|
Глава XI. Емелька Пугачев. Воспитание и свойства его. (1770–1775 г.)
Первые подвиги Пугачева. Покушение перевести Яикских Казаков на Кубань. Пугачев называется Императором Петром III. Действия Генерала Бибикова. Взятие Казани. Лютость Пугачева. Разорение Саратова. Последняя битва под Царицыном. Казнь Пугачева.
[90]
Емелька Пугачев. Нравственный мир, также как и физический, имеет свои феномены, способные устрашить всякого любопытного, дерзающего рассматривать оные. Если верить философам, что человек состоит из двух стихий: добра и зла, то Емелька Пугачев бесспорно принадлежал к редким явлениям, к извергам, вне законов природы рожденным, ибо в естестве его не было и малейшей искры добра, того благого начала, той духовной части, которые разумное творение от бессмысленного животного отличают. История сего злодея может привести в содрогание и твердые головы, может изумить порочного и вселить отвращение даже в самих разбойниках и убийцах. Она вместе с тем доказывает, как низко может падать человек и какою адскою злобою может быть преисполнено [91] его сердце. Если 6ы деяния Пугачева подвержены были малейшему сомнению, я с радостию вырвал 6ы страницу сию из труда моего, но как совершенное им слишком достоверно, то со смущением беру перо, чувствуя себя неспособным живописать картину злодеяний, приличными ей красками. Я постараюсь, по крайней мере, сократить незанимательный рассказ об одних грабежах и убийствах, заимствуя оные из самого судебного приговора, пред казнью злодея объявленного1.
Воспитание и свойства Пугачева. Дед и Отец Емельки были простые Донские Казаки Зимовейской станицы, известные храбростью и удальством. Отец его, убитый в 1738 году в бывшую тогда с Турками войну, оставил 12 летнего своего сына под опекою развратной матери и беспечного дяди; и он рос без призора, на свободе, как дикий. Первые лета прошли в рассеянности и в драках со сверстниками. Природа одарила его чрезвычайною живостью и с неустрашимым мужеством дала ему и силу телесную, и твердость душевную; но, к несчастию, ему недоставало самой лучшей и нужнейшей прикрасы – добродетели и первого наставления в правилах веры, без которых нет ничего прочного. Гордясь своим одиночеством, своею свободою, он с дерзостию и самонадеянием [92] вызывал детей, равных с ним лет, на бой, нападал храбро, бил их всегда, и, будучи еще 12 лет, в одной из таких забав убил предводителя противной стороны. Будучи уже убийцею, вскоре соделался он ужасом всех соседственных молодых Казаков: гордость и богатырская сила духа и тела возрастали вместе с его летами. По 15 году, он уже не терпел никакой власти, почитал себя достойнейшим управлять Казаками, быть их Атаманом; роптал на всякое принуждение; послушание почитал низким и оспаривал у Старшин своих право властительства. Его мятежный дух с презрением отвергал мысль рабской подчиненности и не мог приучить себя к тому, что бы можно было повиноваться человеку равному себе, быть рабом подобного же человека. Словом, Пугачев дышал одною независимостью и свободою и в юношеских летах имел уже все качества разбойника, каким он вскоре явился на сцене мира.
Первые подвиги Пугачева. На двадцатом году он лишился дяди. Оставшись свободным, он стал скучать простою деревенскою жизнью, самою праздностию, чувствовал себя как бы отчужденным в сообществе людей; и Пугачеву тесно и душно стало на родной земле. Честолюбие мучило его, он жаждал власти, но в недоумении: как достигнуть ее, сел на коня и пустился искать приключений в чистое поле. Без мыслей, пока без намерения [93] определительного он ехал по первой попавшейся ему дороге, которая, как казалось ему, более других отдаляла его от родительского дома. Не рассуждая о том, что с ним может случиться, и не решившись еще, что должен предпринять, молодой Пугачев ехал на Восток, достигнул Волги, увидел большую дорогу, и желание – по обычаю предков прославить молодость свою подвигами удальства – родилось в голове его. Сначала, сидя под мостом или скрываясь по оврагам, промышлял он тайно как вор, потом, встретившись с четырьмя честными людьми, тем же ремеслом кормившихся, начал уже как разбойник грабить по дороге проезжавших. Наконец шайка вольноохочих увеличилась, и в ней-то богатырь наш, в звании Есаула разъезжая по Волге, приучал руку к резне, сердце к варварству, а взоры к ужасам.
Подвиги Емельки на сем поприще не могут быть ни занимательны, ни любопытны; и я покрываю их завесою, предаю забвению. Впрочем, тем из читателей, которым угодно будет знать все подробности, до Пугачева относящиеся, советую прочесть политический роман, вроде Пансальвина «Князя тьмы»2, под именем Истории напечатанный3. Надеюсь, [94] однако ж, что сказка сия не соблазнит ни одного поэта или драматического писателя, несмотря на то, что досужий иностранец, написавший ее, следуя нынешнему вкусу, и Пугачева преобразил в героя театрального, в человека благородного, чувствительного и даже великодушного. Но, по счастью для нравственности, сочинитель повести сей до того пересластил свой вымысел, что обман его по прочтении первых страниц становится неопасным. Собственные имена, География и История до того переиначены, что очевидность невежества сочинителя может только рассмешить читателя. Например, сочинитель уверяет, что между Доном и Волгою течет Дунай; что на Дону есть Твея и Тарица; а на Сосне – какой-то Боегоенора. Наконец, что посреди Царства русского есть Царство Мордвинское, в коем главный город называется Кохина, а Принцессу Мордовскую, наследницу престола, которую Пугачев два раза спас от смерти, два раза в нее влюбился и наконец женился в разбойничьем подземелье, звали Марфою Волконскою (!!).
Должно думать, что Пугачев занимался разбойничьим ремеслом только во время мира; ибо по преданию, еще свежему, он служил в Казачьих полках во все продолжение Семилетней и в начале первой Турецкой войны. Рассказывают: будто бы Генерал Тотлебен, который в Прусскую войну командовал Корпусом легких [95] войск, увидев однажды Пугачева, сказал окружавшим его чиновникам: «чем более я смотрю на сего Казака, тем более поражаюсь сходством его с Великим Князем Петром Феодоровичем». Если анекдот сей справедлив, то можно согласиться, что слова сии, просто сказанные, хотя в то время и не сделали на ум Пугачева большого впечатления, но впоследствии могли подать ему мысль называться Императором.
О первых летах жизни и о службе Пугачева мне не удалось отыскать верных известий, но к числу правдоподобных принадлежат следующие. В 1769 году он находился при первой армии, медленно двигавшейся вокруг Хотина. В следующем году служил во второй армии и в отряде легких войск, под начальством Генерал-Майора Графа Витгенштейна, отличился храбростью, а при покорении Бендер ранен в левую руку, за что произведен в Есаулы. Продолжительное пользование облегчило его кошелек. Пугачев. почитая себя обиженным и мало награжденным, бежал, дабы по-прежнему искать приключений и красть лошадей. Наш рыцарь, будучи сам раскольником, нашел верное пристанище сначала в Полесье, у Польских раскольников, и жил в монастыре их близ слободы Ветки, а потом, перейдя границу в Добрянке, прибыл к Малороссийским раскольникам, где также скрывался [96] в скитах их, между Черниговым и Глуховым находящихся. Монастырская жизнь скоро наскучила Пугачеву; привычка презирать опасность и нарушать закон справедливости и человечества снова возвратили его на путь, ведущий к виселице. Приняв в сотоварищи нескольких удальцов из самых лютых раскольников, он перешел с ними из Малороссии к верховьям Дона. Там, переходя с места на место и с успехом производя свои поиски, вознамерился театр действий своих распространить и силы свои увеличить. С сею целью отправился он на свою родину для набора рекрут ему нужных. Во время сей поездки Пугачев женился на Софье, дочери Донского Казака Димитрия Никифорова, с которой прижил одного сына и двух дочерей. Собрав многочисленную шайку, он открыл хищничества свои уже в большом размере: сжег Данков, опустошил окрестности Михайлова; но одно дерзновенное, хотя и неудачное нападение. под самым Воронежем произведенное, не могло не возбудить внимания начальства. Почитая себя не в силах противиться открытому преследованию, Пугачев, покоряясь обстоятельствам, распустил шайку свою, побывал на Дону и оттуда отправился на Яик, где надеялся обрести пособие от множества поселившихся там своих собратий раскольников. До сего времени он только грабил и крал; но здесь, подражая Разину, решился предпринять и совершить дела несбыточные, и [97] устремился к цели своей с дерзостью неимоверною.
Покушение перевести Яикских Казаков на Кубань. 1772 год. В 1772 году Пугачев, приехав в Яикский городок, предъявил паспорт, в котором показан был Польским выходцем, отправленным купить рыбы для Филаретовского скита. Судьба привела его в сей удаленный городок, когда Казаки, по внутренним своим делам, враждовали между собою. Предприимчивый Пугачев спешил воспользоваться сим обстоятельством. Не много стоило ему труда раздуть искру пожара; за сим уверил он бунтовавших Казаков, что для перевода людей на Кубань и для поселения их там имеет он полномочное доверие от Турецкого Султана; что для способствования сему побегу и вознаграждения за оный Турецкий Паша со знатными суммами денег и подарками ожидает их на границе. Таковые происки не могли долго оставаться тайною. Пугачев, проведав, что о сих его предательских внушениях донесено начальству, великим постом опять бежал из Яика и в Малаховской слободе (ныне г. Волжск) по другому доносу о подобных же разглашениях схвачен и отослан в Казань, где по решению суда определено было: Пугачева как бродягу высечь плетьми и сослать в Пелым в казенную работу. 19-го июня 1773 года, за три дня до исполнения сего приговора, по беспечности и слабому присмотру, с помощью раскольничьего попа Пахомия [98] подговорив стоящего у него часового, Пугачев бежал вместе с ним из тюрьмы.
Пугачев называется императором Петром III. 1773 год. Около половины августа месяца Пугачев нашел способ быть потаенно в Яицке. Здесь узнал он, что для прекращения давнишней непримиримой вражды между партиями бывшего Войскового Атамана Меркульева и Старшины Логинова повелено было из Казаков партии Логинова, более многочисленных и беспокойных, составить несколько полков Гусарских, и назначенным в оные выбрить бороды. Присланный в Яицк для исполнения сего предписания Генерал Траубанберг вздумал назначенных в рекруты раскольников, жаловавшихся на нарушение их прав и обычаев, брить на городской площади. 12-го января 1773 года раскольники взбунтовались и убили как Генерала сего, так и своего атамана, старавшегося их укротить. Посланный для усмирения Генерал Фрейман разбил и выгнал их из Яицка. Мятежники, рассеявшись, бежали в болотные и лесные места, окружающие Камыш-Самарское озеро. Здесь-то, в глуши степей, на границе империи, дабы склонных к злодеянию ободрить, Пугачев принял предложение Яикского Казака Ивана Чики, более его дерзновенного, назваться Петром III. В сем намерении Яикские Казаки: Плотников, Караваев и Заветнов отправлены были в разные станицы [99] Яикского войска; Мещерякский сотник Камзафер Усаев – к Башкирцам, а Ржевский купец Долгополов – в дальние города для разглашения в народе, будто бы Петр III жив, и что он скоро явится к храброму и верному Яикскому войску, и востребует, чтобы оно споспешествовало ему возвратить Престол. Простой народ с жадностью слушал сии рассказы, но как большая часть старшин и начальников им не верили, то Пугачев опять скрылся, и между раскольниками секты, называемой Филиионами, вышедшими из Польши и по указу 1762 года поселенными при вершине Иргиса, нашел то, чего и не надеялся. Пугачев рассеял между ими те же слухи с таким коварным прибавлением, что Государь, убегая от преследующих его, скрывается в селениях староверцев, смиряясь в их скитах, душевно прилепился к их обрядам и обещался воссадить старообрядное исповедание с собою на престол Царский. Суесвяты, несмотря на нелепость сих слухов, изъявили крайнее желание и готовность, всем жертвовать к вспомоществование столь счастливому, по их мнению, событию. Пугачев не рассудил, однако ж, открыть сему малому числу обольщенных свое намерение, но, возвратившись к скитающимся вокруг Камыш-Самарского озера Узенским раскольникам, став посреди их, всенародно объявил себя Императором Петром III,о котором доходил до них слух. [100]
Не говоря о несходстве, о котором чернь и судить не могла; только мерзостная склонность Казаков ко всякому злодеянию и простота могли побудить смуглого, малорослого, широкоплечего мужика, не умевшего даже читать и писать, принять за императора. Ему крикнули «ура!» и присягнули. Собрав 500 человек решительных злодеев, он приступил с ними к Яикскому городку, а дабы обезоружить жителей званием Государя, приказал Оренбургскому Казачьему сотнику Подурову, названному Канцлером, написать от имени Императора Петра III манифест и послать его к Яикскому коменданту Полковнику Симонову и Войсковому Старшине Бородину с угрозительными письмами. Не успев угрозами преклонить верных к измене и не отважившись напасть на укрепленный городок, он обошел его и пошел по линии к Оренбургу. Команда, высланная из города, под начальством Майора Наумова, в погоню за бунтовщиками, была предательством некоторых, из числа сей же команды, захвачена. Над сими несчастными Пугачев явил первый опыт своей лютости, предав мучительной казни 12 старшин Яикского войска.
На пути к Оренбургу, в местах, в коих войск не было, Пугачев, пользуясь робостью и неосторожностью некоторых местных начальников, шел вперед, не встречая сопротивления. Не трудно ему было умножить сонмище [101] свое слабомысленными, которых обольщал он нелепыми обещаниями; тех же, коих благоразумие обольщениям его верить не допускало, предавал лютейшим казням. Множество крестьян, обрадованных объявлением Самозванца, что впредь кроме подушного не будет никаких налогов, вышли из повиновения, не хотели более работать, а чтобы не умереть с голода, пошли на грабеж или, как они говорили, служить новому Царю. Выпущенные из тюрем преступники, Донские и Волжские Казаки, фабричные, Башкирцы и разная сволочь, вскоре составили значительную толпу тем более опасную, что, по случаю войны с Турцией, в сем крае не было войск. Форпосты, по пути в Оренбург находившиеся, были Пугачевым без труда сняты; Илецкого же городка Старишины с Казаками добровольно присягнули ему как Государю. Сей первой изменою Пугачев, усилившись до 700 человек, взял приступом Рассыпную крепостцу, где, убив коменданта и нескольких человек из гарнизона, оставшихся забрал с собою. К несчастью, высланный из Оренбурга с 700 человек и с артиллерией Бригадир Билов струсил и малодушно заперся в Татищевской крепости. Поощренный сим самозванец овладел крепостцою Нижне-Озерною и 27-го сентября, зажегши предместье, ворвался в Татищевскую, где между прочих убит и Бригадир и Комендант Полковник Елагин с женою и дочерью. Тысяча человек военнослужащих [102] принуждены были присягнуть, а Казаки и жители добровольно ему поддались. Разделяя добычу с 2.000 пьяного регулярного войска и с 60 орудиями, Пугачев поднялся к Оренбургу. Крепостца Черноречье сдалась ему без сопротивления, и он, от сего пункта приняв влево и на пути разорив все хутора, села и деревни, вошел в Сакмарский городок и 5-го октября в 5 верстах от Оренбурга расположился лагерем. Робость и непростительная оплошность Оренбургского Губернатора Генерала Рейнсдорфа были главною причиною успехов разбойника. Первая ошибка Губернатора состояла в том, что он, по просьбе Киргизского Хана Нуралина, не позволил ему идти с 5.000 готового войска против Пугачева, когда сей находился еще в Илецком городке. Потом, имея достаточно войска, чтобы разбить и рассеять толпу мятежников, позволил ей без сопротивления осадить себя и, по недостатку съестных припасов, привесть гарнизон и жителей в величайшую крайность. Наконец, когда из Симбирска тамошний Комендант Полковник Чернышев прибыл для освобождения города и в 4 верстах от оного сражался (29-го апреля 1774 г.) с мятежниками, – Губернатор не подал ему никакой помощи и остался праздным зрителем того, как Пугачев Полковника со всеми его офицерами вешал, а нижних чинов, передавшихся ему, приводил к присяге. Многие отряды, в том числе Полковника Д... и весьма значительный корпус, [103] под командою Генерал-Майора К..., действуя без взаимной между собою связи, имели подобную же участь.
Столь плохие распоряжения так умножили силы Пугачева и столь далеко распространили мятеж, что сообщение Сибирских губерний со столицами было прервано, а Оренбург, быв отрезан от Казани, не мог получать никакого пособия. Главный Корпус под Оренбургом, при коем находился Пугачев, состоял уже из 25 тысяч с 55 орудиями, коим, в звании Генерал-Поручика, командовал Яикский Казак Максим Шигаев. Другому отдельному корпусу, под начальством Казака Ивана Чики, назвавшегося Графом Чернышевым, поручено осадить Уфу. Десять других отрядов, под начальством Генерал-Поручиков4, пожалованных Боярскими фамилиями, посланы были по разным дорогам. Сии помощники превзошли в варварстве и самого Пугачева: они губили и разрушали все как изверги, как злодеи, каких еще земля на себе не носила. Между тем, как местные начальники находились в оцепенении и недоумении, Самозванец действовал с твердостию: он рассылал повсюду манифесты, жаловал мужиков и ссыльных чинами, титлами и орденами [104] и на казенных заводах приказал бить монету с именем Петра III, и отлить для армии своей несколько пушек.
При всей дальновидности Императрицы, Она, кажется, не предполагала, чтобы замыслы Самозванца могли быть слишком обширны; но неожиданные его успехи и настоящее положение дел тем более долженствовали устрашить Ее, что внешние враги могли оными воспользоваться и соделать Пугачева пугалищем целой Империи, уже угрожавшим манифестами своими Москве, едва отдохнувшей от моровой язвы и бунта. В сих смутных обстоятельствах Генерал Александр Ильич Бибиков с полною властью избран был для укрощения бунта; но сей Генерал прибыль в Казань 29-го декабря 1775 года – уже довольно поздно. Исключая немногие укрепленные города, где вооруженные граждане еще удерживались, мятежники уже обладали всею Оренбургскою губерниею, большею частью Пермской, и, проникнув в Саратовскую и Казанскую, подходили к Волге. Московская чернь, недавно убившая Архиерея, угрожала бунтом; помещики, угрожаемые крестьянами, оставив дома, съехались в Москву, где не было достаточного числа войск для усмирения народа.
Действия Генерала Бибикова. 1774 год. Генерал Бибиков нашел Казань опустевшею, Губернатор так струсил, что прежде наступления опасности выехал со всеми своими чиновниками в Козьмодемьянск. В день прибытия [105] Главнокомандующего с разных сторон получены были известия, что многие отряды регулярных войск предались Самозванцу, который, усилившись многочисленными толпами Башкирцев, в Самаре и Пензе был принят народом с хлебом и солью. Чувствуя всю опасность своего положения, Главнокомандующий немедленно предписал вверенным ему войскам, которые шли отрядами из Тобольска, Малороссии, Польши и даже из Петербурга, поспешать к Оренбургу; коннице идти усиленными переходами, а пехоту, по возможности, везти на почтовых и на обывательских. Предвидя же, что по дальним расстояниям и по другим, могущим встретиться препятствиям, регулярные войска могут собраться на назначенные места слишком поздно и силы их могут быть недостаточны к утушению мятежа, Бибиков, в сей крайности, решился обеспечить себя более надежною мерою. В первый день 1774 года он предложил собранным Казанским дворянам из дворовых людей вооружить милицию. Дворянство с радостию приняло предложение и, положив собрать с 200 душ по одному конному, немедленно приступило к исполнению. Императрица, изъявляя за сие благодарность Дворянству, наименовала себя Казанскою помещицею. Симбирск, Свияжск и Пенза, соревнуя Казани, принесли всевозможные пожертвования. Казанские купцы чрез несколько дней поставили на свое иждивение один эскадрон Гусар; и убийственное [106] уныние и отчаяние, произведенные дурными мерами престарелого Губернатора Генерал-Аншефа фон Брантома, исчезли.
1774 год. Главнокомандующий, желая скорее успокоить города и обеспечить собственность граждан, первоприбывшие войска, под начальством Майора Муффеля, обратил к Самаре, и сей город, по разбитии вышедших из него бунтовщиков, занят 29-го января 1774 года. В сие время первые эшелоны войска начали приходить на свои места. Главный корпус, составлявший центр, порученный Генерал-майору князю П. М. Голицыну, долженствовал заградить дорогу мятежникам от Оренбурга к Казани. Правое крыло, вверенное Генерал-Майору Мансурову, назначено к защищению Самарской линии; левое, под начальством Подполковника Михельсона, долженствовало оборонять дороги, от Уфы к Екатеринбургу ведущие. Генерал-Поручику де Колонгу, с особым корпусом шедшему из Сибири, предписано стеснять мятежнические толпы ото Верхне-Яикских крепостей и небольшим отрядом защищать Кунгур. В составе всех сих четырех корпусов было не более 10 тысяч под ружьем. Мятежники обладали всем течением Яика и имели свободный путь к Волге и на Москву, ибо в сей стороне, от Самары до Астрахани, не было ни одного полка. Пугачев, умея грабить и резать, не умел воспользоваться выгодным для него положением. [107] Поверив распущенным нарочно слухам, что будто от Астрахани идет для нападения на него несколько Гусарских полков с Донскими Казаками, он долго простоял на месте, потом обратился к низовью Волги и чрез то упустил время, чтобы стать на угрожаемом нападением месте. Мансуров не упустил воспользоваться сею нерешительностью: он освободил Яикский городок от осады и избавил жителей от голодной смерти, ибо они уже употребляли в пищу землю. 14-го февраля, при Бузулукской крепости, Генерал Мансуров разбил и рассеял мятежнический корпус и отнял у него 15 пушек. В то же время полковник Бибиков, при крепости Бакалах, разогнал мятежнический 4-х тысячный отряд. Наконец, 22-го марта, Князь Голицын, при Татищевской крепости, разбил наголову самого Самозванца. Главная сия куча состояла из 1- тысяч человек, в числе коих было три тысячи настоящих солдат, от чего сражение было весьма упорно. Мятежники потеряли 2.000 убитыми, и 3.000 с 33 пушками взяты в плен. 26-го марта Князь Голицын вступил в Оренбург и, не останавливаясь в нем. выгнал мятежников из Сакмарска. Полковник Хорват со своими гусарами, преследуя рассеянные толпы, едва не поймал самого Пугачева, который, переменив лошадь, успел ускакать по дороге к Пречистенской крепости. В то же время Подполковник Михельсон побил и разогнал утеснявших город Уфу мятежников [108] и начальника оных, Казака Зарубина, взял в плен. Для ускорения военных действий Генерал Бибиков выехал из Казани в Оренбург, 15-го марта был уже с отрядом милиции в Кучуевской крепости; но 9-го апреля, в небольшом Татарском селении Бугульме, от понесенных трудов и чрезмерного душевного беспокойства, а паче от излишнего напряжения умственных способностей, сильная горячка почти неожиданно низвела его во гроб и лишила Россию одного из усерднейших ее сынов. Смерть знаменитого Бибикова остановила успехи, и дела снова пришли в беспорядок.
Взятие Казани. 12 июля 1774 год. Пугачев, изгнанный из окрестностей Оренбурга, после многих неудач, не успев взять и Кунгура, пошел к Каме, взял Осу, переправился чрез Каму и, разорив Воткинский и Ижевский казенные заводы, обратился на Казань. Полковник Толстой, высланный с небольшою командою, сделался жертвою дурных распоряжений. Пугачев, с 20 тысячами вновь собранной сволочи, состоявшей из Яикских Казаков, ссыльных, Башкир и фабричных крестьян, большею частью с дубинками и заостренными кольями, 12-го июля 1774 года приступил к Казани со стороны реки Казанки. Престарелый Брантом и Комендант Бригадир Летцкой захвачены были врасплох, защищались робко и позволили безоружным мужикам войти в предместье и зажечь его. Сильный ветер раздул [109] огонь, и весь город, кроме каменного Кремля обратился в кучу пепла.
На рассвете, 13-го июля, Подполковник Михельсон с 800 Карабинер, Чугуевских Казаков и Уланов нечаянно явился для спасения удушаемых дымом несчастных граждан многолюдного города. Михельсон, показав солдатам на погибшую Казань, умел возвысить их мужество состраданием, и сия горсть храбрых безмолвно и с отчаянием в сердце приблизилась к центру мятежнической армии и с такою решительностью врубились в оную, что в несколько минут вся эта толпа была рассеяна, разбита наголову. Большая часть пеших мужиков легла на месте, конные же, рассеявшись по лесам, погибли от истомы и голода. Пугачев был бы взят, но, имея подставных лошадей, успел ускакать по Кокшанской дороге.
Погибель Казани огорчила Императрицу, привела в уныние народ. Правительство спешило усилить средства сопротивления, уже повелено было новые отряды пехоты вести на почтовых; из армии вызваны были знаменитейшие Генералы и отличные Штаб-офицеры; но новый Главноначальствующий, Граф Панин, не нашел на месте всех нужных средств, чтобы утишить пожар мгновенно и не допустить распространения оного за Волгою. [110]
Лютость Пугачева. Между тем Пугачев, хотя разбитый, но ободренный замешательством и несогласием местных начальников, успел собрать толпы еще многочисленнейшие. Главные его соумышленники разошлись по разным дорогам, вели малую войну, разбойничали и вдруг обхватили Губернии: Казанскую, Симбирскую, Нижегородскую, Пензенскую, Саратовскую, часть Тамбовской и Воронежской; и произвели в них опустошения неслыханные, невероятные. Все предано было огню и мечу; множество деревень, заводов, почти все дворянские усадьбы, церкви, монастыри, и более 40 городов обращены были в кучу пепла и развалин. Тут Пугачев обнаружил всю лютость свою и не оставил ни единого зла, которого бы гнусная его душа не произвела в действо. Храмы Божии были расхищены, алтари и жертвенники ниспровергнуты, утвари и иконы поруганы; и с именем Монарха злодей обнаружил скотское бешенство, не понимая и того, что тот, кто сражается для похищения короны, должен поступать с кротостью, дабы, применяя к себе роль утесненной невинности, по крайне мере удержать на своей стороне личину справедливости. Он вешал помещиков, истреблял их семейства даже до последнего младенца; казнил попов и купцов, резал и крестьян богатых, пытками вымучивая у тех и других скрытые деньги, серебряную посуду и другое имущество. Иных жарил малым огнем на вениках, с других сдирал кожу, вытягивал [111] жилы, сажал на кол, рубил на части и убивал, наконец, всякого, на кого соседи по злобе показывали, что у него были деньги. Он, при допросе, судьям своим признавался, что высшего сословия людей и вообще людей грамотных, разумных истреблял не для того, чтобы ему та жертва была милее, но для того, что опасался, дабы просвященнейшие люди следующих за ним в пагубу слепцов добру не научили. Невинные крестьяне и виновные, которые разгоняемы были войсками, скрываясь в лесах, гибли тысячами от нужды и голода. На пожарищах тлели человеческие кости, обнаженные дети, прося пищи, искали отцов; младенцы умирали в объятиях умерших матерей, рассеченные трупы разбросаны были повсюду; и дымящаяся кровь вопияла к небесам об отмщении. Словом, Емелька, корыстолюбивый как бессмысленный разбойник, свирепый как тигр, грабил и лил человеческую кровь, льющуюся к ногам его.
Хотя Пугачев, как мужик простой и безграмотный, не мог долго быть опасным, однако же опасность до некоторого времени была столь велика, что блистательный князь Потемкин обещал Войсковому Атаману Иловайскому 20.000 рублей за поимку Пугачева, хотя бы то было и под видом с ним согласия. С холодным [112] равнодушием, похожим на бесчувствие, совершив столько злодеяний, Пугачев сделался, наконец, робким, малодушным, – душа его погибла, разум омрачился, сердце огрубело и неустрашимость его исчезла. Еще в то время, когда успехи льстили его самолюбию, когда чествовали его титлом Величества и подносили ему при встрече хлеб и соль, – еще тогда окруженный своими придворными Пугачев вдруг содрогался и цепенел, представляя на несколько моментов каменный истукан. В сии-то минуты, когда пробужденная совесть грызла его душу, он говорил друзьям своим, что по достижении цели, уступит престол сыну и наследнику своему, а сам заключится в Филаретовский скит. Утратив твердость духа, Пугачев лишился и прежней предприимчивости; он уже не думал ни о чем более, как только о средствах избегнуть казни и скрыться где-либо в отдаленных местах Сибири. С сего времени, не смея стать пред лицом верных Царице воинов, он без цели и без всякого распоряжения выставлял оглумленную5 чернь на поражение, а сам при первых выстрелах убегал искать спасения и новых простаков на такую же жертву.
Разорение Саратова. Наконец, несколько Донских и регулярных полков прибыли на место действий. Несогласие, происшедшее по смерти Бибикова между начальниками, было причиною, что хотя при всякой [113] встрече мятежников били и неослабно преследовали, но в прекращении бунта мало успевали. Между тем Пугачев до того усилился (особенно Донскою вольницей), что цепь войск его протягивалась от Нижнего Новагорода до Саратова; а многочисленные его шайки бродили в Приволжских Губерниях, занимая отчасти Воронежскую и Тамбовскую. Но дерзновенный Казак, взошед на такую высоту, не мог удержаться и мгновенно пал в бездну, самим для себя приуготовленную. Величаясь Царским саном, он предался самому отвратительному распутству: вином хотел залить палящую его совесть; и он уже не мог никого обманывать, ибо и мужики, видя в нем только пьяницу и душегубца, начали оставлять его и расходиться по домам. По мере сближения войск к театру действий, шайки мятежников подобно тающему снегу исчезали, уменьшались, и пожар постепенно потухал; но Пугачев, несколько раз разбитый, успевал собирать новые толпы. Между тем как по распоряжению Графа Панина отовсюду стесняли и разгоняли многочисленные еще мятежнические партии, Полковник Михельсон гнал пред собою самого Пугачева, которому в последний раз удалось в одном только переходе от отряда Михельсона взять и разорить Саратов. Здесь Пугачев имел до 8.000 худо вооруженных крестьян, в числе коих было до тысячи человек регулярной пехоты, 12 пушек, четыре полка Донских и 500 Яикских Казаков, кои приобщились к нему [114] с самого начала бунта. Саратовский Комендант принужден был оставить вверенный ему город по той причине, что большая часть его пехоты со всеми обозными лошадьми перешла к самозванцу, который, переказнив всех жителей Саратовских и истребив огнем все строение, пошел вслед за отступавшим Саратовским гарнизоном к Царицыну.
Судьбе угодно было наказать Пугачева: испытать твердость духа его изменою и показать сколь тяжко и в Царском сане быть окруженным предателями. Лесть, всегда сопутствующая Царям, не смотря на простоту Царедворцев, скрывала пред ним пропасть, в которой он стоял уже одною ногою. При проходе чрез Дмитриевск, в то время как Волжские Казаки, находясь на месте своих жилищ, бежали из лагеря его, Старшина их как можно лучше угощал Пугачева и изъявлял ему свою преданность. Когда все напились допьяна, то некоторые Яикские Казаки нечаянно нашли на дворе спрятанные пушки, принадлежавшие к артиллерии мятежников. Известясь о том, Пугачев своими руками умертвил хозяина и по подозрению хотел расстрелять Донского Полковника. Донец, севши на коня, успел ускакать и спастись, хотя по нему и сделано было несколько выстрелов. Происшествие сие так огорчило Донских Казаков, что все четыре их полка в ту же ночь ушли и разошлись по домам. [115]
Последняя битва под Царицыном. Царицынский Комендант, с пособием Саратовского гарнизона, отбился и устоял против всех нападений мятежников. Между тем Михельсон прибыл. Пугачев стоял на равнине между Рустаною и Озером и, не успев во время отступить, по необходимости должен был сразиться. Мятежники защищались с отчаянием, но при всем исступлении своем должны были уступить истинной храбрости. После четырехчасового боя, оставив на месте более двух тысяч убитыми, регулярная пехота, которая уже не верила обманщику, положила ружье, большая часть крестьян также сдалась, прочие разбежались. Одни Яикские Казаки и несколько крестьян следовали еще за Пугачевым. Он бежал к Чернояру, переправился чрез Волгу, углубился в Яикскую степь и еще надеялся укрыться от преследования, еще раз спастись. Но в сие время явился Суворов, и погибель счастливого разбойника была уже неминуема.
Суворов, в чине Генерал-Поручика, по совершенным им подвигам почитался в армии первым по искусству, храбрости и особенно замечен был по чрезвычайной своей деятельности и проворству. Императрица, зная такие его качества, решилась послать его в помощники к Графу Панину. Суворов, получив поведение, в тот же час с двумя Адъютантами, на простой телеге и на курьерских с неимоверною [116] скоростью6 прискакал из Молдавии и 24-го августа явился к Графу Панину. Суворов, получив от Главнокомандующего полную власть, в тот же день, под прикрытием 50 человек, отправился к отряду Полковника Михельсона. В проезде своем чрез Арзамас, Пензу и Саратов попадались ему небольшие конные отряды, дворянами вооруженные. Пугачевские партии, которые, судя по наружности и по экипажу, конечно, почли его каким-нибудь бедняком и неразумным, пропускали его без внимания; ибо Пугачевщина резала только богатых и грамотных. По счастью для России, Суворов не рассудил явиться пред сими Революционерами с Боярским великолепием и не захотел, по примеру старослуживых, разменяться с ними парою Русских слов. Найдя Саратов разоренным и узнав, что хищнические партии снова явились по дороге к Царицыну и грабят суда, плывущие по Волге, Суворов отправил провожавших его людей водою, а сам пустился берегом, счастливо ускользнул от опасностей и благополучно прибыл к Царицыну.
Суворов не позволил себе и одного часа отдыха: немедленно посадил 300 человек пехоты [117] на лошадей, взял два эскадрона регулярной конницы, 200 Донских Казаков и 2 пушки, переправился чрез Волгу; и, поднявшись вверх до села Михайловки, находящегося против Дмитриевска, взял у жителей, в наказание за их измену, 50 пар быков и, запасшись пятидневным провиантом, вступил в Уральскую степь, на пространстве 400 верст представлявшую пустыню, где не было ни жилищ, ни дорог. Тут, как на море, должно было направлять путь свой днем по солнцу, а ночью по звездам. Избегая жару, в поход выступали обыкновенно ночью, а днем, отдыхая на песке, терпели ужасный зной. Суворов не имел с собою ни палатка, ни повара и никаких съестных припасов, ехал верхом, довольствовался одною солдатскою похлебкою и, переходя от артели к артели, вместо хлеба грыз досуха прожаренную говядину, по обычаю своему похваливая: «Помилуй Бог, как хорошо». Перейдя речку Еруслан, при пяти Сечских озерах, сошлась с отрядом Суворова партия майора Графа Меллина, которую Михельсон до прибытия Генерала отправил для преследования по другому направлению. По достижении двух речек Узеней, впадающих в Камыш-Самарское озеро, попались им навстречу шайки крестьян, оставивших Пугачева. Сии крестьяне объявили, что у Пугачева осталось только 300 человек, с которыми скрывается он в лесу близ озера. Суворов разделил отряд свой [118] на несколько партий, дабы, окружив лес, отнять у разбойника все способы к уходу. Но, подходя к лесу, живущие в сей стране пустынники7 сказали, что в то самое утро видели они Пугачева, которого собственные люди связали и повезли в Яицк.
Намерение Пугачева было: подговорить оставшихся при нем Яикских Казаков бежать к Аральскому морю. Казаки притворно объявили свое согласие, просили подойти ближе к Яицку, дабы взять с собою жен и детей. Неосторожный, доверчивый Пугачев, по обыкновению, на ночь выпил и, как сказывают, от примешанного в вино дурману или какого другого зелья крепко заснул. Зная чрезмерную его силу, предатели долго колебались, спорили; но, видя его бесчувственна, и в надежде получить прощение и денежную награду, обещанную за поимку его, наконец решились. Яикские Казаки: Чумаков, Коновалов, Бурнов, Федульев и Илецкий уроженец Творогов, более других надеясь на свою силу, вдруг бросились на спящего, связали его надежными подпругами, посадили на коня и отправились с ним в Яицк. За всем тем сто человек остались верными своему Атаману; но, будучи не в силах воспротивиться превосходному числу изменивших ему и зная, [119] что регулярные войска уже близко подошли к ним, рассеялись по пустыням.
По прибытии Суворова в Яицк, тамошний Комендант, Полковник Симанов, от самого начала мятежа с одним батальоном и 4 пушками в плохом земляном укреплении с примерным мужеством выдержавший томительную осаду, представил Генералу Пугачева уже скованного. Злодея посадили в железную клетку и под прикрытием трех рот пехоты с двумя пушками и 200 Донских8 и Яикских Казаков, кратчайшим путем привезли прямо чрез степь в деревню Мосты, находящуюся при устье Иргисса, в Волгу впадающей. Расстояние 140 верст перейдено было в двое суток: во время сего полупогребального шествия ночью порою зажигали факелы, и для лучшего присмотра сам Суворов не отходил от клетки. В деревне Мостах, где команда имела отдохновение, сделался пожар недалеко от того дома, где содержался Пугачев. Умышленно ли то случилось или по обыкновенной неосторожности крестьян от огня, только Суворов увеличил присмотр, сам почти бессменно стоял на часах и благополучно сдал преступника Графу Панину в Симбирске. Его немедленно, также в клетке, но с большим конвоем отправили в Москву.
Следственное дело, произведенное Сенатором Князем Михайлом Никитичем Волконским и [120] Генералом Павлом Сергеевичем Потемкиным, представлено было в Общее Собрание Сената и Синода, в присутствие коего приглашены были первых трех классов особы и Президенты Коллегий, находившихся в Москве. С ужасом и содроганием выслушали члены собрания следственный донос, по всем пунктам самим Пугачевым и пойманными с ним соумышленниками подтвержденный публично. Злодею, не уважавшему святости алтарей, оскорбившему Престол Величества, как возмутителю общего спокойствия и изменнику отечества, за столь лютые его преступления единогласно определена была лютая казнь, а именно: четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по четырем частим города и положить на колеса. При чтении приговора Пугачев не показал большого смущения; но, тяжко вздохнув, впал в оцепенение, похожее на равнодушие, и оставался в нем до совершения казни, последовавшей в Москве, на болоте, 10-го января 1775 года. Спокойно смотрел он на ужасные приуготовления к казни: скотское ли бесчувствие, бесстрашное ли презрение смерти? или непреклонную гордость свирепой души изображали черты лица его? трудно было отгадать. Смерть товарищей, как казалось, несколько мучила его, ибо он постоянно отвращал от них свои взоры. По торопливости, очень обыкновенной в таких случаях палач прежде всего отрубил ему голову и тем избавил его от мучений, к которым [121] он был приговорен. Это забвение толковал каждый по своему: одни говорили, что палач имел тайное поведение, нарушить порядок казни; другие говорили, что он был подкуплен тайными и сильными друзьями Самозванца, каких он конечно не имел. Яицкий Казак Афанасий Перфильев, как первый помощник и соумышленник, также четвертован после Пугачева. Старшего его Генерал-Поручика, Яицкого Казака, Максима Шигаева, Канцлера Подурова и оператора его, который, по жажде к крови, принял на себя должность главного палача, Василия Торкова подле эшафота повесили. Казаку же Ивану Чике, называвшемуся Графом Чернышевым, как первому, который подал мысль о самозванстве, отрубили голову в Уфе, где он произвел ужасные лютости. Трупы сих злодеев, казненных в Москве, были сожжены и Крупицким9 Епископом Самуилом преданы проклятью. Прочие Пугачевские Генерал-Поручики. Секретари и разного рода помощники высечены кнутом и сосланы на каторгу.
На другой день две жены Пугачева, сын и две дочери всенародно на площади объявлены невинными; а дабы скрыть их от народа, им переменили имена и удалили, как слухи были, в Каргополь. В судебном приговоре означены только два Донских Казака, Худяков и Кузнецов, которые, однако ж, объявлены невинными; их повелено без наказания удалить в дальние города, кроме Сибирских. [122]
Не смотря на то, что для скорейшего прекращения мятежа в бунтовавших губерниях собрано до 80.000 человек войска, нашелся смельчак – какой-то беглый солдат Саметриев – который объявил себя преемником Пугачева и с 300 человек и с 4 пушками проник уже до Чернояра. Суворов, узнав о сем, немедленно отправил против него два батальона и несколько эскадронов с пушками. Новые сии разбойники, узнав, что их преследуют, разбежались, а Атаман их с 10 человеками, искавший убежища на Дону, был схвачен и представлен Начальству Донскими Казаками. Таким образом гидре мятежа отсечена была последняя глава.
В то же почти время некто лекарь Стефанович, из Славян Иллирийских, явился в Черногории под именем Петра III. Бывший тогда Владыкою-Правителем Черногорский Митрополит Петр Петрович Негуш, узнав о происках Самозванца, исполнил долг присяги, как лучший верноподданный, хотя подданство сие основывалось только на доброй воле свободного Черногорского народа. Митрополит немедленно отыскал убежище Самозванца и, предупредив повеление Двора, вместе с Приставом и руководителем его, Аббатом Долчи, взял и, посадив в мешок, спрятал так, что об них после ни слуха, ни духа не было. Впрочем, Пугачев не первый выдумал назваться Петром III: еще до появления его было их четыре. Первый – Воронежский [123] сапожник; второй – беглый Орловского полку солдат (в1770 году) объявился в деревне Копанке на границе Крымской; третий (1779 г.) – беглый крестьянин Графа Воронцова, в Дубовке, что на Волге; четвертый – ссыльный колодник в Иркутске. По счастью, все при самом появлении их были схвачены и казнены.
Достойно замечания, что брожение умов началось с нашего востока и кончилось на западе во Франции с тою лишь разностью, что нашим Маратам и Робеспьерам ничего не удалось потому, что наши Аристократы не забыли своего долга, не оставили своего отечества и Трона без помощи. Ни угрозы, ни обольщения никакого не имели успеха, и ни один Русский Дворянин не предался Самозванцу. Еще Французское воспитание и порождение революций их, в последствие времени волною влившейся к нам под именем либеральной системы, не могло ослабить, развратить любви их к отечеству и к Престолу, так что многие, пренебрегая смерть и мученические страдания, в глаза называли Пугачева разбойником и самозванцем. Достохвальному сему примеру последовали даже женщины, которые, превозмогши сродную им слабость, видя пред собою растерзанных младенцев. умерли от ужаса или понесли казнь, не изменив твердости и благородству души. Редкий пример мужества, усердия и верности к законной власти показал Ставропольского гарнизона Капитан Калмыков. Попавшись в плен (29 апреля 1774 г.), [124] он в лицо назвал Пугачева разбойником и в присутствии его увещевал подчиненных своих не верить ни в чем злодею. Пугачев, устрашенный столь смелым обличением, приказал отрубить ему руки и ноги, вырвать язык, вспороть грудь; но мужественный страдалец испустил дух, не согласившись назвать его своим Государем. Пример, во всяком случае, заразителен: роты его солдаты и Офицеры, взятые с ним в плен, также не отреклись от присяги, также были мучимы и на могилах своих положили такой же мученический венец.
1774 года 23-го октября Государыня, по прошению Войска Донского, позволила Зимовейскую станицу, где родился Емелька, перенесть на другое место, дав ей название Потемкинской10. В сем же году, 12-го ноября, Императрице угодно было приказать Князю Потемкину прислать В Москву 65 Казаков, выбранных из именитых людей, для службы при Дворе Ее Величества.
Примечания
1. Другие сведения почерпнуты из жизнеописаний Генералов: Бибикова, Суворова и Михельсона.
2. Кавычки мои. – Ред.
3. Ложный Петр III, или жизнь, характер и злодеяния бунтовщика Емельки Пугачева.
4. Отдельными шайками командовали Яикские Казака: Мясников, Кожевников, Кочуров, Толкачев, Харчов, Скачков, Горшенин, Ягунов, пахотный солдат Оболяев и ссыльный крестьянин Афанасий Чулков.
5. Вероятно, оглупленную. А также: с церковно-славянского глумитися – насмехаться, забавляться, издеваться. – Ред.
6. В собственноручном рескрипте Императрицы к Суворову замечательно следующее выражение: «Узнав от Генерала Графа Панина, что вы приехали к нему так скоро и налегке, что кроме испытанного вашего усердия в службе иного экипажа при себе не имеете..., а дабы скорее нужным экипажем снабдиться могли, посылаю вам две тысячи червонных».
7. Сии Узенские пустынники принадлежат к самым злейшим изуверам раскольничьих монахов.
8. Бывших под командою Старшины Иловайского.
9. А может – Крутицким? – Ред.
10. По такому же прошению Яикского войска повелено, все то, что называлось Яикским,
называть впредь Уральским. |
