: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

 

 

Захаров Сергей

Даву — полководец, администратор и человек

 

 

VII. Друзья Даву
 

У Луи Николя было мало верных друзей, но он умел как никто дорожить дружбой. Можно сказать, что Даву возводил дружбу в своеобразный культ и следовал ему всю свою жизнь. К сожалению, большинство тех, перед которыми он преклонялся, умрут раньше него: Бурботт и Тюрро де Линьер – первый в 1795 году, второй – два года спустя; генерал Марсо, которого он рассматривал как брата, намереваясь выдать за него свою сестру, был убит 21 сентября 1796 года в боях у Альтенкирхена; Дезэ, великий Дезэ, которому он был обязан очень многим, погиб при Маренго 14 июня 1800 года; Леклерк, его шурин, умер в 1802 году от желтой лихорадки на далеком острове Сан-Доминго; Гюден, один из наиболее блестящих его дивизионных генералов, смертельно ранен во время Русской кампании 1812 года; Дюрок, доверенное лицо, которому он пишет в конце отступления из России, указывая на совершенно неподобающее поведение Мюрата и маршала Бертье, зная, что Дюрок, будучи одним из самых близких друзей императора, сумеет сказать об этом Наполеону в более соответствующих терминах, был убит ядром в мае 1813 года.
«Чуткий в дружбе, - пишет Мазад, - преданный в своих привязанностях, он тяжело переносил и глубоко выражал эмоции своим мужественным сердцем в связи со смертью Дезэ под Маренго, Гюдена у Валутина, Дюрока у Райхенбаха. Унесенный войной, он останавливается лишь на минуту, чтобы излить в узком кругу крик боли, который, конечно же, не вылетал (в другой обстановке) из этой несгибаемой души…»1

Среди тех людей, которые остались в живых, пройдя революционные и наполеоновские войны, особое внимание заслуживает Удино, один из самых близких друзей Даву, человек с которым Луи Николя был на «ты». Однако их дружба прошла достаточно суровое испытание: 21 марта 1815 года, на следующий день после возвращения Наполеона в Париж, Даву, став военным министром, пишет Удино очень дружеское письмо, чтобы склонить его встать под знамена императора; герцог Реджио, однако, не был склонен поддерживать Наполеона и остался верен присяге, данной королю. В своем ответном письме он изложил свои доводы, что подвигло Луи Николя направить ему довольно сухое и холодное письмо, приказывающее Удино отправляться в свое имение. После того, как Удино отказался поддержать Наполеона и остался на стороне короля, любая фамильярность со стороны князя Экмюльского прекращается и обращение «ты» тотчас же исчезает из его лексикона.

Марсо:

Впервые встретившись в Вандее в 1793 году, Даву и Марсо вскоре становятся близкими друзьями. Причем настолько близкими, что Луи Николя, на правах старшего брата, собирался выдать свою сестру Жюли за своего закадычного друга, получившего во французской армии прозвище «льва французской армии». По словам Дживелегова, фигура Марсо «быть может, еще более обаятельна, чем даже фигура Клебера. Марсо погиб гораздо более молодым, чем Клебер, погиб, не успев выявить в полной мере своего замечательного таланта. Ему было всего 27 лет, когда он пал на поле сражения. Безумно храбрый и прекрасный, как бог войны, он унес с собою восторженное удивление соотечественников и врагов. Ни один из революционных генералов не обещал так много, как Марсо. С кристально-чистой душой, рыцарь с головы до ног, полный безкорыстия, чуждый интриг, самоотверженный и великодушный к врагу, ни о чем не думавший, кроме родины, Марсо был благороднейшим типом революционного воина»2.
Письмо Даву «моему дорогому генералу Марсо» от 28 июля 1795 года:

«Нас с нетерпением ожидают дома, и мы бы очень огорчили тех, кто его составляет, если лишим их надежды. Нам обещают развлечения всякого рода, чтобы мы отдохнули». И заканчивает письмо словами, от которых веет не только теплом, но и преданностью: «Что касается тебя, дорогой генерал, то получи заверения в нерушимой привязанности от самого преданного и искреннего из твоих друзей»3.

Дезэ:

Отношения между Даву и Дезэ укрепились во время обороны Келя. Этот форт, недалеко от Страсбурга, в течение трех месяцев стойко защищался всем нападениям австрийцев. Говоря о Дезэ в этот период, Адольф Тьер писал: «С той и другой стороны войска отличились героическим мужеством, а дивизионные генералы развернули большой талант. Дезэ, главным образом, увековечил себя отвагой, хладнокровием и своими искусными маневрами вокруг этого форта с жалкими укреплениями»4.
Во время этой достопамятной осады Даву приобрел большое уважение и дружбу Дезэ, которая, как покажет будущее, сыграет определяющую роль в военной карьере будущего князя Экмюльского и герцога Ауэрштедтского. Как замечает по этому поводу Вашэ, военный гений Даву «формировался и развивался при общении с Дезэ, который много позже признавал, что был его наставником. Дезэ был для Даву... не только наставником, но и преданным другом и мощной поддержкой»5.
Дезэ свел Луи Николя с Бонапартом - восходящей звездой на военном небосклоне. Благодаря своей дружбе с будущим повелителем Европы, Дезэ способствовал тому, что Даву был определен в состав армии, которой предстояло покорить Египет. Правда, в первое время Луи Николя не произвел впечатления ни на ближайшее окружение Бонапарта, ни на главнокомандующего. Окружение сначала насмехалось над Луи Николя, потому что «его характер имел качества, которых обычно не хватает французам, - хладнокровие, осторожность, упорство». В первое время и сам Бонапарт слишком критично оценивал ставленника Дезэ. Однако будущее опровергнет все эти взгляды.
Участвуя в покорении Верхнего Египта вместе с Дезэ, выполняя распоряжение Бонапарта о реорганизации французской кавалерии, Даву проявил большую отвагу, военное чутье, таланты тактика и организационные способности. Дезэ не может умолчать о достоинствах своего друга, а потому самым лестным образом отзывается в своих рапортах Бонапарту о нем. После битвы у Самхуда (22 января 1799 года), Дезэ очень высоко отозвался о своем друге, написав в рапорте о действиях кавалерии Даву: «Я никогда не видел ничего более прекрасного и впечатляющего, чем эта неудержимая атака нашей кавалерии». Оценивая достоинства Даву, Дезэ писал в одном рапорте Бонапарту: «Вы можете видеть по различным боям, проведенным нами, что осуществили генералы Даву и Бельяр; их выдающиеся таланты и их неутомимый пыл не могут не вызывать уважение»6.
По словам Вашэ, в Даву все сильнее проявлялись «сильные и суровые военные свойства, которые много позже станут характерной чертой его таланта. Он будет, главным образом, учеником Дезэ»7. По свидетельству графа Сегюра, Даву, как и Дезэ, будет иметь «ту же потребность самообразовываться, тот же страх показаться несправедливым, ту же строгость в вопросах службы»8.

Отношения с дивизионными командирами – Гюденом, Фрианом и Мораном:

Даву очень высоко отзывался о воинских достоинствах своих дивизионных генералов – Гюдена, Фриана и Морана. Маршал всецело полагался на них в боевых действиях. О том, насколько высоко он оценивал это трио, или как их прозвали после Ауэрштедта - «бессмертные», говорят следующие строки из письма князя Экмюльского своей жене от 11 августа 1812 года:

«Генерал Гюден только что присоединился ко мне. Это воссоединение доставило мне самое большое удовольствие. Генералы Фриан и Моран также остаются (подле меня). Мне кажется, что мой моральный дух утроился. До сих пор я имел только небольшое количество войск и если они ничем не отличались от полков трех первых дивизий
9, я не могу тоже самое сказать о генералах других дивизий10»11.

Гюден:

Даже при том, что многие офицеры французской армии считали Морана лучшим дивизионным командиром корпуса Даву, даже при том, что генерал Фриан являлся шурином маршала, - именно Шарля-Этьена Гюдена Даву оценивал выше всех. Командуя 3-й дивизией корпуса, Гюден прибыл слишком поздно, чтобы принять непосредственное участие в Аустерлицском сражении, однако под Ауэрштедтом и в Эйлауском побоище он продемонстрировал замечательные боевые качества, которые с каждым годом повышались. Он был невероятно храбр и всегда находился в первых рядах своих солдат.
В дополнение к его превосходным боевым качествам, скажем, что Гюден был добрым, щедрым и представительным человеком. Однако всякий, кто принимал этого красивого мужчину как несерьезного солдата, вскоре мог убедиться в обратном: Гюден обладал в высшей степени всеми достоинствами прекрасного воина и человека.
По мнению Монтескью-Фезенсака, сначала адъютанта Даву, а после - адъютанта Наполеона, Гюден был «одним из шести лучших пехотных офицеров в армии». Любопытно, что такое же мнение было высказано Кастелланом, полковником 1-го гвардейского полка: «генерал Лобау говорил мне, что Гюден был одним из шести лучших пехотных офицеров в армии».
Шарль-Этьен Гюден Саблоньер родился в Монтаржи (департамент Луара) 13 февраля 1768 года. Происходивший из благородной семьи, он, следуя семейной традиции (его отец служил в полку Артуа и дослужился до офицерского звания, а дядя - был генералом), пошел по воинской стезе.
В 1803 году, когда образовался Булонский лагерь, Гюдену была поручена команда над 3-й пехотной дивизией в 3-й армейском корпусе маршала Даву, и с тех пор он стал одним из самых доверенных подчиненных и любимых дивизионных командиров маршала.
В сражении под Ауэрштедтом он оказал выдающиеся услуги, приняв на себя первый, самый мощный удар прусской армии. В сражении при Ваграме его дивизия атаковала непреступные позиции австрийцев у Нойзидля. В этом бою Гюден получил четыре раны, однако до последнего оставался на поле боя, руководя действиями своей дивизии. 8 августа 1809 года Даву пишет Наполеону: «Эти два генерала (Гюден и Дюппелен) соединяют в себе более всего самопожертвование своей твердостью, которая гарантирует успехи и которую генерал Гюден особенно подтвердил, не покидая поле битвы 6-го. И только пять пуль, полученных когда в числе других частей он встал впереди своей дивизии, вынудили его оставить поле битвы».
После Ваграма Наполеон направил генерала Пюто заменить выбывшего из строя Гюдена в командовании дивизией (о том, как встретил Даву генерала Пюто мы писали ранее). Несмотря на это, Даву писал Наполеону: «Генерал Гюден написал мне, что через две недели он намерен полностью восстановить свое здоровье и если обстоятельства этого потребуют, он готов в любой момент возобновить службу. Я должен сказать Вашему величеству, что ради интересов службы желательно, чтобы 3-ю дивизию возглавлял генерал Гюден, каким бы ни было состояние его здоровья, нежели генерал Пюто. Генералу Гюдену может оказать содействие генерал Дюппелен. Эти два высших офицера соединяют в себе самую большую самоотверженность и отвагу, которые гарантируют успех, и столь прекрасные доказательства которых генерал Гюден предоставил, покинув поле битвы 6 июля только после получения пяти пулевых ранений… Относительно генерала Пюто у меня нет такого же благоприятного мнения»12.
За Ваграм Гюден получил Большого орла ордена Почетного Легиона. В апреле 1812 года Гюден принимает под свое начальство 3-ю дивизию, входившую в состав 1-го армейского корпуса Даву. В ходе сражения при Валутино, 19 августа, Гюден со своей дивизией присоединился к корпусу Нея. Одним из первых выстрелов русских орудий ему оторвало обе ноги. Всего в крови Гюдена эвакуировали в Смоленск, где он вскоре и умер.
Генерал Гюден был похоронен в одном из бастионов Смоленска, на юго-востоке города. В своих мемуарах генерал Лежен писал: «Генерал Гюден, будучи, возможно, тем из наших генералов, заслуга и характер которого давали армии наиболее высокие надежды, был убит в этом сражении. Похороны имели место 21-го, и я руководил ими. Пригород на правом берегу Днепра был подожжен; две трети Смоленска также были в огне… В то время как мои товарищи инженеры восстанавливали большой мост, который был сожжен, я руководил похоронной процессией на Большом бастионе, в юго-восточной части города. И посреди этого огромного строения, которое я рассматривал как мавзолей, достойный этого прославленного воина, я приказал подготовить могилу. Я приказал поместить вокруг тела покойного около двадцати ружей… и разместить их в форме звезды, чтобы однажды, когда время, разрушающее все и оставившее без прикрытия эти останки героя, это трофейное оружие вызывало к ним те же чувства внимания и уважения, которые мы выказываем к останкам храбрых галлов, находящихся под их древними кучевыми облаками».
По словам Наполеона, Гюден «давно бы уже получил жезл маршала, если бы можно было раздавать эти жезлы всем, кто их заслуживал».
Смерть Гюдена явилась тяжелым ударом для князя Экмюльского.

Письмо жене, 20 августа 1812 года: «Я должен возложить на тебя, моя дорогая Эме, очень неприятную миссию, чтобы подготовить мадам графиню Гюден к получению несчастья, ставшего известным только что относительно участия ее очень уважаемого мужа в сражении, в котором его дивизия покрыла себя славой. Он потерял одну ногу, а на другой разорваны все мышцы вследствие попадания пушечного ядра: маловероятно, что он выживет. Он перенес ампутацию с редким мужеством. Я виделся с ним вскоре после этого несчастья, и он пытался меня успокоить. Мое сердце не легко взволновать, однако когда однажды меня вдохновили на уважение и дружбу, то оно – все в огне. Я плакал, как ребенок. Гюден заметил, что я не должен этого делать; он рассказывал мне о своей жене и детях, говорил, что умирает, спокойный за их судьбу, потому что он знал о благосклонности императора по отношению к его слугам, и он уносит с собой уверенность, что я сделаю все от меня зависящее для его семьи. Ты можешь заверить мадам Гюден, что если она будет иметь несчастье потерять своего мужа, я оправдаю при любом случае чувства и доверие ее супруга. Я возьму к себе его адъютантов...»13.

Письмо жене, 8 сентября 1812 года: «Уверь ее (мадам Гюден – С.З.), что я буду верен обещанию, которое я дал генералу перед его смертью, и что я буду проявлять такое же внимание к его детям, как к своим собственным. Редко в моей жизни испытывал я такие тяжелые чувства, какие причинила мне смерть Гюдена... Я буду предан дружбе и уважению, которое я испытывал к нему»14.

Генерал Дедем, вспоминая об этом событии, писал, что «у князя Экмюльского сердце не было таким бесчувственным, о чем многие поговаривали. Он мне сообщил о смерти генерала Гюдена, и слезы стояли у него на глазах»15.

Фриан:

Такие же искренние и глубокие чувства признательности и уважения Даву проявлял к генералу Фриану, защищая его не только от нападок императора и его окружения, но и от «предубеждений жены»16, которая не во всем соглашалась с мнением мужа относительно воинских качеств его дивизионного командира17.
Письмо жене 2 февраля 1812 года:

«Я вовсе не хочу подтрунивать над тобой, говоря тебе о Ф... и Х... Я сообщил тебе только то, что испытываю сам, потому что сужу о людях не только о том, что может относится ко мне, но и по их реальным качествам и их службе. Ты не столь беспристрастна в суждениях, моя Эме, а между тем, если бы Фриан имел те же суждения, которым ты отдаешь предпочтение, твой Луи и корпус, которым он командует, был бы скомпрометирован еще раньше...»18.

И продолжая эту мысль, он писал на следующий день, давая понять жене, что тема о Фриане и его достоинствах должна быть закрыта:

«Давай не будем больше говорить о генерале ***. Я изменю свое мнение о нем только тогда, когда он попытается, чтобы я предал забвению его более чем низкое поведение... Мое мнение определяет не пустая болтовня и не бoльшая или мeньшая вежливость, но исключительно факты. Хвала, личная лесть никогда меня не вдохновляли...»19.

Луи Фриан был превосходным и опытным командиром. Он командовал уже дивизией в конце Египетского похода, в то время как Даву был только командиром бригады.
Фриан родился в Моланкуре, близ Валле-ле-Вер, департамент Сомма, 18 сентября 1758 года. После образования Булонского лагеря (1803 г.) Фриан назначается командиром 2-й пехотной дивизии в корпус Даву (30 августа 1803 г.). Перед Аустерлицем его дивизия проделала невероятно трудный марш от Вены, покрыв за неполных два дня расстояние около 140 км и вовремя подошла к полю сражения, в котором сыграла важнейшую роль на правом фланге Великой армии. Полковник Мишель из 48-го полка с чувством восхищения вспоминал: «… едва присоединившись к армейскому корпусу, который, получив приказ направляться к Гросс-Рейгерну, он ведет солдат и заставляет преодолеть с этой целью расстояние в тридцать два лье за сорок четыре часа, хотя они почти были лишены обуви и достаточным количеством хлеба; какой, наконец, был магнетизм или духовная мощь, которой все безоговорочно подчинялись, чтобы встретиться лицом к лицу с неприятелем, в соотношении сто к десяти?.. Те, кто служили под его начальством… отвечая на эти вопросы, вырисовывали его портрет следующими словами: «Генерал Фриан своей простотой, своим прекрасным сердцем, тем великодушием и человечностью, которые в нем преобладали, любил своих солдат, заботился о них как о своих собственных детях, жил их жизнью, сливался с ними, сохраняя однако свое достоинство: он был любим и уважаем ими до такой степени, что никто из них не поколебался бы, чтобы пожертвовать своей жизнью, ради спасения того, кого они называли «наш добрый и смелый отец». Он был высокого роста, держал голову высоко поднятой, особенно перед врагом; безупречен в поведении, одаренный тонким умом и справедливостью, несомненным и неоспоримым мужеством и храбростью…»
Капитан Блез, служивший в 108-м полку, который входил в дивизию Фриана, в своих мемуарах с таким же восторгом отзывается о своем командире: «Генерал Фриан был не только очень храбрым человеком, но и очень честным человеком, которого любили все. Когда мы его встречали в корпусе, он к нам не обращался с речью; по своей природе не разговорчивый, он говорил мало, но то, о чем он говорил, всегда производило впечатление, потому что шло от сердца… Генерал Фриан был храбрым и достойным человеком; ни один офицер не шел к нему с чувством страха, и никогда он не уходил недовольным. То, что я говорю об офицерах, можно применить к сержантам, капралам, солдатам. У этого человека был талант влюблять всех в себя. Это редкий талант»20.
В апреле 1812 года назначен командиром 2-й дивизией, входившей в 1-й армейский корпус маршала Даву. В Бородинском сражении захватил важные Семеновские высоты и деревню Семеновскую, где был серьезно ранен, из-за чего вынужден был временно покинуть армию.
Генерал Дедем в своих воспоминаниях писал, говоря о Фриане: «Бывая в гостях у графа Дарю или у генерала Матье Дюма, я приносил вечером один или два беленьких хлебца моим полковникам в виде лакомства, а эти господа, желая отплатить мне за внимание любезностью, посылали мне, в виде большого подарка, по половине ржаного хлеба для моих солдат. По этому можно судить, каково было наше положение во время нашего триумфального шествия. И при подобных-то обстоятельствах императору осмелились сказать официально, что дивизия Фриана имела съестных припасов на 17 дней. В награду за такое усердие и заботливость Наполеон назначил в Витебске генерала Фриана командиром лейб-гвардии гренадерского полка. Это была награда для генерала, который долго командовал войском на войне, который уже в Египте командовал дивизией и был известен как один из самых деятельных и лучших строевых офицеров армии; но разумеется, это не свидетельствовало об его административных способностях и умении организовать войско. Принц Экмюльский… очень верно охарактеризовал его, сказав: «генерал Фриан сам не знает, что говорит; он умен только на поле битвы…»21
Несмотря на последнее высказывание, Даву достаточно высоко ценил Фриана и энергично защищал его от необоснованных нападок, воздавая должное генералу за его способности. Эти два человека никогда серьезно не ссорились и оставались в очень хороших отношениях вплоть до смерти маршала.

Моран:

В отличие от первых двух генералов, отношения с третьим дивизионным генералом – Мораном – нельзя назвать совсем уж безоблачными. Если же судить по мемуарам Тьебо, то Морана с полным правом можно поместить в стан врагов князя Экмюльского, что никак не является объективной картиной. По словам Тьебо, Моран говорил о князе Экмюльском не иначе как «этот отвратительный человек и плохой командир»22. По словам мемуариста, Моран, охарактеризовывая Даву, говорил: «Не выказывая желания ни любить, ни ценить, он заставляет бояться себя. Для него, впрочем, это основной принцип - ничего не добиваться от людей, кроме страха»23. Оставим это мнение на совести генерала Тьебо, поскольку мы не знаем, насколько точно он передал смысл тех слов, которые были произнесены (если и были произнесены) генералом Мораном.
До 1809 года взаимоотношения Даву и Морана были достаточно любезными. Когда последний был назначен, в феврале 1806 года, командиром дивизии в 3-й корпус, Даву писал ему: «Вы можете не сомневаться, мой дорогой генерал, что я испытал удовлетворение, когда мне принесли известие, что Вы будете командовать одной из дивизий 3-го корпуса…». Такие же теплые чувства были вновь выражены в январе 1808 года, когда Моран женился: «Искренняя дружба, которой я дорожу…гарантия того, что я никогда не буду чужим»24.
Шарль Антуан Луи Александр Моран родился 4 июня 1771 года в Понтаньере, департамент Ду, в семье адвоката. После Аустерлица, где отличился, ему было присвоено звание дивизионного генерала. 14 февраля 1806 года Моран получил под свое начальство 1-ю пехотную дивизию в корпусе маршала Даву. Он будет командовать этой дивизией до 1813 года! В составе 3-го корпуса Моран участвует во всех боях, в которых принимал участие корпус Даву.
В период с 1810 по 1812 год трения между Даву и Мораном достигли такого накала, что последний просил Наполеона перевести его из корпуса князя Экмюльского в какую-нибудь другую воинскую часть. «Монсеньор, - пишет Моран начальнику генерального штаба маршалу Бертье, - я имел честь писать 16-го (ноября) Его превосходительству военному министру, чтобы просить о его защите, его справедливости и получить от Его величества Императора или мою пенсию, или отставку, или быть использованным в другом месте, но не под командованием князя Экмюльского. Я прошу герцога Фельтрского еще раз выслушать меня с той же благосклонностью, которую генерал Кларк выказал мне в Вене. Монсеньор, я умоляю Ваше превосходительство вытащить меня из того тягостного положения, в котором я оказался. Я клянусь, что отныне не могу более служить под командованием князя Экмюльского, и демарш, сделанный мною, еще больше раздражит его против меня. Чтобы избавить меня от его мести, которую он отложит до тех пор, пока не найдет случай ее осуществить, необходимо, чтобы я отдалился от него, получив другой пост, или пенсию, или завершив свою карьеру… После немилости Императора, потери жены и детей, наибольшей из неприятностей для меня является жизнь под командованием князя Экмюльского. Прошение - больше не служить под начальством князя Экмюльского - было согласовано с офицерами, которые служили меньше, чем я и, возможно, имели меньше мотивов получить эту милость… я делаю это прошение, будучи глубоко убежден, что невозможно для дивизионного генерала служить хорошо, когда в лице своего главнокомандующего он вынужден видеть смертельного, неумолимого врага, когда беспрестанно он унижается своим главнокомандующим…».
Наполеон сумел сгладить трения между Даву и Мораном и уладить это дело. Надо отдать должное и Даву и Морану: во время войны они отбрасывали в сторону свои разногласия и действовали в полном согласии для чести армии и славы Империи.
Несмотря на то, что отношения с генералом Мораном были напряженными, маршал Даву никогда не подвергал сомнению его военные способности и заслуги.

Вандам:

«Вандам был, как известно, талантливым высшим офицером, очень храбрым, высоко ценимый Императором, несмотря на свои недостатки, - пишет Вашэ. – Он отличился уже в первых войнах Революции, неоднократно блистательно командовал армейскими корпусами в войнах Империи; его манеры, резкие и высокомерные, его невоздержанный характер лишили его маршальского жезла, к которому он стремился. Вандам раздражался, рассматривая это как несправедливость, и в своем недовольстве он не щадил никого, даже Императора»25.
В военной карьере эти два незаурядных и талантливых человека практически не сталкивались, по крайней мере продолжительное время. Лишь в 1813 году, когда необходимо было возвратить Гамбург, Наполеон подчинил Вандама маршалу Даву. Во многом они походили друг на друга: оба резкие, порой грубые, с независимым суждением. Однако многое отличало их, особенно одно качество: несмотря на свой резкий и подозрительный характер, Даву умел подчиняться; подчинить же Вандама мог только Наполеон. Поэтому отправляя Вандама под начальство князя Экмюльского, император вполне обоснованно беспокоился, смогут ли найти общий язык эти два человека, одновременно и столь похожие и, в то же время, столь разные. В своем письме Наполеон наставлял Даву: «Главное, не ссорьтесь». В ответ князь Экмюльский писал начальнику генерального штаба французской армии маршалу Бертье: «Я прошу Ваше высочество заверить Императора, что между генералом Вандамом и мной будет царить самая лучшая гармония, что мы, и тот и другой, думаем лишь о том, чтобы добросовестно служить ему, и что этот мотив устранит малейшую перебранку, к которой могут привести наши характеры»26.
В письме же Вандаму маршал выражает уверенность, что огромный опыт, приобретенный генералом в боевых действиях, положительно повлияет на новобранцев и что при первом столкновении большая часть из них по-прежнему останется в рядах корпуса и не ударится в бегство.
Однако то, чего опасался Наполеон случилось: несмотря на сдержанность, которую проявлял Даву, генерал Вандам периодически либо плохо выполнял, либо вовсе игнорировал рекомендации и приказы князя Экмюльского. Видя такое отношение, маршал не мог не выразить свое неудовольствие Вандаму. В своем письме от 6 мая Даву пишет: «Я вас повторно прошу отдать приказ, чтобы все посты и даже часовые должны быть расположены таким образом, чтобы находиться под защитой от неожиданных кавалерийских атак либо за рвом, изгородью или за любым другим препятствием, которые лошади не смогли бы преодолеть»27. Через четыре дня маршал вновь пишет Вандаму: «Я с огорчением вижу, что генерал Дюмонсо совершенно не выполнил приказы относительно занятия Бракеда. Необходимо, чтобы этот пункт был занят, так же как и Гортц»28.
Чтобы обсудить c генералом операции по захвату Гамбурга, Даву в письме Вандаму просит о встрече с ним 21 мая в 10 часов утра, однако Вандам опоздал или проигнорировал эту встречу. 21-го числа князь Экмюльский пишет генералу: «Я очень сожалею, что вы не пожелали отправиться в Гарбург, куда я прибыл... Было необходимо условиться о мерах, которые нужно было принять для перехода через Эльбу и атаке на Гамбург... Я вам адресовал соображения относительно способов осуществления перехода, прося вас осуществить необходимую рекогносцировку. Я не получил никакого ответа относительно этого...»29
Письмо же от 22 мая 1813 года прекрасно иллюстрирует, что Даву пытается любыми мерами смягчить то негативное впечатление, которое на него производит поведение Вандама. Оно очень поучительно для тех, кто вовсю распекает князя Экмюльского, обвиняя его в диктаторстве, нежелании слушать кого бы то ни было, в высокомерии: «Отдайте ваши приказы всем этим войскам, дайте мне знать о всех ваших операциях и месте, где вы будете лично. Я направлюсь в другой пункт, чтобы позаботиться об исполнении приказов, которые вы отдали и способствовать их исполнению (выделено мной – С.З.). Вы можете видеть, монсеньор генерал, во всем этом - доказательство моего высокого доверия и никакой подлой мысли свалить на вас даже самую малую ответственность. Это мое командование, и я должен за него отвечать.
Одним из моих главных мотивов действовать подобным образом является справедливость. Вы все приготовили, все разведали, вы должны собрать плод вашей предусмотрительности. Таким образом, я повторяю вам это, я – лишь один из ваших генералов (выделено мной – С.З.)»30.
Стоит согласиться с мнением Вашэ, который пишет: «Разве не очевидно, что главнокомандующий, который пишет подобное письмо, властвует над любыми мелкими страстями, которые часто на войне оказывают столь большое и гибельное влияние на принятие решения, и имел в виду только благо службы. Кроме того, это письмо указывает не только на глубокую честность, но и на большой здравый смысл в командовании...»31
И несмотря на то, что Вандам, которому Даву предоставил инициативу в проведении операции, частенько игнорировал распоряжения и просьбы князя Экмюльского, последний забывает об этом и приписывает всю заслугу именно генералу Вандаму.

«Я должен просить вас, монсеньор, сказать Его величеству, что этот результат (возвращение Гамбурга под французское влияние - С.З.) всецело является следствием хорошим диспозиций генерала Вандама... – пишет Даву начальнику генерального штаба маршалу Бертье. - Я должен добавить, что с тех пор, как генерал Вандам находится под моим начальством, я не могу не высказывать похвалу его превосходным способностям. Император знает об амбициях генерала Вандама; он приобрел в нынешних обстоятельствах новые права на благосклонность Его величества. Он смог даже извлечь очень большую пользу от французских моряков; средства переправы (через Эльбу – С.З.), все было хорошо проведено»32.

Наполеон в своем ответе писал: «Мой кузен, засвидетельствуйте генералу Вандаму мое удовлетворение за взятие Гамбурга. Я направляю к вам офицера по поручениям, который является инженером; он подробно осмотрит Гамбург, острова, Гарбург, Люнебург, Любек... и отчитается мне обо всем том, что вы делаете и в каком русле продвигаются работы»33.
12 июня Даву пишет письмо Вандаму, чтобы информировать его о реакции императора относительно взятия Гамбурга: «Император поручил мне засвидетельствовать вам свое удовлетворение относительно взятия Гамбурга: это дословные слова письма Его величества, о которых я вам сообщаю»34.
Несмотря на столь хвалебные отзывы в адрес Вандама, Даву прекрасно понимает, что держать под своим началом такого своевольного командира – это подвергнуть опасностям и неудачам дальнейшие действия корпуса, поскольку гарантий того, что этот генерал в будущем будет беспрекословно исполнять поступившие к нему приказы – не было. А посему, князь Экмюльский, сразу же по окончании заключенного перемирия, просит императора, чтобы генералу Вандаму было предоставлено другое назначение, мотивируя свою просьбу тем, что приказы, отданные через Вандама затягивают и увеличивают объем работы начальника штаба корпуса, поэтому он не может допустить, чтобы от этого страдало общее дело. Впрочем, причина могла быть и в другом, поскольку в своем письме Наполеону князь Экмюльский пишет, что он не желает «вдаваться в подробности» относительно этого шага и согласовывать их с командирами корпусов.
«В итоге, - замечает по этому поводу Вашэ, - они оба радовались тому, что наступает конец эксперимента, который завершился столь хорошо только благодаря предосторожностям и уступкам Даву»35.
Генерал Тьебо, охарактеризовывая не только отношения между Вандамом и Даву, но и «отвратительный» характер последнего, приводит в своих мемуарах слова, сказанные Вандамом: «Генерал Вандам был болен и находился в Гамбурге, и я узнал, что, почувствовав себя лучше, он на следующий день собирался уезжать, а потому поспешил увидеться с ним. Он встретил меня, будучи еще в постеле. «Я узнал, что вы будете служить в этом корпусе и ожидал вас в Гамбурге, - сказал он мне, - и, прежде всего, я хочу выразить вам соболезнование в связи с несчастьем служить с маршалом Даву, человеком гнусным, от которого невозможно ускользнуть. Что касается меня, я уезжаю и воздаю хвалу Господу. Впрочем, если бы Император меня отсюда не вытянул, я выбрался бы все равно». И тут же он дал волю себе и привел мне двадцать наиболее гнусных фактов, один хуже другого...»36
Удивительно слышать такие заявления от человека, который отличался отсутствием многих добродетелей. Мало того, что Вандам был в числе самых грубых военачальников французской армии, часто был жесток в своих действиях, он еще был нечист на руку (правда, Тьебо эти факты не смущают, поскольку он ни единым словом не обмолвился об этом): Вандам воровал везде и самым бессовестным образом. Наполеон, несмотря на высокую оценку военных способностей генерала, считал его самым большим грабителем. По словам Фезенсака, Вандам обладал блестящей храбростью, неутомимой деятельностью, военным познанием, умом и большим честолюбием. «К сожалению, - добавляет он, - к этим качествам присоединялся необузданный и строптивый характер. Его даже упрекали в очень суровых делах в первых войнах революции. Я думаю, однако, что он был более гневливым, чем злым; я даже знал в нем привлекательные черты: он был хорошим мужем, добрым отцом, преданным душой. Его продвижение не соответствовало ни его талантам, ни его заслугам. Его необузданный характер вредил ему в глазах императора. Поистине, говорил тот, я не смог бы иметь двух Вандамов: они бились бы до тех пор, пока один не убил бы другого»37.
Вандам оставил о себе плохие воспоминания в Германии своей чрезмерной суровостью, грубостью и особенно грабежами. Лоссберг приводит в своем труде один эпизод, который характеризует строптивый и грубый норов Вандама. По его словам, генерал заканчивал смотр одного «батальона гвардейской пехоты и собирался перейти к другому батальону, когда вдруг заметил, перед правым флангом этого последнего, примерно в 20 шагах, одного очень хорошо одетого гражданского человека, который был привлечен сюда любопытством. Ни слова не говоря, он отдалился от своей свиты, подошел сзади к гражданскому, который не подозревал ничего и наслаждался звучанием музыки, и влепил ему чудовищные пинки с нескольких сторон. Тот повалился в десяти шагах оттуда на мостовую вверх ногами. Затем Вандам спокойно присоединился к своему штабу, который, кажется, ничего не заметил, и продолжил свой смотр, не сказав ни слова, причем выражение его лица ни на мгновение не изменилось»38.
Несмотря на сложные взаимоотношения между Даву и Вандамом, последний смог оценить то благородство, которое князь Экмюльский продемонстрировал, когда вышли проскрипции относительно военных, поддержавших Наполеона в марте-июле 1815 года после его бегства с острова Эльба. В своем письме Даву от 29 июля 1815 года генерал Вандам в числе прочего пишет: «Я очень благодарен Вашему превосходительству за те разъяснения, который Вы были добры мне дать по поводу королевского указа от 24-го (проскрипционные списки – С.З.). Поступки, совершенные Вами, достойны того прекрасного качества, которое Вы не перестаете показывать. Они только увеличивают признательность, которую армия сохранит к Вашему превосходительству»39.

Дюрок:

Единственный человек из окружения Наполеона, к кому Даву испытывал действительно глубокое уважение и преданность – был гофмаршал императорского двора Дюрок, герцог Фриульский. «Когда в 1802 году, - пишет Вашэ, - Даву был одним из четырех командиров Консульской гвардии, Дюрок исполнял должность губернатора дворца Тюильри, где жил Бонапарт. Именно тогда завязались их отношения. Даву обнаружил в Дюроке достойный характер, прямоту, сознательность - все те качества, которые он ценил прежде всего и которыми обладал сам»40.
До самой своей гибели в 1813 году Дюрок испытывал к Даву самые искренние и добрые чувства. Эти же чувства герцог Фриульский получал и от князя Экмюльского.
Гибель Дюрока 22 мая 1813 года, который также входил в немногочисленный круг друзей Даву, вызвала в душе маршала самые сильные горестные чувства. Достаточно прочитать его письма жене, чтобы убедиться в этом:

Гарбург, 29 мая 1813 года: «Моя дорогая Эме, изучая счастливые и решающие результаты сражения у Баутцена, я получил самое прискорбное известие, говорящее о смерти герцога Фриульского, который был убит ядром. За свою жизнь лишь две утраты произвели на меня очень сильное впечатление: генерала Дезэ и твоего брата (имеется в виду генерал Леклерк, погибший на острове Сан-Доминго в 1802 году, – С.З.). Смерть герцога Фриульского подействовала на меня таким же образом. Это – непоправимая потеря для императора. Я пытался строить иллюзии, прочитав по крайней мере десять
раз письмо, где меня информируют об этом несчастье, надеясь на то, что как обычно плохо разбираю написанное (маршал ссылается на свою близорукость – С.З.). Я не могу тебе сегодня сказать ничего другого: я тебя оставляю по этой причине»
41.

Гамбург, 5 июня 1813 года: «Я получил, мой друг, твое письмо от 30 мая. Когда ты напишешь герцогине Фриульской, скажи ей о глубоких сожалениях, которые я разделяю со всеми верными слугами императора и добрыми французами.
Это непоправимая утрата для императора. Я прочитал реляцию о его последних минутах; этот рассказ возобновил мою боль, он заставил меня плакать, как ребенка. Ты знаешь, что твой Луи не расточает свое уважение, он нес большое добро великому маршалу, который имел прекрасный характер и, главным образом, поэтому, эта потеря – непоправимая. Император сможет найти кого-то, такого же внимательного.... однако он не найдет такого же, как он, лишенного мелких страстей»
42.

Гамбург, 6 июня 1813 года: «Я прочитал этим утром «Монитер», в котором дается отчет о последних минутах герцога Фриульского. Какая потеря, мой друг, для императора, у которого он пользовался полным доверием! Он оправдывал это доверие своим поведением с того самого момента как оказался около императора. Он имел такт, невероятную уверенность в себе и хладнокровие. Я очень глубоко сожалею об этом... Между тем, я должен признать, что... никогда герцог Фриульский не занимался по отношению ко мне мелкими страстями, которыми подвержены многие люди; он всегда ценил мою самоотверженность и в этой связи он сохранил ко мне во всех обстоятельствах свое уважение и дружбу. Прости меня, мой друг, за то, что я веду беседу только на эту тему, но я наполнен только этим...»43

Именно Дюроку, можно сказать, своему доверенному лицу Даву пишет письмо, в котором говорит о неподобающем поведении неаполитанского короля Мюрата и маршала Бертье, надеясь, что гофмаршал сумеет донести до императора все, что произошло в армии со времени его отъезда из Сморгони:

«Все, что произошло с момента отъезда Императора из Сморгони – это ли не результат наибольшей глупости или, что более значительно, - недоброжелательности? Это знает лишь Бог. Что бы там ни было, но все эти результаты очень вредны для дела Императора. Вице-король пытается исправить зло насколько это возможно, он восстанавливает порядок и внушает доверие. Большое количество французов было бы сохранено, если бы Император, покидая Сморгонь, поручил командование именно ему. Когда наш повелитель сообщил мне, что он оставит командование королю, я пожелал высказать ему свои соображения на сей счет, однако страх, что он неправильно интерпретирует их или что Его величество посчитает их результатом мелких страстей, от которых я всегда был свободен, мне помешало это сделать. Я должен был тем более опасаться, поскольку в последнее время на меня обрушилось много клеветы, которую я презираю, потому что моя самоотверженность, моя верность императору и моя совесть возвысят меня над завистливыми интригами и мелкими страстями.
Вы, без сомнения, были очень удивлены отъездом короля из армии. Я считаю своим долгом ознакомить вас со сценой, которая имела место в Гумбиннене 17 декабря между мной и им, когда я собирался получить от него последние приказы перед моим отправлением в Торн.
Я нашел короля с князем Невшательским, выходящим из-за стола. Без причин и без какой-либо преамбулы, Его величество сказал мне, что никто в Европе не верит речам и договорам нашего сюзерена, что ему следовало заключить мир с англичанами: эта мысль была сказана так, что можно было поверить, будто он сожалел о том, что не последовал ей. Он процитировал с похвалой князя Понте-Корво и высказал довольно скверные размышления о поведении императора по отношению к королю Голландии. Видя, что князь Невшательский хранит молчание, я заметил королю... что он стал королем только по милости императора и благодаря пролитой французской крови, что он, кроме того, является французским принцем и что его долг предписывает ему не идти на мировую с врагами императора без его согласия. Король высказал много отвратительных слов во время своего ответа, которые я опускаю, поскольку они сугубо личные. Он по-прежнему упорствовал в своих мнениях, добавляя, что он был бы королем Неаполя так же как император Австрии и делал бы то, что хотел. Насколько я помню, герцог Эльхингенский присутствовал (при этом разговоре) и поддержал то, что я сказал, что король, будучи французским принцем, должен действовать согласно пожеланиям императора. Я вхожу в эти подробности, потому что мне кажется полезным... чтобы император был информирован о мыслях, которые иногда приходят в его (Мюрата – С.З.) фантазиях»
44.

Ней:

Отношения с Неем, герцогом Эльхингенским, нельзя назвать теплыми. Вообще, буйный характер Нея способствовал тому, что его взаимоотношения с другими маршалами чаще всего складывались по двум направлениям: неприязненные и прохладные. Если, например, к Массена герцог Эльхингенский относился с нескрываемым презрением, то к Даву – с прохладцей. Несмотря на то, что Ней никогда не находился в подчинении у Даву, тем не менее, характеристика, данная герцогу Эльхингенскому женой генерала Жюно вполне объясняет прохладное отношение Нея к князю Экмюльскому. «Маршал Ней, - писала герцогиня д'Абрантес, - вообще не любил тех, кто делался его начальником; даже солдаты знали это и говорили... с ним плохо спать: он все одеяло стягивает на себя»45.
Несмотря на ухудшение отношений между Неем и Даву после Смоленска, когда из-за ошибок Наполеона арьергард герцога Эльхингенского оказался в критическом положении, князь Экмюльский продолжал высоко отзываться о воинских качествах Нея, испытывая к нему большое уважение и рассматривая его, как «человека с головой»46. Об этом можно судить по его письмам, по его выступлениям в защиту Нея во время военного трибунала и процесса в палате пэров в ноябре-декабре 1815 года; не раз князь Экмюльский вставал на защиту Нея, когда Наполеон высказывал резко негативное отношение к герцогу Эльхингенскому. Так в письме жене от 22 февраля 1813 года Даву пишет: «Я испытал большое удовлетворение, узнав, что император только что вознаградил энергию и военные таланты герцога Эльхингенского. Если я не ему говорю свои комплименты, то только потому, что между нами не столь дружеские отношения. Я глубоко сожалею, что этот маршал, который имеет действительные заслуги, прислушался и отдался с чувством к суждениям, касающихся меня, над которыми он должен быть намного выше»47.

Даву имел не только уважительные, но и сердечные отношения с Ланном и Сультом, и это притом, что все трое обладали очень непростым характером и не всегда ладили с другими людьми. Такие же сердечные отношения у князя Экмюльского были с Бессьером, о котором он не раз говорил, что это «хороший кавалерийский генерал».

 

 

Примечания

1. Correspondance du marechal Davout... T. 1. P. XXXVII.
2. Дживелегов А.К. Армия Великой Французской революции и ее вожди. М., 1923. С. 129-130.
3. Marquise de Blocqueville. Correspondance de Davout. Т. I. Р. 323.
4. Thiers A. Histoire de la Revolution. T. III. P. 493.
5. Vachee. Op. cit. V. I. Р. 409.
6. Bertrand. Campagnes d'Egypte et de Syrie. T. I. P. 376, 379, 398.
7. Vachee. Op. cit. V. I. Р. 413.
8. Ibidem.
9. 1-я дивизия Морана, 2-я – Фриана, 3-я – Гюдена.
10. Даву имеет в виду генералов Дессе и Компана, командовавшие 4-й и 5-й дивизией соответственно.
11. Vachee. Op. cit. V. IV. Р. 37.
12. Ibid. V. IV. Р. 38.
13. Montegut E. Le marechal Davout, son caractere, son genie. P. 99.
14. Gallaher J. G. Op. cit. P. 213.
15. Dedem. Op. cit. Р. 234.
16. Луи Фриан женился на Луизе-Франсуазе-Шарлотте Леклерк, сестре Луизы-Эме Леклерк – супруги маршала Даву. Таким образом он приходился зятем Луи Николя.
17. Vachee. Op. cit. V. IV. Р. 38.
18. Marquise de Blocqueville. Correspondance de Davout. Т. III. Р. 112.
19. Ibid. Р. 114.
20. Blaze E. Recollections of an officer of Napoleon’s army. N.Y., 1911.
21. Dedem. Op. cit. P. 196-198.
22. Thiebault. Op. cit. T. V. P. 89.
23. Ibidem.
24. Gallaher J. G. The Iron marshal...
25. Vaсhee. Op. cit. V. IV. Р. 40.
26. Ibid. V. IV. Р. 40.
27. Correspondance du marechal Davout... T. IV. P. 73.
28. Ibid. T. IV. P. 89-90.
29. Ibid. T. IV. P. 113.
30. Ibid. P. 116.
31. Vaсhee. Op. cit. V. IV. Р. 43.
32. Correspondance du marechal Davout... T. IV. P. 134-135.
33. Ibid. T. IV. P. 155.
34. Ibidem.
35. Vaсhee. Op. cit. V. IV. Р. 44.
36. Thiebault. Op. cit. T. 5. P. 51.
37. Pigeard A. Les etoiles de Napoleon. P., 1996. P. 588-589.
38. Lossberg F. Briefe in die Heimath. Cassel, 1844. S. 21; Pigeard. Op. cit. P. 589.
39. Chenier L. J. G. Op. cit. P. 719.
40. Vaсhee. Op. cit. V. 5. Р. 173.
41. Montegut E. Le marechal Davout, son caractere, son genie... P. 100.
42. Ibid. P. 100-101.
43. Ibid. P. 101.
44. Correspondance du marechal Davout... T. III. P. 484.
45. Абрантес Л. д'. Указ. Соч. Т. 13. С. 322.
46. В письме князю Понятовскому из Торна от 14 января 1813 года Даву писал, что войсками, которые располагаются у Мариенбурга и которые состоят частично из новобранцев, «командуют два человека с головой – герцог Эльхингенский и герцог Тарентский (маршал Макдональд – С.З.)». // Correspondance du marechal Davout... T. III. P. 461.
47. Vaсhee. Op. cit. V. 5. Р. 173.

 


По всем вопросам обращаться по адресу: [е-mаil] , Сергей Захаров.

 


Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru