: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

Патрик Гордон
и его дневник.

Сочинение А. Брикнера.

 

Публикуется по изданию: Брикнер А.Г. Патрик Гордон и его дневник. СПб. Типография В. С. Балашова. 1878.


библиотека Адъютанта


1. Жизнь Патрика Гордона.

Гордон – прапорщик.

 

Впечатления от пребывания в Англии, свидание с родными и знакомыми, обещанное королем покровительство, наконец, условия жизни в западной Европе – все это утвердило в Гордоне желание окончательно покинуть Россию. Но желание эти совершенно расходились с тогдашними видами русского правительства. За несколько месяцев до приезда Гордона из-за границы заключен был мир с Польшей и вместе с тем наступательный союз против Татар. Решившись воевать против Крыма в следующем году, правительство сильнее прежнего нуждалось в Гордоне, который еще недавно оказал столь существенные услуги России в Чигирине и еще в 1684 году подал столь подробную записку о войне с Татарами. [58] Поэтому новые попытки Гордона испросить себе увольнение должны были повести к довольно серьезному кризису.
На другой день по прибытии в Немецкую слободу, 1-го сентября, Гордон явился к Голицыну, был принят им весьма милостиво и поздравил его с Новым Годом. 3-го сентября Гордон обедал у Голицына, 10-го – также. При этом случае они беседовали о пребывании Гордона в Англии, о его путешествии вообще и о разных других предметах. Но о предстоящей войне речи не было. Затем после обеда Гордон вместе с Голицыным отправился на охоту. 13-го сентября Гордон должен был представиться царю. Аудиенция почему-то в этот день не состоялась; но на следующую он был допущен к царской руке. Затем он был у царевны Софии, которая сказала ему: «Бог наградит тебя за то, что ты сдержал слово», то есть, вернулся в Россию (II, 158-159).
Тут пока еще не видать ничего, что подтверждало бы рассказ Корба, что Голицын, наконец, «возненавидел» Гордона1). Есть основание думать, что Гордон пока не говорил о своем намерении, воспользовавшись протекцией Якова II, выехать из России. Между тем кризис приближался.
Мы уже выше видели, что король Яков II обещал Гордону писать царям о его увольнении. Королевское письмо было написано еще во время пребывания Гордона в Великобритании, а когда он готовился к отплытию из Шотландии, он получил из Лондона копию с этого письма. Оно сообщено целиком в дневнике (II, 150-151) и заключает в себе следующее: «Узнав, что ваш верный и много любимый подданный Патрик Гордон служил вашим императорским величествам много лет и служит еще ныне в качестве генерал-лейтенанта, а далее, что он ныне должен вступить в управление отцовских имений и притом обязан служить нам, мы просим ваши императорские величества отпустили Гордона с женою, детьми, прочими родными и вещами из вашего государства. Исполнение этой просьбы для многих охотников вступить в вашу службу будет поощрением» и пр. Герцог Гордон писал также к князю Голицыну письмо на латинском языке, в котором было множество комплиментов, но милость к Патрику Гордону испрашивалась только в общих выражениях.
13-го сентября, в тот самый день, когда Гордону не удалось [59] представиться царям, один Англичанин по фамилии Мунтер вручил ему подлинное письмо Якова II к царям. Тогда в России не было английского резидента; в таких случаях письма Английских королей к царям нередко пересылались через купцов, проживавших в Москве и игравших роль консулов. Таким лицом был прежде купец Брейан (Bryan), о котором не раз вспоминается в дневнике Гордона, таким был и Мунтер. На другой день голландский резидент Келлер передал письмо короля Якова царям. Голландский резидент в Лондоне Ситтерс нарочно просил Келлера быть посредником в этом деле. Как видно, вопросу об увольнении Гордона придана была некоторая важность, и он стал предметом дипломатических сношений. Письмо Якова II было передано в тот самый день, когда Гордон имел аудиенцию у царей и царевны. Но может быть, при дворе еще не знали содержания письма. На другой день какой-то Голландец, плохо знавший английский язык, перевел это письмо на русский язык. Между тем Гордон подал челобитную об увольнении и занялся, было, составлением другой записки, которую велел перевести на «славянское наречие». В дневнике есть небольшой пробел от 15-го сентября по 24-е октября. Именно в это время Гордон, без сомнения, составил первую записку, о которой он пишет, что она была подана 23-го октября, но что пока (то есть 26-го октября) еще не было ему дано ответа. О каком-либо разладе с Голицыным в это время в дневнике не упомянуто. Только когда 5-го ноября Гордон просил у боярина позволения перевезти свою жену из Киева в Москву, он получил «двусмысленный ответ». Это, впрочем, не помешало ему отправить 9-го ноября лошадей и слуг в Киев за женою (II, 160). Вдруг, 16-го ноября Гордон узнал через некоторых своих русских приятелей о решении правительства сослать его с семейством в какое-нибудь отдаленное место, если он не станет просить прощения (II, 160).
Гордон испугался. Он, кажется, не ожидал такого оборота дела. На другой день он отправился к голландскому резиденту просить его ходатайства перед русским правительством. Барон Келлер объявил ему наотрез, что он никоим образом не станет вмешиваться в это дело, и прибавил, что Русские из газет узнали, будто Яков II хочет помочь Туркам (II, 161). Действительно, в России не любили Якова. Впоследствии Голицын однажды прямо сказал Гордону: «С братом и отцом вашего нынешнего [60] короля мы ладили хорошо; но с этим мы как-то не можем быть в дружбе: он слишком горд» (II, 226). Когда Яков лишился престола, русское правительство было чрезвычайно довольно этим событием (II, 240). Таким образом, тогдашнее раздражение Софии и Голицына против Гордона, может быть, в значительной степени объясняется отвращением к Якову.
Гордон тщетно искал покровителей. 19-го ноября он был у разных вельмож и узнал от некоторых из них, что правительница в большом гневе на него за его упрямство и намерена строго наказать его. Гордон все еще не унывал и 20-го ноября велел переписать свою вторую челобитную. Однако 21-го числа он узнал от некоторых друзей, что если он не поспешит просить прощения, то дорого за то поплатится, подвергнет и себя, и свое семейство большой беде и лишит их возможности помочь ему. Гордон был в таком волнении, что не мог спать всю ночь. «Хуже всего, - пишет он, - было то, что я никому не смел открыть моих мыслей, потому что при корыстолюбии и равнодушии всех никто не заботился о судьбе другого; не было никого, кто мог бы дать мне благоразумный совет» (II, 161). 22-го ноября рано утром он отправился в Измайловское, где тогда находились царь Иван и София, и пошел сначала в хоромы боярина Голицына. Голицын принял его и обратился к нему с упреками. Гордон оправдывался, опираясь, как он говорит, на правоту своего дела, но Голицын стал горячиться еще более и велел тотчас же изготовить приказ о разжаловании Гордона в прапорщики и немедленной его ссылке. Бывшие тут вельможи, чтоб угодить Голицыну, как говорит Гордон, присоединили свои упреки к сильным выражениям боярина. И, предвидя гибель своего семейства, Гордон решился написать в весьма осторожных выражениях челобитье, в котором изъявил сожаление, что просьбою своею об увольнении оскорбил великих государей, и, прося помилование, изъявлял готовность служить далее. Когда это челобитье читалось «на верху» (ab ove), то есть у государей, то нашли, что оно было писано недостаточно покорным тоном раскаяния и умиления. Ему опять пригрозили ссылкою. Гордон объявил, что он готов подписать [61] такую редакцию челобитья, какая для него будет сделана в приказе.
Все это происходило 22-го ноября. Гордон был сильно огорчен, даже считал себя оскорбленным, но не приходил в отчаяние, что, между прочим, видно из того обстоятельства, что он 23-го ноября, возвращаясь из Измайловского в Немецкую слободу, осмотрел лежавшие на пути стеклянные заводы. 25-го ноября он был в городе: думный дьяк Емельян Игнатьевич Украинцев передал ему черновое челобитье в желанном виде. Некоторые выражения показались Гордону слишком унизительными. Он зачеркнул эти места, велел переписать челобитную и подписал ее. Когда она читалась в тайном совете, там царствовало глубокое молчание, и царевна София не сказала ни слова. Все знали, что Гордон насилием и угрозами был принужден подать такую бумагу (II, 163).
Таким образом, ссылка Гордона не состоялась, но распоряжение о разжаловании его было утверждено 22-го ноября, и только 11-го декабря он был прощен2).
Между тем, была сделана английским правительство попытка дать делу Гордона новый оборот. Разумеется, в Англии не могли еще знать о несчастии Гордона, но может быть, считали вероятным, что Гордону нелегко будет отделаться от русской службы. Англия нуждалась в дипломате, и так как Гордон, хорошо знавший Россию, был особенно годен представлять английские интересы при русском дворе, то Яков II и вздумал назначить его английским резидентом в Москву.
29-го ноября Гордон по почте получил от графа Миддельтона и от статс-секретарей короля Великобритании уведомление, что он назначен чрезвычайным послом при Московском дворе, [62] и что кредитивные грамоты и инструкции будут немедленно отправлены ему в Ригу. Неизвестно, почему граф Миддельтон в своем письме, писанном 25-го октября, предполагал, что эти бумаги застанут Гордона еще в риге, и потому приглашал его остаться в этом городе впредь до дальнейших приказаний (II, 163). Гордон был, как он сам замечает, в крайнем удивлении. Он тотчас же отправился с этим письмом к голландскому резиденту и к дьяку Виниусу, чтобы посоветоваться с ними, но ни тот, ни другой не могли ничего ему сказать. На другой день Гордон пошел к Украинцеву, показал ему письмо графа Миддельтона и вместе с Украинцевым отправился к Голицыну. Боярин велел Гордону перевести письмо на латинский язык и отдать в приказ для перевода на русский язык, так как в то время не было английского переводчика. При этом Гордон подал новое челобитье, которое также было переведено на русский язык. Голицын обещал сообщить царям и царевне об этом деле. Между тем Гордон отвечал графу Миддельтону, но очевидно уже не надеялся на успех. 4-го декабря он от постоянного волнения и неприятностей заболел лихорадкой и несколько дней пролежал в постели. Между тем «на верху» последовало решение, то есть новый отказ. «Цари, царевна и бояре, - сказано было, по словам дневника, в царской грамоте, - выслушали челобитные, поданные генерал-лейтенантом Гордоном, и положили: генерал-лейтенант Гордон не может быть чрезвычайным английским послом при дворе их величеств, потому что он должен служить в большой армии в предстоящем походе против Турок и Татар. Патрик Гордон должен ответить графу Миддельтону, что, если король желает отправить посла в Россию для поддержания братской любви и дружбы, такого посла приймут милостью». На другой день послали за Гордоном для официального сообщения ему этого решения, но он не мог явиться по причине болезни. Наконец, 11-го декабря он был призван к Голицыну, который объявил ему, что цари всемилостивейшее прощают его и оставляют в прежней должности (II. 165). Гордон был сильно огорчен: «Так, - замечает он в дневнике, - кончилось это дело. На стороне Гордона была справедливость и право, как можно было видеть из всех представлений его, но на все его доводы не было обращено никакого внимания: из называли баснями и сказками».
Гордон просил, чтобы ему дали копию с решения для сообщения королю Якову II. Ему было отказано в исполнении и этой просьбы, [63] С большим трудом получил он обратно из приказа письмо графа Миддельтона. Наконец, его заставили показать в приказе его собственное письмо к графу Миддельтону, прежде чем оно будет отправлено в Англию. Разумеется, кроме этого письма он отправил и другие с подробным изложением дела.
Разжалование Гордона в прапорщики и ссылка его в Сибирь были делом невозможным по той самой причине, по какой не хотели отпустить его за границу. В нем нуждались для предстоявшего похода, нуждались не в Гордоне-прапорщике, а в Гордоне-генерал-лейтенанте. Трудно сказать, насколько основательно предположение г. Поссельта. что образ действий Голицына в отношении к Гордону озлобил последнего против боярина и повлиял на образ действий Гордона в 1689 году во время государственного переворота3). Соображаться в своих действиях с чувствами личного негодования или мести едва ли было в натуре Гордона. В продолжение трех лет после событий 1686 года до переворота 1689 года сношения между Голицыным и Гордоном были весьма близкие. К тому же вскоре после этого кризиса, 2-го января 1687 года, Гордон получил чин полного генерала.
Оправившись после описанных беспокойств, Гордон поселился в немецкой слободе, и сюда в самом конце 1686 года приехало его семейство (II, 166). Он покорился обстоятельствам, но все-таки не переставал мечтать о родине и о возможности покинуть Россию. В 1690 и 1691 годах он несколько раз писал об этом своим родным в Англию, но с течением времени эта надежда стала в нем ослабевать, в чем и сам он должен был, наконец, сознаться. Это видно из писем его, относящихся к началу 1692 года (III, 299 и 308).

 

Примечания

1) Djarium itineris ect., p. 216.
2) В дневнике при рассказе о событиях в Измайловском показано 23-е число. Кажется, это опечатка, потому что после рассказа событий этого злосчастного дня сказано: «23-го и 24-го Гордон оставался дома». – Устрялов, Ист. II. В., I, 183, пользовавшийся подлинником дневника, также говорит, что «лишение чина происходило 22-го ноября», но при этом следовало бы заметить, что это лишение чина было номинальное. По рассказу Корба можно бы думать, что Гордон оставался прапорщиком до 1689 года, то есть до катастрофы Голицына. Рассказав о ссылке Голицына, Корб пишет: «а Гордон, мужественно переносивший некоторое время незаслуженное несчастье и жестокое угнетение зависти, будучи по милости царя восстановлен в прежнем своем генеральском чине» и пр.
3) II, 665.

 


Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru