|
1. Жизнь Патрика Гордона.
Роялизм, католицизм и образование Гордона. – Личный его характер.
Нельзя сказать, чтобы Гордон сделался в России вполне государственным человеком. Его деятельность ограничивалась одной военной техникой. Только в виде исключения он однажды в 1684 году должен был написать общеполитический мемуар о восточном вопросе. В Киеве он, без сомнения, занимался отчасти и гражданскими административными делами, но обыкновенно служба его ограничивалась только сферою военных дел. Нельзя даже сказать, чтобы он с особенным вниманием следил за ходом политических событий в России. Только в 1689 году по случаю борьбы [120] придворных партий, он не мог не интересоваться этими явлениями. Вообще же он был равнодушен к русской политике в сравнении с напряженным вниманием, с которым следил за политическими событиями в Англии. Расставшись с родней, постоянно живя за границей, он оставался вполне Шотландцем, приверженцем Стюартов и сторонником католицизма.
Мы видели уже, что революция содействовала его рвению покинуть отечество, а реставрация Карла II заставила его желать возвращения в отечество. Затем он три раза ездил в Англию и лично познакомился с королями Карлом II и Яковом II. Во время его пребывании в Англии в 1686 году положение короля уже казалось ему чрезвычайно опасным, он находил, что король был окружен ненадежными людьми и осуждал чрезмерное легковерие Якова (III, 260). Из донесений голландского резидента Келлера видно, что Гордон незадолго до революции 1688 года желал отправиться в Англию, чтобы поддерживать партию короля Якова II, партию папистов1).
В 1688 году он имел подробные сведения о всем происходившем в Англии. Когда на вечере у Ильи Таборта заговорили о том, что Яков II принял строгие меры против нескольких англиканских епископов, Гордон сказал, что находит образ действий короля совершенно правильным (II, 222). В России не любили Якова II. Однажды за обедом у Василия Васильевича Голицына князь заметил, что Россия как-то не ладит с Английским королем, потому что он слишком горд. Гордон дал разговору такой оборот, что Яков только кажется гордым, потому что не отправляет посланника в Россию, и старался объяснить это обстоятельство чрезмерными заботами короля внутренними делами. Когда затем боярин заметил, что Англичане не могут прожить без русских товаров, Гордон не хотел высказать откровенно своего мнения, очевидно, не согласного с мнением Голицына (II, 226). Накануне революции Гордон вместе с соотечественниками праздновал день рождения Якова II. при этом был и голландский резидент, который, уходя домой в конце вечера, заметил: «Счастлив король, подданные которого и в таком отдалении столь радушно празднуют его память» (II, 231). Несколько дней спустя получено было известие, что голландский флот отправился в Англию, чтобы [121] принудить Якова созвать либеральный парламент и не нарушать прав англиканской церкви (II, 232). Гордон узнавал подробности этих событий через газеты и письма купца Фрезера (II, 236). С Шакловитым и с другими сановниками Гордон беседовал о намерениях Голландцев. Все это сильно его тревожило, и он просил купца Мевереля в Лондоне сообщить ему подробно об английском кризисе (II, 267). Вскоре в Москве получена была декларация принца Оранского, и затем до Гордона дошли известия о прибытии самого Вильгельма в Англию с войсками. Полученные Гордоном по этому поводу письма он велел перевести на русский язык и представил правительству. Он замечает, что эти известия сильно обрадовали русских чиновников. С посещавшим его польским резидентом Гордон также беседовал об английских делах. Он замечает, что Голландцы были в восхищении от этих известий. За обедом у Голицына, где были и другие высшие сановники, Гордон по случаю беседы об Англии «высказал сове мнение с некоторым жаром» (II, 239-241). Очень опечалило его «прискорбное» известие о бегстве Якова II во Францию (II, 243).
В продолжение 1689 года известия об Англии в дневнике весьма скудны. Можно сказать, что Гордон в это время ревностно переписывался со своими политическими друзьями в Англии и с большим вниманием следил за ходом событий, в особенности за неудачной попыткой Якова II завладеть вновь короной Великобритании с помощью Людовика XIV. Его письма, относящиеся к 1691 и следующим годам, сохранились и дают нам возможность судить о мере участия, с которым Гордон следил за печальной судьбою Стюартов. 26-го января 1690 года он писал к графу Эбердину: «Я сильно встревожен беспорядками и распрями в нашем бедном отечестве». При этом он выражал желание возвратиться в Шотландию (III, 239). 27-го февраля 1690 года он просил купца Мевереля указать ему, к кому должно обращаться при Английском дворе, так как, пишет он, «мои друзья не участвуют более в государственном управлении, и мои политические убеждения едва ли содействуют приобретению новых покровителей» (III, 240). К графу Мельфорту, самому фанатическому стороннику Якова II, он писал в мае 1690 года о «несчастной революции» и о своем желании действовать каким-либо образом в пользу Якова II. Он изъявил желание идти туда, куда король ему укажет, вербовать офицеров на службу Якову II и отправиться, если нужно, в Польшу [122] или в Гамбург для получения там дальнейших приказаний (III, 248).
Гордон крепко надеялся на реляцию в пользу Стюартов. В письме к сыну Джемсу сказано: «Ты можешь оставаться в России до перемены обстоятельств в Шотландии, потому что, без сомнения, нынешнее правительство не долго продержится» (III, 254). и в письме к герцогу Гордону от 15-го ноября 1690 года выражается искреннее желание Гордона служить изгнанному королю, а далее сожаление, что в России не легко получать точные и верные известия о всех событиях (III, 260). Он советует Якову II хлопотать о том, чтобы Людовик XIV отправил посольство к Петру. В письме к лорду Мельфорту выражается сожаление о неудачной агитации в пользу Якова в Ирландии, и далее – надежда, что принц Оранский не усидит на престоле (III, 261 и 262). С Мельфортом, игравшим роль дипломатического агента Якова II в Риме, Гордон все время был в переписке (II, 322).
Между тем, как Гордон приглашал к себе на вечер соотечественников, с которыми пил за здоровье короля Якова II, ненавистный ему король Вильгельм старался вступить в дипломатические сношения с Россией. Грамота его сначала не была принята, потому что царский титул был в ней написан не совсем правильно; со своей стороны Гордон был очень рад этому случаю (II, 328). Однако голландский резидент убедил, наконец, русское правительство принять грамоту и отвечать на нее (II, 321, 335). Все это не мешало Гордону питать надежду на свержение Вильгельма с престола в ближайшем будущем. К тому же он потерпел убыток по случаю взятия кем-то английских кораблей (II, 350; III, 292), на которых, вероятно, находились какие-то предметы или товары, принадлежащие Гордону.
После английской революции явилось в печати несколько брошюр в пользу Якова. Гордон старался приобрести эти произведения публицистики. Он писал об этом предмете к Джемсу Гордону в Роттердам (III, 272) и говорил в письме к Джону Нендеку о двух таковых же брошюрах (III, 311). Из письма к герцогу Гордону от 22-го мая 1691 года видно, в какой степени все приверженцы Стюартов состояли в связи между собою, и как сильно надеялись они на помощь Людовика XIV. Гордон ожидал, что Вильгельм III скоро надоест Англичанам, и что мало помалу [123] в английском народе пробудится сознание «о постыдном рабстве» (III, 280). Гордон просил сообщать ему подробные списки всех лиц, которые оставались верными Стюартам. Из этого письма видно, что и сын Гордона Джемс был горячим роялистом (III, 232). Даже в письмах к людям, почти вовсе ему незнакомым, Гордон с горячностью говорил о печальной, по его мнению, судьбе Англии (III, 288). Из письма Гордона к герцогу Гордону от 12-го ноября 1692 года видно, что роялисты подвергались разным опасностям и оскорблениям. Они считали себя как бы мучениками, страдавшими за веру и правду (III, 303); там боролись, как видно из письма Гордона к архиепископу Глесгаускому, с разными затруднениями (III, 359), но не теряли надежды на реставрацию Стюартов.
Гордон все время следил за войсками партии роялистов, а также за состоянием войск в самой Англии, за прениями в английском парламенте и пр. (II, 335, 392, 396). О короле Вильгельме он говорил не иначе, как, называя его принцем Оранским; зато Якова II и его супругу он постоянно называл королем и королевой (II, 377). В октябре 1692 года он пригласил к себе «столько соотечественников, сколько мог собрать» и вместе с ними пил за здоровье короля Якова II (II, 385). В Москве, кажется, все или почти все Англичане и Шотландцы были приверженцами Стюартов, иначе английские купцы, желавшие поднести Петру разные подарки, не избрали бы Гордона в 1694 году своим представителем для передачи этих предметов (II, 427 и 437). Только однажды в 1695 году Вильгельм в дневнике Гордона назван королем (II, 524). Зато в Воронеже, когда по случаю празднества у Лефорта пили за здоровье короля Вильгельма, Гордон решительно отказался участвовать в этом тосте и пил за здоровье короля Якова II (III, 22). И в этом году, как и прежде, 14-го октября, он праздновал день рождения Якова II, пригласив к себе соотечественников (III, 76).
Вообще на этот счет Гордон мог казаться близоруким, ограниченным политиком. Как все эмигранты, он не имел правильной мерки для справедливой оценки событий в Англии. Притом его политические убеждения состояли в самой тесной связи [124] с религиозными: Гордон был не только ревностным роялистом, он был еще более ревностным католиком.
Бывали случаи, что иностранцы, приезжавшие в Россию, принимали православную веру. В некоторых случаях иностранцы находили выгодным для себя в материальном отношении переменить религию2).
Напротив того, Гордон не только не думал о перемене веры, но даже был, как кажется, главным орудием католической пропаганды в России. Положение католиков было в России чрезвычайно невыгодным. Тщетно иезуиты, и вообще католики хлопотали о тех самых правах для католической церкви в Москве, которыми пользовались лютеранское и реформаторское вероисповедания. В борьбе за эти права Гордон играл весьма важную роль. Ненависть его к Кромвелю и Вильгельму III объясняется не только его политическими убеждениями, но и религиозными. Он смотрел на события в Англии с точки зрения иезуитского ордена, и в России он состоял в самой тесной связи с этой церковью.
В то время, когда Гордон приехал в Россию, там не было еще католических церквей. Его венчал голландский патер (I, 356, 357), как впоследствии и дочь его Мэри (I, 320). В 1684 году, когда в январе и феврале Гордон находился несколько недель в Москве, здесь жил, проездом в Персию, какой-то архиепископ, приехавший из Рима и Вены. Гордон присутствовал при его богослужении и слушал его проповедь. После того знатнейшие католики обедали у Гордона (II, 13). 31-го января Гордон беседовал с князем Голицыным о печальном положении католицизма в России и жаловался на то, что католики не имеют права публичного богослужения, наравне с другими исповеданиями. Голицын [125] советовал Гордону подать прошение царям и обещал, что желание католиков будет исполнено (II, 13).
Действительно, в том же 1684 году было подано такое прошение. Московские католики, военные люди и купцы просили права содержать священнослужителей и строить церкви. Просьба эта была поддержана австрийскими уполномоченными Щировским и Блюмбергом от имени императора3). Гордона в то время не было в Москве, 6-го марта он выехал в Киев. Во всяком случае, это долго оставалось проектом. 1-го августа Гордон из Киева написал письмо лорду Грему о содержании католических священников; отсюда видно, что католики получили тогда благоприятный ответ от правительства (II, 37). Гордон составил список католиков, обязанных платить ежегодно известную сумму на содержание священников и на разные нужды церкви. Каждому католику приходилось по этому расчету вносить 47 ½ рублей в год (II, 167). Сумма значительная, но, как видно, католики для достижения своих целей были готовы приносить большие жертвы. Настоящего разрешения строить католическую церковь, впрочем, пока не последовало. Очевидно патриарх не одобрял такой терпимости, и потому продолжались переговоры между Австрией и Россией, в которых еще в 1686 году принимал участие боярин Шереметьев, бывший тогда в Вене4).
Католикам скорее хотели дозволить отправление богослужения в частных домах, чем постройку особой церкви. Между тем Гордон хлопотал далее. Из Киева он отправил в Москву несколько денег для покупки строительных материалов. Со своим старым знакомым, патером Шмидтом, находившимся тогда за границей, он переписывался также об этом предмете и узнал от него, что можно ожидать приезда австрийского дипломата Курца с письмами от императора к царям.
В 1685 году осенью Гордон пишет о кратковременном пребывании каких-то католических священников в Киеве. Католики-офицеры исповедовались у них, приобщались Св. Тайн, слушали проповедь и пр. (II, 113). В начале 1686 года Гордон опять был в Москве, где между тем дело католиков подвинулось вперед. Туда приехал Курц, который распорядился о покупке дома для иезуитов в Москве. Этот дом был куплен на имя старого [126] приятеля Гордона Гуаскони, который под видом купца был ни кем иным, как агентом иезуитского ордена5). В начале 1686 года в Москве находился какой-то католический священник, которого, как кажется, правительство хотело удалить. Гордон через князя Голицына выхлопотал ему отсрочку на восемь дней (II, 118). Но дело это затянулось. 10-го января Мезенес и Гордон ужинали у Голицына и просили его «о католическом священнике». Голицын обещал донести о том царям. На другой день Гордон обедал у Голицына, но «не получил ответа насчет католического священника». Ему сказали, что нужно иметь терпение (II, 118).
После возвращения его из первого Крымского похода, в дневнике опять появляются известия относительно католической церкви. Может быть, место для постройки, которое получил Гордон (II, 206-208), было назначено для ее сооружения. В свите польского посланника, находившегося тогда в Москве, был иезуит, с которым Гордон находился в сношениях (II, 207). С купцом Гуаскони он в феврале 1688 года беседовал «о церковных делах» (II, 210). В июле месяце 1688 года в Москве находился патер Шмидт, который, между прочим, крестил дочь Гордона (II, 220). Он, впрочем, недолго оставался в Москве, так как уже в октябре этого года упомянуто о письме Гордона к Шмидту (II, 230). Зато в ноябре было получено известие, что какой-то «доктор медицины и еще другой священник для занятия места Шмидта» уже находятся в дороге ( II, 236). Это был ни кто иной, как патер Авриль, который исполнял должность священника по случаю похорон казненного Барабантца де-Рулья (II, 224) и вместе с другими священниками и польским посланником обедал у Гордона (II, 244). Все эти приезды католических священников, случаи отправления богослужения и пр. были, однако, исключениями, и положение католической церкви в России все еще нисколько не соответствовало желаниям Гордона и его товарищей по вере. В то же время (как узнаем мы их донесений голландского резидента Келлера) Гордон интриговал против протестантов в Москве: было подано «на верх» какое-то челобитье, в котором протестанты обвинялись в том, что их учение заключает в себе поношение Богородицы6).
Будучи в Киеве, Гордон в 1684 году ходатайствовал о разрешении [127] ему приглашать из Польши в большие праздники два или три раза в год католических священников для отправления богослужения (II, 87). Теперь, после государственного переворота 1689 года, когда Гордон мог рассчитывать на личное к нему расположение Петра, он тотчас же принялся за дело и 18-го декабря 1689 года подал прошение о дозволении содержать в Москве католических священников (II, 232). В следующие дни он искал случаев поговорить с Петром об этом предмете. Он в то время часто бывал в городе и имел разговоры «насчет католических священников» (II, 293). В это время иезуиты постоянно делали попытки утвердиться в Москве, и русское правительство постоянно заботилось о их удалении. Так например, в 1689 году какие-то иезуиты должны были уехать из Москвы и всевозможными средствами старались отсрочить отъезд, прося, между прочим, времени для продажи дома, купленного в Немецкой слободе для императора Леопольда. Правительство не желало оскорбить императора, но все-таки настаивало на своем7).
Такой же случай был и в 1690 году с иезуитом Терпиловским, с которым Гордон был в весьма близких сношениях. В марте 1690 года Гордон подал прошение о том, чтобы патеру Терпиловкому было дозволено оставаться в Москве до приезда другого священника (II, 299). На другой день Гордон беседовал об этом предмете с Петром, который дозволил пригласить священника, но не из иезуитов. После того Гордон советовался с польским посланником о приглашении священника. Вероятно, об этом же предмете писал он и к патеру Шмидту. Между тем умерла дочь Гордона Иоанна, при ее похоронах служил Терпиловский. Царю очень не нравился Терпиловский, и поэтому он приказал спешить с приглашением другого священника. Между тем Гордон бывал при богослужении, которое на Страстной неделе происходило с музыкой (II, 301). 7-го мая Терпиловскому было приказано выехать (II, 303), а 31-го это приказание возобновлено (II, 305). Но он все-таки оставался; 28-го июня происходило обыкновенное католическое богослужение (II, 308); 2-го июля Терпиловскому снова приказано было уехать. Наконец, 12-го июля его отправили насильно (II, 310).
Можно думать, что Гордон был сильно огорчен этим образом действий русского правительства. Он все еще надеялся на заступничество императора. Не без удовольствия рассказывал он в своем [128] дневнике, что польский посланник получил от императорского посланника письмо для передачи думному дьяку Украинцеву, в котором было сказано, что изгнание иезуитов из России крайне неприятно императору, и что можно ожидать совершенного прекращения дипломатических сношений императора в России, если иезуитам не будет дозволено возвратиться (II, 328). О пребывании Терпиловского в Москве Гордон писал к патеру Шмидту и горевал о том, что ему, как иезуиту, не дозволяют остаться в России, а также и о том, что когда нет священника, католики собираются для богослужения и без такового (III, 245). Так было и после высылки Терпиловского, и в мае 1691 года (II, 341). Гордон старался пригласить школьного учителя и на счет этого обращался также к патеру Шмидту и к сыну Джемсу, находившемуся тогда за границей. Без сомнения, рассчитывали при этом опять на иезуитов. Гордон советовал, чтобы приглашенный учитель совершил путешествие в Москву вместе с его сыном Джемсом: «иначе подумают (или догадаются), что он иезуит». (III, 253). В декабре 1690 года Гордон в письме к Шмидту горько жалуется на то, что по недостатку священника многие изменяют католической вере. Он даже желал сына своего Феодора посвятить духовному званию, и это обстоятельство было причиной отправления этого юноши в иезуитскую коллегию в Браунсберг (III, 264-265). В письме к Шмидту Гордон называл католическую общину осиротелой.
Еще в 1685 году посланник Курц был в Москве, а вместе с ним и иезуиты. Теперь, в 1691 году, Курц приехал во второй раз в сопровождении священника. Оба они часто обедали у Гордона. В июне какой-то доминиканский монах крестил сына Гордона Петра (II, 342). Католики просили этого монаха остаться в Москве (II, 350), на что и последовало разрешение правительства (II, 250), но доминиканец мог оставаться лишь временно, до приезда другого священника. Поэтому в конце 1691 года в католической общине выбрали другого священника (II, 358). Вообще, не упуская никакого случая для сношения с иезуитами, Гордон 10-го марта 1692 года написал через Избрандта письмо к иезуитам в Китае, в котором рекомендовал им Избрандта и заметил: «мы, католики, благодаря милости царя, пользуемся здесь правом свободного богослужения» (III, 314). Летом того же года он писал к Шмидту: «Наша община находится в посредственном положении; молельня наша увеличена и прилично украшена» (III, 318). В ноябре [129] того же года в Москву приехал Плейер, также служивший орудием католической пропаганды в Москве. Он долго оставался в России и занимался изучением русского языка. С ним приехали и многие священники (II, 328). Тотчас же после их прибытия, Гордон встретил их и был очень доволен, когда им было повеление остаться в России (II, 328). И у Гордона, и у Менезеса8) приезжие были приняты весьма радушно.
В письме к Курцу Гордон горько сожалел о том, что они плохо знали по-немецки. Из этого письма видно, что Гордон крепко надеялся на дальнейшее покровительство императора Леопольда: «ради славы Божией, ради распространения католической религии и ради душевного блага католиков» (III, 326). В этом же письме Гордон в духе иезуитском говорит, что сохранение и дальнейшее распространение католической религии в России главным образом должно происходить через вовлечение в нее юношества. Священники содержались на счет императора, и в письмах к Шмидту и Курцу Гордон жалуется на задержание высылки им денег, так что ему с другими католиками приходилось иногда ссужать священников из своих собственных средств (III, 346, 347, 355).
Не имея в Немецкой слободе настоящей церкви, католики совершали богослужение только в молельне. Каково же было волнение Гордона, когда вдруг Тихон Никитич Стрешнев пригласил его к себе и сообщил, что правительство намерено уступить доктору фон-дер-Гульсту именно то место в Немецкой слободе, на котором была устроена молельня. Гордон возразил, что продать дом и место невозможно, потому что все это куплено на деньги императора для католического богослужения, что это место священное, и что грех строить на этом месте другое здание (II, 402). Как кажется, впрочем, Гордон сильно перепугался и на другой день отправился к разным вельможам хлопотать об отклонении удара, грозившего католической общине (II, 402). В начале 1694 года Гордон стал хлопотать о постройке уже каменной церкви для католиков. Он собирал деньги для этой цели, подарил церкви чашу и пр. (II, 436, 443, 444, 445, 508). Из другого [130] источника мы знаем, что главным деятелем в этом случае был Гуаскони. Под предлогом сооружения для семейства Гордона особенной надгробной часовни было куплено место, на котором хотели построить церковь. Рабочим было вменено в обязанность молчать. Но у Русских появилось вовремя подозрение, и работы были приостановлены по приказанию правительства. По наведению справок оказалось следующее9): однажды в 1694 году Гордон вместе с царем в карете отправился на свадьбу какого-то иностранца. Проезжая мимо молельни, Гордон просил дозволения построить каменную церковь, и Петр, как пишет Гордон, изъявил согласие (II, 494). Такое устное изъявление согласия не было, однако, формальным разрешением, и потому католики сочли нужным приступить к делу с некоторой осторожностью. Нам кажется, постройка этой мнимой часовни происходила в первой половине 1695 года. Во время осады Азова, 17-го июля, Гордон пишет в дневнике: «Я отправился с его величеством (…..) и не даром просил насчет моего места погребения, так как оказались затруднения строить это здание и покрыть крышей. Его величество обещал распорядиться». Вскоре после того Гордон написал письмо в Москву к Стрешневу о том же предмете и присоединил некую бумагу царя (II, 577 и 583). Дальнейший ход этого дела неизвестен. Но как бы то ни было, мало-помалу сооружена была таким образом каменная католическая церковь в Москве10), которая описывается некоторыми путешественниками, посещавшими Москву, и в которой впоследствии Гордон действительно был похоронен.
Не без удивления можно видеть из дневника Гордона, что в Азовском походе при войске находились, между прочим, католические священники. По случаю похорон подполковника Крофурда сказано: «Наш патер провожал покойного, но не в ризе и не впереди; он три раза бросил земли на гроб, говоря memento mori, а затем сказал прекрасную речь» (II, 525, ср. 529). Можно было подумать, что эти священники состояли в войске тайно, под видом светских людей, и что при погребении Крофурда нарочно не соблюдалось внешних форм обряда; впрочем, при описании погребения [131] другого католика прямо говорится о «церемонии», при которой присутствовал сам Петр.
В семейном кругу своем Гордон усиленно хлопотал об упрочении и распространении католической веры. Он сильно опасался, что сын его Джемс будет заражен реформаторской ересью (II, 128), и с радостью сообщил Шмидту. что его зять Стразбург принял католическую веру, выражал надежду, что и другой зять последует его примеру (III, 256). Нам кажется однако, Крофурд остался верен реформаторскому исповеданию, и Стевинс, кажется, был лютеранином. По случаю его погребения упомянуто о «пасторе», который получил 5 рублей (III, 172).
В последние годы жизни Гордон постоянно был окружен духовными лицами и имел случай отправлять католическое богослужение без препятствий. Очень часто говорится в дневнике о религиозных обрядах, о приобщении Св. Тайн и пр. В католической церкви в это время являлись знатные гости, например, императорский посол Гвариент, а далее архиепископ Анкирский, который совершил обряд конфирмации. И Гордон был конфирмован, при чем получил имя «Леопольд». Крестным отцом при этом случае был Гвариент11) (III, 203). В 1689 году Гордон участвовал в конференции о католической церкви в Москве, о которой сообщает некоторые подробности Корб12).
Образованием своим Гордон в значительной мере был обязан иезуитам. Он хорошо знал по латыни и был знаком с латинскими классиками. Он часто цитирует их в своем дневнике и в своих письмах (I, 224, 234, 263; III, 126, 308, 326). По латыни он писал плавно и правильно. Оставляя польскую службу, он сам, как бы от имени Любомирского, написал для себя на латинском языке свидетельство о своей службе (I, 277). Все его письма к дьяку Алмазу Иванову, к гетману Мазепе, к Матвееву, к Курцу были писаны на латинском языке. С игуменом Печерского монастыря он говорит по латыни (II, 22), когда умер его сын в Киеве, он сочинил латинскую надгробную надпись в стихах (II, 50). от сына Феодора, учившегося в Браунсберге, он требовал тщательного изучения латинского языка, арифметики и русского языка (II, 429). [132]
В дневнике и письмах Гордона часто говорится о книгах. Еще, будучи юношей и плывя по Висле, он занимался чтением книг охотнее, нежели чем-нибудь иным (III, 408). Попавшись в польский плен, он особенно сожалел о потере своей книги Фомы Кемпийского (I, 131). Занимаясь в Польше грабежом, он старался приобрести и книги, из которых лучшие выбирал для себя (I,1880). В дневнике говорится о Гордоновых книгах, находившихся в Смоленске и отправленных в 1665 году в Москву (I, 359). Голландскому резиденту он из Киева посылает книгу «Описание Дуная» (II, 79). Когда кто-нибудь из знакомых Гордона отправлялся за границу, Гордон обыкновенно давал ему поручение купить для него книг. несколько раз говорится о выписке книг через купца Мюнтера в Москве, через купца Фрезера в Риге и пр. (II, 413, 416). Сочинение Вобана о фортификации он посылает своему сыну в Тамбов (II, 441). Очевидно, книги, которые он давал Петру, были именно такого содержания (II, 477 и 494). К купцу Меверелю и к другим лицам он писал иногда о доставке ему новых книг по артиллерии и пр. (II, 172; III, 87, 264, 272). Иногда книги, желаемые Гордоном, описываются подробно, как, например, книга о древнем оружии, изданная в Нюрберге и стоившая 9 талеров, новейшее издание которой Гордон заказал через купца Форбеса в Данциге в двух экземплярах (III, 266). Впрочем, Гордон читал не только сочинения, относящиеся к его специальности. Рассказывая, например, о жестокости Иоанна IV в Новгороде, он ссылается на какого-то писателя, может быть, на Петрея (I, 288). Через некоего Ллойда, отправившегося за границу, он заказывает книгу о церемониях (II, 430). Другой раз он находит, что «и известный автор» сильно ошибается, говоря, что река Трубная имеет глубину 100 саженей (II, 483). В других местах говорится о турецких книгах (III, 24), о разных французских, латинских и немецких книгах, о каком-то календаре (III, 163, 175, 226). Однажды сообщается в письме к Меверелю список книг исторического, религиозного и беллетристического содержания, которые выписываются отчасти для Гордона самого, отчасти для его знакомых в немецкой слободе. К тому же он желает получить карту Англии, Шотландии и Ирландии. Далее он просит Фрезера доставить ему геральдику и генеалогию Венгрии (III, 311. 339). Из подробного описания некоторых из этих изданий видно, что Гордон со вниманием следил за современной литературой, хотя книжная [133] торговля была тогда еще весьма мало развита, да и сама жизнь в России не представляла благоприятных условий для занятий западно-европейской литературой. разумеется, нельзя полагать, чтобы Гордон особенно много занимался чтением. Но, без сомнения, его можно было считать одним из самых образованных и начитанных людей в Немецкой слободе.
Что касается до знания языков, то шотландская орфография у Гордона чрезвычайно проста и произвольна. Можно полагать, что многолетнее пребывание в России, вследствие которого в языке Гордона появилось много русских слов, было причиной, что он забыл шотландскую орфографию. Сначала в 1658 году (III, 401) он не знал немецкого языка, но впоследствии научился ему настолько, что написал немецкое письмо к сыну Феодору в Браунберг (III, 340). В Польше он научился по-польски (I, 68). Без сомнения, Гордон довольно говорил по-русски, иначе он не мог бы находиться в столь близких сношениях с русскими вельможами и сановниками, не владевшими другими языками, не мог бы произносить речи на русском языке и пр. своему сыну Феодору он неоднократно советовал заняться серьезно изучением русского языка (III, 340, 345). В Браунберге даже был какой-то монах, обучавший ему сына Гордона (II, 438).
Хотя Гордон когда-то просил не называть его инженером, но на деле он довольно часто выказывал обстоятельное знание этого искусства. купца Мевереля он просил сообщать ему о новых изобретениях в области механики и пр., опубликованных Королевским обществом в Англии, и присылать модели или, по крайней мере, подробное описание новых снарядов (III, 278). О разных инструментах для черчения и для баллистики, о циркулярах и квадрантах и пр. не раз говорится в письмах Гордона (например, III, 347). Внимание Гордона к этим предметам отразилось и на Петре. Без сомнения он многим был обязан образованию, начитанности и опытности Гордона по этой части. Далее из писем Гордона к сыну Джемсу видно, что он был знатоком в области садоводства (III, 230, 163), а из записки по поводу затмения луны видно, что он имел некоторые астрономические познания (II, 216). В области изящной литературы и искусств Гордон вообще едва ли был знатоком. У него, впрочем, бывали музыкальные вечера; в бытность в Англии он видел «Гамлета», но не делает никаких [134] замечаний об этой драме.
Политические способности Гордона были, как кажется, не особенные. Его записка о восточном вопросе, составленная для Голицына в 1684 году, не обнаруживает проницательности или дальновидности. Но ум и знания Гордона, не представляя ничего чрезвычайного, были достаточны и доставляли ему возможность исполнять свой долг, как следует, и быть полезным России.
Таков же был и нравственный характер Гордона. Не должно судить о качествах, убеждениях и миросозерцании его, не приняв предварительно во внимание, что он был семейным человеком, притом воспитанником иезуитского ордена, и что политический и общественный строй России в XVII веке не представлял особенно благоприятных условий для развития высокой нравственности. Храбрость Гордона не подлежали ни малейшему сомнению. Рассказывая о разных подвигов своих, о страшных опасностях, которым он подвергался, он никогда не обнаруживает хотя бы малейшего самолюбия. Всюду он оказывался бесстрашным рубакой. Больше всего он, однако, отличился самоотвержением, отчаянным мужеством в Чигирине.
Боевое мужество Гордона превосходило его гражданское мужество. Но иногда он высказывал свое мнение смело и даже горячо, как, например, по поводу английской революции; ходатайствуя о скором увольнении, он действовал смело и подвергал себя большой опасности. Зато под Азовом он боялся выказать свое мнение, ибо знал хорошо, что оно может сильно не понравиться Петру (II, 396, 404). Не всегда Гордон действовал открыто. Корб замечает: «искусный мастер притворяться и скрывать настоящие свои мысли, Гордон, по правилам Аристотеля, говорил московскому властителю только то, что, по понятию его, должно было нравиться Петру». Тут действительно заметно, что Гордон был воспитанником иезуитов. (……) [135] (…..)
В письмах к сыну Джемсу он наставляет его, как должно поступать при приезде в Россию. Сын должен выдавать себя за капитана, а своего спутника (иезуита) за прапорщика. Он сочиняет для сына целую историю, которую тот должен рассказать на русской границе, заключая свой совет словами: «Так как это ложь обстоятельна и сложна, то и грех не столь большой» (III, 250). (…..)
В другом письме он пишет: «Если ты поступил уже в польскую службу и не можешь отделаться от нее, то все-таки на некоторое время мог бы приехать сюда, обещая при этом, что ты скоро вернешься в Польшу. Ты знаешь, что я хочу сказать» (III, 257). Другими словами, Гордон советовал сыну обещать то, чего исполнить он не хотел. Религиозность Гордона была искренняя и глубокая и, разумеется, со строгим соблюдением обрядов и внешних форм, что, впрочем, объясняется воспитанием Гордона и условиями тогдашнего бытия вообще.
Лучшей меркой для оценки характера Гордона может служить то уважение, которым он пользовался как в Немецкой слободе, так и в кругах Русских. Всем знавшим его внушали доверие к нему его добросовестность, его солидность, точность при исполнении всех служебных обязанностей, готовность заботиться об интересах других лиц, любовь к порядку, отчетливость и аккуратность. Есть основание думать, что он большей частью неохотно участвовал в попойках, которые характеризовали нравы тогдашнего общества. Недаром Гордона особенно часто избирали в посредники при спорах между разными лицами, в опекуны при управлении [136] имением сирот и вдов (II, 211, 410). В молодости, во время пребывания в Польше, Гордон позволял себе поступки, несогласные с нынешними понятиями о военной честности и о праве воина. Находясь в военной службе Швеции и Польши, он занимался прямо грабежом. Тогда частное имущество не было еще охраняемо от опасности сделаться добычей каждого воина. Наивность, с которой Гордон рассказывает о подобных случаях, доказывает, что тогдашние понятия о военной чести удобно согласовывались с подобными поступками. Однажды Гордон при продаже скота, взятого у польских крестьян, выручил 100 талеров (I). Особенно часто он брал лошадей без денег (I, 125). Иногда он брал от польских шляхтичей деньги за обещание не грабить их или защитить их от грабежа товарищей. Систематически устроено был следующее предприятие: товарищи Гордона грабили скот – он же возвращал скот собственникам и получал за каждую штуку по одному талеру (I, 129, 138). Воины, говорит Гордон, не получали ни гроша от правительства и потому должны были промышлять таким образом, чтобы не умереть с голоду (I, 140). Но дело в том, что Гордон не довольствовался спасением от голодной смерти, он составил себе грабежом даже небольшое состояние. По нравственным понятиям того времени возможно было, однако, после таких поступков утверждать, как утверждал Гордон в письме к своему сыну Джону, - что он во всю жизнь гораздо более искал славы и чести, чем денежных выгод, и постоянно предпочитал умеренную выгоду в соединении с чистой совестью большим выгодам, приобретенным нечестным образом. «Будь уверен, что в моем состоянии нет ни одного гроша, нажитого непозволительным путем», - заключает Гордон (III, 233).
Как бы то ни было, в России Гордон слыл вполне честным человеком. В качестве полкового командира он постоянно имел в руках весьма значительные суммы; нет ни малейших оснований думать, что он когда-нибудь употребил во зло доверие, которым пользовался сперва от шведского, а потом от московского правительства. Иностранцы, как например, Корб, Русский, как например, Нартов, в один голос хвалили Гордона.
Примечания
1) См. сочинение Поссельта, Lefort und seine Zeit, I, 441.
2) О двух братьях Штаден, принявших православную веру, чтобы поправить свое положение, пишет Лефорт; см. Поссельт Lefort, I, 257. Голландский резидент барон Келлер также сообщает разные данные о перемене веры иностранцев с целью приобретения материальной выгоды. Posselt, Lefort, I, 263.
3) См. соч. графа Дм. Толстого: Le cftholicisme romains en Russie (Paris, 1863). I, 124-125.
4) Там же I, p. 125.
5) См. Le Cathol. romain, I, стр. 112.
6) См. соч. Поссельта, Lefort, I, 441.
7) Le catholicisme romain en Russie, графа Толстого, I, 114.
8) Менезес был фанатическим католиком и вместе с тем другом Гордона. Он жертвовал значительные суммы на бедных католической общины (Дневник, II, 144). Умирая, он проклинал всех, кто будет стараться отвлечь его сыновей от католичества (Дневник, II, 484).
9) См. соч. графа Толстого: Le catholicisme romain en Russie.
10) См. соч. графа Д. А. Толстого: Le catholicisme romain en Russie, I, 127-128; любопытные данные об этом событии в Моск. глав. архиве министерства иностр. дел.
11) Об этой церемонии см. Diarium Корба под 15-м и 16-м июля 1696 г.
12) Корб, 16 мая 1689.
|
