А. Афанасьев

Русский солдат.

Публикуется по изданию: Русский солдат. Рассказы А. Афанасьева. Издание 3. СПб, 1855.

Часть вторая.

ИМЯНИННИК.

«Стой, ребята, слезай,
Лошадей облегчай!»
Закричал командир молодой.
Не успел он вскричать,
Подскакавши, ан глядь
Уж и слез эскадрон удалой.
Чуть солдаты с седла,
И работа пошла:
Тот подпругу спешит отстегнуть,
Тот уж квит с мундштуком,
Тот уж ходит с конем
И ведь – все молодцом –
Нету в службе у нас «как-нибудь».
Поводив лошадей,
Белгородцы (*) скорей (* См. 1-й части рассказ Партизан.)
Амуницию чистить взялись;
Полчаса не прошло,
Все горит, все светло, [4]
Право слово, друзья, хоть глядись.
Принесли котелки,
Мигом все третьяки
Поспешают к обеду присесть:
Кто не слазил с коня
От зари до полдня,
Тот уж верно захочет поесть.
Весел бравый народ,
Каждый радостен взвод –
Отчего ж первый взвод веселей?
Слышен шум в третьяках,
Только хохот в устах
Белгородцев лихих усачей.
И артельщик кругом
Ходит с пенным вином
И, пред каждым отвесив поклон.
Наливает винцо
И отпустит словцо,
И смешит всех товарищей он.
Вот разрезан пирог,
В нем белеет творог,
По куску всем досталось, друзья.
Все за ложки взялись,
За обед принялись, [5]
Будто братьев родимых семья.
Меж солдат удалых,
Как хозяин средь них
Шевронист, улыбаясь, ходил;
Он ребят угощал,
Чем Господь ему дал –
Имянинником Вахмистр тот был.
Имянины не те,
Что справляют везде,
Вахмистр праздновал в год раз один;
Но ручаюсь, что он
Был тем днем восхищен –
И немного таких имянин.
Щей уж нет, каши нет,
Вот и кончен обед –
Незатейлив на блюда солдат.
Встали гости, крестясь,
И потом, помолясь,
К шевронисту седому спешат.
Все уселись семьей,
Но фуражки долой,
И готов каждый слушать душой,
Что им в год раз один
В день своих имянин [6]
Кириченко расскажет седой.
Вахмистр ус покрутил,
Вынул трубку, набил
И, пустив синеватый дымок,
Он не первый уж раз
Начал им свой рассказ.
И утих, как во фронте, кружок.
«Вознесенск всем знаком,
Каждый помнит о нем.
Ну, собрались на смотр мы к Царю,
А во мне все испуг:
Мне то холодно вдруг,
То как будто бы в бане горю.
И кажись бы чего?
На коня своего
Я надеялся – конь удалой:
Богатырски кипит
И уж нет, не сфальшит
Ни передней, ни задней ногой.
Нов на мне был колет,
Даже пятнышка нет,
Чист клинок и горит как стекло;
И парадный весь вьюк
Из моих выпал рук, [7]
А за сердце, признаться, взяло.
Полк в колонне, друзья!
первым нумером я –
Значит, с правого флангу стою.
Ну, сижу на коне,
А мурашки по мне…
Душу ж радуют что-то мою.
Вот вдали скачет Царь
Наш Отец-Государь,
Свита длинная едет за Ним;
Мчался мимо колонн,
Поздоровался он
Звучным голосом громко своим.
Вот он к нам подскакал,
Чуть «здорово» сказал,
Не утихло «ура» по рядам.
Он взглянул на меня,
Осадил вдруг коня
И подъехал прямехонько к нам.
Мигом фронт оглянул
И коня повернул,
Да и стал, поравнявшись со мной.
«Молодец!» - Царь сказал
И меня потрепал [8]
По плечу он державной рукой,
Да и вымолвил он:
«Ты второй свой шеврон
Как давно уж надел, молодец?»
– Вот уж год, - я сказал.
Вновь меня потрепал
По плечу добрый наш Царь-отец.
Но не кончилось, нет!
«Сколько думаешь лет
Мне служить?» - вновь спросил Государь.
– Пока буду я жив,
Буду верой служить, -
Молвил я. «Молодец!» - молвил Царь.
И отъехал орлом
На коне он своем.
И не снилось мне счастье мое:
Государь подъезжал,
По плечу потрепал,
Слово молвил солдату свое!
Я как вырос, друзья.
Грудь дышала моя
Как-то сладко, ребята, тогда.
И давай мне в тот миг
Сто врагов заклятых – [9]
Не оставил бы их и следа.
Вот полки не пошли,
А я вижу вдали
Император летит перед строй.
Вновь «ура!» по рядам.
Подъезжает Он к нам
Не один, а с Державной Женой.
И, увидев меня,
Удержал вновь коня,
И сказал Государыне Он:
«Вот седой молодец,
Вот лихой удалец –
Заслужил он второй уж шеврон».
Я от счастья горю
И без страха смотрю
Государыне прямо в глаза.
На душе так светло,
Так на сердце тепло,
Хоть на ус покатилась слеза.
Да и можно ль когда
Рассказать, что тогда
Здесь творилось в груди у меня:
Не забуду душой
И в могиле сырой [10]
Незабвенного этого дня».
Кириченко молчал,
Взор весельем сиял,
Хоть на ус покатилась слеза…
Да, он прав – этих дней
Видеть в жизни своей
Не приходится по два раза!
В этот день каждый год
Угощает он взвод –
И почтенье у всех заслужил;
Всем полком он любим.
Да, друзья, вот каким
Имянником Вахмистр тот был. [11]

САПЕР.

День Егория был.
Генерал пригласил
Пообедать лихих кавалеров.
Всем хозяин был рад,
Все сидели там в ряд,
Хотя много было офицеров;
И, любовью горя,
За здоровье Царя
Дружно выпили гости лихие.
В каждом сердце зажглось,
И «ура» раздалось
В честь Царя и могучей России.
И обед кончен был.
Генерал пригласил
В сад идти поразмять свои кости;
Все и вышли гулять,
Походить, поболтать
Были рады веселые гости.
Под рукой кивер был,
И наверно добыл [12]
Себе трубочку каждый оттуда.
Тут диковины нет,
Кто окончил обед,
Стало быть, и курнуть тем не худо.
Под березой большой
Говоря меж собой,
Старики Ундера отдыхали:
Разных войск молодцы
И на всех их рубцы
Старых ран, да кресты, да медали.
Вот зашел разговор,
Кто с каких уже пор
В Царской службе? где бился с врагами?
Где святой крест добыл?
Где свою кровь пролил?
Где, когда награжден галунами?
На траве все сидят,
И рассказы кипят,
Блещет пламень геройский во взорах;
Тот на приступ ходил,
Этот знамя отбил,
Тот взорвал неприятельский порох.
Много было речей
У седых усачей, [13]
Все так просто, да славно, ребята,
Не наслушаться их,
Стариков удалых,
Жизнь военная вечно богата.
– Ведь, ребята, никак
Рассказал уже всяк
Что-нибудь, - молвил Вахмистр высокий,
Лишь один между нас
Только скуп на рассказ
И сидит в стороне одиноко!
Э, товарищ Сапер!
Что потупил ты взор?
Ведь недаром достался Егорий!
Знаем мы, как порой
Над глубокой рекой
Хватски делают дело Саперы.
Слыша тот разговор,
Улыбнулся Сапер
И подвинулся ближе к собратам;
Ус лихой покрутил,
Огонек придавил
В своей трубке с оправой богатой.
«Да, - сказал он, - друзья!
Слушал долго вас я [14]
И дивился отваге геройской…
Ведь во всех сторонах
Вспоминает нас враг,
Знает храброе Русское войско.
Все вы были в бою,
Рассказал всяк свою
Молодецкую удаль. И что же
Рассказать могу я?
В нашей службе, друзья,
Ведь на вашу ничто не похоже!
И на вражьи полки
Мы не ходим в штыки,
Не берем батарей мы средь сечи,
Разве строим подчас,
Хоть порою на нас
Также пули летят и картечи».
– Ну, Сапер, брат, постой, -
Молвил Егерь седой, -
А понтон наводить разве шутка?
Ведь без вас иногда
Просто злая беда
Приходилось бы очен-но жутко…
«Что понтон? Это вздор! –
Молвил статный Сапер, - [15]
Мост навесть – это дело минуты;
И дорогу провесть
Инструмент у нас есть,
Батарею построить, редуты.
Мы на то мастера,
Но, друзья Ундера!
Приходилось вам слыхать про мину?
Вот так штука! Порой
В глубине под землей
Мы заводим с врагом резанину».
– Это как же? – сказал
Гренадер, - не слыхал
О такой подземельной я схватке!
«Э, дружок, иногда
Под землей как вода
Льется кровь, и душа входит в пятки.
Мина… вот, например,
Подошли мы теперь
К неприятельской крепости. Надо
Ее взять, а она
Гарнизоном сильна,
Неприступная, словом, громада.
Тут-то мы под землей
Себе ход небольшой [16]
К бастиону какому пророем
И потом под шумок
На красу погребок
Мы отлично и скоро устроим.
А меж тем принесут
Туда порох – не пуд
И не два, а с десяток отпустим,
Как его накладем,
Все назад мы идем
И фитиль предлиннейший пропустим.
И взорвем бастион…
И со всех уж сторон
Наше войско на приступ готово…
– Правда, много огня,
Только где ж, брат, резня, -
Бомбардир тут ввернул свое слово.
«Где резня? Вот она:
Крепость будет сильна
И захочет под нас провесть мину;
Мы ж смекаем и вмиг
Роем мину на них
И сойдемся. Что? Понял причину?
Так-то было у нас;
Брали крепость мы раз [17]
И узнали, что роются Турки
К нам под лагерь. Постой
Хитрый враг, под землей
Поиграем с тобою мы в жмурки.
Рылись долго мы. Вдруг
Слышим заступа стук;
Мы притихли, сидим осторожно.
Ружья были у нас
И как след весь запас,
Чтоб схватиться порой было можно.
Турки роют. Кругом
Как - в склепу гробовом,
У нас тихо, едва только дышим.
Пусть идут к нам они.
Мы сгасили огни
И вот говор уж вражеских слышим.
Узок больно проход.
Я подался вперед,
Вынул нож свой саперский широкий,
Да и стал у стены.
Голоса уж слышны…
Сердце бьется… Враги недалеко.
Шорох ближе, и вот
К нам прорылись в проход, [18]
Да и стали… земля обвалилась…
Свет блеснул и потух.
Неожиданно вдруг
Догадались они, всполошились
И хотели назад.
Нет, постой супостат!
Мы с «ура» на ножи к ним навстречу.
И уж кто, чем попал
Били их наповал,
Под землей заварили мы сечу.
Но о деле, друзья,
Рассказать могу я
О таком, что вы вряд ли слыхали.
Вспомяну старину,
Нашу с турком войну,
Ахалцых когда грозный мы брали.
Перешло много лет,
Много новых побед
Одержали мы, дрались богато.
Кто ж остался с тех пор
Из Кавказских сапер
Ахалцых будет помнить, ребята.
Эриванский герой
Генерал боевой [19]
Не смигнет пред опасностью глазом;
А в сраженьи – краса,
И мы с ним чудеса
Просто делали там, за Кавказом.
В поле бить Персиян
Или Турок, их стан
Взять без выстрела, братцы, пустое;
Но уж много резни
Как засядут они
В крепостях – это дело другое!
На горах прекрутых
Укреплен Ахалцых.
Мы пришли, подвели вмиг траншеи
Почитай ввечеру,
А гляди поутру,
Навели на врагов батареи.
Исходи белый свет,
Артиллерии нет
Против Русской – работает метко;
Враг хоть нос показал,
Так уж нос потерял,
Правду молвил – уж промахи редки.
Что ж? орудья гремят,
Батареи как ад, [20]
Все в огне; метят ядрами ловко,
А врагам нет вреда,
И смотри борода
Раз иной там мелькает с винтовкой.
При ужасном огне
Нет пролома в стене,
А у них в два ряда колья вбиты,
И меж этих рядов,
Эдак в десять шагов,
Крепко, туго землей все набито.
И ядро, коль пробьет,
Да и в землю войдет,
И другое, и третее тоже,
Только ядра свистят,
Да землею пылят –
А на брешь что-то все не похоже.
Вот наш граф рассерчал
И врагу приказал,
Чтоб сдавался, что спорить не надо,
Что дрянной палисад
Разберем на подхват,
Что, мол, видели мы палисады.
Что же турок в ответ?
Говорит: сдачи нет, [21]
Если город Паскевичу нужен,
Пусть штыками берет:
На валах есть народ
И картечи, и ядра на ужин.
Слыша отзыв такой,
Эриванский герой
Не хотел заводить с ними споров,
Приказал только он
Двинуть наш батальон
Молодецких Кавказских Саперов.
Мы пришли. Нам приказ:
Скорым шагом тот час
Подходить и рубить палисады,
То есть, справясь с одним,
Рыть проходы за ним
До другой частокольной ограды;
А проем, уже там
Долго ль добрым рукам
Остальной палисад уничтожить.
Вот сигнал нам подан,
Загремел барабан,
Скорым шагом и марш! Бог поможет!
Пули вражьи как град
К нам навстречу летят, [22]
И картечи посыпались скоро.
Но равняется в строй
Батальон боевой,
И вперед беглым шагом Саперы.
Ранен кто – тут лежит,
Кто убит – вниз летит,
Кто в живых – с топором к палисаду.
Офицеры все, знай,
Нам кричат: «не плошай!
Поскорее пролом сделать надо».
Турки палят в упор,
Мы за пояс топор,
Да работать лопатой дружнее;
Час, не больше, прошел,
И другой частокол
Перед нами. Отраднее стало.
Прочь лопату, сапер,
И опять за топор,
А Саперов-то, братцы, уж мало.
Тут-то было, друзья,
Кровь лилась в три ручья:
Руку ранят – работай другою.
Топоры лишь стучат,
Только щепки летят, [23]
Вдруг уж слышим «ура» за собою
Чуть упал палисад,
Подались мы назад;
И Ширванцы как тут словно были –
Все с отвагой в очах,
Со штыками в руках,
С песней громкой на штурм подходили.
И, конечно, потом
Рассчитались с врагом.
Но Кавказские, братцы, Саперы,
Кто остался в живых,
Как вошли в Ахалцых, -
Не один на груди нес Егорий. [24]

БИВАК.

Темной ночью одной
Под зеленой горой
Эскадрон на биваке стоит.
Вкруг веселых костров
У Улан молодцов
Речь о прошлом сраженьи кипит.
Как в атаку пошли
И каре разнесли,
Как ужасен батальный огонь,
Как лихой командир
Задал славный им пир
Как два раза убит под ним конь.
И жалели друзья,
Как лихая семья
Уменьшилась; Улан перечли
Тех, что нынешним днем
Пали в битве с врагом,
Что на поле кровавом легли.
Говор тише. Порой
Вдалеке слышен вой, [25]
Да играет волнами река,
И колышется лес.
Вот и месяц с небес
Сквозь седые взглянул облака.
С трубкой Вахмистр сидел,
Взор отвагой горел,
В перевязке его голова,
Он был ранен тем днем,
Но рубился с врагом:
Смерть Улану, друзья, – трын-трава.
Каждый Русский солдат
От души сердцем рад
Жизнь отдать за Царя и за честь,
И таких молодцов
И удалых голов,
Как у нас, – вряд ли больше где есть.
«Потеплело никак, –
Молвил Вахмистр, – бивак
Наш немного как будто уснул;
А было холодно;
Для меня ж все равно,
И на миг я один не вздремнул.
А из вас кто-нибудь,
Братцы, хочет уснуть? [26]
Вы ложитесь – а мы старики
Потолкуем: у нас
Есть рассказов запас,
Есть для трубок в костре угольки».
Спать никто не пошел,
Знать у всех сон прошел,
Возле Вахмистра тесен кружок:
Кто сидел, кто лежал,
Кто дрова поправлял,
Кто золою свой чистил клинок.
Выбив трубку, старик
Наложил ее вмиг
И сказал: «Вот что выдумал я:
Кто-нибудь пусть из нас
Начинает рассказ,
И начнем хоть, пожалуй, с меня.
Но рассказ лишь такой,
Что случилось с тобой,
Чего в жизни не можешь забыть;
Что всего веселей
Было в жизни твоей,
Лишь о том должно нам говорить».
Все согласны. Старик
Призадумался миг [27]
И сказал: «Ну, пускай мой черед.
У меня есть рассказ,
Да и каждый из нас,
Что-нибудь из былого найдет.
Чрез Балканы мы шли.
Горы словно росли –
Все одна будто выше другой;
Едем – круть лишь, да высь,
Только крепче держись,
Ну, тащились нога за ногой.
Вот уж, братцы, поход!
Иногда переход
В целый день верст десяток пройдем.
И такой кончив путь,
Мы ночлег где-нибудь
Под скалою бывало найдем.
Доводилось у нас
До рассвета не раз
Ищешь травки в расселинах скал,
Чтоб коня покормить.
И случалось ходить,
Где не раз человек не ступал.
Чуть займется заря,
Посмотри, куды зря, [28]
Вот, ребята, признаться – краса!
А как солнце из гор
Да всплывет на простор
И осветит кругом небеса!
Иль идем, да поем;
День чудесный; вдруг гром,
Буря, дождь – все под нами внизу.
А мы дивимся, как
Бог нас милует так,
Что устроил под нами грозу.
Что смеешься, трубач?
Ротмистр, тертый калач,
Расспроси и поверь, вот рука,
Он расскажет тебе,
Как мы важно себе
Сквозь густые прошли облака.
Ведь Балканы, дружок,
Не какой бугорок
И повыше, чем эта гора
В двадцать раз, может быть,
Да и что говорить…
За рассказ приниматься пора.
Вот однажды пришли
На ночлег, развели [29]
Мы огонь на долине одной;
Оцепили бивак.
Лай нам слышен собак
Там внизу, далеко под горой.
Накормил я коня.
Вдруг позвали меня
К командиру, и дан мне приказ:
Собираться опять
И с конвертом скакать,
Ни минуты не медля, сей час.
Рассказали маршрут,
Что в ущельи же тут
Деревенька стоит за ручьем,
Что найду штаб я там.
И конверт лишь отдам,
Чтоб опять поспешал за полком.
Осмотрев карабин,
Пистолет я один
Чрез плечо прицепил на ремне,
Наверху, чтоб порой
Этак был под рукой,
Если надобно в случае мне.
А клинок, вам скажу,
Вот уж сколько служу, [30]
Но ни разу не выщерблен был,
В службе ж, братцы, моей
Уж каких он костей
Не рубил и чьей крови не пил!
Мигом был я готов.
Из-под звонких подков
Только искры блестели, друзья,
Как мой конь боевой
Мчался рысью большой,
Но сдержал я лихого коня.
Мрак кругом, просто страх,
Ни звезды в небесах,
И долина кончалась, а там
И гора началась;
Чуть тропинка вилась
И спускалася вниз по скалам.
Съехал я. Ничего.
Не встречал никого.
Назади раздается; слушай!
Впереди – тишина,
Лишь мои стремена
О каменья стучат невзначай.
Да клокочет ручей.
Вот немного левей [31]
Будто лес и дорожка, туда
Я коня своротил
И тихонько пустил.
Еду молча, что ж, лес не беда!
Только худо одно:
Я заметил давно,
Что сбирается дождь, но не знал,
Что он скоро пойдет,
И поспешней вперед
Подвигаться уж рысью я стал.
Гром вдали загремел,
Дождь слегка зашумел
По деревьям, но скоро полил
Страшный ливень… как быть?
Надо ж, братцы, спешить,
Ведь по службе же послан я был.
Вот дорога вольней,
Впереди вновь ручей –
Разглядеть ничего не могу…
Как блеснет молонья!
И увидел вдруг я
Янычара на том берегу.
Он на белом коне
Едет прямо ко мне [32]
И при блеске меня разглядел.
Я коня удержал –
Конь как вкопанный стал,
Пистолет я добыл в тишине.
Отыскал Турок брод,
Но ни шагу вперед,
Слышу щелкнул тяжелый курок.
А уж свой я спустил
(Пистолет не спалил, -
Сильно порох от ливня промок).
Блещет молния вновь,
Янычар уж готов,
Щелк курок – не спалил – как и мой.
Я за саблю, и он
Ятаган мигом вон,
И опять скрылось все темнотой.
«Га! – вскричал он, – Урус!»
Видно, малый не трус,
Я подумал, и мигом в ручей.
Небо так и горит.
Янычар норовит
Ятаганом меня поскорей.
Но не промах я был,
Сам чалму ему сбил [33]
И заехал преважно в башку.
И помчался вперед.
Слышу – едет народ.
Кто? узнать я никак не могу.
Что-то стихла гроза,
И во все я глаза
Хоть глядел, но не видел, друзья;
И коня вновь сдержал.
Что же вдруг я узнал?
Очутился меж Турками я.
Мимо едут; иной
Зацепляет ногой
Иль винтовкой меня; я стою,
Только мыслью одно:
Если будет темно,
Унесу я головку свою.
А блеснет молонья,
Ну, конечно, уж я
Не отдамся живой ни за что…
Все минуют меня;
Я держу все коня,
Не окликнул ведь даже никто.
Снова шагом я в путь,
И дышать стала грудь [34]
Вновь свободней… Стал дождь утихать.
Еду я в тишине,
Вдруг навстречу ко мне
Попадаются люди опять.
Слышу – наши, я к ним,
И скорее своим
Рассказал про турецкий отряд.
Указал, где прошли.
Наши рысью пошли.
Я сразиться, признаться, был рад;
Но я помнил приказ,
И мне дали тот час
Казака, чтоб меня проводил.
Все я сделал, как след,
И из штаба чуть свет
Вмиг отправлен уж к месту я был.
Вот оно, что за день!»
И, склонившись на пень,
Призадумался Вахмистр седой.
– Да, – сказал он, – денек!
И, раздув огонек,
Чистить стал свой клинок боевой.
«Молодец ты, лихач, –
Молвил статный усач, [35]
Потрепав по плечу старика, –
Да, немало голов
Средь Турецких песков
Мы покинули, брат, из полка.
Но зато удалой
Забалканский герой
Задал нехристям пир на весь мир,
Что другой, значит, раз
Не посмеют на нас
Восставать. Знатный был Командир!
Вспомянув старину,
Ни в одну мне войну
Не пришлось отличаться, друзья,
Я люблю жаркий бой,
Но солдат рядовой
На войне лишь во фронте был я.
Если же разбужу
Старину, расскажу
Об одном я, ребята, вам дне:
Он мне памятен так,
Что не можно никак
Позабыть наяву и во сне.
Рос в семье я большой,
Парень был молодой, [36]
И слюбилась мне девка одна.
Так собой хороша
И такая душа, –
Всех ребят зазнобила она.
В галунах сарафан,
Что за грудь, что за стан,
А глаза, а девичья коса!
Если же в хоровод
Плясовую пойдет,
Так держись только чудо-краса!
Этак было порой
Летом, али весной,
Час, другой простоишь только с ней,
То наверно потом
Хоть прощайся со сном
Хоть на несколько, право, ночей.
Вот однажды леском
Мы идем с ней вдвоем,
Я несмело все в землю смотрю,
А она все поет,
Да цветы себе рвет,
Я ж от счастья, ребята, горю.
Слово за слово, ну,
Я ее ущипну, [37]
А она в меня бросит цветком.
Этак шли мы с версту,
Но, добравшись к мосту,
На пригорке присели крутом.
Был я долго как нем;
Вдруг не знаю зачем
Развязался язык на беду.
С Груней я толковал
И, признаться, не знал,
Что далеко так сразу зайду.
И сказал наконец:
– Что ж, со мной под венец
Ты пойдешь ли, Груняша, мой свет?
То краснеет она,
То белей полотна,
И потом вдруг сказала мне: «Нет!
Ты богат и один
И послушный ты сын,
Да и парень пригож и сосед…»
– Ну, так что ж? – молвил я, –
Выходи за меня!
Груня снова сказала мне: «Нет!
Коль на правду пошло,
Все уж знает село, [38]
Что другой мне по сердцу давно.
Ты, дружок опоздал…»
Я как пень замолчал,
И мне стало как будто темно.
Как шальная, слеза
Налилась на глаза;
Я скрепиться хотел как-нибудь.
Но не мог и, друзья,
Зарыдал в три ручья,
Разорвалась как будто бы грудь.
И я мигом привстал.
– Ну, Груняша, – сказал, –
Коли так суждено, Бог с тобой!
Выходи по любви
И счастливо живи,
Знать удел мой несчастный такой.
Я ушел, и с тех пор
Между нас разговор
Не бывал ни о чем никогда.
Стал ночей я не спать,
Начал так тосковать,
Что хоть в петлю – такая беда.
А потом мысль пришла:
Раз у нас из села [39]
Рекрут в город везти собирались,
Я решился, и вдруг
Взвеселился мой дух,
Думы горькие все разошлись.
Я в солдаты пошел,
Но прощаться пришел
К Груне я, признаюсь, молодцом;
Все смеялся, болтал,
Вздох в груди заглушал
И простился с веселым лицом.
– Пусть не знает она, –
Думал я, – что одна
Мысль о ней разрывает мне грудь.
И с родимым селом
Я расстался потом,
С песнью громкою вышел я в путь.
Я уж долго служил
И в кампании был,
Довелось видеть многое мне.
Но когда б ни пришло
В мысль родное село,
Груня так и мелькнет в тишине.
Вот однажды поход,
Все идем мы вперед [40]
И в губернию нашу зашли.
Как узнал я маршрут,
Вижу ясно, что тут
И родные мои не вдали.
Было утро. Идем
С позлащенным крестом
Вижу церковь родного села.
Сердце бьется, и вот
Показался народ;
Лишь обедня едва отошла;
Бабы, девки вокруг
поспешают на луг
Посмотреть на красивых Улан.
Вот уж мы на песке,
Вот подходим к реке,
Т слезать уж приказ был отдан.
Вдруг на том берегу,
Рассказать не могу,
Что за жалостный слышится крик –
Ну, печальный такой,
Будто тело с душой
Расстается… Всем в душу проник.
Там народ в хлопотах.
Мы глядим, а в волнах [41]
Чуть виднеет дитя и порой
То всплывет, то опять
Вновь начнет утопать,
То ручонки мелькнут над водой.
Волны плещут, бегут…
Что ж рассматривать тут?
Я в команде был первым пловцом.
Мигом пику долой,
Шапку, саблю с сумой,
И с моста, осенившись крестом.
Волны, словно шутя,
Уносили дитя;
Шум на береге страшный, а мать
На коленях стоит
И молитву творит,
Ее горя нет слов рассказать.
Быстро плыл я, и вот
Уж рука достает
До ребенка; вдруг хлынет волна
И умчит вдаль опять;
Но успел я отнять,
Что хотела унесть глубина.
И на берег скорей
С легкой ношей своей [42]
Поспешаю… Вот выплыл, друзья.
Тот малютка был жив,
Даже, глазки открыв,
Он, робея, смотрел на меня.
Расступился народ
И дорогу дает
Бедной матери. Я отдаю
Ей ребенка, и что ж,
Так нежданно кого ж?
Груню в ней я сейчас узнаю!
И усач замолчал.
Взор как будто блистал,
Но в лице грусть мелькнула как тень.
И сказал наш герой,
Ус расправивши свой:
«Это был мой счастливейший день!»
– И тебе, знать, дружок, –
Молвил Вахмистр, – помог
Дело доброе сделать Творец.
Ну, еще кто ступай,
Старину вспоминай,
Иль рассказам уже и конец?
– Ну, хоть я вам начну
Быль былую одну, – [43]
Говорил белокурый Улан, –
Только, братцы, никак
Весь мой вышел табак!
Вмиг табак был товарищу дан.
Вот он трубку набил,
Но пока раскурил,
Будто думал о чем-то; потом
К огоньку он подсел
И вокруг посмотрел –
Видит бодры сидят все кругом!
И принялся Улан
За рассказ… Барабан
Где-то грохнул… Труба раздалась,
Выстрел грянул, другой,
И в цепи над рекой
Перестрелка вдали началась.
Шевелился бивак,
И в минуту уж всяк
Замундштучил коня; осмотрел
Весь запас и потом,
Как всегда, молодцом
На коне каждый бодро сидел.
Вот ракета взвилась,
Все уж знали приказ; [44]
Слышно строятся всюду полки.
«Рысью! марш!» И бивак
Погрузился во мрак,
Лишь трещат под золой угольки. [45]

ИНВАЛИДЫ.

Как-то раз теплым днем
В городке небольшом
Собрались инвалиды на рынок,
Сели дальше в кружок
И зелен табачок
Стали нюхать они из тавлинок.
Почитай старики
Без ноги, без руки,
По-домашнему в старом одеты;
На шинели ж иной
На груди ряд большой
Разных лент полинялого цвета.
Толковали кружком
И о сем, и о том,
Посмеялись над толстою бабой,
Как она шла с водой,
Рот разинувши свой, [45]
И упала близь них на ухабе.
Тут один старичок
Удержался, как мог,
И сказал: «Посмеялись и баста!
Знаешь, бабы не тронь,
Ведь полезет в огонь,
На ножи! Это племя зубасто».
– Дело,– молвил другой,–
Над чужою бедой
И смеяться, друзья, не годится.
Вот и чести моей
С деревяшкой своей
Приходилось не раз оступиться.
«Оступайся уж тут,
А как лез на редут
Под Смоленском, где штык изломался,
И одним тесаком
Ты рубился с врагом,
Вряд ли там ты, дружок оступался».
– Эка штука тесак!
Он тогда не пустяк,
Как рука удалая, ребята;
Приходилося, брат,
Как порядком стеснят, [47]
И за горло душить супостата.
«Я теперь бы с штыком,
Значит, был молодцом,–
Улыбаяся, молвил безрукий,–
А когда-то в бою
Знали удаль мою».
– И твои, кажись, видели штуки.
Я в прикрытии был
И еще не забыл,
Как легла батарея вся лоском,
Где ты банником там
По чужим головам
Все допытывал много ль их с мозгом.
«Э, брат, банник пустяк,
Им управится всяк,
Лишь была б молодецкая сила.
А припомнил вот я,
Под Можайском, друзья,
В гости бомба к нам раз привалила.
Отшатнулись все вбок.
Дьявол роет песок,
Знаешь, к ящикам ближе зарядным.
Трубка ж чуть лишь видна
И дымится она. [48]
Я подумал, что дело неладно.
Гостью я за бока
Обнял – очень тяжка,
Делать нечего – я уж скривился;
Сердце бьется мое,
И за бруствер ее!
Сам же навзничь назад покатился».
Вновь молчат старики…
Батареи, полки
Их старинные где-то далеко;
Да и столько уж лет,
И товарищей нет,
Много их уж в могиле глубокой.
Что-то брякнуло тут,
Недалеко идут
В доломанах красивых Гусары;
Тонок, молод один,
Без морщин и седин,
А другой тоже бравый, но старый.
Так, немножко горбат
И собой рябоват,
Ноги выгнуты, тяжко ступает;
Ус завился кольцом,
На груди ж под шнуром [49]
Кавалерий всякой мелькает.
«Что тут, дядя, сидит
Гарнизон инвалид,
Али что? – молодой молвил слово,–
Здесь собрались в кружок
Нюхать что ль табачок
Из тавлинки они берестовой?
Уж и впрямь…» – «Смирно! Стой!–
Крикнул Ундер седой,–
Ты дрянной рекрутишка, не боле,
Это ж все старики
Без ноги, без руки,
Что в кровавом состарились поле.
Вмиг фуражку долой!»
И Гусар молодой
Снял фуражку, а Вахмистр усатый
Подошел к старикам,
Поздоровался сам
И подвел молодого солдата.
«Это мой рекруток,
К вам нарочно в кружок
Я привел его, братцы седые».
– Что ж краснеешь как жар?
Ничего, брат Гусар, [50]
Сядь поближе, ведь все мы родные.
Тут-то речи пошли…
Где какой уж земли
Не видали вот эти калеки!
Тот в Париже бывал,
Этот Шведов бивал,
Все видали кровавые реки.
Рекрут наш спасовал;
А как он увидал,
Что за ленты на старой шинели
У иных стариков…
Был бы плакать готов…
Но они так приветно глядели.
«Да, друзья, не придет
Уж двенадцатый год! –
Молвил старец безногий, – не шутка
Ведь подумать: не раз
Приходилось у нас
Без усталости биться по суткам.
Да не только что мы
Средь жестокой зимы
На биваках стояли и дрались,
Мы на то уж полки;
Но смотри, мужики, [51]
Как с Французом тогда расправлялись.
Чуть в село, где придут,
Мародеры, как тут
Их дубьем и встречают ребята;
И, поверьте, не лгу,
Побожиться могу,
Что дрались даже бабы ухватом.
Да, двенадцатый год
Чудо! Русский народ
Показал себя храбро и хватски;
Каждый грудью стоял,
Русь, Царя защищал
И с солдатом делился по-братски,
Вот был случай у нас:
Под Москвой один раз
Своих пленных в лесу мы отбили.
Разумеется им,
Однокровным своим,
Чем могли из харчей пособили.
Все собрались в кружок.
А меж них мужичок
Без руки, так по локоть – не боле,
Он уж вылечен был
И опять говорил: [52]
Хоть сейчас на кровавое поле.
Что ж узнали мы? он,
Как попался в полон,
Был представлен начальству с другими
Прямо в Кремль. Генерал
Их списать приказал;
А толмач разговаривал с ними.
Мужичок с топором
За своим кушаком
В армяке меж солдат находился,
А Поляк на пример,
Там какой офицер,
С ним по-русски в беседу пустился:
– Ты теперь наш, дружок!
«Нет, сказал мужичок,
Так как жил и умру верным Русским».
– Пустяки, не умрешь,
Завтра в битву пойдешь
Разлихим гренадером Французским.
«Шутишь, барин!» – Шучу?
Если я захочу,
Ты сей час будешь нашим Французом.
Вкруг мужик поглядел
И маленько сробел [53]
Пред этаким, знаешь, конфузом.
Да и молвил: «Ан нет!»
– Я уж знаю секрет, –
Говорит офицер, – вашу братью
Как легко уломать.
Видишь эту печать?
Припечатаю только печатью
Твою руку. И вдруг:
Ты не враг наш, а друг.
Бедный руку подальше припрятал.
Офицер ее взял,
И печать подержав
На огне, он, смеясь, припечатал.
Что же наш мужичок?
Вынесть горя не мог,
Знать подумал про вечную муку,
Про измену, позор…
И, схватив свой топор,
Он отсек себе по локоть руку.
Вот оно каково!
«Ну-тка, братцы, того, –
Молвил Вахмистр, – во фронт не мешает;
Вон краснеет мундир – [54]
Это наш командир
На своем жеребце подъезжает». [55]

ДНЕВКА.

Быстро речка бежит,
По каменьям шумит,
На пригорке близь ней, в стороне
Гренадеры сидят,
Меж собой говорят
О недолгой Венгерской войне.
Бравый стройный народ,
Ни по чем им поход,
Уж давно отдохнули они;
На зимовку идут,
Только песни поют,
Вспоминая бивачные дни.
Меж веселой толпой
Гренадер отставной
Вот присел, про свой полк расспросил,
И сверкнули глаза
Точно словно гроза, [56]
Как узнал он, что полк в деле был.
– Ну, а враг-то каков, –
Он спросил молодцов, –
Хорошо ли идет на штыки?
«Ничего, – был ответ, –
Против наших-то нет,
Но встречались лихие полки».
– Я теперь не служу,
Но, друзья, вам скажу
В наше время бывали дела.
Как пошли на штыки,
Как сцепились полки,
Кровь ручьями, ребята, текла.
Что Венгерец, Поляк,
Али Турок, Прусак?
Слова нет, есть из них молодцы.
Бонапарт подбирать
Так умел; – не сыскать
Старой Гвардии – вот удальцы!
Вот так были враги,
И с такими в штыки
Любо дорого – знатный народ.
Он стоит молодцом,
Смерть ему нипочем. [57]
Ну, почти так, как Русский идет.
Быль скажу вам одну:
У Французов в плену
Был я два года. Что-то никак…
Я по воле ходил,
Лекарь рану лечил,
И мусьем называл меня всяк.
Скучно, что говорить!
В волю есть, в волю пить, –
Да ведь все не своя сторона…
Только душишь тоску,
За стаканчик кваску
Право отдал бы бочку вина.
Ну, в деревне ж одной
Был их штаб полковой,
С гренадерами был я знаком,
Даже этак порой
Соберемся толпой,
Да и речь кое-как поведем.
Был сержант там один
Чуть ни трех лишь аршин
Молодец, а седые усы
По груди рассыпал;
Всюду в битвах бывал – [58]
Трудно встретить подобной красы.
Все солдаты за ним,
Как за дядькой своим,
Балагур же он был и добряк.
Если в чем и нужда,
То к сержанту всегда
Отправлялся за помощью всяк.
Нагрубил как-то он,
А у них строг закон,
И в военное время – беда!
Кто бы ни был – под суд
Тот же час отдадут,
И пощады не жди никогда.
Старика Генерал
Расстрелять приказал.
Снарядили, как всюду, конвой;
Все солдаты навзрыд,
Он же браво глядит
И идет впереди как герой.
Провожать много шло,
Почитай все село,
Я поплелся туда же к реке,
А сержант удалой
Все ровнял свой конвой [59]
И рассказывал с трубкой в руке:
«Тихим шагом, друзья!
Трубку выкурю я,
К быстрой речке покамест дойдем;
Ну же, рекруты, вы
Не склоняй головы,
Иди бодро вперед под ружьем.
Левой! Правой! как след
Где б ни шел, нужды нет,
Хоть под пулями, браво иди,
Мерно в ногу ступай,
Ничего не плошай
И не будь никогда позади.
Да, последний уж раз
Распекаю я вас,
Был сварлив я, ребята, порой,
Но не скажет никто,
Чтобы так ни за что
Обижал я кого раз иной.
Как сержант, как солдат
Много я виноват;
Не берите примера с меня;
Я закон преступил,
Мной нарушен он был, [60]
И за то расстреляют меня.
Тихим шагом, друзья,
Докурю трубку я,
К быстрой речке покамест дойдем!
Ну же, рекруты вы!
Не склоняй головы,
Или бодро вперед под ружьем.
Ты, мой добрый земляк,
Прослезился никак…
Э, не плачь! я уж отжил свое,
Мне уж тяжко дохнуть,
Вся изранена грудь,
Сердце тихо уж бьется мое.
Кончив службу, в свой край
Ты пойдешь… Вспоминай
Старика… там мой домик стоит,
И жива еще мать,
Но не надо ей знать
Как я умер… Скажи, что убит.
Это кто в стороне
Пожалел обо мне
И идет проводить старика?
А, узнал теперь я
Маркитантку, друзья, [61]
Из седьмого лихого полка,
Где-то в русских снегах
Вынес я на руках
И ее, и малюточку дочь.
Я плащом их прикрыл,
Чем дал Бог, покормил
И берег от мороза всю ночь.
И за душу мою
Знать молитву свою
Сотворила она в тишине.
Стой! Равняйся, друзья!
Докурил трубку я,
Расставаться пора с вами мне!»
И высокий старик
Головой не поник,
Он приподнял ее, и сверкнул
Быстрый пламень в очах,
И с молитвой в устах
Старина вмиг шинель расстегнул.
«Будет просьба моя
Прямо в сердце, друзья!» –
Он сказал и, раскрыв свою грудь,
Сделал шаг он вперед.
Приложился весь взвод, [62]
Но стрелять вряд ли мог кто-нибудь.
Зарыдав горячо,
Снова все на плечо…
Тут старик удержаться не мог,
Он поник головой,
Взор налился слезой,
Словно камень на душу всем лег.
«Ну, стреляйте, друзья,
Не на вас кровь моя,
Я преступник: карает закон».
Пли! И вмиг залп гремит,
И старик в грудь пробит,
Испускает последний свой стон».
– Да, – Фельдфебель сказал, –
Хорошо умирал
Твой сержант, но коли виноват,
Заслужил казни он:
Строг военный закон –
Уважай дисциплину, солдат. [63]

АРХИП ОСИПОВ.

«Рассказал бы вам я,
Молодые друзья,
Как солдат иногда умирает;
Да ведь вы рекрута,
А в такие лета
И ума-то не больно хватает.
Хоть бы этот седой
Вам солдат отставной
Говорил про дела, правда, складно:
Пули, ядра, да штык…
Кто ж из нас не привык
К этим штукам? Эх, право досадно!
Вы башкой-то своей
Если б были умней
Хоть немного, потешил бы лихо!»
– Может, дядя, смекнем,
Как-нибудь разберем, –
Молвил рекрут молоденький тихо.
«Тут смекать-то не что!
Ну, а слышал ли кто [64]
Хоть про вал, бастион, амбразуру?
Назови палисад,
Вам покажется сад,
Скажешь: брешь, - расхохочетесь сдуру».
– Ну, а мы-то на что?
Позабыл, брат, про то,
Ведь, кажись, мы и сами видали,
Как рекой льется кровь,
И случалось врагов
Этак ловко, примером, бивали! –
Молвил старый солдат
Уж почти седоват.
А за ним человек тож десяток.
Все сюда подошли,
Да и речь повели
Пред зарей у открытых палаток.
И уселись кругом,
Кому ловчее на чем,
Рекрута попридвинулись ближе,
Чтобы слушать ловчей
Богатырских речей,
Как начнут старики о Париже.
– Ну-тка, что за рассказ,
Верно, брат, про Кавказ, [65]
Про своих Кабардинцев, Чеченцев?
«Да, про горы, про лес…
Только, братцы, Черкес
Не похуже Французов, иль Немцев.
Прост он, правда; полков
Не имеет; штыков
Не завел, а поди-ка порою
Как, устроив завал,
Бить начнет наповал;
Надо Русского против них строю.
На черкесских землях,
На морских берегах
Есть уж наше давно поселенье;
Вновь построили там
Для острастки врагам
Небольшое еще укрепленье.
Ров глубокий кругом,
Обложив хворостом,
Сверху прутьев колючих наклали,
Вот и все тебе тут.
Этот новый редут
Михайловским фортом назвали.
И притом, братцы, там,
Надо знать, по углам [66]
На подмогу стоит по орудью.
Не угодно ль в редут
Как картечью начнут?
Не угодно ли взять его грудью?
Азият ни почем,
На коне, иль пешком,
Что он сделает с нами без пушек?
Между тем из плетня,
Человека, коня
Выбирай и стреляй как лягушек.
Вот однажды в редут
Весть пришла, что идут
Десять тысяч Черкесов к нам в гости.
Нас две роты, друзья,
Небольшая семья,
Но решились сложить свои кости.
Комендант нас созвал,
Эту весть нам сказал
И велел приготовиться к бою.
Не прошел час, другой,
Видим, ну, саранчой
Окружили нас Горцы толпою.
Вот уж битва была!
Вот уж кровь где текла! [67]
Но мы долго и храбро сражались.
Горцы все на редут,
И чем больше их бьют,
Тем сильней к нам ворваться старались.
Всякий раз им отпор,
Но из ружей в упор,
Из орудий палили картечью;
Кто штыком, топором,
Чем попало их бьем,
Превзошли силу мы человечью.
А все плохо. Из нас
Кровь ручьями лилась,
Переранены все офицеры;
Что тут делать, как быть?
Надо было решить
И принять уж последние меры.
И решилась, друзья,
Небольшая семья
С видом храбрым, с геройством во взорах,
Как совсем уж возьмут
Наш Черкесы редут,
Подорвать весь оставшийся порох.
Сил не стало, а враг
С гиком, с шашкой в руках
[68-69 отсутствуют]
[70]
Отвечает всегда с умиленьем:
«Он пролил свою кровь
В славу русских штыков,
Он в Михайловском пал укрепленьи».