|
I. На границе Галиции
4 пехотный корпус был расположен в Киевской, Волынской и Подольской губерниях, когда распространились слухи о Парижской Февральской революции 1848 года и о возмущениях в Берлине и Вене. Беспорядки следовали одни за другими почти во всех частях Австрийской империи и перешли наконец в Галицию. Войска 4-го пехотного корпуса были приведены в военное положение, в апреле 1848 [2] года тронулись с широких квартир и расположились теснее вдоль Галицкой границы.
Первые вести о Парижской революции и об участии самих Немцев в событиях Берлина и Вены произвели везде какой-то трепет и ожидание чего-то нового, необыкновенного – разлива новых идей. Но волнения Поляков в Познани и Галиции, участие польских генералов в восстании Венгрии против австрийского правительства, т. е. поддержка ими Венгров против Славян, и особое оживление, замечавшееся между русскими Поляками, – мало-помалу разъясняли смысл событий и показывали, что для нас дело идет о решении старых задач и о предупреждении старых польских попыток. Одновременно с революциями 1848 года появилась на свет, или сделалась более распространенною, идея о правах каждой отдельной народности на самостоятельное существование, как независимого государства. Поляки применили эту идею к себе без уступок своих прежних прав и границ 1772 года.
Сделалось известно, что много эмиссаров отправлено различными польскими обществами из Лондона и Парижа для распространения в наших западных губерниях волнения, охватившего Европу. О появлении их имелись уже точные сведения. Между прочим, рассказывали, что какой-то пан, переодетый в мужика, проделывал в корчмах перед толпой крестьян притчу с зернами. Он разложил на столе кругами несколько зерен и, показывая на среднее зерно, говорил: «вот это – царь, это кругом – министры, кругом их – генералы. Много ли их?.. А вот это – [3] вы, – закончил он, засыпая царя, министров и генералов полною пригоршнею зерен. – Где теперь министры и генералы?» Крестьяне улыбались. Они желали бы засыпать польских панов. Нескольких эмиссаров поймали. Но у нас все оставалось спокойно.
В Галиции Поляки стали собираться в скопища и обучаться строю. Явились предводители, из числа которых упоминалось чаще других имя генерала Дверницкого. Потом пошли слухи о намерении Поляков вторгнуться в наши пределы и возмутить западные губернии. Как ни нелепо могло казаться впоследствии такое предприятие и как ни незначительно в наших западных губерниях польское население, но у нас олухам верили и опасались, что вторжение может наделать нам много хлопот при общем тревожном настроении и при известной восторженности Поляков. Весь 1848 год прошел для войск в небольших и напрасных тревогах. Простой православный народ, крепостные польских панов – боялись нападения и о малейшем слухе сообщали войскам: войска охотно верили им, потому что желали поскорее военных действий. Вот один более знакомый мне случай тревоги по слуху, наделавший наибольшего шума.
Священник одного пограничного селения дал знать командиру расположенного поблизости Донского казачьего полка, что получены верные сведении чрез галицких крестьян о намерении Поляков перейти границу недалеко селения Щастновки, в месте, называемом Зеленая Поляна, и оттуда идти на г. Староконстантинов, близ которого, будто бы по каким-то старинным [4] предсказаниям, они должны разбить Русских. Говорили, что Дверницкий со своим войском стоит уже недалеко. Из корпусного штаба, стоявшего в гор. Дубно, послали меня для разъяснения этих сведений. Я отправился в м. Теофиполь к командиру казачьего полка. Он, как и все, верил слуху и уже приготовился встретить неприятеля. Из Теофиполя я поехал на границу. Из расспросов мужиков было видно, что слухи о нападении и ожидания скорого исполнения их были у нас общи. Таможенный чиновник, живший в отдельном доме на самой границе, тоже верил им. От него я отправился, в сопровождении объездчика таможенной стражи, по пограничной черте к тому селению, в котором жил священник. Была уже ночь, безлунная и безоблачная; кругом лежала широкая равнина: это была Зеленая Поляна. Приехав в селение, я отправился к священнику. В его доме горел еще огонь. Я вошел в кухню; три женщины мыли белье. На мне была шинель. Не разглядев, что я русский военный, женщины приняли меня за Поляка, вообразили, что вторжение уже началось, что я приехал за священником, и бросились в соседнюю комнату; там засуетились. Разбуженный и напуганный священник вскочил с постели и бросился отворять окно, чтобы спасаться в поле. Я поторопился объяснить, кто я и зачем приехал. Священник ожидал перехода Дверницкого через границу в эту самую ночь, и потому-то мой приезд всех так встревожил. Он до такой степени был уверен в нападении Поляков, что отправил жену и детей к родственнику, верст за 40 от границы. [5]
– Граница отсюда не более 200 саженей, – говорил он. – Если они перейдут, я первый попадусь в их руки, и меня повесят.
Послали за полесовщиком, который ежедневно виделся с Галичанами соседних деревень, за одним мужиком-контрабандистом, бывшим накануне в Галиции в г. Торнополе, и за другими. Контрабандист видел в этом городе шайки вольницы, в числе 2–3 тысяч человек, но молва увеличивала число их до 40 тысяч. Они каждый день шумели на городской площади, бродили по кабакам, пьянствовали и громко хвастали, что скоро пойдут на Москву; но большая часть их не была вовсе вооружена. Из всех рассказов собравшихся к священнику нескольких крестьян было видно, что галицкие крестьяне усердно следили за действиями своих панов и шляхты и обо всем сообщали нашим крестьянам, а эти спешили о слышанном и виденном доводить до сведения наших войск разными путями. Галицкие крестьяне были наши передовые посты; но, из излишнего усердия и опасений многое преувеличивали. В настоящем случае не было никаких точных сведений; да и нельзя было предполагать, чтобы неорганизованная и не-вооруженная толпа гуляющей шляхты могла что-нибудь сделать. На следующий день, рано утром, я отправился опять на Зеленую Поляну. Это было обширное, ровное поле, засеянное хлебом, безводное и безлесное; не было никакого естественного препятствия для перехода через границу, и это, вероятно, послужило причиною, что молва избрала Зеленую Поляну для движения в наши пределы воображаемой армии; но здесь [6] не проходила ни одна дорога, и правильно устроенному войску было бы трудно следовать.
Возвращаясь в Дубно, я проезжал чрез местечко Вишневец, принадлежавшее прежде кн. Вишневецкому, а теперь гр. Мнишку. В окрестностях квартировал уланский полк. Несколько эскадронов собрались уже в местечке и стояли готовыми на случай появления неприятеля.
В м. Вишневце, в обширность палаццо гр. Мнишка, есть подлинные, старинные портреты Лжедимитрия и Марины. Лжедимитрий сухощав, смугл, лицо про-стое, круглое, с большими скулами, несколько калмыцкого очерка, что может отчасти указывать на его рождение в России. Марина очень бела, бледна, но далеко не такая красавица, как пишут в романах. Тут же висят картины, изображающие въезд самозванца и Марины в Москву, их коронацию, брак и проч., русских бояр в белых парчовых одеяниях, стрельцов, народ и кремлевские соборы.
Возвратившись в корпусный штаб, в г. Дубно, я нашел там новые и еще более тревожные слухи, исходившие, по-видимому, из польских источников. Говорили, что нападение на границу уже сделано, что между нашими отрядами и польскими войсками произошла жаркая схватка, что Русские разбиты, между уланами много убитых и раненых, такие-то именно начальники и офицеры убиты, и проч. Слухи эти до такой степени казались вероятными, что многие части войск сосредоточились, и некоторые даже выступили на соединение с другими.
В первой половине 1818 года австрийские дела в [7] Галиции были в самом дурном положении. Прежние власти существовали, но были бессильны или напуганы. Войск было немного, да и те расположены были небольшими частями в главных городах для охраны правительственных лиц и учреждений. Поляки делали, что хотели; надеждам их не было границ, и восстановление старой Польши казалось близким.
Во второй половине 1848 года сделался заметен, собственно в Галиции, поворот дел в пользу Австрийцев. Австрийское правительство обратилось, по-прежнему, к помощи галицких Русинов и нашло в них поддержку. Из крестьян было сформировано ополчение (ландштурм), вооруженное косами и ружьями; польские шайки разогнаны; бунт в Львове (Лемберге) усмирен; польские предводители бежали в Венгрию, где поблизости Галицкой границы, на южной стороне Карпатов, продолжали формировать свое ополчение из Поляков, сходившихся со всех сторон старой Польши. Надо полагать, что во второй половине 1848 года и у нашего правительства установился более спокойный взгляд на происшествия в Галиции, и оно ожидало от них вовсе не тех последствий, каких ожидало вначале, потому что в войсках было получено распоряжение, чтоб из Галиции через границу пропускать в наши пределы спасающихся Поляков только в случае резни, т. е. ожидали не возмущения для восстановления Польши, a повторения резни 1846 года.
У нас, в России, по крайней мере в местах пограничных Галиции, не было никаких беспорядков. [8] Войска, за исключением небольших ложных тревог, стояли спокойно на своих квартирах.
Наши офицеры ездили иногда на границу, где устраивались свидания с австрийскими офицерами. Бывали также охоты с облавами, для которых Волынская губерния представляет большие удобства, парадные обеды, вечера и даже балы. Офицеры ухаживали за Польками, чему обыкновенно патриотизм не мешает. Польские помещики не выказывали нам открытой неприязни; некоторые даже знакомились с нами, но вели себя вообще сдержанно и холодно. От некоторых панов можно было услышать мнение, что их пугали идеи социалистов и коммунистов, – мнение служившее иногда тщеславным намеком, что без этого они не остались бы спокойны, а чаще – общим пугалом, прикрывавшим действительные опасения возможности и у нас того же, что случилось двумя годами прежде в Галиции, где уже разъяснилось, что вопрос идет не о каких-нибудь общих непонятных у нас идеях, а просто о польском владении и господстве. Идеи о правах национальностей оказались у нас неудобоприменимыми для самих Поляков; неискусный чародей сам испугался вызванного им духа; русские имения были ценнее и вернее сомнительной самостоятельности польского государства. Вероятно также, что на полное спокойствие у нас имела влияние известная строгость русского правительства; в случае бунта Варшавы, по примеру Парижа, Берлина и Вены, можно было ожидать, что город этот, не шутя, был бы обращен в груду развалин. Для старой Польши оставалась только внешняя [9] помощь, надежда на которую уже загоралась в зареве пожара, охватившего Венгрию.
Генерал Бем, руководивший в Трансильвании мятежом Секлеров или, как их называют также, Венгро-Секлеров, потомков (по мнению некоторых) Печенегов, племени родственного Мадьярам, или собственно Венграм, – успел поставить командовавшего там австрийскими войсками генерала Пухнера в такое отчаянное положение, что Пухнер должен был заключить с ним перемирие. Пользуясь этим, Бем в декабре 1848 года появился на другом конце Трансильвании, перешел в Буковину, оттеснил бывшие здесь австрийские отряды, занял г. Быстрицу и угрожал Галиции. 30 декабря главнокомандующий австрийскими войсками в Галиции, генерал Гаммерштейн, уведомил командира нашего 4-го пехотного корпуса, генерал-от-инфантерии Чеодаева, что австрийские войска в Трансильвании разбиты Бемом, который со значительными силами идет уже на г. Черновиц, что он, Гаммерштейн, отправил против него форсированным маршем все войска, которые мог иметь свободными в своем распоряжении, и спрашивал, может ли он надеяться, в случае надобности, на дружественную помощь войск 4-го пехотного корпуса.
В 4-м корпусе были тотчас сделаны предварительные распоряжения – быть готовыми к выступлению, а вопрос генерала Гаммерштейна отправлен к главнокомандующему действующею армией, фельдмаршалу князю Паскевичу в Варшаву. Вскоре из главного штаба нашей армии получено распоряжение о сформировании, на случай действий, близ г. Каменца-Подольского особого [10] отряда, которого назначение состояло – защищать про-странство нашей границы против этого города, так как Буковина прилежит к Подольской губернии. Другой отряд предполагалось сосредоточить около Дубно, в числе 20 тыс., для действий в Галиции по направлению от м. Радзивилова. Отряды эти могли переходить границу против мятежников в случае, если б они приблизились к нашим пределам на два перехода.
Двинутые генералом Гаммерштейном против Бема войска оттеснили его передовые отряды. В то же время австрийские войска, под командою генерала Варадинера, вступили в Трансильванию со стороны Венгрии. Эти несколько успешные, по-видимому, действия Австрийцев были причиною ложных известий, переданных нам австрийскими властями, что Бем разбит фельдмаршал-лейтенантом Варадинером при с. Радауце и бежал куда-то, а его скопища перешли в Молдавию, и что он, может быть, скрывается в Галиции; даже сделаны были распоряжения: ловить его, а укрывателей грозили предавать военному суду и строжайше наказывать. Формирование наших вышеупомянутых отрядов было отменено.
Оказалось, однако же, что Бем не разбит и не бежал, a действовал искусно, пользуясь ошибками Австрийцев. Оставив незначительный силы в Буковине против Галиции, он в январе 1849 года перешел опять на юг Трансильвании, разбил австрийские войска у Штольцберга и занял г. Кронштадт. Мятеж в Трансильвании разгорался; жители вооружались поголовно. Во второй половине января генерал Пухнер и города Германштадт и Кронштадт, [11] жители которых были немецкого племени и оставались верными австрийскому правительству, обратились к русскому военному начальнику в Молдавии с просьбой о помощи. Два отряда наших войск, под начальством генерал-майора Энгельгардта и полковника Скарятина, немедленно двинулись в Трансильванию и заняли эти города, а 23 января вместе с генералом Пухнером атаковали отряд мятежников впереди Германштадта и разбили его. Кронштадта и Германштадт были на время спасены.
В половине февраля Бем снова появился на севере Трансильвании, разбил при Быстрице австрийские войска, состоявшие под начальством полковника Урбана, потом, в конце февраля, обратился на юг Трансильвании против генерала Пухнера, воспользовался его движением, которым он разъединялся с русским отрядом полковника Скарятина и отдалялся от Германштадта, быстро двинулся к этому городу, встретил перед ним оставшийся здесь отряд полковника Скарятина, атаковал его и после упорного боя принудил к отступлению. Генерал Пухнер поспешил на помощь к Германштадту; но было уже поздно, – он успел только соединиться с отрядом Скарятина и отступить вместе с ним. Поражение Русских имело большое влияние на дух Австрийцев: в ночь с 2 на 3 марта большая часть отряда Пухнера разбежалась и многие из его солдат вступили в ряды мятежников; сам Пухнер, с ним несколько австрийских генералов и до 1.200 рядовых, вместе с отрядом полковника Скарятина, отступили в Валахию. [12]
Остальные войска Пухнера, разбросанные в Трансильвании под начальством генерала Калиани, отступили в совершенном беспорядке, преследуемые Бемом, к Кронштадту, к отряду генерал-майора Энгельгардта. Так как не было никакой надежды на успех, то генерал Энгельгардт, вместе с Австрийцами генерала Калиани, оставил этот город и 8-го марта отступил также в Валахию. Мятежники торжествовали; Трансильвания была ими совершенно очищена. Вмешательство наше на первый раз было неудачно.
В Галиции ожидали, что Бем перенесет туда военные действия. Русские войска, расположенные в Бессарабии и Молдавии, приготовились уже, при таком движении Бема, перейти границу и действовать ему во фланг и на сообщения. Но этого не случилось. Состояние Галиции было другое, чем Трансильвании. Низший класс южной половины Галиции, Русины (такие же Русские, как жители Волынской губернии), после происшествий 1846 года были преданы австрийскому правительству и смотрели на Бема как на союзника своих панов, Поляков; войдя в эту область, Бем встретил бы больше врагов, чем друзей. При одном известии о намерении его вторгнуться туда, русинский патриот Шелих собрал до 20 тысяч вооруженных крестьян. Были даже сведения, что галицкие Поляки сами просили Бема не входить в Галицию, из опасения, что при первом его шаге они будут вырезаны, по недавнему примеру 1846 года.
На главном театре войны, в Венгрии, австрийские войска испытывали постоянные неудачи. Австрийский [13] отряд генерала Шлика, наступавший со стороны Галиции, от Кашау к Токаю, в конце января встретился у м. Тарчаля с корпусом венгерских войск Мессароса, атаковал его, был отбит и отступил с значительным уроном. Другой австрийский отряд генерала Барко был разбит у г. Мункача. Наконец распространились слухи о поражении Венгерцами, при Капольно и Гатване, главной австрийской армии фельдмаршала кн. Виндишгреца, наступавшей с противоположной стороны Галиции, с юга, от Дуная на Мишкольц.
15 апреля курьер привез в Дубно из Варшавы распоряжение: в случае требования командующего австрийскими войсками в Галиции, генерала Гаммерштейна, помощи русских войск, – двинуть в эту область части 4-го пехотного корпуса двумя отрядами, поодиночке или оба вместе, смотря по надобности: один отряд, из пехотной дивизии и бригады кавалерии – чрез Радзивилов, а другой, в таком же составе – на г. Тарнополь. При выступлении обоих отрядов, корпусный штаб должен был также перейти в Галицию. Мы приготовились к выступлению; но прошла неделя, а генерал Гаммерштейн, ко всеобщему нашему сожалению, не требовал помощи.
Наконец 22 апреля другой курьер привез распоряжение о выступлении всего корпуса в австрийские пределы для действий против венгерских мятежников. Условий не назначалось; распоряжения были положительные; решительный шаг делался; долго ожидаемая война начиналась.
Войска 4-го пехотного корпуса переходили границу в [14] трех пунктах и направлялись: 12-я пехотная (генерал-лейтенанта Бушена) и 4-я легкая кавалерийская (генерал-лейтенанта Засса) дивизии, 4-й саперный и 4-й стрелковый батальоны и Донской казачий № 51 полк – чрез Радзивилов на Злочов и Львов (Лемберг), 11-я пехотная дивизия (ген. лейтенанта Белогужева) – чрез Волочиск на Тарнополь и Лемберг и 1-я бригада 10-й пехотной дивизии (генерал-лейтенанта Дебан-Скоротецкого) – чрез Гусятин также на Злочов и Львов. Передовые части этих колонн переходили границу: в Радзивилове 26 апреля, в Волочиске и Гусятине 1 мая. 2-я бригада 10-й пехотной дивизии оставалась в отряде генерал-лейтенанта Гротенгельма, который назначался для отдельных действий в Буковине.
Вслед за этим в Дубно прибыли австрийские комиссары и офицеры, назначенные для сопровождения и распоряжений по продовольствию наших войск. Австрийский мундир был в России редкостью; толпа народа сбежалась смотреть и всюду следовала за Австрийцами. Тогда же приехали чиновники министерства иностранных дел, назначенные для дипломатической переписки.
Войска тронулись. Корпусный командир со своим штабом (начальник штаба – полковник Веселитский) должен был выехать из Дубно 29 апреля и следовать в Львов усиленными переходами.
Я получил приказание отправиться в Галицию вперед, чтоб осмотреть дороги, по которым войска должны были следовать, собрать некоторые сведения о крае, передать колоннам некоторые распоряжения [15] и возвратиться в Львов в определенный срок, если позволить время, вдоль границы Венгрии. В Радзивилове находились уже передовые части войск. Трактиры были наполнены офицерами. Минута была радостная. Русское войско любит войну; шампанское лилось; все были веселы, в восторге. Из Радзивилова я выехал, когда уже стемнело; формальности таможни исполнены; застава отворена – и русская тройка помчалась в Европу. Дорога от Радзивилова в Броды идет лесом; расстояние между ними не более 10 верст; чрез полчаса я был уже в Бродах.
Примечания
1. Записки эти писаны первоначально тотчас после Венгерской войны, в 1850 году, офицером, служившим в войсках 4-го пехотного корпуса, заключают в себе личные наблюдения и впечатления очевидца, не поверенные и не измененные по другим сведениям и документам, и относятся преимущественно к действиям 4-го пехотного корпуса. |
