|
Н. Волконский. 1858 год в Чечне.
I.
Перемена образа ведения войны на левом крыле кавказской линии и последовавшие отсюда изменения в быту солдат. Значение, географический и стратегический очерк аргунского ущелья. Соображения и подготовительные действия генерала Евдокимова по взятию ущелья. Жилище в крепости Воздвиженской артиллерийских офицеров и их досуги. Распоряжение о походе и короткие сборы. Командир легкой № 5 батареи. Выступление. Положение генерала Евдокимова. Состав отряда и дислокации войск. Бой. Неловкость Кашинцова и неосторожность Тверитинова. Бомбардирование завалов; штурм; общее наступление; взятие ущелья.
[377] С 1858-го года военные действия на левом крыле кавказской линии (ныне Терская область) принимают иной характер: прежняя война на плоскости, по большей части в местах открытых, сменяется войною в горах, лесах, оврагах и разных трущобах; ряд набегов уступает место движениям прочным, и хотя относительно медленным, но устойчивым; куда бы ни ступила наша нога – прорубаются непроходимые леса, делаются просеки, [378] разрабатываются колесные дороги, закладываются редуты, укрепления: природа осилена – Кавказ сдается.
Таким образом, 1858-й год, являясь, так сказать, началом конца, составляет весьма важную эпоху в истории кавказской войны.
С переменой внешнего вида военных действий во многом изменяется и самый быт войска: удаль, молодечество уступают место геройству более рассчитанному, холодному; определяется полная непобедимость русского солдата.
Обыкновенное условие практической жизни в этом случае на войске сказалось вполне: когда надоело шутить, перебрасываться фразами, любезностями, политическими намеками; когда вашей игры, под которой скрывается дело, не понимают или понять не хотят, – необходимо сосредоточиться, нахмуриться, действовать серьезно и резко, прямо в упор.
Декабрьские действия в 1857-м году генерал-лейтенанта Евдокимова в большой Чечене, будучи последним актом драмы, разыгрывавшейся до тех пор на плоскости, имели, как теперь можно судить, веский смысл. Разгромлением аулов по Джалке. Шавдону и Хулхулау и приведением в наше подданство нескольких сотен семейств непокорных горцев он имел в виду, как можно более ослабить силы Шамиля и тем облегчить непосредственные свои действия в предстоявшем затем году, о которых, как видно, крепко и заранее подумал. И действительно, лишив имама до трехсот покорных ему дотоле семейств, он отнял у него, наверное, триста, если не более, добрых воинов и значительно подорвал его материальные ресурсы, потому что из рук его ускользнула периодическая денежная и имущественная дань, которую платили ему эти триста семейств.
Вообще, к 1858-му году дела были поставлены хорошо; но оставалась главная наша заноза – аргунское ущелье: это был ключ к жилищу Шамиля. Прорвавшись в аргунское ущелье, мы становились, [379] раньше или позже, владетелями так называемых Черных гор, открывали себе пути в тыл главным убежищам имама, а также и дороги на соединение с Дагестаном, отбрасывали неприятеля за андийское Койсу, отрезывали ему самое лучшее сообщение с малою Чечнею и вообще садились ему на плечи.
Но как прорваться в это ущелье? Вот вопрос, который порывались разрешить многие, – и всегда неудачно. Бывший командир куринского полка, князь С. М. Воронцов, один из последних попробовал покончить его, но, к сожалению, не покончил; в полчаса потерял до трехсот нижних чинов и около семнадцати офицеров – и вернулся домой. Так рассказывали мне участники этого дела – я сам не был в этом побоище.
Если фермопильское ущелье было то же, что аргунское, то я нимало не удивляюсь ни Леониду, ни его спартанцам, ни даже князю С. М. Воронцову.
Двадцать лет минуло с тех пор, как мы прошли насквозь аргунские ворота; но как живые восстают они у меня теперь перед глазами со своим черным зияющим отверстием, наподобие пасти крокодила.
Аргунское ущелье находится в пяти верстах от крепости (ныне укрепление) Воздвиженской, вверх по течению Аргуна. Оно представляет собою теснину, огражденную с двух сторон у входа горами, покрытыми темным густым лесом, между которыми в отвесных почти берегах, имеющих от 10-20 саженей высоты, бьется и клокочет бешеная река. Расстояние между контрфорсами, образующими самое ущелье, не превышает хорошего пистолетного выстрела. Дорога из крепости Воздвиженской лежит по левому берегу реки и, вступая в ущелье, плотно прижимается к горе. Так она проходит на некотором пространстве до самого оврага, неожиданного пересекающего ее в недальнем расстоянии от входа. Затем, перейдя овраг, становится несколько удобопроходимее и открывает глазам влево, по правую сторону реки, [380] аул Дачу-Барзой, раскинутый на просторной, круглой поляне, охваченной со всех сторон горами же.
Из этого краткого и, конечно, слабого, в сравнении с действительностью, описания видно, что для того, чтобы прорваться в ущелье, необходимо, во-первых, вести войска не в колоннах, а рядами; во-вторых, попав сразу под перекрестный огонь невидимого неприятеля, двигаться таким образом до неожиданной встречи с оврагом; потом, очутившись по необходимости в этом овраге, терпеливо ждать, пока с горы всех перестреляют.
Шамиль столько же хорошо понимал всю важность и все выгоды этой неприступной твердыни, сколько видимо и сильно беспокоился за нее в конце 1857-го года. После декабрьских поражений в большой Чечне он как бы догадывался, что нам остается, в постепенном порядке, только движение в аргунское дефиле. Вследствие этого он согнал туда не только большую часть воинов Чечни, но даже и сборные сотни из Дагестана. Мало того, принялся укреплять ущелье таким образом, чтобы, если позволено выразиться, муха не проскользнула бы в него, а именно: при входе в теснину правая высота (по левому берегу) была застроена тремя рядами завалов из толстых бревен; перед оврагом – завал, по ту сторону его – еще два завала; по правому берегу реки, параллельно дороге, еще один длинный завал, из-за которого горцы могли видеть каждого из нас в лицо, а перпендикулярно этой дороге – опять завал, защищавший путь по ту сторону Аргуна. Этот последний завал восходил снизу на гору почти до верхних ее пределов и был прикрыт спереди глубоким и широким рвом. Соображая эти укрепления, можно думать, во-первых, что Шамиль был того мнения, что нам необходимо будет вести наступление по обоим берегам реки – как мы и сделали – а во-вторых, что вероятнее всего, он имел в виду голову нашей наступной колонны пропустить в ворота [381] теснины и тогда уже распорядиться с нами желанным образом, – последствия понятны.
Немало передумал и генерал Евдокимов о том, как бы изловчиться и ухитриться, чтобы и аргунское ущелье был в наших руках, и крови бы поменьше было пролито. И вот, он пришел к тому заключению, что ни стратегия, ни тактика тут ни к чему не послужат, а нужно просто на просто надуть Шамиля: отвлечь куда-нибудь подальше его силы так, чтобы в один день ему оттуда не поспеть в ущелье, а самому тем временем нагрянуть на Дачу-Барзой как снег на голову.
Евдокимов был генерал тихий, негромкий, сосредоточенный и замкнутый. Самые приказания он отдавал всегда вполовину, как бы боясь, чтобы никто не проник в настоящий смысл, а уж заранее освоить божий мир с этими приказаниями или с его намерениями – да это было бы истым и чистейшим в его глазах преступлением, ударом для него самого, которого бы он просто не пережил. Как вдруг декорация переменилась, и мы не хотели верить ни ушам, ни глазам своим: Николай Иванович начинает заблаговременно и громко – вовсе не по характеру – толковать и проповедовать о том, что нужно бы опять в большую Чечню, к Кишень-Ауху, в Автуры, и заложить бы в последнем укрепление. Главное дело в том, что покойный генерал делился этими намерениями с теми лицами, которым меньше всего, по своей натуре и опытности, доверял. а именно: с некоторыми представителями нашей татарской милиции и с приближенными к нему начальственными лицами из горцев. Естественно, что соображения и виды генерала быстро проникли в массу наших чеченцев-милиционеров, а от них сообщились установленным порядком и к Шамилю. Но старик не так был легковерен, как казалось: так то так, думал он себе, но… все-таки… аргунское ущелье… [382]
И имам недоверчиво покачивал головою и щипал свою седую бороду.
Николай же Иванович, видя, что почтенный соперник затрудняется ему верить на слово, решил убедить его в своих намерениях фактически: приказал перевезти в Шали фураж, которым бы легко мог оттуда снабжать автурийскую колонну; велел повсюду нанимать подводы для перевозки строительных материалов, и, наконец, 15-го января двинул значительную часть войск и большой обоз на правый берег Аргуна, у Бердыкеля, по этой дороге, по которой обыкновенно мы ходили из Грозной в большую Чечню.
На этот раз маститый имам не мог более сомневаться в искренности намерений нашего полководца и тотчас отозвал из аргунского ущелья всю массу своих войск к Автурам, а оборону дефиле – и то лишь на случай чего-нибудь нечаянного – предоставил отважному и распорядительному шатоевскому наибу Батока, вверив ему до двух тысяч войска из жителей окрестных обществ. * * *
С 15-го на 16-е число января 1858-го года ночь была темная, суровая. Темнота ее слегка смягчалась кое-где разбросанным снегом, и в тех местах, где он подтаял днем, уже образовались оледенелые тундры; сверху все моросило да моросило; изредка не крепкий, но неожиданный ветер обдавал предметы мокрою пеленою, висевшей в воздухе в виде густого тумана.
В крепости Воздвиженской тихо и спокойно; кроме часовых и обходов на улицах и площадях – никого. Огни по большей части уже потушены, и только в доме командира куринского полка, генерал-майора Мищенко, половина дома освещена – как в день свадьбы. [383]
Но кому охота дознавать: зачем и для кого эта иллюминация?
Черною массою выступает цитадель с ее высокою каменною стеною, лишь сверху окаймленную снегом как белой ленточкой. Подойдя поближе к этой стене, видишь, что еще черный, глубокий ров, охватывающий кругом цитадель, раскрыл свою внутренность. Внутри цитадели также тихо, как и в крепости вообще, лишь на гауптвахте, влево от ворот, монотонно прохаживается часовой, да у артиллерийских конюшен изредка во всю глотку зевнет другой часовой – и только. Свет мелькает лишь в окнах крепостного флигеля – жилища офицеров 5-ой легкой батареи – который вытянулся по самой середине цитадели. На одном из окон довольно обширной комнаты стоит догорающая стеариновая свечка и освещает собою пустые, довольно грязные стены, ветхий старомодный бильярд и двух лиц, усердно упражняющихся на нем, с киями в пуках. Лица эти по внешнему виду представляют две противоположности: блондин и брюнет, довольно высокий – и довольной приземистый, тонкий – и круглый, в дубленом полушубке – и в красной кумачовой рубахе. Игра идет свирепая: шары прыгают, валятся за борт, лузы трещат.
Дверь в смежную комнату тихонько приотворяется, и на пороге является третья личность.
– Господа, не пора ли на закуску, да и в постель?
– Постойте, Вильгельм Адольфович. Я для удовольствия Александра Николаевича еще один карамболь устрою.
– А он, верно, для вашего удовольствия – оттяжку?
– Куда тебе, бутуз! – подхватил Александр Николаевич, – поучись прежде, продолжал он, а тогда и суйся в игру.
– Ну, Кашинцов провалился» – заметил, спустя некоторое время, Вильгельм Адольфович, – партия за вами, Александр Николаевич. [384]
Игра кончилась.
В это время дверь из передней тихо отворилась, раздался сдержанный, робкий кашель, и на пороге, вытирая ладонью усы, появился фельдфебель 5-й легкой батареи.
– Ты что? – спросил у него штабс-капитан Веверн, удаляя от себя подсвечник, который принял с окна.
– В поход, ваше благородие!
Минутное молчание; офицеры переглянулись.
Хотя подобное неожиданное известие никого не удивило, потому что к нему не привыкать стать, но все же оно застало артиллеристов более или менее врасплох, потому что похода в эти дни ни у кого даже в думке не было.
– Куда? – спросил Веверн.
– Не могу знать, ваше благородие. Приказано выступать дивизиону вашего благородия и взводу горных орудий.
– Хорошо,– сказал равнодушно командир дивизиона,– распорядись.
Фельдфебель вышел и быстрыми шагами направился к казарме.
Войдя в казарму, он остановился на пороге и окинул ее быстрым, молодецким взглядом: дежурный на месте. люди спят, огни в исправности. все в порядке. Здесь фельдфебель был уже совсем не тот, как за пять минут назад пред командиром дивизиона, – видно было, что тут он являлся прямым хозяином всего окружавшего его.
Хозяин приосанился, кашлянул и зычным голосом крикнул на всю казарму:
– Пошел, выходи, ступай, марш!
Это был его обыкновенный призыв к походу.
Моментально приподнялась на нарах сотня голов, и казарма ожила; затем, не прошло и трех минут, как в конюшне уже ржали и отхрапывались гнедые черноморцы! [386] – Ну!.. тпрр!.. шалишь!.. Не дури! – только и слышно было то в том, то в другом конце сарая.
Издали послышался давно знакомый всем голос командира батареи, подполковника Тверитинова, который никогда не говорил тихо.
– Здорово, черти! – крикнул он, явясь у входа в конюшню.
– Здравия желаем, вашеск–бародие! – отвечали солдаты.
Павел Васильевич почти бегом прошел насквозь конюшню, выругал на ходу двух-трех ездовых, снабдил подзатыльником вожатого и толкнул в брюхо ногою одну лошадь, которая бесцеремонно загородила ему дорогу.
– Живее!
И с этим словом командир скрылся, направляясь в крепостной флигель.
– Вы уж готовы? – прокричал он, входя в бильярдную, куда двери из соседних офицерских комнат были отворены настежь. И, не дождавшись ответа, Павел Васильевич продолжал:
– Александр Николаевич, водка есть?
– Дома, Павел Васильевич. Иван, подай водку!
Явился дубинообразный Иван со стаканом и бутылкою, подавая то и другое своему командиру.
– Черт!.. Наливай сам – я не работник твой.
Треть стакана осушена.
– Куда пойдем, Павел Васильевич? – спросил прапорщик Кашинцов.
– Про то Евдокимов знает.
Павел Васильевич был закаленный артиллерист старого кавказского покроя, любимый своими офицерами, уважаемый солдатами [386] и всегда готовый поделиться с теми и другими последним куском своего хлеба. Это радушие и хлебосольство отчасти были причиною того, что впоследствии он сам остался без куска хлеба и кончил жизнь свою весьма печальным образом. Как сейчас восстает предо мною его фигура в длинном походном потасканном сюртуке, в прилепешенной на лбу фуражке, в расшлепанных сапогах без галош…
* * *
В полночь, на площади, между цитаделью и домом командира начали собираться войска. Они двигались, перестраивались, появлялись то там, то здесь, – так что решительно нельзя было среди ночной мглы составить себе точного понятия о том, каких полков эти отдельные части, явились ли они с места из казарм или подходят извне, какая цель всех этих построений и передвижений. Офицеров, конечно, нельзя было заметить иначе, как по отсутствию у них ружья со штыком; в остальном, одетые в нагольные и дубленые полушубки, они ничем не отличались от солдат.
Наконец, войска угомонились; батарея заняла место в центре.
Прошел час, прошел и другой, – войска все стоят на одном месте, утаптывая ногами скользкую землю. Нетерпение, досада начинают овладевать всеми; приказаний – никаких; все мокнут и дрогнут под ледяною пылью; слышится ропот, неудовольствие. * * *
По флангу колонны проскользнул какой-то закрытый экипаж и повернул к дому командира полка. – Евдокимов приехал, заговорили в рядах. Верно, скоро двинемся. [387]
Однако, не смотря на прибытие командующего войсками, мы еще с час, если не более, стояли в том же положении. Затем откуда-то послышалась команда, и голова колонны тронулась к аргунским воротам, которые медленно, как бы лениво, раздвоились перед нею.
Теперь стало всем понятно, куда мы направлялись.
Вещь естественная, что никто и не думал задаваться мыслью о предстоявшей опасности, но ожидание серьезного и решительного боя не сходило у всех с языка, так как все хорошо помнили наши прежние неудачи в аргунском ущелье, и все хорошо знали, что в настоящее время оно укреплено в несколько раз лучше, чем прежде. Тем не менее, войска шли охотно: аргунское ущелье, вызвавшее постоянные, ежедневные тревоги, крепко уж надоело куринскому полку и 5-й легкой батарее, – хотелось с ним поскорее и разом порешить.
Войска, как бы преднамеренно, подвигались довольно медленно. Это, действительно, было делаемо с целью, и сама цель состояла в том, чтобы согласовать движение войск, выступивших из Воздвиженской, с движением другой колонны – генерал-майора Кемпферта. Об этом мы уже узнали впоследствии, при нашем же выступлении не предполагали за собою или вблизи себя никаких других войск.
Между тем, все дело сложилось и происходило следующим образом:
В то время, когда с вечера, на 16-е число, фельдфебель докладывал штабс-капитану Веверну о том, что приказано готовиться к выступлению, другие войска уже двигались по другим направлениям раньше нас. Колонна генерал-майора Кемпферта, составлявшая левое крыло наступного отряда, заключавшая в себе пять батальонов пехоты и восемь орудий и, как выше сказано, выдвинутая за Бердыкель, чтобы обмануть неприятеля, получила приказание – следовать с наступлением ночи по правому берегу [388] Аргуна и достигнуть ущелья одновременно с нами. Так как этой колонне приходилось сделать обходное движение верст в двадцать пять, то понятно, что наша колонна двинута из Воздвиженской, по расчету времени, только тогда, когда можно было предполагать, что Кемпферт находится по ту сторону Аргуна, на одной линии с нами. Он огибал своею колонною полукруг, а мы шли из Воздвиженской по прямой линии, из чего следовало, что наше движение мы и дальше были по возможности замедлять и приостанавливать, несмотря на выступление в три часа пополуночи. Эти приостановки тем более необходимыми, что наша колонна, составлявшая правое крыло наступного отряда, вверенная командиру куринского полка, генерал-майору Мищенке, шла хотя по дороге скользкой, но почти бесснежной и ровной; тогда как батальоны Кемпферта во все время пути не выходили из снега по колено. Затем, когда они, часа за три до рассвета, поднялись на высоту крепости Воздвиженской, затруднения их еще более увеличились, так как отсюда дороги в аргунское ущелье не было. Снег во многих местах лежал до пояса, и движение предстояло совершить большей частью среди леса, кое-где пролагая себе путь при помощи прикладов. Люди выбивались из сил, падали; лошади спотыкались на каждом шагу. Только и слышно было с минуты на минуту:
– Не отставать! Не растягиваться! Смелее, ребята, скоро к месту!
И усталые солдаты собирали все свои силы, чтобы достигнуть этого обетованного «места».
Ну что, если бы в то время они могли быть встречены в лесу какою-нибудь засадою, – положим, хоть из одной сотни горцев?.. Думал ли что-нибудь подобное генерал Евдокимов? Должно полагать, что думал. Это можно заметить из того, что на утро, когда он громил ущелье и. двигая штурмовые колонны, оглядывался все в ту сторону, где должен был показаться [389] Кемпферт, он вовсе не имел на своем лице отпечатка решимости и уверенности. Даже, смотря ему прямо в лицо – пока дело не сделалось горячим – я был вполне убежден, что он более, чем наполовину, как бы сомневается в счастливом исходе битвы.
Да и в самом деле, трудно представить себе в эти минуты положение командующего войсками, его тяжелую душевную борьбу, сознание ответственности – нравственной еще более, чем служебной – за всякую неудачу. А такая неудача везде и всегда возможна, как хорошо ни рассчитай шансы. Ведь бывали же случаи, когда непредвиденное обстоятельство, ошибка начальника колонны ил что-нибудь в этом роде разрушали все соображения начальника войск и радикально изменяли к худшему его ожидания. Дарго, ичкеринский лес, упущение Шамиля при нападении его на Кабарду – все это те ошибки. о которых я говорю, и которые стоили нам много крови и, более или менее, остались позором на нашей памяти. Единственный расчет всех наших кавказских полководцев был не столько на себя самих – в особенности в крайних случаях – сколько на офицеров и на солдат. Они были, как дважды два, уверены, что те и другие не струсят, и никто не станет отвергать, что на действительности этого факта почиет навеки слава многих кавказских генералов. Что славу эту многие из них стяжали личными заслугами гораздо менее, чем при помощи и посредстве бессмертных заслуг их железного войска
Да, я вполне утверждаю, что Евдокимов, вступая в аргунское ущелье, не был уверен в безусловном успехе. В этом деле он изображал собою отличного игрока, который ставил на карту все, что у него было, весь громадный свой выигрыш, скопившийся в течение многих лет, – и может его проиграть. Что остается делать хорошему, знающему, даже добросовестному игроку, если все он проигрывает разом и безвозвратно?.. [390]
Генерал Евдокимов находился в таком тревожном состоянии еще потому, что он заранее вверил главнокомандующему свои намерения о взятии аргунскому ущелья и, сколько нам было известно, обнадеживал его в том.
А вдруг бы, да и не взял?..
Аргунское ущелье – не простая неприятельская позиция, не аул, который можно разорить набегом, с налета, с тем, чтобы через три месяца он опять явился на своем месте. Аргунское ущелье – это вопрос жизни и смерти почти половины непокорных племен Кавказа, и если бы мы покорили весь северный Кавказ со стороны Дагестана, большой и малой Чечни, но не совладали бы с аргунским ущельем – мы никоим образом не вправе бы были считать за собою эту сторону края и постоянно должны были бы видеть и испытывать самые пагубные для нас сношения покорных горцев малой Чечни с непокорными. Тогда как взятием аргунского ущелья мы раз и навсегда положили этим вредным для нас сношениям и разделяли овец направо, козлов – налево. Важность такого разделения понятна только для тех, кто захватил еще кавказскую войну на левом крыле и сам в ней участвовал.
Но возвратимся к отряду.
Колонна генерал-майора Мищенки состояла из трех батальонов куринского полка, шести орудий (в том числе двух горных) легкой № 5-го батареи и двух сотен казаков.
Резерв колонны генерала Кемпферта, под командою генерал-майора Рудановского, составляли: пять батальонов тенгинского, виленского и белостокского полков; 20-й стрелковый батальон, четыре орудия и две сотни казаков. Резерв колонны генерала Мищенки, под командой полковника Тимермана, составляли: два с половиною батальона апшеронского полка, сводный линейный стрелковый батальон, рота сапер и два орудия. Резервы эти были [391] двинуты ночью же, с 15-го на 16-е января, непосредственно за их центральными силами: первый из Бердыкеля, второй – из Грозной; последний явился в крепости Воздвиженской одновременно с выступлением из нее колонны генерала Мищенки. Наконец, арьергард всего этого отряда, находившийся под командою полковника Муссы-Кундухова, состоял из четырех эскадронов драгун, шести сотен казаков, четырех с половиною сотен милиции и четырех конных орудий. Этот арьергард следовал также из крепости Грозной по пятам резерва правого крыла (ген. Мищенко) отряда.
Уже одно исчисленное количество войск, достаточное для порядочного генерального сражения, подтверждает наше заключение о том, что главнокомандующий войсками далеко не сквозь пальцы смотрел на возможность какой-либо неудачи при взятии собственно аргунского ущелья.
На полпути к цели, у казачьего поста, колонна генерала Мищенки остановилась, привела в порядок свои ряды и приготовила свою артиллерию. С этого места были уже раскинуты цепи, и батальоны двигались в боевом порядке с орудиями в голове и на левом фланге.
Стало рассветать. Яснее начали обрисовываться ребра лесистых гор, ограждающих вход в ущелье. Ни одного выстрела, ни единого звука голоса не было слышно, кроме громкого кашля генерала Мищенки (Генерал Мищенко был ранен в грудь и от этого страдал сильным и глухим кашлем. Авт.), которым обнаруживалось его присутствие впереди колонны; по этому кашлю горцы давно привыкли отгадывать, кто именно ведет войска.
Тут нагнал нас генерал Евдокимов. [392]
Колонна остановилась у самого входа в теснину. В это время в разных местах по ущелью раздалось несколько горских выстрелов, которые, по-видимому, были для неприятеля призывным сигналом к битве.
Тотчас были сделаны следующие распоряжения: стрелковые роты сводного линейного батальона спущены вниз к левому берегу реки; на дороге против ущелья поставлены два горных и два полевых орудия легкой № 5-го батареи, которым приказано было действовать по завалам, преграждавшим вход в ущелье и защищавшим с фланга правую высоту; два других полевых орудия той же батареи были направлены несколько правее, на верхние завалы, защищавшие гору с фронта; влево от дороги был поставлен подоспевший к этому времени взвод конных орудий, которому предстояло действовать по завалам правого берега реки и таким образом облегчить взятие их колонною графа Кемпферта, которая, между прочим, еще не показывалась.
Пехота расположена была по флангам и позади орудий.
Едва только роты спустились вниз к реке, а артиллерия успела установить орудия с разных сторон – с боков, сверху, снизу – горцы открыли по войскам перекатный ружейный огонь. В ответ на это мгновенно засвистели ядра, зашипели гранаты, – и все слилось в один непрерывный гул, среди которого свист горской пули был слышен только тогда, когда она пролетала возле самого уха. Снизу, от реки, густыми клубами поднимался к нам дым от беглой пальбы линейного батальона. Огонь становился все чаще и чаще, и начиналось то, что на простом языке называется светопреставлением. Канонада продолжалась уже около получаса, но горцы держались упорно и не думали еще очищать ни одного завала.
Генерал Евдокимов сидел верхом на лошади, как вкопанный, беспокойно поводил кругом глазами, обращая их чаще всего туда, откуда должен был показаться Кемпферт, и время [393] от времени перебрасывался замечаниями с генералом Мищенко.
Видя, что неприятель не поддается орудийному огню, командующий войсками приказал генералу Мищенке направить два батальона, под командою полковника Рихтера (Ныне генерал-адъютант и начальник 13-й пехотной дивизии. Авт.), на штурм правой горы и ее завалов. Эта гора, ограждая собою вход в дефиле и господствуя над прилежащими к ней высотами, составляющими вглубь по ущелью и вправо по равнине ее продолжение, являлась главным оплотом всей неприятельской силы и главной защитой самого ущелья, Взятием расположенных на ней, по ущелью и перпендикулярно к нему, завалов мы садились на головы горцам, находившимся внизу по обе стороны оврага, и могли их оттуда поражать на выбор.
С поручением по фронту поскакал прапорщик Агишев, но, едва поравнялся с орудиями – вспрыгнул в седле как обожженный и остановился.
– Что случилось? – спросил его один из артиллерийских офицеров.
– Кажется, ранен,– жалобно произнес Агишев, хватаясь рукою ниже поясницы.
– Ничего, поезжай далее,– подхватил, смеясь, вопрошавший,– не умрешь.
Вслед за Агишевым галопом скакал командир батареи подполковник Тверитинов, и. не сворачивая с дороги, чтобы объехать орудия, он направил сою лошадь как раз перед самыми дулами, в нескольких шагах впереди них. Он видел, что в это время орудия заряжались и, вероятно, рассчитывал проскользнуть [394] благополучно, а может быть, и вовсе ни на что не рассчитывал, а пустился вскачь сгоряча, в забывчивости. Как вдруг ядро из орудия, которым командовал Кашинцов, просвистело мимо него так близко, что конь под ним остановился, как пригвожденный к земле.
Павел Васильевич опешил.
– А-а, черт! – крикнул он, оправившись,– не видите меня, что ли? Верно, булавка?
Кашинцов, не обращая на это замечание никакого внимания, простодушно осклабился, что-то проворчал себе под нос и продолжал свое дело.
Случай был действительно курьезный и возбудил несколько острот среди офицеров над неловкостью Кашинцова.
Подполковник Тверитинов подскакал к правому флангу батареи, где действовал единорог.
– В–ий,– крикнул он канониру, бывшему при орудии за фейерверкера,– возьмите в свое распоряжение этот единорог, поставьте его правее и действуйте только по правым завалам через головы штурмовой колонны, которая поднимается на гору. Смотрите, не перестреляйте своих, черт! – крикнул Павел Васильевич и исчез.
Единорог поставлен по указанию, и граната за гранатой полетела в данную точку.
Замечательно было, в своем роде, восхождение штурмовой колонны, осеняемой поверх голов параболическим шипением гранат, словно пастырским благословением. Впереди колонны шли до двухсот охотников, открывая ей дорогу, за ними красовалась статная и спокойная фигура полковника Рихтера, и за плечами у него – два батальона в колоннах, шаг за шагом окунающиеся по пояс в снег, барахтающиеся в нем, как в яме, хватающиеся по дороге за деревья, склоненные под выстрелами своих же гранат и почти задыхающиеся от усталости. [395]
По мере того, как батальоны поднимались все выше и выше, гранаты летели навеснее, и огонь был учащен до пределов крайней возможности; орудие накалилось, как в огне, но останавливаться было невозможно, потому что наступила минута решительная.
Командующий войсками перенес теперь все свое внимание на штурмовую колонну; горцы же пока не замечали ее приближения.
Прошло около часа. Штурмующие были уже близко к цели. Гранаты рвало очень удачно, и каждая из них ложилась непосредственно по ту сторону завала. Огонь горцев становился все слабее и слабее, и, наконец, почти вовсе прекратился (За этот подвиг канонир В–ий награжден георгиевским крестом, присланным командующим войсками в батарею собственно на имя отличившегося. Авт.). Пора была остановить и стрельбу из единорога.
Чуть только орудие замолкло – раздалось громкое «ура!», и куринцы почти в одиночку вскочили друг за другом на завал. По первому их клику горцы в несколько секунд очистили все пространство завала, оставив лишь по себе во многих местах обильные следы крови.
В ту же минуту по ту сторону реки показалась колонна генерала Кемпферта и, поддержанная отсюда конными орудиями, охватила таким образом перекрестным артиллерийским огнем завалы по горе правого берега Аргуна. Пользуясь смятением и быстрым отступлением горцев в этих двух важных пунктах, генерал Евдокимов приказал тотчас же сводному стрелковому батальону, находившемуся внизу, перейти там же к наступлению вдоль по берегу реки, а по дороге в ущелье двинул первый батальон куринского полка и два горных орудия – последние [396] под командою прапорщика Иегулова. Орудия эти, выставившись почти в упор против завалов, ограничивающих спереди и сзади овраг, открыли по ним картечный огонь. Горцы не дожидались атаки первого батальона куринцев, которые им всегда очень не нравились в подобных случаях, бросили свои завалы и спасались бегством. В это время стрелки, рота за ротою достигнув передних завалов у оврага, думали переброситься на ту сторону и отрезать отступление, по крайне мере тем горцам, которые спускались сюда сверху из-под выстрелов колонны полковника Рихтера; но, увы! – должны были остановиться у оврага, потому что дорога была раскопана, испорчена, идти по ней вперед было невозможно и следовало прежде устроить переправу.
Прошло еще пять минут; пальба все реже, слабее – и, наконец, вовсе стихла.
Аргунское ущелье взято!..
Победа эта стоила нам одного убитого и шести человек раненых нижних чинов; неприятель оставил в наших руках несколько тел.
В лавровый венок Евдокимова вплетена новая ветвь, а в историю куринского полка и 5-й легкой батареи 20-й артиллерийской бригады вошла еще одна золотая страница. [397]
|
