|
1. Жизнь Патрика Гордона.
Приезд в Россию.
Начало образования так называемого иноземного строя относится к царствованию Феодора Иоанновича. При Борисе Годунове иноземная дружина, в 2,500 человек, состояла наиболее из поляков и Ливонцев, но также из Шотландцев, Датчан, шведов, Цесарцев, Французов и Греков. Известно, какую роль при Борисе и при Димитрии играл Маржере. Во время Шуйского и народного ополчения Русские предпочли не рассчитывать на помощь наемных людей. Зато при царе Михаиле, а еще более при царе Алексее, возобновилось приглашение иностранцев в русскую службу. При царе Михаиле два полковника, Леси и фан-Дам, были отправлены за границу для набора нескольких тысяч охочих немцев. Число иностранцев, приехавших в Россию при Алексее Михайловиче росло по мере того, как с одной стороны Россия во время войн с Польшей нуждалась в опытных офицерах и как с другой стороны на Западе после тридцатилетней войны многие [12] люди остались без дела и были готовы наниматься в чужие государства.
Главной целью при вызове иностранных офицеров было обучение войск иноземному строю в составе 9-ти корпусов, определенных расписанием царя Феодора Алексеевича; в последний год его жизни находилось уже 63 полка иноземного строя, в том числе 25 полков конных рейтарских и копейных и 38 пеших солдатских. Набор иностранцев продолжался при Софии для походов в Крым, при Петре для Азовских походов1). Корб прямо говорит, что полки по большей части вверяются полковникам из немцев, и что Русские, не имея сведений в артиллерийской науке, вынуждены содержать иностранцев, приезжающих из разных земель2).
Между этими приезжими иностранцами, посвящавшими себя военному делу, было особенно много Шотландцев. Обе революции в Великобритании в XVII столетии заставили многих роялистов и католиков покинуть свое отечество. Они целыми толпами приезжали в Московское государство и в Польшу. В дневнике Гордона упоминается о множестве таких случаев. Так, например, в 1657 году в Прейсишь-Голланд (близ Кенигсберга) он встретил 43 Шотландца, готовившихся к отъезду в Ригу с намерением поступить в шведскую службу (I, 127). Несколько раз Гордон упоминает о многих шотландских сослуживцах в польском (I, 133), австрийском и шведском войсках (I, 134, 165, 183, 260). У Шведов был особый отряд, состоявший исключительно из Шотландцев и называвшийся Дугласским. На пути в Россию Гордон встретился с разными соотечественниками, в обществе которых он совершил сове путешествие в Москву (I, 285). Некоторые из этих офицеров были женаты и ехали со своими семействами. В России уже находилось много Шотландцев, например Крофурд3), Далиель, Друммонд, Бокговен, Уйнрам и проч.
В разных городах, между прочим, в Кракове, Пскове (I, 202, 287, 375) Гордон встречался [13] с Шотландцами. Иногда такие встречи были ему неприятны, и он избегал их, как видно, между прочим, из его рассказа о поездке в Англию в 1666 г. (I, 370-371). Сам он, однако, не раз приглашал своих соотечественников переехать в Москву, особенно после революции 1688 года (см. напр. II, 638).
Довольно значительное число Гордонов было в России. Еще до Патрика Гордона мы встречаем двух Гордонов, находившихся в русской военной службе. Сохранилась челобитная капитана Вильяма Гордона к царю Михаилу от 1631 года4). В 1634 году подполковник Александр Гордон получил значительную сумму денег из казны5). Об Андрее Гордоне упомянуто в полном собрании законов6).
Патрик Гордон уже в Германии и Польше застал многих Гордонов. Так, например, он упоминает о Джоне Гордоне, находившемся в плену у поляков (I, 133), о ротмистре Патрике Гордоне «с сильною рукою», командовавшем отрядом польских войск (I, 133, 289, 405 и след.). Какой-то Адам Гордон в 1659 году был убит в Польше (I, 183); о дружбе с Маргоретом Гордоном в Польше упоминает наш Гордон в своем дневнике в 1659 г. (I, 200). До 1868 г., как кажется, Патрик Гордон оставался единственным представителем своего рода в России, зато катастрофа Якова II-го в Англии заставила некоторых переехать в Россию. Впрочем, за несколько месяцев до падения Якова II-го некто Джон Гордон приехал в Россию для посещения своего родственника Патрика Гордона и для изучения русского языка (I, 225, 238, 641). Он оставался всего лишь три месяца в России и не поступил в русскую службу. В 1691 году приехал в Россию другой родственник Гордона, Андрей Гордон (I, 642). Еще другой родственник Патрика – Герри Гордон – в том же 1691 году, в письмах к патриарху изъявил желание поступить в русскую службу и действительно приехал в Россию (III, 280-281, II. 345, 348, 350, 354, 381). Также и Александр Гордон, женившийся на дочери Гордона, до того был уже родственником Патрика. Он известен под именем Ахинтуль: так называлось его имение в Шотландии. [14] О нем весьма часто говорится в дневнике7). Некто Франц Гордон, также родственник Гордона, приехал в Россию в 1695 г.8). Джордж Гордон, приехавший в Россию, называл Патрика «двоюродным дядей» (I, 644). Фома Гордон приехал в 1698 году и поступил в русскую службу. О сыновьях Гордона, находившихся в русской службе, мы будем говорить далее. О каком-то фокуснике Гордоне, находившемся в России в 1699 году и старавшемся спастись от преследования полиции в доме Патрика Гордона, упоминает Корб9). После смерти нашего Гордона, мы встречаем, например, Фому Гордона в 1717 г. (I. LXVI), далее владельца рукописи дневника Гордона и пр.
Мы видели выше, что Гордон, решаясь вступить в русскую службу, мог рассчитывать на пребывание в России в продолжение трех лет. Таковы были предложения, сделанные ему Леонтьевым и Крофурдом (I, 275). Действительно, иногда бывали случаи, что иноземцы, вступавшие в русскую службу, заключали при посредстве послов и агентов условия на известный срок, а по окончании этого срока возвращались восвояси10). Во многих случаях, однако, правительство, нуждаясь в иноземцах, весьма неохотно отпускало их и весьма часто вовсе не освобождало их от русской службы. Уже в начале XVII века правило о не увольнении поступивших в русскую службу иноземцев встречается в полной силе. Так, например, Маржере, говоря о затруднении перешагнуть чрез границу вообще, замечает, что пока вовсе не было случая увольнения из русской службы, и что он представлял собою первый пример такого рода11). Когда при Михаиле Федоровиче Мерик был в России английским дипломатом, он просил, чтобы отпустили домой английского дворянин Астона, который болен от ран, и на его месте будет служить его сын, бояре отвечали, что издавна повелось из государевой службы никого не отпускать. Мерик даже безуспешно просил, чтобы отпустили жену Астона12).
[15] Таких случаев было много и впоследствии13). Гордон сам испытал это на себе и в письмах к сыну Джемсу и к родственнику Герри Гордону повторял, что, раз вступив в русскую службу, нельзя отделаться от нее.
Он не подозревал, что, порешив с Леонтьевым, связал себя на всю свою жизнь. Вместо предполагаемых трех лет он оставался в русском войске 38 лет, то есть до гроба. Не раньше как в 1692 году, как кажется, Гордон расстался со своей любимой мыслью кончить жизнь в Шотландии. Он сделал в России блестящую карьеру, имел возможность оказать существенные услуги Петру Великому: нельзя, однако, сказать, чтобы Гордон полюбил Россию. Все почести и материальные выгоды, обширный круг действий, участие в важнейших событиях, привязанность к нему Петра Великого, большой круг знакомых, друзей и родственников, который окружал его в Москве, особенно же в немецкой слободе – все это не могло заменить ему родины.
Впрочем, он очень скоро привык к своему новому положению, женился в Москве, необычайно ловко устраивал свои дела и успевал в достижении предполагаемых целей.
Переговоры между Гордоном и Леонтьевым происходили в Варшаве. Он выехал из этого города 26-го июля 1661 года (I, 283). Описание этого путешествия сделано им довольно подробно.
Первою целью путешествия был город Рига. Очень скоро после решения вступить в Россию и Гордон и Менезес жалели об этом решении. В Риге они встретили кое-каких знакомых, с которыми советовались. Гордон искал случая отделаться от путешествия в Москву, узнав, что жалованье ратным людям в Москве бывает скудное, но что оно выплачивается правильно в срок (I, 285). Впоследствии оказалось, как мы увидим, совершенное противное: не столько на скудость оклада могли жаловаться иностранцы, сколько на не точную уплату его. Полученные сведения, а также, как он замечает, «данное слово» заставляли Гордона ехать дальше. В Кокенгузене, недавно занятом русскими войсками, Гордон видел русский гарнизон. Сравнение между Русским и поляками оказалось весьма невыгодным для первых. Кокенгузен очень не понравился Гордону. Все это заставляло задумываться. Еще менее благоприятным [16] было впечатление, произведенное на путешественников Псковом; город показался грязным, жители угрюмыми. Гордон был в самом нехорошем расположении духа. К тому же там господствовала страшная дороговизна, вследствие выпущенных правительством несколькими годами раньше медных денег, упавших в цене. Гордон до того был недоволен своим положением, что вовсе не обращал внимания на красивые местности, чрез которые проезжали спутники.
2-го сентября Гордон приехал в Москву и остановился в немецкой слободе.
Из сочинения Мейерберга, сопровожденного рисунками, мы знаем какой вид имела немецкая слобода именно в то время, когда туда прибыл Гордон14). Тут уже при Иоанне Грозном поселились жители Ливонии. уведенные Москвитянами в плен; тут жили и прочие иностранцы. Когда в 1610 году это предместье сгорело, иноземцы переселились в Москву, но затем, не задолго до приезда Гордона в Россию, вновь было приказано им занять прежнее место на реке Яузе, находившееся в расстоянии одной версты от края столицы. Дома были большей частью деревянные, отчасти окруженные садами и огородами. Немецкая слобода на картине, сообщенной Мейербергом, имеет чисто деревенский характер15). Тут жили офицеры, купцы, аптекари, пасторы лютеранской и реформаторской церквей, впоследствии и католические священники, врачи, число которых росло в продолжение XVII-го века, иногда и дипломаты, представители иностранных держав.
В этом месте Гордон провел большую часть своей жизни, в нем он обзавелся хозяйством, сделался главою многочисленного семейства и даже, некоторым образом, как бы патриархом колонии иноземцев. Тут господствовали нравы и обычаи западной Европы, читались иностранные книги, получались подробные известия о происходивших в разных концах Европы событиях. О житье-бытье в немецкой слободе мы будем иметь случай говорить в другом месте нашего труда. [17]
Первая встреча Гордона с русским правительством была довольно благоприятна. Царь Алексей, принимая Гордона в селе Коломенском, поблагодарил его за гуманное обращение с русскими военнопленными в Польше (I, 239). Зато Гордона удивило что-то вроде испытания, которому его подвергнул двумя днями спустя тесть царя Илья Данилович Милославский. Иноземцы-офицеры, только что вступившие в русскую службу, должны были по приказанию боярина показать в открытом поле, в окрестностях Москвы на так называемом Чертолье, умеют ли они обращаться с оружием, а именно с копьями и ружьями. Гордон возразил, было, что любой из его лакеев мог бы показать, как должно обращаться с оружием, и что значение офицера состоит гораздо более из умения командовать войсками. Милославский сослался на обычай, в силу которого каждый офицер должен был выказать сове умение, и Гордон повиновался, выдержал экзамен вполне удовлетворительно (I, 290).
Гораздо более серьезным показался ему следующий случай, доставивший ему возможность познакомится с самым существенным недостатком русской администрации. Начальство распорядилось о выдаче гордону обычных денег и прочих предметов (соболей, камки и пр.) по случаю приезда. Гордон не знал, что все это можно получить не иначе, как вознаградив дьяка предварительно, и вследствие этого долго не получал ничего. Он несколько раз жаловался боярину Милославскому, который велел призвать дьяка, таскал за бороду и грозил наказать его кнутом. После этого происходил между дьяком и Гордоном крупный разговор, в котором Гордон прямо сказал, что не желает оставаться в государстве, которое в такой мере не соответствовало его ожиданиям. К этому присоединился упадок в цене медных денег, которыми выплачивалось жалованье, несмотря на обещание Леонтьева, что жалование будет уплачиваемо серебром.
Несколько раз, в первое время своего пребывания в России, Гордон упоминает об этих несчастных медных деньгах. Его замечания на этот счет вполне сходны с прочими данными об этом предмете. Гордону сперва сказали, что один рубль медными деньгами равняется двум талерам (I, 286). Это было справедливо до упадка в цене медных денег, то есть от 1656 до 1658 года. Котошихин говорит: «и ходили те медныя деньги многое время [18] с серебянными заровно»16). Уже во Пскове Гордон, как мы видели, удивился чрезвычайной дороговизне вследствие медных денег (I, 287). В Москве он тотчас же после приезда узнал, что 4 медные копейки равняются одной серебряной (I, 290), значит он получал бы лишь четвертую долю условленного жалования. 26-го сентября и он, и приехавшие с ним иноземцы получили свой оклад медными деньгами (I, 293). Немного позже Гордон замечает, что 5 или 6 медных копеек равняются одной серебряной (I, 306), и что можно было ожидать дальнейшего упадка в цене медных денег, так как привоз из-за границы и подделка этой монеты в самой России принимали все большие размеры. Меры правительства против подделки монет менее помогали, потому что в этом деле были замешены некоторые вельможи17). Упадок в цене медных денег продолжался; вторичное повышение оклада на четвертую долю (то есть на 25%, между тем как потеря на медные деньги составляла 600 и более %), о котором говорит Гордон (I, 815), разумеется, не могло помочь.
При таком положении дел нельзя удивляться, что Гордон серьезно мечтал о том, как бы освободиться из России. Можно представить себе, как на него подействовали замечания всех тех, которым он сообщил о своем намерении, что исполнение его желания положительно невозможно. Напрасно Гордон представлял, что климат России вреден для его здоровья. Его убеждали оставаться. Подробно он рассказывает о любезности, с которой говорил с ним дьяк, между тем, как полковник Крофурд и другие лица прямо представляли ему, что он, настаивая на отъезде из России, подвергает себя опасности страшной опалы, что его, без сомнения, примут за польского лазутчика и сошлют в Сибирь или в какое-либо иное отдаленно место. Поэтому Гордон, сначала отказывавшийся принять царское жалование, наконец согласился взять его (I, 292).
Гордон получил чин майора, служил в полку Крофурда и довольно усердно занимался обучением вверенных ему войск. Вместе с тем мало помалу расширялся круг его знакомых; его звали [19] на свадьбы, он имел, как замечает, случай познакомится с разными домами. Скоро, однако, опять оказалось весьма серьезное затруднение.
От него стали требовать присяги. Голландский пастор, которому была поручена эта церемония, сообщил Гордону, что он должен произнести клятву служить царю всю жизнь. Гордон тут же, в то время когда ему твердили формулу присяги, протестовал торжественно, ссылаясь на контракт, заключенный с Леонтьевым. Власть не уступала. Гордон стоял на своем. После долгих пререканий решили так, что Гордон обязался служить царю до окончания войны с Польшей (I, 299).
На основании этого Гордону можно было выйти в отставку после Андрусовского мира, то есть в 1667 году.
Примечания
1) Устрялов, I. с. 183-184.
2) Korb, Diarium, p. 182 и 185.
3) У Устрялова, I. 181, не верно показано, что Крофурд в 1661 году с 30 офицерами, в числе которых был и Гордон, приехал в Россию. Из дневника Гордона, I. 241, видно, что Крофурд уже в 1660 году, находившись в русской службе, был ранен в Польше.
4) См. приложение в изд. дн. Гордона, I, 610.
5) Там же, 161.
6) IV, стр. 619, 647.
7) См. заметку о нем Поссельта. I. LXV, документ 644-49; III, 371-374. Устрялов, 1. е. I. LXVI.
8) В дневнике о нем не упомянуто. I. 653.
9) Diarium itineris, p. 100.
10) Устрялов, I, 183.
11) Etat de l’empire de Russie et grand duche de Moscowie, p. 38 (ed. 1821).
12) Соловьев, IX. 119.
13) См. любопытный случай с каким-то поручиком, рассказанный Корбом, 125.
14) См. изображение под № 52 в атласе, изданном Аделунгом, как приложение к его биографии Мейерберга.
15) См. некоторые замечания о немецкой слободе в сочинении Поссельта о Лефорте, I. 212 след.
16) См. мое сочинение «Медные деньги в России 1656-63 и денежные знаки в Швеции 1716-19». Спб. 1864, стр. 14.
17) Между прочим, как известно, тесть царя Илья Данилович Милославский. См.
мое сочинение о медных деньгах, стр. 31.
|
