К 1 января 1853 года в ведении комиссариата состояло 8 подвижных госпиталей, каждый на 10 офицерских и 300 мест для нижних чинов¹⁹⁰. [453]
Недостаток организации подвижных госпиталей заключался в том, что они придавались к очень крупным частям — корпусам, которым вместе редко приходилось действовать. Поэтому подвижные госпитали приходилось дробить по частям для придачи их дивизиям и более мелким отрядам и тем нарушать их органическую связь.
Этапные госпитали, которые устраивались на короткое время, преимущественно после сражений. Для них не существовало установленных штатов, а размеры их в каждом данном случае определялись в зависимости от обстоятельств и имеющихся средств.
Для снабжения армии медикаментами учреждались: временные запасные аптекарские магазины, главные подвижные аптеки, передовые аптеки и вспомогательные аптечные заведения.
Все госпитали в военное время находились в ведении директора госпиталей, который был непосредственно подчинен дежурному генералу и находился вне зависимости от интендантства и генерал-штаб-доктора армии.
В смысле удобства пользования больных и раненых на войне играет большую роль быстрая эвакуация их в тыл, а если возможно, так и совсем с театра военных действий. Могущественное средство, существующее для этой цели в настоящее время, — железные дороги в то время не существовали, и вопрос об эвакуации больных и раненых в Восточную войну находился в самом печальном состоянии; в особенности это относилось, как будет изложено в своем месте, к Крымской армии.
Первоначальную помощь раненые получали на перевязочных пунктах, которые учреждались в тылу полей сражения; отсюда их немедленно перевозили в подвижные госпитали, открывавшиеся по возможности ближе к перевязочным пунктам. Подвижные госпитали не назначались собственно для пользования больных и раненых, а потому при первой к тому возможности они эвакуировали их в ближайшие временные госпитали или в местные лечебные заведения, а сами следовали за войсками. Если состояние больных не допускало их передвижения, то на месте подвижного госпиталя открывался временной или этапный, куда и передавались все больные; подвижной же обязательно следовал за армией¹⁹¹.
Полевые временные госпитали первой линии, в свою очередь, оставляли на излечение лишь только таких больных, которые подавали надежду на скорое возвращение в строй; остальных же отправляли в госпитали второй и третьей линий. Эти последние при первой возможности эвакуировали их в постоянные госпитали.
Что касается болезненности в войсках того времени, то за десятилетие с 1841 по 1852 год средним числом на 1000 человек приходилось в год около 692 заболеваний и 38 умерших, которые, таким образом, составляли 3,8 % всего наличного состава войск¹⁹². [454]
Такая смертность оказывалась втрое больше смертности среди населения России соответствующих возрастов.
Смертность в других европейских армиях той же эпохи была значительно ниже нашей и составляла около 20 человек на тысячу — всего вдвое больше, чем в населении.
Причины большой смертности армии зависели отчасти от ее организации, а также от способов комплектования, системы продовольствия, расквартирования и медицинской части.
Наибольший процент смертности давали люди старших возрастов и рекруты. Эти последние испытывали в первое время после поступления на службу слишком крутую перемену в жизни и, попадая в суровую школу военной муштровки, умирали еще в большем проценте, чем старослужащие. Расположение армии по обывательским домам и довольствие нижних чинов приварком от жителей также влияло на увеличение смертности, так как при своей усиленной работе солдаты должны были вместе с жителями терпеть лишение в неблагоприятное для довольствия нашего крестьянина время, а именно весной. Наибольшая смертность в армии и совпадала именно с этим временем года.

Примечания

¹ См. приложение № 156.
² 10 гвардейских, 12 гренадерских, 4 карабинерных, 42 пехотных и 42 егерских.
³ Л.-гв. Финский, Гренадерский, Кавказский и 6 армейских.
⁴ 18 грузинских, 16 черноморских, 13 кавказских, 10 оренбургских, 15 сибирских и 12 финляндских.
⁵ Число чинов в частях войск всех родов оружия показано в приложении № 157.
⁶ Прик. Воен. мин. 1853 г., № 72.
⁷ 3 гвардейских, 3 гренадерских и 24 армейских.
⁸ Кавказская гренадерская резервная, 3 бригады грузинских линейных батальонов и 2 бригады кавказских линейных батальонов.
⁹ См. приложение № 158.
¹⁰ См. приложение № 156.
¹¹ 12 кирасирских, 11 драгунских, 20 уланских и 16 гусарских.
¹² См. приложение № 159.
¹³ Ср. Полное собрание сводов законов Российской империи, ст. 23556, т. XXIV (1849 г.) и ст. 25918, т. XXVII (1852 г.). Прик. Воен. мин. 1849 г., № 102.
¹⁴ Рук. для арт. ел., изд. по Вые. пов. в 1853 г. Архив канц. Воен. мин. д. по сн. в. 1853 г., № 73/а.
¹⁵ 3 гвардейских и 12 полевых конных батарей в бригады не соединялись.
¹⁶ См. приложение № 160. [455]
¹⁷ См. приложение № 156.
¹⁸ Более подробно см. в приложении № 161.
¹⁹ Сводная, 1-я и 2-я саперные бригады. В сводной бригаде считались саперные батальоны гвардейский и гренадерский, в первой — 1,2-й и 3-й батальоны, во второй — 4, 5-й и 6-й батальоны. Кавказский саперный батальон находился при Кавказском корпусе. В состав саперных бригад, кроме действующих батальонов, входили: в сводную — учебный саперный батальон с резервной ротой, в первую — 1-й резервный саперный батальон, во вторую — 2-й резервный саперный батальон.
²⁰ Полн. собр. свод. зак. Росс, имп., ст. 25995, т. XXVII по Выс. пов. 18 февраля 1852 г.
²¹ Росп. сух. войск, испр. по 25 декабря 1852 г.
²² См. приложение № 162.
²³ См. приложение Ns 157.
²⁴ Архив канц. Воен. мин. по сн. в. д. 1853 г., № 31. Записка о прив. в. на военн. пол.
²⁵ См. приложение № 163.
²⁶ Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. III, д. № 977. Пол. 1849 г. о пост. рез. кав. и конн. арт. Пол. о пеш. арт. рез.
²⁷ Всеподд. отчет Воен. мин. за 1851 год.
²⁸ Подр. см. приложение № 164.
²⁹ Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. III, № 977 и архив канц. Воен. мин. по снар. войск. 1853 г., д. № 31.
³⁰ Полн. собр. свод. зак. Росс, имп., 1852 г., т. XXVII, ст. 2705.
³¹ Росп. сух. войск в 1852 г. Рук. для арт. ел., изд. 1853 г. Всеподд. отч. Воен. мин. за 1851 г. Архив воен. уч. ком., отд. III, Ne 977 и Архив канц. Воен. мин., 1852 г., д. №32 и 1853 г., д. № 95, ч. 1.
³² Архив канц. Воен. мин. по снар. в. 1853 г., д. № 31 и Рук. для арт. сл., 1853 г.
³³ Прик. по воен. вед. 1851 г., № 115 и 1852 г., № 22.
³⁴ Рук. для арт. ел., изд. в 1853 г. Всеподд. отч. Воен. мин., 1852 г. Росп. сух. в. за 1852 г.
³⁵ См. приложение № 165.
³⁶ Архив канц. Воен. мин. по сн. войск, 1853 г., д. № 31.
³⁷ См. приложение № 166.
³⁸ Росп. сух. в. в 1852 г. Архив канц. Воен. мин. по сн. войск, 1853 г., д. № 31. Св. воен. пост. 1838 г. Ч. I. Кн. 2. С. 1369—1391.
³⁹ Св. воен. пост. 1839 г. Ч. I. Кн. 2. С. 1307—1357.
⁴⁰ Св. воен. пост. 1838 г. Ч. I. Кн. 4. С. 2232—4260; Гр. Чернышев. Ист. обозр. воен. сух. упр. За 1855—1880 гг. Богданович. Ист. обозр. воен. упр. в России за 1855—1880 гг.
⁴¹ Архив канцелярии Военного министерства. Всеподд. отч. за 1852 г.
⁴² Всеподд. отч. Воен. мин. за 1850 г.
⁴³ Св. воен. пост. 1838 г. Ч. I. Кн. 2. С. 1641—2672. Богданович. Ист. очерк воен. упр. в России за 1855—1880 гг. Росп. сух. войск за 1852 г.
⁴⁴ См. приложение № 167.
⁴⁵ Всепод. отч. Воен. мин. за 1852 и 1853 гг.
⁴⁶ См. приложение № 168. [456]
⁴⁷ Всепод. отч. Воен. мин. за 1852 г.
⁴⁸ Собственная Его Величества библиотека, рукоп. отд., шк. 115, портф. 14.
⁴⁹ Курсив подлинника.
⁵⁰ Муравьев пользовался каждым случаем, чтобы указать государю на пагубность меры, столь ревниво им оберегаемой; в своем собственно ручном дневнике он также неоднократно затрагивал этот наболевший в его душе вопрос.
«Я объявил государю,— писал он в своем дневнике в 1834 году, вскоре после введения бессрочно отпускных, — что через сие армия лишается последних людей, к службе годных, и что за отпуском сих последних останутся только одни рекруты и молодые люди, коими полки теперь наполнены. Я не имел права,— продолжает он,— говорить государю о неудобствах, которые произойдут от сего в самом крае и деревнях, которые наполнятся людьми без дела и без средств к жизни, отчего можно было ожидать больших беспорядков» (Русский архив, 1894. Кн. 9).
В своем дневнике за июль 1850 года Муравьев вновь возвращается к волнующему его вопросу о бессрочно отпускных. «К сим мыслям, — пишет он, — еще более обратишься, когда взглянешь на предстоящий роспуск нижних чинов в бессрочный отпуск. До 15 000 расходятся по отпускам, и места их должны наполниться людьми из резервов и рекрутами, ныне набираемыми. Отличные полки наши расстроятся до чрезвычайности. Уйдут лучшие солдаты, унтер-офицеры, фельдфебеля, музыканты; все унтер-штабы расстроятся. Толчок для армии ужасный, и едва ли она когда-либо от того поправится. Не менее того весной потребуют, чтобы корпус был представлен опять в том же виде, как он ныне представлялся!.. Мало было опыта прошедших двух годов с этими резервами, истощившими казну и не принесшими никакой действительной пользы для укомплектования армии, которая наполнилась людьми, незрелыми в образовании своем или отвыкшими от тягостной службы. Но государь или не знает о том, или не хочет знать того, а упорствует в гибельной для России и армии системе бессрочно отпускных, через что он надеется иметь внутри империи огромную армию, готовую представиться на первый его призыв» (Рукоп. архив Гр. Черткова).
Другой современник этой эпохи, П. К. Меньков, также в своих записках (ч. II, стр. 109) восстает против бессрочно отпускных. «Система бессрочно отпускных, — пишет он, — отняв в полках кадры старых солдат, изгнала тот воинственный дух, одушевляемые которым войска наши творили чудеса храбрости. Некому рассказать молодым солдатам о славных подвигах товарищей, о былых битвах и походах!.. Воспоминания теперешнего солдата оканчиваются или блестящим разводом, или неудачным парадом!».
⁵¹ Собственная Его Величества библиотека, рукоп. отд., шк. 115, портф. 14.
⁵² Курсив подлинника.
⁵³ Паскевич.
⁵⁴ В настоящее время у нас в армии эта цифра уменьшена до 6,5 %. (Редигер: Комп. и устр. воор. силы).
⁵⁵ «Кончили мы смету и не без труда, — писал государь князю Варшавскому 20 декабря 1851 года. — Несмотря на все прибавки доходов и на убавки в расходах 7 милл. дефициту! Вынужден расформировать 4 уланских полка, два первой уланской и два 6-й легкой дивизии, соединив кирасирские и бывшую 2-ю уланскую в один корпус и причислив остающиеся 2 уланские полка к 6-й легкой»... (Собственная Его Величества библиотека, рукоп. отд., шк. 115,портф. 14).
⁵⁶ Св. воен. пост, 1838 г. Т. V. Ч. II. Кн. 1. С. 1—4.
⁵⁷ Петров. Русская военная сила.
⁵⁸ Истор. обозр. воен. сух. упр. 1825—1850 гг. Всеподд. отч. Воен. мин. за 1851—1853 гг.
⁵⁹ Всеподд. отч. Восч. мин. за соотв. года.
⁶⁰ Св. воен. пост. 1838 г. Т. V. Ч. II. Кн. 1.
⁶¹ «Тогдашние солдаты всех полков, а Московского в особенности, — пишет историк этого полка, — были положительно охвачены манией к побегам, и не проходило дня, чтобы из какой-либо роты не бежало два или три человека; жестокие наказания за это шпицрутенами от 400 до 1500 ударов не останавливали отчаянных любителей свободы... Таким образом в первой половине 1836 года из полка бежало 102 человека» (История 65-го пех. Моск. полка. С. 386).
⁶² Петров. Русская военная сила.
⁶³ «В России, — пишет П. А. Обнинский в своих походных заметках, — для разбойников и мошенников две ссылки, одна в Сибирь, другая на военную службу. Душегубец, грабитель и поджигатель, если только он молод и годится в рекруты, или законом приговаривается в солдаты, или помещики не жалеют ни денег, ни поклонов, чтобы после похвастать перед соседями: «Упек, батюшка, своего мошенника Фильку-то в солдаты; слава Богу, квитанция будет, издержки свои ворочу»...//Русский архив. 1891. Кн. 3.
⁶⁴ Св. воен. пост., 1838 г. Т. V. Ч. I. Кн. 1. С. 65—176.
⁶⁵ Рукописный дневник князя А. С. Меншикова.
⁶⁶ Записки Алабина.
⁶⁷ Св. воен. пост. 1838 г. Т. V. Ч. II. Кн. 1.
⁶⁸ «У нас, обыкновенно, унтер-офицеры самые красивые и ловкие люди, — пишет один из современников той эпохи в своем официальном докладе, — но нисколько не лучшие как по нравственности своей, так и по знанию службы» (Архив воен. уч. ком. гл. шт., отд. 4, д. № 520).
⁶⁹ «Мне удалось также объяснить Наследнику вред, который получаем от назначения к нам людей из гарнизонных батальонов и в особенности унтер-офицеров из учебных карабинерных полков, мальчишек, знающих только одни ружейные приемы, безнравственных, и которым нельзя поручить никакой части» (Рукописный дневник H. H. Муравьева за 1853 год).
⁷⁰ Св. воен. пост. 1838 г. Т. III. Кн. 3.
⁷¹ Записки П. К. Менькова. Т. II. С. 15.
⁷² Лалаев. Истор. очерк воен.-учебн. завед.
⁷³ «Педагогии как науки, — пишет в своих воспоминаниях о кадетах сороковых годов Н. А. Крылов, — не было; об ней в кадетских [458] корпусах даже не помышляли. Нас секли, учили по программам в классах и по уставам в ротах. Выучивши, выпускали в офицеры, распределяли в полки и батареи, где мы, в свою очередь, учили солдат не тому, что требуется на войне, а в то же время сами учились пить и в карты играть. «Бурса» Помяловского — ровесница кадетских корпусов сороковых годов. В то время не удивлялись, как воспитывают наше духовенство для нравственных проповедей в народе; никто не смел критиковать и ту систему, которая употреблялась для воспитания дворян на все поприща государственного служения»//Исторический вестник. 1901. Кн. 9.
⁷⁴ Лалаев. Историч. очерк воен.-учебн. заведений 1880 г.
⁷⁵ Записки П. К. Менькова. Т. II. С. 224.
⁷⁶ По свидетельству командира Колыванского пехотного полка полковника Пересветова, например, офицеры 10-й пехотной дивиии были так малограмотны, что полковые командиры с трудом могли выбирать полковых адъютантов (Восп. Г. Д. Щербачева//Русский архив. 1890. Т. I).
⁷⁷ Св. воен. пост. 1838 г. Ч. II. Кн. 1. С. 611.
⁷⁸Русск. инв., 1863 г., №81.
⁷⁹ Всеподд. отч. главн. нач. воен.-учебн. завед.
⁸⁰ Общ. архив Гл. шт., отд. 5, ст. I, 1857 г., д. № 174.
⁸¹ Записки П. К. Менькова. Т. II. С. 21 и 23.
⁸² Всеподд. отч. Воен. мин. за 1852 г.
⁸³ Архив воен. уч. ком., от. II, д. № 3713.
⁸⁴ Архив канц. Воен. мин., секр. д. 1854 г., № 150. Донес. Воен. мин. кап. Эльстона.
⁸⁵ Там же.
⁸⁶ Рук. к арт. ел., изд. 1853 г.
⁸⁷ Калибр иностранных ружей был менее 6 линий, что давало им большую дальность и настильность сравнительно с нашими.
⁸⁸ Кавалерийский штуцер — 6 72 линии.
⁸⁹ Рукоп. записки Н. Н. Муравьева за 1853 г. Собств. Гр. Гр. Черткова.
⁹⁰ Рукоп. дневник к.-л. Асланбекова. Севастопольский музей.
⁹¹ Записки и рассказы современников.
⁹² Из записок стар, преобр. князя Н. К. Имеретинского//Русская старина. 1900. Алабин. Четыре войны. С. 1—8//Русский архив. 1884. №6.
⁹³ Записки князя Н. К. Имеретинского//Русская старина. 1900.
⁹⁴ Записки П. К. Менькова. Т. П. С. 111.
⁹⁵ Приказы по частям 1-й гв. пех. див. и некоторым другим.
⁹⁶ Рапорт ген.-ад. Лидерса 1 марта 1853 г., № 226. Архив канц. Воен. мин. по сн. войск 1852 г., д. № 11, ч. I.
⁹⁷ Общ. архив Гл. шт., 6 отд., 1 ст., 1855 г., № 315 и Воен. уч. арх. Гл. шт., отд. 2, 1855 г., №3626.
⁹⁸ Всеподд. отч. Воен. мин. за 1851, 1852 и 1853 гг.
⁹⁹ Всеподд. отч. за 1851 и 1852 гг.
¹⁰⁰ Архив канц. Воен. мин., за 1854 г., секр. д. № 150. Рапорт кап. Эльстона воен. министру.
¹⁰¹ Богданович. Истор. очерки воен. упр. 1855—1880 гг. [459]
¹⁰² Донес, ген. Штакельберга. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. №16.
¹⁰³ Воспоминания Докудовского. С. 212.
¹⁰⁴ Рукоп. записки H. H. Муравьева. Собств. Гр. Гр. Черткова.
¹⁰⁵ Рукоп. записки одного из современников.
¹⁰⁶ Собственная Его Величества библиотека, рукоп. отд., карт. 115, портф. 14.
¹⁰⁷ Рапорт кап. Эльстона воен. министру. Архив канц. Воен. мин. 1854 г., секр. д. № 150.
¹⁰⁸ Дневник Н. Н. Муравьева//Русский архив. 1894. Кн. 3.
¹⁰⁹ Написано до Русско-японской войны 1904—1905 гг.
¹¹⁰ По полож. 1850 г. Всеподд. отч. за 1851 и 1852 гг.
¹¹¹ Всеподд. отч. Воен. мин. за 1852 г.
¹¹² См. ведом, в приложении № 169.
¹¹³ Записка ген.-ад. Ростовцова наследи, цесар. 31 мая 1853 г. Рукоп. архив П. Я. Дашкова.
¹¹⁴ См. подроби, свед. в приложении № 170.
¹¹⁵ Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3614/и, за 1853 г.
¹¹⁶ Архив канц. Воен. мин. по сн. войск 1852 г., д. № 15; Отн. Инсп. вс. арт., 9 апреля 1853 г.
¹¹⁷ Все числовые данные о вооружении нашей полевой артиллерии см. приложение № 171.
¹¹⁸ Рук. к арт. ел., изд. 1853 г.; Цессель. Курс артилл., 1852 и 1857 гг.
¹¹⁹ Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. Na 150. Из донес, кап. Эльстона воен. министру.
¹²⁰ Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. Na 150.
¹²¹ См. приложение№ 172 и архив в. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. Na 3321.
¹²² Воспоминания Г Д. Щербачева//Русский архив. 1890. Т. I. С. 256.
¹²³ Всеподд. отч. Воен. мин. за 1852 г.
¹²⁴ См. приложение № 173.
¹²⁵ См. приложение № 174.
¹²⁶ Там же.
¹²⁷ Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4277.
¹²⁸ Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4254. Письмо военного министра князю Меншикову 25 января 1854 г.
¹²⁹ Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4254. Письмо князя Меншикова военному министру от 4 мая 1854 г.; Зап. Г Д. Щербачева//Русский архив.
¹³⁰ Архив Морск. мин., канц. ген.-адм., 1854 г., д. № 45.
¹³¹ Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4277.
¹³² Всеподд. отч. Воен. мин. за 1850 г.
¹³³ Всеподд. отч. Воен. мин. за 1852 г.
¹³⁴ Рук. для арт. ел., 1853 г. Висковатов. Ист. опис. од. и воор. Росс. войск. Т. 19—30, 1862 г.
¹³⁵ Архив канц. Воен. мин. 1854 г., секр. д. Na 150. Из рапорта кап. Эльстона воен. министру.
¹³⁶ Архив канц. Воен. мин. 1854 г., секр. д. Na 150.
¹³⁷ Висковатов. Ист. опис. од. и воор. росс, войск, изд. 1862 г.
¹³⁸ Воен. сборн. 1862 г., №3.
¹³⁹ Архив канц. Воен. мин., 1855 г., секр. д. № 9.
¹⁴⁰ Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4328. Письмо воен. мин. князю Меншикову 6 октября 1854 г.
¹⁴¹ Прик. Воен. мин., 1851 г., № 120. Воен. сборн. 1862. № 3.
¹⁴² Записки Алабина. Зап. Генерици//Русская старина. 1877. Кн. 10; Записки ген. Сталя. Рукопись. Музей Севастопольской обороны.
¹⁴³ Изнанка Крымской войны. Воен. сборн. 1858. № 4.
¹⁴⁴ Прик. Воен. мин. 1853 г., № 78.
¹⁴⁵ Записка г-ад. Ростовцова наел, цесар. 31 мая 1853 г. Рукоп. Архив П. Я. Дашкова.
¹⁴⁶ Св. воен. пост. 1838 г. Т. X. Кн. 3. С. 482—499.
¹⁴⁷ Устав для упр. арм. 1846 г.
¹⁴⁸ Св. воен. пост. 1838 г. Т. X. Кн. III. Ч. 4. С. 506, 510.
¹⁴⁹ Устав для упр. арм. 1846 г.
¹⁵⁰ Общ. архив Гл. шт. подр. раскл. ден. дов. на осн. Высоч. ман. 1 июля 1839 г. и прик. Воен. мин. 1840 г., № 51—74.
¹⁵¹ Устав для упр. арм. 1846 г.
¹⁵² См. приложение № 175.
¹⁵³ Военный сборник 1861 г., № 6.
¹⁵⁴ Затлер. Записки о продвижении войск в военное время.
¹⁵⁵ В 1860 г. казармы для полев. войск имелись всего в 65 пунктах (Аничков. Воен. хозяйство).
¹⁵⁶ Св. воен. пост. 1838 г. Т. X, кн. III. С. 1223—1412.
¹⁵⁷ Аничков. Военное хозяйство, 1860 г.
¹⁵⁸ Подробности и устройство их см. в приложении № 177.
¹⁵⁹ Подробнее см. там же.
¹⁶⁰ Подробнее см. там же.
¹⁶¹ Устав об управл. армиями 1846 г.
¹⁶²Более подробно в приложении № 177.
¹⁶³ Затлер. Записки о продовольствии в военное время. Ч. II.
¹⁶⁴ Количество содержимых налицо к 1 января 1853 года провиантских и комиссариатских запасов показано в приложении № 178.
¹⁶⁵ Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 4, д. № 520.
¹⁶⁶ Там же; Аничков. Военное хозяйство; Воен. сб. 1858 г., № 3. О состоянии кавалерии.
¹⁶⁷ Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 4, д. № 520.
¹⁶⁸ Св. воен. пост. 1838 г. Ч. IV, кн. 4. С. 86—154; Аничков. Военное хозяйство.
¹⁶⁹ Аничков. Военное хозяйство.
¹⁷⁰ См. «Смертность в войсках».
¹⁷¹ Подробнее см. приложение № 175.
¹⁷² Более подр. свед. об обозе см. приложение № 182.
¹⁷³ Аничков. Военное хозяйство. 1860 г.
¹⁷⁴ Св. воен. пост. 1838 г., ч. IV, кн. 4, по 9 прод. прил. к ст. 244 и прик. Воен. мин. 1849 г., №87.
¹⁷⁵ См. приложение № 184.
¹⁷⁶ См. приложение № 181. [461]
¹⁷⁷ Поли. собр. свода зак. Т. XVI. С. 25097. Вые. повел. 5 апреля 1851 г.
¹⁷⁸ Архив канц. Воен. мин. по сн. войск, 1856 г., секр. д. № 71.
¹⁷⁹ Всеподд. отч. Воен. мин. за 1852 г.
¹⁸⁰ Архив канц. Воен. мин. по сн. войск, 1853 г., секр. д. № 71.
¹⁸¹ Эти цифры на 10 000 мест меньше, чем указанные во всеподданнейшем отчете военного министра за 1852 год, но должны быть признаны более достоверными.
¹⁸² Св. воен. пост. 1838 г. Т. X. Кн. IV.
¹⁸³ Архив канц. Воен. мин. по сн. войск, 1856 г., секр. д. № 71.
¹⁸⁴ Богданович. Истор. очерк воен. упр. в России за 1855—1880 гг.
¹⁸⁵ Всеподд. отч. Воен. мин. за 1852 г.
¹⁸⁶ Военный сборник, 1867 г., № 6.
¹⁸⁷ Затлер. О госпиталях в военное время.
¹⁸⁸ Архив канц. Воен. мин. по сн. войск. 1853, секр. д. № 71.
¹⁸⁹ Управл. арм. в воен. вр., 1846 г.
¹⁹⁰ Архив канц. Воен. мин. поен, войск, 1852 г., д. № 19 и 1853 г., д. №31.
¹⁹¹ Устав для управл. арм. 1846 г.
¹⁹² Богданович. Истор. очерки воен. упр. в России за 1855—1880 гг.