|
Глава XIV. Участие Казаков в отечественной войне. (1812 г.)
Поражение Польской кавалерии под Кореличанами, при Мире и под Романовым. Наезд в тылу корпуса Маршала Даву, между Могилевым и Орщею. Разбитие Французской кавалерии Генерала Себастиани под Руднею. Наезд в тылу великой армии. Императорское ура! при Городне. Поражение Итальянского корпуса при переправе чрез Вопь. Ночная тревога в Лядах и Дубровне. Преследование Маршала Нея. Схватка у Понарской горы. Последний бой при Ковне. Высочайшая грамота за службу 1812 года.
[191]
В годину испытания – славную для России, гибельную для Наполеона и Франции – Донские Казаки стояли в первых рядах защитников отечества. Подвиги, совершенные ими в отечественную войну, составляют златую эпоху в Истории их и превосходят всю ту честь и славу, какую они приобрели в прежних походах. Описать все действия их было бы трудно, ибо они участвовали во всех сражениях и стычках так, что если представить оные во всей подробности, то надобно было бы написать особую книгу. По сей причине я решился пожертвовать мелочами (прошу извинения у всех [192] Есаулов и Сотников) и постараюсь начертать только главные, более отдельные их подвиги.
Из расписания Российских армий1 при открытии кампании показано: в первой армии, в особом летучем корпусе Войскового Атамана Генерала от кавалерии Платова, 14 полков с одною ротою Донской артиллерии; в корпусе Графа Витгенштейна – 3 полка; в третьем корпусе, Генерала Тучкова 1-го – один полк; во второй армии, Князя Багратиона, под начальством Генерал-Майора Иловайского 5-го – девять полков с одною ротою артиллерии; в третьей армии Генерала Тормасова – 9 полков; в Дунайской армии Адмирала Чичагова – 14 полков. Всего во всех армиях – 50 полков с двумя ротами артиллерии. Если к сим прибавить 20 полков, прибывших в Тарутинский лагерь, то, полагая в каждом полку по 500 человек, выйдет, что одно Донское войско в отечественную войну выставило около 35.000 ратников, воинственных и неутомимых, которые, по устройству и обычаям своим, будучи особенно способны к наездничеству, оказали армии величайшую пользу и особенно услужили в то время, как начали действовать партизаны и открылась народная война.
При самом вступлении неприятеля, тотчас по [193] переходе его чрез Неман у Ковно, Российские армии были разделены в центре. Летучий корпус Атамана Платова и авангард 4-го корпуса, под начальством генерала Дорохова, были отрезаны от первой армии, однако ж без потери примкнули к левому флангу второй армии.
Поражение Польской кавалерии. Атаман Платов со своими Казаками, прикрывая отступление армии Князя Багратиона, 26-го июня, в первый раз столкнулся с неприятелем при Кореличах. Польские уланы, шедшие впереди армии Вестфальского Короля, еще не видевшие Русских войск, кроме Казаков, истреблявших пред ними фураж, мосты и магазейны, шли небрежно; как вдруг с обоих флангов налетели на них Казаки, смешали, рассеяли, покололи и прогнали назад к Новогрудку, где находилась главная квартира Короля. Сия схватка, быстрая и мгновенная, чрезвычайно возвысила дух Казаков; удача в первом сражении обещала им успех и в последующих встречах с неприятелем. На другой же день Генерал Рознецкий с Польской Уланской дивизией, составлявшую авангард, шел также не осторожно, и три его передовых полка, подошедшие к местечку миру, были вдруг обхвачены, расстроены и, с потерею 200 убитыми и 185 человек с 9-ю офицерами, прогнаны назад. 28-го июня Рознецкий, исполнившись духа мщения, со всеми своими шестью Уланскими полками шел массою; но Атаман, пользуясь местностью, устроил засаду и в то время, когда Генерал Васильчиков, [194] своею регулярною кавалерией подкреплявший Казаков, напал на Поляков с лица. Донцы тучей налетали на фланги, мгновенно обхватили их с тыла, растолкали врозь и, низложив совершенно, прогнали назад к Миру, с потерей тысячи человек, выбывших из строя. 2-го июля Рознецкий еще раз дорого заплатил за свою оплошную горячность. Подходя к местечку Романову, один из Польских Уланских полков, составлявший голову неприятельского авангарда, забыв осторожность, поотдалился от следовавших за ним войск, и Казаки, до того ехавшие рассеянно, вдруг слились лавою, гикнули, в одно мгновение обхватили полк, и пока другие полки на рысях шли на выручку, сей, хвастливо выдавшийся вперед, был побит наголову: только 300 Улан с 18 офицерами спаслись, отдавшись в плен, 500 положено на месте. 3-го июля полка Платова 4-го, находившийся при корпусе Графа Витгенштейна, в авангарде отважного Кульнева, перейдя Двину у Дриссы, первый напал на неприятельские передовые посты, занимавшие местечко Друю, и прогнал их к деревне Оникштам. Когда же на третьей позиции, при деревне Яги, Гродненские гусары напали на конницу Генерала Себастиани с лица, полк Платова 4-го ударил лавою во фланг и, опрокинув неприятеля, преследовал его до селения Чернова.
Наезд в тылу корпуса Маршала Даву. 12-го июля, при переходе второй армии чрез Днепр у нового-Быхова, Войсковой Атаман со [195] своим летучим корпусом получил приказание перейти Днепр при Вороколабове и, следуя между Сожею и Днепром на соединение с ревою армией, потревожить неприятеля. Атаман, на быстром переходе чрез Чаусы, Головачи и Горки к Дубровне, распорядился своими Казаками и произвел набег, которому только служившие на Кавказе против Черкесов знают цену. Платов пустил по разным направлениям несколько малых отрядов и почти в одно время явился под Могилевом и Оршею, и на несколько часов занял Шклов и Копыс. В сем нечаянном набеге, в тылу корпуса Маршала Даву произведенном, Казаки подобно огню обхватили все пространство между Могилевом и Оршею, обыскали все деревушки, явились на всех тропинках и явились столь внезапно, что все мародеры и контрибуционеры не могли избегнуть смерти. Куда не обращались они, везде встречались с Казаками: смущение, беспорядок увеличили беду; и Французам казалось, что от зоркого глаза Донцов невозможно спрятаться, разве что под землею. Пленным не было пощады потому, что некому было их беречь, притом ни один Французский кавалерист не мог бы последовать за движением Казаков. По сей причине тем только пленным оставили жизнь, которые попались уже на отходе, на возвратном пути. Собранные Французские запасы были розданы жителям или истреблены. 15-го июля рассеянные партии Казаков, после трехдневного [196] поиска, как пчелы в улей собирались в местечке Дубровне, при коем вторично перешли Днепр, и 17-го, прибыв в Любавичи, вступили в связь с корпусом первой армии Генерала Дохтурова, в сей день достигшем Рудни. В сем истинно Казачьем наезде урон, претерпимый кавалерией Гененралов Шастеля и Корбино, с точностью определить невозможно, но, по умеренному счету, конечно, выбыло у них из фронта более двух тысяч человек. Аленных взято немного: 630 человек с 13-ю офицерами. Казаки, говоря их словами, возвратились целы и здоровы.
По соединении армий под Смоленском, хотя оба Главнокомандующих предположили напасть на центр временных неприятельских квартир при Рудне, но только одним Казакам удалось тут поточить свои пики. 27-го июля Атаман с 6-ю своими полками, при Молевом болоте, разбил авангард Короля Неаполитанского, бывшего под командою Генерала Себастиани, у которого, кроме значительного числа убитых и раненых, взято 500 пленных.
Наезд в тылу Великой армии. При отступлении дивизии Неверовского от Красного к Смоленску, Атаман Платов, усиленный 1-м Егерским и Курляндским драгунским полками, получил приказание идти к селению Елисееву и открыть настоящее направление Французского арьергарда. Граф Пален 2-й с кавалерией авангарда выступил вслед за летучим корпусом [197] для поддержания его. Нечаянное появление Казаков в тылу великой армии, произвело смятение и беспорядок неизобразимый. Обозные служители, разный сброд отставших от армии людей, контрибуционеры, картежные игроки, аферисты, особенно маркитантши, и почетные дамы, служившие армии по особым поручениям тайной полиции, приведены были сей внезапностью в ужас и отчаяние, но на сей раз поплатились они более страхом, нежели чем-либо более существенным. Переломав и истребив несколько повозок с провиантом, щегольских Генеральских экипажей, и перерубив лошадям хребты, Казаки по нанесении удара тотчас отступили. В сей наезд и вообще с 1-го по 4-е августа, около Рудни, Поречья и Любавич, взято в плен Казаками 1.505 человека; убитых же, раненых и прочей потери счесть было невозможно.
Князь Михайло Ларионович Голенищев-Кутузов, приняв начальство над всеми силами Империи, особенно одушевил Казаков.
В Бородинской битве Казаки деятельного участия не принимали. Они стояли в резервах по флангам, и только несколько полков, под начальством Генерала Уварова, были в деле при нападении на левое неприятельское крыло. Но 27-го августа, поступи в арьергард под начальством своего Атамана, устояли против всех покушений превосходного в силах неприятеля и удержались в Можайске до самой ночи. Сего [198] же числа одна Казачья партия, преследуя фуражиров, прогнала их до самого Императорского бивака, находившегося при деревне Шевардино. Нападение сие встревожило всю армию, гвардия стала в ружье. По отъезде Генерала Платова на Дон, для собрания новых полков и пополнения действующих, Казаки, кроме службы при арьергарде, употреблены были на иные дела. Кроме нужных на пополнение, добровольно явились на службу 20 полков седобородых. Одни старцы, дети и жены остались дома: тихий Дон опустел.
Суворов первый начал посылать спешенных Казаков на штурмы; и при всяких других нападениях умел лучше других полководцев пользоваться их отвагою. Были попытки подчинить Казаков регулярной службе, употребляя их наравне с линейными войсками, но тем только оковали их подвижность, сноровку и самую поэтическую их удаль. В кампанию 1812 года Кутузов дал им простор и более свободы в действиях; он, можно сказать, первый из полководцев нашего времени, который умел употребить Казаков с наибольшею пользою, доставив им прекрасный случай отличиться подвигами, так сказать, в собственной их сфере находившимися: дал им службу и работу, к коим они наиболее привычны. В самый день вступления Французов (2-го сентября) в Москву первый Российский партизан, Полковник [199] Давыдов, сделал первый наезд при Царево-Займище, второй наезд последовал 9-го сентября при с. Перхушкове. Когда же Фельдмаршал превосходным фланговым движением успел обойти Москву и стать в тылу и на пути сообщения неприятеля в Тарутино, то партизанская война открылась со всею деятельностью. Давыдову поручена была дистанция между Гжатью и Дорогобужем; отрядам Дорохова и Сеславина – дорога Смоленская и Боровская до Вязьмы; Князь Вадбольский стал между Вереи и Можайска; Бенкендорф – между Можайска и Волоколамска; Чернозубов – между Можайска и Сычевки; Фиглев – в окрестностях Звенигорода; Фигнер – между Тульской и старой Калужской дорогами, около Подольска. Таким образом, в то время, как Наполеон из терема Царского с гордостью, беспечно взирал на ветхие Кремлевские стены и сожженную Москву, Князь Кутузов наводнил все ближайшие окрестности к столице вооруженным народом и партизанскими отрядами, большею частью составленными из Казаков2, и, образовав из ополчений соседственных губерний непрерывную цепь, довершил обложение Французской армии, гнездившейся на развалинах Москвы. Цель, истребить голодом многочисленные [200] легионы оскорбителей Веры и обычаев наших, не иначе могла быть достигнута, как единодушным пособием всего народа. Только в общем усилии и благородном самоотвержении мудрый наш Полководец и мог найти верные средства к преодолению столь могущественного противника, каков был Наполеон. Дворянство примером своим умело возжечь в народе восторг пламенной любви к отечеству, и любовь сия была краеугольным камнем в здании нашего спасения. Не победами исключительно, но сим общим для воина и гражданина восторгом низвергнут Наполеон с высоты славы и величия своего. Граф Фед. Анд. Растопчин, сколько мне известно, не первый своею рукою сжег дом свой в селе Воронове; Смоленские дворяне первые подали тому пример. Французы, приписывающие Гр. Растопчину сожжение Москвы, назвали его новым Еростратом3: сия похвала была бы ничтожна, если бы Московские дворяне не последовали его великодушному примеру, если бы, подражая дворянам, и крестьяне не сожгли все, что гореть могло, не ушли в леса и не вооружились. Тогда-то война лютая, кровопролитная, свойственная народу храброму и приведенному в отчаяние, загорелась в тылу, вокруг и даже в самой Москве. Столь великодушное чувство, столь чудное единодушие лишило Наполеона способов снабдить армию свою одеждою и продовольствием. Французские солдаты, не получая никакой дачи, должны были жить тем, [201] что каждый порознь мог себе промыслить. За кусок хлеба и клочок сена надобно было жертвовать жизнью, и ежедневные потери при стычках на грабеже произвели беспорядок, неповиновение. Частые схватки, или лучше, резни сия, быстро ослабляя армию, лишили ее, еще до выступления из Москвы, большой части лошадей, от чего Великая армия вдруг расстроилась и начала таять как воск. Партизанская война во время пребывания Французов в Москве, при пособии вооруженных крестьян с великою деятельностью и ожесточением продолжаемая, стоила Французам ужасных потерь, так что, по достоверным сведениям, в течение пяти недель выбыло у них из фронта до 40 тыс. человек.
Между тем, как Наполеон мечтал в Москве о заключении мира, для него славного, в Тарутине ковали копья и мечи для его поражения. Готовые ополчения получили приказание: приблизится к театру действий; и вдруг в один день (6 окт.) и со всех сторон начались наступательные действия. Главная армия разбила выставленный против нее авангард под Виньковым, Граф Витгенштейн взял приступом Полоцк, Адмирал Чичагов побил Ренье под Бялою и, оттеснив его к Варшаве, устремился к Борисову. Там-то, на берегах Березины, к Дунайской армии долженствовала присоединиться армия Графа Витгенштейна, корпус Генерала [202] Эртеля; и Адмирал Чичагов с громадою сил, в 120 тысяч человек, долженствовал нанесть последний удар Великой Французской армии.
В сражении под Виньковым Казаки много способствовали победе. Генерал Бенигсен, коему поручено было сие дело, напал на левый неприятельский фланг с выгодою; но храбрый Мюрат решился дорого продать свое поражение. Войска его, захваченные врасплох, под покровительством отчаянной кавалерийской атаки успели выстроиться и остановить с сей стороны наступление наших колонн. Сражение загорелось, и следствия его еще были неизвестны, как вдруг колонна Графа Орлова-Денисова, составленная из 1-го Егерского и 10 Казачьих полков с ротою артиллерии, явилась в тылу и внезапным нападением опрокинула стоявшую на оконечности левого крыла Польскую кавалерийскую дивизию, и весь неприятельский корпус в крайнем беспорядке бежал к селу Воронову.
Удар, нанесенный под Виньковым, и ужасный приговор, объявленный Фельдмаршалом Генералу Лористону при отпуске его из Тарутино4, рассеял мечты всемирного Монарха и [203] пробудил его от 34-дневного летаргического бездействия. Дивясь оплошности своей, не находя в уме ни одной мысли к оправданию, Наполеон, в припадке оскорбленного своего самолюбия, приказал взорвать Кремлевские стены и седьмого октября, поутру, оставил Москву, дабы доставить Русским случай сделать ему взаимное посещение в Париже. Многочисленная еще его армия, утратившая грозный вид, выступила из разоренной Столицы в маскерадном платье: без сапог, в священнических ризах и женских салопах, с большим обозом, нагруженным всяким награбленным тряпьем и рухлядью; но без хлеба, без шуб, и не подковавши своих лошадей. Подлинно справедливо, как сам Наполеон сказал, что «от великого до смешного только один шаг!».
11-го октября, в два часа пополуночи, древние Кремлевские стены в пяти местах взлетели на воздух, и Маршал Мортье с последним арьергардом выступил из Москвы. Он имел повеление сделать еще некоторые опустошения, но Генерал-Майор Иловайский 4-й, принявший начальство над корпусом Генерал Винценгероде, попавшегося в плен, не допустил его вполне исполнить сколько бесполезное, столько же и безрассудное злодейство. Оставляя множество раненых и больных на милость победителя, какой пощады могли Французы ожидать от народа вооруженного и столь безумно озлобляемого? [204]
Оставляя Москву, Наполеон мог иметь только два намерения. Украдкою обойти Тарутинский лагерь слева и пробраться без боя, – или, что всего короче, пробиться силою и тем открыть сообщение со своею операционной линией и магазинами. В первом он не успел, второго сделать не хотел. Французская армия, обремененная огромным обозом, в 6 дней едва успела перейти 110 верст, как Российская армия в один переход явилась перед Малоярославцем.
Императорское «ура!» при Городне. Атаман Платов, со своим летучим корпусом, первым явился пред лицом неприятеля, но, как по местному положению Малого Ярославца, конница не могла участвовать в сражении, то Атаман получил от Фельдмаршала приказание: сделать поиск по ту сторону реки Лужи. В ночь на 13-е октября десять Донских полков с 20-м Егерским полком перешли реку Лужу в 5 верстах выше малого Ярославца и ночью подкрались к селу Городне, где находилась главная квартира Французского Императора. Французы сей отважный наезд назвали Императорским «ура!», ибо Наполеон едва при оном не попался в плен. Генерал Рапп, находившийся тогда у стремени Наполеона, описывает сию тревогу таким образом: «В семь с половиною часов утра Император со своим штабом оправился верхом к Малоярославцу, чтобы осмотреть место, на коем накануне сражались. Император ехал между Бертье и Раппом. Едва [205] успели мы (говорит Рапп) оставить биваки, как увидели несколько эскадронов, выезжавших из леса, находившегося впереди нас, на правой стороне. Эскадроны были порядочно построены, и мы приняли их за Французскую кавалерию. Коленкур первый догадался. «Государь! это Казаки». – «Не может быть», – отвечал Наполеон. Но в сие время Казаки с ужасным криком, обхватив и опрокинув вверх дном обоз, беспечно и без стражи стоявший по сторонам дороги, стройно уже неслись по дороге во весь опор. Рапп схватил лошадь за узду и насильно поворотил ее назад. «Да это наши!» – сказал Наполеон, – «Это Казаки, не медлите», – отвечал ему Рапп. «Точно они», – сказал Бертье. «Без малейшего сомнения», – прибавил Мутон. Наполеон приказал Раппу с тремя конвойными эскадронами остановить Казаков, а сам, обнажив шпагу, с Генералами во весь дух пустился к лагерю. Эскадроны в один момент были стоптаны Казаками, ни одного человека не спаслось. Рапп остался жив только потому, что убитая его лошадь лежала на нем. Несмотря на близость лагеря, Казаки могли бы схватить бегствующего императора, от которого находились они не более как в 40 шагах. Но Платов, увидев стоявший под селом артиллерийский парк, обратился в ту сторону и с первого удара овладел 40 орудиями, принадлежавших гвардии. Можно себе представить замешательство и беспорядок, от того происшедшие. Французская армия стала в ружье. Маршал [206] Бессьер со всею гвардейской кавалерией, доживавшей последние свои дни, ничего не мог сделать Казакам. Не торопясь, они отступали пред тяжелою кавалерией в таком порядке, что не оставили неприятелю ни одного пленного. Крутой овраг, обросший кустарником, защищаемый Егерским полком и ротою артиллерии, остановил преследование. Казаки увезли 11 орудий, а остальные 29, за недостатком упряжи и времени, испортив, бросили и, взяв по егерю на стремя, унеслись от Бессьера так, что он поневоле остался только праздным зрителем, как Казаки пред целой армией, еще не побежденною, тащили за собою гвардейскую артиллерию. Сей отважный, удалой наезд, окончившийся в полчаса времени, удивил и убедил Французов, что их кавалерия никуда уже не годится. Наполеон долго сердился на начальника главной своей квартиры и укорял его в неосторожности, тем более что сам не мог оправдаться в оной. В сие же самое время другой отряд Казаков потревожил корпус Нея, занимавший Боровск, и таким же нечаянным ура!5 отбил у него часть обоза и увел много пленных.
Сего же 13-го октября Полковник Иловайский 9-й с четырьмя Казачьими полками, заманив неприятеля в засаду, разбил наголову под [207] Медынью авангард Князя Понятовского, пробиравшегося в Калугу. При сем натиске положено на месте 500 человек, отбито 5 пушек, и Генерал Тишкевич, командовавший авангардом, взят в плен. Остатки разбитых Поляков прогнаны до села Егорьевского, где находились главные силы неприятельского корпуса.
14-го октября, в 9 часов утра, началось достопамятное отступление Французской армии сначала к Боровску; дальнейшее же его следование было еще не известно. Атаман, вместе с Милорадовичем, оставался сей день в позиции, оставленной нашей армией, которая, дабы предупредить неприятеля на Медынской и Юхновской, через Ельню на Смоленск идущей дороге, отступила чрез Гончарово к Полотняным заводам Войсковой Атаман получил приказание непременно открыть настоящее напарвление, которое возьмет неприятельская армия. Такого ж рода повеления посланы были к партизанам: Сеславину, Фигнеру и Князю Кудашеву, находившихся на флангах и в тылу Французской армии. В ночь на 15 октября маршал Лаву, командовавший арьергардом, оставил Малоярославец и отступил к Боровску, быв преследуем семью Казачьими полками, под командою Донского Генерала Карпова. 16 октября, кроме Казачьих отрядов Иловайского 3, Карпова и Орлова-Денисова, партизаны: Кайсаров, Кн. Кудашев, Ефремов, Сеславин, Фигнер и Давыдов, [208] окружая неприятеля со всех сторон, открыли настоящее направление его и донесли Фельдмаршалу, что главная квартира Французского Императора находится в селе Успенском, близ места битвы Бородинской, а прочие его корпуса уступами идут по дороге, от Боровска к Можайску ведущей, а арьергард Маршала Даву прибыл к Верее.
17-го октября, по получении сих радостных известий, все пришло в движение. Войсковой Атаман с 45 Казачьими полками, Генерал Паскевич с 26-ю пехотною дивизией и Генерал Милорадович со своим авангардом получили повеление быстро двинуться вперед, стараясь нападать на неприятеля с фланга и тыла. Смоленскому, Калужскому и всем другим ополчениям приказано идти вперед по данным каждому маршрутам. Дворянство Смоленское, Калужское и Московское село на коня и многочисленные его партии к удивлению врага обступили обе стороны Смоленской дороги. Партизанам приказано, упреждая неприятеля с флангов, нападать на него вместе с народными отрядами по удобности, стараясь утомлять беспрерывными схватками, тревожить его ночью, фуражирам его противиться, бить или сгонять неприятеля, сколько Бог силы даст. Главная армия, дабы быть в готовности утеснять неприятеля, в обоих случаях, если бы он пошел через Белой на Сураж к Витебску или прямо к Смоленску, устремилась чрез [209] Медынь к Кременскому, а оттуда проселочною дорогою к Вязьме, где и упредила его.
19-го октября, близ Колоцкого монастыря, Донцы нанесли первый мстительный удар Французскому арьергарду, отбив у него 27 пушек, множество обоза и пленных. С сего времени и до конца похода Казаки, подкрепляемые легкою кавалериею и небольшим числом егерей, не сходят с театра действий и играют на нем главную роль.
20-го октября неприятель пытался держаться местах в десяти, но искусным действием Донской артиллерии и 20-го Егерского полка, имея с правой и с левой стороны по два Казачьих полка, везде был разбиваем и к вечеру выгнан из Гжати, куда прибыл и Генерал Паскевич с своею пехотною дивизиею. Атаман, посадив егерей на Казачьих лошадей, гнал Маршала Даву во всю ночь. Сего же числа 20-го Егерского полка Полковник Кайсаров отбил у корпуса Вице-Короля Итальянского большую часть парка и вагенбурга с большим богатством. Кавалерия Генерала Милорадовича прибыла в Царево-Займище.
21-го октября Атаман, своими Казаками как роем пчел осыпав хвост неприятельского арьергарда, давил его по большой дороге своею артиллериею и егерями и гнал, не останавливаясь, до Федоровского. Колонны неприятельские тянулись в величайшем беспорядке, и имели на [210] себе все признаки разбитого и потерявшего дух войска. Пехота, кавалерия, артиллерия и обоз – все шло толпою и в замешательстве, но толпа эта шла так скоро, что пехота Генералов Паскевича и Милорадовича, с изнурением людей, едва могла настигать ее. Донской Генерал, Граф Орлов-Денисов, составлявший передний авангард главной армии, сего числа, на рассвете, под самою Вязьмою охватил несколько неприятельских партий, взял пушку, 40 повозок с богатою добычею и тайную канцелярию Наполеона вместе с Секретарем оной.
22-го октября, по распоряжению Фельдмаршала, на рассвете, при выходе из седа Федоровского, Маршал Даву был отрезан, остановлен и стеснен: Генерал Милорадович со своею кавалериею, став поперек дороги, остановил с лица; Атаман со своим войском и 26-ю дивизиею стеснил его с тыла. К счастью Маршала Даву, пехота Генерала Милорадовича еще не прибыла, а Вице-Король со своим и Понятовского корпусами успел, после долгого сопротивления, как тараном, с двух сторон пробить фронт неустрашимой нашей регулярной кавалерии. Но едва отставшая наша пехота прибыла на место битвы, все три неприятельских корпуса устоять не могли, начали уступать, а потом бежали. Генерал Паскевич со своею дивизиею штыками выгнал их из Вязьмы.
Между тем, как Милорадович и Платов гнали Французов к Вязьме, главная наша армия [211] по Юхновской дороге подошла к сему городу с южной его стороны. Одного появления гвардейской нашей кавалерии с 24 орудиями было достаточно для того, чтобы и неустрашимого Маршала Нея, защищавшего город с сей стороны, принудить к отступлению тотчас после того, как Вице-Король позади его прошел Вязьму. Князь Кутузов, следуя принятой им системе медления, приказал главной армии отдыхать. Параллельное преследование, обдуманное и исполненное им со всею дипломатическою тонкостью, произвело последствия, каких не возможно было ожидать от победы самой полной.
Корпус Маршала Даву в четыре дня преследования был совершенно расстроен; Маршал Ней со своим корпусом сменил его в арьергарде. Здесь-то начались те ужасные страдания Французской армии, о которых История должна сохранить память в наставление и страху потомству. На Смоленской дороге не было ни одной живой души. В избах, еще уцелевших от прежних пожаров, печи, окна и двери были выломаны; и все то, что могло служить к питанию врага, было истреблено; мосты, гати и, по возможности, броды были испорчены так, что дорога представляла пустыню, и кроме этапов ничего на ней не оставалось. Наполеон, шедший впереди, позволил своей гвардии ломать избы на дрова и расхищать запасы, собранные по этапам, отчего корпусы, следовавшие позади, встречая более и более препятствий и нужд, [212] принуждены были располагаться под открытым небом и часто, по причине темноты, не знали, где найти дров и воды. Уже ясно было, что Наполеон думал только о сохранении своей особы и, желая сберечь одну гвардию, бросил прочие корпусы на жертву. Кутузов, зная, что от голода уйти не возможно, вознамерился увеличить его другим бедствием: утомлением. Для сего Войсковой Атаман получил приказание: идти с северной стороны дороги; Милорадовичу приказано давить неприятеля с тыла; Графу Орлову-Денисову и всем партизанам гнать его с южной стороны. Главная армия в малом полупереходе шла параллельно дороге проселочными путями, где солдаты наши находили и теплый ночлег, и добрые щи. Такое преследование со взнесенным над грудью врага мечом, угрожая разделенным неприятельским корпусам нападением с фланга и по перпендикуляру превосходными силами, принудило Наполеона бежать от Вязьмы стремглав. С удивлением Французы видели себя окруженными многочисленным полчищем Казаков6, утомлявших их беспрерывными нападениями, так что перестрелка и канонада и день и ночь не умолкали.
К умножению бедствия 26-го октября выпал снег и начались заморозки. Дорога для неподкованных [213] лошадей сделалась непроходимою; в одну почти ночь большая часть армейских лошадей пала; тысячи полуобнаженных солдат, проклиная Русский мороз и Наполеона, умерли; каждый бивак подобен был полю битвы. Больные, раненые и усталые, в рогожных мантиях и соломенных галстуках лежали по дороге кучами, прося у проходящих наших солдат милостыни, и за поданный сухарь убивали друг друга. Маршал Ней, донося о сих бедствиях, уведомил Императора о совершенной невозможности учредить порядок в арьергарде, по причине множества безоружных, следующих за оным. В сей же день получил Наполеон первую, по выходе из тюремного Московского заключения, депешу из Парижа о заговоре Мале, которая, вскружив ему голову, не позволила видеть вещи с настоящей точки зрения.
26-го октября Генерал Милорадович разбил Нея на переправе чрез речку Осьму и выгнал его из Дорогобужа. Атаман Платов нечаянным нападением разрезал пополам, при деревне Бизюковой, корпус Вице-Короля, шедший к Духовщине, и погнал его в обе стороны. Наступившая темная ночь спасла бежавших от совершенного поражения. Другие легкие отряды Казаков нанесли неприятелю удары столь же чувствительные; пленных уже не считали и не брали, предоставляя им идти, куда глаза глядят. В сей же роковой для Наполеона день [214] Князь Кутузов, оставив на большой дороге только один отряд Генерала Юрковского, повел главную армию чрез Ельню к Красному, дабы упредив там своего соперника, нанести ему решительный удар. Генерал Милорадович для прикрытия правого фланга армии пошел проселком прямо к Красному.
27-го октября Генерал Юрковский разбил неприятельский арьергард на Соловьевой переправе чрез Днепр, отбив у него 21 пушку. Атаман, гоня Принца Евгения, подобрал на дороге, брошенные им 64 пушки и 5.000 усталых. Наполеон, оглушенный ударом, нанесенным ему искусною рукою Кутузова, не хотел, однако ж, признаться, что он побежден7, что он бежит. Чтобы не сказать сего убийственного для него слова, Генерал Браге-д’Ильер, с 15.000 дивизией стоявший в окрестностях Ельни, был оставлен без приказаний. Генерал сей, не имея иных известий, кроме тех, что Русские были разбиты наголову под Виньковым, под Малоярославцем, под Вязьмою и пр. и пр., считал обязанностью остаться на своем месте, – и вдруг партизанами нашими был мгновенно окружен и порознь схвачен. Все магазины, собранные между Ельней, Смоленском и Красным, достались победителям. [215]
Поражение Итальянского корпуса при Вопи. 28-го октября Вице-Король, прибыв к Вопи, не нашел там моста. Надлежало переходить реку вброд по пояс в воде, но плавучие льдины и крутость берегов, от гололедицы сделавшихся недоступными, затруднили переправу до крайности. Повеление построить мост, за неимением нужных материалов и надлежащего усердия, было не исполнено. Несмотря на сии препятствия, войска переправились и даже успели перетащить несколько орудий; но когда броды и спуски испортились, и несколько пушек завязли на дне реки, то переправа кончилась. По счастью для Евгения, Казаки, не имея при себе достаточного числа пехоты, были удержаны его арьергардом до самого вечера; за всем тем добыли они весь обоз, 25 пушек, 2.000 пленных и множество безоружных. Наступившая ночь была гибельна для вымокших Итальянцев: необходимость ночевать на биваках при резком, холодном ветре, задувавшем огни, большую их часть погубила. К довершению несчастия, Духовщина уже была занята двумя Казачьими полками Генерала Иловайского 12-го, составлявшими авангард отряда (бывшего Винценгероде) Генерал-Адъютанта Пав. Вас. Голенищева-Кутузова. При вступлении в Духовщину (28-го октября) Генерал Иловайский 12-й нечаянно наткнулся на неприятеля, взял в плен 500 человек с Генералом Сансоном и несколькими офицерами Генерального Штаба, посланными вперед для обозрения местоположения и занятия квартир. Вице-Король, [216] узнав о взятии Витебска (26-го окт.), находился в отчаянном положении, но не потерял, однако ж, присутствия духа: принудил Иловайского выйти из Духовщины (29-го окт.) и пошел к Смоленску. Казаки давили его по пятам, и 1-го ноября вогнали его в Смоленск последним. Он явился к Императору без кавалерии и обоза с 12 только пушками. За сей подвиг Атаман Платов пожалован Графским достоинством.
Князь Кутузов, повторив в окрестностях Смоленска превосходный маневр, столь удачно произведенный им под Москвою, боковым маршем из Ельни прибыл к Красному и, твердою ногою став на левом фланге Французской армии, ей как гидре отсек все главы одну за другой. Несмотря на то, что Французская армия была еще в числе превосходнейшем против Российской, все неприятельские корпусы порознь и по очереди были разбиты на местах сражений превосходными силами. Кроме генеральной битвы 5-го ноября под Красным, где действовала вся наша армия, от 2-го до 7-го ноября действовал один только корпус Милорадовича и несколько партизанских отрядов, которые ежедневно выходили на дорогу как на ловитву8 и били там все, что находили.
Ночная тревога в Лядах и Дубровне. Французская армия, лишившись всей своей кавалерии, особенно терпела от ночных нападений. Так в ночь, последовавшую за поражением под Красным, сотни две Казаков с крестьянами [217] произведи ужасную тревогу в Лядах. Несколько выстрелов по близости дома, Императором занимаемого, привели в трепет Главную квартиру. Великая армия стала в ружье, и, не смотря на темноту, увеличенную туманом, Наполеон пешком, посреди карея, торопливо в самую полночь выступил, приказав для прикрытия своего отступления зажечь местечко. Пожар мгновенно обхватил тесно построенное деревянное строение, и почти все раненые, больные и усталые сгорели... Такое же ночное нападение Казаков выгнало Наполеона из Дубровны. Граф Сепор приписывает сию тревогу громко произнесенному посреди глубокой тишины имени Hausanne (так звали одного гренадера), которое показалось пробужденным солдатам: aux armes, и вдруг крики: Казаки! Казаки! привели в страх и беспорядок пораженную армию. Солдаты армейских корпусов, стоявшие на биваках, бросились в Дубровну; – гвардейцы, приняв их за Русских, сделали по ним несколько выстрелов, им отвечали, и вскоре перестрелка распространилась по всем улицам. Наполеон, при начале тревоги, послал Генерала Раппа узнать, не Казаки ли это? но вскоре сильная перестрелка, скоро приблизившаяся к занимаемому им дому, заставила его опасаться настоящей атаки. Император, наскоро одевшись, окруженный своим караулом, вышел на площадь, где, узнав, что артиллерия стоит по сию сторону речки, протекающей чрез местечко, сам бросился к [218] парку и спешил переправить его чрез мост на другой берег. Не прежде опомнились от страха и удивления, как выйдя в поле и не найдя там ни одного Казака.
Многие Французские писатели признаются, что Наполеон после Краснинского поражения находился в крайней опасности, и удивляются, что наши партизаны, причинившие ему столь много зла, в это время не постарались схватить его. Наполеон, гонимый страхом, бежал стремглав и 7-го ноября к вечеру прибыл в Оршу, где магазины уцелели, но армия уже не существовала. Из полутораста тысяч, выступивших из Москвы, считая в том числе отряды, стоявшие по дороге к Смоленску, собралось в Орше около 30.000 человек, из коих только третья часть, рубищем покрытых, имели еще ружья на плече; прочие были безоружны и несли в себе смертную заразу. Из тысячи орудий, бывших под Бородином, осталось 23, из коих только 12 могли быть употреблены в дело. Все то, что можно было потерять – потеряно: артиллерия, обозы, магазины, экипажи, награбленное и свое, – все досталось в руки победителей.
Преследование Маршала Нея. Неустрашимый Ней, в свою очередь, был уничтожен 6-го ноября. Задержав переговорщика, присланного к нему с предложением положить ружье, он решился пробиться. [219] Две неудачные атаки уверили его в невозможности успеть в столь благородном предприятии. При наступившей темноте он отступил к стороне Смоленска и расположился на ночлег близ деревни Даниловки. Милорадович развел свои огни поблизости. Ней, видя, что разбитый корпус его представлял нестройную толпу, решился спасти себя с частью оного. На сей конец, взяв с собою 4.000 человек войска, сохранившего еще некоторый порядок, и оставив при Даниловке главную часть своего корпуса, в 9 часов вечера выступил к Днепру. Французские Генералы, оставшиеся при Даниловке, в полночь прислали к Милорадовичу с предложением о сдаче, которое тотчас было принято, и 8.5000 человек положили ружье9.
Следуя по течению речки Лосмины, Ней, пройдя версты четыре, вышел к деревне Сырокоренью, увидел пред собою Днепр; но по реке шел лед, переправа была невозможна. Маршал наудачу пошел вниз по течению Днепра и вскоре, близ деревни Варишки, где река делает крутой изгиб, нашел лед спершимся. Начинало морозить. Маршал, в надежде, что к утру поверхность реки утвердится, завернувшись в шинель, лег на снегу и уснул. Вдруг, около полуночи, Казаки Чернозубова 4-го [220] полка открыли его следы и напали на отставших и заблудившихся в лесу. Минута промедления могла быть пагубна: переправа была весьма опасна и ненадежна; но как не было иных средств к спасению, то Маршал, бросив 10 орудий и часть обоза, взятых с собою, приказал переправляться. Несмотря на то, что обледеневшие спуски были очень круты, что между льдинами были большие трещины, а у обоих берегов надобно было идти несколько шагов по пояс в воде, – 3.000 пехоты и столько же безоружных, один по одному, переправились беспрепятственно. Но когда начали перетаскивать повозки, то на левом берегу явился корпус Бороздина; в сие же время лед обломился, и последние крики утопавших известили Нея, что он, по крайне мере, избавился от преследования.
Следуя вниз по течению правого берега, перед рассветом 7-го ноября Маршал достиг деревни Гусиный, в которой к крайнему своему удивлению нашел сотню Казаков, принадлежавших к летучему корпусу. Ограбив врасплох захваченных им жителей, Ней выступил из Гусиного в 10 часов утра и спешил избавиться от беды, вновь ему угрожавшей.
Граф Платов, вогнав Принца Евгения в Смоленск, 3-го ноября взял Санкт-петербургское предместье, а 5-го ноября рано поутру сменил [221] Маршала Нея в Смоленске; и, оставив там 20-й Егерский полк с сотней Казаков, сам немедленно пустился преследовать неприятеля по обе стороны Днепра. Генерал-Майору Денисову 7-му, следовавшему по левому берегу, достались 112 орудий: Сотник Наркин, следовавший в авангарде его, нашел их брошенными на большой дороге, на 17 версте от Смоленска. Атаману же с 12 полками, шедшему по правому берегу, достался на долю бесстрашный Ней. Усилия, сделанные обоими супротивниками, приносят и Маршалу и Атаману большую честь. Но надобно заметить, что Казаки, не имея при себе пехоты, на местности, пересекаемой лесами и плохими проселочными тропинками, когда земля покрыта была снегом, не могли остановить пехоты, предводимой одним из храбрейших Французских полководцев. Борьба сия заслуживает посему особенное внимание военных людей.
Для обеспечения левого фланга от нападения Ней густою колонною шел по самому берегу Днепра, для прикрытия же правого – шли рассыпавшись стрелки. При самом выступлении из Гусиного, несколько Казаков показалось впереди и на правом фланге. Они шли поодаль и ничего не предпринимали; но едва Французы вышли на поляну, находящуюся между двумя лесами, как Платов со всеми своими 12 полками нечаянно явился, мгновенно оторвал хвост колонны и напал на нее с правого фланга своею артиллериею. В сей крайности Ней ускоренным [222] шагом устремился к лесу, впереди его находившемуся, и, по-видимому, никем не занятому, как вдруг сей лес ожил. В расстоянии не более 50 шагов Французы встречены были ужасным картечным и ружейным огнем. Колонна была мгновенно опрокинута, стоптана и приведена в совершенный беспорядок. Солдаты, бросая ружья, бежали в разные стороны: Ней, оставшись один, верхом на крестьянской лошадке, в отчаянии, громким голосом напоминает устрашенным своим гренадерам о Франции, грозит постыдным пленом и успевает влить в них свою душу и отвагу. Колонна опять устроилась и с криком: да здравствует Император! бросилась на батарею, но ее не стало: пушки и стрелки исчезли, лес опустел. Взобравшись в глубину дремучего леса и тем избавившись от преследования, Французы встретили там новые препятствия. Они не нашли ни одной тропинки: крутой овраг, где протекал едва замерзший ручей, засыпанный снегом и павшими деревьями, остановил их шествие. Бросив ранцы и лошадей, отнятых у крестьян Гусиного, с большим трудом перебрались они чрез сей овраг. Во мраке, не зная куда идти, они бродили по лесу и, много спустя за полночь, невзначай попали в деревню Дубровку, оставленную жителями, и потому не нашли в ней ни воды, ни корки хлеба.
8-го ноября, на рассвете, Казаки нечаянным нападением выгнали Французов из Дубровки.[223]
Тут Маршал, с ружьем в руках, защищался с отчаянием. Граф Платов, будучи принужден послать свою артиллерию в обход, преследовал врага большую часть дня только несколькими эскадронами, не давая ему ни отдыха, ни покоя; а как все деревни, на пути находившиеся, были оставлены жителями, то, сверх опасности попасться в руки Казаков, должно было терпеть голод и все недостатки. Перед вечером явилась Донская артиллерия, и Маршал, выгнанный из Якубова, прислонясь к густому лесу, с геройскою твердостью защищался до глубокой ночи. Еще накануне послан был Польский офицер, Пшебендовский, в Оршу, дабы известить Наполеона о несчастном положении 5-го корпуса.
Едва перестрелка умолкла, Ней, желая упредить неутомимых своих преследователей, несмотря на голод и усталость, в 9 часов вечера снова выступил; как вдруг, при выходе из леса, на поляне увидел пред собою множество бивачных огней. Ней думал, что эти огни принадлежали Французскому корпусу, высланному для выручки его; но отряд, посланный для обозрения, встречен был сильным ружейным огнем, и громкий барабанный бой показал ему, что то была Русская пехота. Маршал без надежды на спасение, обнажив шпагу, повел оставшихся в строю солдат прямо к средине лагеря и к крайнему своему [224] удивлению никого в нем не нашел. Таким образом непреодолимое мужество Французского Маршала спасло его от сетей, расставленных ему Войсковым Атаманом.
Ней, следуя по берегу Днепра пешком и прикрывая правый свой фланг безоружными, наконец, 8-го ноября в полночь, с 800 только человек вышел в 6 верстах от Орши на большую дорогу, ведущую из Витебска в Оршу, и, соединившись с корпусом Принца Евгения, с посохом в руках, в изорванных сапогах, и три дня не евши, прибыл в Оршу в виде пилигрима. Наполеон в сие время находился в Баранах и сидел за обеденным столом с Маршалом Лефебром, как Флигель-Адъютант Гурго известил его о скором прибытии Маршала Нея в Оршу. Наполеон, вскочив со стула и взяв за обе руки своего Адъютанта, два раза с чувством спросил его: правда ли это? уверены ли вы в том? и когда Адъютант повторил, что в этом нет никакого сомнения, Наполеон весело сказал: «чтобы спасти храброго моего Нея, я, право, отдал бы за него последние 200 миллионов, хранящихся в Тюлльерийских погребах».10
Казаки, находившиеся при корпусах Графа Витгенштейна и Генерала Тормасова у Мозыря [225] и под Ригою, сражались наравне с линейными войсками, исправно служили на передовых постах, употреблялись для услуг главной квартиры, но в отдельные партизанские отряды, по малочисленности своей, редко посылались, а посему Казаки, на сих пунктах не составляя особого целого отряда, были употребляемы к действиям совершенно разнородным с их склонностями и навыкам и не принесли той пользы, какую главная армия приобрела от летучего корпуса Графа Платова.
Когда Дунайская армия соединилась с Волынскою, то Адмирал Чичагов, оттеснив Князя Шварценберга к Бугу и готовясь идти в тыл главной Французской армии к Борисову, дабы на некоторое время утаить от неприятеля сие смелое движение, пустил за Буг несколько Казачьих партий, подкрепленных легкими войсками. Партии сии опустошили часть Герцогства Варшавского, лежащего между Бугом и Вислою, и навели такой ужас на самую Варшаву, что члены Правительства готовились уже выехать из сей столицы. Флигель-Адъютант Полковник Чернышев, с одною из сих партий, в 7 суток перейдя более 500 верст, занял города Седлец и Венгров, около 20 местечек, в том числе Бялу, Мендзержиц, Любартов, Соколов и Луков, истребил более десяти магазинов, из коих два – один в Лукове, а другой в Коцке – весьма значащие; а равно [226] уничтожил все магазины, находившиеся по сообщениям, ведущим из Австрии и Варшавы к Бресту. Истреблением неприятельских запасов и сбором контрибуций в разных местах Герцогства Варшавского нанес он много вреда неприятелю, навел страх на самую Варшаву, от коей находился не далее 6 миль, и, наконец, возвратился 7-го октября к местечку Влодаве, приведя с собою пленными 6 офицеров и более 200 человек нижних чинов.
9-го ноября, в то время как взят был Борисов, Казачий полковник Луковкин с особым порученным ему отрядом настиг при селении Уше два батальона Польского 14-го линейного полка, напал на них и взял 300 пленных. Казачий Пантелеева полк совершил подвиг, заслуживающий особого замечания. Полк сей, под начальством Флигель-Адъютанта Полковника Чернышева, выступив из Новогрудка (27-го октября), переправился чрез реку Неман при деревне Колодзеной, пробрался окольными дорогами между разными неприятельскими отрядами, наводнявшими ту сторону, и, с быстротою следуя через местечки: Камень, Радошковичи, Плешницы и Лепель в Чашники, нашел там (5-го ноября) Графа Витгенштейна и известил его о движении Адмирала Чичагова. В Радшковичах освободил он из плена Генерал-Адъютанта Барона Винценгероде и Генерал-Майора Свечина, отправленных неприятелем из Минска в Вильно. [227]
После поражения под Красным Наполеон не имел иной надежды спасти остатки своих сил только как поспешнейшим бегством. Но нелегко было произвести и оное. Главная наша армия угрожала ему с южной стороны; Граф Витгенштейн, утвердившийся на речке Уле, преграждал ему северный путь из Орши к Вильне; Адмирал Чичагов находился уже пред лицом его, в Минске. В таком положении Наполеону необходимо должно было предупредить Чичагова в Борисове. Вследствие сего, 9-го ноября, Французская армия оставила Оршу. Того же дня Граф Платов, напав на арьергард, выгнал его из города с потерею 1.500 убитыми, в плен взято 2 Генерала, 70 Штаб и Обер-Офицеров и 5.000 нижних чинов. В Орше найдено несколько запасов и 26 пушек, оставленных неприятелем. Того же 9-го числа отряд Генерал-Адъютанта Голеншцева-Кутузова прибыл в Бабиновичи; отряд Подполковника Давыдова занял Копыс. 10-го ноября летучий корпус Графа Платова подвинулся к местечку Коханову, а все другие партизанские отряды гнали неприятельскую армию, тесня и нападая на нее справа и слева. 11-го ноября летучий корпус достиг Толочина, корпус Генерала Ермолова11 прибыл к Погосту. Партизанские отряды Давыдова и Сеславина шли слева, а Фигнера и Бороздина справа большой [228] дороги; Генерал Милорадович с авангардом получил приказание идти к Толочину для усиления войск, там находившихся. На сем пути летучим корпусом и партизанскими отрядами убито 1.850 человек, взято в плен: 2 Генерала, 41 Штаб и Обер-офицеров и 4.645 нижних чинов.
12-го ноября Наполеон достиг Березины, но Чичагов твердою ногою стоял уже в Борисове и преграждал ему путь к отступлению. Генералы: Граф Витгенштейн, Платов, Ермолов, Милорадович и несколько партизанских отрядов теснили его с тыла. Уйти без боя было уже не возможно; самая победа не могла спасти его. Но как одна Дунайская армия не могла остановить его, то надобно было спешить с переправою. Не смотря, однако, на то, что Адмирал Чичагов мог выставить против 80-тысячной армии, собранной Наполеоном при Студянке, только 15 тысяч пехоты, когда прочие наши силы, находившиеся в тылу, не могли действовать в решительном пункте у Брилей на правом берегу Березины, Наполеон оставил при переправе чрез оную 40 тысяч, весь обоз и большую часть артиллерии, так что на третий день после переправы Французская армия более не существовала. Несчастные ее остатки, томимые голодом, толпою, не признающей никакой [229] власти, бежали стремглав. Такое ужасное поражение, и по последствиям своим гибельнейшее, названо Французскими писателями победою.
15-го ноября, в 10 часов вечера, Атаман Платов, с партизаном Сеславиным, занял Борисов, оставленный Французским арьергардом, который, быв остановлен с лица корпусом Графа Витгенштейна, при дворе Старом-Борисове положил ружье. В ту же ночь прибыл к Борисову и корпус Генерала Ермолова, который, вместе с Платовым, перейдя Березину, присоединился к армии Адмирала Чичагова.
Распоряжения, сделанные Князем Смоленским для преследования врага от Березина до границы, представляют редкий образец, которого по сравнению нет в Военной Истории. Преследование Прусской армии после Иенского поражения не может идти в сравнение с нашим торжеством, потому что, не смотря на чрезмерное превосходство сил, Прусские корпусы отступали в порядке. Здесь Наполеон, названный гением войны, первым полководцем древних и новейших времен, пред одними нашими легкими войсками бежал в беспорядке.
Кавалерия наша, по причине болотной и лесной местности, не могла участвовать в делах, бывших на Березине, посему несколько кавалерийских отрядов и все партизаны отправлены были вперед для упреждения неприятеля на единственной дороге, которая осталась для его [230] отступления. 17-го ноября, едва Французская армия начала выходить из Земблинской теснины, как Генерал-Майор Ланской с 20-ю эскадронами и одним Казачьим полком схватил в Плещеницах Генерала Каминского с его штабом и фурьерами, приготовлявшими квартиру для Императора. Вскоре отряд Графа Орлова-Денисова, перейдя Березину выше Кричина, явился пред неприятелем с правой его стороны. Отряд Генерал-Адъютанта Кутузова, находившийся впереди Французской армии и состоявший из 5.500 человек кавалерии (в том числе было 4 Донских полка), получил приказание: следовать чрез Докшицы к Вильне. Авангарду Генерала Чаплица, в коем было 8 Донских полков, поручено давить неприятеля с тыла. Партизанам предоставлено тревожить неприятеля денно и нощно; они устремились вперед, дабы упредить голову неприятельской колонны, по-прежнему тянувшейся по одной дороге уступами, отдельными корпусами. Армия Адмирала Чичагова следовала близко за своим авангардом, армия Графа Витгенштейна шла на правом фланге врага; авангард главной армии грозил левому его крылу. Авангард же Генерала Чаплица, имея несколько егерей на лошадях, дабы не утомить людей, сменялся ежедневно свежими войсками. Войска сии с таким усердием и мужеством служили, что неприятельский арьергард, пользуясь весьма лесистым местоположением, хотя защищался на каждом шагу, но ни на одной [231] позиции не мог удержаться, и к великому вреду своему, принужден был каждую ночь располагаться на биваках.
Таким образом, окруженный и гонимый Наполеон вдруг увидел себя в самом отчаянном положении; надежда спасти армию свою, удержавшись в Молодечно, осталась тщетной. 23-го ноября Генерал Чаплиц вместе с корпусом Графа Платова, присоединившегося к нему 19-го числа, истребили неприятельский арьергард наголову. Мужественный Ней прибыл в Сморгоны и явился к своему Императору с одною своею шпагою. Сие несчастье уничтожило все мечты и замыслы, открыло наконец Наполеону глаза и принудило его подумать о личном своем спасении: ибо уничтожение армии сделалось уже неизбежным. Он решился оставить армию и потому, собравшись наскоро и поручив начальство Королю Неаполитанскому, немедленно, того же 23-го ноября, под именем Коленкура отправился в Париж. Сей отъезд заслужил проклятие даже и приближенных к нему. «Он бежит, – говорили солдаты, – как в Египте; он жертвует нами для своего спасения». Жалобы сии, исторгнутые отчаянием, были отчасти справедливы. Если он как Император, от коего зависела участь целой Франции и Европы, мог оставить погибающую армию, то, быв ей обязан своею порфирою и славою, без явной неблагодарности, не мог бросить ее на жертву, не подумав [232] прежде о спасении ее. Он мог оставить армию, но, оставляя ее, должен был приказать своему Главнокомандующему сдаться на капитуляцию или положить ружье. Сим единым средством он сохранил бы для Франции сто тысяч старых солдат, ему одному служивших и могших быть для него полезными. Они исполнили свой долг, дальнейшее усилие было свыше человеческих сил; поэтому самое строгое понятие о чести, в сем случае, должно было уступить человеколюбию. Подлинно справедливо некто сказал, что в сем необыкновенном человеке ничего не было человеческого.
Наполеон, по выезде своем, на первой станции едва не попался в руки одному из наших партизан. Полковник Сеславин, не зная об ожидаемом прибытии Императора в Ошмяны, не зная, что местечко сие занято целой пехотной дивизией Луазона, прибывшего из Вильны, при наступлении ночи ворвался в него, изрубил караул, стоявший у квартиры, приготовленной для императора, и зажег магазин, в коем сгорели запасы, могшие спасти Французскую армию от голодной смерти. Войска, находившиеся в местечке, в крайнем беспорядке бежали в сторону от дороги к Табаришкам, но другие, находившиеся вне местечка, бросились в оное и открыли огонь со всех сторон по Сеславину. Пламя, обхватившее несколько ближайших к магазину домов, обнаружило его слабость, и он, [233] не имея пехоты, принужден был оставить местечко. В сию минуту Наполеон въехал в оное и, переменив лошадей, отправился чрез Медники в Вильну. Будь атака сия часом позже, и Наполеон не избег бы плена.
25-го ноября летучий корпус вместе с авангардом Дунайской армии при Сморгонах (где взят последний хлебный магазин) истребили другой арьергард, командуемый маршалом Виктором. Отъезд Императора, голод, биваки и утомление уничтожили последние остатки подчиненности: Генералы уже терпели одинаковые недостатки, и солдаты, не признавая над собою никакой власти, бросив ружья, шли рассеявшись. Армия, не будучи прикрываема своим арьергардом, бежала смятенною толпою. К довершению бедствия наступила жестокая стужа: 26-го ноября мороз в 26 градусов стоил Французам самой кровопролитной битвы. В сей злополучный день дорога до того была устлана замерзшими трупами, что надобно было растаскивать их, чтобы провезти артиллерию. Пленных давно уже не считали и не брали, предоставляя им искать спасения в ближних деревнях; но бедные Литовцы, ограбленные и сверх того оскорбленные, не могли оказать Французским солдатам большой помощи.
По мере приближения к Вильне мороз и голод увеличивались так, сто при наступлении жесточайшей стужи в 28 градусов не оставалось уже никакой провизии. Сопротивление [234] кончилось: солдаты со всеми признаками сумасшествия шли в разные стороны, не зная сами, куда идут. Множество отсталых и большей частью раненых без страха и надежды смотрели на проходившие мимо их колонны победителей. Разнообразные, пестрые толпы сии – по обычаям, языку и одежде – видя мстителей своих кроткими, с доверенностью подходили и с жадностью принимали куски хлеба, подаваемого им добрыми Русскими солдатами. Маршалы и Генералы, потерявшие свои корпусы, шли при Гвардии, но Гвардия сия ничем уже не отличалась от прочего войска. Бедствия армии, которая в течение 20 лет хвалилась одними победами, поистине превзошли человеческие силы: «не было ни места для отдохновения, ни пищи для жизни, ни способов для перевязки ран. Обузданность, повиновение и все то, чем власть повелевает, а подчиненность покорствует – исчезло; всякое человеческое чувствование охладело. Уже то было не шествие победителей Европы, но некий безмолвный, печальный ход погребения. Безгласна как гроб была Французская живость, задумчиво легкомыслие, смиренна дерзость; одни только тяжелые вздохи слышны были при тихом ступании шествующих». Изредка скрип пушечных колес и бряцанье оружия прерывало сию, повсюду царствующую, унылую тишину. Природа казалась умершей, земля покрыта была белым покровом, птицы падали с воздуха, стужа отняла язык и слово, оковала воды и самые ветры. [235] Люди, еще здоровые, постепенно цепенели и, чувствуя непреодолимое склонение ко сну, шатаясь, падали и, заснув, замерзали. Биваки представляли кладбище, куда снесены были тела умерших, по какому-то случаю еще не погребенных. При каждом огневище лежали груды тел, сгоревших оттого, что при усилившемся пламени отодвинуться от него не имели силы. На каждом становище оставляемые пушки, фуры и пороховые ящики, опрокинутые и перемешанные, стояли в беспорядке, как в цыганском таборе. Некоторые солдаты, желая оживить отмороженные члены, клали их на огонь; другие равнодушно сидели на трупах умерших товарищей и, спокойно греясь у огня, вместе с угасанием оного, сами угасали; иные, лишившись языка, в отчаянии бросались в огонь и сгорали. Сердца закрылись для жалости: сострадательный сделался бесчеловечным, а благородный – коварным; каждый думал о себе; и как скоро кто падал от усталости, то другие, не дожидаясь последнего его вздоха, срывали с него лоскутья, коими спешили сами укутаться. Наконец, по приближении к Вильне, когда для пищи не доставало уже и трупов падших лошадей, несчастные, в исступлении бешенства, кидались на обгоревшие трупы своих товарищей! Так дорого стоило Франции и всей Европе неукротимое властолюбие одного человека; и сей человек, столь жестокосердый, мог каким-то очарованием приковывать умы людей к торжественной своей колеснице. [236]
Генерал Чаплиц, пользуясь расстройством неприятеля, у которого, так сказать, осталось только голова, а туловища уже не было, с такою быстротою гнал его пред собою, что при вступлении в Медники, 27-го ноября, настиг и истребил последний его арьергард. Дивизия Луазона, три полка Неаполитанской гвардии и часть Виленского гарнизона, в числе 15.000 человек, в летней одежде высланные для прикрытия бегства Императора в Париж, будучи принуждены ночевать под открытым небом, в три ночи от действия стужи потеряли 12.000, выбывших из строя.
Французская Полиция до последнего часа умела скрыть бедствие, постигшее Великую армию; в Вильне еще недавно с великою пышностью (и бесстыдством) торжествовали победы при Красном и Березине, делались приготовления для принятия победоносного Императора, как вдруг с утра 27-го ноября показалась безоружная толпа; за нею прибыли Мюрат, Бертье, Маршалы и несколько гвардейских солдат еще с ружьем на плече, но не имевших на себе человеческого образа. Вскоре толпа увеличилась, загромоздила собою улицу, ведущую к Минской заставе. Толпа сия, рассеявшись по городу, все привела в беспорядок и смятение. Жители, до того спокойные, перешли от удивления к страху: все спешили затворить лавки и двери домов своих; наконец, когда осмотрелись, сострадание [237] взяло верх, и этой жалости многие Французы обязаны сохранением своей жизни. Но солдаты разбрелись по домам, и армия исчезла. Вдруг раздалось несколько пушечных выстрелов, перестрелка загорелась, приблизилась, и отважный Сеславин с горстью Казаков и Гусаров, ворвался в город. Хотя пехотою успели выгнать его из города, но храбрый наш партизан послал переговорщика с требованием сдачи города, и, подучив отказ, снова напал и отбил у неприятеля одного орла и 6 орудий. В самое сие время подоспели Ланской и Кайсаров, и три наших партизана при наступлении темноты смело расположились на ночлег в самом предместье. Такая смелость навела ужас на Мюрата: не успев вызвать из домов утомленных и голодных солдат своих, он бежал из города пешком. Началась новая тревога: спешили выслать из города тяжелый обоз, казну и собственные Императорские экипажи, но ничто не было готово. Лошадей недоставало, а тех, коих собрали, не успели перековать на зимний ход. Магазины были наполнены всякого рода запасами. Мюрат, надеясь удержаться в городе дня три-четыре, не решился поутру дать их солдатам на разграбление, и магазины в совершенной целости достались нашей армии.
Между тем, как все спешили выбраться из города, Маршал Ней спокойно отдыхал в своей квартире, как вдруг Генерал Вреде с [238] тревожным видом и обнаженною шпагой вошел в его кабинет. «Ваше Превосходительство, – сказал он, – последние головы моих Баварцев легли на поле под Руконами; гонитель мой (Генерал-Адъютант П. В. Кутузов) следует по моим пятам и находится у ворот Вильны, – предлагаю оставшихся 60 кавалеристов и меня самого к вашим услугам, я провожу вас до Ковно». Маршал хладнокровно взял за руку Баварского Генерала, подвел его к окну и, показав на бегущую по улице безоружную толпу, сказал ему: «Неужели вы хотите, чтоб Французский Маршал последовал за этой челядью? Нет, Генерал, у меня в доме стоят 50 гренадеров, и Казаки всего мира не принудят меня оставить его до утра».
Схватка у Понарской горы. Неустрашимый Ней, снова принявши начальство над арьергардом, не успел пробудить упадший дух своих солдат. 28-го ноября, на рассвете, Генералы Чаплиц и Кутузов совокупно с авангардами и партизанами от разных корпусов после неважного боя со всех сторон вторглись в столицу Литовскую. В сие время Граф Платов, с особым корпусом обойдя Вильну, перехватил в 5 верстах от оной неприятельскую колонну, тянувшуюся чрез Погулянку, и, разрезав ее надвое, положил на месте. Тут, у подошвы Понарской горы, взят весь остаток артиллерии и обозов неприятельских; ибо истощенные и неподкованные [239] лошади не могли взобраться на гору, сделавшуюся от гололедицы скользкою. Здесь взята казна с 10 миллионами франков12, взяты оставшиеся фальшивые ассигнации, императорские экипажи с Московской добычей, и вся контрибуция, приобретенная от приятелей своих, Поляков, досталась Казакам и легкой нашей кавалерии.
Бегство от Вильны до Ковно было еще быстрее и, если можно, еще пагубнее прежнего. Граф Платов с одною кавалерией и15 орудиями на санях неутомимо, без отдыха гнал перед собою несчастные остатки великой армии. 29-го ноября, на переходе к Румшишкам, Маршал Ней при одной атаке нашей кавалерии, дабы удержать ее стремление, собрал остатки вооруженных своих солдат и сам с ружьем в руке повел их вперед, но солдаты далеко не пошли и оставили его одного. Маршал не попался в плен только потому, что был одет не лучше других. Ней без артиллерии и кавалерии не мог удержаться ни на одной позиции и должен был бежать не останавливаясь; но он надеялся удержаться в Ковно, обнесенном палисадом и защищаемом 42 орудиями и особым гарнизоном, составленным из свежих войск. [240]
Последний бой при Ковно. Храбрая наша кавалерия в последний раз на совей земле, отбиты у неприятеля 4 пушки и 1.300 пленных, вогнала его в Ковно. Маршал Ней, истратив на бегстве из Москвы четыре арьергарда, собрал в Ковне остатки последнего, присоединил его к гарнизону, состоявшему из Немецких рекрут, и решился дорого продать последний свой шаг на Русской земле. Но солдаты перепились и объелись, говорит Сегюр; Ковенский Комендант, которому ядром оторвало ногу, почитая себя погибшим13, прехладнокровно застрелился. Немецкие рекруты, потеряв своего начальника, струсили, заклепали несколько пушек, бросили ружья и разбежались. В сей крайности, угрожавшей стыдом и унижением Французской чести, Ней с мужеством и бесстрашием достойным всякой похвалы, с помощью Генералов Маршана, Ледрю и Жерара успел собрать несколько солдат, и сам, взяв солдатское ружье, стал с ними в ряды. Но при всех столь благородных своих усилиях не мог, однако ж, удержаться в Ковне. Драгуны [241] наши, спешившись, срубили палисады и ворвались чрез Виленскую заставу; в то же время Казаки, перейдя по льду чрез Неман, явились в тылу города. Сие движение принудило Французского Маршала оставить Ковно со всеми его магазинами и арсеналом; но при самом выступлении Граф Платов напал на Французскую колонну с таким стремлением, что, разрезав ее надвое, одну часть погнал к Вильковишку, другую вниз, по левому берегу Немана, к Тильзиту. При сей последней атаке, кроме убитых, взято в плен 80 Штаб и Обер-офицеров и более 2.500 нижних чинов. Маршал, отброшенный к стороне Тильзита, с 200 гренадер старой гвардии, бросился в лес, – ночь спасла его.
По сказанию маркиза де Шабре, коего сочинение о кампании 1812 года почитается достовернейшим, Большая Французская армия при выходе из Ковно состояла из 400 пехоты и 600 спешенных кавалеристов, принадлежавших к гвардии. Несколько офицеров и унтер-офицеров, следовавших при орлах, представляли собою 17 корпусов14, погибших в России; из всей же артиллерии спасено только 9 орудий, бывших в Ковно. Жалкие сии остатки разбрелись по разным дорогам и шли уже как простые путешественники, неся в себе смертную заразу, от которой множество народа умерло в Пруссии. [242]
Таким образом бытие Большой французской армии кончилось на том самом месте, откуда шесть месяцев прежде она угрожала порабощением России; и с того же места, где наши Донские воины встретили врага первым выстрелом, они же проводили его последним. Семьсот тысяч15 воинов костьми своими устлали путь от Москвы до Ковно; и те из них, кои по особливому счастью избегли смерти или плена на Русской земле, погибли от заразы в Данциге и по другим крепостям. Артиллерия, состоявшая из 1.420 орудий16, обоз, кавалерия, великое количество всякого рода запасов, иждивением союзников Наполеона собранных и стоивших, как уверяют Французские писатели, более 500 миллионов рублей, казна, знамена, даже гардероб Императора и все без исключения – осталось в России.
В числе сей огромной потери, Французскою армиею понесенной, одним летучим корпусом, под начальством Атамана Графа Платова бывшим, в течение всей кампании убито: 18.366 человек; взято в плен: Генералов 10, Штаб [243] и Обер-офицеров 1.047, нижних чинов 39.511 человек; отбито: знамен 15, пушек 364, зарядных ящиков 1.066.
Добыча, приобретенная нашими авангардами и партизанами, должна быть весьма значительна, когда по желанию набожного Графа Платова одними Донскими Казаками доставлено к нему Церковного серебра более 60 пуд. Великодушный поступок Казаков, в 1612 году при освобождении Москвы от Поляков не принявших от Келаря Авраамия Церковные сосуды в залог обещанного за службу их награждения, и ныне, чрез 200 лет, при освобождении Москвы и изгнании Французов из России, отличились тем же уважением к святыне и тем же благородным бескорыстием. Письмо Графа Платова к Князю Смоленскому и ответ на оное, писанные на месте, когда сердце сильно чувствовало протекшую опасность, а душа согрета была самою жаркою любовию к отечеству и благодарностью к Богу, конечно, объяснят сей новый подвиг Казаков лучше самого красноречивого изложения.
Светлейший Князь!
Милостивейший Государь!
Святотатственными руками врага, пограбленные неприятелем из Церквей Божиих уборы серебряные, чтобы оные не могли иногда быть [244] употреблены на непозволительную надобность, и как всегда принадлежащие самой Церкви, приказал я всем войска Донского Казачьим полкам отнятую у неприятеля всю церковную утварь и с икон оклады доставить ко мне. Донские воины, движимые благочестием, без всякого иного побуждения доставили ко мне 60 пуд серебра, разного золотого и серебреного позумента, священнических риз и разной Церковной утвари. Препровождая оное серебро в главную квартиру, покорнейше прошу Вашу Светлость приказать принять оное и благоволить повелеть учинить из него следующее употребление!
Мое и с походным войском Донским желание, согласно собственной воле Вашей Светлости, чтобы из сего серебра, «Твоя от твоих, Тебе Господи! приносимого воинами, помощию Твоею изгнавших врагов», сделаны были, к незабвенной памяти усердия Донского войска к Церкви, в Санкт-петербургском Казанском соборе 12 Апостолов с надписью: от усердного приношения Войска Донского. Издержки на поделку сего памятника необходимые, Донское войско принимает на себя и платит всю цену, каковая художниками назначена будет и проч.
16 декабря 1812 года.
[245]
Вильна, 26 декабря 1812 года.
Милостивый Государь мой!
Граф Матвей Иванович!
Спешу изъяснить вам и предводимым вами храбрым Донцам живейшую благодарность мою за драгоценный дар ваш, приобретенный мужеством и жертвуемый от непритворного благочестия. Мне сладостно думать, что ваши воины, бросаясь в опасность, не щадя жизни для исторжения сокровищ из рук похитителей, имели в виду не корысть, но Бога отцов своих и мщение за оскорбленную Его Святыню. Принадлежащее Божеству возвращаете вы к подножию Божества, и мне поручено от вас исполнить желание столь благочестивое. С удовольствием и благодарностью принимаю на себя сию обязанность ,тем более что она совершенно согласна с моими собственными намерениями; ибо в то время, когда Монарх благословил меня мечом военачальника на защиту отечества, пришел я во храм Казанской Божией Матери, дабы молить Ее о даровании мне сил для истребления иноплеменника, и обет мой пред алтарем Всемогущего был тот, что первая добыча, исторгнутая мною из рук хищника, будет украшением того храма, в котором приносил мольбы о победе, храма чудесного, зачатого благочестием Павла и ныне славно воздвигнутого Его Августейшим Сыном на удивление [246] современников и потомства. Ваше мужество даст мне способ исполнить мою клятву; пускай победа украсит святыню, и святыня возвеличит победу! Но позвольте мне сделать в расположении вашем некоторую перемену. Вы желаете, чтобы из присланного вами серебра вылиты были священные лики двенадцати Апостолов для украшения церкви Казанской Божией Матери. Я полагаю, что сии двенадцать ликов в столь высоком храме будут мало заметны, и что они должны исчезнуть между великолепными его украшениями. Гораздо будет приличнее, когда все серебро употребится на изваяние только четырех Евангелистов, которых величественная огромность соответствовала бы тогда огромности самого храма, а потому и производила бы большее благоговение в душе молящегося и проч.
Князь Кутузов-Смоленский.
[247]
Высочайшая Грамота Войску Донскому
за службу 1812 года.
Божею поспешествующею милостью
Мы, Александр Первый,
Император и Самодержец Всероссийский,
и пр. и пр. и пр.
На Дон в Нижние и Верхние Юрты, Нашим Атаманам и Казакам, Войсковому Атаману Генерал от Кавалерии Графу Платову, Правительству Войска Донского и всему оному знаменитому войску, Нам вернолюбезному.
Донское Наше воинство в минувшую с Французами войну, усердием, подвижностию и храбрыми действиями своими оказало важные Отечеству услуги. Поголовное ополчение и прибытие оного в знатных силах к Нашей армии было столь поспешное и скорое, какое тогда токмо бывает, когда совершенная к исполнению долга своего ревность всех и каждого одушевляет и движет. – Мужественная и неутомимая бдительность Войскового Атамана Графа Платова, також и сподвизавшихся с ним всех войска сего храбрых Генералов, Офицеров и всех вообще [248] Донских Урядников и Казаков, много способствовали к преодолению великих сил неприятельских и к одержанию над ними полных и знаменитых побед. Они непрестанными на него нападениями и частными с ним битвами везде возбраняли ему способы к продовольствию и чрез то привели всю многочисленную конницу его в совершенное изнурение и ничтожество. Когда потом, после многих бедственных для него сражений, был он победоносным Нашим воинством поражен, обращен в бегство и преследован, тогда на пути в новых за ним жарких сражениях отбито у него бывшими под предводительством Нашего храброго Атамана Графа Платова Донскими Казаками знатное число артиллерии со многими взятыми в плен Генералами их, Офицерами и солдатами. Сверх сего неприятель, беспрестанно ими обеспокоиваемый, принужден был многие орудия свои, со всеми к ним принадлежностями, затоплять в болотах и реках или, не успевая и того сделать, оставлять Нам в добычу, так что в продолжение бегства своего за пределы Российские претерпел всеконечное и совершенное истребление.
Столь знаменитые заслуги и подвиги Донского войска Нашего, коими ознаменовало оно себя под начальством Нам верностью преданного Войскового Атамана Графа Платова, в кампанию 1812 года, и более в продолжение войны во многих битвах, с издания Манифеста 15 апреля 1813 [249] года до заключения мирного трактата в Париже, налагают на Нас долг пред целым светом засвидетельствовать и повторить изъявленные в помянутом Манифесте справедливую Нашу к нему признательность и благоволение. – Да сохранится сие свидетельство в честь и славу его в памяти потомков.
В справедливом уважении к сим отличным подвигам знаменитого Донского войска и в знак Монаршего попечения Нашего о его славе, жалуем Мы ему, от лица благодарного Отечества, знамя, отличные деяния войска в незабвенную для России войну изображающее,
Да некогда сыны сынов вернолюбезного Нам войска Донского, преднося пред рядами своими сию святую хоругвь славы и Отечества, воспомнят деяния отцов своих и последуют их примеру.
В довершение Всемилостивейшего благоволения Нашего к Донскому войску Мы подтверждаем все права и преимущества, в Бозе почивающими Высокими Предками Нашими ему дарованные, утверждая Императорским словом Нашим ненарушимость настоящего образа его служения, толикою славою покрытого; неприкосновенность всей окружности его владений со всеми выгодами и угодиями, грамотами любезнейшей Бабки Нашей, Государыни Императрицы Екатерины Великой, 27 мая 1793 года и Нами в 1811 году августа в [250] 6 день утвержденную и толикими трудами, заслугами и кровию отцов его приобретенную.
Мы надеемся, что таковая признательность Наша, вернолюбезному войску Донскому ныне изъявляемая, обратится ему в священную обязанность, стремиться с новою ревностию к новым подвигам по первому воззванию Отечества. – Пребывая ко всему Донскому войску и к каждому чину и чиновнику оного в особенности Императорскою Нашею милостию благосклонны, благоволили Мы подписать сию грамоту собственною Нашею рукою и Государственною печатью утвердить повелели. Дата и пр.
Примечания
1. История нашествия Императора Наполеона на Россию в 1812 году, Г. Бутурлина.
2. Казаки Донские, Уральские, Линейные, Черноморские, Малороссийские. Крымские татары, Калмыки и Башкирцы составляли конное ополчение, ужасное для Французов, ибо воины сии для партизанской войны, для тревоги и гоньбы имели все нужные качества и удаль. В сем отношении никакая регулярная кавалерия равняться с ними не могла.
3. Геростратом. – Ред.
4. Лористон приезжал в главную квартиру для получения ответа на письмо Наполеона, предлагавшего Российскому Императору мир; но как Государь не удостоил его ответом, то Князь Кутузов, намереваясь начать наступательные действия, отпуская Французского дипломата, сказал ему: «Ваша война кончилась, моя начинается; идите – откуда пришли, я постараюсь вам в том воспрепятствовать».
5. Нечаянные нападения Казаков Французы называли «Ура!», и сей победный крик сделался словом техническим.
6. Крестьяне и особенно дворовые люди из псарей, сидя верхом, с одним заостренным колом в руках, по сходству одежды могли казаться Французам Казаками.
7. По выступлении из Москвы, никто не смел в присутствии Императора произносить имя Кутузова; даже он сам в рукописи своей (Manuscript de St. Hélene) нигде не называл его по имени
8. Ловля, звериная ловля, охота (церк.-слав.). – Ред.
9. Корпус Нея в самом сражении потерял 6.000 убитыми и 3.500 пленными; сверх того потеряны весь обоз, несколько орлов и 25 пушек.
10. Подробности сии сколько чрезвычайные, столько же и занимательные заимствованы мною из сочинений графа Сегюра, Маркиза де Шамбре и г-на Гурго.
11. Генерал Ермолов имел 14 батальонов пехоты, 2 кирасирских полка и две роты артиллерии.
12. Маршал Ней, видя невозможности спасти казну, приказал раздать ее солдатам; но едва открыли ящики, и Французы начали наполнять свои карманы золотом и серебром, как кавалерия наша поспешила принять участие в дележе.
13. Все раненые и больные на пути от Москвы до Ковно, следуя с толпою безоружных, погибли до последнего человека. Даже в Вильне, где был госпиталь, не оставили при раненых ни лекарей, ни медикаментов. По изгнании Французов из России, Король Виртембергский и некоторые другие Владетельные Особы Рейнского Союза прислали лекарей с медикаментами и деньги для пособия своим подданным. Король Вестфальский во все продолжение войны содержал свои госпитали в наилучшем порядке. Один Наполеон не думал о хорошем учреждении госпиталей и несчастным своим не прислал ни малейшего пособия. Эта черта в характере его заслуживает проклятия потомства.
14. Корпус принца Евгения состоял только из 10 офицеров.
15. Генерал Ронья утверждает, что если к линейным войскам прибавить множество статских, придворных и полицейских чиновников, также слуг, погонщиков, женщин, мастеровых и маркитантов, вошедших в Россию во все время продолжения сей кампании, то вся потеря должна быть более 700 тысяч.
16. В сем числе считается осадный парк,
привезенный для покорения Риги. |
