|
1. Жизнь Патрика Гордона.
Общественное и экономическое положение Гордона.
Тридцать восемь лет Гордон прожил в России. Полюбил ли он ее, свыкся ли с Русскими? На эти вопросы нелегко дать ответ. То обстоятельство, что Гордон почти все время своего пребывания в России мечтал о том, как бы покинуть эту страну и возвратиться в отечество, доказывает, что Россия оставалась для него, некоторым образом, чужбиной. С другой стороны, его отношения к Русским, к высшим кругам русского общества заставляют нас думать, что процесс акклиматизации Гордона в России был не безуспешен.
Ненависть к иностранцам была сильна в России. Мы видели, что патриарх во время Крымских походов приписывает неудачу [109] последних участию в этом деле еретика Гордона. В конце своей жизни Гордон мог убедиться в силе ненависти к иностранцам: в программе стрелецкого бунта стояло, между прочим, истребление иностранцев и уничтожение Немецкой слободы. Соответственно тому и Гордон сам до конца оставался Шотландцем, верный католической религии, и нисколько не обрусел подобно Виниусу и другим.
В дневнике Гордона вопрос о национальностях не затрагивается почти вовсе. Там вообще очень редко высказываются отзывы и субъективные взгляды автора. Но однажды, в эпоху своего пребывания в Польше в молодости, он замечает, что нельзя удивляться национальному отвращению Поляков от иностранцев: «как можно ожидать, - спрашивает он, - чтобы свои и чужие при равных заслугах пользовались равным уважением?» (I, 170). Когда сын Гордона, Джемс, намеревался вступить в польскую службу, отец не советовал ему делать это, потому именно, что Поляки презирают иностранцев (III, 255). Отзывов о Русских мы почти вовсе не встречаем в дневнике. Только во время путешествия в Москву в 1661 году, вступая в первый раз в Россию, он сравнивает Русских с поляками и отдает преимущество последним (I, 285). В письме к Герри Гордону в 1691 году он повторяет свое суждение о Русских, высказанное за тридцать лет пред тем, и замечает, что Русские менее образованы и обходительны, чем другие народы (III, 281). Недобросовестность и продажность дьяков и подьячих, как мы видели, тотчас же после приезда в Россию заставили его желать покинуть страну по возможности скорее: следуемых денег ему не выдавали без взятки (I, 290). Его поражали обманы или, лучше сказать, грабежи (I, 295), прошения с ложными показаниями (I, 297), разные проделки в приказах. в которых чиновники меняли бумаги и пр. (I, 415), и произвольные поступки алчных писцов. Когда ему назначили 30 р. в месяц жалованья. «злой дьяк» в бумаге написал не 30 р., а 25 рублей (I, 359). При составлении списка лошадям, купленным для Азовского похода, подьячий в бумаге показал 41 лошадь, более чем было (II, 533). Мы знаем, однако, что Гордон легко привык ко всему этому. Он угощал русских чиновников, задаривал их, а иногда и прямо прибегал к подкупу и к канцелярским проделкам (I, 305, 308, 414; II, 298).
К попойкам и пирушкам Русских Гордон привык очень скоро, хотя его здоровье страдало от таких удовольствий. Довольно [110] часто на следующий день после пирушки в дневнике замечено: «болен от похмелья». Как кажется, он любил и охотиться с Русскими, и об этом не раз говорится в дневнике (II, 380, 422, 434). Чем дольше Гордон жил в России, тем разнообразнее становились его сношения с русскими сановниками. Чаще всего эти сношения имели официальный характер, например, состояли в переписке по делам посольского приказа (I, 623) или по военным (II, 458). Без сомнения, Гордон во многих случаях писал письма по-русски. С Матвеевым, а также с гетманом Мазепой он переписывался по латыни (III, 312, 344, 276, 289). К князю Василию Васильевичу Голицыну отношения Гордона были официальные только отчасти; скорее в них преобладала интимность. Весьма часто Гордон обедал у него (например, I, 414, 421; II, 3, 3, 13). Однажды подарил Голицыну великолепное седло с драгоценными камнями (II, 39), иногда беседовал с ним о политических событиях в западной Европе (II, 159, 171, 226). Особенно в Малороссии, где было сравнительно меньше иноземцев, чем в Москве, Гордон очень часто принимал у себя Русских (например, I, 418, 458, 464), особенно малороссийских офицеров (I, 21). Духовенство в Киеве, может быть, отличалось большей терпимостью, чем московское. Иногда архимандрит Печерский, в бытность Гордона в Киеве, приглашал его к себе, советовался с ним о постройках и проч. (II, 28, 29). Однажды Гордон угощал у себя детей знатных казаков с их учителями (II, 41). Во время переездов своих по России Гордон всюду был принимаем с почетом и пользовался внимание начальствующих лиц. Так, проездов в Англию в 1666 году, он во Пскове обедал у воеводы Шеина, в Киеве постоянно бывал у воеводы Киевского, в Батурине у гетмана и пр. Мазепа часто посылал ему разные подарки, дичи и т. п. (II, 289, 503). По воцарении Петра, Гордон постоянно был в коротких сношениях с Борисом Александровичем Голицыным (II, 207, 223, 289, 310), с Нарышкиным (II, 292, 307, 312), со Стрешневым (II, 302), с Матвеевым (II, 290, 292), с Леонтьевым (II, 314, 412), с Зотовым, с Шереметьевым, Апраксиным и пр. Когда Гордон стал пользоваться особенным вниманием Петра, Русские со своей стороны начали посещать его (II, 301, 315). К русскому языку, как кажется, Гордон привык [111] совершенно; в дневнике его нередко встречаются русские слова, например: drotikes (дротики, II, 525), tesma (тесьма, II, 491), nowosella (новоселье, II, 506), weczerinka и пр.
Гораздо более интимными, чем к Русским, были отношения Гордона к иноземцам. Всюду он имел знакомых; путешествуя за границей или по России, он во всех более замечательных городах находил друзей, знакомых или родственников. Из дневника его видно, как сильна была в то время английская и шотландская эмиграция. Уже во время пребывания своего в Польше гордон всюду встречал соотечественников. Путешествие в Россию в 1661 году он совершил в большой компании Шотландцев с их женами, а в Кокенгузене встретил немцев, которые звали его на крестины. В Немецкой слободе он очень скоро приобрел весьма обширный круг знакомства. Через женитьбы он вступил в родственные связи с разными семействами; родственники Гордона – Бокговены, Крофурды, Ронэры и пр. были почти все офицерами русской службы, а затем из Шотландии приезжали еще другие его родственники, также вступившие в русскую службу. Всех этих людей связывал общий интерес, одинаковое материальное положение, одни и те же наклонности, надежды и желания. Не только иноземцы-офицеры, но и их семейства состояли в самой тесной связи между собою. Кроме военных, иностранные врачи, находившиеся в то время в Москве, также были в весьма дружеских сношениях с Гордоном. Так, например, он был хорошо знаком с известным доктором Коллинсом, автором сочинения о России, с доктором Уильсоном, находившемся в России, впрочем, только два года1), и пр. Некто доктор Бек обязан был покровительству Гордона получением места в Москве2). В самой тесной дружбе был Гордон с доктором Карбонарии, который после внезапной смерти доктора фон-дер-Гульста сделался царским врачом.
Мы уже видели выше, что Гордон, когда он в первый раз отправился из России в Англию, был, так сказать, представителем интересов английских купцов. Недаром поэтому негоцианты в Москве и в Англии ухаживали за ним. Хорошими знакомыми Гордона были купцы: Меверель в Лондоне, Форбес в Риге, Фрезер в Данциге и пр. С купцом Брейаном (Bryan), игравшим [112] в шестидесятых годах роль английского консула в Москве, Гордон был в весьма близких сношениях, так что, например, жена Брейана хлопотала об ускорении свадьбы Гордона и т. п. Иногда английские купцы в Москве давали Гордону обеды (II, 395), иногда же он принимал их у себя (II, 167 и 307). Как выше было сказано, он через гордона передавали Петру разные подарки. О том, как Гордон с английскими шкиперами веселился в Архангельске, мы также говорили (II, 249-477).
Из числа европейских дипломатов, посещавших Москву в то время, как там жил Гордон, он, без сомнения, лично познакомился с графом Карлейлем, но в дневнике говорится лишь о переписке его с этим английским посланником. Во время посольства Карлейля Гордон еще не был столь важным лицом, как впоследствии. Зато Карлейль посетил Гордона в Англии в 1666 году. О дружеских сношениях с Гебдоном мы уже говорили, рассказывая о поездке Гордона в Англию в 1666 году. Впоследствии Гебдон приехал в Москву в качестве дипломатического агента и тут по случаю спора между Англичанами и Датчанами обратился к Гордону с просьбою требовать удовлетворения от датского резидента (II, 417). Весьма часто виделся также Гордон с голландским резидентом бароном Келлером, с которым иногда обедал у польского резидента. Покровительства барона Келлера Гордон, как мы видели, искал в критическое время своего разжалования в прапорщики (II, 164). Но еще гораздо ближе знаком он был с польскими и австрийскими дипломатами. С ними Гордона соединял общий интерес – католицизм. Уже забота о католической церкви в Москве подавала повод к частым свиданиям Гордона с этими лицами. Чаще всего польский резидент посещал Гордона, сообщал ему разные новости, советовался с ним о делах, был крестным отцом Гордонова внука и сына, приходил иногда без приглашения и особливо интересовался успехами католицизма в России. При польском посольстве всегда были католические священники. Там Гордон присутствовал иногда при богослужении и пр. С императорским послом Игнатием Курцом Гордон также находился в довольно близких сношениях. Пасынок Курца, Плейер, игравший довольно важную роль в качестве дипломатического агента Австрии, также часто бывал у Гордона. Из многих писем Гордона к Курцу видно, что сношения их были почти дружеские. Когда приехал в Москву Гвариент, то и он бывал [113] часто у Гордона, и Гордон у него. Поэтому о Гордоне часто упоминается в дневнике Корба, сопровождающего Гвариента. Наконец, и датский резидент был хорошим знакомым Гордона. Они виделись часто и навещали друг друга без церемоний с женами и с детьми.
Именно тем и отличался кружок иностранцев от русского общества, что почти во всех увеселениях иностранцев участвовали дамы. Семейные праздники чрезвычайно часто упоминаются в дневнике Гордона (II, 37). В Киеве все полковники обедали у Гордона с их женами (II, 211). Устраивались у него иногда и музыкальные вечера (II, 298, 331). Говоря о больших обедах, которые он давал для соотечественников и прочих иностранцев, он иногда замечает: «Все были веселы, но оставались в известных пределах» (II, 342)3).
Дни рождения детей Гордона обыкновенно праздновались более или менее торжественно обедами, балами и пр. Летом предпринимались разные поездки в большой компании. Во время пребывания Гордона в Киеве упоминается о таких увеселениях на каком-то острове на Днепре. Этому острову Гордон по случаю такого пикника дал имя «Якобина» в честь английского короля Якова II (II, 82). О таких же увеселениях, например, о прогулке в Марьиной роще или в Семеновском лемму, упоминается и во время пребывания Гордона и его семейства в Москве.
Самыми близкими друзьями Гордона были следующие лица: итальянский купец Гуаскони, генерал Менезес, с которым Гордон воспитывался в Браунсберге, богатый капиталист Марселис, зажиточный купец Кеннель и пр.
Каждый раз, когда Гордон уезжал из Москвы, он считал долгом побывать с визитами у всех знакомых. Сам он постоянно принимал посещения, о чем обыкновенно и отмечал в дневнике. Такая обходительность требовала больших пожертвований временем и утомляла хозяев. Весьма часто целый день употреблялся на визиты, игру в кегли, крестины, свадьбы, обеды, ужины и пр. О всех таких торжествах Гордон делает заметки в своем дневнике. Число этих церемоний громадно. Так, например, упоминается более чем о ста свадьбах, на которых Гордон присутствовал. [114] Празднества при этом продолжались два дня. Нередко Гордона приглашали в крестные отцы.
То обстоятельство, что Гордон, лишенный возможности жить в своем отечестве, постоянно был окружен соотечественниками и вообще представителями западной Европы, достойно внимания. Имею всюду друзей, знакомых, единоверцев, он всюду был как дома и легче мог сохранять свою национальность и исповедуемую им религию. Англичане и Шотландцы, находившиеся тогда в разных концах Европы, были в постоянной связи между собой, переписывались друг с другом, давали друг другу рекомендательные письма и таким образом взаимно облегчали путешествия и сношения всякого рода в то время, когда вообще средства сообщения были еще мало развиты. Так, например, отправляясь в Англию в 1666 году, Гордон во Пскове остановился у одного знакомого, завтракал у другого, обедал у третьего; в Нейгаузене он познакомился с тамошним пастором и обедал у него, в Риге жил у какого-то толмача, принимал визиты разных Немцев и Англичан, обедал у старого знакомого генерал-лейтенанта Ферзена и пр. В Гамбурге имел рекомендательное письмо к какому-то Англичанину, и вследствие того мог воспользоваться его услугами. В Голландии виделся с одною дамою, которую знал в молодости, и дочь которой была начальницей монастыря в Генте и т. д.
В этом отношении поразителен контраст между представителями западной цивилизации и русскими путешественниками. У русских дипломатов нигде не было за границей ни знакомых, ни корреспондентов. Везде являются они во время путешествия по Европе в каком-то жалком уединении, между тем как Гордон постоянно был в связи со всеми странами. Довольно интересны на этот счет некоторые инструкции, составленные Гордоном для знакомых, отправлявшихся из России на запад. Он дает бесконечно число поручений к разным лицам, посылает деньги или векселя, выписывает разные вещи, которых можно купить лишь в том или другом городе. Уже то обстоятельство, что сыновья Гордона воспитывались за границей, заставляло его сохранять связи со многими лицами, там находившимися.
Переписка Гордона вследствие всего этого имела огромные размеры. И в этом отношении, как во многих других, Гордон обнаруживал большую усидчивость в труде. Сам дневник его, [115] включающий в себя тысячи страниц, доказывает, что он любил писать много, писать быстро и дельно.
Во время пребывания в Польше Гордон вел еще не большую переписку. Зато в России корреспонденция его разрослась чрезвычайно. Например, однажды в 1666 году Гордон в один день написал до 17 писем (I, 406), в другой раз в 1684 году – 14 писем, в третий, тогда же – 16 писем (II, 17, 37, 54). В 1681 году ему случилось однажды в один день написать не менее 25 писем (II, 167). так бывало даже и в походах (III, 101). Количество получаемых Гордоном писем соответствовало числу писанных им. Даже во время поездок с Петром на Переяславское озеро Гордон постоянно занят был своей корреспонденцией. Самым точным и отчетливым образом умел он устраивать дело так, что во время какого-либо путешествия никогда не оставался без известий и на главных станциях получал и отправлял множество писем. так, например, было во время путешествия в Архангельск в 1694 году (II, 453) и Азовского похода в 1695 году (II, 562). В одном письме к сыну Джемсу он советует ему наблюдать за тем, сколько времени письмо бывает в дороге. Он сам знал совершенно точно, что письмо из Москвы в Гамбург бывало в дороге четыре недели, а письмо в Данциг – три недели и пр. (II, 254).
Ведя огромную корреспонденцию, Гордон сверх того весьма часто снимал копии с тех писем, которые отправлял. Благодаря этому обстоятельству, издатель дневника был в состоянии напечатать в приложении к третьему тому 112 писем Гордона к разным лицам. Из писем к купцам Меверелю, Фрезеру и Форбосу видно, что иногда даже в деловые письма с поручениями о деньгах и товарах вносились заметки о семейных, политических и других делах. В письмах к сыновьям, разумеется, говорится главным образом о семейных делах. В письмах к патеру Шмидту подробно сообщается о состоянии католицизма в России и пр.
Письма посылались по почте, но чаще через путешественников, иногда же с нарочными. Настоящая почта учреждена в России вскоре после приезда Гордона. Заведовавшие почтой Иоганн фон Шведен, Марселис и Виниус были хорошими его знакомыми, и едва ли многие его современники пользовались русскою почтою в первое время ее существования, в такой мере, как Гордон. Сами русские совсем иначе смотрели на это учреждение, как видно то, [116] например, из письма Посошкова к Гордону, в котором он предлагал «загородить ту дыру накрепко и отставить ее, дабы вести не разносились». Посошкову казалось обидным, что «в нашем государстве ни сделается, то во все земли разносится». Гордон, напротив того, не только из писем, но и из газет, получаемых им, узнавал подробно о современных событиях во всем мире и был в состоянии сообщать Русскому правительству всевозможные сведения о восточном вопросе, об английской революции, о войнах между Англией, Францией и Голландией и пр. Вообще почта для него была самым необходимым учреждением, и почтовые расходы составляли немалую сумму в его бюджете: по случаю поездки в Англию в 1666 году им было истрачено не менее 74 рублей на корреспонденцию (I, 631), а так как в то время четверть ржи стоила 50 копеек, то этот почтовый его расход в настоящее время, если принять в соображение разницу в цене хлеба, равнялся бы сумме около 1000 рублей.
Целью Гордона было сделать карьеру, нажить себе состояние; он и достиг этой цели, стал в России зажиточным человеком. Когда он удалился из Браунсберга, он имел мешок с книгами и бельем и 7½ талеров (III, 401). В Польше он умел наживать себе деньги отчасти прямо грабежом, отчасти контрибуциями. В Россию он приехал, уже имея 600 червонцев, с четырьмя слугами. Когда он был произведен в полковники, ему назначили оклад в 30 рублей в месяц. «Злой» дьяк вместо 30 написал 25 (I, 359); жалованье в 300 рублей в год могло считаться довольно значительным по тогдашнему времени, так как равнялось 600 четвертей хлеба, что ныне составляло бы до 4000 рублей. Еще до путешествия в Англию он был уже довольно обеспечен, так как мог оплатить из своего кармана значительную часть путевых расходов. Эти расходы доказывают, что Гордон путешествовал зажиточным человеком, нанимал экипажи, одаривал своих знакомых, покупал предметы роскоши, а по возвращении из Англии подарил своему тестю лошадь со сбруей для верховой езды.
Положение Гордона, как и прочих иноземцев в России, было затруднено тем, что оклад выплачивался весьма неправильно, с замедлением. Напрасно ему в Риге в 1661 году рассказывали о точной выдаче срочного жалованья в России, тотчас же [117] по приезду он имел случай убедиться в противном. Весьма часто нужно было просить по нескольку раз, кланяться, подавать челобитные, чтобы получить следующие деньги (I, 417, 456). Иногда на такие просьбы отвечали одними обещаниями, иногда вовсе не было ответа. Однажды, когда Гордон просил выдать ему в счет жалованья 100 рублей, правительство извинялось случившимися незадолго до того пожарами, и нужно было походить несколько недель из-за этой суммы. (II, 231). Часто Гордон по нескольку дней сряду должен был отправляться «в город» за жалованьем и, возвращаясь, замечал в дневнике, что есть «мало надежды получить месячный оклад» (II, 392). Хотя в 1693 году и было решено, что отныне оклад должен выплачиваться правильно ежемесячно (II, 423), постановление это нарушалось. Корб рассказывает, как однажды доктор Карбонарии за столом шутя сказал Петру, что ему придется заложить или продать жену, так как он уже давно не получал следуемого ему оклада4).
Другое затруднение заключалось в том, что жалованье выплачивалось не всего деньгами, а значительной долей – соболями. Гордон вследствие того должен был хлопотать о продаже этого товара. Он имел своих комиссионеров в Москве – купца Мюнтерна, в Хмельнинице – Роберта Гордона и пр., и вел с ними постоянные счеты. Иногда продажа соболей была сопряжена с убытками, иногда Гордон был недоволен неисправным образом действий купцов. Из заметки его, что однажды он выхлопотал обещание казны обменять соболей на деньги, видно. что обыкновенно было выгоднее получать оклад деньгами, чем соболями. И между частными людьми соболи считались чем-то вроде денег. Отправляясь за границу, Гордон взял с собою некоторое количество соболей; однажды, когда ему нужно было заплатить долг в Данциге, он отправил туда соболей вместо векселя (II, 225). В письме к Герри Гордону, желавшему вступить в русскую службу, сказано (в 1691 году), что лишь одна треть жалованья выплачивается деньгами, остальное – натурою, что сопряжено с убытками (III, 231; II, 405, 409-410; III, 216, 233).
При всем том Гордон даже и до воцарения Петра, как кажется, был поставлен хорошо, хотя иногда и жаловался в своих прошениях на бедность. после 1691 года возросли не только [118] доходы, но и расходы его. Придворная жизнь обходилась ему дорого. Впрочем, он надеялся, что благодаря милости Петра, его экономическое положение исправится, и надежда его сбылась: ему прибавили жалованья, да сверх того, он получал разные подарки – серебра, камки, бархату, вина. В последние годы жизни его оклад составлял 952 рубля5).
Значительнейшей наградой, которую дало Гордону русское правительство, были деревни. Из пожалованных ему в 1697 году г. деревень он получал значительное количество съестных припасов и даже, хотя небольшими суммами, оброчные деньги. Ему советовали прикупить еще разные земли, находившиеся в соседстве его деревень, что, по-видимому, и было им исполнено. Кроме того, Гордон был, кажется, весьма зажиточным землевладельцем в Шотландии. Управление этими имениями заставило его два раза ездить в Шотландию (в 1670 и 1686 гг.). В письмах его к сыну Джону встречается много данных о том, как должно управлять этим имением, о садоводстве, о контрактах с фермерами, о способе счетоводства и отчетности. Достаточно обеспеченный в России, Гордон не брал себе доходов с шотландских имений, но считал себя в праве во всех отношениях контролировать сына, которому вверил управление ими. Доходы эти составляли около 1000 талеров, которые по желанию Гордона должны были обращаться в капитал, то есть – отдаваться на проценты.
Из дневника Гордона видно, что иностранцы, жившие в России, постоянно вели между собою денежные дела, иногда доверяли друг другу довольно значительные суммы и занимались разными кредитными операциями. Очень часто говорит Гордон о векселях, о переводе денег, о займах, о торговых сделках. Многие знакомые его находились с ним в таких деловых отношениях, но между Русскими и иностранцами подобных дел, по-видимому, не было.
Все это свидетельствует о зажиточности Гордона, тем не менее, мы не в состоянии определить размер Гордонова богатства. Есть основание думать, что некоторые иностранцы, жившие в России, были гораздо богаче его. Так, например, когда генерал Менезес [119] женился на вдове промышленника Марселиса, он получил с нею в приданное 5000 рублей деньгами, да 2000 рублей в серебряных и прочих ценных предметах (I, 115). Вообще же Гордон не раз в своих письмах жалуется, что в России никак нельзя найти богатых невест, и поэтому велел сосватать своего сына за племянницу богатого купца Кеннеля в Гамбурге (III, 336-337). Во всяком случае, сам Гордон жил гораздо скромнее, чем Лефорт, который в своем погребе имел вина на несколько тысяч рублей и расходовал от 12 до 15,000 талеров в год6).
Домашний быт Гордона также свидетельствовал о его зажиточности. Многие предметы роскоши, как, например, виноградное вино, галстуки, чулки, кружева, гребенки, оружие, серебряную посуду и т. п., он выписывал из-за границы. Пряности, сласти и пр., упомянутые в списке предметов, взятых им в Азовский поход, также были предметами роскоши; все это стоило тогда дорого. Постоянно покупал он и продавал лошадей, а иногда и экипажи. У Гордона была многочисленная прислуга. Когда однажды жена Гордона должна была приехать из Киева в Москву, он отправил за нею четырех человек. между слугами Гордона встречаются Англичане, Русские и пр., некоторые служили вместе со своим семейством. Содержание этих слуг обходилось дешево, Зато гораздо больший расход составляли подарки и награды, которые ему пришлось выдавать весьма часто.
Примечания
1) См. Richter, Gesch. d. Medicin in Russland, II, 282-284.
2) Там же; II, 398 и 399.
3) В противоположность ужасной оргии, о которой рассказывает Корб; Diarium, стр. 70. То были подьячие.
4) Diarium itineris, 38.
5) III, 90, 226; это подтверждается и показанием Корба, Diarium, 218. В 1699 году пастор лютеранского прихода в Москве имел не более 60 рублей жалованья. См. Fechner, Chronik der Evang. Gemeinden in Moskau, I, 402.
6) Posselt, Lefort, II, 79.
|
