Восточная война

1853-1856

Соч. А.М. Зайончковского

том 2

[179]

Глава XVI
Организация союзных армий, их планы и действия на Черном море до августа 1854 года

Ко времени вступления князя Варшавского в командование Дунайской армией в число наших врагов открыто стали две западные державы — Англия и Франция, и авангарды их войск вступили уже на территорию Балканского полуострова. Этот факт для нас не был неожиданностью, и уже после Синопского боя, а в особенности после входа эскадр западных держав в Черное море для защиты турецкого флага не могло быть сомнений в приближающемся открытом разрыве с англо-французами, что и было, как известно, введено в предположение императора Николая о характере ведения кампании 1854 года.
Об истинных намерениях новых союзников султана и мечтах, которые ими руководили в то время, когда Париж и Лондон мастерской рукой подготовляли выгодную для себя политическую обстановку и сумели почти всю Европу сделать враждебной России, сказать что-либо точно нельзя, так как солидные иностранные источники о них умалчивают, а тайники дипломатических архивов этих государств остались для нас закрытыми. Если холодные и рассудительные англичане и руководствовались, может быть, более практическими целями сохранить неприкосновенность Турции и ослабить наше могущество на Черном море, то трудно предположить то же об увлекавшемся и склонном к иллюзиям руководителе политики Парижского кабинета, который и по своему характеру, и по всей обстановке воцарения должен был иметь какие-либо скрытые планы, вовлекая Европу в большую и рискованную войну.
О предположениях Людовика-Наполеона можно хоть отчасти судить по тем сведениям, которые стекались в наше Министерство иностранных дел от политических агентов. Сведения эти, представлявшие иногда личные взгляды, иногда же добытые через третьи руки, хотя и не могут считаться вполне точными, но все-таки им нельзя отказать в большой доле вероятности.
Первым затронул вопрос о предположениях англо-французов наш посол в Лондоне барон Бруннов в своей обширной записке о современном состоянии дел на Востоке в январе 1854 года¹.
Враждебность Англии автор записки объясняет плохой работой ее агентов в Турции и в России. В то время как первые преувеличивали военную мощь Оттоманской империи, вторые рисовали военные приготовления на юге России как направленные к полному поглощению [180] Турции. Вера в военную мощь турок была так велика, что Ольтеницкое сражение вызвало в Лондонском кабинете ожидание, что через две недели князь Горчаков вынужден будет очистить Валахию и сосредоточиться за Серетом. В газетах сообщалось о входе турецких войск в Бухарест и в Тифлис, но вскоре вместо этих ложных слухов лондонское общество было потрясено достоверным известием о синопском погроме. Такой неожиданный оборот дел, как погром, поразил Лондонский кабинет, и реакция была тем сильнее, чем ожидание турецких успехов было больше. Уязвленное самолюбие министров королевы Виктории заставило их согласиться на предложение Людовика-Наполеона совместно принять первые открыто враждебные против нас меры ввода соединенных эскадр в Черное море.
Свершившийся факт вызвал у барона Бруннова желание предсказать, что должно нас ожидать в будущем.
Со свойственным ему пренебрежением к английским министрам барон уверял, что Лондонский кабинет не знает ни того, чего он хочет, ни того, что он может. («Certe»,— пометил в этом месте император Николай.) Предполагая спасти Турцию, англичане согласились, по мнению Бруннова, на средство, которое должно было неминуемо повести к падению Оттоманской империи. Они решили поддерживать Турцию исключительно морскими силами, забывая, что с суши она остается открытой для ударов России; но более широкий в глазах Бруннова ум Наполеона предвидел, что дела на Востоке дойдут до такого кризиса, когда придется морские силы поддержать сухопутной армией.
Первые попытки императора французов внушить этот взгляд в Лондоне потерпели неудачу, и англичане выразили мало желания видеть французскую армию высадившейся в Константинополе. Но дальнейшие события постепенно убедили Лондонский кабинет в необходимости подкрепить морские силы сухопутной армией, и предложение Людовика-Наполеона уже встретило больше сочувствия. «Je regarde done comme certains,— восклицает по этому поводу Бруннов,— que sans l'avoir devine, sans l'avoir voulu le gouvernement de Sa Majeste Britannique prepare a Louis-Napoleon le triomphe de conduire une аrmee frаncаise a Constantinople».
Первоначальная сила экспедиционного корпуса определялась в 20 000, но наш посол полагал, что столь незначительная величина была умышленно назначена Наполеоном, чтобы не обеспокоить Лондон излишне воинственными предположениями. По мнению английских генералов, потребуется по крайней мере 70 000, чтобы предпринять экспедицию, имевшую целью защитить Константинополь от атаки с суши. С такими силами предполагалось возможным ограничиться защитой линии балканских проходов от атаки превосходящих сил противника и оставить один корпус в резерве [181] в Румелии для прикрытия столицы. Эскадра должна была находиться в Бургасе и облегчать сообщение армии с Константинополем.
Далее Бруннов продолжал отстаивать свой взгляд на то, что Англия имела единственной целью защитить неприкосновенность Турции, так как она искренне верила в опасность, которая грозила этой державе. Что же касается Наполеона, то он прикрывался лишь этой идеей, желая нарушить мир Европы, перекроить ее карту и, как результат всего, возвеличить Францию.
Главную задачу союзных эскадр в Черном море наш посол полагал в прекращении морского подвоза к Дунайской и Кавказской армиям при наступлении их внутрь страны. Далее этих предположений союзники, по мнению Бруннова, пока не шли. Но в том случае, если война разрастется, надо было ожидать с их стороны прежде всего атаки на Анапу и Сухум-Кале, так как здесь они рассчитывали достигнуть наиболее легкого успеха и в то же время предполагали получить наибольшие результаты в надежде уничтожить наш Кавказский корпус, отрезав ему сообщение с морем. Дальнейшая цель союзников состояла в уничтожении на Черном море наших морских сооружений и в оказании помощи кавказским горцам.
Что касается предполагаемых союзниками действий в Балтийском море, то барон Бруннов этого вопроса не касался, а только предупреждал, что для отправления туда готовится большая соединенная эскадра преимущественно паровых судов.
Почти одновременно Киселев сообщал из Парижа², что пресса достаточно подготовила общественное мнение страны к неизбежности войны и правительство приступило к формированию экспедиционного корпуса.
После разрыва дипломатических сношений с Россией центр тяжести переговоров о предстоящем плане кампании был перенесен в Париж, где над разработкой его особенно трудились сам император и маршалы С.-Арно и Вальян. Уже подготовленные соображения обсуждались на общем совете с прибывающими для этой цели [182] в Париж английскими генералами во главе с будущим главнокомандующим лордом Рагланом.
Среди французских генералов замечалось два течения в смысле направления военных операций. Во главе одного течения стоял маршал С.-Арно, а во главе другого маршал Вальян и скрытно за ним император Наполеон. Насколько можно судить, мысли С.-Арно заключались в сосредоточении сильного, примерно в 8000—100 000 человек, экспедиционного корпуса на Балканском полуострове, в высадке его в Кюстенджи и в наступлении оттуда совместно с армией Омера-паши на Дунай, в переправе через эту реку у Браилова и вынесении войны в наши южные пределы. В то же время союзные эскадры должны были разрушать наши прибрежные на Черном море города и крепости. Тем временем предполагалось сформировать особую армию для действия в Финляндии и как цель всей кампании ставилось возвращение всей Финляндии Швеции, а Кавказа Турции, чтобы этим ослабить Россию и уменьшить ее влияние на Европу.
Однако на военном совете 16 (28) февраля, на котором присутствовали принц Наполеон, лорд Раглан, маршалы С.-Арно, Маньян и Вальян, морской министр, генералы Канробер, Форэ, Мартинпрэ, Марюлаз, директора департаментов Военного министерства и высшие чины Генерального штаба, план С.-Арно был отвергнут и восторжествовал план маршала Вальяна, одобренный императором.
Согласно этому последнему, война должна была вестись одновременно на севере и на юге России. Первые две дивизии экспедиционного корпуса предполагалось высадить в Перекопе, чтобы совершенно отрезать Крымский полуостров; одновременно с этим главная масса англо-французского флота должна была атаковать Севастополь. Пунктами дальнейших высадок намечались Анапа и Поти на азиатском берегу и Варна — на европейском. В Варне оставался резерв первого экспедиционного корпуса, а в Адрианополе сосредоточивался для прикрытия столицы второй корпус.
В Балтийском море кампанию предполагалось начать операциями против Выборга, заняв предварительно острова Эзель, Даго и Аланд.
Несмотря на справедливые возражения С.-Арно, этот план был вполне одобрен лордом Рагланом, который заявил, что он готов его исполнить, «когда настанет время».
Если бы в Париже успешно пошел набор легиона польских выходцев, то предполагали высадить его на берегах Курляндии, чтобы поднять восстание в Литве и распространить его до Польши; другой такой же легион должен был сопутствовать союзной армии на Дунае и в случае ее удачи там вступить в Подолию и Волынь для распространения восстания с этой стороны³. [183]

Тем временем барон Бруннов, переехавший из Лондона в Брюссель, продолжал делиться с канцлером своими мыслями о возможных действиях союзников. Продолжительное пребывание в Лондоне, обширные там знакомства, знание характера англичан и, наконец, то условие, что вопросы о ведении войны выходили из сферы деятельности дипломата, деятельности, направленной под известным углом зрения, придают мыслям барона Бруннова характер весьма интересный и поучительный.
Свою обширную записку от 19 (31) марта⁴ он почти исключительно посвящает разбору предполагаемых действий англичан.
Упомянув о том, что Пальмерстон непременно постарается возмутить Польшу и Литву, Бруннов напоминал значение Варшавы, приводя фразу, сказанную ему герцогом Веллингтоном в 1848 году, когда революция в 15 дней поколебала троны Вены и Берлина: «Mandez a votre gouvernement que Varsovie est la clef du systeme monarchique en Europe. Si vous tenez bon sur la Vistule, vous sauvez l'ordre social. Si cette position estebranlee, tout le reste croule». Автор записки был уверен, что англичане постараются использовать такое значение Варшавы, и в снаряжении Балтийской эскадры он, между прочим, видел цель содействовать восстанию Польши и Литвы.
Барон Бруннов ожидал, что все действия англичан будут рассчитаны на приобретение хоть маленького, но скорого и верного успеха при отсутствии всяких рискованных шагов; поэтому он не верил в распространившийся слух о том, что кампания начнется ударом на Кронштадт. Первым объектом действий наш посол считал Аланд, укрепления которого всегда так волновали англичан; да и вообще он высказывал то мнение, что эта нация предпочитает действовать против островов, которые легче атаковать и удержать которые в своих руках не представляло никакого труда.
Обращаясь к действиям в Черном море, Бруннов останавливался на личности главнокомандующего английской армией лорда Раглана, с которым его связывало давнишнее знакомство. Английский генерал ему представлялся человеком, одаренным храбростью, но [184] еще в большей мере осторожностью, которая в его деятельности должна играть значительную роль еще и потому, что он впервые становился во главе армии. Он, не способный разбрасывать свои войска, будет пользоваться ошибками противника, но только в том случае, когда в состоянии будет действовать без риска.
Раглан начнет операции с прочного обеспечения своих сообщений с эскадрой и будет рассчитывать лишь на средства, приходящие из Англии. Потом он организует и дисциплинирует турецкие войска и, ознакомившись с местностью, составит свой план действий, строго сообразованный с имеющимися в его руках силами. Сердечно заботливый о людях и даже лошадях, Раглан ничего не будет делать случайно, а все методично, мало-помалу, но с полной уверенностью в успехе.
Английский главнокомандующий придавал большое значение артиллерии, но главной силой армии считал пехоту, в вооружении которой признавал преимущество карабинов, усовершенствованных по системе Минье, причем он «сумеет заставить войска, лишенные этого оружия, признать его превосходство». Таким намеком кончал свое повествование барон Бруннов.

В общем, наш посол полагал, что характер инструкции лорду Раглану выразится в выполнении им следующих задач:
1. стать твердой ногой в Турции, чтобы не дать возможности французам одним оказаться хозяевами положения;
2. решить вопрос о защите Константинополя;
3. сделать недоступным линию Балкан;
4. оспаривать у русской армии местность между правым берегом Дуная и Балканами;
5. постараться вытеснить нашу армию из Валахии, а если можно, то и из Молдавии;
6. очистить Дунай, завладев устьем этой реки.

Барон Бруннов считал также вполне вероятным, что в инструкции лорда Раглана входили действия на восточном берегу Черного моря и в особенности против Севастополя, береговые укрепления которого англичане считали настолько сильными, что допускали возможность атаки этой крепости лишь соединенными силами армии и флота.
Возвращаясь вновь к личности английского главнокомандующего, барон Бруннов признавал Раглана способным поддержать добрые отношения между двумя союзными армиями, но был уверен, что его взгляды возьмут верх в направлении действий союзников и он придаст военным операциям более осмысленности, чем быстроты, и более планомерности в ущерб случайности.
Такой характер лорда Раглана делает понятным, почему он иносказательно согласился исполнить вышеприведенный план маршала Вальяна лишь тогда, «когда настанет для этого время». [185]
Между тем сведения о намерениях союзников атаковать Севастополь доходили до нас и из Парижа⁵. Действительно, уже в марте французским правительством собирались данные о наиболее удобных пунктах для высадки десанта в окрестностях Севастополя, и среди таковых указывался именно берег между Евпаторией и мысом Лукулл, у старого укрепления, где впоследствии и был произведен десант союзников⁶.
Однако грандиозным планам правительств западных держав не суждено было осуществиться в большей их части. Разочарования начались еще в то время, когда планы эти хранились в портфелях действующих лиц. Первый удар был нанесен неожиданной переправой наших войск через Дунай.
Известие это в Париже было получено приблизительно в то время, когда происходило свидание герцога Кембриджского и лорда Раглана с Людовиком-Наполеоном и когда, к огорчению многих англичан, ближайший родственник королевы и лишившийся правой руки в битве при Ватерлоо лорд Раглан находились в свите племянника Наполеона I на параде его войск⁷.
13 апреля по новому стилю в Париже был собран в присутствии английских гостей Военный совет, чтобы изменить план действий в зависимости от нового события — перехода русской армии через Дунай.
На совете выяснилось, что силы экспедиционного корпуса на Востоке могут лишь к концу апреля достигнуть цифры 100 000, а между тем, по слухам, армии Паскевича приказано было возможно энергичнее наступать вперед и форсировать проходы через Балканы. В Париже и в Константинополе считали возможным, что мы, разгромив 60-тысячную турецкую армию, будем в первых числах апреля в Адрианополе⁸.
При таких условиях С.-Арно и лорд Раглан признали невозможным идти навстречу русским войскам, не имея по крайней мере 50 000 человек.
План кампании на юге благодаря этому подвергся коренному изменению. Большую часть экспедиционного корпуса решено было высадить у Константинополя и оттуда уже сухим путем наступать на Балканы; отправка сухопутных войск на восточный берег Черного моря была отменена, а Омеру-паше указывалось сосредоточивать свою армию за Ломом и Праводами, удерживая во что бы то ни стало эту линию⁹.
С такими инструкциями, как можно полагать, союзные главнокомандующие отбыли на театр военных действий. Но здесь их ожидало новое разочарование: полная неподготовленность, в особенности Франции, к ведению большой войны.
Является непонятным, как можно совместить те грандиозные планы предстоявшей кампании, которыми, по нашему убеждению, [186] безусловно была полна мечтательная голова Людовика-Наполеона, с полной неготовностью к ведению войны, а также те факты, что, по донесениям дипломатических агентов и по газетным статьям, во Франции кипела работа по выставлению в поле чуть ли не 600-тысячной армии, а в действительности оказалось, как увидим ниже, что маршал С.-Арно и лорд Раглан должны были примириться с ожидаемым падением Силистрии, не имея сил помочь туркам противодействовать прорыву центра их расположения?
Но если мы сопоставим эту первую страницу царствования третьего императора французов с последней страницей — франко-прусской войной, то не удивимся такому противоречию, так как оно исходило из характера самого Людовика-Наполеона и его правления.
Французские историки Крымской кампании в один голос выражают удивление такой беспечности. «Война угрожала уже в течение целого года,— пишет по этому поводу позднейший историк Второй империи¹⁰,— после Синопа она стала почти неизбежной. Такое долгое ожидание, казалось, давало возможность подготовить во всех мелочах ожидаемую экспедицию, и можно было предполагать, что военные действия начнутся тотчас же вслед за разрывом. Но в действительности этого не случилось. Насколько дипломатические переговоры были ясны, определенны и соразмерны с возраставшим значением конфликта, настолько военные действия были с самого начала нерешительны и неопределенны».
Свое удивление отсутствием какой-либо подготовки к войне, столь желательной и столь необходимой для Наполеона III в видах укрепления на престоле своей династии, выражал и генерал Боске в письмах к товарищу¹'.
Во Франции первые распоряжения о сформировании экспедиционного корпуса были сделаны 11 марта н. ст., причем главнокомандующим был назначен военный министр маршал С.-Арно. Первоначальный состав корпуса определялся в 12 пехотных полков двухбатальонного состава, каждый батальон силой в 1100 человек, 3 батальона егерей, силой каждый в 900 человек, 2 полка кавалерии, 12 батарей, 1 понтонную и 4 саперные роты. Части эти соединялись в 2 пехотные дивизии, 1 кавалерийскую бригаду и резервный корпус, причем общая численность их доходила на бумаге до 30 тысяч человек.
Но уже через несколько дней после приказа о сформировании экспедиционного корпуса признали необходимым его увеличить, а по получении известия о переходе Горчаковым Дуная было решено образовать Восточную армию силой свыше 50 тысяч человек в составе 5 пехотных и 1 кавалерийской дивизий¹². Все это пока было сделано только на бумаге, и сформированная армия могла сосредоточиться в полном составе на театре военных действий лишь через несколько месяцев после открытия кампании. [187]
Необходимость быстрого отправления войск и желание произвести возможно сильное первое впечатление как на союзников, так и на врагов заставили французское Военное министерство принять меру, крайне невыгодную для качества всей армии. Для доведения до военного состава полков первых дивизий взяли до 20 000 лучших солдат из остальных полков, так что иногда люди трех полков мирного состава шли на формирование одного полка военного состава, но зато этот полк состоял из лучших людей.
Таким образом, цветом Восточной армии были 1-я дивизия Канробера и 2-я Боске¹³. Остальные состояли большей частью из спешно набранных рекрутов и запасных нижних чинов¹⁴. С этой целью были призваны под знамена находившиеся в распоряжении Военного министерства молодые люди контингентов 1849, 1850, 1851 и 1852 годов, и цифра призыва контингента 1853 года уже к 1 мая была увеличена с 80 000 до 220 000 человек'⁵. По сведениям прусского военного агента, летом 1854 года французская армия в своих рядах насчитывала 390 000 человек, из которых рекрутов было около 220 000 человек¹⁶.
Что касается тактической подготовки войск, то мы имеем показания прусского офицера, присутствовавшего летом 1854 года на больших маневрах под Парижем¹⁷.
По его словам, пехота почти всегда маневрировала в длинных развернутых линиях, иногда очень растянутых и часто плохо поддержанных резервами; батальоны следовали очень близко за стрелковыми цепями.
Все виды полевой службы были в полном пренебрежении; взаимной поддержки и связи между тремя родами оружия было очень мало. В особенности этим отличалась кавалерия, которая упускала во время боя пехоты случаи частных атак, а обыкновенно появлялась [188] на поле сражения в последнюю минуту, чтобы произвести атаку всей массой на кавалерию противоположной стороны.
Артиллерия, которая по своему вооружению находилась в переходном¹⁸ состоянии, отлично выбирала позиции для стрельбы, но была очень малоподвижна.
По словам польского генерала Хржановского¹⁹, у французской армии не было боевого опыта; существовали целые дивизии, в которых никто, от генерала до барабанщика, не слыхал свиста пули. Он не разделял мнения Тьера, который укорял генералов Шангарнье, Ламорисьера и Бедо в том, что они не приняли предложения Наполеона о назначении их на высокие должности. Из этих «demi-fous de l'Afrique», говорит Хржановский, никто не слыхал свиста гранаты. Африка дала Франции не генералов, а лишь хороших партизан, не способных сражаться против европейской армии.
Однако такие показания нельзя считать совершенно беспристрастными. В лучшей части французской армии, а таковая и была отправлена на Восток, уже прививался правильный взгляд на современную тактику, и она коренным образом отшатнулась от обычных в то время действий густыми колоннами в пользу подвижного, эластичного рассыпного строя с применением к местности, в пользу широкого маневрирования и в пользу преимущества, даваемого ружейному огню, по сравнению с существовавшим пренебрежением к этой народившейся силе пехоты.
Указания, преподанные маршалом С.-Арно подчиненным ему генералам перед выступлением в поход, представляют замечательный по тому времени документ, который по сравнению с наставлениями князя Горчакова показывает, какой широкий шаг вперед сделала французская армия в тактических принципах в отношении других европейских армий²⁰.
Что касается французского флота²¹, то к маю 1854 года он состоял из двух действующих эскадр — Балтийской и Средиземной — и резервной эскадры в Тулоне²², которая находилась еще в состоянии вооружения и, следовательно, не могла принять участия в кампании этого года.
Балтийская эскадра состояла из 12 паровых и 17 парусных судов, носивших на себе артиллерию в размере 1196 орудий; в число этих судов входили один стопушечный винтовой корабль «Аустерлиц», 8 парусных линейных кораблей и столько же парусных фрегатов.
Собственно цветом французского флота была громаднейшая эскадра Средиземного моря, в которой были сосредоточены лучшие суда. Она подразделялась на три эскадры: адмирала Гамелена, состоявшей из винтового корабля «Шарлемань», 8 парусных кораблей, 1 парусного и 6 паровых фрегатов и 3 мелких паровых судов с общим числом 1074 орудия; адмирала Брюа — из 3 винтовых, 3 парусных кораблей и 3 паровых фрегатов с 582 орудиями и, [189] наконец, эскадру Барбиэ де Тинана, состоявшую из 23 почти исключительно паровых мелких судов.
Английский историк Geffeken рисует состояние французского флота в плачевном виде. Вместо обещанных для Балтийской эскадры 50 000 матросов французы едва могли набрать лишь 30 000 и не имели в этой эскадре ни одного обученного экипажа. Среди кораблей было четыре, которые еще в 1850 году были признаны негодными. Не хватало ни орудий, ни припасов. Впрочем, следует повторить, что лучшие морские силы Франции были направлены в Черное море.
Английское правительство также в военном отношении мало было подготовлено к начинавшейся большой войне. Первые словесные распоряжения о подготовке к экспедиции были даны герцогом Ньюкэстелем 6 февраля н. ст., причем сила экспедиционного корпуса определялась в 9500 штыков, полк конницы и две роты артиллерии с двумя ротами саперов и минеров²³. Вслед за этим было испрошено увеличение контингента армии и флота в общем на 20 000 человек и морской пехоты на 5 000. Такое увеличение доводило численность армии до 112 977 человек, флота до 41 000 и морской пехоты до 5 500 человек²⁴.
Для отправления на Восток из этого состава была выделена армия, состоявшая из пяти пехотных и одной кавалерийской дивизии под начальством лорда Раглана. Каждая дивизия подразделялась на две бригады, которые состояли из разного количества полков и отдельных батальонов. Всего в ней было 24 пехотных полка, 4 отдельных батальона, 9 кавалерийских полков и 56 орудий²⁵. Численность этой экспедиционной армии не превосходила 30 000 человек.
По предварительным соображениям, для действия в поле 25-тысячного корпуса требовался обоз из 2000 арб и 5 000 вьючных мулов с расчетом продовольствия при войсках на 11—13 дней. Участники кампании жаловались, что английское Военное министерство не сумело сносно устроить административную часть экспедиционного корпуса. Запасов и складов на базе не было устроено; комиссариат не имел понятия о способе снабжения войск предметами продовольствия и фуража и приступал к заготовлению предметов снабжения лишь тогда, когда в них начинала чувствоваться потребность²⁶.
Но к началу кампании, в половине марта, из предназначенных в экспедиционный корпус войск могли отправить на остров Мальта лишь 10 000 человек²⁷. В то же время в Англии было собрано 18 паровых судов разных частных кампаний общей вместимостью около 35 000 тонн груза, которые могли поместить до 17 000 человек десанта. Суда эти, несмотря на огромные их размеры, могли употребляться лишь как транспорты по неудобству ношения ими артиллерии²⁸. [190]
Летом 1854 года, после отправки поименованных войск на театр войны, в обоих Соединенных Королевствах оставалось только 11 батальонов пехоты численностью около 6600 человек, из них две трети — рекруты²⁹.
Что касается английского флота, то материальная часть его представляла громадную силу, и великобританское адмиралтейство проявило после Синопского боя кипучую деятельность, чтобы успеть к весне 1854 года мобилизовать весь свой флот.
Эскадра Средиземного моря состояла из 24 паровых и 13 парусных судов с 1329 орудиями. В числе паровых судов были 2 винтовых корабля, 2 винтовых фрегата и 20 пароходо-фрегатов и колесных пароходов. В соединенные эскадры Балтийского моря входили 33 паровых иЛ 1 парусных судов с 2200 орудиями. В числе паровых судов были 13 винтовых кораблей, 8 винтовых фрегатов и корветов и 12 пароходо-фрегатов и колесных пароходов³⁰.
Наибольшим недостатком английского флота был значительный некомплект команды на судах, что заставило правительство прибегнуть даже к такой оригинальной мере, как назначение во флот офицеров и нижних чинов полевой артиллерии. Они первоначально должны были обучать набираемых матросов, а потом усилить собой состав судовых команд³¹.
Во главе французской экспедиционной армии Наполеон поставил военного министра времен переворота маршала С.-Арно. Вся жизнь этого генерала была сплошной вереницей авантюр и разного рода приключений. Человек в высшей степени честолюбивый, он решил составить себе во что бы то ни стало карьеру и в достижении этой заветной цели не останавливался ни перед какими средствами. Умный, энергичный, безумно храбрый, С.-Арно был замечательно удобен для выполнения поручений, не требующих особой нравственной чистоплотности, и в благодарность за это быстро продвигался по лестнице служебной иерархии. Не боявшийся опасности, он с удовольствием принимал участие в рискованных военных предприятиях в Африке и этим развил свои и без того недюжинные военные дарования. Людовик-Наполеон, подготовляя провозглашение империи, искал подходящего для этого военного министра, и после коротких переговоров выбор его остановился на С.-Арно. Начавшаяся война с Россией выдвинула его на пост командующего Восточной армией. Руководствовался ли в данном случае император Наполеон исключительно военными дарованиями маршала С.-Арно и уверенностью, что он поведет экспедицию с той энергией, которую желал придать ей новый повелитель французов, было ли в этом назначении также намерение удалить нодальше от Парижа одного из наиболее видных и неспокойных лидеров свершившегося переворота, сказать трудно. С.-Арно поехал на Восток, одержимый уже смертельным недугом и совершенно физически немощный; он жил и двигался лишь неисчерпаемым [191] запасом силы воли и вплоть до своей кончины, последовавшей вскоре после Алминского сражения, действительно старался придать экспедиции тот характер живости и энергии, которые были свойственны его богато одаренной и оригинальной натуре³².
Совершенно противоположным по характеру и военной подготовке был лорд Раглан, поставленный во главе английской армии. Испытавший войну лишь в далекой молодости и проведя последующие сорок лет в мирной обстановке и по преимуществу на бюрократических должностях, он не мог считаться практиком военного дела и был скорее почетным знаменем былой славы английской армии. Можно, однако, предполагать, что назначением лорда Раглана главнокомандующим экспедиционной армией имелось в виду достижение и другой побочной цели — уравновесить пылкие порывы С.-Арно, оградить операции от возможных авантюр и придать им характер, выгодный для обоих союзников, а не только для одной Франции. И в этом отношении спокойный, уравновешенный характер лорда Раглана, так же как и его богатая административная опытность, являлись отличным дополнением к главе французской армии.
Барон Бруннов, который считал английского главнокомандующего в числе немногих своих интимных друзей, посвящает ему следующие строки в письме к графу Нессельроде":
«Лорд Раглан как солдат исполнит свой долг против нас, но как человек он останется искренно привязанным к России. Можно предполагать, [192] что каждый из союзников будет экономить то, чего у него мало. Французы будут сберегать свои суда, а англичане будут скупы насчет солдат. Это условие, я думаю, не сделает легким достижение постоянного согласия в совместных операциях. К тому же лорд Раглан, наряду с внешней мягкостью, упрям, как все англичане, и он будет поступать только по своему разумению. Вообще он не любит французов и не уважает их. Его выбор указывает, как мне кажется, на желание англичан сохранить полную свободу в своих операциях»³⁴.

Первоначальным пунктом сосредоточения союзных войск был избран остров Мальта, где решено было устроить промежуточную базу. Все иностранные источники свидетельствуют о полной неподготовленности союзников к открытию большой кампании. Трудно сказать, кто из них перещеголял один другого в тех беспорядках, о которых они сами повествуют.
Войска сосредоточивались, организовались и снабжались всем необходимым так медленно, что не было возможности ускорить отправление их в Турцию. Тем временем до союзников дошла грозная весть о переходе князем Горчаковым Дуная, и мы знаем уже, какое впечатление на них произвела эта весть. Надо было торопиться на театр войны, чтобы не опоздать к ожидаемой уже союзниками развязке всей кампании под стенами Константинополя, а между тем царивший в организации армии хаос не давал возможности это сделать. Приходилось прибегать к полумерам и двинуть на турецкую территорию хоть то, что было под рукой.
И действительно, сосредоточение французской и английской армий у пункта высадки их в Галлиполи носило крайне беспорядочный характер.
Первоначальные предположения союзников состояли в высадке экспедиционных корпусов прямо в Варне.
Здесь они непосредственно входили в связь с армией Омера-паши и весеннюю кампанию могли открыть активными действиями на Дунае; большое преимущество союзного флота перед нашим Черноморским делало к тому же эту высадку почти безопасной. Но переправа князя Горчакова через Дунай, ожидание его быстрого наступления в направлении к Балканским проходам и неуверенность в способности турецкой армии противодействовать этому наступлению заставили союзников отказаться от первоначальных предположений и избрать более безопасный пункт высадки, который давал бы возможность прикрыть от наступления русских хотя бы только столицу оттоманов.
Таким условиям наиболее соответствовал Галлиполи, расположенный на полуострове того же наименования и обеспечивающий [193] обладание Дарданелльским проливом³⁵. Удаление Галлиполи от Адрианополя на 125 верст позволяло быстро поспеть на защиту этого города, а близость Константинополя ставила при всех случайностях войны и эту столицу под прикрытие союзных десантов.
Избранный пункт высадки был выгоден также и в том отношении, что давал возможность в короткое время укрепить его и сделать труднодоступным для атаки с суши даже превосходящими силами, что позволяло в случае неблагоприятного оборота войны произвести безопасно обратную посадку на суда. Наконец, обладание Галлиполи обеспечивало также свободный выход союзного флота из Черного моря.
Таким образом, предпочтение, отданное для первоначальной высадки союзных армий этому пункту перед Варной, является следствием победы элемента осторожности над активностью, что, в свою очередь, находилось в зависимости как от неготовности союзных армий, так и от того впечатления, которое произвела на наших врагов переправа Горчакова через Дунай.
Эти обстоятельства отдаляли по крайней мере на два месяца столкновение армии князя Варшавского с англо-французами и давали ему возможность нанести отдельно туркам решительное поражение, а может быть, и совершенно изменить ход кампании, если бы только на берегах Дуная могли отрешиться от излишней осторожности и думать не только об обороне со всех сторон, но и о нанесении врагу решительного удара.
С 18 (30) марта началась ежедневная отправка союзных войск с Мальты в Галлиполи. Перевозка, как было уже сказано, шла в полном беспорядке. Людей большей частью сажали на паровые суда, тогда как лошадей, орудия и все запасы перевозили на парусном флоте, В результате части прибывали вразброд, ожидая по нескольку дней своих запасов, и пришлось употребить немало времени для приведения их в боевую готовность.
В середине апреля старого стиля в Константинополь прибыли оба союзных главнокомандующих, маршал С.-Арно и лорд Раглан. Употребив около двух недель на представления, парады и на ознакомление с обстановкой в столице, они в начале мая отправились совместно с турецким военным министром в Варну для свидания с Омером-пашой и для выработки плана предстоящих действий.
В то же время союзные армии продолжали свое беспорядочное сосредоточение в Галлиполи, где скучали от бездействия, занимаясь лишь укреплением этого полуострова и ознакомлением друг с другом. К концу апреля на турецкую территорию успело собраться лишь 22 тысячи французов и около 14 тысяч англичан, из которых только незначительная часть могла быть двинута вперед из-за царившей путаницы в перевозке войск и материальной части. [194]
7 (19) мая в Варне состоялось пятичасовое совещание между союзными главнокомандующими, Омером-пашой, сераскиром и капудан-пашой. Оно началось подробным изложением Омером-пашой положения дел на театре войны.
Общая численность турецкой армии на Балканском полуострове к этому времени достигала 104 тысячи человек. Из них 45 тысяч были сосредоточены в Шумле, 18 тысяч — в Силистрии, 6 тысяч — в Варне, 20 тысяч — в Видине и Калафате и остальные были разбросаны мелкими частями по разным пунктам³⁶. Омер-паша предполагал до соединения с союзными армиями не вступать с русскими в решительное сражение, а задерживать наше наступление внутрь страны, оставаясь в Шумлинском укрепленном лагере, где он со своей сильной в обороне армией рассчитывал не только остановить наступление князя Варшавского, но и разбить его.
Турецкий главнокомандующий полагал также, что Силистрия, хорошо обороняемая, задержит наступление русской армии по крайней мере на шесть недель. Обзор своего стратегического положения Омер-паша закончил следующим обращением к союзным генералам:
«Силистрия должна неминуемо пасть; я надеюсь, что она продержится шесть недель, но она может быть взята и в две недели, и [195] в одно прекрасное утро мы можем быть поражены этой новостью, а также известием о движении русских на Шумлу. Я недостаточно силен, чтобы идти на помощь Силистрии, и буду уничтожен без всякой пользы; необходимо, следовательно, чтобы мне помогли, дали бы опору. Я буду очень долго защищаться в Шумле. Скажу более, я почти уверен в том, что разобью русских, если они будут меня атаковать, но разве французы и англичане, которые находятся в Галлиполи, на турецкой территории, захотят лишить себя помощи моей отличной армии и дадут русским возможность уничтожить меня отдельно, тогда как мы вместе могли бы отбросить их на другой берег Дуная и спасти Турцию?»
«Истина этих соображений поразила лорда Раглана и меня,— сообщал С.-Арно маршалу Вальяну.— Мы начали спокойно обсуждать положение Турции и ее армии, а также положение союзных армий, целью которых в глазах всего света была помощь туркам»³⁷.
Результатом этого спокойного обсуждения было решение произвести возможно скорее демонстрацию в пользу турок, направив в Варну морем по одной дивизии, французской и английской. Французы должны были занять укрепленную позицию верстах в четырех впереди Варны, а англичане сильную позицию у Девно, отстоявшего в семи часах марша от Варны и прикрывавшего Праводы. С.-Арно приводил следующие мотивы такого решения: поддержать нравственное состояние турецких войск, воздействовать в дурную в этом отношении сторону на русские войска и заставить князя Варшавского принять окончательное решение — или уйти за Дунай, или же удвоить усилия для скорейшего овладения Силистрией, чтобы потом двинуться против армии морских держав.
Союзные главнокомандующие предполагали своим выдвижением вперед достигнуть и политической цели, заставив Австрию принять определенное решение и не отговариваться более «очень большим удалением французских войск от Дуная и русских».
Но пылкий французский военачальник, мотивируя приведенными выше соображениями выдвижение двух союзных дивизий к северу от Варны, питал в тайниках своей души более смелые надежды обратить предполагаемую демонстрацию против русских войск в решительное столкновение на берегах Дуная, которое особенно соответствовало бы планам императора французов. Дальнейшее наступление Паскевича волей-неволей заставляло союзников быстро сосредоточить все их силы между Варной и Шумлой, и С.-Арно предполагал, что для них трудно было найти более выгодное положение для вступления в бой с русскими войсками, которым пришлось бы драться, имея перед собой свежую, сильную армию, а в тылу большую реку. Однако состояние экспедиционных корпусов не соответствовало широкому полету мысли французского [196] главнокомандующего, и он взывал к патриотизму военного министра. «Ваше превосходительство,— писал он³⁸,— поймете всю важность настоящего положения и не откажете мне в возможной помощи, не теряя ни одной минуты. Здесь затронута честь французского знамени; надо, чтобы оно торжествовало, и оно будет торжествовать, но необходимо, чтобы я был силен, очень силен, чтобы избежать риска какой-либо неудачи».
По предположению С.-Арно, через две недели должно было сосредоточиться между Варной и Шумлой 10 тысяч французов и 7 тысяч англичан, и к половине июня старого стиля число это могло удвоиться. Остальные части предполагалось эшелонировать в Бургасе и впереди Адрианополя. Варна же должна была обратиться в весьма важную для союзников базу и даже более важную, чем Галлиполи.
Через два дня после описанного совещания союзные главнокомандующие, находясь в Шумле, получили от смущенных турецких генералов печальные вести о положении Силистрии. Комендант сообщал 8 (20) мая, что русские войска силой в 70 000 человек энергично атакуют крепость, что сильная бомбардировка продолжается день и ночь, часть брустверов в направлении к Дунаю уже разрушена, полная блокада неминуема и что крепость не может держаться более 10—15 дней. Турки при этом известии пришли в полное уныние, и сераскир предполагал через два месяца видеть уже русские войска под стенами Константинополя.
Это известие заставило С.-Арно и лорда Раглана изменить свое решение о движении к Варне только двух дивизий и постараться возможно скорее сосредоточить туда все войска обеих армий, которыми они могли располагать и которые были готовы. Вместе с тем Омеру-паше было предложено приказать коменданту защищать крепость до последней крайности, после чего спасти такую часть гарнизона, которую представится возможным. С этой целью надлежало, усилив в последнюю минуту огонь, оставить в крепости от 6 000 до 8 000 человек, а с остальными 10 000—12 000 прорваться в наиболее слабом месте через русское расположение и быстро двинуться к Шумле. Такой маневр силистрийского гарнизона должен был обеспечиваться с тыла 12 000 башибузуков, поддержанных 2 000 регулярной кавалерии, и с правого фланга движением от Калафата к Шумле 10-тысячного корпуса, которому приказано было специально для этого приблизиться возможно ближе к Силистрии. Одновременно с этим комендантам Видина и Софии предписывалось оставить у себя лишь крайне необходимое число войск для обороны этих пунктов и удержания в своих руках страны, а остальные направить усиленными переходами к Шумле.
С.-Арно предполагал, что благодаря таким мерам армия Омера-паши увеличится в течение трех недель до 70000 при 180 оруднях; [197] англичане к тому же времени будут иметь перед Варной 20 000, а французы 35 000 человек. С армией в 125 000 при 316 орудиях, сосредоточенной на отличной позиции, С.-Арно считал возможным спокойно ожидать наступления князя Варшавского, которого он предполагал, может быть, допустить до самой Шумлы³⁹.
Со своей стороны и политическая обстановка заставляла маршала С.-Арно торопиться перекинуть часть союзных войск в Варну. Австрийский представитель в Константинополе сообщил французскому поверенному, что Австрия решила не колебаться более в принятии активного участия в войне и двинет свои войска, чтобы заставить нас очистить княжества.
«Я удвою мою деятельность, чтобы иметь возможность открыть огонь на Дунае ранее их,— писал маршал, сообщая это известие военному министру⁴⁰.— Но я не могу двинуться вперед, пока не буду достаточно силен, чтобы нанести решительный удар и отбросить русских в Дунай».
С такими радостными мечтами союзные главнокомандующие отбыли в Константинополь, где, однако, их ожидало разочарование ввиду неготовности их армий.
Настоящее положение союзников лучше всего видно из откровенного письма маршала С.-Арно к императору Наполеону, написанного тотчас же по возвращении главнокомандующих из Варны. Предоставим говорить об этом самому руководителю военными операциями французского экспедиционного корпуса.
«С грустью должен доложить вашему величеству,— писал С.-Арно⁴¹,— что наша армия не сформирована, и мы не в состоянии воевать в том положении, в каком находимся в настоящее время. Мы имеем только 24 запряженных орудия и 500 лошадей на два кавалерийских полка. Все остальное, как люди, так и материальная часть, задержано в море северными ветрами, и неизвестно, когда прибудет.
Наше положение еще печальнее в отношении продовольствия. Я имею сухарей на 10 дней, а мне их нужно по крайней мере на три месяца. Думали, что я шутил, когда просил три миллиона рационов, что составляет лишь трехнедельную потребность для пятидесятитысячной армии, и мне предложили один миллион. Невозможно вести войну без хлеба, без сапог, без походных котелков и без манерок, а меня оставляют с 250 парами сапог, 40 котелками и с 250 манерками...
Находясь в таких условиях, я принужден сильно изменить план, условленный между турецким правительством, лордом Рагланом и мною. Это вещь более чем щекотливая, так как мы связаны обязательствами с турецким правительством, а лорд Раглан — со своим, которому он написал уже и дал числовые [198] данные. Вы, ваше величество, знаете английское правительство, а также логику оппозиции. Я всегда сумею убедить турок и удовлетворить их осторожным началом исполнения обещанного, но положение лорда Раглана гораздо затруднительнее, так как все его генералы и штаб уговаривают его что-нибудь предпринять. Чтобы обелить лорда Раглана в глазах его правительства, я вместе с новой письменной инструкцией привожу ему основательные и осторожные мотивы, которые заставляют меня изменить первоначальный план.
Ни лорд Раглан, ни я, мы не можем уклониться от произведения демонстрации в Варне. Это значило бы потерять всякое влияние на оттоманское правительство и произвести сильную деморализацию в армии Омера-паши. Но вместо того чтобы выдвигать перед Варной все наши силы, каждый из нас пошлет туда по одной хорошо снабженной бригаде, которые останутся на высотах, окружающих Варну, в расстоянии одного часа хода от крепости, и обеспечат себя полевыми укреплениями. Эти войска будут находиться под начальством наиболее способных генералов Канро-бера и Броуна, и в том случае, когда Силистрия падет, что неминуемо должно случиться, а русские двинутся вперед, то мы не будем находиться в необходимости принять бой в невыгодных условиях, а будем в состоянии принять решение, соответствующее обстоятельствам...
Выигрывая время, мы выигрываем все. Прибытие войск и обозов будет продолжаться, армия будет устраиваться, и мы сохраним преимущество почти сдержавших свое слово относительно турецкого правительства, которое будет удовлетворено, увидав наши войска в Варне, дивизию в Константинополе и нашу кавалерию направленной к Адрианополю, где она в обилии найдет подножный корм и будет заготовлять сено. В то же время мы покажем русским и австрийцам головы наших колонн в Варне; мы их усилим, [199] если этого потребуют обстоятельства, а если понадобится, то мы легко отведем их на Бургас, чтобы сосредоточить за Балканами армию сильную и хорошо устроенную.
В этом последнем, я думаю, заключается мысль вашего величества, но в том положении, в котором находится Турция, нелегко заставить ее понять причину бездействия двух великих держав, прибывших к ней на помощь и дозволяющих брать ее крепости и убивать ее солдат.
В настоящее время мы находимся в положении вынужденном: мы не готовы, а англичане не готовы еще более нас»⁴².
Таково было откровенное послание маршала С.-Арно, которое подтверждает, как нужны были энергичные действия князя Варшавского на Дунае не только для одержания решительного успеха на театре войны, но и для обезвреживания Австрии, мечтавшей только об одном — идти рука об руку с победителем.
19 (31) мая маршал С.-Арно начал приводить свой план в исполнение. В этот день дивизия Канробера села на суда и отплыла в Варну; 3-я дивизия начала свое движение на север сухим путем и должна была пройти через Константинополь, имея целью этим движением успокоить турок, убедив их, что активная помощь со стороны союзников началась. Наконец, дивизия генерала Боске и кавалерия двинулись прямой дорогой на Адрианополь⁴³.
Однако лорд Раглан не так охотно присоединялся к осторожному оборонительному плану С.-Арно, как этот последний сообщал своему императору. Напротив, со стороны англичан последовал твердый протест и было заявлено желание во что бы то ни стало исполнить принятое относительно Омера-паши обязательство, в особенности в такую минуту, когда судьба Силистрии внушала серьезные опасения. Английский главнокомандующий решил даже, в случае несогласия французов на продвижение к Варне, перекинуть туда всю свою армию⁴⁴. Не встретила эта мысль сочувствия и в Париже, откуда маршалу С.-Арно в письме от 28 мая (9 июня) выражалось полное неодобрение его плана и Наполеоном, и военным министром⁴⁵.
Но еще до получения этого письма маршал С.-Арно решил, под давлением твердого протеста лорда Раглана, отказаться от своего плана, присоединить свои войска к войскам союзников и двигаться к Варне. 30 мая (11 июня) им был отдан приказ о перенесении базы из Галлиполи в Варну.
«В настоящих обстоятельствах,— писал он маршалу Вальяну 8 (20) июня,— Варна есть наша настоящая база для наступательной кампании. С полной неохотой я одно время предполагал эшелонироваться за линией Балкан, с авангардом в Варне. Это был бы плохой маневр. Нельзя с армией в 60.000 оперировать так, как оперируют с 20 000. Самими обстоятельствами нам намечено место [200] в Варне, и оттуда мы свободны, когда захотим, двинуться вперед или назад».
15 (27) июня туда была переведена главная квартира; 18 (30) июня там сосредоточились не в полном, однако, составе 1, 3-я и 4-я дивизии, а 2-я дивизия с кавалерией и частью артиллерии были эшелонированы по дороге в Адрианополь. Общее число французских войск в Варне достигало 30 000 и английских почти до 20 000.

На Черном море еще раньше, чем западные державы объявили открыто нам войну, создалось весьма оригинальное положение, заставлявшее смотреть нас на флоты англичан и французов как на вражеские и ежеминутно ожидать столкновения с ними.
Синопский бой бы понят Англией как дело, которое оскорбляло достоинство великой морской державы, принявшей определенные обязательства по отношению к империи оттоманов. Парижский и Лондонский кабинеты решили для восстановления своего престижа ввести в Черное море соединенные эскадры для защиты турецкого флота и турецких берегов от нового поражения.
С этой минуты уже трудно было ожидать мирного исхода спора России с Англией и Францией, а присутствие в Черном море морских сил этих держав с очень двусмысленной инструкцией защищать турецкий флаг и нахождение их в распоряжении такого ненавистника России, каким был лорд Редклиф, заставляло ежеминутно ожидать возможности боевого столкновения в Черном море и нападения союзных флотов на наши берега.
Во время Крымской кампании общественность России ожидала от нашего флота в Черном море победоносных и активных действий не только против флота турецкого, но и против западных громад.
Южное море, дававшее возможность судам оставаться в боеспособном состоянии в течение круглого года, боевая практика в крейсировании у берегов Кавказа, вековая слава этого флота и, наконец, имя его создателя и воспитателя адмирала Лазарева делали вполне понятным, что Россия, в особенности после славного Синопского боя, ожидала от своего Черноморского флота только успехов, даже невероятных.
Но дело в том, что флот на Черном море содержался нами с определенной целью — для борьбы с Турцией, и в этом отношении он стоял на должной высоте, владея своим морем, господствуя над флотом турецким и имея возможность перекинуть в самое короткое время сильный десант на берега Босфора. Однако единоборство с могущественными флотами морских держав в наши задачи не входило, и к этому Черноморский флот не готовился. [201]
Характер ею действий в борьбе с коалицией определился еще задолго до Крымской войны мнением, единогласно высказанным и адмиралом Лазаревым, и князем Меншиковым. В 1836 году, когда вопрос о возобновлении Ункяр-Искелесийского договора мог вызвать вооруженное столкновение России с Англией и Францией, император Николай пожелал знать мнение упомянутых лиц о роли Черноморского флота в случае входа в Черное море эскадры союзных держав. «Во всех сих случаях,— отвечал князь Меншиков по сношении с адмиралом Лазаревым⁴⁶,— ежели неприятель появится в Черном море в силах, нас не превосходящих, то нам атаковать его должно... В случае же превосходства неприятеля флоту нашему следует оставаться в Севастополе, где при покушении неприятельского флота на сей порт должно иметь главной целью нанести ему наибольший вред, с наилучшим сохранением флота нашего, чтобы сим флотом стараться уже довершить расстроенного неприятеля».
В Крымскую кампанию соотношение сторон не изменилось для нас в лучшую сторону, а скорее в худшую, так как у западных держав появился большой перевес в числе паровых судов.
Первые сведения о входе союзников в Черное море не имели особенно угрожающего вида. Адмиралы, как сообщал канцлер князю Меншикову⁴⁷, получили приказание ввести туда большие суда только в том случае, когда они будут положительно осведомлены, что наш Севастопольский флот везет десант в Варну или в Константинополь. Для разведок же адмиралам рекомендовалось посылать [202] преимущественно турецкие и египетские пароходы, подкрепляя их лишь в крайнем случае самыми легкими судами союзников.
Барон Бруннов рисовал со своей стороны нашему правительству эту меру как результат растерянности английских министров после синопского погрома и необходимости дать с их стороны удовлетворение общественному мнению. «Dans ce but,— сообщал он канцлеру⁴⁸,— ils ont resolu de faire entrer l'escadre dans la mer Noire, mais cela meme sans courage, sans hardiesse, sans but determine. Elle ne doit pas aller loin. Elle ne doit pas rester longtemps. Tout cela est d'une pauvrete extreme. Ce n'est pas meme une demonstration, c'est une escapade navale». Однако император Николай не поддавался уже радужным взглядам своего представителя и приведенную выдержку снабдил несколькими вопросительными знаками.
В Европе чувствовалось, что вход эскадр западных держав в Черное море есть тот рубикон, за которым начиналась общая война. В Париже, по словам Киселева⁴⁹, об этом только и говорили, стараясь узнать, как отнесется русское правительство к такому враждебному акту, и с нетерпением считали дни и часы, когда будет получен наш ответ.
Искреннее желание избежать европейской войны заставило, как известно, Петербургский кабинет ответить очень сдержанно на брошенный ему вызов. Граф Нессельроде готов был смириться со свершившимся фактом в том случае, если союзные державы установят на Черном море нечто вроде перемирия, поставив одинаковые условия для обеих враждующих сторон. В этом духе предложено было нашим представителям в Париже и Лондоне сделать запросы соответствующим правительствам. Граф Кларендон сообщил по этому поводу барону Бруннову, что британский флот послан в Константинополь не для атаки русских, а с твердым намерением защитить Турцию и что правительство королевы будет очень радо, если к этому не представится случая. Для указанной цели французские и английские суда войдут в Черное море и будут требовать от каждого русского военного судна возвращения в свой порт, а в случае нежелания исполнить это требование будут прибегать к силе. Но в то же время правительство королевы, желая по-прежнему мирного окончания возникших недоразумений, примет меры помешать нападению турецкого флота на русскую территорию⁵⁰.
В том же миролюбивом тоне наш канцлер писал и князю Меншикову⁵¹. Предупреждая, что на Черном море может установиться своего рода перемирие, он выражал сожаление, что мы не имеем там сил, достаточных для того, чтобы сразиться с успехом с соединенными эскадрами Англии, Франции и Турции.
Но граф Нессельроде утешал князя Меншикова, что после блестящего синопского дела наш славный флот может почить на своих лаврах, не рискуя ввязываться в очень неравный бой⁵². Князь Александр [203] Сергеевич со своей стороны и не предполагал рисковать флотом, находя, что численный перевес союзников на Черном море слишком велик, чтобы решиться дать им генеральное сражение в открытом море, и лишь готовился с успехом отразить атаку их на Севастопольский рейд".
Меры для встречи союзных эскадр в Севастополе начали принимать почти тотчас же после возвращения флота от Синопа.
К половине декабря на рейде стояли в полной готовности к выходу в море 6 кораблей, 2 фрегата, 2 корвета и 4 парохода; 8 кораблей, 1 фрегат и 1 пароход требовали капитального ремонта, и севастопольское адмиралтейство, сознавая необходимость скорейшей постановки этих судов в строй, превратилось в огромный муравейник, в котором необычайная деятельность не прекращалась несколько месяцев кряду⁵⁴. Четыре фрегата и несколько мелких судов плавали, под флагом контр-адмирала Вукотича 1-го, у кавказских берегов⁵⁵.
Первые распоряжения князя Меншикова по обороне Севастопольского рейда были сделаны 5 декабря⁵⁶. Корабли, способные выйти в море, стали по диспозиции на большом рейде в две линии между восточным мысом балки Голландия и хутором 42-го флотского экипажа, расположенным между Георгиевской и Килен балками, имея фрегаты за линией кораблей. Три корабля, не способные выйти в море, преградили доступ в южную бухту, имея за собой все пароходы. Для защиты Карантинной бухты и для флангового действия по рейду в случае прорыва неприятельской эскадры были предназначены два корвета. Кроме того, вход в южную бухту был затруднен устройством бона, а для наблюдения за приближающимися неприятельскими судами были установлены по берегу от мыса Сарыча до мыса Лукулл казачьи пикеты и ряд телеграфов⁵⁷.
Такое расположение в глубине бухты кораблей, способных выйти в море, в достаточной мере обеспечивало их прикрытие, так как неприятельским судам, атакующим их, пришлось бы преодолевать сильный перекрестный огонь двух рядов береговых батарей. Но, чтобы еще более оберечь их от всяких случайностей, адмирал Корнилов приказал экипажам кораблей «Двенадцать апостолов», «Париж» и «Святослав» построить три земляные батареи, из которых две на восточном и западном мысе Голландия и одну на мысе западнее Киленбалочной бухты. Батареи эти, составлявшие третью линию обороны рейда, получили название своих кораблей.
21 декабря (2 января) английский и французский послы заявили султану, что на следующий день союзный флот войдет в Черное море с приказанием сопровождать и защищать турецкие корабли при условии, что последние не отойдут далее 4 миль от турецкого берега. Если же русские атакуют турок, то союзные адмиралы ответят тем же⁵⁸ [204]

Английский флот в Босфоре к этому времени состоял из 8 кораблей, в том числе одного винтового, 3 фрегатов, из них один винтовой, и 10 пароходо-фрегатов и пароходов; французский флот состоял также из 8 кораблей, из которых один винтовой, 2 фрегата и 6 пароходов.
22 декабря (3 января) союзный флот, оставив для защиты Босфора 2 корабля и 1 фрегат, вошел в Черное море в сопровождении турецких судов, везших подкрепления на азиатский театр войны. Английский пароход «Retribution» немедленно был направлен в Севастополь для объявления русским властям о свершившемся факте. На борту этого судна находились союзные офицеры, в задачу которых входило проведение рекогносцировки нашего военного порта. Пользуясь туманом, английский пароход 25 декабря рано утром незаметно подошел близко к Николаевской батарее, где был остановлен холостыми выстрелами с этой батареи. Сдав депеши и обменявшись салютами «Retribution» ушел в море «после того, как офицеры успели снять главнейшие форты и набросать кроки всех укреплений»⁵⁹. Случай этот заставил князя Меншикова принять более бдительные меры охраны Севастополя с моря, рейд которого был разделен боном на внешний и внутренний, а иностранные военные суда приказано было впредь останавливать вне зоны действия батарей⁶⁰.
Тем временем часть союзного флота прибыла в Синоп, а остальная конвоировала турецкие транспорты в Батум. Первоначально [205] предполагалось Синоп сделать центром морских операций, чему этот пункт вполне соответствовал как по своему стратегическому положению, так и по качествам гавани.
В Синопе была образована смешанная комиссия для спешного оборудования и укрепления этого порта, но совершенно неожиданно адмиралы союзного флота, выждав прибытия в Синоп той части эскадры, которая была отправлена в Батум, покинули 3 (15) января Синопский рейд и направились к бухте Бейкос.
Такое отступление к Константинополю произвело тяжелое впечатление на оттоманов и на представителей морских держав. Посланники писали адмиралам, что они удивлены их неожиданному решению, в особенности в тот момент, когда турецкая флотилия собиралась выйти в море с припасами для Анатолийской армии. Они считали, что приказания их правительств были сформулированы весьма определенно, и саркастически спрашивали, не полагают ли адмиралы исполнить данное им поручение одинаково хорошо как в Бейкосе, так и в Синопе. Но адмиралы не изменили своего решения и вернулись в Бейкос.
Английские источники считают причину такого поступка невыясненной, вполне основательно признавая ссылку на дурную погоду не уважительной, так как коммерческие суда продолжали плавать по Черному морю в течение всего времени. Мы полагаем, что истоки такого решения адмиралов правильнее искать в опасении активных действий со стороны нашего флота, который при нахождении союзного флота в Синопе мог бы отрезать ему путь отступления к Константинополю. Является странным, что свое решение уйти в Бейкос адмиралы приняли тотчас после получения приказания своих правительств сообщить русским командирам, что русскому флоту не разрешено крейсировать по Черному морю⁶¹. Они сознавали, что такое объявление равносильно официальному разрыву, и, зная Черноморский флот по недавнему прошлому, могли вполне основательно опасаться повторения синопского погрома.
С тех пор союзный флот стоял в бухте Бейкос, изредка высылая лишь отдельные отряды для курсирования по Черному морю. Только впоследствии, когда выяснилось, что наш флот примирился со своей пассивной ролью, союзники начали смелее выходить в море, и 18 (30) января соединенная эскадра из 8 паровых судов проконвоировала турецкую эскадру с войсками и припасами до Трапезунда, после чего подходила и стояла полчаса близ Феодосии⁶².
Таким образом и союзники, и русский флот, опасаясь друг друга, не отваживались сделаться хозяевами Черного моря. Мы обрели от этого положения лишь выгоду, успев в конце февраля безнаказанно снять гарнизоны с укреплений восточного берега Черного моря и уничтожить эти укрепления, которые, не имея сухопутного [206] сообщения с Кавказской армией, должны были оказаться трофеями союзного флота.
Тем временем факт появления непрошеных гостей в Черном море продолжал быть предметом оживленного обмена мнений между главными действующими лицами.
Барон Бруннов считал, что союзники имеют целью до окончательного разрыва с нами основать морские станции в Сизополе, Трапезунде, Синопе, Батуме, а может быть, и в Варне, откуда весной они могли бы направить свои операции, смотря по обстоятельствам, и кончал свои предсказания фразой, что «l'idée de porter un coup à nos établissements entre dans les vues ultérieures de l'Angleterre et de la France»⁶³. Князь Меншиков сообщал канцлеру⁶⁴ о молчаливо заключенном морском перемирии, так как ни союзники, ни мы не выходим в открытое море. Он признавал такое положение очень выгодным для нас в материальном отношении, но считал унизительным в нравственном отношении подчиняться приказу более сильного и указывал на необходимость уничтожить часть наших береговых укреплений на Кавказе. Последовавший же вскоре после этого осмотр четырьмя неприятельскими пароходами Феодосийского рейда убедил князя, что союзники Турции «положительно имеют в виду какое-то враждебное предприятие на Крым»⁶⁵.
Но наиболее сильное и тяжелое впечатление вход эскадр западных держав в Черное море произвел на престарелого князя Воронцова. В обширном всеподданнейшем письме⁶⁶, на котором государь поставил пометку: «весьма неутешительно», наместник Кавказа в ярких красках описывал то почти критическое положение, в котором окажется Кавказская армия, если союзники будут хозяевами Черного моря. «Первое действие таковой войны,— писал он,— будет немедленная потеря почти всех наших укреплений на восточном берегу, и я уже не вижу возможности спасения гарнизонов оных, ибо наш флот не будет в состоянии даже показаться в море, а все гарнизоны этих укреплений от Новороссийска или, может быть, от Геленджика до границы Абхазии не имеют никакого отступления... В Черном море против сильных неприятельских флотов у нас защиты нет, и падение всего, чем мы владеем на этом берегу, будет иметь самое пагубное следствие для могущества России на Кавказе и для влияния ее в Европе». В заключение Воронцов молил государя не допустить окончательного разрыва, хотя бы с некоторыми маловажными уступками.
По той массе подчеркиваний и вопросительных знаков, которыми император Николай испещрил это письмо, можно судить, какое мучительное впечатление оно на него произвело. Государь не мог нс сознавать правдивости слов своего старого слуги, но он также хорошо понимал, что дело идет не о маловажных уступках, так как западные державы стремились к открытому разрыву. [207]
Одновременно наместник писал и канцлеру, также указывая на ужасное положение нашей береговой линии, гарнизоны которой должны неминуемо погибнуть, и вновь упоминал о необходимости скорейшего заключения мира, чего, по его глубокому убеждению, легко было достигнуть, сделав западным державам маловажные уступки. Это письмо уже вызвало со стороны императора Николая резкую пометку: «Je crois que le comle Woronzoffest tombé dans l'enfance»⁶⁷.
В своем опасении за судьбу береговых укреплений главнокомандующий на Кавказе обращался также и к князю Меншикову, в руках которого, по его мнению, была возможность усилить морскую оборону этих укреплений. В данном случае ответ князя Александра Сергеевича для нас интересен как взгляд на задачи нашего флота после входа в Черное море соединенных европейских эскадр.
«Англо-французские флоты,— писал князь Меншиков⁶⁸,— взяв на себя защиту турецкого флага и портов, конвоируют их транспортные суда не иначе, как тремя винтовыми кораблями и 6—7 пароходами, присоединяя такое же число турецких пароходов, и, независимо от того, высылают для крейсерства в Черном море свои пароходо-фрегаты, никогда не менее четырех. Чтобы противопоставить им соответственную на море силу; я должен отделять значительную часть нашего флота, рискуя при подобных встречах подвергать [208] суда наши если не совершенной гибели, то по крайней мере повреждениям, которые на долгое время могут лишить нас возможности употреблять их в дело, тогда как Черноморский флот в настоящее время необходимо беречь для более важного момента».
Оставляя пока в стороне вопрос о снятии береговых укреплений, гарнизоны которых благополучно были спасены судами Черноморского флота, отметим лишь, что изложенные выше мнения вполне определяли способ действия нашего флота в борьбе с западными державами. От какого-либо активного выступления нашей севастопольской эскадры против соединенных эскадр морских держав мы заблаговременно воздержались, решив перейти к обороне, и лишь после того, как неприятельский флот дерзнет атаковать севастопольские твердыни и понесет значительный урон, окончательно добить его своим переходом в наступление. Союзники, со своей стороны, очень хорошо знали силу Севастополя с моря, а потому и не предполагали атаковать его с этой позиции. Таким образом, снятием гарнизонов береговых укреплений кончается активная деятельность Черноморского флота на море.
Вся деятельность этого флота вплоть до высадки союзников в Крыму соответствовала с задачам и взглядам, которыми, как сказано выше, руководствовался главнокомандующий сухопутными и морскими силами в Крыму князь А. С. Меншиков. Это, однако, не мешало отдельным смелым крейсерствам наших пароходо-фрегатов.
Таким образом, работа нашего флота в рассматриваемый период кампании сводилась к принятию самых энергичных мер по обороне Севастопольского рейда на случай морской атаки противника, к дозорной службе наших судов в окрестностях Севастополя, к погоням за неприятельскими крейсерами, подходившими к порту, и в редком крейсерстве наших пароходо-фрегатов⁶⁹.
Наиболее полные распоряжения по обороне рейда были сделаны адмиралом Корниловым в обширной инструкции, отданной им командирам судов 18 марта⁷⁰. Эта инструкция собственно представляет собой весьма интересный трактат о возможных действиях союзников против Севастополя и флота, трактат, особо поучительный еще и потому, что он принадлежит перу Владимира Алексеевича Корнилова.
Предприимчивый и сильный на море неприятель мог, по мнению автора, предпринять против Севастопольского порта следующий действия: атаку десантом и флотом самого порта и флота, в нем стоявшего; внезапную атаку внешних укреплений, истребление стоявших в нем судов брандерами и бомбардирование с внешних рейдов.
Атаку одним флотом Корнилов признавал невозможной, так как неприятелю при этом пришлось бы преодолеть длинную, узкую бухту, окаймленную каменными рифами, огонь более 700 береговых орудий большого калибра, 13 сильных кораблей, занимавших [209] позицию, не доступную атаке иначе, как равными силами, не считая в том числе 5 больших фрегатов, пароходов и прочих мелких судов, и, наконец, сопротивление 40-тысячного русского населения.
Для атаки десантом совместно с флотом ближайшими пунктами высадки могли служить на северной стороне Бельбекская долина, а на южной — Стрелецкая или какая-либо другая бухта Херсо-несского полуострова⁷¹.
Корнилов полагал, что неприятель предпочтет для высадки северную сторону из-за более удобного для этой цели берега и возможности развернуть значительные силы. Овладев Северным укреплением и береговыми батареями Константиновской, Михайловской и № 4, он в состоянии будет направить их огонь против южных батарей, города и флота и тем облегчить вход своей эскадре для атаки кораблей, стоявших в глубине бухты. Однако для выполнения этой задачи неприятелю необходимо иметь осадную артиллерию, а без нее, «если гарнизоны, в крайности, не забудут заклепать орудий, то завоевание это далеко еще не решит дела, и победитель очутится под выстрелами противного берега и нашего флота».
В данном случае задача нашего флота заключалась в подвозе подкреплений с южной стороны, в высадке с судов вооруженных отрядов и в действии артиллерией с фрегатов и других мелких судов. Линейные же корабли не должны были ни в каком случае оставлять своих позиций, всегда имея в виду возможность атаки неприятельским флотом.
Высадку союзников на южной стороне Корнилов считал менее вероятной. Она давала им преимущество прямого нападения на город, гавань и все портовые службы, но была невыгодна в техническом отношении и в отношении подступов, дававших обороняющемуся ряд позиций, способных к защите малым числом войск. В этом случае роль флота сводилась к выполнению тех же задач, как и при атаке с северной стороны.
Наконец, адмирал признавал возможным и тот случай, что неприятель решится, при огромных его морских силах, произвести высадку одновременно на южной и северной сторонах. Роль флота по-прежнему оставалась вспомогательной, «разве какие-нибудь дерзкие покушения отдельных неприятельских кораблей на наружные укрепления предоставят нам выгодный случай атаки с нашей стороны, к чему корабли должны быть заранее приготовлены».
Вообще же Корнилов признавал, что овладение Севастополем посредством десанта и флота может быть предпринято не иначе как с большими средствами, с большими приготовлениями и с большой обдуманностью.
Переходя к возможности внезапной атаки внешних укреплений, автор записки признавал такой способ действий совершенно соответствующим духу бывалых подвигов английского флота. Это могло [210] быть сделано или для обессиления обороны входа в порт, или же просто для того, чтобы нанести урон батареям Севастополя.
Лучшим средством против подобного рода атак Корнилов признавал заблаговременно условленные меры отражения, бдительность телеграфной службы и наружных постов, а также полную готовность самих укреплений и сторожевых судов к безотлагательному и быстрому открытию огня и отражению самого приступа. В своей инструкции адмирал давал подробные указания на этот случай.
Успешное истребление стоящих в порте судов брандерами Корнилов признавал фактом очень редким и более всего зависевшим от паники среди атакуемых судов. В зависимости от этого им и были даны в инструкции особые указания.
Наконец, последний случай возможного действия противника, т. е. бомбардирование с внешних рейдов, требовал удаления кораблей на более безопасные позиции, готовность пароходов отбуксировать суда и готовность противопожарных средств⁷².
Таким образом, все распоряжения по флоту сводились к обороне, как это и должно быть исходя из вышеприведенного обмена мнений о положении нашего флота в Черном море после входа туда эскадр западных держав. Решено было ждать для наступательных действий нашего флота удобной минуты, когда он окажется сильнее своего противника. Но этой минуты дождаться нам не удалось.

28 марта (9 апреля) адмиралы союзных эскадр, находив-/f\ шихся в Черном море, получили известие об объявлении войны, и, по свидетельству английских источников⁷³, одновременно настала чудная погода. К тому же, прибавим от себя, союзники увидали, что наш флот заперся в Севастополе и не ждет встречи с ними в открытом море. Все это вместе взятое оживило деятельность союзного флота и заставило его искать пищи для журнальных статей.
На рассвете 31 марта на горизонте Севастополя появился пароход под австрийским флагом, маневрировавший вне зоны огня наших батарей. В половине седьмого было приказано пароходам «Херсонес» и «Громоносец» развести пары, а фрегатам «Кулевчи» и «Коварна» быть готовым сняться с якоря. Через несколько минут пароходам было приказано прекратить разводить пары, но, когда около 8 часов утра неприятельский пароход, спустив австрийский флаг, поднял английский и захватил на буксир русское каботажное судно, фрегатам, пароходам и бригам «Эней» и «Язон» приказано было немедленно выйти в море. Это было исполнено через несколько минут. Неприятельское судно с призом повернуло на юго-запад, но, видя, что фрегаты начинают благодаря попутному ветру с ним сближаться, бросило приз и прибавило ходу, не подпуская наши [211]

Схема №42

[212] фрегаты к себе ближе трех миль. Ввиду стихнувшего ветра неприятель начал выигрывать дистанцию, и наши суда принуждены были вернуться назад, обменявшись с противником несколькими безвредными выстрелами⁷⁴.
Союзные пароходы начали чаще появляться также и перед нашими коммерческими портами: 1 апреля 2 английских и 2 французских парохода остановились в 5 милях от к Одесского рейда и в течение двух дней занимались промерами, не упуская случая ловить русские каботажные суда, направлявшиеся к Одессе⁷⁵. Забрав свои бескровные трофеи, пароходы ушли в море, но 6 апреля два из них подошли без флагов к Евпатории, захватили в плен обманным образом смотрителя таможни, сожгли купеческое судно и удалились⁷⁶.
Промеры около Одессы давали основание предполагать, что союзники имеют намерение напасть на наш главный коммерческий порт на Черном море и лишь ждут только случая, чтобы чем-либо оправдать в глазах света такой несвойственный передовым нациям поступок. Подходящий случай скоро был ими устроен, и нападение на Одессу состоялось 10 апреля.
В наши предположения о возможных планах союзников входил и случай высадки их десантов между Одессой и устьем Днестра для действия в тыл Дунайской армии князя Горчакова, а также возможность бомбардирования самого города, занятие которого не представляло никаких стратегических выгод союзникам, а лишь могло содействовать разрушению и разорению этого богатого центра юга России.
На оборону собственно порта ввиду такого значения Одессы и прилегающего к ней района не было обращено серьезного внимания, но в окрестностях этого города был собран значительной силы отряд, который мог бы противодействовать высадке союзников и обеспечить тыл армии князя Горчакова.
Для прикрытия Одессы с моря имелось шесть приморских батарей, расположенных на оконечностях карантинного и практического молов⁷⁷, вооруженных всего 48 орудиями калибров не свыше 24-фунтовых пушек и 2 пудовых мортир. Батареи эти были устроены весьма слабо. В каменных парапетах карантинного мола было прорезано 48 амбразур и практического 33, из которых 10 были обращены к Пересыпи и не могли принести никакой пользы в борьбе с флотом. Парапеты были устроены из непрочного, не имеющего никакой связи камня и не могли обеспечить безопасность прислуги без дополнительной защиты земляными мешками. Орудия были старые, некоторые лафеты были сделаны 30 лет тому назад, принадлежностей не хватало, комплект снарядов на орудие равнялся 190. Прислуга состояла из 1 обер-офицера, 2 фейерверкеров и 23 рядовых гарнизонной артиллерии; пришлось ее дополнить офицерами и нижними чинами резервной бригады 5-й артиллерийской дивизии⁷⁸. [213]
Количество войск, сосредоточенных в Одессе, равнялось 15 бат., 16 эск., 4 сом. и 36 пол. op., из которых по одному батальону было расположено в прикрытии к батареям карантинной и практической гаваней, а остальные стояли в резерве на Михайловской, Соборной площадях и близ тюремного замка. Главным начальником войск был командир 3-го пехотного корпуса генерал-адъютант барон Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен, впоследствии начальник Севастопольского гарнизона.
Поводом для нападения на Одессу послужило нанесенное будто бы оскорбление парламентерскому флагу. 1 (13) апреля английский пароход «Furious» подошел к карантинной гавани и, остановленный холостыми выстрелами, спустил шлюпку под парламентерским флагом, пришедшую будто бы за английским консулом. Когда шлюпка, принятая на карантинной гавани с полным уважением к парламентерскому флагу, отошла от берега свыше мили, на батареях заметили, что «Furious» начал приближаться к порту. Англичане объясняют это приближение невольным движением парохода благодаря дувшему ветру. Командир одной из наших батарей остановил пароход несколькими боевыми выстрелами⁷⁹, видя вполне основательно в этом движении желание рассмотреть прибрежные укрепления, как это сделал фрегат «Retribution» под Севастополем.
Союзные адмиралы решили потребовать объяснения у барона Остен-Сакена, которое их, как это и должно было случиться, не удовлетворило, и они решили силой восстановить попранное право парламентерского флага. 8 (20) апреля на горизонте Одессы показалась соединенная эскадра в 32 вымпела⁸⁰, которая на следующий день приблизилась к порту, не подходя, однако, на дальность орудийного выстрела. Барону Остен-Сакену было отправлено дерзкое предложение выдать все русские и иностранные суда, сосредоточенные в Одесском порту, под угрозой в случае невыполнения требования бомбардировать на следующий день город.
Как адмиралы союзного флота, так и их правительства старались всеми силами впоследствии оправдать нападение на Одессу, объясняя его лишь горькой необходимостью восстановить честь своего флага и желанием действовать не против Одессы, мирных жителей и коммерческих судов, а лишь против императорской военной гавани. Но само обилие оправданий и многоречивость заставляют предполагать отсутствие чистосердечности, которое подтверждает и один из английских историков, говоря, что барон Остен-Сакен вполне основательно не ответил на дерзкий ультиматум адмиралов, между прочим, и потому, что не мог предполагать, чтобы Одесса, имевшая значение базы для наших Дунайской и Крымской армий, была бы оставлена союзниками в покое, даже если бы не случился инцидент с парламентерским флагом⁸¹. [214]
Союзная эскадра, имевшая в своем составе 19 кораблей, 10 пароходо-фрегатов и несколько канонерских лодок, выстроилась в ожидании ответа перед Одессой в боевом порядке, в одну линию, на расстоянии 3 верст, начиная от нашей правофланговой батареи № 1 у чумного квартала.
Не получив до вечера ответа от барона Остен-Сакена, союзники 11 апреля, в субботу на Страстной неделе, начали бомбардировку города. В 6 с половиной часов утра 8 неприятельских пароходо-фрегатов вошли на Одесский рейд и, пройдя вне зоны выстрелов правофланговой батареи, атаковали последовательно остальные 5 батарей, стреляя по временам и в город. Дойдя до левофланговой, или № б, батареи, устроенной на оконечности практического мола и вооруженной четырьмя 24-фунтовыми орудиями, неприятель обратил огонь всех своих пароходо-фрегатов и подошедшего винтового корабля на эту батарею, находившуюся под начальством прапорщика резервной батареи 14-й артиллерийской бригады Щеголева, только что выпущенного из кадетского корпуса.
Неприятель, пользуясь большим калибром своих орудий, в особенности 68- и 69-фунтовыми бомбическими пушками, не подходил на близкое расстояние, почему соседние со щеголевской более удаленные батареи почти не могли принять участия в бое, и состязаться с 350 орудиями союзников выпало исключительно на долю четырех орудий батареи № 6. Щеголев с замечательным хладнокровием выдерживал неравный бой под перекрестным огнем превосходящего противника, действуя сначала из 4 орудий, а потом, когда союзные пароходы уклонились влево и начали бить его во фланг и почти что в тыл, только из двух и, наконец, из одного орудия.
Шесть часов продолжался этот неравный бой, в течение которого Щеголеву удалось подбить три неприятельских парохода, уведенных впоследствии на буксире; но зато и батарея № 6 была в полном смысле уничтожена. Все орудия подбиты, склад снарядов взорван, мерлоны батареи и окрестные суда горели. Лишь только тогда, когда стрелять было не из чего и нечем, Щеголев хладнокровно вывел остатки своей прислуги из этого ада.
Пользуясь уничтожением левофланговой батареи, неприятельские канонерки подошли близко к Пересыпи и пытались высадить десант, но попытка эта, встреченная картечью здесь находившихся 4 полевых орудий, потерпела полную неудачу. После этого противник начал зажигать конгревовыми ракетами суда на практической гавани и строения в предместье Пересыпь, чем заставил нас затопить стоявший здесь пароход «Андия».
Около восьми часов вечера пароходо-фрегаты отошли к своей эскадре, и дело под Одессой было, собственно, окончено с потерей для нас 4 нижних чинов убитыми, 45 ранеными и 12 контужеными. Обывателей было убито 3 и ранено 8 человек. На Пересыпи сожжено [215] 14 небольших частных строений и в самом городе повреждено 52 каменных дома. Причину таких относительно небольших разрушений следует искать в том факте, что в городе после бомбардирования было найдено свыше 632 неразорвавшихся неприятельских снарядов⁸².
Что касается потерь союзников, то иностранные источники об этом почти не говорят; наиболее сильно пострадал выведенный из строя французский пароходо-фрегат «Vauban» и менее сильно 3 английских парохода.
Во время пребывания союзного флота под Одессой и в ходе самого бомбардирования население выказало высокопатриотические чувства, помогая войскам и поддерживая в городе полный порядок. Чувства эти еще более возросли по получении в память свершившегося события Высочайшей благодарственной грамоты городу Одессе.
Утром 14 числа соединенная эскадра ушла из-под Одессы на юго-восток, направив 3 поврежденных парохода на юго-запад⁸³. О впечатлении, произведенном нападением на Одессу в Европе, можно судить по следующим словам донесения нашего посланника в Нидерландах канцлеру графу Нессельроде: «Le bombardement d'Odessa a été en général très mal vu par le public éclairé de cette résidence. Le commerce d'Amsterdam en est indigné»⁸⁴.
Радость государя Николая Павловича по случаю удачного отбития нападения на Одессу выразилась не только в милостивой грамоте, данной городу, но и в многочисленных наградах участникам дела. Особенно щедро был награжден герой дня прапорщик Щеголев, который был произведен в штабс-капитаны и получил Георгиевский крест при собственноручном рескрипте наследника цесаревича. Кроме того, восстановленная батарея, которой он командовал, получила его имя.
Но неудачное, в общем, поползновение союзного флота против Одессы навело государя на мысль о возможности нашему Черноморскому флоту перейти к активным действиям. Мысль эта впервые проглядывает в письме императора Николая к князю Меншикову от 49 апреля⁸⁵. «Думаю,— писал государь,— что повторенная [216] атака или атаки Одессы несколько облупят союзные флоты, которых три парохода порядком пострадали уже при первой. Не настала ли пора выгадать минуту, где мы с пользой могли бы встретить сей флот нашим? Мудрено мне сие отсюда определить, но мысль сию тебе сообщаю, вполне полагаясь на тебя и наших черноморских героев, что минуты не пропустите наказать варваров, Божьих отступников».
Князь Меншиков в ответе на пожелание государя уверял⁸⁶, что ни один случай не будет упущен для нападения на неприятельские эскадры, но что пока такого случая не представлялось. Под Одессой пострадали 3—4 парохода, а остальные суда остались невредимыми, и 3 мая на горизонте Георгиевского монастыря крейсировало 22 неприятельских корабля, не считая пароходов. Князь Меншиков полагал, что при таком превосходстве сил «никакое наступательное предприятие невозможно», и оставалось лишь выжидать удобных для этого обстоятельств.
Впоследствии государь неоднократно вновь обращался к этому вопросу, который незадолго до высадки союзников в Крыму вылился даже в форму определенного приказания.
В то время когда соединенная эскадра стояла еще перед Одессой, союзники произвели высадку незначительного десанта в Кюстенджи, в Бабадагской области, имея, по всей вероятности, целью своз оставленного там турками продовольствия⁸⁷. После же ухода из-под Одессы вся англо-французская эскадра отправилась в продолжительное крейсирование вдоль крымских и кавказских берегов. Целью этой экспедиции было проведение рекогносцировок и сношение с Шамилем, для чего союзные адмиралы признавали, между прочим, желательным занять и укрепить какой-либо опорный пункт на кавказском берегу. Ими высказывалась также идея о последовательной бомбардировке, по примеру Одессы, всех укрепленных пунктов нашего побережья, пока нами не предприняты меры для их защиты. Позднее раскаяние в том, что союзный флот не успел перехватить гарнизоны спасенных нами береговых укреплений, видимо, не давало покоя адмиралам, и они хотели наверстать время, потерянное из-за «мартовской бурной погоды». Однако, по всей вероятности, незначительный успех одесского бомбардирования заставил их отказаться от нападения на наши прибрежные пункты, и весеннее крейсерство союзных эскадр носило характер бескровный — суда их избегали приближаться к берегу на дальность орудийного выстрела⁸⁸.
15 апреля два неприятельских парохода взошли на беззащитный Евпаторийский рейд, захватили стоявшие на якоре наши каботажные суда и ушли в море⁸⁹. В тот же день эскадра в 22 вымпела появилась на виду Севастополя и крейсировала здесь несколько [217] дней, производя отельными судами рекогносцировку берегов. Рекогносцировка эта указала на полную недоступность Севастополя с моря, на усиление его сухопутных укреплений и увеличение вооруженных сил⁹⁰. «Однако,— кончал свой доклад французский офицер,— я продолжаю настаивать на том, что нападение на Севастополь с суши возможно».
26 апреля неприятельские суда подходили к Керченскому проливу и к Феодосии, 28-го к Анапе, но нигде не приближались к берегу на дальность орудийного выстрела. В промежутке они подходили к Балаклавской бухте с целью ее рекогносцировки. Князь Меншиков на это не обратил должного внимания, так как, по его словам, «с успехом войти в бухту и предполагать нельзя, ибо по узкости ее большим судам в ней поворотиться невозможно, а при тесноте входа между неприступными скалами, на которых расположились балаклавские стрелки, они действовали бы по неприятелю на самом близком расстоянии и могли бы нанести ему значительный вред, будучи сами на высоте вне действия неприятельских орудий»". А между тем через несколько месяцев Балаклава стала базой английского флота⁹².
30 апреля шедший из Севастополя английский пароходо-фрегат «Тигр» при необыкновенно густом тумане сел на мель под крутым берегом дачи Кортаци, в шести верстах на юг от Одессы. Вовремя подоспевшие два батарейных орудия 16-й артиллерийской бригады заставили своим огнем фрегат спустить флаг, а экипаж в составе командира судна, которому оторвало ногу, 24 офицеров и 201 нижнего чина, из числа которых 5 раненых, сдаться в плен. Подход на помощь пострадавшему «Тигру» двух других неприятельских пароходов не дал нам возможности снять приз с мели, почему он и был сожжен огнем наших батарей⁹³.
Невольно напрашивается сравнение во славу наших черноморских моряков поведения экипажа английского «Тигра» с русской «Колхидой», бывшей в таком же положении 6 ноября 1853 года у кавказских берегов⁹⁴.
В конце апреля (4 мая н. ст.) в Черное море вышел и турецкий флот, главным назначением которого были кавказские берега. Конвоировал его туда английский пароход «Terrible»⁹⁵. Союзная эскадра тем временем продолжала крейсировать в наших водах. Чаще всего она появлялась близ Одессы и между этим портом и Дунаем. Характер деятельности был все тот же. Неприятельские суда подходили к берегу под нейтральным флагом, захватывали коммерческие суда, сжигали береговые строения, а иногда и высаживались на берег с целью грабежа прибрежных жителей⁹⁶.
С 11 мая решено было высылать в крейсерство и наши парусные суда. Вернее, эту меру следовало бы назвать практическим плаванием, так как суда выходили с рейда только в том случае, [218]

Схема №43. План сражения 3 июня 1854 г.

[219] когда горизонт был чист от неприятельских судов, когда погода благоприятствовала, и притом при своем выходе суда имели главной своей целью обучение команд. Крейсирующим судам не разрешалось удаляться от створной линии и приказано было находиться на виду сигналов из Севастополя, а к вечеру возвращаться домой. Первоначально выходили в море по два фрегата при одном пароходе⁹⁷.
13 мая приказано было в Севастополе разоружить все мелкие суда, кроме корвета «Андромаха»⁹⁸. В то же время лучшие наши пароходы начали иногда отправляться и в настоящее крейсерство по Черному морю. Так, 27 мая они доходили даже до Синопа и вернулись назад, не встретив на пути ни одного военного судна⁹⁹.
Князь Меншиков вообще в это время был доволен состоянием Севастополя и флота. «С прибытием одной бригады 17-й дивизии и комплектованием резервной бригады 13-й дивизии, сообщал он князю Варшавскому¹⁰⁰,— Севастополь обеспечен в такой мере, что, конечно, нужен весьма значительный десант, чтобы отважиться сделать решительное нападение на этот порт. Предприятие тем менее сбыточное, что ваша светлость в обеспечение наше притягиваете на себя союзников магометанства».
Черноморский флот князь Александр Сергеевич находил в лучшем положении, чем он был перед войной. Мы имели на рейде в совершенной боевой готовности и с полным комплектом экипажа 14 линейных кораблей, из которых четыре 120-пушечных. «Сила, конечно, хорошая,— присовокуплял князь Меншиков,— но неприятель являлся к нам до сего времени всегда в столь превосходящем нас числе вымпелов, что с нашей стороны было бы крайне опрометчиво идти к нему навстречу и сразиться. Мы выжидаем случая или какого-нибудь промаха со стороны неприятеля или разделения его сил. Тогда предпримем ту операцию, которая наиболее представит видов успеха. А до тех пор, по необходимости, будем в выжидательном положении».
Что касается Керченского пролива и входа в Азовское море, то князь Меншиков, считая последнее недоступным по мелководью для больших пароходо-фрегатов, полагал их обеспеченными в достаточной мере от неприятеля постройкой батарей у Феодосии, Керчи, Еникале и затоплением старых судов в Керченском проливе, против Павловской батареи¹⁰¹. Кроме того, 4 июля туда прибыла для защиты Азовского моря эскадра контр-адмирала Вульфа в составе 4 пароходов, 4 транспортов, 1 шхуны и 5 казачьих баркасов¹⁰². Упомянув в конце своего письма о мрачных грозовых тучах, нависших на политическом горизонте России, князь Александр Сергеевич кончал его следующим знаменательным обращением к князю Варшавскому: «Вам, князь, вашей предусмотрительности, которой действия мы уже видим, и вашим воинским, [220] столь давно изведанным, талантам предречена слава и честь разогнать эти тучи, как бы грозны они ни были! В этом мы все, знающие вас, не сомневаемся. Ждем и уповаем!..»
Эти строки писались в то время, когда поступки князя Варшавского под Силистрией вызывали недоумение у государя, армии и всей России.
3 июня на виду Севастополя произошло первое столкновение между нашими и англо-французскими пароходами. В этот день с утра вышли в море в дозорное плавание корабли «Храбрый» и «Святослав», фрегат «Кулевча» и пароход «Одесса». Около 10 часов утра на северо-востоке было обнаружено три неприятельских пароходо-фрегата, и адмирал Корнилов приказал немедленно выйти в море отряду пароходов под флагом контр-адмирала Панфилова. В этот отряд вошли пароходы «Крым» под флагом командующего отрядом, «Владимир», «Громоносец», «Бессарабия», «Херсонес», а в море присоединился и раньше вышедший пароход «Одесса». На пароходы были посажены абордажные команды.
Выйдя в половине одиннадцатого за Константиновскую батарею, отряд построился в три колонны и взял курс наперерез неприятельским пароходам, которые продолжали уходить¹⁰³. По сближении с противником контр-адмирал Панфилов, имея целью поставить каждый неприятельский пароход в два огня, перестроился в две колонны и взял курс прямо к противнику, шедшему в линии фронта и имевшему французский пароходо-фрегат между двумя английскими. В полдень Панфилов дал сигнал приготовиться к бою, а в половине первого неприятель открыл огонь, но снаряды его не долетали.
В 12 часов 40 минут, сойдясь на дистанцию в 1200 саженей, наши пароходы подняли на всех брам-стеньгах военные флаги и открыли огонь. Противник, подняв свои кормовые флаги, продолжал уходить, выстроив линию фронта и действуя из кормовых орудий. Наши пароходы также выстроились в линию фронта.
В 13 часов 20 минут неприятельские пароходы, увидав слабые результаты стрельбы на столь большом расстоянии, подпустили выдвинувшегося вперед «Владимира» на 900 саженей и открыли против него сосредоточенный огонь, на который «Владимир» отвечал огнем со всего борта. Когда прочие наши пароходы выровнялись с «Владимиром» и перевес в огне перешел на нашу сторону, противник вновь начал от нас уходить. Адмирал Панфилов, видя, что союзники не намерены допустить его отряд на линию огня, а также ввиду того, что неприятель мог нас поражать с такого расстояния, с которого мы могли действовать лишь одним носовым орудием, решил в третьем часу дня повернуть назад, отойдя от Севастополя на расстояние свыше 20 миль. Неприятельские пароходы некоторое время преследовали нас, а потом отстали и пошли на юго-запад. [221]
К вечеру наши суда благополучно втянулись на рейд, потеряв ранеными с «Владимира» мичмана Скарятина и двух унтер-офицеров и контужеными капитан-лейтенанта Лесли и четырех матросов. Сам «Владимир», так же как и неприятельские пароходы, пострадал весьма незначительно¹⁰⁴.
7 июня союзные пароходы вновь показались на горизонте Севастополя, но вновь дело до столкновения не дошло.
12 июня весь наш флот был разделен на четыре эскадры, которые поочередно выходили в море для обычного крейсирования вблизи Севастополя¹⁰⁵.
Несмотря на то что союзные адмиралы оповестили весь свет о полной блокаде ими русских портов на Черном море и о безопасности плавания турецких купеческих судов, такой блокады в действительности не существовало, так как наши отдельные пароходо-фрегаты, и в особенности «Владимир» и «Эльборус», неоднократно выходили в дальнее крейсерство, доходили до Анатолийского берега и проливов, жгли купеческие суда и возвращались обратно, избегая встречи с противником.
Один из подобных смелых набегов был сделан в течение четырех дней, с 30 июня по 4 июля, пароходом «Эльборус», который прошел вдоль Анатолийского берега, подошел на 17 миль к проливам, сжег три купеческих судна в отместку за нападение на наши каботажные суда и благополучно возвратился в Севастополь¹⁰⁶. Через несколько дней пароход этот вновь отправился в дальнее крейсерство¹⁰⁷.
В то же время «Владимир» во главе со своим лихим командиром капитаном Бутаковым крейсировал между Одессой и Дунаем ввиду полученного известия о появлении там малых неприятельских пароходов, но никого не нашел¹⁰⁸. После этого «Владимир», направившись к Ераклии и сжегши там три торговых судна, благополучно вернулся в Севастополь¹⁰⁹. Этот набег нашего парохода породил бурю негодования в английской и французской прессе на небрежность и бездеятельность союзного флота¹¹⁰.
Недовольство среди союзных наций своими моряками уже накапливалось давно. В Англии и Франции вполне основательно ожидали, что их флот при своем большом превосходстве над нашей севастопольской эскадрой, мог действовать в Черном море более смело, между тем как вся его деятельность заключалась в безвредном обстреливании наших берегов, в ловле купеческих судов и в бесполезной прогулке к кавказским берегам с целью войти в связь с горцами. Несколько больше энергии союзные моряки проявили в устьях Дуная, сжегши там наши кордоны и произведя также неудачную попытку ввести свои канонерки в устье Сулинского рукава. Опубликованное оправдание адмиралов немного уменьшило возбужденное против них недовольство, но оно [222] [223] все-таки продолжало существовать в английском и французском обществах¹¹¹.
В июле вопрос о высадке союзников в Крыму был уже принципиально решен, и 8 (20) июля лучшая и большая часть соединенного флота в составе 14 вымпелов отбыла к крымским берегам, имея на своем борту генерала Канробера и много английских и французских офицеров для рекогносцировки окрестностей Севастополя¹¹².
14 июля союзная эскадра появилась у мыса Лукулл, а три парохода подошли к Севастополю, но после того, как «Furious», на котором находился Канробер со своим штабом, был временно выведен из строя удачным снарядом с Волоховой башни, они отошли к остальной эскадре¹¹³.
Такой характер действий на Черном море продолжался вплоть до высадки союзников в Крыму.

Примечания

1 Aperçu de la situation des affaires d'Orient au mois de janvier 1854. Гос. архив, разр. XI, д. № 1238. См. приложение № 101.
² Шифр. депеша 29 декабря (10 января) 1853—1854 гг., № 166. Архив Мин. иностр. дел, карт. Paris, 1854.
³ Донесение нашего консула из Парижа. Архив Мин. иностр. дел, карт. Paris, 1854 г., и Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 60, и 1854 г., секр. д. № 14.
Депеша барона Будберга канцлеру 8 (20) февраля 1854 г., № 27, из Берлина. Архив Мин. иностр. дел, карт. Berlin, 1854.
То же барона Унгер-Штернберга из Копенгагена 6 (18) февраля 1854 г. Там же, карт. Copenhague, 1854.
То же Шредера из Дрездена 8 (20) марта 1854 г., № 6. Там же, карт. Dresden, 1854.
⁴ Меморандум, приложение к депеше Бруннова канцлеру из Брюсселя 19(31) марта 1854 г., № 38. Архив Мин. иностр. дел, карт. Londres, 1854. См. приложение № 165.
⁵ Донесение нашего консула в Париже от 25 марта (6 апреля) 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 14.
⁶ Донесение начальника Средиземноморской эскадры маршала С.-Арно 10 апреля 1854 г. Парижский воен. архив.
⁷ Kinglake. T. II. Р. 157.
⁸ Lettres du maréchal Bosquet, 1830—1838. P. 310.
⁹ Донесение нашего консула в Париже от 15 апреля 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 14.
¹⁰ De la Gorce. Т. I. Р. 220.
¹¹ Lettres du maréchal Bosquet, 1830—1858. P. 298, 302.
¹² Первоначально предполагалось отправить на Восток армию из двух дивизий — Канробера и Боскс и незначительного резерва принца Наполеона. [224]
Каждая дивизия должна была иметь 12 000 штыков, а резерв 6000 (Lettres du maréchal Bosquet, 1830—1838. Г. 304).
¹³ Способ, отчасти примененный нами в последнюю Японскую войну для укомплектования Сибирских стрелковых полков.
¹⁴ L. Guérin. Т. I. Р. 82. Geffeken. P. 103—104.
¹⁵ Отчет военного министра маршала Вальяна императору Наполеону III в 1856 г. Париж. Архив Воен. мин.
¹⁶ Граф Хребтович — канцлеру из Брюсселя 7 (19) июня 1854 г., № 66. Архив Мин. иностр. дел, карт. Bruxelles, 1854.
¹⁷ Граф Бенкендорф — военному министру 12 (24) сентября 1854 г., № 148. Берлин. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 3.
¹⁸ Geffeken. P. 104.
¹⁹ Senior. T. I. Р. 237, 260.
²⁰ Это не потерявшее интереса и в настоящее время наставление маршала С.-Арно своим генералам, касавшееся главным образом тактики пехоты и взаимодействия трех родов оружия, мы помещаем в приложении № 166.
²¹ См. т. I. С. 687-689.
²² Flotte Française (mai 1854). Париж. Архив Воен. мин.
²³ Third Report. P. 14, № 13419 и 13422.
²⁴ War with Russia. P. 123.
²⁵ War with Russia. P. 127; Nolan's history of the war against Russia. P. 100.
²⁶ Third Report. P. 19, 41, 86, 88, 89, 96 etc.
²⁷ To же от 23 марта 1854 г., № 28. Архив Мин. иностр. дел, 1854 г., карт. Bruxelles.
²⁸ Капитан Швабе — великому князю Константину Николаевичу 3 февраля 1854 г. Лондон. Архив Морского мин., канц. ген.-адм., 1853 г., д. № 24.
²⁹ Граф Хрептович — графу Нессельроде. Брюссель, 23 июня 1854 г. Архив Морского мин., канц. ген.-адм., 1854 г., д. № 42.
³⁰ Ср.: Всеподданнейший отчет великого князя Константина Николаевича по морскому ведомству за 1855—1880 гг. Собств. Его Велич. библ. Рукоп. отд. императора Александра II. № 300. Письмо капитана Швабе великому князю Константину Николаевичу от 3 февраля 1854 г. Архив Морского мин., канц. ген.-адм., 1854 г., д. № 24. Донесение капитана Ajaccio адмиралу Brua 25 апреля 1854 г. Париж. Архив Воен. мин. и др.
³¹ Там же. Ср. с запиской лейтенанта Швабе, представленной великому князю Константину Николаевичу в начале 1854 г. Архив Морского мин., канц. ген.-адм., 1853 г., д. № 24.
³² Архив канц. Воен. мин., 1852 г., секр. д. № 47. L. Guerin, С. Rousset, P. de la Gorcc, Kinglake и др.
³³ Барон Бруннов — графу Нессельроде 19 (31) марта 1854 г., из Брюсселя. Госуд. архив, разр. III, д. № 108—2.
³⁴ Перевод с французского.
³⁵ В начале января 1854 г. была произведена рекогносцировка предполагаемого театра войны группой английских офицеров под руководством генерала Бургойна. Он предложил возвести оборонительную линию впереди Булакира, близ Галлиполи, а также впереди Константинополя, между Мраморным [225] и Черным морями. Впоследствии майор Диксон, знакомый со страной и турецким языком, произвел разведку Дуная и большей части Болгарии. Впрочем, английская армия, так же как и русская, страдала отсутствием карт театра военных действий (Third Report, p. 112 & 174, № 14382 & 15054).
³⁶ Из писем маршала С.-Арно маршалу Вальяну из Варны от 7 (19) мая 1854 г. Париж. Архив Воен. мин.
³⁷ Все эти данные мы заимствуем из письма С.-Арно к маргаатгу Вальяну, посланного тотчас же после совещания в Варне 19 мая (Париж. Архив Воен. мин.). Печатные источники, английские и французские, описывают в общем результат пребывания союзных главнокомандующих так же, как и цитируемое письмо, но не дают таких подробностей. Подлинное письмо маршала С.-Арно мы помещаем в приложении № 167.
³⁸ Там же.
³⁹ Там же.
⁴⁰ Le maréchal de St-Arnaud au ministre de la guerre le 25 mai 1854. Париж. Архив Воен. мин.
⁴¹ Le maréchal de St-Arnaud a S. M. l'Empereur. Quartier general a Gallipoli, 26 (14) mai 1854, 6 h. du soir. Париж. Архив Воен. мин.
⁴² Перевод с французского.
⁴³ С. Rousset. T. 1. Р. 102.
⁴⁴ Kinglake. T. II. Р. 166—173.
⁴⁵ С. Rousset. T. I. Р. 103.
⁴⁶ Всеподданнейшая записка князя Меншикова 13 января 1836 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 4, д. № 120.
⁴⁷ От 1 декабря 1853 г., № 495, 496. Архив Мин. иностр. дел.
⁴⁸ 1 (13) января 1854 г. Гос. архив, разр. III, д. № 108, ч. 2.
⁴⁹ Киселев — канцлеру 29 декабря (10 января) 1853/54 г., № 166. Архив Мин. иностр. дел, 1854 г., карт. Paris.
⁵⁰ Канцлер — барону Бруннову и Киселеву 4 января 1854 г. Нота барона Бруннова Кларендону от 13 (25) января 1854 г. Нота Кларендона Бруннову того же числа. Гос. архив, разр. XI, д. № 1227.
⁵¹ Канцлер — князю Меншикову 24 декабря 1853 г. Гос. архив, разр. III, д. № 124.
⁵² Это осторожное письмо графа Нессельроде даст право предполагать, что в Петербурге боялись энергичных действий нашего флота, которые могли уничтожить последнюю надежду на мир. С этой точки зрения очень интерес но указание г. Парфенова в газете «Котлин» № 97 1902 г., что в Черноморском центр. военно-морском архиве в г. Николаеве имеется предписание из Петербурга в декабре 1853 г. о том, чтобы прекратить всякие крейсерства судов по Черному морю, «дабы не дать повода некоторым европейским государствам объявить нам войну». К сожалению, нам не удалось отыскать этого документа.
⁵³ Князь Меншиков — князю Варшавскому 31 декабря 1854 г. Военный сборник. 1903. № 3.
⁵⁴ На рейде стояли корабли «Париж», «Чссма», «Святослав», «Гавриил», «Двенадцать апостолов» и «Храбрый»; фрегаты «Коварна» и «Кулсвчи»; корветы [226] «Калипсо» и «Орест» и пароходы «Громоносец», «Одесса», «Крым» и «Херсонес».
Ремонтировались: корабли «Императрица Мария», «Великий князь Константин», «Три Святителя», «Ростислав», «Уриил», «Варна», «Селафаил» и «Ягудиил»; фрегат «Кагул» и пароход «Владимир».
⁵⁵ Фрегаты «Месемврия», «Сизополь», «Флора» и «Мидия».
⁵⁶ Приказ командира Севастопольского порта № 1286. Черноморский центр, военно-морской архив в г. Николаеве, кн. 17, оп. 97, д. № 43, св. 3.
⁵⁷ См. схему № 41.
⁵⁸ War with Russia. P. 118. ⁵⁵ Там же. Р. 120.
⁶⁰ А. Жандр. С. 117.
⁶¹ War with Russia. P. 121. Letters from the Corresp. of the Morning Chronicle.
⁶² Князь Меншиков — князю Долгорукову 21 января 1854 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. Na 4254.
⁶³ Гос. архив, разр. XI, д. № 1227.
⁶⁴ 7 января 1854 г. Гос. архив, разр. III, д. № 124.
⁶⁵ Всеподданнейшее донесение князя Меншикова от 27 января 1854 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1854 г., секр. д. № 10.
⁶⁶ Всеподданнейшее письмо князя Воронцова от 18 (30) января 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 73.
⁶⁷ Князь Воронцов — Нессельроде 18 января 1854 г. Гос. архив, разр. III, д. № 135.
⁶⁸ Князь Меншиков — князю Воронцову 10 февраля 1854 г., № 658. Архив канц. Воен. мин., по снар. войск, 1853 г., секр. д. № 72.
⁶⁹ Приказы и распоряжения по обороне Севастопольского порта и вахтенный журнал см.: А. Жандр. «Материалы».
⁷⁰ Черноморский центр, военно-морской архив, г. Николаева, кн. оп. 15, оп. 66, д. № 6, св. 1.
⁷¹ См. схему № 41.
⁷² Эту инструкцию адмирала Корнилова мы не помещаем в приложениях, так как она напечатана в «Материалах» А. Жандра. С. 136—143.
⁷³ War against Russia. P. 164.
⁷⁴ Всеподданнейшее донесение князя Меншикова от 31 марта 1854 г., № 295. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4251. Вахт. журн. бр. «Эней», корветов «Селафаил», «Три Святителя», рапорт командира «Кулевчи» и др.
⁷⁵ Вахт. журн. парохода «Андия». Черноморский центр, военно-морской архив в г. Николаеве.
⁷⁶ В. Н. Смирнов. Воспоминание о Крымской войне. Рукопись. Музей Севастопольской обороны.
⁷⁷ См. схему № 42.
⁷⁸ Записка о состоянии укреплений и гарн. артил, г. Одессы в марте 1854 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3316.
Полковник Гротенфельд — генерал-майору Бутурлину 5 ноября 1854 г., № 1936. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3586.
⁷⁹ Captain Lorinp. Letter to admiral Dundas. [227]
⁸⁰ Журнал переговоров линии между одесским маяком и г. Одессой. Черноморский центр. военно-морской архив г. Николаева, кн. оп. 16, оп. 66, д. № 16.
⁸¹ Nolan. History of the war against Russia. P. 167.
⁸² Донесение генерал-адъютанта Анненкова военному министру 2 июля 1854 г., № 3373. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, секр. д. № 6.
⁸³ Донесение генерал-адъютанта барона Остен-Сакена и Анненкова. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1854 г., секр. д. № 6.
Вып. из журн. в. д. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3586.
Вахт. журн. парохода «Андия». Черноморский центр, военно-морской архив, г. Николаев.
Донесение адмирала Гамслсна маршалу С.-Арно от 25 апреля 1854 г. Париж. Архив Воен. мин.
Nolan. History of the war against Russia, корр. совр. газеты и пр.
⁸⁴ 27 апреля (9 мая) 1854 г. Архив Мин. иностр. дел.
⁸⁵ Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 42.
⁸⁶ Всеподданнейшее письмо князя Меншикова от 4 мая 1854 г., № 322. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4252.
⁸⁷ Генерал Ушаков — генералу Коцебу 11 апреля 1854 г., № 377. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3341.
⁸⁸ Эвельманс — маршалу С.-Арно 22 апреля (4 мая) 1854 г. Париж. Архив Воен. мин.
⁸⁹ Донесение. Архив Морск. мин. 1854 г., д. № 13271.
⁹⁰ Эвельманс — маршалу С.-Арно 22 апреля (4 мая) 1854 г. Париж. Архив Воен. мин.
⁹¹ Всеподданнейшсс донесение князя Меншикова от 27 апреля 1854 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1854 г., д. № 10.
⁹² Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1854 г., секр. д. № 10, 72, 48; Архив Морск. мин. оп. кн. Меншикова, № 324; Архив Воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4253, 4254, 4251; Черноморский центр. военно-морской архив, г. Николаев и пр.
⁹³ Барон Остен-Сакен — князю Варшавскому 30 апреля 1854 г., № 329. Архив канц. Воен. мин. 1854 г., секр. д. № 6.
⁹⁴ См. главу V.
⁹⁵ Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 14.
⁹⁶ Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1854 г., секр. д. № 49.
⁹⁷ Программа крейсерства, утвержденная генерал-адмиралом Корниловым. Черноморский центр, военно-морской архив, г. Николаев, кн. оп. 15, оп. 66, д. № 22.
⁹⁸ Там же.
⁹⁹ Князь Меншиков — князю Горчакову 30 мая 1854 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4253.
¹⁰⁰ От 30 мая 1854 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4311.
¹⁰¹ Там же и Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4279.
¹⁰² Архив Морского мин., 1854 г. Инсп. деп., 1 отд., 2 ст., № 354.
¹⁰³ См. схему № 43.
¹⁰⁴ Всеподданнейшее донесение князя Меншикова от 5 июня 1854 г., № 367. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4251. [228]
Рапорт контр-адмирала Панфилова от 4 июня 1854 г., № 75, и вахт. журн. участв. судов. Черноморский центр, военно-морской архив, г. Николаев.
¹⁰⁵ Приказ командира Севастопольского порта от 12 июня 1854 г., № 726. Черноморский центр, военно-морской архив, г. Николаев.
¹⁰⁶ Описание участника А. Асланбскова. Рукоп. отд. музея Севастопольс кой обороны.
Вахт. журн. парохода «Эльборус», Черноморский центр, военно-морской архив, г. Николаев.
Всеподданнейшее донесение князя Меншикова от 7 июля 1854 г., № 390. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4251.
¹⁰⁷ Князь Меншиков — великому князю Константину Николаевичу 7 июля 1854 г. Архив канц. ген.-адм., 1854 г., д. № 17.
¹⁰⁸ Всеподданнейшее донесение князя Меншикова от 11 июля 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 42.
¹⁰⁹ Le séraskicr au maréchal de St-Arnaud le 24 (12) juillet 1854. Парижский воен. архив.
¹¹⁰ Барон Бруннов — канцлеру 31 июля (12 августа) 1854 г., № 118, из Дармштадта. Архив Мин. иностр. дел, 1854 г., карт. Londres.
¹¹¹ War with Russia; Letters from the engineer of the Terrible; Commander Powell's dispatch to the vice-admiral Dundas и др.
¹¹² По донесению князя Меншикова, был 21 вымпел, в том числе 5 винтовых кораблей.
¹¹³ Всеподданнейшее донесение князя Меншикова от 14 июля 1854 г., № 401. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4251.
Вахт, журналы судов. Letters from an Srich officer an board the Furious и др.