|
1836 год.
III.
Вторая тревога на кордонной линии. Поход в Ставрополь для содержания караулов. Выступление из Ставрополя на сборный пункт отряда, предназначенного в экспедицию за Кубанью. Слухи о прибытии в горы с порохом и свинцом англичанина Лонгворта. Прибытие в отряд генерала Вельяминова. Подъем отряда на хребет гор Нако. Слухи в отряде о появлении в обществах шапсугов и натухайцев англичанина по фамилии Белль. Прибытие отряда к Судужукской бухте. Приготовление к возведению нового укрепления. Посещение начальника отряда контр-адмиралом Патаниоти. Посещение отряда графом Воронцовым и графом Виттом. Заложение форта «Александрия». Движение отряда в крепости Анапе. Ночные походы. Жаркое дело в Баканском ущелье. Употребление горцами в бою стрел. Движение к Суджунской бухте от Анапы. Действия отряда на анапской равнине. Рекогносцировка под личным начальством генерала Вельяминова. Биваки на берегу моря. Возвращение на зимние квартиры.
После нового года – именно 2-го января – вновь была на нашей кордонной линии тревога, и хотя наш батальон вышел в ружье, но, не получая с казачьих постов никакого известия, в поле не выступал; впоследствии мы узнали, что в это день было нападение абадзехов на редутский меновой двор, но горцы и при этом не имели успеха.
В начале февраля батальону предписано было выступить в [35] г. Ставрополь для содержания караулов. Батальонный командир предложил мне на его лошадях, в его бричке, отправиться вперед и ждать прибытия батальона в штаб-квартире нашего полка, в селении ивановском, а под своз его и моих вещей капитан дал ротный полуфурок с заручной амуницией, при унтер-офицере и 2-х рядовых. Февраля 8-го, рано утром, я отправился в путь; было не более двух градусов мороза. На Копыле нам приходилось переправиться через рукав Кубани, называемый Черная Протока; через эту реку по льду пешие и даже верховые, ведя лошадей в поводу, переправлялись безопасно, но для переправы экипажей и вообще тяжестей устроен был паром, для которого на месте переправы сделана была от берега до берега прорубь. Мы пошли по льду; бричка на пароме переправилась благополучно. Но когда паром с полуфурком причалил к берегу, где подъем на дорогу был довольно крут, тройка лошадей замялась, оледеневшие причальные канаты отвязались от причальных столбов, паром отошел, задние колеса соскочили в воду, фургон потянуло ко дну, а лошади с передком держались на поверхности воды. Тут перерубили гужи и постромки; затем лошади скоро выскочили на берег, так как прибрежная глубина была небольшая.
Это приключение задержало нас на переправе часа три или четыре, но, благодаря усердию постовых казаков, мы ничего из вещей не потеряли,– все это было вынуто из воды и обсушено. Поздно вечером, в этот же день, мы прибыли в штаб-квартиру полка, в селение ивановское, откуда через два дня вместе с батальоном продолжали поход до г. Ставрополя. Нашей роте назначено квартирование в станице Михайловской, верстах в 20-ти от города. Но так как я, по воле ближайшего начальства, подобно другим моего разряда рядовым, освобожден был от гарнизонной службы, то, испросив дозволение у своего ротного командира, отправился в Ставрополь и жил у плац-майора Суходольского, в соседстве с которым квартировал Леонтий Яковлевич [36] Люлье. Эти добрые люди доставили мне возможность получать касающиеся исторических описаний Кавказа книги не только от некоторых кавказских старожилов, но и из библиотеки Алексея Александровича Вельяминова. Пользуясь этой возможностью, я сделал выписки из всего прочитанного мною о местностях, предназначенных для театра действий наших отрядов за Кубанью, с целью пополнить комментариями мои походные записки,– и вот что я начитал о Черномории и вообще о казаках: Юлий Клапорт (стр. 55) доказывает, что название «казак» сделалось известным при императоре Константине Порфирородном, в начале 948 года. Тогда указывали на страну за Кубанью, называемую «Казакия», le pays de Kazakhia dans les contrées situées au-delâ du Koubau. Да и теперь осетины и мингрельцы называют черкесов «казах» или «кесех». Некоторые же писатели утверждают, что слово казак на татарско-турецком языке означает – разбойник. Собственно же черноморские казаки произошли от запорожских, о которых известно, что по взятии поляками под свое владычество червонной Руси, многие русские оставили свое отечество и искали убежища в низовьях Днепра, где, смешавшись с татарами и черкесами, основали особое заселение, которое во времена татар, особенно после разорения Киева в 1415 году, значительно увеличилось и распространилось от Буга до Днестра, присвоив себе название казаков. Те, которые поселились ниже днепровских порогов, приняли название запорожцев. Они-то и есть черноморские казаки.
Вскоре после праздника Пасхи, наш батальон выступил из Ставрополя на сборный пункт войск для экспедиции и прибыл в лагерь при Ольгинском укреплении 28-го апреля; все батальоны нашего полка, кроме 5-го, квартировавшего в Устьлабе и не участвовавшего в больших экспедициях (Роты этого батальона весьма часто участвовали в набегах начальника правого фланга кавказской линии генерал-майора Засса на закубанские аулы; причем он нередко пехоту налегке, в одной боевой амуниции, сажал на казачьих лошадей, сзади их седел, и этим способом неожиданно окружал аулы, отстоящие от кордонной линии на 50 и 60 верст. Такие набеги генерала Засса частью отвлекали горцев от преследования большого действующего отряда за Кубанью. Авт.), были [37] уже в сборе. Войска, назначенные для этого похода, были те же. которые участвовали в экспедиции прошлого 2835 года; лагерь разбит был на том же месте и в том же порядке. Командующий войсками генерал Вельяминов к месту сбора войск еще не приезжал, и отрядом командовал генерал Малиновский. Он с 9-го мая открыл почти ежедневные движения малыми отрядами от Ольгинского тет-де-пона к Абину для исправления плотин через аушедские и лагофишские болота и для препровождения транспортов с разными запасами и с предметами военных снабжений вообще. В это время больших перестрелок не было; только 1-го, 2-го и 3-го июня горцы усиленно обстреливали наши работы и даже в эти три дня, при движении колонны, сейчас по переходе плотины, устроенной чрез Кунипс, наседали на арьергард и по примеру прошлого года стреляли по отряду из фальконета с кургана, находящегося в левой стороне от дороги. В это самое время разнесся по лагерю слух, что будто бы какой-то англичанин Лонгворт из сочувствия к горцам, безвозмездно, с единственной целью иметь удовольствие вредить русским, прислал им через турецких контрабандистов большое количество пороху и свинца,– что становилось вероятным, судя по случайно мною слышанному ответу одного натухайского старшины генералу Малиновскому. Это было так: приехали к заведующему отрядом генералу Малиновскому пять человек горцев; зачем приезжали, о чем говорили с генералом – не знаю; но когда генерал вышел с ними из своей палатки, то один из [38] них, почти дряхлый старик. что-то горячо объяснял. указывая на большое дерево, находившееся вблизи палатки, и все окружавшие генерала, выслушав это объяснение через переводчика, засмеялись; а старик, приложив правую руку к груди своей, кивнул головою, вскочил на лошадь и поехал большою рысью. За ним последовали его товарищи; за нашу цепь проводил их казачий офицер. После мне рассказали слышавшие переводчика, что когда генерал, при заключении переговоров, сказал горцам: «Вы хорошо знаете, что турецкий султан, ваш падишах, после войны по адрианопольскому договору отдал – просто подарил – всех вас и весь берег Черного моря, от устья Кубани до пристани св. Николая и все земли до границ Грузии, Имеретии и Гурии, нашему Государю Императору на вечные времена»,– то старик, указывая на птицу, сидевшую в это время на дереве, ответил: «Ты хороший генерал; за твое доброе слово я дарю тебе эту птицу на вечные времена; возьми ее».
Июня 8-го, вечером, прибыл в отряд командующий войсками генерал Вельяминов. Начали готовиться к дальнейшим действиям по направлению от Абина и укрепления Николаевского к берегам Черного моря. 10-го числа, в 3 часа после полуночи, ударили вместо «зари» – «генерал-марш»; через час времени – «по возам» (Этот барабанный бой выдуман, собственно, для кавказских походов и служит сигналом для запряжки лошадей в повозки и приготовления вьюков к движению. Авт.). Отряд тронулся в том же порядке, как и прошлого года, по направлению к Абину, и только в 11 часов расположился биваками на Кунипсе, где и имел ночлег. На 11-е число, тоже в 3 часа ночи, отряд снялся с бивака и в полдень прибыл к Абину почти без выстрела. Здесь, в Абине, 12-го числа, сделана была дневка, и только начальник отряда сам с кавалерией делал рекогносцировку по дороге к укреплению Николаевскому. [39] 13-го числа, часа в 4 утра, отряд выступил из Абина к укреплению Николаевскому, оставив на месте для поправки укрепления Абинского два батальона нашего тенгинского полка и два кабардинского, под командою полковника Пирятинского. В 10-ть часов утра, на половине дороги к Николаевскому, отряд остановился, и генерал Вельяминов ездил с конным конвоем на высоты окрестных гор осматривать местность по предстоящему пути и возвратился поздно вечером. В этот день, при небольших перестрелках, в цепи убито было рядовых два и два ранено. На 14-е число на этом же месте назначена дневка, во время которой полковник генерального штаба Горский делал съемку местности по всему ущелью до укрепления Николаевского. 15-го числа, в 4 часа утра, весь отряд выступил и взял направление по дороге к сказанному укреплению, куда и прибыл в полдень. Тут стал лагерем. 16-го числа отряд полковника Пирятинского присоединиться к главному отряду; с этим отрядом приведены были: взятый на дороге один шапсуг и пять добровольно явившихся к отряду солдат из казанских татар, по словам их, из плена; но, как многие уверяли, просто из бегов. В этот же день, во время производства полковником Горским съемки местности, была сильная перестрелка – впрочем, почти без потери: в навагинском полку убит только один рядовой и в нашем полку трое рядовых ранено. 17-го назначено было выступление отряда далее к морю, и утром ударили уже «генерал-марш»; но проливной дождь с сильным порывистым ветром помешал движению отряда, и потому ударили «отбой». На другой день, то есть 18-го числа, в 5-ть часов утра, отряд двинулся по назначению. Дорога была до такой степени неудобная, что к вечеру отряд с величайшим трудом мог едва-едва отойти пять верст и должен был остановиться в лесистом глубоком ущелье, при маленькой речке, на ночлег. Перестрелка целый день и ночь не умолкала, но потери с нашей [40] стороны не было. На другой день, 19-го числа, прошли также не более 5-ти или 6-ти верст; 20-го начали подниматься на последние к морю высоты, которые называли хребтом Нако. В этот день мы встречали на пути аулы, доказывающие значительное заселение; все эти аулы были нами сожжены; я их насчитал восемь; жителей в них мы не находили и потому сопротивления со стороны неприятеля не встречали. Казалось, горцы, видя решительность наших действий, упали духом и скрылись в глубине гор с семействами и имуществом или, может быть, замышляли предпринять против нас что-нибудь более решительное, так как в это самое время в отряде прошел слух, что будто бы в обществах шапсугов и натухайцев появился англичанин, по фамилии Белль, подосланный английским правительством внушать горцам не поддаваться русским и не принимать от них никаких условий сделаться мирными, а главное – отнюдь не допускать занятия северо-восточного берега Черного моря. Другие же говорил, что английское правительство и не помышляет препятствовать нам усмирять горцев, а что Белль – просто богатый авантюрист, отправившийся к кавказским берегам – побывать в горах, провезти туда контрабанду: соль, порох, свинец, кремни и другие предметы черкесской необходимости. Но ему не посчастливилось: судно его было взято нашими крейсерами, а сам он, завидев их, бежал на шлюпке и высадился в ущелье Дерсюе, и как при себе ничего не имеет, то и не может иметь на горцев никакого влияния. Впрочем, при поднятии отряда на хребет Нако, сопротивление горцев видимо возрастало: перестрелка усиливалась, и пока мы достигли вершины Нако, почти голой, где изредка только встречаются небольшие группы кипарисных деревьев,– они три раза бросались на левую цепь в шашки. К вечеру весь отряд был уже на хребте Нако и 21-го числа расположился биваками не более как в одной версте от Суджукской бухты; но, чтобы дать отдых отряду, [41] приказано было разбить лагерь и сделать здесь дневку. 23-го числа, в полдень, лагерь был снят; отряд, спустившись версты на четыре к морю, расположился около того места, где предполагалось возвести укрепление. Утром 24-го небольшой отряд, под начальством полковника Пирятинского, отправился с транспортом в крепость Геленджик за провиантом. Между тем, приступлено было к очистке от кустарников местности, предназначенной для укрепления и разработки дороги от лагеря к бухте, отстоявшей от отряда не более как на одну версту; но работа эта была трудная, так как. начиная с 23-го числа, постоянно шел дождь. Несмотря, однако, на такую погоду, необходимость заставляла делать еще ежедневные фуражировки. что, конечно, не могла не повлиять на здоровье нижних чинов, и хотя много было больных, но смертности не было. Казалось, что болезни эти были ничто иное, как изнеможение, требующее только отдыха, но не влияние климата, как предполагали некоторые полковые врачи.
Июня 25-го, в отряде разбили шатер полковой церкви кабардинского полка. Начальнику отряда, несмотря на неблагоприятную погоду, хотелось в этот день отслужить благодарственный Господу Богу молебен о благополучном прибытии отряда к цели его назначение – к берегам Черного моря, и при этом, во время возглашения многолетия Его Величеству, произведен сто один выстрел из орудий. 26-го числа, с утра, хотя погода и прояснилась, но тучи и густой туман на горах не предвещали ясных дней. В этот день, в 8-мь часов утра, прибыло в бухту военное судно с контр-адмиралом Патаниоти, которое салютовали отряду тремя пушечными выстрелами. Патаниоти вышел на берег, с час времени пробыл у генерала Вельяминова и отправился обратно. Отряд же Пирятинского возвратился из Геленджика с транспортом провианта, а наш батальон с другим – навагинского полка – ходившие на фуражировку под [42] начальством полковника Ольшевского, сожгли аул верстах в шести от лагеря, дворов до 40. Жители, как видно, оставили свое жилье, как только услышали наше приближение, потому что в некоторых каминах не угас еще огонь; скот был весь угнан, но птицы, особенно кур, разбежавшихся по кустам, было очень много. В полдень какое-то военное судно под адмиральским флагом в бухте стало на мель. Разгрузка этого судна началась тогда же и продолжалась до глубокой ночи, но успеха не предвиделось. Генерал Вельяминов сам ездил в бухту, но и его распоряжения ничего не помогли.
28-го числа, также дождь не переставал; но, несмотря на это, рубка леса очистка местности продолжались.
29-го числа кабардинского егерского полка капитан Евдокимов с небольшим отрядом был отправлен в Геленджик; на дороге имел дело с шапсугами, отбил у них рогатого скота более 50-ти штук, и в этом деле с нашей стороны убит 1 рядовой, ранены: офицер 1 и рядовой 1. К вечеру в этот день отправлены из отряда, под начальством полковника Горского, в Ольгинское укрепление часть перевозочного обоза и все офицерские лошади. 30-го числа отряд Евдокимова возвратился из Геленджика и продолжалось заготовление местных материалов на горах для укрепления.
1-го июля, день рождения Государыни Императрицы Александры Федоровны, был празднован на флоте, стоявшем в бухте, и в отряде: у литургии был начальник отряда и все генералы, штаб и обер-офицеры, бывшие налицо в отряде. При возглашении многолетия Их Величествам с флота и в отряде производилась пальба из орудий; после молебна общество офицеров было приглашено к столу начальника отряда; отбитый у шапсугов рогатый скот весь был отдан в роты на порции нижним чинам. В этот день при сильном ветре дождь принимался идти несколько раз. [43]
Со 2-го числа по 7-е включительно ничего замечательного в отряде не случилось; занимались заготовлением леса, выгрузкою с судов подвозимого из Тамани провианта и других предметов военного снабжения. Ежедневные фуражировки не обходились без потери; так 7-го числа возвратившийся с фуражировки отряд привез трех раненных рядовых и одного убитого. 5-го числа приезжали к начальнику отряда два шапсуга и просили пощадить жителей, и не истреблять их жилищ, обещая жить мирно, но им было в этом отказано. 8-го, 9-го и 10-го продолжалась рубка леса и расчистка дороги на горе и около моря. 10-го же прибыл отряд с Ольгинского тет-де-пона и потерял во время этого пути: убитыми 1-го офицера и более 10-ти рядовых, а ранеными до 20-ти человек. Возвратившиеся офицеры рассказывали, что в конных партиях горцев они видели человека в европейском гражданском платье и при нем горского всадника с красным значком на длинном древке и полагают, что это был именно англичанин Белль. До 14-го числа все шло тем же порядком: работы, набеги на аулы и фуражировки. 14-го же числа, в 7-мт часов утра, прибыл в бухту пароход и дано знать в отряд, что в то же день прибудут граф Воронцов и граф Витт. В 6-ть часов вечера, действительно, выстрелы из орудий в отряде и с флота возвестили о прибытии этих вельмож. Они вышли на берег и были встречены генералом Вельяминовым со штабом. Граф Воронцов (Граф Михаил Семенович Воронцов, новороссийский и бессарабский генерал-губернатор, путешествовал, как говорят, по Высочайшему повелению. Авт.) был вместе со своею супругою, окруженной несколькими дамами. Они посетили лагерь отряда, осмотрели расположение укрепления, пили чай и закусывали у начальника отряда, а в девять часов отправились на корвет «Ифигения», на котором прибыли [44] к кавказским берегам; этот корвет сопровождал пароход «Петр Великий», давший знать начальнику отряда о намерении сиятельных особ взглянуть на действующий отряд.
15-го числа, рано утром, корвет «Ифигения» в сопровождении сказанного парохода отправился в дальнейший путь к Геленджику, а оттуда, как говорили, направится в Трапезунд.
16-го числа продолжались приготовительные работы для закладки форта, а 17-го, при церковном параде и молебствии, произведена и самая закладка этого укрепления. В 9-ть часов утра назначенные в парад войска, а именно: два батальона навагинского, один батальон кабардинского полков и рота кавказского саперного батальона, прибыли к месту закладки укрепления. Войска построились в каре с открытым в южную сторону фасом. Перед фасом, к востоку, внутри каре находился прилично убранный цветами и зеленью стол, на который поставлена была икона Пречистой Девы Богоматери. Эта икона огромной величины, в серебряной чеканной ризе, пожертвованная также графом Апраксиным за полвека до настоящего времени. По сторонам иконы водружены были две походные хоругви, на столе святой Крест, Евангелие и чаша с водою. В 10-ть часов прибыл к параду начальник отряда, генерал-лейтенант Алексей Александрович Вельяминов, в сопровождении контр-адмирала Патаниоти, своего штаба и почти всех офицеров гвардии, прикомандированных к отряду на время экспедиции. По отдании, по воинскому уставу, чести начальнику пробито было «на молитву», после которой полковой священник тенгинского пехотного полка, отец Григорий Романовский, сказал кавказским воинам весьма дельную и приличную речь, согретую чувством истинного патриотизма и преданности Царю и отечеству. 20-го числа назначен был, под начальством генерал-майора Штейбе, отряд из 4-х батальонов – 2-х навагинского и 2-х тенгинского полков с артиллерией – для [45] следования к Абинскому укреплению. Войска эти обязаны были, сделав необходимые исправления в укреплении, заняться разработкой дороги от Абина к укреплению Николаевскому. Занятия этого отряда окончились только 3-го августа. Во все это время ничего особенно замечательного в отряде не случилось, но кроме работ и обыкновенных фуражировок мимоходом жгли аулы. В это время наш батальон был отдельно и расположился лагерем при северной подошве горы Нако для заготовления и доставления строительных материалов к возводимому укреплению Александрийскому на реке Дооби. Здесь мы простояли по 13-е сентября, и я, любуясь великолепным разнообразием хребта Нако, написал:
Утро в горах.
Авроры розовый покров,
Узорно вышитый огнистыми струями,
Раскинулся красиво над горами;
И розовая цепь восточных облаков
То вьется кольцами, то кольца развивает
И тихо в высь, на небосклон,
Горящий мира медальон
Великолепно подымает.
Роса – природе дар небес,
Как пыль разбитого алмаза,
Усыпала поля, ущелья, лес,
Вершины дикие Кавказа.
Проснулся стан, но все молчит,–
Как бы задумчивость бродила меж шатрами;
Живой рассказ героев не кипит,
Не собираются в кружок перед огнями;
С пленительной какой-то тишиной [46]
Слилась гармония природы;
Лишь божьих птичек хороводы
Поют Творцу хвалебный гимн святой;
Аккомпанирует их пенью ясный, чистый,
Журча по камешкам, ручей;
Лес не шелохнется ветвистый,
Не слышен вой зверей;
И буйный ветер – песельник сердитый,
Как будто бурею к скале прибитый,
Чуть дышит, притаясь в ущельях гор;–
Он, мнится, слушает пернатых певчих хор.
О человек! когда б душою
И совестью был светел ты,
Как эти чистые, в час утра, над землею,
Святые неба высоты!
О люди! если б вы с высокими мечтами
И с изувеченным ученостью умом,
И с недозрелыми премудрости плодами,
И славою увенчанным челом,
Когда бы гордости и личности не знали,
Не подносили б яд вы ближнего к устам
И добродетелью сияли,
Как солнце красное сияет нам,–
Тогда б душой друг друга вы любили,
Не мрачный на дела свои бросали взор;
В душе б покойны, тихи были,
Как утро летнее среди кавказских гор.
13-го сентября наш батальон присоединился к отряду на Абине, откуда, с бывшими там батальонами, двинулся к Ольгинскому [47] тет-де-пону для препровождения из укрепления больных и раненых и для конвоирования, при обратном движении, обоза с предметами военных снабжений, для укреплений вообще. 18-го числа наш отряд, возвратясь с Ольгинского тет-де-пона к укреплению Абинскому, соединился с главным отрядом, который 24 числа, под начальством генерал-лейтенанта Вельяминова, направился к крепости Анапе; при чем до 27-го числа делал небольшие передвижения, останавливаясь на позициях и истребляя аулы, производя набеги в стороны колоннами в один и в два батальона. При этих походах перестрелки были незначительные и потеря с нашей стороны самая ничтожная, так как внезапные наши нашествия на аулы по большей части производились в ночное время, при глубокой тишине, когда воспрещалось даже кресать огонь и курить трубки, что заставляло горцев более заниматься спасением своих семейств и пожитков, чем отражением наших нападений – о чем вряд ли они и помышляли. В эти ночные походы нижние чины не только дремали, но, положительно скажу, иные на походе просто спали, чему я сам был очевидец и даже сам убедился в силе сна при таком положении человека. Нередко случалось, что лошадь задремавшего офицера натыкалась на штык полусонного солдата. Здесь кстати заметить, что во время кавказских походов вообще дозволено было всем обер-офицерам иметь верховых лошадей. Наконец, 27-го числа мы вступили в густо заселенное Баканское ущелье, в котором до сего времени не показывались русские; по ущелью текла речка Адукон. Тут только сопротивление дошло до отчаянных нападений: неприятель часто бросался в шашки не только на цепь и на резервы, но и на роты, к которым обыкновенно отступали стрелки. Сколько в этот день убыло из строя во всем отряде – не знаю. Но в нашей роте убиты: унтер-офицер 1, рядовых 3; ранено: рядовых 5, в том числе находившийся при мне рядовой Моленд, о котором я уже упоминал. Пуля, попавшая в [48] трубку моего штыка, когда я заряжал ружье, отразилась, ударила его в правую руку выше локтя и осталась в ране. Я тут же сам перевязал его рану и предложил ему отправиться в колонну, но он не оставил меня до ночлега. В колонне вырезали ему пулю, и дней через десять он вновь ходил в стрелках со мною в одной паре. На ночлеге в этот день под влиянием сильных ощущений я почти не спал целую ночь и кончил начатое мною в дождливое время стихотворение.
Костер.
Гроза утихла, лишь шумят
С высоких гор потоки дождевые,
И быстро тучи громовые
По небу темному летят.
Ночные тени покрывают
Долины, горы, черный лес;
Огни звездящие небес
Меж туч едва мерцают.
В ущельях лег густой туман;
Все мрачно, тихо меж горами;
Враги умолкли. Русский стан
Развел огни перед шатрами…
Счастливцы юноши, в кругу младых Цирцей,
Герои зал великолепных,
Не вам понять бивак военных,
Всю прелесть лагерных огней!
Вас не пленит, любимцы рока,
Войной окруженный Кавказ;
Сердца железные у вас
Изъела ржавчина порока. [49]
Так не для вас пою,– на лире же моей,
Кавказской пылею покрытой,
В боях расколотой, разбитой,
Я песню пробренчу для воинов-друзей:
Гори костер, дымись, отрадный,
Башлык и бурку осуши;
Ты – утешенье жизни ратной,
Ты – радость сердца, друг души!
Гори, как наша жизнь сгорает;
Светлей, светлей, мой огонек!
Твой милый пламень собирает
Кавказских воинов в кружок.
Как милых сердцу, так любимца
Темя встречаем средь шатров:
Ты так же греешь несчастливца,
Как Руси счастливых сынов.
Из туч ли бурей низверженный
Омочит дождь нас среди гор,–
Ты нас осушишь, друг военный
И оживишь наш разговор.
Иль после трудного похода
Захочем освежить язык,–
Ты вмиг на пунш согреешь воду,
Поджаришь к ужину шашлык.
Тебе, костер, я посвящаю
Мои и думы, и мечты;
В твоем огне я созерцаю
Военной жизни суеты.
То горделиво ты пылаешь,
Как славы жаждущий герой; [50]
То блеск теряя, угасаешь,
Как в ранах воин молодой.
То ты алмазами сверкая,
Лампадой счастия горя,
Со треском искры рассыпая,
Блестишь наградами Царя;
То дымом черным окруженный,
Едва-едва костер горит,
Как сын отчизны, осужденный
Судьбой, в дыму, без блеска жить.
Сентября 28-го, с рассветом, в цепях началась перестрелка, и отряд не ранее шести часов мог только устроиться к походу и двинуться вперед. На пути в этот день истреблены аулы: Соут, Хойст, Хочелк. Этот день стоил нам дорого; особенно значительная потеря была в имеретинской и мингрельской дружинах. В одном нашем батальоне в числе раненых был один из разжалованных, а именно – бывший князь Сангушко; а в правой нашей цепи убит наповал лейб-гвардии Преображенского полка подпоручик Александр Павлович Батюшков, тело которого, по сделанному распоряжению, приказано довезти до кр. Анапы, где и похоронить с надлежащей почестью. Весь этот день ружейная перестрелка, мешаясь с редкими выстрелами артиллерии, решительно не умолкала.
29-го числа мы уже приближались к анапской равнине и в этот день уничтожили большой аул Лезерок, а 30-го числа такой же аул Тайлис. Этот последний можно было уже считать на равнине, так как самое ущелье осталось за нами верстах в двух.
1-го октября мы действовали уже на равнине, и говорили [51] в отряде, что здесь мы будем иметь дело с одними только натухайцами, так как шапсуги отказались помогать этому племени, будучи сами заняты приведением в порядок своих жилищ к предстоящей зиме.
2-го числа мы имели сильную перестрелку при истреблении аула Зенениок, и здесь я в первый раз увидел употребление горцами в бою стрел. Первоначально мы в цепи изумлены были непонятным, каким-то резким, шипением, моментально поражавшим наш слух; но, когда несколько стрел воткнулись вблизи наших стрелков в землю и даже двум стрелкам попали в их походные торбы,– мы отгадали, в чем дело. Раненых стрелами у нас не было, хотя они шипели довольно часто. Но на другой день, то есть 3-го числа, когда отряд прибыл к крепости Анапе, я видел одного черноморского конного казака раненого стрелою в левое плечо, у которого товарищ его выдернул стрелу. Однако железное копьецо стрелы все-таки оставалось в теле, так что врач вынул его уже посредством операции. Доктор, осмотрев представленные ему, поднятые на походе стрелы, пришел к заключению, что наконечники стрел, в виде очень острый копий, прикреплены к тростинкам из кизилового дерева, туго обтянутой на клею полоскою из коры черешневого дерева, именно с тем, чтобы от теплой крови оклейка отстала, а копьецо осталось бы в ране.
После похорон Александра Павловича Батюшкова, чтобы почтить память храброго офицера (В эту же экспедицию, прежде в ущелье Атакуаф, он был ранен в ногу и, получив облегчение, прибыл вновь в отряд. Авт.) и потомка нашего поэта-воина Константина Николаевича Батюшкова, воспевшего в 1814 году переход русских через Рейн,– я написал на смерть его стихи:
В лето пленительной, веселой, юной жизни, [52]
Под свистом пуль, с бесстрашными в рядах,
Ты пал, достойный сын отчизны,
Кавказа дикого в горах.
Твой путь к обители подземной
Пожар аулов освещал,
Музыкою гремел Перун грозы военной,
И горный ветер гимн надгробный напевал.
Почий! пройдут лета, гром битв в горах утихнет,
Кавказ роскошно жизнью зацветет,
И русский крест средь скал воздвигнет,
С молитвой знамя разовьет;
Тогда придет потомок отдаленный
К твоей могиле из страны родной,
Благословит твой прах, в чужбине погребенный,
И ветвь лавровую на гроб положит твой.
Четвертого октября, при речке Цегвай, в шести верстах от Анапы, отряд стал лагерем, и с этой позиции небольшими колоннами делались набеги на аулы. Первый набег, так сказать, сделан был случайно: 7-го октября из отряда выступили, собственно для фуражировки, четыре батальона пехоты и полусотня конных черноморских казаков. Колонна направилась к станице «Зеленого мыса», не доходя до которой сожгла два небольших аула и возвратилась с двумя только ранеными и большим запасом фуража. 12-го числа весь отряд двинулся к Суджукской бухте, на походе истребил четыре аула и в это время, на высотах, называемых Сарачай, потерял убитыми 1-го обер-офицера, 1-го унтер-офицера и 9-ть рядовых, да ранеными до 20 человек. 13-го сожгли аул Цемес на речке того же имени, впадающей в Суджукскую бухту, невдалеке от развалин древней генуэзской [53] крепости Суджук-кале и в 15-ти верстах от впадения в ту же бухту речки Дооби, где возводилось укрепление Александрийское. 15-го числа разорили аул Татже, а 20-го колонна, в шесть батальонов, с орудиями полевой артиллерии и казаками прошла более 15-ти верст вниз по речке Цегвай и уничтожила все аулы, разбросанные по обоим ее берегам. Так как разгром аулов на равнине вообще производился одним и тем же порядком, то мне вздумалось изобразить картину этих нападений стихами, описав один из них:
Поход к аулу на анапской равнине.
Отряд готов, сомкнулися в рядах,
Стрелки рассыпались. Чу! заиграли горны;
Вожди дружины на конях –
И тихо двинулись колонны.
Вдали раскинулся Кавказ,
Громады гор его чернели;
Казалось, в грозный бури час,
Там бездны волн морских взревели,
Всклубились, вспенились,– окаменели…
Там, мнится, ураган себе приют избрал,
С друзьями-вихрями кочуя,
Иль, утомясь, над бездной вод бушуя,
Под пеленой тумана отдыхал.
В горах приметен дождь, а здесь эфир священный
Покрылся тучами, как крыльями орла,
И радуга аркадой разноцветной
Небесный купол подперла.
Идем. Пред нашими стрелками
Черкесы смелые, рассеясь на полях, [54]
На быстрых, как Кавказа лань, конях
Летают горными орлами.
Смотрите! вот несется к нам стрелой,
И дышит мщением черкес неустрашимый…
Падешь, наездник удалой!
Мы сыпнем на тебя град пуль неумолимый;
Решетка ребр твоих костей
Железный штык не переломит;
И мщенья огнь, груди воинственной твоей,
Свинцовой пули не растопит.
О, не безумствуй же, джигит!
Не раз ты зрел в пожарах боя,
Как вашей кровью был покрыт
Штык светлый русского героя.
Не внемлет – прямо к нам летит.
Вот близок дерзкий сын Беллоны,
Поводья он укоротил,
Привстал в седле, к плечу винтовку приложил,–
И пуля свистнула в колонны…
Браздами тронул чуть уздень –
Конь на дыбы, встряхнувши головою,
Полкруга описал – и прежнею тропою
Помчался, как в полях испуганный олень.
Но вот, другой еще быстрей несется;
Конь вороной – змея под седоком,
Густая грива бунчуком
По воздуху, волнуясь, вьется.
Вдруг пуля меткая стрелка
К нему навстречу засвистела,
Песнь гибели ему пропела,–
И мчится конь без седока…
Раздался крик врагов, и эхо заревело,– [55]
Пустили бешеных коней,
И кровью дружною своей
Хотят купить собрата тело;
Летят к погибшему… Вдруг наша цепь легла,
Колонна раздалася,
Картечь из медного жерла
В толпу со свистом понеслася.
В них чувство страха замерло,
Быстрее ринулись исполнить долг священный,
С коней в мгновенье, на седло
Схватили труп окровавленный.
…………………………………………………….
…………………………………………………….
В долине, устланной гирляндами цветов,
Где роза дикая роскошно расцветает,
Ручей, как цепь серебряных оков,
Гремит, сады красиво обтекает;
Где дикий виноград обвил
Черешню, яблоню и сливу, и кизил,–
В долине там аул раскинулся богатый;
Он искони цветет, тревог войны не знал,
И не сверкал пред ним наш русский штык крылатый,
И гром военных бурь еще не грохотал…
Вдруг, крик «ура!» - и дрогнула долина:
Чугунный град запрыгал по кустам,
Имеретинская дружина
Грозою ринулась к врагам…
А там, на дротики казаки,
Как вихрь, как ветер понеслись;
А здесь стрелки в пылу атаки
В аул штыками ворвались… [56]
И плачь, и крик в огне сраженья;
Клубится дым, аул горит,–
Черкес с семействами бежит
В лесах, горах искать спасенья,
А русский – лагерь свой разбил
У саклей обгорелых,
Рыданье вдов и плачь детей осиротелых
Веселой песнью заглушил.
21-го октября небольшая колонна, под начальством генерала Вельяминова, двинулась, вероятно, для осмотра местностей, в ущелье по направлению на юго-запад, которое называли Дерсюе, но текущую по нему речку именовали Джуба. Конечно, и при этой рекогносцировке отряд не оставил за собою ни одной сакли без истребления. На другой день, то есть 22 числа, в полдень отряд дошел до берега моря и стал биваками. Здесь мы имели отдых, дневку. Ни одного выстрела не слышно было в цепи, хотя в это время производилась съемка местности. Погода была великолепная; многие купались в море; в некоторых кружках раздавались песни; вообще отряд имел какой-то праздничный вид. Да и действительно, в это число празднуется день казанской чудотворной иконы пресвятой Богородицы. Притом тогда же по полкам прошел слух, что этот поход последний в экспедицию настоящего года. Здесь я набросал стихотворение:
Биваки на берегу моря.
Под тогой темно-голубой
Стихия мрачная бушует и клокочет,
Из бездн на землю хлынуть хочет
Сребристою волной. [57]
О, не бушуйте вы, эвксинские пучины!
При вас скалы, Кавказа исполины,
В кремнистых панцирях на страже вековой!
Вотще ревете буйный гимн свободы!
Пусть ваш соратник, аквилон,
До громоносных туч подымет воды –
Вы не нарушите Предвечного закон,
Богонаписанный устав природы:
Не сдвинуть вам громады скал,
Не вам залить Эльбрус, чрез тучи бросить вал.
А там, на лоне вод, где парус чуть белеет,
Там море Черное лелеет
На голубой груди своей
Эскадру русских кораблей;–
То их баюкает, качает,
То песню бури им поет,
То бьет волнами, то ласкает,
То славы их путем ведет.
О русский флот благословенный!
Бесстрашным лебедем носись по бездне вод,
И славу передай свою из рода в род;–
Твой зодчий был – Великий, вдохновенный.
О русский флот! я не забыл,
Как ты, приветствуя родных полков знамена,
Свой флаг победный распустил. (В 1828 году я состоял в отряде полковника Симишина, занявшем 22-го июля, после перестрелки, монастырь св. Константина под Варною для сообщения действующего сухопутного отряда с эскадрою, прибывшей из-под крепости Анапы с 13 и 14 егерскими полками. В монастыре все монахи разбежались, а частью были избиты турками; иконы изуродованы, в изображениях святых глаза проколоты, в церкви колодезь св. Константина, перед царскими вратами, осквернен брошенными в него нечистотами. Авт.) [58]
И стены древнего Одессетона
С бортов своих громил (Древние географы помещают на том месте, где теперь Варна, город Одессос или Одессетон. Во время осады Варны эскадра адмирала Грейта каждую ночь почти, чрез каждые четверть часа, бросала в крепость бомбы; а 8-го августа эскадра приблизилась к крепости и, проходя мимо стен ее на близком расстоянии судно за судном, делала залпы целым бортом с каждого судна. Мы, пехота, любовались из своих редутов этим маневром и прозвали его церемониальным маршем Грейта. Авт.).
………………………………….
Здесь море, там пожар – аул врага пылает,
И черный дым клубится по горам,
И ветер пеплом саклей их ровняет
Могилы праотцев… А там…
Не два ль орла там на горе высокой?
Не стрелы ль молнии при крыльях их горят?
Не два ль креста могилы одинокой,
Украшенные бронзою, стоят? –
Нет, нет; то два стрелка дружины закубанской.
Где ж взяли крылья? где полеты?
Видали мы хребет балканский,
Видали Альпы мы,– где ж русский не пройдет?
По возвращении в лагерь, на анапской равнине начали готовиться к выступлению на зимние квартиры: больных и раненых частью оставили в анапском госпитале, частью отправили морем, с несколькими тяжестями, в г. Тамань, в фанагорийский госпиталь,– и затем, 6-го ноября, почти налегке, прежним путем выступили к Ольгинскому тет-де-пону, куда и прибыли 10-го числа. Несмотря на то, что мы ожидали от горцев сильных [59] нападений в отмщение за разгром их жилищ, они нас пропустили почти без выстрела, и только имели небольшую перестрелку на речке Тоходуидж. Конечно, этому обязаны мы не великодушию черкесов, но уже наступившим довольно порядочным холодам и туманам, что входило, как говорили, в соображение генерала Вельяминова – оканчивать экспедицию с наступлением холодов, и когда лист в лесах опадет.
При Ольгинском укреплении переправа войск и артиллерии чрез Кубань на единственном пароме задержала нас на два дня, и я в это время, в заключение экспедиции, написал стихотворение:
Мираж на берегу Кубани.
Исчезла ночь, туман в полях;
Покрыла мгла окрестные долины;
Едва белеет стан дружины;
Дорогой кажется Кубань в своих брегах.
Царь дня, десницею Всевышняго венчанный,
В порфире розовой и в броне золотой,
В венце огня, в короне светозарной,
С востока не вступал на трон свой голубой…
Смотрю на юг сквозь транспарант тумана –
И что ж! вдали виднеет предо мной
Жилище древнее героя великана.
Развалины твердыни вековой;
Там башни серые с огромными зубцами
Кой-где уж треснули, падением грозят;
Мосты подъемные с чугунными цепями
Над рвами безднами весят;
В стенах прорезаны бойницы,
Готовы молнию изрыгнуть на врагов; [60]
И окна узкие с решетками темницы,
Где, мнится, слышен стон закованных рабов.
Красивая Коринфа колоннада
Образовала темный переход;
На ней лежит тяжелый свод,
Как каменистая громада.
Там, мнится, мертво все; могильной тишиной
Твердыни мрачные объяты,–
И разве эхо грома перекаты
Там вторит музыкой стохорной, гробовой…
Туман редеет над полями
И поднимается, волнуясь от земли
Все выше, выше… вот обнялся с облаками –
И вместе в голубом эфире потекли…
Смотрю… Где ж башни, где твердыни?
Я в даль топлю свой жадный взор…
Их нет! и вместо их – картины
Хребта угрюмого кавказских диких гор.
Квартиры нашему 2-му батальону тенгинского полка назначены были в селении Гривенном, верстах в 30-ти от впадения рукава Кубани. Черной Протоки, в Азовское море, где находится ачуевский рыбный завод, принадлежащий черноморскому казачьему войску. Селение расположено по обе стороны этой реки; часть по правому берегу называется собственно Гривенное, а часть по левому берегу – Зарубовка. Верстах в шести от правого берега находится черкесский аул, принадлежавший полковнику Пшекуй-Маукорову, о котором я уже упоминал; этот поистине честный и добрый мусульманин приглашал на свои праздники офицеров нашего батальона. К нему в такое время съезжались [61] также гостить многие казачьи штаб и обер-офицеры; все хвалили его радушие и гостеприимство. На этих праздниках он устраивал у себя в ауле конские скачки и назначал от себя призы деньгами, коровами, баранами и оружием; впрочем, в назначении этих призов нередко участвовали и русские офицеры от себя. Время мы проводили, как обыкновенно проводят военные в деревнях; а как черноморцы сохранили еще все обычаи, привычки, радушие и гостеприимство малороссиян, то, вместе с Пушкиным, можно сказать: а Черноморье?
«Что за край!
Валятся сами в рот галушки.
Вином хоть пару поддавай;
А молодицы-молодушки!»…
Здесь, как и везде, где приходилось нам зимовать, едва возвратились мы из экспедиции, как должны были готовиться вновь к предстоящему походу в будущем году, и потому для нижних чинов не было других занятий, как только починка обуви, одежды, ротного обоза, сушение квашеной капусты, толчение сушеной рыбы и набивка этими продуктами мешков и кулей. Рыбу роты заготовляли, конечно, не красную и не шамаю, приготовляемую на заводах для продажи, а рыбу обыкновенную: судаки, щуки и тому подобную, которую приобретали не покупкою, а работою,– для чего назначали солдат чистить и подготавливать рыбу к сушке и солению на заводах; за что получали половину очищенной и подготовленной ими рыбы. Такое распоряжение ротные командиры считали для артели весьма выгодным. Что же касается фронтовых занятий, то к цельной стрельбе нижние чины приучались во время боевых походов. В остальных военных экзерцициях не предстояло большой надобности, так как наш неприятель не предпринимал противу наших войск никаких правильных движений, а действовал врассыпную из-за кустов, камней, с деревьев, из оврагов, ям и устраиваемых им завалов,– [62] ночью, днем и во всякое время и почти всегда неожиданно. А если и случалось иногда ожидать нападения по известиям лазутчиков, то почти всегда их извещения были ложны.
На зимних квартирах я обыкновенно приводил в порядок мои записки прежнего времени, участвовал в офицерских беседах, иногда в их оргиях, и только не разделял с ними поездок – охотиться на зверя и птицу, к чему я никогда не имел ни малейшего желания.
Праздник Рождества Христова и встречу нового 1837 года мы отпраздновали и провели так же, как и в селении Терноватом; но зима вообще была для нас покойнее,– ни одной тревоги, ни одного неприятельского выстрела – может быть, по случаю удаления места нашей стоянки от Кубани. В половине февраля я получил от родных из Петербурга письмо о смерти нашего незабвенного поэта Александра Сергеевича Пушкина, убитого 29-го января на дуэли Дантесом, племянником бельгийского посланника при петербургском Дворе. Не имея возможности на наших зимних квартирах прочитать или услышать какие-либо подробности об этой горестной для русской литературы потере, я попросил ротного командира отпустить меня в штаб полка, в селение Ивановское. Капитан разрешил мне отправиться и оставаться в штабе до выступления в экспедицию. По приезде моем туда, я совершенно неожиданно на обыкновенном домашнем обеде у полкового адъютанта, подпоручика Александра Алексеевича Баженова, встретил переведенного в наш полк, служившего в лейб-гвардии саперном батальоне, подполковника Константина Карловича Данзаса (Данзас, при штурме Браилова (в 1828 году) в чине штабс-капитана 7-го пионерного батальона, командовал охотниками саперных и пионерных батальонов, в числе которых был мой товарищ, по служению моему в пионерах, прапорщик Ярц; он при этом штурме убит, а Данзас ранен в левую руку. Авт.), бывшего со стороны А. С. Пушкина секундантом [63] при его дуэли с Дантесом. Тут я узнал некоторые подробности об этой дуэли и, между прочим, о стихах, написанных Михаилом Юрьевичем Лермонтовым на смерть Пушкина, за которые будто бы он переведен был из лейб-гвардии гусарского полка тем же поручичьим чином на Кавказ в нижегородский драгунский полк. В этом стихотворении я не нашел ничего особенного, хотя, действительно, там есть строфы, в которых высказаны истины, подобные тем, которые мы находим у Державина в его одах: «Вельможа», «Счастье» и других. Оды Державина в этом роде помещаются и до настоящего времени в издания его сочинений, – почему же современному поэту не говорить всем известной правды о лицах, о которых еще в 1829 году поэт Шатров сказал:
Приявши власть добро творить,
Возможность защищать гонимых,
Без страха правду говорить,
Не зреть на лица подсудимых,–
………………………………….
………………………………….
………………………………….
………………………………….
………………………………….
………………………………….
………………………………….
К празднику Пасхи, которая в этом году была 18-го апреля, я возвратился в свою роту и вместе с нашим батальоном из куреня Гривенного выступил в экспедицию. Я в батальон привез новость о назначении приказом по корпусу, 22-го октября прошлого года, на место генерал-лейтенанта Малиновского командующим дивизией генерал-майора Фезе. [64]
|
