: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

Записки генерала Отрощенко

1800-1830

 

Глава XV.


Библиотека Адъютанта


1828 год – Война с Турцией – Родительский дом – Южные фрукты – в Яссах и Фокшанах – Осада Силистрии – Переправа через Дунай – Неразбериха – Труп вместо перекладины – Голод и холод – Вылазка турок – Отступление – Стоянка в Черноводах – Эпидемии среди солдат – Болезнь – Весна 1829 года – Назначение начальником авангарда – Происки завистников – Новая осада Силистрии – Турецкие ядра на передовой.

 

[108] В июне месяце 1828 года пронесся слух что война открылась с Турцией и что 2й пехотный корпус назначен к выступлению в поход; это чрезвычайно огорчило жену мою, но пособить было нечем: я должен был выступить в поход. Она желала проводить меня до Малороссии чтобы увидеть старушку мать мою и познакомиться с родными; в утешение ей я согласился на это, взяв ее с собою и дочь старшую Екатерину, а прочих детей оставил в доме на попечение няни, под особым надзором двоюродного брата жены моей, доброго соседа Владимира Алексеевича Бурнашева.
Маршрут назначен был через Брянск, Трубчевск, Кролевиц, Батурин, Козелки и Киев.
Приехав в дом мой родной, я застал еще в живых мать свою, но с весьма слабым зрением. Жена моя тотчас умела расположить ее к себе и она очень ее полюбила. Здесь собрались все родные, я сделал обед и угостил их, а потом, по желанию матушки, написал духовное завещание, - отец не оставил никакого, - что следующую для меня часть предоставляю в пользу незамужних моих сестер. Так, пробыв несколько дней, простился с огорченной до отчаяния моей женой, отпустил ее обратно, причем взяла она с собой и сестру мою родную девицу Матрену, а сам пошел в поход.
Я отправился из родительского дома обремененный тоской о разлуке с бесценной моей женой и с детьми; будущность представлялась в страшном виде предо мной, однако же старался рассеять мрачную эту мглу и думал что места которые в прежнее время так мне приятны были разгонят грусть мою. Но увы, взору моему представилось все в ином виде.

Оставя Лихолетки, поспешил в Козелец, где я в первый раз увидел себя вне отцовского дома. Я пошел в тот прекрасный соборный храм, о коем я уже прежде говорил. Этот храм хорошо был знаком мне, в нем часто я пел с любителями, составившими хор из товарищей моих канцеляристов. При окончании обедни, увидев почтенного старика с огромным носом орлиной породы, я вспомнил что во время оно было подобие его в земском суде. Любопытство меня подстрекнуло до того что я решился спросить фамилию его, когда он проходил мимо меня. Мартос, отвечал он, и потом спросил о моей фамилии; слезы у него навернулись в глазах; узнав меня сказал: «Вот как судьба управляет: вы была губернским регистратор, а я губернский секретарь; теперь вы генерал, а я титулярный советник». Город Козелец также переменился: явились улицы новые там где не было их, а прежние улицы застроены и загорожены; того прекрасного дворца, который построен был для ночлега императрицы Екатерины, когда она изволила объезжать обширные владения ее на юге (в последствии во флигеле оного помещались присутственные места) теперь следа не осталось. Прежде не было здесь ни одного жида, а теперь наводнен ими, на всякой улице расселились они. На левой стороне реки был построен прежде увеселительный дворец графа Алексея Кирилловича Разумовского, но теперь там вспаханное поле.

Передневав здесь, выступил в поход, и предполагал что по приходе в Киев буду иметь достаточно времени исполнить душевное мое желание поклониться в пещерах мощам святых и тем доставить себе утешение. Но вышло иначе. В полках много заболевало людей от непомерного употребления солдатами огурцов, арбузов, дынь и прочих фруктов; в предохранение от сего, приказом по корпусу предписано было иметь строгое наблюдение чтобы люди не употребляли [109] фруктов в пишу, с изъяснением вредного действия их на здоровье. Но можно ли усмотреть за всяким человеком? Корпусному командиру пришла мысль осмотреть людей на поход. Остановив шедший батальон и будучи не в духе, кричал что не наблюдается его приказание; я отвечал что приказ его прочитан перед ротами и казалось что этим объяснением и дело кончится, но начальник штаба генерал Обручев толкнул кивер одного солдата; кивер свалился с головы и из него как из рога изобилия вместе с трубкой посыпались огурцы, груши, сливы и прочие; слетел с другой головы кивер и те же запасы посыпались. При виде такого явления, мысли мои о намерении помолиться разлетелись как бомбовые черепья и тут же выслушал я от корпусного командира строгий, по справедливости заслуженный выговор.
Бригаде моей назначено было, прибыть в Яссы в пять часов пополудни с артиллерией и обозом, но переправа задержала меня до девяти часов пополуночи и я не мог успеть прибыть к городу в назначенное время.
Корпусный командир высылал беспрестанно узнавать о моем приходе; вся ясская знать выехала за город посмотреть парад наш. Наконец я прибыл, но артиллерии еще не было; люди мои от изнеможения так устали что я не надеялся на хороший церемониал и ожидал неприятности от корпусного командира, однако пока пришла артиллерия люди мои отдохнули и промаршировали превосходно. Корпусный командир сказал солдатам: хорошо. Но мне ни слова. Я приехал на квартиру, велел себя раздеть, бросился на диван и уснул.

Город Яссы есть резиденция молдавских господарей. В это время господарем был князь Стурдза. Город лежит на покатости к югу, через него протекает небольшая речка, но воду получают из фонтана. По улицам работают полунагие арестанты и Цыгане. В Яссах находится экзарх. Я видел его в служении молебна после обедни с несколькими архимандритами. Митры у них такой же формы как и у наших, но с крестом на верху. Экзарх читал Евангелие так правильно на славянском языке как и у нас; но говорит по-русски не чисто.
Между здешним дворянством почти все говорят по-французски. Детей своих для образования отправляют в Вену и в Дрезден, и оттуда возвращаются они с хорошим образованием; но находясь здесь, теряют нравственность, видя пример своих родителей.
После роздыха двинулись полки в поход. Дорога пролегала между двух глубоких долин, где видно было селение. Солнце уже закатилось когда мы спустились с гор, и в то же время нашла грозная туча от запада и полился сильный дождь с громом и молнией. Деревня где мне назначена квартира была в правой стороне большой дороги и я прибыл часу в десятом промокши почти до костей. Сам хозяин, из бояр, встретил меня на крыльце в парадном одеянии, с двумя слугами со свечами.
Я очень был рад что подали водку, но рюмочки серебряные были так малы что я повторил две чтобы согреться; от варенья же и воды отказался. По обычаю здешнему, гостю достойному уважения подают прежде всего стакан чистой воды и варенья. Ужин составляли сыр, масло суп, жареная курица, как видно купавшаяся прежде в супе, и для вкуса жареный чеснок в масле.
Поутру, поблагодарив хозяина, я вышел из дома и, к удивлении моему, увидел возле дома огромный вековой дуб совершенно свежий и из крана устроенного в нем лилась чистая как хрусталь вода. Это была выдумка хозяина.
Явился ко мне провиантского комиссионерства чиновник с предписанием от корпусного командира; он предписывал мне вместе с этим комиссионером [110] осмотреть во всех полках провиантские фуры, имеется ли в них восьмидневный запасный провиант; вследствие сего я оставил мой экипаж при бригадном штабе, сам на перекладных почтовых отправился в город Фокшаны.

Дорога была гладкая, лошади были хороши, извозчик беспрестанно погонял, я задремал и мне представилось что я пью чай, да какой чай! какого не пьет и Богдыхан - приятный, ароматный, такого не случалось мне пить нигде. Я с наслаждением не отводил чашки от губ; но телега получила толчок, я проснулся драгоценный чай исчез. Наконец прибыли мы в Фокшаны; квартира мне отведена на Валахской стороне у богатого Армянина. Хозяин меня встретил на крыльце. Он был уже почтенных лет и в это время туда же вышла его жена. Я как вежливый кавалер спросил у него: ахта есть востра кукона? то есть это ваша жена. Он приложил руку, к сердцу поклонился мне. Я сделал ей поклон, пошел в комнаты и хозяин со мной; я обратился к нему с вопросом: есть ли у него чайник? Он не понял; я сколько мог объяснял ему, но это не помогло. Он велел подать воды и варенья; я ему сказал что это не то что я хочу; он велел подать вина и водки, но я и от этого отказался. После сего приносили графины, тарелки, ложки и кувшины, но все не то: потом приказал повару приносить разную кухонную посуду и все не впопад. Когда же принесли кофейник, то я обрадовался, налил воды, поставили на жаровню и когда вскипала вода, то положил туда чаю; но когда попробовали пить, то вкус такой был противный что невозможно было пить. Я пожалел о том что виденный мной во сне чай не был действительный и принялись за ужин, который приготовлен был очень хорошо, вино предложено было мускательное из собственных садов хозяина.
Я пробыл здесь более двух недель, осматривая запасные сухари проходящих полков, нашел что в пехотных полках не было полного количества, а в Иркутском гусарском полку вовсе ничего не было. Я сказал полковнику что донесу о том корпусному командиру, но он сказал что в продолжение дневки все изготовить и действительно наполнил фуры ячменными опресноками.
Близ моей квартиры была церковь, я бывал в ней несколько раз. Возле стен сделаны места, где становятся из знатнейших и богатейших мужчин. Они не снимают в церкви с головы качулы, - огромные шапки, сделанные на подобие митры, но вверху расширенные и представляющие вид большого горшка. Шапка покрыта самыми мелкими серыми барашками наклеенными на картоне, на середине отверстие в полтора вершка, где вставлены лоскутики зеленого сукна; стоя они опершись на локотники дремлют; дьячок читает на крилосе, а они подтягивают однозвучно. Женщины находятся в притворе, стоят или сидят разговаривают между собой вслух.
Однажды близ моей квартиры проходила погребальная процессия: впереди ее шли два бубна, за ними три музыканта, а за ними два служителя несли на подносах конфеты, воду и хлеб, за ними дьячки, потом священник. Молодые девицы несли гроб. По обе стороны шли также молодые девицы в белых платьях с венками на головах. Умершая была разрумянена, также в белом платье, с венцом на голове; за гробом в открытой коляске ехали отец и мать, подперши голову руками. Я спросил у хозяйки: кто это умершая. Она сказала что это дочь богатого боярина, и что она при жизни своей всегда молилась Богородице чтобы послала ей смерть; теперь желание ее исполнилось.

Прибыв в селение Калараш, что напротив Силистрии остановился на ночь в комиссионерстве 2го пехотного корпуса. В это время получено предписание [111] с вопросом из корпусного дежурства о том сколько имеется в запасе комиссионерства муки. 24 четверти, отвечали. Чём же будут довольствоваться войска? спросил я. «Мы ожидаем что Молдаване привезут муку». Но по прежней войне, зная обещания Молдаван, сказал: «Напрасно будет ваше ожидание; они найдут много причин оправдывать себя».
На другой день переправился через Дунай и явился к корпусному командиру. Он был очень слаб, не принял меня с бумагами; сказал чтобы передать их дежурному генералу в дежурство. Я отдал бумаги в корпусное дежурство и потом явился к дивизионному моему начальнику Ахлестышеву. Тот обрадовался мне, предложил расположиться в его землянке вместе с ним. Я с благодарностью принял его предложение. Потом сказал мне что сегодня же ночью я должен буду строить редут на берегу Дуная и что он сам покажет место.
Землянка у него была большая и я избрал себе один угол, расположился на время пока построю себе землянку. Рабочим людям приказал собраться как смеркнется. Когда совсем стемнело, мы ушли с рабочими на место назначенное для редута. Ахлестышев указал мне его, ушел сам в лагерь и я остался при работе.
Ночь была душная и рабочих томила жажда. Фонтан в недальнем расстоянии изрыгал чистую, холодную воду. Люди беспрестанно ее пили и я тоже не мог преодолеть своей жажды, хотя опасность была что могут многие заболеть, однако же беспрестанное движение отвратило эту опасность и ни один человек не заболел. К свету редут совершенно кончен и артиллерия поставлена. Турки, увидев редут поутру в восемь часов начали стрелять из орудий и потом сделали вылазку из крепости, но были прогнаны. Редут этот пресекал сообщение Туркам с крепостями Туртукаем и Рущуком По сухому пути и препятствовал подвозу по Дунаю в крепость Силистрию продовольствия.
На другую ночь приказано приблизить пехотную цепь в крепость на двести шагов. Я приказал 12го егерского полка поручику Бринтельману днем осторожно осмотреть виноградные сады и сделать заметку, где можно будет расположить ночью цепь. Он исполнил это исправно и цепь расположена безо всякой тревоги так близко что турецкие ядра далеко перелетали за нее. Солдаты имели с собой кирки и лопатки, всякая пара успела до света выкопать себе яму, так что можно было укрыться в ней от ядер. Днем Турки заметили это, стреляли ядрами, но убитых никого не было, кроме трех человек раненых. Ночью Турки сделали сильную вылазку и цепь принуждена была отступить, но получив подкрепление, прогнали Турок обратно. Часовые день и ночь продолжали рыть ров пара к паре и в три дня сделали сообщение между собой по рву.
Корпусный командир, князь Щербатов, заболел и отправился в Россию; но мне кажется что более всего предвидел он неприятные обстоятельства и потому удалился. Вместо него командовал старший по нем кавалерийский генерал-лейтенант Будберг.

Прежде прибытия второго корпуса крепость блокировал генерал Рот. Когда же прибыл второй корпус, то он должен был выступить в селение Арнаут-лар; но как он не имел уже у себя запасных сухарей, то уговорил князя Щербатова: (выдать ему имевшиеся у нас, восьмидневные сухари. Уверяя при том что транспорт идет с провиантом заготовленным в Валахии. Рот ушел, а у нас явился недостаток хлеба и подвоза муки не было. Уменьшена пропорция хлеба и вместо нее прибавлено говядины; но говядина была не питательна, от [112] недостатка корма скот был худой и явился заразительный падеж, для лошадей также корма не было. Для кошения травы вблизи лугов не было; посылали команды дальше с большим прикрытием и там часто нападали на них Турки; начались болезни в людях и лошади пришли в такое изнурение что не в состоянии были выносить на себе тяжести седока.
Осадная артиллерия прибыла и началась бомбардировка по крепости. Турки отвечали нам тем же. Мы предлагали им чтобы они сдались, но комендант отказался.
С приближением осени погода стала дождливая и ветреная, солдатам приюта не было, ничтожные шалаши опущенные несколько в землю и накинутые сверху хворостом, не защищали их от дождя и сверх того отдыха им почти не было, от болезней уменьшилось их до того что было две смены в ложементе; недостаток в пище также был ощутительный; солдаты стали дезертировать; подвоз провианта был недостаточен.
К нам пришел корпус войск генерала Рудзевича в самом несчастном состоянии; при отступлении его от Шумлы, преследовал его Гусейн-паша и как видно наносил ему чувствительный вред, ибо генерал Рудзевич будучи у генерала Ахлестышева, говорил что Гусейн-паша скоро придет на помощь Силистрии.
Войск в корпусе этом было очень мало, и те до того изнурены что едва могли ходить. Лошади были в таком же состоянии; раненых людей было много : они расположились позади наших шалашей и от голода рассеялись по шалашам. Солдаты поделились с ними чем могли, но удовлетворить их совсем не могли. После ночлега явилось много умерших людей и павших лошадей на месте их расположения. Генерал Рудзевич был в болезненном состоянии он страдал душевно.

Погода настала бурная, дождь мешался со снегом, и это увеличивало неприятное наше положение, наконец стали и мы приготовляться к отступлению.
В продолжение времени я устроил себе небольшую землянку. А у дивизионного начальника землянка сгорела и он поместился со мной здесь сидя ночью разговаривали о неприятном нашем положении; крепость не сдается и нам нет возможности долее оставаться здесь.
В это время принесен приказ от корпусного командира. Я назначен управлять переправой через Дунай; это было нам обоим неприятно: он говорил что остается без помощи на левом фланге а я не знал что меня там на переправе ожидает. Мы простились с сожалением друг о друге. Я сел на лошадь и отправился с двумя денщиками к переправе. Ветер был противный и свет залеплял мне глаза, но как я должен был проезжать мимо палатки корпусного командира, то почел не лишним явиться к нему, не угодно ли будет ему что-нибудь прибавить словесно к письменному приказу. Но он сказал мне только чтобы через десять дней осадная артиллерия и все тяжести переправлены были за Дунай, и я ушел.
Следуя к переправе я предполагал расположиться на острове, для удобного наблюдения, так думал я, но прибыв на место увидел ужасный беспорядок и понял для чего мне сделано поручение это: надобно же чтобы на кого-нибудь свалить начальству с себя вину, и для этого избран был я.
Видя неожиданный мной совершенный беспорядок, испугался, но медлить было невозможно, важность обстоятельств требовала приступать скорее к делу [113]
Ветер бушевал; Дунай волновался страшно; переправа остановилась; несколько паромов стояло у берега залитых водою, две пристани едва держались, прочие изломаны, обозами загромождена была вся прибрежная долина, повозок много стояло опрокинутых; кто сильнее тот опрокидывал слабейшего и даже некоторые повозки сбрасываемы были наглецами в Дунай; кое-где лежали на берегу в грязи кули с мукою и тут же валялись трупы людей и лошадей. Артиллерия 4го пехотного корпуса стояла на горе без лошадей и людей.
Я спросил, кто управляет здесь переправой, мне сказали поручик; послать его ко мне, закричал я, но ни посланный, ни поручик не являлись; я потерял терпение, пошел по глубокой и вязкой грязи отыскивать его сам; мне указали его лачугу и я добравшись до нее громко требовал его к себе. Наконец вылез он из под рогожки прикрывавшей лазейку в землянку, вместо шинели он завернут был в зеленый косматый молдаванский ковер, весь облепленный грязью. Поручик был хмелен, ему в таком хаосе ничего больше не оставалось делать, ибо власть его здесь бессильна была. Узнав от него что Главный распорядитель переправой есть майор Кувичинский и не могши ничего от поручика узнать о беспорядке, приказал, несмотря на сильный ветер, перевозить себя на остров, где находился майор Кувичинский.
Высокие валы волн гнались один за другим, и маленький катер едва не заливался; но мои мысли так углублены были в предстоящее мне дело что не ощущал ни малейшего страха, мне казалось что не на воде, но на песке еду.
Переправясь на остров я нашел в такой же форме майора какова была и на поручике: такая же лачуга и все в таком же беспорядке как и на Сербской пристани, - так называемое место где устроена переправа. Майор объявил мне что по Большому Дунаю переправляться совсем невозможно: шесть паромов залиты водою, а с остальных двух разбежались перевозчики. Ужасно, подумал я, но решился увидаться с опасностью мне предстоящей глаз на глаз, лицом к лицу. Предложил майору проводить меня к большой переправе. Начало уже смеркаться и майор объявил что грязь везде глубока и далеко до пристани на Большом Дунае, не успеем возвратиться назад в такую темную ночь. «Нет отвечал я ему не темно, г. майор, мне очень ясно видны наши обстоятельства и ответственность, мы будем под судом если не успеем переправить всего из Сербской пристани в Молдавию через десять дней». - «Через десять дней?» сказал он в испуге. - «Да, через десять дней; рассуждать будем после, а теперь я хочу видеть все чтобы принять меры к немедленному исполнению. Пойдем». И мы пошли по вязкой грязи, утопая почти до колен.

Остров весь почти превращен в грязь; повсюду лежали павшие от голода лошади.
Пройдя таким образом около трех верст прибыли к перевозу на берегу Большого Дуная: здесь стояла артиллерия без лошадей, они тут же лежали издохшие, а офицеры и канониры помещались под лафетами. Паромы стояли у берега залитые водою, да и те которые были еще не залиты требовали рабочих отливать воду наплескиваемую волнами.
Осмотрев все едва могли добраться к майорской лачуге; ночь была ужасно темна, тяжелые облака неслись и изливали дождь.
Возвратясь к лачуге я спросил: есть ли мне особая лачуга для ночлега?
- Кроме моей, отвечал майор, - нет другой.
- Ну так и быть, теперь я вам начальник и гость.
- Очень рад, сказал он дрожа от холода. Денщик поднял половину разорванной рогожки и мы влезли как мыши в нору. [114]
Изящного комфорта конечно нельзя было ожидать, однако же при свете разведенного посредине огонька я увидел нарядное ложе майора, солому смешанную с грязью прикрытую грязной попоной, а под головой форменное седло; дым выходил из лачуги в круглое отверстие над огнем; в одном уголке сделана печурка и там что-то торчало в черепке, это был кусок говядины. Рассмотрев все это, сказал майору:
- По праву начальника я занимаю вашу постель, а вы можете себе избрать другое место. А теперь, - прибавил, - вы как хозяин, извольте угощать меня, ибо я сегодня ничего не ел.
- Извольте, ваше превосходительство, отвечал он, - чем богаты, тем и рады.
- Есть ли у вас водка?
- Есть.
И тотчас из-под седла вытащил большую бутыль. Выпив по огромной рюмке или, просто сказать, по стакану, мы съели опресноками говядину; ужин был превкусный; денщику не осталось ничего. Потом приказал майору представить мне повеления по предмету управления переправой. Он достал из-под изголовья сверток бумаги весом с полпуда и подал мне; он был весь в грязи. Читать было невозможно, чернила расплылись и стерты грязью; бросил сверток, сказал: извольте взять это себе под голову, для меня достаточно и седла. Завернулся сам в шинель и хотел уснуть, но дума тяжело налегла на меня, я долго перебирал мысленно все что можно было употребить для успешной переправы; но переправить все в Молдавию в десять дней не находил никакой возможности. А потому, положив широту острова на три версты, да малый проток Дуная отделявший остров в 250 сажен, и рассчитав пространство до высот где можно поставить артиллерию, положил переправлять только на остров и отвезти все к берегу Большого Дуная, куда ядра не могли доставать из-за Дуная. Черноморская флотилия стоявшая выше острова весьма достаточна для воспрепятствования покушению неприятеля сделать десант на остров. Положительно решился привести это в исполнение и от усталости уснул, но сквозь сон услышал что кто-то кричит:
- Господин майор Кувичинский!
- Кто там? отозвался я;
- Пожалуйте сюда, пожалуйте сюда поскорее.
- Кто там? закричал я. - Вас спрашивает генерал управляющий переправой.
Тогда дерзкий крик изменился и с должным почтением просил какой-то адъютант переправить его в Молдавию. Он послан с важными бумагами в Букурешт.
- Теперь темно и сильная буря, сказал я, - переправа невозможна, на рассвете я прикажу переправить вас, а теперь ищите себе места укрыться от непогоды.
Но поутру он не явился ко мне.

Утром приказал я майору Кувичинскому собрать немедленно рабочих и пригласить артиллеристов находящихся при береге Большого Дуная отливать воду из затопленных паромов, а сам переправился обратно на Сербскую пристань.
Узнав что тут находится батальон Углицкого пехотного полка для работ, потребовал себе батальонного командира. Мне объявили что он тяжело болен. [115]
Я решился сам освидетельствовать его, и нашел его в горячке лежащего в палатке грязной, на четырех фашинах, безо всякого медицинского пособия. О числе же людей адъютант объявил что здоровых не более 100 человек в батальоне. И тех увидел я в чрезвычайном изнурении, приказал 75 человек послать к берегу для отливки воды из затопленных паромов и делания пристаней, а 25 человек нарядить для спуска артиллерии к берегу. В 10 часов явился артиллерийский полковник Вальц с артиллеристами, и я возложил на него заботы об артиллерии, а пехотных солдат присоединил к работавшим на пристанях и тотчас послал от себя записку к дежурному генералу Обручеву о том чтобы немедленно прислано было ко мне для работ два батальона, которые должны быть переменяемы ежедневно другими. Батальоны были высланы, и вместе с тем получил я предписание чтобы не переправлять ни одного партикулярного колеса и пока не будет переправлена артиллерия и полковые обозы и чтобы ежедневно доносить корпусному командиру сколько чего переправлено. Но я отвечал запиской что здесь нет у меня: ни писаря, ни адъютанта и потому не могу исполнить предписания, а в отношении к порядку переправы я сделал уже распоряжения по усмотрению моему; если же угодно кому посмотреть на действия мои, то с раннего утра и до темноты ночи найдет неусыпное мое занятие.
В прибрежной лощине обозы были стеснены, казенные и партикулярные в таком беспорядке что надобно было потерять много времени чтобы выручить из среды партикулярных казенные, и потому приказал и то и другое, что ближе к пристаням, нагружать и перевозить на остров. Для выгрузки осадной артиллерии я назначил один батальон, потому что она нагружалась на зафрахтованные суда, а другой батальон разделил: две роты оставил на Сербской пристани для нагрузки на паромы, а две отправил для разгрузки на острове, и переправа приняла сильное движение.
Граф Ланжерон, имевший под своим начальством Черноморскую флотилию и все войска находившиеся при Силистрии, назначил мне помещение на одном из судов находившихся близ пристани. Я принял с благодарностью внимание его ко мне, и на первую ночь отправился на судно. Но в продолжение ночи бедные матросы не имели покоя. Ко мне привозили беспрестанные приказания или уведомляли о каком-нибудь беспорядке на пристанях случившемся. Я решился оставаться на берегу, приказав выкопать для себя маленькую землянку.
На другой день приехал генерал Обручев, и увидев здесь больший хаос и мои распоряжения, сказал: «Пожалуста, пожалуста надобно поспешить - вы получите дивизию». Я отвечал ему что за переправы дивизий не дают. Он уехал.
Для перевоза больных и 4го пехотного корпуса людей назначено было особо два дубаса. Генерал Рудзевич, подъехав ко мне, сказал: «Генерал, я с сотней Турок уничтожил бы вашу переправу».
- Мне приказано только управлять переправой, а защищать ее вероятно поручено кому-нибудь другому; у меня же все люди заняты работой.
На дубасах перевозили одних только людей прямо в селение Калараш. Лошадь мою верховую переправили за Дунай, и я остался с одним только денщиком, в одном мундире и шинели, да с войлоком для постели. Лошадь здесь кормить было нечем.

Лачуга моя была готова. Я обрадовался ей как самой богатой и покойной квартире. В самом деле, меня утешало то что я, бродя по глубокой грязи от [116] раннего утра, и до тьмы ночной под дождем, могу здесь выпить два стакана пуншу, снять сапоги, высушить чулки, вытереть ноги ромом и несколько уснуть. Трапезы другой не было кроме сухоядения, маленькая печка нагревала мой приют, дым выходил в дверь. Так провел я ночь, не ощущая ничего; но выходя поутру зацепился за потолок и хотел было приказать вынуть то за что я зацепил, но всмотревшись прилежнее, заметил что солдаты, за недостатком деревянных перекладин, положили мертвого солдата. Экие дураки солдаты не поняли и того что эта перекладина гибка. Призвав унтер-офицера, приказал вынуть труп и закопать, а вместо его положить две фашины и насыпать землею. Тут я отдыхал, согревался и обсушивался в продолжение десяти дней.

Для прекращения беспорядков поставил караул из двенадцати человек при спуске в долину к пристани с подтверждением никого не пропускать с обозом. После сего стали насылать ко мне дивизионные начальники пред-, писания с адъютантами о скорейшей переправе полковых фур, в которых, содержатся важные бумаги; я говорил им что мне известно какие бумаги содержатся в полковых, канцелярских и дивизионных фургонах, - извольте доложить что фуры будут переправлены на остров в свою очередь.
В полдень опрокинут был караул мной поставленный наглостью кавалеристов и других и обозы как горный поток, тесня друг друга, хлынули в долину. Я побежал туда, открыл мой генеральский эполет. - Стой! закричал я. - Прочь караул, дайте сюда одного часового.
И поставя его на середине дороги приказал ему не пускать обозов без моего приказания.
- А если кто отважится толкнуть тебя с места, иди вслед за ним не выпуская его из виду, кричи чтобы дали мне знать, я его арестую и ту же минуту донесу главнокомандующему, а виновный тут же будет расстрелян за оскорбление часового.
После сего не давали мне покоя просители. Я всем им отвечал: обождите немножко, скоро будут и ваши экипажи и повозки переправлены, но кавалеристов дерзость доходила до того что не слушали полковника приставленного мной к переправе. Тот жаловался мне что один из офицеров сделал ему грубость, столкнул две повозки с парома в Дунай и свою поставил; я поспешил туда, заставил его самого покупаться с повозкой и он смирен стал.
Однажды утром генерал-адъютант Киселев, приехав на берег, позвал меня к себе и повелительным тоном спросил: почему нет рабочих там где нагружается осадная артиллерия?
- Туда назначен особый батальон, отвечал я ему.
- Но его там нет.
Но я увидев идущего ко мне полковника Мака сказал:
- Вот командир того батальона.
Киселев обратился к нему и начал кричать на него. В это время унтер-офицер подал мне записку; я развернул и увидел что два парома затонули на Большом Дунае. Увидев это генерал Киселев сказал также повелительно:
- Когда говорит с вами генерал-адъютант вы должны слушать. Я тотчас снял фуражку и сказал:
- Слушаю. Записка о том что два парома затонули. Тогда он понизив тон сказал:
- Извольте накрыться. [117]
Но я отвечал ему что перед генерал-адъютантом не смею.
Он поворотил лошадь и с неудовольствием оставил меня; быть может видя меня облепленного грязью подумал что я пьян и потому так гордо обошелся со мной. Но это меня огорчило; такая гордость царедворцев не воспламеняет усердия и ревности к исполнению возложенной обязанности, но охлаждает и уничтожает рвение того который безо всяких видов ни к интересу, ни к честолюбию посвятил всю жизнь свою на службу отечеству. Я того же дня подал рапорт графу Ланжерону, который находился тут же на судне Буян, о том что не могу управлять переправой по болезни, ибо я действительно был болен, но пересиливал себя.
Сей почтенный генерал, знавший меня когда я был казначеем, стал упрашивать, чтобы не оставлял я переправы, ибо действия мои были перед его глазами, и я из уважения к нему остался.

Переправа шла поспешно и день и ночь так что в девять дней все уже было перевезено на остров, тогда приказал перевезти восемь паромов на Большой Дунай, чтобы там ускорить переправу, а при Сербской пристани оставил что требовалось только для непредвиденного случая, и донес о том графу Ланжерону, который благодарил меня лично и письменно, выражая что с прибытием моим к управлению переправой уничтожен беспорядок и смятение.
Итак я уже ласкал себя надеждой что на острове не долго задержится переправа, ибо погода утихла и переправа шла живо. Кончив переправу, думал я, отправлюсь в вагенбург и проехав к Гирсову сухим путем отдохну; но в то время, когда я утешал себя такой мыслью, явился ко мне генерал-майор Ножин с приказом по корпусу - ему принять от меня переправу, а мне вступить в командование 6й пехотной дивизией и принять под мое начальство левый фланг осаждающих войск.
Я послал денщика моего за Дунай за верховой моею лошадью и с прискорбием пошел пешком к новому корпусному командиру генерал-адъютанту Сухтелену. Этот человек был кроткого характера и в обращении деликатен, росту среднего и голос его был сходен с голосом генерала Миллера, бывшего благодетеля моего. Я с первого взгляда полюбил его. Он объявил мне что надобно нам приготовляться к отступлению.
Откланиваясь командующему корпусом, я просил позволить мне взять у донского казака лошадь дослать до левого фланга, ибо идти к нему не мог, а следовало пройти более четырех верст. Получив дозволение я приказал казаку опустить стремена, но и за сим они были мне очень коротки, и притом без привычки сидеть на казачьем седле весьма неудобно было; усевшись однако ж кое-как доехал до нашего лагеря: я почти не узнал его, так он умалился.
Приехал к моей землянке с надеждой согреться в ней; но увы, она была пуста; без дверей, грязь через порог перебралась в нее; неутешительный вид этот был. Я вошел в нее и сел в раздумье, чувствуя в голове пустоту. Явился ко мне бригадный адъютант Маковеев и на вопрос мой о численности всего моего отряда, сказал что на плацу то есть в лагере остается только полтора батальона, прочие все в цепи, гусарские и казачьи лошади едва ноги таскают. Я приказал ему отдать приказание чтобы начальники полков пехотных и кавалерийских явились ко мне. Он, отдав приказание и пришедши опять ко мне, спросил, не угодно ли будет водки. Я словно проснувшись сказал: давай ежели есть; он принес водки и сухого сыра кусочек; водка восстановила ослабевшие [118] силы и мне сделалось веселее. В это время отдан был предупредительный, благодетельный приказ от корпусного дежурства о том чтобы снять с могилок кресты, где погребены умершие солдаты, дабы Турки, по зверскому , обычаю своему, не могли, после отступления нашего, разрывать могилы и отрезывать головы.
Явились ко мне Донского полка полковник Бегидов, от артиллерии подполковник Мальцов; от егерских полков майоры командовавшие полками, ибо полковых командиров не было. Расспросив их о числе людей могущих быть в строю, я не хотел верить чтобы такая большая убыль могла произойти в продолжение десяти дней; но это действительно так было; и если бы Турки сделали сильную и решительную вылазку из крепости; то я не мог бы удержать их.
В это же время получил письменный приказ чтобы вечером снять артиллерию из редута на прибережье Дуная, который я устраивал. Я написал, что снять с сего редута артиллерию невозможно, потому что тогда откроется Турку дорога, но несмотря на причину представленную мной получил подтверждение о исполнении прежнего приказания. Я опять представил что Турки, узнав о снятии артиллерии с редута, сделают сильную вылазку и мне невозможно их удержать. На сие донесение отвечал мне командовавший корпусом что если при отступлении потеряна будет артиллерия (которое должно быть завтрашнего числа ночью), то я буду отвечать за нее. Так и быть, подумал я. Действительно редут этот был на равнине крайней точки левого фланга, его не защищала ни одна из наших батарей, и при общем отступлении может кавалерия турецкая перехватить артиллерии дорогу. Послал записку майору Юмину свезть артиллерию из редута, когда смеркнется. Самому же остаться до рассвета в редуте и потом присоединиться к цепи в садах находящейся. Но майор Юмин донес мне что Турки как видно получили уже от дезертира бежавшего из цепи сведение с нашем отступлении, прилежно наблюдают за редутом и притом ночь так светла что всякое наше движение укрыться не может. Тогда я приказал артиллерии подполковнику Мальцеву отправиться в редут и взять артиллерию. К счастью тучи заслонили лунный свет и артиллерию сняли; майор Юмин, опасаясь остаться в редуте, перешел тогда же в соединение на левый фланг егерской цепи.
Ночь прошла покойно; из наших батарейных орудий посылали изредка в крепость ядра и гранаты. Осадная артиллерия давно уже была снята и нагружена на суда.

В 9 часов утра дали мне из цепи знать что Турки приготовляются к вылазке. Этого я и ожидал. Батарея наша называемая «подковою» стояла прямо против крепостных ворот и препятствовала им выходить вдруг большими массами в ворота и Турки, собираясь к вылазке, всегда выбегали из ворот по одиночке и собирались под деревьями у садов, закрывавших их от наших батарей. В 10 часов в цепи началась частая перестрелка и меня уведомили что Турки начали наступать на нашу цепь дерзко и особенно на оконечность левого фланга. Я послал для полкрепления два эскадрона гусар с двумя конными орудиями, а полковнику Бегидову приказал стать левее гусар и не допускать Турок выбраться на площадь к лагерю, егерскому одному батальону занять редут а остальным двум ротам другой, и уведомил о всем командовавшего корпусом.
В цепи огонь более и более усиливался, мне донесли что Турки обходят левый фланг цепи, тогда я взял остальные два эскадрона гусар с двумя орудьями, [119] поспешил к месту сражения. Неприятель обошел уже левый фланг цепи и поднимался к площади на равнину; я приказал стрелять по садам ядрами и тем препятствовать неприятелю напасть с тылу на цепь. Турки, видя невозможность напасть сзади на цепь, стали подаваться толпами на возвышенность, но допустить их к тому опасно было. В это время прискакал генерал Сухтелен со своим конвоем. Турки все поднимались выше; я приказал конной артиллерии приготовиться и навести орудия на толпы и ожидать моего приказания, но видя что турецкие наездники подъезжают близко к нам, обратясь к казакам, сказал: ребята, и вам не стыдно что мерзавцы эти осмеливаются так смело гарцевать перед вами. Казаки, дав шпоры лошадям, хотели броситься к Туркам, но лошади не могли бежать даже рысью. Генерал Сухтелен, закричав ура!, бросился было вперед, но я остановись его сказал: «не подвергайте себя опасности, наши лошади так слабы что невозможно сделать атаки». В это время толпа Турок неосторожно вышла на малую площадку, и я приказал грянуть на них картечью и они побежали назад, их подгоняли ядра и гранаты. Таким образом заставили их укрываться за садами и потом убраться в крепость.

Начинало уже смеркаться, когда прислано было приказание об отступлении. Когда стало уже совсем темно, я приказал снять артиллерию со всех батарей и, отправиться в объезд к корпусному дежурству, ибо долина, отделявшая мои полки от прочих, так была грязна что артиллерия не могла пройти по ней; когда же снимется артиллерия снять цепь и следовать в лагерь, а казакам занять в цепи место егерей; в приказе сказано чтобы перейдя грязную долину присоединиться к 1й бригаде которой командовал генерал Николев.
Артиллерия снялась и отправилась к корпусному дежурству; в 10 часов собрались в лагерь и егеря; я приказал построиться во взводные колонны, двинул их вперед и потом остановя, велел гусарам идти, а в шалаши послал унтер-офицеров осмотреть не остался ли кто спящий. В то время когда уже готово было к движению, дают мне знать что адъютанту моему Маковееву брошена кровь и что он опасно болен. К счастью одна из полковых фур еще не была отправлена; я приказал положить его в нее и поспешнее ехать в объезд; потом повел колонны в грязную долину.
Ночь была претемная, грязь преглубокая в долине; кавалеристы переводили своих лошадей в руках, егеря пособляли друг другу выбираться из грязи под мелким дождем. Над крепостью взлетали ракеты, в левой стороне началась сильная перестрелка. Мне казалось что Турки хотят пресечь мне отступление и ударили на первую бригаду. Я спешил выбраться из грязной пропасти, ибо по темноте ночи нельзя было видеть где происходит, сражение, которое казалось приближающимся к моему пути.
Когда егеря перешли долину, я построил их в колонны и повел на место где стоял Николев; но его уже не было и огоньки остальные погасали уже.
Сражение стало отходить к Дунаю; Турки, как видно, располагая захватить на Сербской пристани обозы, устремились на 2ю бригаду, примыкавшую к Дунаю; ею командовал генерал Казнаков; он не мог устоять против превосходных сил, сделал отступление, и неприятель ринулся на переправу, но там уже ничего не захватил.
Постояв несколько на месте, я пошел к корпусному дежурству. Корпусный командир, увидев меня, спросил: пришла ли артиллерия. Ему доложили что артиллерия давно уже пришла; тогда он сказал: «извольте примкнуть к 1й [120] бригаде». Но где же она? Я не застал ее на месте. Ее отыскали за четыре версты. Турки не преследовали нас, как можно думать, по случаю темной ночи.

До рассвета мы отступили около 20 верст, в долину, где из болот прорезался глубокий проток в Дунай: на нем был узкий каменный мост по которое можно было проехать одной только повозке. На этой дефилее Турки могли сделать притеснение, потому что за мостом возвышался каменный высок берег или гора, у которой над самым берегом лежала дорожка не шире мое и так близко к берегу что страшно было смотреть на крутящуюся воду Дуна Мы были в глубокой долине, окруженной со всех сторон высотами, с которых неприятельская артиллерия могла поражать нас безнаказанно; но Турки ограничились только наблюдением за нами: два кавалериста посмотрели на и уехали обратно.
Прибыв в селение Рисовато, войска наши сделали роздых, и простояли здесь два дня. Тут граф Сухтелен объявил мне что назначает меня авангардным начальником и что я со вверенной мне бригадой должен буду остаться на зиму в селенги Черноводах. Я поблагодарил его за честь мне предоставленную и вместе с тем доложил, не благоугодно ли ему будет кого-нибудь назначить из других генералов для командования дивизией которой я командовал по старшинству.
- Полки 6й пехотной дивизии, - сказал я, расположены начиная Черновод до крепости Исакчи на берегу дунайском почти на 200 верст и такое расположение будет замедлять исполнение ваших приказаний. Я, получив их в Черноводах должен буду посылать их в полки расположенные в Мачине и Исакчи и тем же путем опять должны они приходить ко мне, и от меня; донесение в Гарсово. Что младший командовать будет дивизией это не оскорбит меня, я предпочитаю пользу службы честолюбию. Находясь отдельно, я буду получать от вас повеления относящиеся только к моему отряду, а прочие полки будут состоять под командой младшего генерала.
- Нет это невозможно, сказал он, - дивизионное дежурство останется при вас и дивизия останется под вашим начальством.
Как предположено так и утверждено.

В состав авангарда назначены егерские полки вверенной мне бригады 11й и 12й, вошли орудия легкой артиллерии и 100 человек Донских казаков Андреянова полка. Собрано для четырехдневного продовольствия моего отряда сухарей. Прочие полки выступили из Рисовато на зимние квартиры, за ними выступил и мой отряд через селение Ивернези на Черноводы, по-турецки Карасу.
Селение это расположено в широкой долине; в одной версте от Дуная. Долину разрезывает глубокий проток от болот лежавших на протяжении нескольких верст до местечка Черновод, разоренного еще в 1809 году. Проток был не широк, но глубок и через него устроен деревянный мост. Вода в протоке чистая как хрусталь и свежая, никакого запаху не дает но простояв в каком-нибудь сосуде в избе часов десять производит сильный вонючий залах. На правой стороне протока расположено селение на косогоре; спускаясь в долину до самого протока, на левой стороне возвышались крутые горы с садами и разным кустарником, по большей части плодовыми. На самом берегу потока возвышались с обеих сторон высокие каменные горы и представляли широкое отверстие на Дунай, за селением также еще более высокие горы, более сближавшиеся одна к другой. Не далеко начинается знаменитый Траянов [121] Вал, продолжающийся до крепости Кюстенджи, что на берегу Черного Моря, на протяжении 50 верст. Он сделан был двойной, тянувшийся параллельно один другому, но пространство между них не равно было, в одном месте суживалось, в другом расширялось и кроме сего сделаны были широкие платформы, как видно для караулов, а между рвов вероятно ходили или разъезжали патрули; возле Кюстенджи лежат огромной величины камни тесаные. Должно полагать что здесь были ворота, ибо на всем протяжении выездов нигде не заметно. Не доходя Дуная валы эти расширяясь севернее примыкают к озеру и высоким горам что возле Черновод и здесь до берега дунайского в горах выкопаны были три линии рвов такой же глубины и высоты. Валы эти были весьма высоки и теперь в некоторых местах имеют высоты более двух сажен после протекших многих столетий.

В селении Черноводах было всего 30 изб выплетенных и смазанных глиной, несколько было и таких у которых три стены сложены из камней положенных на глине, а четвертая сторона к югу имеет всегда плетневую стену смазанную глиной; в этой стене окошко делается одно, в прочих стенах окошек нет. Вместо стекол употребляют воловьи пузыри или бумагу писчую, для прозрачности ее напитывают деревянным маслом или другим жиром. Но по большей части бумажные листы приклеивают просто без смазки; крыша здесь всегда делается из молодого тростника, широкие листья его не пропускают течи; потолки настилают старым тростником и смазывают глиною. В мазанках этих делают очаг к стене на подобие камина и над ним широкая плетневая труба обмазанная глиною. Здесь приготовляют пишу, пекут опресноки, загребая их в горячую золу; тут и спят возле в зимнее время. В чистой комнате на месте очага складывают конусообразную печку прислоненную к стене и топят ее из сеней. Печку складывают из черепков разбитых горшков смешивая с глиною. В этих-то хатах помещались жители, офицеры и солдаты; теснота была чрезвычайная.
По прибытии в Черноводы генерал Сухтелен обозрел местность и на западной стороне на горах назначил места для постройки люнетов. Тут ситуация так была исковеркана что ни одно укрепление не могло очищать места на дальнюю дистанцию. Люнеты приказал связать ложементами а на восточной стороне, там где оканчивался ложемент, приказал сделать углубленную батарею. Пространство укреплений превышало возможность защищать их. В тылу же позиция моя не имела никакой защиты.

В это время прибыл небольшой транспорт, на воловых подводах с провиантом. Я приказал находившемуся здесь в виде коменданта станционному поручику Новицкому принять провиант а также несколько бочек горячего вина.
Транспортный комиссионер требовал от меня корма для волов, а у меня его совсем не было. Лошади артиллерийские и артельные поддерживаемы были овсом и тростником снимаемым с крыш мазанок. Я приказал комиссионеру отправляться обратно в Гирсово; но он говорил: не поеду без корму, потому что волы подохнут на дороге, ибо снег уже выпал. Я доложил об этом генералу Сухтелену, испрашивал что делать с этим упрямым человеком. «Скажите ему, отвечал он, что я съем его если он не поедет обратно». Тогда я объявил комиссионеру что генерал приказал предать его суду за ослушание если он будет еще упрямиться, и таким образом выпроводил его обратно. Что случилось с его транспортом в дороге, мне неизвестно. [122]

Генерал Сухтелен, сделав все распоряжения, отправился в крепости Гирсово, бывшую позади меня в шестидесяти верстах. Крепость Силистрц», была в таком же расстоянии, а крепость Кюстенджи в пятидесяти верстах на берегу Черного Моря.
Начались работы поспешно. Хотя солдаты были изнурены и утомлены находясь беспрестанно в ложементах, но работали усердно. Через неделю заболело двадцать четыре человека. Я приказал их отправить в Гирсово ни артельных лошадях, прося притом о присылке сухарей или муки, потому что имеющиеся у меня в запасе в непродолжительном времени могут истощиться, а также рогатого скота или овец для подкрепления солдат хорошей пищей. Меня уведомили что сухари в скором времени будут, отправлены. Ни полагаясь однако же на обещания, я приказал убавить дневную выдачу на четвертую долю.
Прошла еще неделя, но провианта не привозили, а больных число увеличиваться стало. Я отправил опять двадцать четыре человека в Гирсово; их приняли там, но вместе с тем прислано повеление чтобы не отправлять более больных туда, потому что открылась чума. Я обратился к коменданту крепости Кюстенджи, уведомляя его что буду присылать больных в тамошний госпиталь; но он отвечал что в крепости чума и принимать больных моих он не может.
В крайнем этом обстоятельстве я велел очистить для лазарета шесть бурдей (изб); но число больных быстро стало умножаться, а провианту ни отколь ко мне не присылали. Я был в отчаянии. К счастью, случайно узнал что на берегу дунайском, позади моей позиции есть селение где собрались из разных разоренных местностей жители и построили двенадцать бурдей. Я приказал немедленно перевести туда лазарет, но вскоре этого недостаточно было. В скором времени все бурдеи наполнены были больными и открылся кровавый понос, как видно потому что от недостатка хлеба солдаты употребляли в I пишу ягоды по вкусу сходные с рябиной. Многие даже не жевали их, а целиком, глотали. Я беспрестанно посылал рапорт за рапортом что имею крайнюю нужду в провианте, требовал присылки сухарей и приказал рабочим людям увеличить винную порцию для подкрепления сил людей.
Наконец получил уведомление что отправлен ко мне транспорт сухарей и дня через три получил уведомление от транспортного офицера что от недостатка корму волов пало много и он на половине дороги остановился: остальные волы не могут тащить даже и порожних фур. Тогда я приказал немедленно послать артельных и артиллерийских лошадей для привоза сухарей. Сухари эти были доставлены, но половина их были попорчены и загнили. Делать не чего, по необходимости употребляли их солдаты.

К несчастью, открылась злостная гнилая горячка. Один батальонный командир и командир 12го Егерского полка полковник Семптелий, пораженные ею, умерли.
В это время получил я уведомление от генерал-адъютанта Сухтелена о том что если неприятель будет нападать с фронта на мои укрепления, то удерживать его и его уведомить, если же пойдет мне в обход, то отступить к Гирсову. Но у меня число больных все увеличивалось и места уже не было для их помещения. Палаток при полках не было.
В крайнем этом положении я приказал выкопать большие землянки на высоком месте, велел обжечь стены по примеру Молдаван, подрыть их хорошенько, [123] сложить по две печки в каждой и сделать много окошек бумажных листа в четыре величиной, собрать сухой рогозы на замерзших болотах и из нее же сделать мягкие матрацы.
Осмотрев эти землянки лично, нашел что воздух совершенно чист и теплота умеренная. Приказал перевести туда больных. В каждой землянке можно было поместить весьма просторно по шестидесяти человек и сверх сего велел очистить шесть бурдей для лазарета и там помещать заболевающих офицеров. Но больных все умножалось и начали умирать. К спасению их употреблены пыли все зависящие от меня средства, но ничто не помогало.
Осматривая окрестные места моей позиции, я нашел что в трех верстах от левого моего фланга имеется брод, на озере; он был не глубок и широта его не более восьмидесяти сажень, а глубина не более трех четвертой аршина; дно - камень смешанный с песком. О сем броде генерал Сухтелен не знал. Если бы Турки решились атаковать меня, то кавалерия их могла бы обойти Черноводы по этому броду и стать мне в тыл, между тем как пехота наступала бы с фронта. А так как у меня много больных и все люди слабы и лошади артиллерийские изнурены, то донеся о сем генералу Сухтелену, просил у него позволения построить два больших редута позади моей позиции на возвышенном и ровном месте по обе стороны дороги к Гирсову, на случае если бы неприятель напал на меня в превосходных силах: я бы мог защищаться в этих редутах до прибытия ко мне помощи. Отступление же с моим слабым отрядом невозможно.
Между тем подул сильный ветер с морозом против течения Дуная и река стала. Через четыре часа можно было переходить смело по льду. Лед был неровен, ибо несущиеся сверху глыбы льда удерживаемые противным ветром напирали одна на другую и таким образом смерзались. Я приказал Молдаванам для испытания перейти на другой берег и удостоверившись что опасности нет позволил послать на остров из каждого полка по двадцать человек хороших стрелков и двадцать казаков для стрельбы свиней, ибо жители объявили что их много есть одичавших.
Егеря возвратились с богатой добычей и притащили тростнику и бревен вербовых для топлива.
Но Дунай простоял не долго; дня через четыре подул теплый ветер, взломало лед и река пошла.
Со льдом вместе несло по Дунаю четыре водяные плавучие мельницы; две из них приблизились к нашему берегу и их с помощью Болгар успели остановить и задержать. Мельницы эти унесены были от стен крепости Силистрии.
Видя несчастное состояние подчиненных моих и сочувствуя им всем сердцем, начал и сам я ослабевать; но прежде нежели слечь в постель, призвал к себе генерального штаба полковника Нильсена, пошел с ним на избранное мной место для постройки редутов, сказал ему чтобы делать тут два редута, каждый на 700 человек, так чтобы они могли защищать себя взаимно не вредя друг другу и чтобы имели свободный доступ к Дунаю для получения воды.
Работы казалось мне могут быть произведены и без моего присмотра. Всего более мысли мои были заняты заботой о больных и умирающих людях, которых я посещал ежедневно с главным доктором. Наконец и я так заболел что не мог уже более ходить: голова болела, ноги дрожали, по ночам сильная дрожь и потом жар, аппетит также пропал. Но желая сколько-нибудь [124] утешить солдат надеждой на милость Божью, подарил в 11й Егерский полк образ Пресвятой Богородицы полученный мною от архимандрита Ченского монастыря находившегося не в дальнем расстоянии от города Трубчевска; он благословил меня этим чудотворным образом но время марша в Турецкий поход.
Солдаты с благоговением собрались со всего отрада к молебствию которое совершено было на площади возле лазарета.
К болезни моей присоединилось еще огорчение о том что кто-то разгласил будто видел ходящую ночью в белом одеянии женщину с распущенными волосами. Солдаты стали толковать что это чума; и многим казалось что они видели это. Я всячески старался уверить их что все это пустая выдумка. Неприятно действовало и то что вся деревня эта расположена почти на сплошном кладбище, ибо Болгары покойников своих погребают близко к домам своим; на всяком месте видны могилы и в некоторых местах истлевшие гробы; по обычаю же здешнему покойников зарывают в землю не глубоко. Сверх сего собачий вой по ночам наводил великое уныние; собак собралось сюда много из разоренных деревень и как нарочно ночью собирались вокруг моей квартиры и производили ужасный вой. Я приказал стрелять по ним и таким образом уменьшилось их.
Между тем граф Сухтелен прислал ко мне 200 червонцев для платы лазутчикам которых советовал мне посылать для разведывания о числе турецких войск в крепости Силистрии и не предпринимают, ли Турки намерение напасть на места занимаемые нашими войсками. Но я отослал деньги назад и донес что способных людей для этого у меня не имеется, а жителям, здешним Болгарам доверять не могу, опасаясь чтобы они не изменили мне или будучи пойманы Турками не обнаружили слабости моего отряда, и не навели бы на меня врагов сильнейших, меня.
Генерал-адъютант Сухтелен назначен был в другое какое-то место, а для командования корпусом прибыл генерал-лейтенант Красовский.
Болезнь моя усилилась и дивизионный доктор советовал мне полечиться серьезно, тем более что присоединился еще сильный ревматизм. Я просил назначить другого генерала командовать авангардом, а мне позволить отправиться в Букурешт но Красовский медлил назначением, а в начале марта месяца погода стала лучше. Я почувствовал поправляющимся мое здоровье, донес Красовскому что не желаю ехать в Букурешт но остаюсь при своем месте.
Дунай стал в полном своем разливе; вода поднялась высоко: разнесла кря-ги ледяные на берегах и наполнила мою долину до того что едва не захватила строения. Ловкие казаки на лугу били пиками сазанов большого размера и западные мои укрепления я вынужден был оставить потому что вода пресекла сообщение, а в селении была одна только небольшая лодка.
С открытием реки явились и наши военные лодки Черноморской флотилии и доставили мне палатки. Я приказал разбить лагерь на высотах позади Черноводской долины и несмотря на чувствительные холодные ветры вывел всех людей моих в лагерь кроме лазарета. К величайшей радости моей число заболевающих уменьшилось; на зафрахтованных судах привезена была мука; солдаты, свободным воздухом и получая свежий хлеб, в здоровье приправились.
Весна сняла снежный покров и появились первые весенние цветы, у нас неизвестные. Они красного яркого цвета, величиной с маковицу, но только [125] не возвышаются от земли и почти на ней лежат. Явилось множество диких птиц на островах дунайских и на озерах. Поутру и ввечеру оглашали они криком своим окрестности. Тут были бабы или пеликаны, цапли, серые и черные разной величины журавли, лебеди, бакланы и разные утки, но соловья не слышно было. Из каменных расщелин выползали разной величины серого цвета змеи, ужи, ящерицы и черепахи. Из стен каменных моей квартиры выползло несколько пар змей и свернувшись катились под теплыми лучами солнца; сурки бегали и знакомились с солдатами, длинные и толстые желтобрюхи ползали между кустов; тарантулов премного; кажется что они любят греться или смотреть на солнце; они сидят недалеко от своей норки, которая вертикальна и глубока, и заметя подходящего человека тотчас прячутся в норку. Солдаты много их наловили и утопили в деревянном масле для леченья от укушения; они налепляли восковой шарик на нитку, опускали за ним в норку, и так дразнили тарантула до того что он схватывал восковой шарик и так крепко погружал свои когти что не мог их оторвать, тогда вытаскивали его из норки. Между каменных щелей водятся скорпионы и сороконожки.
Погода стояла, светлая и теплая. При восходе солнца с Черноводской долины поднимался густой туман, при освещении солнца казавшейся белым как снег. Он стоял неподвижно при тихой погоде до 9 часов. Вороны и орлы спускавшиеся в селение казались нам утопавшими в снегу. В 11 часов туман начинал весьма тихо подаваться на Дунай, и потом над ним, несясь по течению около 10 верст, поднимался выше и выше; на высоте, склубившись в облака, входил в область ветра и уносился по его направлению.
Зафрахтованные греческие суда подвозили беспрестанно в Черноводы провиант; маршевый батальон пришел для укомплектования егерских полков, и бригада моя усилилась.
В первых числах апреля 1829 года собрались войска в лагерь за Черноводами, между Трояновых Валов, близ дунайского берега. Турки убрались послушно в Силистрию. Для перехода войск через Черноводский проток устроен был на паромах мост на берегу Дуная, ибо прежний разрушен был разливом. Вскоре прибыл в лагерь главнокомандующий генерал-адъютант Иван Иванович Дибич. В это время я был дежурным по лагерю; встретил его верхом на левом фланге. Он приехал в коляске и вышедши из нее сказал:
- Дай мне твою лошадь.
Я укоротил стремена; он сел и поехал по лагерю, а я шел возле него пеший, отвечая ему на вопросы о зимнем времени проведенном мной в Черноводах.
Объехав лагерь пошел в свою палатку, где ожидали его генералы и полковые командиры. Он пробыл здесь несколько дней, пока собрались все войска.
Погода была хотя светлая, но ветры дули весьма сильные; здесь как и в Кишеневе ежемесячно бывает землетрясение при новолуние но иногда так слабо что едва заметить можно. Здесь во время сильной бури казалось мне что будто колеблется земля; для испытания поставил на середине палатки стол, так чтобы он ни к чему не прикасался, ибо буря шатала беспрестанно палатку, налил в стакан воды, поставил на стол и вода в стакане колебалась, это показало что земля колебалась.
К последним числам апреля трава так выросла что можно косить; кусты и деревья покрылись роскошной, нежной зеленью, но вместе с тем явилось такое множество гусеницы что не было места где бы она не ползала. Она объела [126] все нежные листья на деревьях; леса и кустарники обнажались до того, что казались совсем засохшими, а после дали вновь отростки и оделись зеленью. Здесь такое множество малых всяких животных что казалось вся поверхность В земли дышит и движется.

Вечером призвал меня генерал Красовский к себе и объявил что я назначен авангардным начальником. Я поблагодарил, но заметил что есть опытнее меня генералы для авангарда.
- Ты сам себя не понимаешь, сказал он, - ступай сейчас к главнокомандующему, он желает тебя видеть.
Я пошел к главнокомандующему; в это время он кушал чай. Дежурный по лагерю генерал, после вечернего рапорта, ожидал приказания и получа оное вышел. Я остался один и тотчас сказал:
- Я пришел благодарить ваше высокопревосходительство за честь которую вы мне сделали, удостоив командовать авангардом.
- Да, я уверен что ты оправдаешь мой выбор.
Я сказал:
- Буду стараться всеми силами исполнять возложенную на меня обязанность.
- В авангард назначаются первая и третья бригады 6й пехотной дивизии ж с принадлежащею артиллерией и два полка Черноморских казаков, саперная рота и генерального штаба офицеры. По берегу Дуная теперь еще идти невозможно, мы возьмем дорогу выше. Завтра в 10 часов ты должен выступить.
На другой день я приказал священнику служить молебен и потом выступил к поход.

Назначение меня авангардным начальником зашевелило зависть в сердцах тех людей которые высоко ценили свое преимущество надо мной и сами себя уверяли что они достойнее этой чести. В дружеских их поздравлениях весьма заметно было удивление и я ожидал что мне постараются сделать шутку, что на другом же переходе и совершилось.
Первый переход назначен был около тридцати верст. Пришедши на ночлег, я осмотрел места моей позиции нарядил партию казаков для обозрения дороги и по сторонам, и отправил рапорт главнокомандующему с маршевым планом. Расположив полки на местах, приказал варить кашу и отдыхать.
Поутру рано выступив в поход, к 10 часам прибыл к широкому топкому болоту, на котором кое-как успели уже саперы сделать плотину-мост; переход через эту плотину задержал несколько движение мое, и особенно переход артиллерии.
Когда артиллерия перешла, я двинулся вперед с тем чтобы очистить место для обоза пока он переправится.
В это время прискакал ко мне человек в военном сюртуке и с поспешностью сказал что главнокомандующий приказал авангарду возвратиться назад. «Кто вам дал приказание?» - «Дежурный генерал». - «Как это случилось?» - «Вокруг главнокомандующего собрались все генералы, сказал он, и о чем-то вели скоро разговор. Дежурный генерал, вышедши из круга, приказал, мне как можно поспешнее ехать в авангард и объявить чтобы авангард воротился назад». - «Хорошо», сказал я и приказал арестовать его. - «Я и сам никуда не поеду, потому что лошадь моя крепко устала, не повезет меня обратно», сказал он. Между тем я приказал одному из полковых адъютантов скакать поспешнее к главнокомандующему узнать причину, для чего приказано авангарду воротиться. [127] Вместе с тем приостановил движение. Мне припомнилось что в лагере говорили будто турецкий паша Гуссейн идет с превосходными силами атаковать лагерь наш и потому думал я что главнокомандующий получив об этом сведение, приказал воротиться авангарду; но как предстояло мне затруднение очистить плотину от стоящего на ней обоза, то имея при себе всю артиллерию решил по получении подтверждения объявленному мне словесно приказанию поворотить налево и идти до верховья болота, и если начнется сражение главной армии, то неожиданно явиться на левом фланге неприятеля. Когда я находился в таком размышлении, прискакал казак и объявил мне что приказано авангарду следовать вперед по прежнему направлению. Часа через два или через три возвратился адъютант посланный мной и объявил что это была ошибка. Однако же доведено было об этом до сведения главнокомандующего.
Прибыв на ночлег я написал рапорт главнокомандующему, так же как и вчерашнего числа, а о происшествии этом написал письмо к генералу Красовскому.
На другой день приехал главнокомандующий со всем своим штабом. Начальник главного штаба генерал-адъютант Толь подъехав ко мне стал выговаривать что я поверил человеку мне неизвестному.
Я ему объявил, что человек этот под караулом.
- Вас мог обмануть неприятель, сказал он.
- Но для чего же вслед за ним, прискакал казак с приказанием чтобы авангард следовал вперед? Это уже не шпион неприятельский, но личный неприятель мой, который желал мне повредить.
Между тем подъехал ко мне главнокомандующий и обыкновенным тоном спросил, далеко ли я отступил назад вчера.
- Ни на одну сажень, отвечал и ему - я не отступил, а только простоял с час на месте.
Тут уже должно было вывернуться дежурному генералу, который всю вину обратил на бедного переводчика, говоря что он приказал ему возвратить Донских казаков бывших впереди главной квартиры и что тот не понял его: но это была хитрая увертка; казак прискакавший вскоре за переводчиком ясно обнаруживает умышленное действие повредить мне во мнении главнокомандующего.

На последнем переходе к крепости Силистрии кавалерийский генерал Ридигер с кавалерийскими полками принял главное начальство над всеми передовыми войсками. Силистрия находилась не далее шести верст от нашего ночлега.
На другом день с восходом солнца двинулись войска к крепости, первая бригада начала занимать прежние свои места, а полки вверенной мне бригады с казаками и гусарами под предводительством генерала Красовского пришли на прежний наш лагерь. Турки только в это время начали раскапывать наши прошлогодние батареи. Генерал Красовский приказал мне занять батареи. Я нарядил два батальона и двинулся. Красовский велел присоединиться и другому полку, приказал петь песни, и мы пошли на Турок. Турки, оставив работы, побежали в крепость; мы их преследовали по пятам почти до самых стен, захватили несколько лошадей бывших на гласисе и Красовский сел на одну из них, говоря что первой добычей надобно пользоваться. Турки не ожидали такого быстрого наступления и тогда только начали стрелять из орудий когда мы были уже в прежних ложементах. [128]
В эго время прибыл командир 2го пехотного корпуса генерал-от-инфантерии граф Петр Петрович фон-дер-Пален, начальник 6й пехотной дивизии генерал-лейтенант князь Любомирский и генерал-майор князь Прозоровский. Генералу Красовскому поручен был левый фланг войск осаждающих крепость Силистрию. Начиная от грязной долины до берега Дунайского мне предоставлена была вся находившаяся здесь пехота.

Я уже выше сказал что мы по прибытии тотчас заняли ложемент, но в скором времени нужно было стеснить более крепость и для сего приказано приблизить еще цепь к крепости. Я осмотрел ночью местность, перевел цепь вперед и приказал копать вторую линию ложементов и в избранном месте, в садах виноградных, устроена была новая батарея. Турки сильно обстреливали это место. Генерал Прозоровский, желая показать свое усердие в службе за оказанную ему государем императором милость, несмотря на опасность от неприятельских бомб и ядер посылаемых из крепости, всегда находился здесь, говоря что он должен заслужить ту милость которой наградил его государь. В один день пришел он ко мне в то время когда адъютант принес мне для подписи месячные рапорты о состоянии дивизии. Он объявил что генерал Красовский пригласил его к себе обедать; я также сказал чтобы и меня пригласить. Я приказал подать водку и закуску. Закусив, сказал ему, идите вы к Красовскому, а я подпишу бумаги и тоже приду. Но бумаг много было для подписи, я опоздал, обед уже был кончен. Я приказал подать себе свой обед и пообедав уснул; но вдруг сделалась тревога. Турки сделали сильную вылазку и напали на наши ложементы; я приказал построиться пехоте в колонны, сам поскакал к месту сражения.
Прискакав на место боя, я увидел что князь Прозоровский спускается с горы на которой построена батарея, с намерением преследовать Турок, которые завидев идущие на подкрепление пехотные колонны, отступили. Я послал к нему адъютанта с приказанием чтобы он немедленно возвратился назад, потому что дальнейшее преследование Турок не принесет пользы, а только будет потеря людей. Но при отступлении его в самых ложементах ядро пробило его насквозь, и так сей храбрый, любезный генерал и истинный христианин кончил жизнь.
Генерала Красовского спас Бог от великой опасности. Генерал сей имел самый верный военный глаз и скорое соображение. Однажды еще перед сменой моей днем пошел я с ним ниже наших батарей. Осматривая крепостные верки в зрительную трубу, указав на угловой бастион который уже был сильно поврежден нашими ядрами: «Вот место, сказал он, на которое должно вести атаку». Действительно место это представляло удобнейший пункт: куртина разделявшая два бастиона была коротка и выдалась далеко вперед, так что соседние бастионы слабо могли защищать ее, и притом половина одного бастиона была сильно повреждена, а наша вторая циркул-валлационная линия была так близка что не было надобности делать третью: «Сядем здесь», сказал Красовский, - посмотрим». Зная все пункты которые подвержены сильному неприятельскому артиллерийскому огню и верный прицел турецких артиллеристов, я сказал: «Здесь весьма опасно, можно избрать другое место не менее удобное для обозрения. Пойдемте я вам укажу». - «И тут хорошо», отвечал он, и сел. - «По крайней мерей не садитесь, уверяю вас что Турки из крепостных орудий стреляют даже по одному идущему человеку и не много ошибаются, ядра ложатся на аршине впереди или позади, а иногда и ближе». Был случай: [129] один из адъютантов корпусного командира, играя поднятою картечью, шел хладнокровно позади ложементов. Солдаты говорили ему, сойдите в ров, но он не обращая внимания продолжал идти. Раздался выстрел и на крепостном валу ему оторвало ядром руку с самого плеча, а через шесть часов он кончил жизнь.
Генерал Красовский сел, несмотря на мое предостережение, но я не согласился, и едва отошел в сторону шагов пятнадцать как пущенное ядро из крепости так близко пролетело возле его груди что задело пуговицы на левом плече. Он опрокинулся; солдаты стащили его в ложемент и немедленно бросили ему кровь. Скорая помощь спасла его от смерти.
Грозила опасность и мне. В одну ночь Турки сделали вылазку и произошло сильное сражение на левом фланге. Я с колоннами назначенными для подкрепления стоял возле высокой батареи, несколько ниже с левой стороны. Батарея эта построена была на неудобном месте, ибо из трех крепостных бастионов стреляли по ней и потому приказано было оставить ее. Когда же открылся сильный огонь с обеих сторон и Турки начали со всех бастионов производить пальбу, я из любопытства пошел на батарею, где за парапетом лежали и солдаты. Став против амбразуры, смотрел на сражение внизу происходящее. Вдруг вижу что прямо предо мною на турецком бастионе блеснул огонь. Я живо сделал шаг в сторону, и едва отслонился, ядро прямо пролетело в амбразуру, вслед за ним другое ударило в вал, над моей головой и осыпало меня землей. Не успей я уклониться от амбразуры, ядро пробило бы меня насквозь…

 


Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru