: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

Гордт.

Записки шведского дворянина.

Впервые в Сети! Публикуется по изданию: Гордт. Записки шведского дворянина // Древняя и Новая Россия. 1880, №7. С.509-569, №8. С. 705-761.


библиотека Адъютанта

 

(продолжение)

Стоянка в Нивелле

Принц нашел нужным поставить гарнизон в Нивелле, в шести лье от Брюсселя, с намерением помешать неприятельским разъездам в этой местности. Для этого он взял из города майора и двести человек швейцарцев; я также получил приказ двинуть туда мой отряд.

С сожалением уехал я из Брюсселя, где уже имел несколько интересных для меня знакомств, и расположился в Нивелле.

Этот городок окружен довольно хорошею стеной и рвом, но лишен воды. В нем был капитул, состоявший из сорока канонисс из лучших местных фамилий, и мы надеялись провести зиму приятно. Обыкновенно аббатиссой капитула бывает какая-нибудь принцесса. Некоторые из канонисс были очень любезные особы. Кроме того, в Нивелле было много знатных фамилий, которые, не имея средств жить в больном городе, переселились сюда, чтобы пользоваться большею дешевизною.

Устроив наши дела и сделав необходимые распоряжения относительно войск и нашей безопасности, мы представились аббатиссе, которая приняла нас весьма благосклонно, пригласила на следующий день к ужину и просила посещать ее собрания, которые бывают обыкновенно два раза в неделю. Жена городского головы последовала ее примеру, и два раза в неделю собирались мы там. К довершению всего, и нам было разрешено дать бал, так что мы проводили время очень приятно. Наши офицеры принялись ухаживать за канониссами, и я не отставал от других. Я ухаживал за одною молодою дамой, с которою познакомился еще в Брюсселе. Она приехала к своим родственницам, которые жили в капитуле, и у которых она часто гостила по долгу. Она была хороша собою, любезна и привлекательна своим обхождением, любила музыку и имела приятный голос. Я не пренебрегал ничем, чтобы снискать ее доброе расположение. Играя на клавесине, я имел удовольствие аккомпанировать ей, когда она пела, и усердно рассыпал ей любезности. Бойкая и живая особа эта повела со мною войну по поводу одной дамы, с которою она часто видела меня в Брюсселе. Как ни старался я уверить ее, что занят только ею, она не поддалась на мои уверения и сыграла со мною шутку, единственную в своем роде и совершенно непредвиденную. Я говорил ей, что особа, о которой она упоминала, конечно, имела много достоинств и справедливо считалась очень любезною, но что при всем моем уважении к этой особе я не сравню ее с моею собеседницей. [546] Она отвечала, что никакое красноречие не убедит ее, и что когда-нибудь она найдет средство убедиться в моей любви к той особе. Эта маленькая ревность очень нравилась мне. Я продолжал мои посещения, повторяя те же разуверения, а она с своей стороны продолжала атаку; вдруг однажды я получил из Брюсселя письмо от упомянутой дамы следующего содержания:

«Милостивый государь,
Я должна ехать к моей тетке в Монс и проеду близь места вашей стоянки. Будьте так любезны, встретьте меня после завтра в Ж... Я очень хотела бы видеть вас и намерена сообщить вам одно недавно случившееся со мною странное приключение, которое и вас позабавит. Надеюсь, что вы еще раз докажете мне вашу дружбу.
Брюссель, 14-го января 1746 года».

Письмо это ужасно обрадовало меня, и я поспешил сделать необходимые распоряжения, чтобы быть на назначенном месте для свидания. Так как неприятель ежедневно показывался в окрестностях Нивелля, то я и отрядил пятьдесят гусаров и столько же драгунов на завтра, под предлогом рекогносцировки.

Вечером я встретился в одном доме с тою же дамой. Она предложила мне на следующий день съездить к ее родителям в деревню, в недальнем расстоянии от города. Я попросил отложить эту поездку до другого дня. «Чем же таким интересным вы заняты завтра, что отказываетесь?» Я отвечал с видом уверенности и спокойствия, что должен ехать на рекогносцировку.

Выслушав мой ответ, она казалась довольною, и наша обычная пикировка началась опять. На завтра с рассветом мой конвой стоял уже у моей двери; когда я садился на лошадь, мне подали следующую записку:

«Не трудитесь, милостивый государь, ехать на встречу г же .....
Она по прежнему находится в Брюсселе; это я над вами подшутила. Станете ли вы теперь утверждать, что равнодушны к ней? Надеюсь видеть вас сегодня вечером в собрании, чтобы покичиться над вами моим торжеством.
Нивелль, 16-го января 1746 года, рано утром».

Можно себе представить мое смущение, когда я прочел эту записку; но чтобы скрыть замешательство, я все-таки вскочил на лошадь и поехал с отрядом на предположенную разведку.

После нескольких часов отсутствия я возвратился; чем больше размышлял я о своей ветрености, тем становилось мне стыднее. Я не понимаю, как мог я, не видав никогда почерка брюссельской дамы, поверить этому письму; но что было делать?

Le renard honteux et confus
Jura, mais un peu tard qu’on ne l’y prendrait plus.

[547] Вечером я поехал в собрание, твердо решившись быть как можно более сдержанным. Меня встретили довольною улыбкой и с видом победительницы, но так осторожно и ловко, что никто не заметил. Эта немая сцена окончилась полным нашим примирением. Я принялся за прежнее и признаюсь искренно, что если б уезжая из Швеции, не сделал предложения девице В..., то эта дама приковала бы меня к себе. Впоследствии она вышла замуж за одного французского офицера, очень была с ним счастлива и жила в окрестностях Нивелля.

Снова возвратившаяся ко мне лихорадка не давала мне покоя и заставила меня ехать в Брюссель, чтобы посоветоваться с докторами о радикальном излечении до начала кампании.

Зимняя кампания

Принц Вальдекский уехал в Гагу, а все прочие генералы оставались в полном спокойствии. Я провел в Брюсселе лишь несколько дней, и по возвращении в Нивелль нашел все в безопасности. Но как я изумился, когда, проснувшись на следующее утро, я получил известие, что неприятель идет на нас. Я бросился на лошадь, чтоб обозреть окрестность, и убедился, что то была не фальшивая тревога. Целая колона шла скорым маршем. Я быстро вернулся в город. Поспешно заперли и заложили все входы, и мы приготовились храбро защищаться. Вскоре около пяти тысяч человек пехоты и кавалерии окружили город.

Мы не знали что и думать о подобном движении, так как нападение врасплох среди белого дня почти не возможно, а осаду такого пункта, как Нивелль, не стоило труда предпринимать. Но вскоре мы узнали, какая была цель у нашего неприятеля.

Этим корпусом командовал генерал-лейтенант маркиз д'Армантьер. Разместив свои войска вокруг Нивелля и сделав все свои распоряжения, он отправил к нам драгунского офицера и барабанщика; прибыв к одним из городских ворот, офицер просил допустить его к местному начальнику. Его спросили, зачем он приехал; он отвечал, что его генерал желает, чтобы к нему послали офицера из Нивелльского гарнизона, а сам предложил остаться у нас заложником до возвращения. Офицер этот был драгунский подполковник.

И так, отправлен был один из наших капитанов, но с приказанием немедленно возвратиться, если французский генерал предложит нам сдаться.

Не прошло и часа, как капитан уж возвратился и сообщил, что генерал, показав ему все свои силы, объявил, что если мы сдадимся, то он заключит с нами наивыгоднейшие условия; если же окажем сопротивление, то он займет город силой, и тогда и жители, и гарнизон подвергнутся большой опасности; в особенности же генерал обращал наше [548] внимание на участь, которой могут подвергнуться канониссы, в случае взятия города приступом.

Мы однако и слышать не хотели ни о какой капитуляции и отпустили подполковника бывшего у нас заложником.

Через полчаса батарея, поставленная неприятелем на возвышенности, открыла огонь; но вред ее ограничился только порчей крыш у нескольких домов. За неимением пушек, у нас все было тихо. Пехота образовала цепь вокруг укреплений, а наши драгуны и гусары выстроились на площади, чтобы спешить туда, куда будет нужно. Пред наступлением ночи сделано было несколько фальшивых приступов на одну часть города, чтоб отвлечь наше внимание. а с противоположной стороны приготовляли лестницы, чтобы взобраться на стены. Переезжая с одного поста на другой, я случился именно у того места, где неприятель начал взбираться. Часовой выстрелил, и я подбежал со своим патрулем; соседний караул подоспел также, и мы открыли по осаждавшим такой сильный огонь, что все они попадали вниз друг на друга и отступая оставили прикрепленные к стенам лестницы.

Эта тревога заставила нас быть еще более настороже во все продолжение ночи; но с рассветом подошел к стене крестьянин и закричал нам, что принес весьма важное известие. Мы подняли его на веревке. Это было письмо ко мне от одного соседнего дворянина; он извещал, что маршал де Сакс окружил своею армией Брюссель, и что французский офицер, бывший у него проездом, вез приказания маркизу д'Армангьеру поспешить к нему и привести как можно скорее свою дивизию.

Эта хотя и не совсем приятная новость успокоила нас. Лишенные продовольствия и огражденные плохою стеной от многочисленного неприятельского отряда, мы не могли защищаться и неминуемо должны были сдаться, С рассветом французы потянулись мимо нас по дороге в Брюссель. Гусары и драгуны посланы были мною для преследования их. Они привели ко мне много отсталых неприятельских солдат, которые подтвердили уже дошедшее до нас известие.

Это движение маршала де Сакса было верхом военного искусства. Несмотря на свою сорокатысячную армию, он двигался так тайно и ловко, что никто ни в самом Брюсселе, ни в главной квартире не подозревали о приближении армии до той минуты, пока она не обложила весь город и не подступила к нему. Это было в середине зимы.

Мы предполагали, что маршал де Сакс находится в Версале куда он поехал по окончании последней кампании, и что армия его далеко от нас на своих зимних квартирах. Надо сознаться, предприятие это было чрезвычайно смело. Гарнизон Брюсселя состоял из семнадцати батальонов пехоты, одного драгунского и одного гусарского полков. [549]

Остальная армия, состоявшая из голландцев и ганноверцев (герцог Кумберландский с своими англичанами и гессенцами, как я уже сказал, оставил нас), могла подоспеть на помощь только через десять или двенадцать дней. Но маршал де Сакс знал лучше, чем мы сами, что у нас делается. Ему не безызвестно было, что несогласие более или менее всегда царит в союзных армиях; что все делается слишком медленно, и основываясь на этом, он решился на предприятие, которое при других обстоятельствах было бы безрассудным и не имело бы успеха.

Удаление из Нивелля

Принц Вальдекский, имевший свою зимнюю квартиру в Брюсселе, уже две недели как уехал в Гагу, чтоб сосредоточить там все операции к предстоявшей кампании. Его через курьера известили о движении неприятеля. Он тотчас же поехал в Брюссель, но должен был остановиться в Мехельне, в четырех лье от своей главной квартиры. Он приказал всей своей армии немедленно придвинуться к Мехельну и намеревался атаковать осаждавших во что бы то ни стало; между тем Брюссельский гарнизон должен был вылазками опустошить всю прилежащую местность. Когда французская армия приблизилась к Брюсселю, наш маленький Нивелль показался нам слишком открытым: мы перестали думать о возможности сохранить его в наших руках и предоставили его печальной его участи, а сами решили следовать за нашею армией, которая, как мы думали, пойдет на выручку Брюсселя. Мы оставили экипажи и все, что могло мешать нам в пути, тем более, что, опасаясь быть обойденными, должны были проходить близко неприятеля, и он мог атаковать нас во время нашего передвижения.

Я оставил мои вещи у той любезной дамы, которая сыграла со мною рассказанную выше шутку. Она хорошо сберегла их, и несмотря на угрозы французов, овладевших городом после нашего удаления и требовавших, чтобы жители выдали им все оставшееся у них наши пожитки, впоследствии возвратила их мне без всякого приключения.

Отойдя на один переход от Нивелля, мы попали между неприятельских патрулей, и это заставило нас изменить маршрут и повернуть к Намюру, чтоб обогнув эту крепость, достигнуть места нашего назначения, а так как этот обход в суровое время года не мало изнурил паше войско, то мы и решили остановиться тут для однодневного отдыха.

Как принято, я и многие другие офицеры представились Намюрскому губернатору. Он сказал нам, что Брюссель сильно осаждается, и высказал опасения, что если принц Вальдекский не подоспеет вовремя, то дурное состояние укреплений вынудит гарнизон сдаться, тем более, что многочисленная артиллерия маршала де Сакса пробила уже брешь в стене. [550]

Он оставил нас обедать. Это был восьмидесятилетний старец, весьма почтенный. Он состоял на службе республики еще во времена короля Вильгельма III. Сделав необходимые распоряжения по случаю нашего отъезда, назначенного на следующий день, он сел с нами за стол, хотя страшно страдал хирагрой и подагрой, так что два человека носили его и служили ему. Глубокое впечатление произвели на меня слова, сказанные этим добрым стариком по поводу своих немощей: «Господа, перед вами девяностолетний старик, изнемогающий от страданий. Он не желает смерти; но благодаря Бога и не боится ее!»

Разговор наш во время стола вращался, конечно, на предприятии маршала де Сакса. Все были такого высокого мнения об этом генерале, что готовы были верить в успех его дела, и думали, что он сам основательно рассчитал все его шансы. На удачу его можно было надеяться только потому, что союзная армия, стоявшая по зимним квартирам скорее могла собраться к одному месту, нежели французы вполне окружат город; но опыт не замедлил убедить нас в благоразумии его мер и в превосходстве его диспозиции над нашими.

Едва успели мы встать из-за стола, как нашему доброму старому губернатору доложили о прибытии гусарского полка, состоявшего на службе республики; полк этот стоял на квартирах в предместье Брюсселя, и при приближении французов удалился, чтобы не быть запертым. Хотя осаждавшие стояли уже кругом города, ему удалось скрыться под покровом ночи. Это доказывает, что французы не были достаточно бдительны и внимательны; вокруг этого большего города, они стояли отдельными отрядами, и напав на них с энергией, можно было бы принудить их снять осаду.

Губернатор приказал гусарскому полку присоединиться к нам и идти к Мехельну, где принц Вальдекский собирал большую армию. Наше прибытие очень обрадовало принца. Он приказал мне стать с нашим отрядом впереди города, чтобы наблюдать за неприятелем и прикрывать движение армии самого принца. Он был вполне уверен в успех своего плана и поручил мне известить коменданта Брюсселя о дне, когда произведет атаку на осаждающих, чтоб и гарнизон брюссельский, с своей стороны, помог нам в то же время сильною вылазкою.

Для исполнения этого поручения я выбрал двух швейцарцев из моего отряда, но так что они не знали друг друга, и каждому из них отдельно обещал награду в сто червонцев, если ему удастся передать мое письмо брюссельскому коменданту.

Письмо мое заключало в себе следующее: «15-го числа мы делаем нападение со стороны Бильдворских ворот: выходите в то же время и поддерживайте нас энергически». Я вложил бумажку с этими словами внутрь пуговицы, и посланные мои отправились. В числе осаждавших [551] было несколько швейцарских полков; посланные просили пропустить их. Через четыре дня по отъезде, один из них возвратился, он был на столько смел и ловок, что передал свою пуговицу по назначению; но о товарище его не было никаких известий.

Занятие Брюсселя французами

Странный и непредвиденный случай разрушил наш план. Ганноверские войска в числе пятнадцати тысяч человек, составлявшие следовательно более половины нашей армии, отказались идти. Их командир объявил принцу Вальдекскому, что получил повеление английского короля беречь войско в течение зимы, чтоб оно было в хорошем состоянии к началу весенней кампании, и что таким образом он не может, впредь до новых распоряжений от своего двора, двинуть свои полки в столь жестокое время года. Ничто не могло заставить его изменить этому решению; он был непоколебим.

Впоследствии он был отозван, и командование его корпусом поручено другому; но подготовленный неприятелю удар не был нанесен, и Брюссель взят им по недостатку поддержки с нашей стороны. Комендант продержался до назначенного дня, несмотря на все неудобства его положения в большом дурно укрепленном городе, и согласился на капитуляцию, только потеряв всякую надежду на нашу помощь.

Весь гарнизон, из семнадцати батальонов пехоты и одного драгунского полка, сдался как военнопленный. Маршал де Сакс отправил его во Францию, в самые отдаленные провинции, откуда войска эти возвратились уже по заключении Ахенского мира.

Первый известил нас о капитуляции граф (ныне князь) Кауниц, полномочный министр императора в Брюсселе. Он получил паспорт от маршала де Сакса и ехал в Вену.

Во время осады он счел себя в праве по своей высокой должности предложить маршалу сдать ему город на капитуляцию, но маршал тотчас вежливо ответил ему, что к крайнему своему сожалению, не может вести с ним переговоры по этому поводу, что об этом могут переговориться только военные, и что как только брюссельский комендант пожелает заявить свои условия, он, маршал, не замедлит ему ответом.

Помню еще один анекдот, совсем в другом роде, делающий честь маршалу де Саксу и прекрасно рисующий всем известную вежливость французов.

Принц Вальдекский, уезжая в Гагу за несколько времени до начала осады, оставил в Брюсселе все свои экипажи, прислугу, лошадей и посуду, так что в Мехельне, где на возвратном пути он должен был остановиться, не имея возможности прорваться сквозь осаждающих, ему приходилось занимать у других все, что было ему необходимо. Маршал де Сакс узнал об этом; он тотчас отправил парламентера к коменданту Брюсселя с извещением о неудобствах, [552] которые терпит принц в Мехельне, и с просьбою прислать к нему весь его обоз, обещая немедленно препроводить его в Мехелен. Комендант не задумываясь отправил обоз к маршалу, а тот немедленно препроводил его к принцу. Принц Вальдекский не знал в чем дело, пока не прочел вежливое и любезное письмо французского главнокомандующего, врученное ему парламентером. Подобные поступки делают честь их виновнику, и стыдно военным людям, что они редки между ними. Они должны обращать свое оружие против войска и крепостей неприятельских, а не против их обозов. Какая разница между благородными и великодушным поступком маршала де Сакса в этом случае, и действиями корпуса Надасти в битве под Соором в 1745 году.

Французы овладели Брюсселем; и маршал отослал назад те из войск, которые не счел необходимым для удержания этого города. После того он опять уехал в Париж, где был принят восторженно. Конечно, он заслуживал столь шумного и блестящего приема, но размышляя об обстоятельствах этой осады, я не могу не заметить мимоходом, что счастье есть все-таки наиболее могущественный из всех двигателей успеха, особенно в военных предприятиях.

Генерал-лейтенант Левендаль, командовавший в Брюсселе во время отсутствия маршала де Сакса, с пятьюстами солдат занял маленький город Вильворден, лежащий между Брюсселем и Мехельном, почти в равном расстоянии от того и другого.

Наша армия не покидала Мехельна и его окрестностей. Мы терпеливо ждали помощи от Австрии. Венский двор заключил мир с королем прусским, и вследствие того, получил возможность употребить свою армию, действовавшую все это время в Богемии, в другом месте; часть ее послана была в Италию, а другая должна была идти в Нидерланды на помощь нам. Было бы безрассудно действовать без этого подкрепления, и в ожидании его у нас были только небольшие схватки с неприятелем.

Я узнал город Вильворден с прошлой кампании; он расположен на канале, идущем до Брюсселя. Я задумал напасть на него и взять в плен стоявший там французский гарнизон; счастье улыбнулось мне в этом предприятии.

Два дезертира сообщили мне, что французы не заделали в городской тене бреши, через которую этим дезертирам и удалось бежать; они же сообщили мне, что весь тамошний гарнизон состоит из пяти сот солдат, из коих четыреста охраняют город, а сто засели в замке, и что эти последние хорошо защищены от внезапного нападения.

Принц Вальдекский, одобривший мой план, дал мне для исполнения его, независимо от отряда, которым я командовал, еще шесть рот гренадеров, под командой моего друга г. Корнабе. [553]

С наступлением ночи мы двинулись в путь, чтобы на завтрашний день, рано поутру, быть уже под стенами Вильвордена. Я обещал по двадцати червонцев каждому из дезертиров, если они проведут меня к той бреши, через которую они бежали; они заслужили обещанную награду. Я послал вперед офицера и тридцать человек солдат. Другой офицер и с ним сорок мушкатеров следовали за ними на случай помощи; остальное войско шло позади. Так мы проникли в город. Нам оказали слабое сопротивление, и мы ограничились несколькими ружейными выстрелами. Все войско, бывшее в городе, взято было в плен. Но засевшие в замке, защищались лучше, и мы не могли его взять. Моя кавалерия, следовавшая за пехотой, послана была несколько вперед в направлении к Брюсселю чтобы следить за всеми движениями неприятеля. Мы слегка позавтракали в Вильвордене и ушли в полном порядке с нашими пленными. В деле этом убитых было у нас четыре человека, в том числе граф Рехтерн, адъютант принца, да двенадцать человек раненых.

Между тем прибыл из Богемии десятитысячный австрийский корпус, под командой генерала Грюна, и маршал Батиани вскоре после того принял командование над всею союзною армиею; но не смотря на это подкрепление, мы все еще не могли помериться силой с французами, и Батиани ограничился тем, что отступил за крепость Бреду, и окопавшись, решился ждать, пока Венский двор пришлет нам еще новые войска; но прежде всего он позаботился снабдить Антверпенскую крепость хорошим гарнизоном.

Успехи французов

Маршал де Сакс следил издали за нами, и заметив, что мы иступили в окрестности Вреды, велел атаковать Антверпенскую крепость. Генерал граф Врад, командовавший в крепости, довольно хорошо защищался, но после трехнедельной осады вынужден был сдаться на капитуляцию.

Наконец, дошла до нас приятная новость, что принц Карл Лотарингский с новым десятитысячным корпусом идет на соединение с нами и вступит в командование нашею армией. Прошло уже шесть недель, как мы не двигались с мест нашего расположения. Мы поспешили снять лагерь и выступить на встречу нашего нового главнокомандующего. Он приехал через Люксембург. Армия его соединилась с нашею в окрестностях Намюра.

Граф де Сакс следовал за нами с обсервационным отрядом; в то же время он отделил другой корпус для осады Шарлеруа и овладел им, а это была лучшая крепость в Нидерландах; он действовал с таким искусством и быстротой, что ежедневно приходилось слышать о взятии им разных пунктов.

Принц Карл ограничился лишь прикрытием Намюра и это заставило французского главнокомандующего предпринять различные движения, [554] чтоб отдалить нас от этого пункта. По этому случаю было несколько стычек, но до крупного столкновения между обеими армиями еще не доходило.

Как-то однажды нам показалось, что неприятельская армия готовится дать нам сражение. Генерал Триппс, стоявший лагерем с гусарами и четырьмя драгунскими полками в авангарде в знаменитой деревне Рамильи, был утром сильно атакован Голландцы занимали левое крыло нашей армии; принц Вальдекский видвинул и меня вперед, чтобы в случае надобности поддержать наши войска.

Плен и освобождение

Завязавшееся дело показалось мне серьезным, и я выдвинулся с моими драгунами и гусарами. Пехота поспешно шла за мною. Один взобрался я на небольшую возвышенность, чтобы лучше видеть все происходившее, и оттуда заметил, что неприятельская кавалерия уже обратила в бегство кавалерию генерала Триппса и преследует ее. Я ударил на французов с фланга, и так удачно, что остановил их. Генерал Триппс, собрав свою кавалерию, обратился фронтом к неприятелю; но я получил два удара саблей, упал с лошади и был взят в плен. Мы имели дело с французскими драгунами. Офицеры велели поднять меня и вежливо предложили мне необходимую помощь; но так как схватка еще продолжалась, то они дали мне драгуна, чтоб отвести меня подальше назад. Драгун вместо того, чтобы скорее доставить меня в безопасное место, захотел видеть конец этого дела. Как пленный, я спешился и стоял подле моего провожатого: но не прошло и нескольких минут, как неприятельская кавалерия уже обратилась вскачь назад, преследуемая нашими. Мой драгун решился тогда оставить меня, и пришпоривая лошадь, выстрелил в меня из пистолета, но не попал.

Провидение сохранило меня. Обе кавалерии, и неприятельская и наша, промчались, так сказать, по мне. К счастью, наконец один из наших гусарских офицеров узнал меня, дал мне лошадь, и я поехал назад, чтобы перевязать мои раны.

По дороге я встретил одного из наших драгунов на моей лошади и выкупил ее за несколько червонцев. Таким образом, в течение получаса, я был ранен, ограблен, взят в плен, освободился из него и нашел свою лошадь.

Неприятель отступил, уведя несколько пленных; мы также возвратились в свой лагерь с одним бригадиром, одним полковником, еще несколькими офицерами и восьмьюдесятью драгунами.

Раны мои были не опасны. Через восемь дней я мог уже нести службу, а через четыре недели совершенно оправился.

Наши офицеры, взятые в плен французами, возвратились на третий день, отпущенные на честное слово: а так как я стоял впереди всех, то они заехали ко мне и спросили: не идем ли мы вперед. Маршал де Сакс, у которого они обедали в самый день последнего [555] дела, сказал им при прощаньи, что по возвращении они застанут нас выступающими. Мы однако еще не двигались, но действительно в восемь часов вечера, пришел приказ снять лагерь: вот доказательство, что у французов были отличные шпионы.

Мы оставили Намюр, не знаю по какой причине, и перешли Маас, направляясь к Литтиху; затем мы снова перешли реку в Мастрихе и расположились лагерем между этими двумя городами.

Французские кроаты

Маршал де Сакс начал осаду Намюра, но сам все-таки стоял против нас с обсервационным корпусом. Снова начались небольшие схватки. У нас было много легкой кавалерии, и генерал Триппс, командовавший ею, становился всегда так близко к неприятелю, что вынуждал его к ежедневным стычкам. Я был под его командой, и вследствие того, был однажды очевидцем по истине страшного зрелища: Во время этой кампании граф де Сакс имел возможность сформировать целый пехотный полк под названием королевского кроатского. Он почти весь состоял из австрийских пандуров. Известно, что этого рода солдаты почти никогда не дезертируют; но французы, задумав сформировать такой полк, распустили через эмиссаров слух о значительной плате, назначенной служащим в нем и австрийские пандуры пошли к ним толпами.

Этот полк в полном составе горделиво и бесстрашно подступил к нам. Пятьсот человек пехоты, которыми я командовал, одни только могли сразиться с ними. Генерал Триппс приехал ко мне и приказал идти против новых кроатов. Я атаковал их с такою силою, что после нескольких нападений они обратились в бегство. Генерал Триппс, следовавший за мною с полком гусаров, остановил их. Тогда они устремились в пространство, приходившееся между моею пехотой и гусарами, а те ударили на них с флангу, и так энергически, что для них не было никакого спасения.

Так как этот полк состоял исключительно из наших дезертиров. то генерал наш не велел щадить его, и менее чем в четверть часа, офицеры и солдаты все были безжалостно изрублены. Весь путь был покрыт трупами.

Граф Эстергази

Окончив эту кровавую и жестокую экспедицию, мы возвратились в наш лагерь и видели оттуда, как на место бывшей схватки съехались францѵзские генералы и офицеры, чтоб узнать о случившемся. В этот день я потерял трех офицеров и восемьдесят человек убитыми и ранеными. Я получил приказание возвратиться на левый фланг, где по обыкновению стояли голландцы. Принц Карл послал туда полковника графа (теперь князь) Эстергази с двумя гусарскими полками. Я был под его начальством и должен был прикрывать левое крыло нашей армии. [556]

Между нашими и французскими аванпостами было около полмили расстояния, и редкое утро проходило без схватки, но я не помню ни одного замечательного дела, о котором стоило бы рассказать. Остальную часть времени мы проводили в удовольствиях. Мой новый начальник любил их не менее меня, и мы расставались с ним только на время отдыха,

Мы вызвали даже из Литтиха труппу французских актеров, и ангажировали их до конца кампании; залой для спектаклей служил амбар деревни, в которой мы стояли. В предшествовавшую кампанию граф Эстергази участвовал в битве под Соором и находился в корпусе Надасти, который забавлялся тем, что грабил обозы прусской армии, между тем как Фридрих II разбивал австрийцев наголову; вероятно, в это время граф приобрел весьма дешево несколько чудесных бархатных шитых золотом попон небесно-голубого цвета, взятых без сомнения гусарами с мулов его прусского величества. Эти блестящие попоны послужили нам для украшения кулис. Гобои моей пехоты и гусарские трубы составляли оркестр и эта музыка была не самою слабою частью этих странных театральных представлений. Мало- помалу из армии стали приезжать на наши аванпосты, чтобы посмотреть на наш театр. Сама принцесса Вальдекская, не желавшая оставить мужа, во время похода, не раз приезжала к нам со многими другими дамами.

Таким образом прошло более четырех недель. Почти каждое утро происходили схватки, а вечера мы проводили в театре, забывая усталость и опасность; но это развлечение, всегда весьма опасное в армии и противное служебным обязанностям, вовлекло нас во множество безумств, и об одном из них воспоминание до сих пор тяготит мое сердце.

Неприятель против обыкновения не тревожил нас несколько утр. Мы с графом Эстергази, сев на лошадей, поехали посмотреть, что делается кругом нас, и когда мы подъехали к нашему передовому караулу, состоявшему из капитана и ста гусар, нам пришла фантазия атаковать неприятельский караул. Молодой офицер, командовавший гусарами, принадлежал к одной из лучших венгерских фамилий и был очень любезный и отважный человек, но также опрометчив, как и мы. Сперва он прогнал все неприятельские аванпосты, но когда мы ударили на пехоту, то нам пришлось отступить, причем этот венгерец был ранен в голову и тут же умер. Об этом тотчас узнали в нашей армии, и по нашем возвращении, нас попросили не возобновлять таких потех. Это заслуженное замечание, равно как и воспоминание о несчастье, постигшем молодого человека, сделало нас обоих более осторожными.

Дело под Року

Мы оставались в одном и том же положении до битвы под Року. При этом случае мне пришлось много пожалеть о разлуке с графом Эстергази; мне тяжело было отказаться от его общества. [557]

Своими прекрасными свойствами, он снискал себе общее уважение и дружбу. Он был человек любезный, прекрасного характера, верен в дружбе, великодушен и очень щедр. Уже четыре недели стояли мы здесь лагерем; с наступлением октября надо было подумать о зимних квартирах. Впрочем известно, что австрийцы исстари умеют извлекать большие выгоды из зимнего размещения войск и потому стараются расширить их на сколько только могут, так что часто подвергаются даже разным случайностям, которых могли бы избегнуть при более тесных квартирах: так поступали они и теперь, желая одни занять весь Люттихский округ; но для этого надо было оставить удобный лагерь позади реки.

Мы перешли реку и выбрали место для нового лагеря, так что Люттих был точкой опоры нашего левого крыла. Я со своим корпусом занял предместье.

Граф де Сакс, не терявший нас из виду, был очень доволен, когда узнал, что мы оставили нашу прежнюю выгодную позицию. Он тотчас же усилил свой обсервационный корпус тем отрядом, который осаждал Намюр и уже овладел им. Он выдвинулся вправо, оставляя без движения свое левое крыло, и атаковал нас. Он опрокинул шеститысячный австрийский корпус, выдвинутый принцем Карлом перед нашим левым крылом при известии о передвижении французов. Целая колонна пехоты напала на меня, и я должен был отступить к флангу нашей линии. Другая колонна атаковала деревню Року, расположенную перед нашим центром и защищаемую четырьмя батальонами ганноверцев.

Взяв деревню, вся французская армия сдвинулась, чтобы дать нам сражение.

Атака началась сильнейшею канонадой, заставившею наше крыло изменить позицию, чтобы лучше поддержать наш левый фланг. Проезжая в эту минуту мимо голландской конной гвардии, занимавшей долину между нашею пехотой и выдерживавшей канонаду с удивительною стойкостью, я не мог не удивляться голландцам.

Один мой приятель, служивший в этом полку в чине подполковника и командовавший эскадроном, увидя, что я еду, позвал меня, и напомнив мне мою шутку, сказанную в битве под Фонтенуа, когда свист летящей бомбы заставил его наклонить голову — движение невольное и весьма естественное в подобном случае, — сказал мне «Друг мой. сегодня вы увидите, что ядра не заставят меня наклонять голову». Не отъехал я и нескольких шагов от того места, где оставил его, как услышал, что меня зовут опять; поворачиваюсь и вижу, что офицеры этого полка показывают мне моего несчастного друга, распростертого на земле; ядро оторвало ему голову. Я не имел времени предаться размышлениям, на которые наводил меня этот грустный случай; но впоследствии я живо чувствовал потерю такого близкого [558] существа. Он принадлежал к одной из лучших голландских фамилий и был чрезвычайно приятный и занимательный человек.

Баварский генерал

Принц Вальдекский, командовавший нашим левым крылом, послал адъютанта к принцу Карлу — уведомить его о напоре со стороны неприятеля и о том, что он не может устоять без поддержки. Принц Карл, хоть и главнокомандующий, не показывался целое утро, несмотря на все происходившее на этом крыле, и адъютант принца Вальдекского застал его за обедом со многими генералами. Принц Карл отвечал, что правое крыло начнет отступление, и что пусть принц Вальдекский делает тоже на левом крыле, и притом пусть позаботится прикрыть идущих хорошим ариергардом.

Между тем принц Вальдекский спешился; он стоял на высоте, откуда наша большая батарея открыла уже сильный огонь по приближавшемуся неприятелю, когда возвратившийся адъютант доложил ему о распоряжении главнокомандующего. Я стоял подле него, и он тотчас же послал меня сказать генералу, командовавшему шестью баталионами баварцев, нанятыми республикою, чтоб тот составил ариергард; мне же, с моим отрядом, принц приказал следовать за баварцами.

Все пришло в движение для того, чтоб отступать. Когда я приехал к баварцам, то уже не нашел их генерала: он исчез. Я передал приказ принца его подчиненным, и они исполнили свой долг со всевозможным мужеством и отвагою.

На другой день после битвы, принц Вальдекский получил письмо от этого баварского генерала; оно было написано из Люттиха и содержало в себе следующее: «Силы неприятеля были столь превосходны перед нашими, что невозможно было противиться ему долее, и я должен был позаботиться о своей личной безопасности. Переодевшись, я уехал в Литтих, где и имею честь ждать приказаний нашей светлости».

Впоследствии мы узнали все подробности этого низкого бегства, и между прочим. что, для вящей таинственности генерал этот предусмотрительно вывернул надетое им платье. Вскоре его постигла заслуженная им участь. Курфирст баварский, особенным расположением которого он до сих пор пользовался, отозвал его, и мы уже ничего не слышали более о нем.

Принц Вальдекский прославил себя этим отступлением. Он действовал так искусно, что неприятель не мог настигнуть его. Только ариергард сильно пострадал: быть может, пострадал бы он и еще более, если бы не наступила ночь, что было для нас весьма кстати.

Вся наша армия направилась на Мастрих, и здесь перешла чрез Маас: таким образом, мы потеряли Литтих и все пространство перед Маасом, а французы овладели им. [559]

Зимние квартиры

Маршал де Сакс назначил зимние квартиры своей победоносной армии и разместил различные корпуса ее по всей завоеванной в последнюю компанию местности. Затем сам он уехал в Париж.

Наши квартиры были позади Мааса и простирались до Ахена, где находилась главная квартира. Принц Карл уехал в Вену с фельдмаршалом Батиани, а принц Вальдекский — в Гагу.

Таков был конец этой несчастной кампании. Так как австрийцы заключили мир с королем прусским, то ничто не мешало бы им принять более решительные меры для противодействия французам, которые овладели всеми Нидерландами, кроме некоторого пространства за Мастрихом.

Итальянская компания этого года была более удачна для венского двора. Атака Колле и Ротто-Фредо была неудачна для французов, предводительствуемых графом Бель-Илем, который и был убит при этом; затем австрийцы выиграли сражение под Ротто-Фредо, а маркиз Ботта взял Геную; это было вознаграждением за неудачи в Нидерландах; но дальнейшие неудовлетворительные действия этого австрийского генерала воспрепятствовали венскому двору воспользоваться первыми успехами. Его войска так были невоздержны в Генуе и до такой степени притесняли жителей, что отчаяние вызвало там всеобщее восстание, гибельных последствий которого маркиз Ботта не предвидел. Генуэзцы вооружились, прогнали австрийский гарнизон из своего города и из всей территории республики.

Итак, дела союзников были плохи, и для большего успеха в следующую компанию надо было сделать большие усилия и постараться исправить прежние ошибки.

Между тем начались переговоры о мире. Маркиз Пюизье уехал в Бреду, впрочем не облеченный в звание посланника. Великий пенсионер Голландских штатов также прибыл туда, но граф Гаррах, посланник венского двора, и лорд Сандвич, представитель Англии, остались в Гаге.

Все ограничилось несколькими неопределенными совещаниями. Великий пенсионер возвратился в Гагу, а маркиз Пюизье — в Париж. С обеих сторон занялись новыми приготовлениями к войне. Зиму эту я проводил в Гаге, где наслаждался разными удовольствиями. Всюду я был весьма хорошо принят и видел не без удовольствия, столь естественного особенно в мои годы, что двумя кампаниями, сделанными мною на службе республики, я приобрел себе уважение. Принц Вальдекский поместил меня у себя в доме и предложил мне стол, так что я не разлучался с ним.

Мы ездили вместе в Амстердам и прожили там две недели. Празднества и увеселительные поездки следовали одни за другими. Бургомистр и все значительные лица города старались наперерыв доказать принцу свое уважение. Иностранцу вообще нелегко войти в [560] амстердамское общество, но уж если раз он допущен в него, то всегда пользуется хорошим приемом. Собрания, концерты, спектакли, где стечение публики удивительное, все это делает пребывание в этом городе очень приятным. Все время, свободное от приглашений, мы употребили на подробный осмотр всего, что может возбудить и удовлетворить любознательность, например, осмотрели биржу, городскую ратуши, огромный магазин ост-индской кампании и множество других не менее интересных предметов.

Встреча с Ж.Ж. Руссо

Мы имели удовольствие встретить знаменитого женевца Жан-Жака Руссо, который впоследствии так прославился во всем мире своими бессмертными творениями и своими невероятными странностями, а также теми ужасными преследованиями, которым он подвергался от своих врагов до конца жизни. Он показался нам человеком очень общительным, и позволю себе сказать, очень занимательным. Быть может, людская несправедливость еще не озлобила его в то время, а быть может, и состояние его здоровья еще позволяло ему предаваться всем порывам его воображения; он всегда был весел и любезно исполнял все, что мы от пего требовали. Мы просто видели в нем образованного и очень даровитого человека, но не мизантропа, оригинала чудака.

О нем рассказывают множество анекдотов, но из всех проявлений мрачного нрава и мизантропии этого знаменитого писателя, одно в особенности заслуживает быть внесенною в его биографию, и я не могу умолчать о ней, хотя она и принадлежит к более позднему времени, а не к тому, о котором я говорю теперь.

Он был в Париже, когда его сочинения и его похождения обратили на него всеобщее внимание. Граф Герц, сопровождавший молодого герцога Веймарского в его путешествиях, хотел познакомиться с ним сам и, познакомить с ним своего воспитанника. Он послал к Руссо своего слугу, чтобы предупредить о своем посещении. Но Руссо отвечал, что болен и никого не принимает. Граф не унывал. решился сам отправиться к нему на квартиру и постучался в дверь. Никто не отвечал. Он постучал опять: Жан-Жак наконец показался в халате, но из предосторожности приотворил дверь только на половину. «Кто вы, и что вам нужно?» спросил он грубо у графа Герца. Тот назвал себя и просил позволения привести к нему молодого герцога Веймарского, воспитание которого ему вверено: «Вам вверено его воспитание? Тем хуже для вас, сударь», ответил Руссо и захлопнул дверь.

Удовлетворив свое любопытство, мы уехали из Амстердама в Гагу и нашли там герцога глумберландского, который после своих славных подвигов против претендента, приехал, чтобы принять опять командование союзною армией в Нидерландах. [561]

Все были заняты необходимыми приготовлениями к следующей кампании, а так как она могла начаться только через два месяца, то я употребил это время для устройства своих дел и судьбы тех вольных рот, которые были под моим начальством. С согласия принца, я ходатайствовал, чтобы из них сформировали особый полк; командиром его должен был сделаться первый адъютант принца, а я его помощником, и таким образом все прочие офицеры повысились бы по линии. Генеральные штаты не находили тогда нужным усиливать число своих полков; они отвергли мое предложение, но, несмотря на мой капитанский чин, предложили мне место полковника в армии. Я не счел возможным принять это предложение, весьма впрочем для меня выгодное, и объявил, что если храбрые офицеры, состоявшие под моею командой с тех пор, как я имел честь служить республике, не могут разделить со мною повышения, то и я предпочту ждать, пока сочтут возможным вознаградить нас всех вместе.

В марте месяце я уехал к месту расположения моего отряда, чтобы привести все в должный порядок к началу кампании; после моего отъезда из Гаги принц Вальдекский взялся поддерживать мое ходатайство, и притом так настойчиво, что штаты согласились на все. Известие о том пришло ко мне в ту минуту, когда я менее всего ожидал, и тем это было для меня приятнее.

Наш новый полковой командир сохранял свое звание старшего адъютанта при принце, — я же в звании подполковника начальствовал над новым полком, офицеры которого все получили повышение к общему нашему удовольствию.

Офицер из аббатов

Время, остававшееся до начала кампании, я употребил на обучение моего полка и на изучение окрестностей места нашей стоянки. Близость Литтиха дала возможность провест'и там дня два. Это очень населенный город; общество в нем весьма любезное и отборное.

Тут познакомился я с одним аббатом, беседа которого была весьма приятна, так как он много путешествовал.

Это был человек лет тридцати или тридцати двух. Я был однажды немало удивлен его просьбой: он попросил меня дать ему место в нашем войске, говоря, что ему наскучило духовное звание. Я спросил его о причине такой перемены. Он уверял меня, что с раннего детства имел сильную склонность к военному делу, что в духовное звание он попал протии желания, в угоду родителям, но что теперь, будучи волен следовать своему влечению и вкусу, он просит меня доставить ему подходящее место, особенно в кавалерии. При нашем полку состояли две конные роты: одна — драгунская, другая — гусарская, и мне позволено было назначать офицеров в эти роты. И я назначил храброго аббата сверхштатным офицером в драгуны с обещанием дать ему первое вакантное место. Он был вне себя [562] от радости, когда я сообщил ему благоприятный ответ на его просьбу, и не знал, как ему благодарить меня. Меня сильно занимал этот странный случай. На другой же день он надел форму и приготовился следовать за мною. Я. должен сказать, что военное платье гораздо более к нему шло, и что впоследствии он выказал необыкновенную отвагу и неустрашимость.

По возвращении в место нашего расположения я получил приказ ехать в Бреду, где вся союзная армия должна была собраться для начала кампании. Принц Гильбургаузенский, состоявший генералом в баварской службе и вместе с тем на службе Голландской республики, отделился со своим отрядом, чтобы занять дороги и наблюдать за действиями неприятеля. Меня тотчас послали к нему с моим полком для подкрепления. Я видал этого принца зимою в Гаге; так как местность, в которой мы стояли, была вполне мне знакома, то он доверился мне совершенно.

Вскоре мы узнали, что против нас в окрестностях Антверпена стояла не вся французская армия, а только один корпус ее, назначенный для прикрытия движений другого корпуса, переходившего Шельду, чтобы вступить в голландскую Фландрию и атаковать крепости этой провинции, которые и были вскоре взяты. Франция, до сих пор щадившая Голландию и ее территорию, в надежде отделить ее от союза с Венским и Лондонским дворами, увидев себя обманутою, решилась объявить ей войну и употребить против нее все силы, чтобы заставить ее изменить свои действия. Это ей не удалось, и отношения Франции к Генеральным Штатам произвели действие совершенно противное ее ожиданиям.

В провинции Зеландии едва узнали о вторжении французов, как поднят был оранский флаг, и провозгласили принца Оранского, до сих пор мирно проживавшего в своем именьи, штатгальтером, главнокомандующим и генерал-адмиралом штатов. Провинция Голландия последовала этому примеру, а за ними и все прочие провинции, и не прошло недели, вся республика поднялась как один человек.

Принц Оранский поспешил выехать в Амстердам и Галу, где штаты присягнули ему. Он принял бразды правления, но к несчастью для него, дела были в таком дурном положении, что трудно было их поправить.

Между тем наша армия собиралась. Герцог Кумберландский, командовавший ею, послал адъютанта к принцу Оранскому, своему родственнику по женской линии, поздравить его с новым достоинством, в которое он был избран. Принц Вальдекский, в силу этой революции подчинившийся ему, оказал ему то же внимание; но его адъютант по возвращении сообщил мне, что штатгальтер обнаруживает к принцу Вальдекскому большую холодность. [563]

Все республики обыкновенно страдают от раздора партий; то же было тогда и в Голландии; одна партия была за принца. Оранского, другая — известная под названием антиштатгальтерской, противилась всеми силами видам и желаниям первой. Эта последняя, имевшая более силы, поставила принца Вальдекского во главе войск республики. По всей вероятности, принцу Вальдекскому не было оказано должного внимания, как то часто случается с теми, кто считает себя более сильным, в свою очередь сторонники штатгальтера сумели при случае доказать ему свою враждебность.

Первою заботой принца Оранского было заняться внутренним устройством республики и найти средства укрепить свое собственное положение. В военные же операции, которыми, согласно плану, принятому зимой тремя союзными державами, распоряжался герцог Кумберландский, принц не вмешивался.

Все было покойно в нашем лагере перед началом кампании; и посреди этого бездействия, мы узнавали последовательно изо дня в день, что неприятель овладевает всеми крепостями голландской Фландрии; французы осаждали их энергически, между тем как коменданты крепостей защищали их самым недостойным образом; все они впоследствии понесли должное за то показание.

Дело под Лафельдом

Герцог Кумберландский предполагал по расположению неприятеля, что, заняв все крепости голландской Фландрии, он обратит свое внимание на линию Мааса и на Мастрих. Вследствие того нам приказано было покинуть занимаемую нами местность, оставив позади, под командой принца Гильбургаузенского, десятитысячный корпус, для прикрытия границ республики. Мы шли с левого крыла с должною предосторожностью, чтобы предупредить неприятельскую армию и прикрыть Мастрих. В четырех милях расстояния от этого города находится знаменитое Лафельдское поле. Было чрезвычайно важно занять эту важную позицию, так как тем обусловливался успех дальнейших военных предприятий. Странно, что столь искусный полководец, как маршал де Сакс, не подумал занять его прежде, и если в чем можно упрекнуть его, так именно в этом; впрочем вскоре он со славою исправил свою ошибку, мы же не воспользовались никаким преимуществом. Мы сделали много усиленных переходов, и наша артиллерия, которую переправляли водою, отстала на один переход от нас. Я был в авангарде, прибывшем к месту в десять часов утра. Остальная часть армии присоединилась к нам только шестью часами позже.

Герцог Кумберландский прислал ко мне драгунский полк, всегда при нем находившийся, и приказал немедленно сделать разведку о положении неприятеля. Но я нашел только стоявший против нас лагерем корпус в пятнадцать или двадцать тысяч человек, под [564] командой генерала графа Сен-Жермена, и не заметил никаких признаков главной армии.

Принц Вальдекский предложил герцогу Кумберландскому атаковать этот лагерь, прибавив, что если мы овладеем им по превосходству наших сил, то можно будет дать сражение и всей неприятельской армии и разбить ее наголову. Сначала герцог, которому храбрость и добрые намерения никогда не изменяли одобрил это предложение, но фельдмаршал Батиани, командовавший австрийцами, представил ему, что так как вся наша артиллерия была еще назади и наше войско устало от сделанных им усиленных маршей, то было бы удобнее отложить атаку до следующего дня.

Мнение это взяло верх, и дорого то нам обошлось, что мы не воспользовались удобною минутой. Едва наступила ночь, как французская армия придвинулась и стала лагерем против нас, близко к корпусу Сен-Жермена, так что с рассветом мы увидели ее развернутою и приготовлявшеюся к бою. День этот однако прошел довольно тихо, если не считать небольшой перестрелки; но эти стычки были без последствий. Наши генералы, не зная что предпринять, решили оставаться под оружием готовыми отбросить неприятеля в случае атаки; но на следующий день на рассвете правое крыло французской армии сдвинулось и быстро пошло в атаку на наше левое. Это было в равнине; и с обеих сторон участвовала почти одна кавалерия.

Наш центр не двигался; я стоял тут же и имел случай видеть редкое и чудесное зрелище, как двести эскадронов обеих армий атаковывали и отбрасывали друг друга с невероятною силой.

Победа оставалась долго не решенною; перевес был то на той, то на другой стороне; но английский генерал Лигоньер, командовавший нашею кавалерией, взят был в плен, и в нашем войске начался беспорядок. Левое наше крыло отступило к Мастриху, а за ним покорно последовали и центр, и левое крыло.

Ainsi finit la comedie, говорит Лафонтек. Мы были разбиты как всегда, и я почувствовал более; чем когда-нибудь, всю невыгоду службы в союзной армии, где всякий присваивает себе право командования, и понял, сколько преимуществ в той армии, где один начальник, воле которого никто не прекословит и не оспаривает его значения.

Так как в деле этом участвовала не вся армия, мы тем более могли противиться успеху французов, которые два дня спустя по нашем отступлении за крепость Мастрих расположились пред этим городом. Делая вид, что готовятся к осаде его, они маскировали тем составленный ими план послать часть армии для присоединения к корпусу г. Контада который после экспедиции в голландскую Фландрию, должен был обложить Бергенонцом. Наша армия стояла за Маасом. По сю сторону реки был один только мой корпус. Я занял [565] предместье св. Петра и должен был защищать отдельный стоявший на высоте форт, положение коего было таково, что если бы неприятель овладел им, то дотла уничтожил бы город, им только и защищенный.

Я выдерживал ежедневные атаки, более или менее сильные. Герцог Кумберландский думал, что маршал де Сакс намерен взять этот форт, и желал, чтоб я оставил предместье; но принц Вальдекский упросил его оставить меня там, пока меня не принудят к тому силою. Он представил герцогу, что, по моему характеру, я буду держаться, пока будут средства, и что даже если я вынужден буду оставить этот пост, намерения неприятеля лучше выясняться.

Принц Вальдекский прислал ко мне своего адъютанта с известием о всем происходившем и для большего моего удобства подкрепил меня шестью гренадерскими ротами.

Как только пришло подкрепление, и неприятель надвинулся с большими против прежнего силами. Я сделал рекогносцировку и узнал, что у него одна пехота без пушек и не много кавалерии. Я догадался, что и эта атака, как и предыдущие, имела целью только отвлечь все внимание наших генералов.

Я отвел шесть гренадерских рот в рожь, покрывавшую поля, и велел им залечь там и не шевелиться, пока я не возвращусь с моею легкою пехотой и пятьюстами драгунов и гусар. Сделав эти распоряжения, отважно выступили мы против неприятельского войска. Не долго пришлось нам ждать боя, но я не устоял и отступая увлек неприятеля к преследованию меня. Это мне удалось, и дойдя до условленного места, я повернулся фронтом к врагу; шесть гренадерских рот вышли из засады и с необычайною силой ударили в неприятеля. Мы прорвали их линию и заставили быстро удалиться в лагерь; убитых у них было много, а в плен мы взяли около ста кавалеристов, настолько тяжело вооруженных, что они не могли уйти от нас.

В это время наши генералы узнали, что генерал Левендаль отделился от главной французской армии с двадцатью батальонами и небольшою кавалерией и пошел на Антверпен.

Принц Гессенский. впоследствии бывший ландграфом, заменил меня только в занимаемом мною предместье, с шестью тысячью солдат, а я с пятьюстами гусар, пятьюстами драгун и легкою пехотой должен был следить за движениями Левендаля и ежедневно доносить о том герцогу Кумберландскому.

Осада Бергенопцома

Мы скоро заметили, что остальная часть кампании должна была состоять в осаде Бергенопцома. Вследствие того все мы одновременно сошлись в окрестностях этого города. Контад присоединился к Левендалю, и крепость была обложена. [566]

Эта экспедиция со стороны французов была очень сильная. Бергенопцом, укрепленный знаменитым Когорном, — не только одна из лучших европейских крепостей, но имеет еще и то преимущество, что не может быть заперт настолько, чтоб не иметь помощи со стороны воды.

Как только я узнал о намерениях неприятеля, тотчас же отправил курьера к принцу Вальдекскому, с извещением о силах и позициях неприятеля. Я зорко следил за всем происходившим, стараясь поддерживать удобные сношения и с нашею армией, и с осажденным городом.

Генерал Кронстрем поехал туда по приказанию принца Оранского, чтобы принять начальство, и все войска, стоявшие между Шельдой и Маасом, были ему подчинены.

Принц Вальдекский в силу моего рапорта оставил армию герцога Кумберландского со всеми голландскими войсками, и полетел на помощь Бергенопцому. Он просил меня во время движения давать ему советы, которые были нужны ему, чтобы направлять его войска. Он намеривался прямо атаковать Левендаля, но непредвиденный случай помешал исполнению этого плана.

Отставка принца Вальдекского

Принц Оранский, во время этой войны, не совсем был доволен им как главнокомандующим всею вспомогательною армией республики; питая зависть к принцу Вальдекскому, он только ждал случая нанести ему оскорбление. Вот почему он вверил командование гарнизоном в Бергенопцоме генералу Кронстрему, а также и все войска между Шельдой и Маасом подчинил ему. Принц Вальдекский, оставив Маас, чтобы идти к Шельде, очутился под командой этого генерала, прежде служившего под его начальством. Он счел нужным донести об этом штатгальтеру и получил от его светлости колкий ответ следующего содержания:

Гага, 24-го июля 1747 года.
«Милостивый государь! Я получил вчера от вашего высочества два письма, писанные из Ванло. Из одного я увидел, что так как войска республики, остающиеся в союзной армии, малочисленнее отделенных, то вы не сочли возможным идти с ними. Я считаю в свою очередь необходимым предупредить ваше высочество, что на совещании государственного совета решено было назначить генерала Кронстрёма командующим Бергенопцомом. Совет и я сильно настаивали на том, чтобы он принял это командование, несмотря на преклонные свои лета, а я особенно старался доказать ему, что поступаю так для того, чтобы доставить вам большую свободу действий; но в то время, как я воображал, что ваше высочество уже возвратились к армии, где. занимая третье место, вы могли присутствовать на всех совещаниях, интересующих республику, вы, как я вижу, рассудили иначе. Я сообщил содержание вашей депеши государственному совету, [567] потому что в печальных обстоятельствах, в которых находится наше отечество, я охотно соглашаюсь во всех распоряжениях с их высокомочиями. Совет решил, что все меры, принятые относительно генерала Кронстрема и имеющие целью служить ко благу государства, не требуют никакого изменения. Считаю долгом уведомить о том ваше высочество как можно скорее, так как вы желали, кажется, получить о том уведомление по прибытии вашем в Буа-ле-дюк.
Принц Оранский».

Тотчас по получении этого письма, принц Вальдекский, передал командование армией генерал-лейтенанту Шварценбергу, при нем состоявшему, и перед отъездом написал принцу Оранскому следующий ответ:

Из лагеря под Галеном, сего 28-го июля 1747 года.

«Милостивый государь! Письмо вашего высочества отдано мне было только на следующий день по приезде моем сюда. Не найдя в нем ничего, оправдающего несправедливость, мне причиненную, я написал сегодня их высокомочиям извещение, что оставляю армию и удаляюсь к себе. Те, кто, подобно мне, уважает свою честь, не осудят мой поступок. Если бы прежде отделения части армии ваше высочество ответили мне на два мои письма, в которых я говорил, что считал долгом взять на себя командование корпусом, назначенным для помощи Бергенопцому, то я вовремя принял бы меры, но я не имел повода думать, что меня оставят при армии, в которой не чем командовать. Что касается пользы от выбора генерала Кронстрема, я воздерживаюсь от излишних рассуждений. Государь может думать о том, как ему нравится. Не имея ничего прибавить к вышесказанному, прошу принять уверение в глубоком уважении, с которым имею честь быть
Карл, принц Вальдекский».

Так-то всегда приносятся в жертву личным взглядам общественные интересы, и народы делаются жертвой страстей своих правителей. Принц Вальдекский, конечно, был очень хороший полководец и не заслуживал столь возмутительной несправедливости.

Письмо принца Вальдекского

Привязанность и благодарность, которые я питал к нему, за все услуги, оказанные им мне в разных обстоятельствах, заставили меня глубоко прочувствовать нанесенную ему обиду; эти неизменные чувства побуждают меня привести здесь еще одно его письмо к Генеральным Штатам, написанное им по возвращении к себе. По доброте своей он дал мне копию. Все, кто сочувствует тому, что честный человек должен быть оправдан от взводимых на него нареканий, конечно поблагодарят меня за сообщение этого письма.

«Арользен сего-го 10 августа 1747 года.
«С последнею почтой я получил письмо от ваших высокомочий, от 2-го числа сего месяца. На письмо мое, которое я имел честь отправить [568] вам с извещением, что оставляю армию, представил вам выражение моей благодарности за ваше милостивое принятие моих услуг, и я не имею ничего прибавить к этому. Хочу только сказать вам, как я удивлен, что меня подозревают в намерении сохранить жалованъе по должности после того, как я оставил ее. Благодаря Бога, я не имею надобности просить пенсиона. Столь низкие чувства недостойны моего происхождения и противны моему образу мыслей. Я намерен только отвечать на сделанные мне вашими высокомочиями упреки за оставление армии и командования, незаконным образом и противно всяким правилам. Я поступил в этом случае так, как поступил бы всякий честный человек на моем месте. Выражения, употребленные вашими высокомочиями, доказывают мне, что вам неизвестно все происходившее между принцем Оранским и мною до моего удаления, хотя я мог вполне предполагать, что в качестве главнокомандующего он не преминет известить вас о том; это и побуждает меня сделать вам краткое и чистосердечное изложение всех важнейших обстоятельств.
«Когда я находился еще в армии против Мастриха, до решения послать из нее какой либо отряд, я писал к г-ну штатгальтеру, что желаю быть в корпусе, который находился около Бергенопцома. Корпус этот оставлен был там по моим только настояниям, единственно для прикрытия границ Голландии. Я думал, что буду полезнее там, нежели в главной армии.
«Я писал к нему снова, несколько времени спустя, настоятельно просил подкреплений для Бергенопцома, и говорил, что если получу их, то намерен провести их в крепость; но г. штатгальтер оставил мои письма без ответа, и такое же молчание хранил он и на множество других моих вопросов. Меня не известили точно так же о распоряжениях касательно войск, стоявших в окрестностях Бергенопцома; и эта окружавшая меня тайна помешала мне решиться на какие либо действия до ухода корпуса, отделенного от главной армии. Конечно, я не стал бы подвергать себя переходу — для того, чтобы вернуться вскоре в Мастрих против моей воли и постыдно.
«Правда, я настаивал на движении этого отряда, когда его королевское высочество герцог Кумберландский представлял мне некоторые затруднения; но настояния мои были благоразумны и вполне согласны с правилами войны. Да и с каких это пор генерал увольняется от обязанности быть там, где находится большая часть состоящих под его началом войск?
«Я уведомил принца Оранского через курьера, что ухожу с отрядом, и просил его адресовать приказы в Ванло, где я надеялся быть 21-го июля; и действительно, по приезде я получил от него письмо, копию с которого имею честь приложить при сем. Ваши высокомочия рассудят сами, как должно [569] было казаться мне странным сделанное мне в нем предложение. Я ничего не знал о предписании ваших высокомочий касательно командуемых мною войск; не уведомить меня о том — значило поступить против всех военных правил. С другой стороны, из моих прежних донесений известно было, что я ввел в Мастрих пять батальонов, которые с той поры уже вышли из состава армии, но были в распоряжении только коменданта этой крепости, а у меня оставалось двадцать с небольшим батальонов, что не составляет армии для генерала. Видимо, что неприлично было предлагать мне оставаться в армии как бы в качестве министра, а другим вверять руководство военными действиями.
«Я отвечал принцу Оранскому, что предложение возвратиться в армию, где не было войска для командования, или служить под начальством генерала Кронстрема, равносильно предложению выйти в отставку. Я прибавил, что жду ответа от его высочества в Буа-ле-дюке, и что если он не известит меня о перемене своих намерений, я передам командование армией в руки старейшего из генерал-лейтенантов.
«Я поручил затем генералу Бурминиа, ехавшему в Утрехт к принцу Оранскому, сделать от меня его высочеству настоятельные о том заявления, и, зная честный характер генерала, не сомневался, что он исполнит поручение как честный человек. По возвращении он не привез мне ничего утешительного. После того я решился оставить службу, на которой вместо награды, заслуженной всем, что зависело от моего усердия и слабых способностей, пожелали оскорбить мою честь, и тотчас известил о том принца Оранского.
«Я настолько долго служил, что знаю свои обязанности в отношении к старшим и к государю, но знаю также и то, что нужно внимание к генералу, на которого возложено важное поручение, и что непозволительно располагать вверенными ему войсками, не предупредив его о том.
«Смею надеяться, что ваше высокомочие милостиво согласитесь, что я должен был поступить так, как поступил. Впрочем я настолько пользуюсь известностью, что могу не бояться, чтобы зло и клевета нанесли мне какой либо удар».
(подписано) Карл, принц Вальдекский».

Письмо это казалось мне во всяком случае достойным сохранения. Оно носит на себе печать благородства и твердости, которые столь свойственно проявить заслуженному человеку в минуту оскорбления, и может служить новым свидетельством о том низком коварстве, которое порождается соперничеством, завистью и личными выгодами во вред общественным делам.

 


Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru