1805 год – Поход в Австрию – Поражение при Аустерлице – 1806 год – Снова в России – Производство в штабс-капитаны и капитаны – Поход в Пруссию – Военные действия – Спасение роты – Отступление – 1807 год – Прейсиш-Эйлау – Ночной бой в Петерсвальде – Встреча с императором под Ланау – Голод.
[24] В 1805 году назначен был поход в Австрию для общего действия против Французов и скоро получено повеление о выступлении полка. Нужно было получить квитанции из Волчина: а это иначе невозможно было сделать как уплатив все генеральские и офицерские долги жидам. Наличных денег не было в полку. Шеф приказал все вещи собранные мной в экономии, как то: сапоги, сукна, холст и всю его мебель, обратить на уплату за его долг. А офицеры завалили мою квартиру походными погребцами, перебитыми чайниками, жестяною переломанною посудой, перинами и прочими старыми вещами, чтобы всем этим расплатиться с долгами. Явились кредиторы с разнокалибровыми цыдулками и я стал их удовлетворять. Но они требовали денег хоть четвертую часть; я сказал что нет денег и они по необходимости взяли вещи. Но не доверяя мне хотели просить шефа и для этого приехали в Брест-Литовский, но я предупредил его и он уехал за границу прежде чем они успели просить его. Итак кредиторы видя что взять нечего было, выдали квитанции и усердно желали, даже со слезами, чтобы мы живы и здоровы к ним опять пришли, питая себя надеждой что с живого можно еще что-нибудь сорвать, а с убитого взять нечего.
Итак 7й Егерский полк выступил в поход из Бреста-Литовского через город Вялую и в местечке Пулаве перешел через Вислу по мосту на устроенных плотах. Вступили и в австрийские владения; прошедши город Тропау и отрасль карпатских гор, остановились в окрестностях небольшого городка Штернберга. На переходе от Тропау до Штернберга имеется возле самой дороги колодезь с минеральною водой. Она так кисла и холодна что у меня кольнуло в зуб первый раз в моей жизни, когда я стал ее пить. Здесь велено оставить все тяжести полковые, а полкам следовать налегке к крепости Ольмюц. Я просил шефа со слезами позволить мне быть но фронте, но он не согласился, обещая не забыть меня. Итак остался я с полковым обозом. Полк в сражении при Аустерлице был разбит. Шеф и многие офицеры взяты в плен. Оставшимся полковым обозам приказано было сначала всех людей вооружить саблями, пиками, ружьями, то есть тем оружием какое только найти было возможно, и послушно следовать обратно в Россию. Обозы, пройдя Тропау, Белец, Ярославец, Львов, Броды, вступили в российские пределы и расположились в окрестностях города Дубно. Здесь нашел я остатки
3го батальона нашего полка (они прибыли в Россию прежде нас), а моего брата Андрея нашел больного в горячке; у него прострелена была шинель в нескольких местах, но он не ранен, и недели через три выздоровел. Полком командовал майор Дренякин, но в скором времени прибыл полковой командир полковник Толбузин и вступил в командование. Он получил четыре раны штыком. Войска наши, бывшие при Аустерлице, отступили через Венгрию. Не знаю как их принимали Венгерцы, но мы бедные обезоруженные терпели от Поляков насмешки и ругательства.
В исходе марта 1806 года вступил 7й Егерский полк в глубь России, и в Минской губернии, в городе Речице, расположился по квартирам. В этот поход я ознакомился с трудностями переправы через топкие болота и обходов по лесам. Здесь начал полк комплектоваться людьми. Я произведен в штабс-капитаны и получил командирскую роту (в это время составлялись уже роты из 100 человек рядовых и прибавлены прапорщики в егерских полках). Я принял роту с двумя только ружьями. [25]
В августе месяце того же года полк выступил в поход к городу Житомиру; тут окончательно уже вооружен полк, и я произведен в капитаны.
В октябре месяце полк опять выступил в поход, и, пройдя мимо Брест-Литовска, перешел прусскую границу в селе Орешках. Беспрерывные дожди испортили ужасно дороги, и поход наш был весьма неприятен.
Но в скором времени получено было известие что неприятель недалеко, и мы надеялись опять повидаться со знакомыми друзьями Аустерлица. Однако же вслед за этим разнесся слух что наши имели дело с Французами при Пултуске и принуждены были уступить превосходным силам неприятеля. Мы поворотили направо по берегу реки Наревы, и через несколько дней вступили в Старую Пруссию. Ночью неожиданно напали на французский гусарский полк, разбили его и на другой день следовали в местечко Морунга; но при Морунге набежали на корпус маршала Бернадота. Перед вечером завязалось жаркое сражение, и наши войска должны были отступить. 7му Егерскому полку поручено было иметь наблюдение на правом фланге в лесу. К нам летали ядра и ломали вершины елей. Пехота неприятельская пробовала войти в лес, но мы ее прогоняли пулями. Тут в первый раз понюхал я славного дыму, послушал пение пуль, визг ядер и говор артиллерии. В это время командовал авангардом генерал Марков.
Мы отступили к Лейбштадту и здесь простояли сутки в поле на снегу. Когда же прибыл для командования авангардом князь Багратион, солдаты и все мы обрадовались: этот генерал стяжал уже себе славу при отступлении от Кульма к Аустерлицу. На третий день двинулись опять к Морунгу, но Французы уже ушли. На поле валялись замерзшие трупы. Здесь был убит генерал Анреп. Переночевав, мы расположились было на другой день печь хлебы, но вдруг получено приказание о выступлении поспешно в поход. Мы шли во всю ночь не останавливаясь. Поутру прибыли в местечко Ионково, где уже в правой стороне происходило сражение. Но как полк наш не имел хлеба, то позволено в деревне расположиться и испечь хлебы. В полночь приказано полку выступить из деревни и следовать на левый фланг нашей армии. Мы прибыли на назначенное место еще до рассвета и остановились: перед нами была речка и через нее плотина с водяною мельницей.
Батальон Углицкого мушкетерского полка с двумя орудиями стал на возвышенности против плотины; позади сего батальона был сосновый лес впереди возле самой плотины расположились роты: 5я, 6я и 8я второго батальона 7го Егерского полка, а мне с 7ю егерскою ротой велено занять лес правее, в расстоянии от сего места не более версты, при болоте. Позади и правее этого леса поставлен был 1й батальон нашего полка на открытом месте. Позади этого батальона был лес, простиравшийся до батальона Углицкого полка. От водяной мельницы пролегала дорога мимо первого батальона к главным силам наших войск; а за дорогой против первого батальона - болото с лозовыми кустами, к этому болоту примыкал лес, который также отделялся болотом от неприятельской стороны. В этом лесу расположен был 3й батальон нашего полка под командой капитана Кавецкого. От сего батальона выставлена была цепь по краю леса и над болотом, начинавшаяся от первого батальона нашего полка, который был расположен правее нашего 3го батальона. Днем 1й батальон нашего полка составил ружья в козлы, развел огни и отдыхал себе покойно на мягком снегу, который прошедшую ночь выпал.
С восходом солнца явились на высотах противу моего леса кавалерийские неприятельские разъезды: но егеря мои прогнали их ружейным огнем. [26]
В поддень появилось несколько орудий неприятельской артиллерии, которая сделала несколько выстрелов через мой лес к 1му батальону (ибо лес мой находился в лощине) и опять уехали. В главной же армии гремела канонада с промежутками в продолжении целого дня.
Вечером в сумерки уже сделался крепкий мороз. Полковой наш командир, будучи навеселе, проезжая по дороге позади моего леса, спросил у егерей моей роты: «что холодно ребята?» и получив утвердительный ответ, приказал развести в цепи огни; когда же я доложил ему что в передней цепи разводить огней не можно, то он с гневом закричал на меня: «Я тебе приказываю сейчас развести огни, как ты смеешь спорить: я тебя арестую». После сего я приказал развести огни. Когда осветило огнями край леса, я пошел по цепи и пришедши к болоту спросил не заметно ли что за болотом. «Неприятельская колонна идет прямо на нас, сказали мне егеря». Я закричал чтобы затаптывали огни, и, сомкнув ближайшие пары на это место, приказал стрелять по колонне; после сего она приняла вправо и скрылась за возвышенное место. Оставив здесь людей, я побежал по цепи направо и также спросил егерей, не видят ли они чего-нибудь по болоту впереди, и получил ответ что Французы идут рассыпавшись кучками по болоту прямо к нам и к первому батальону. Я велел открыть пальбу. Неприятель же шел не открывая огня. Я подался несколько шагов в глубину леса и увидел что позади меня проходит густая цепь, стал за деревом, спросил два раза: кто идет, и не получил ответа. В это самое время открылся батальный огонь по первому батальону. Я видя себя отрезанным неприятельскою цепью от первого батальона закричал егерям: «егеря, назад», а Французы кричали: «тире, тире, тире». Я прибежал на край леса, стал за деревом и ожидал тут, пока все мои люди выбежали из лесу, тогда и я побежал за ними вслед. Я из моей роты не потерял здесь ни одного человека, потому что Французы стреляли во тьме на удачу и более обратились на первый батальон.
Прибежав к плотине, я увидел что батальонный наш командир приказал разбирать мост, и когда я сказал ему что неприятель уже на нашей стороне, то он мне не хотел верить; но оборотясь назад увидел сильную ружейную пальбу на месте где стоял 1й батальон, побежал к батальону Углицкого полка и приказал стрелять. Полковой командир кричал тоже, но впереди нас неприятеля не было. Он находился уже в лесу позади нас. Я не предвидел другого средства как только скорее начать отступление по той дороге, по которой прошедшую ночь мы пришли сюда пока не захватил ее еще неприятель. Идти на подкрепление правого батальона было уже поздно и притом мог неприятель охватить нас со всех сторон. Я скомандовал своей роте налево, пустился на прежнюю дорогу. Но Французы, разбив первый батальон, пробрались лесом уже и на эту дорогу и встретили наш батальон огнем. Французы были в лесу, возле которого пролегала дорога, а левее нас было чистое поле, подрытое глубоким снегом. Мы бросились в лес, отогнали первую встречу, но наткнулись на другую. Эта уже нанесла нам более вреда, однако же и эту оттеснили от дороги, но третья встретила нас сильным огнем. Приходилось проложить себе дорогу штыками. В это время в лесу рассеялись люди по сторонам и потеряли дорогу. Со мною вместе было пятнадцать человек рядовых и один унтер-офицер. Не зная в какую сторону уклонялась дорога, я решился идти на большое зарево, которое заметил с вечера над нашею главною армией. Вышедши из лесу на поле, пришел к прусской артиллерии, спросил в которой [27] стороне русское войско и пошел по указанию. Пришедши к селению где были расположены наши главные силы, увидев здесь своего полкового командира и батальонного спросил у них где полк. «Соберется», отвечали они. Получив такой ответ, я расположился возле них и с моими людьми. К свету собрался весь полк, коего численность не превышала 500 человек.
Армия начала отступление. 7му Егерскому полку приказано быть в арьергарде, и он прикрывал отступление до самого вечера. Я находился с ротой позади полка. На мосту, в деревне, через реку Алле, сделав засаду за домами, встретил Французов с близкой дистанции батальным огнем и заставил передовых оставить мост с потерей убитых и раненых; но за то и я при отступлении лишился фельдфебеля, двоих унтер-офицеров и пяти рядовых. За деревней стояла уже наша кавалерия, построившись в три линии; они сменяли одна другую и так отступали назад. Я пробрался между кавалерией и примкнул к полку, который в сумерки расположился при деревне на грудах замерзшей грязи.
Французы остановились в трех верстах от нас. Над их армией явился в воздухе огненный столб, отделившийся совершенно от земли, - это было отражение огней разложенных в долине. Это явление поразило солдат и они шептали про себя что это означает несчастье для нас.
В полночь приказано продолжать отступление. Мы прошли деревню и остановились на тех местах где стояли другие полки. Тут соломы было много, все прилегли и крепко уснули, потом опять двинулись и таким образом отступая прибыли к Ландбергу. При закате солнца раскинули цепь на позицию и расположились в чистом поле. Ночью приказано оставить эту позицию.
Отошедши назад несколько верст, мы остановились в поле, рассыпали цепь, и тут пробыли до рассвета.
26го числа января с рассветом приблизился неприятель и закипела сильная перестрелка. Французы сильно налегли на нас, и мы начали отступать. Дорога пролегала через лес. Здесь разлито было много бочек с водкой и она стояла лужами на дороге. Я предложил товарищу капитану Пилипенку сделать в чащи леса, за двумя ротами засаду, чтобы угостить Французов свинцом на закуску. Мы уже совсем было расположились, как прискакавший казак закричал: «назад егеря, неприятель обошел уже лес». Мы поспешили назад, но вышед из лесу смешались с пешими Французами и потешились на штыках пока пробились. Наша артиллерия без разбору щедро осыпала нас картечью, пока мы отделились от неприятелей с некоторою потерей людей: еще более пострадали те которые левее нас шли через деревню. Потеряно много, захвачены в плен майор Дрейер и четыре ротные командира: Атрешков, Улитин, Михеев и Бобруйка. Перед закатом солнца дошли к городу Прейсиш-Эйлау. Здесь сменили нас пехотные полки, а 7й Егерский прошедши город расположился в двух верстах по кенигсбергской дороге. Командир полка получил сегодня увольнение от службы, бросил полк и мы его более не видали. Эту ночь мы провели роскошно: хлеба, водки, муки и гусиного сала было вволю, мы подкрепились и заснули на соломе при огнях покойно, до нас только доходило эхо ночного боя в Прейсиш-Эйлау.
27го числа 7й Егерский полк занял место при Прейсиш-Эйлау на правом фланге боевой линии. Впереди мы рассыпали цепь и тотчас вступили в бой; пошли к городу, но Французы оттеснили нас. Мы получив подкрепление прогнали их в город, потом опять отступили, и так продолжался бой до десяти [28] часов. В это время пошел густой снег и вдруг левее меня раздался крик. Французские колонны под закрытием снега хотели ударить на наш правый фланг. Наши полки стоявшие в линии бросились на штыки и истребили их. Говорили, что в это же время неприятельские кирасиры проскочили в нашей линии, но уцелевшие едва убрались обратно. Между тем людей у нас уменьшилось много, несмотря на то, что по утру было более 400 человек. При мне осталось только два рядовых и из тех один уже был ранен; я не видел ни офицеров, ни унтер-офицеров и потому решился отступить с этими двумя егерями. Позади себя я нашел лежащий, не помню какой егерский полк и предупредил его о том что впереди никого уже из наших нет. В это время пуля задела моего здорового егеря.
Прошедши назад линии я нашел одного раненого майора из нашего полка, но более никого. Но я надеялся что из числа тех людей которые выводили раненых должно быть сколько-нибудь на том месте где мы ночевали. Нашел действительно около тридцати человек, велел им пополнить патроны из патронных ящиков, выпить по крышке водки, и повел их опять в бой, приглашая с собою и капитана рапортовавшегося больным. Он согласился и мы пошли вместе; но когда дошли под ядра, то у него заболел живот; я простился с ним и пошел с егерями в боевые линии. Здесь присоединился к сражавшимся чужим полкам и был тут до самой ночи. Французы крепко налегали на нас в сумерки, но прусская кавалерия пришедшая справа заставила их прекратить свои действия. Ночью началось общее отступление по дороге к Кенигсбергу. Я пошел вместе с прочими. На том месте, где мы ночевали, все было забрано и сарай зажжен; при мне было егерей пять человек.
Отошедши около пяти верст, я нашел больного капитана и при нем двух офицеров с десятью человеками рядовых. От них узнал я что нашему батальонному командиру, подполковнику Дренякину, оторвало ядром правую руку еще по утру возле кирпичных сараев позади нас бывших, а с прочих никакого сведения не имелось. К свету собралось на походе офицеров пятнадцать и все люди оставшееся не ранеными: их было около двухсот человек. Во время сражения 7й Егерский полк был разорван французскими колоннами шедшими атаковать наши линии и потом рассеялся по всему протяжению боевой линии.
Теперь у нас никого из штаб-офицеров не было и начальство по праву старшинства принял больной капитан. Мы остались как сироты без начальства.
Так мы пришли в окрестности Кенигсберга. Здесь прибыл к нам вновь назначенный шеф генерал-майор Корф. Он был уже почтенных лет и принял нас как добрый отец. Мы благодарили Бога что имеем начальника.
Через несколько дней составлен был для него особенный отряд, с поручением напасть на французский кавалерийский отряд, который придвинулся близко к нашему расположению. Мы напали на него и разбили. Потом через два дня приказано следовать отряду далее вперед; мы прошли через город Ландеберг, через который Французы отступали после Прейсиш-Эйлауского сражения, и здесь имелся огромный их госпиталь с ранеными и больными. Через несколько дней мы прибыли ночью в селение Петерсвальд.
В это время была оттепель, дороги сделались грязны и люди весьма устали. Генерал, желая их успокоить, приказал развести по квартирам. Офицеры 7го [29] Егерского полка все поместились на одной квартире напротив кирки. Хозяин наш сказал нам что Французы есть в лесу недалеко. Лес от деревни был не далее как три четверти версты по дороге к селу Альт-Кирхен. Я советовал старшему капитану яко полковому командиру доложить о том генералу и спросить не прикажет ли он поставить караулы на выездах. Он доложил и генерал изъявил на это согласие. Караулы наряжены были: на выезд по дороге ведущей к лесу от 25го Егерского полка из восьмидесяти человек, а на прочие выезды от других полков по двадцати пяти человек. Выставив караулы все уснули покойно.
К четырем часам утра я проснулся и спросил у старшего капитана, спал ли он? Нет, отвечал тот и просил меня чтобы я пошел переменить караул нашего полка. Я разбудил адъютанта, приказал нарядить людей, сел на лошадь и повел людей на пикет, развел сам на часы в цепь, внушая каждому осторожность и рассказал как распознавать неприятеля. Мера эта необходима была, потому что в полку весьма мало было старых солдат, а все рекруты; потом возвратился опять к квартире. В это время раздался выстрел впереди села, потом другой: я соскочил с лошади, вбежал в квартиру, разбудил офицеров и бросился к домам где расположена была моя рота. Пули уже сновали по деревне; люди, встревоженные неожиданно, выбегали не одетые, схватив ружья. Я стал против своей квартиры и всех бегущих собирал к себе, и видя проходящий спокойно мимо меня караул стоявший на дороги к лесу от 25го Егерского полка, просил офицера чтобы он остановился тут, представляя что все люди будут собираться к нам. Но он, не внимая мне, прошел мимо; вслед за ним шла в близком расстоянии кучка людей и я полагал что это отдельный пикет, потому что за темнотой ночи нельзя было распознать; я не заботился о них и устраивал своих людей. Вдруг блеснули в кучке огни и поразили людей моих пули; несколько человек упало на месте, а прочие разбежались, я также побежал за ними и увидел между строений разъезжавшего командира 25го полка, говорившего солдатам: «спасайтесь, ребята».
Начало уже рассветать когда мы выбрались за деревню; люди всех полков были смешаны вместе, потом построились роты, но генерала нашего не было и никого из штаб-офицеров других полков. Полковой штаб-лекарь нашего полка, ночевавший вместе с генералом, сказал что он взят в плен; делать уже было нечего, выручить невозможно. Между тем Французы вели на нас атаку с правого фланга.
Я взял две роты нашего полка и пошел против них; они остановились и стали стрелять из орудий по моему фронту. Я тотчас приказал одной роте рассыпаться, а другую поставил в долину для закрытия от ударов. Между тем показалась от деревни Цехерн наша кавалерия, и Французы отступили в лес, а мы заняли опять деревню.
С кавалерией прибыль Павел Петрович граф Фон-дер-Пален, и полковник, говоривший солдатам: «спасайтесь, ребята», обвинял перед ним несчастный 7й Егерский полк за потерю своего шефа, с которым он ночевал вместе, тогда как мы даже и не знали где шеф остановился. Кроме старшего капитана, четыре из нас капитана решились идти к графу Палену чтобы оправдаться, и в то время когда злодей наш чернил наш полк, я сказал ему: «не вы ли, господин полковник, кричали солдатам: спасайтесь, ребята». За это прогнали нас вон и обещались представить государю.
На другой день отряд наш потянулся к Лаунау. Мы шли всю ночь безостановочно и неприятель не беспокоил нас; одни казаки только имели перестрелку. [30]
На следующий день с самого утра слышна была впереди нас пушечная пальба. При закате солнца, приблизившись к лесу близ Лаунау, увидели что дорога наша занята неприятелем; но при наступлении нашем он принужден был отступить. Он расположился при селении Цехерне и Петерсвальде, а мы ночевали в лесу, на месте сражения.
На другой день поутру рано Французы ворвались было в лес, но мы их вытеснили. Но они, получив подкрепление, ворвались в лес, оттеснили нас на прежнее место, и целый день происходила перестрелка, а на поле пушечная пальба. К вечеру мы опять выгнали их из леса и расположились ночевать на прежнем месте. Я лег возле солдат на снегу и проспал крепко до самого утра, не заметив и того что со мной рядом покоился убитый Француз; ни мне странно показалось что ни одного не было офицера тут из моих товарищей. Потом они собрались, и началось опять сражение. Я расположился на правом фланге нашей боевой линии, там где Французы хотели ворваться в лес от селения Петерсвальда, и всякий раз отбивал их, когда подходили их стрелки, я высылал своих на поле против них, когда же замечал что они очищают место для своей артиллерии, которая мне была видна, то приказывал людям стать за деревьями, и так закрывал их от ядер и картечи; ко мне собралось солдат из разных полков до 250 человек, но офицеров не было. Я разделил команду эту унтер-офицерам, и они со мной были весь день. Сколько солдаты любят того офицера который разделяет вместе с ними опасность и бережет их, столько и ненавидят того который в таком случай оставляет их. Некоторые, заметив своего офицера далеко назади, сказали: «мы пустим ему пулю». Но я сказал им: «оставьте его, вить он со стыда боится подойти к нам».
В это время мы уже не имели ни хлеба, ни сухарей; один мушкетер достал остальные два сухаря из-за шинели и, подавая мне, сказал: «извольте, ваше благородие, скушать, ведь мы знаем что и у вас есть нечего». «Ты же как останешься?» сказал я ему. «Ну, мы как-нибудь достанем. Вот подойдет к нам этот нехристь, кого-нибудь свалим, - у них сухари есть или хлеб».
Между тем товарищи мои сказали что они ходили ночью в Лаунау. Нашли там полкового адъютанта, лекаря и аудитора, и что они накормили их горохом. К вечеру, когда уже смерклось, прекратилось сражение и войска возвратились на прежние места. Я тотчас отправился в Лаунау и отыскал штабных чиновников. Они сидели в избе, в которой не было ни окон, ни дверей. В камине разведен огонь и на огне котелок с горохом, перед друзьями стояла крышка артельная с пуншем.
- Здравствуйте, господа, сказал я им.
- А! Здравствуйте, Я.С.; как Бог милует?
- По милости Его, жив и невредим... Ах, как хорошо у вас.
- Просим садиться.
Я уселся между ними и спросил:
- Что это у вас в котле?
- Горох.
- Ах, как хорошо у вас. А это что в крышке?
- Пунш.
- Как славно у вас. А у нас кроме елей, да снегу больше ничего нет; да еще куда ни сунешься все лежат окоченевшие Французы, провал их возьми. А скоро ли горох поспеет?
- Нет, еще только что наставили. [31]
- Не хочешь ли пуншу?
- Как не хотеть, и с размаху выпил стакан.
- Право хорошо у вас и тепло. Потом выпил другой, помешивая притом французскою троегранкой огонек чтобы скорее кипел котелок и не спуская глаз с него; но не знаю как закрылись у меня глаза а я нечувствительно заснул крепко и проспал долго. Проснулся и тотчас к котлу, но он уже был пуст; товарищи мои спали крепким сном. Видя что тут уже ожидать больше нечего, пошел скорее опять к солдатам в лес.
Вместе с рассветом я опять пошел на то место где вчера сражался. Войска наши растянулись вправо; Французы не подходили к нам, но начали разводить часовых на поле; наши пустили к ним два ядра и задели четырех человек, но они нам не отвечали. Мы заняли цепью опушку леса и таким образом 2го февраля расположились на просторных квартирах в лесу. Дров было вволю, за водой тоже дело не стало, но хлеба не было. Французы остались в селении Цехерне и деревни Петерсвальд. Первое было на берегу Алле, на высоком месте, которое господствовало на пушечный выстрел; во все стороны в нем устроены были неприятельские батареи; с нашей стороны построены были также батареи тоже на берегу Алле, впереди Лаунау, но после ночных наших нападений на селение Цехерн Французы оставили как это селение, так и Петерсвальд, которые и были заняты нашими войсками. Туда посылаемы были полки попеременно для содержания передовых караулов.
Французы также имели в лесу на дороге большие караулы. Они выставили на этих караулах вместо пушек отрубки из дерева и раскрасили их. В одно время, когда я был в передовом карауле с моей ротой, приехал верхом государь император и Прусский король. Я им показал где главный неприятельский караул и где ихние часовые. Государь, увидев на мне французскую саблю, спросил: «разве лучше сабля?» «Надежнее шпаги, ваше величество». Он приказал мне подать саблю; я вынул из ножен и, взяв за клинок, подал ему; он взял, посмотрел и опять мне отдал, говоря: «тяжел эфес». Действительно у наших сабель был перевес при ударе к месту прикосновения и раны делали жестокие, а у Французов перевес был в эфесе. Французский же эфес защищал ручную кисть, а у наших сабель этого не было. Французы также заняли противоположный лес и селения Петерсвальд и Цехерн. Между нами расстилалось поле, потом Французы оставили деревню и расположились за лесом в бивуаках при селе Альт-Кирхен, в лесу расставили караулы, а мы заняли деревню и там имели отдельные караулы, переменяя полки в нашем лесу.
Ели густые защищали нас от ветра, на постели снег пушистый был, но и тут явилась прихоть. Я первый построил шалашик из сучьев и осыпал его снегом, внутри вокруг огня из ельнику явились диваны мягкие; товарищи, подражая мне, построили тоже и нам хорошо было. Солдаты сделали себе квадратные загородки с навесами внутри, и было бы очень хорошо, если бы было достаточно хлеба. Солдаты ложились спать около огня; с одной стороны было горячо, а с другой очень холодно и потому должно было ворочаться беспрестанно как жаркое на вертеле. Иногда искра попадала в патронташ и загорались патроны, но от этого беды не случалось; повернет только кругом егеря, испугает, и все тут. (Так как я первый выстроил у себя просторный шалаш, то ко мне собирались господа офицеры играть в карты, в числе которых был и полковник Бистром, который в последствии сделался известным генералом.) Но мне и моим ротным офицерам, стоявшим вместе со мной, пожар [32] причинил много вреда, сгорело несколько бутылок рому и сыров. Французы думали, что делаем сигнал к наступлению, зажгли и у себя маяки.
Оставшийся у нас старший капитан был неподвижный чурбан, не заботился о полке, а только сидел в шалаше. Мы потеряли терпение, просили встретившегося нам генерала Пассека чтобы дан был нам штаб-офицер для командования полком, и желание наше исполнилось. Нам дали штаб-офицера, но и тот также неподвижен был; мы опять возопили чтобы дали нам подвижного начальника. Между тем в исход марта стал уже совершенный голод, люди распухли и умирали; кожи, бывшие на шалашах, съедены и люди питались кореньями собираемыми в лесу. Главнокомандующему дошло до сведения что люди едят вредные коренья, и отдан был приказ с объявлением вредных и безвредных кореньев.
Наступил светлый праздник Воскресения Христова; явился к нам в лагерь маркитант Немец со съестными припасами; у меня находилось денег всего только два червонца, на эти червонцы я купил два ситные хлебца, один дал солдатам разговеться, а другой разделил с офицерами моей роты, и так разговелись мы на сей светлый праздник.
Наконец прибыл к нам в полк майор Ефим Петрович Лаптев, человек деятельный, и мы стали получать провиант, хотя понемногу.
В мае месяце прибыль к нам шеф, генерал-майор Б. Р., человек молодой, нежный, чувствительный поэт, он сочинял стихи и воспевал весну. |
