Маневры под Шумлой Кулевчинское сражение – Ненадежность офицеров бригады – Атака турков – Ранение – Победа – Опрометчивость генерала Глазенапа во время битвы – Сдача Силистрии.
Главнокомандующий получив известие что верховный визирь вознамерился взять крепостцу Проводы, которую занимал отряд наших войск, и для сего взяв из крепости Шумлы 40.000 войска выступил к Проводам, решился немедленно воспользоваться сим благоприятным случаем, чтобы заставить визиря помериться силами в поле, пресекши ему путь к возвращению в крепость Шумлу.
25го числа августа 1829 года, поручив осаду Силистрии генералу Красовскому, Дибич сам с 25.000 выступил к Шумле; того же числа бригада мне вверенная назначена в авангард.
Войска в походе, следуя проселочными дорогами между лесов и в некоторых местах проходя теснины, прибыли 28го в сумерки к быстрой речке Девно. Тут остановились на ночлег, и отдано приказание чтобы не разводить огней и даже трубок не курить, но быть в совершенной тишине в продолжение ночи.
На рассвете 29го числа, я перешел речку Девно по мосту наскоро устроенному почти у самых стен местечка Яни-Базар. Вслед за моими полками шли прочие полки.
Верстах в двух от Яни-Базара перерезывал дорогу быстрый и глубокий ручей, при переходе коего войска были несколько задержаны, потому что мост был разломан. Здесь получил я приказание от главнокомандующего, через полковника генерального штаба Рихтера, чтобы с полками вверенной мне бригады и восемью орудиями легкой артиллерии взять направление влево по дорожке на селение Мардры. При этом Рихтер объявил что и он прикомандирован ко мне. «Мы пойдем искать неприятеля», сказал он, и опять уехал к главнокомандующему. Я направил полки к указанной деревне, выслал [130] застрельщиков от 12го Егерского полка налево в сады виноградные, прочие же войска потянулись прямо к Шумле, где слышна была перестрелка Не доходя до деревни Мардры, я получил приказание через адъютанта от главнокомандующего чтобы, пройдя деревню Мардры, остановиться за речкой» ожидать присоединения к моему отряду кавалерии. Перейдя речку по мосту не весьма прочному, я остановил полки на лугу. Предо мной были высоки отвесные скалы непрерывной стеной, у подножья их фруктовые и виноградные сады; при повороте их на восток врезывался весьма далеко предо мной довольно широкий и глубокий овраг, покрытый садовыми и буковыми деревьями. От оврага вправо тянулась возвышенность: на версту, с наклоном к югу, покрытая кустарником. Она была высока и крутой спуск неудобовосходим даже для пехоты. На оконечности ее виднелось отверстие, к которое лежала дорога от самого моста возле болота бывшего позади меня Я приказал выслать застрельщиков от 11го егерского полка для осмотра садов и оврага В это время явился ко мне генерал-майор Глазенап с четырьмя эскадронами Иркутского гусарского полка и четырьмя конными орудиями которым приказал я расположиться правее пехоты и выставить конные ведеты на высоте. Сам я хотел ехать осмотреть местность; но прискакавший адъютант от главнокомандующего объявил его приказание чтобы авангард поднялся на высоты, о которых выше сказано, и там занял две деревни.
Я тотчас повел войска и дойдя до дороги ведущей от крепости Шумлы к горам, поворотил по ней налево в узкую долину, которая расширялась к востоку на двести или более сажен и кончалась при уступе на покатую площадь поднимавшуюся к горам. Среди этой долины лежала клинообразная гора с весьма покатой наклонностью к западу. Не видя другого селения кроме бывшего предо мной, я был в недоумении, а спросить не у кого; решился расположить егерские полки с пешей артиллерией на возвышенной площади позади деревни, а кавалерию оставил в долине на скате упомянутой горы. Позади деревни в двухстах шагах, приказал построить колонны к атаке, разместив между их артиллерию. Позиция моя была тесна и по ней рассеян был колючий кустарник; но удобнее места я не видел.
В то время когда я располагал полки, прискакал ко мне полковник Рихтер и объявил что неприятель идет; сам поскакал к главнокомандующему в то же время возле гор начали казаки бывшее с ним перестрелку с Турками Я приказал генералу Глазенапу послать немедленно на подкрепление казаков эскадрон гусар, потому что казаков было только пятьдесят человек
Местность расположения моего представляла котловину, левый фланг начинался у отвесньк скал, а правый у большого лесного оврага: линия фронта протягивалась не более версты и впереди деревни левее Праводской дороги разрезывал поле глубокий и широкий овраг с отвесными берегами, неудобопроходимыи. Передний фронт деревни был довольно надежен для сопротивления неприятелю, но я беспокоился о правом моем фланге. Он был открыт совершенно, возвышенная чистая равнина представляла неприятелю большой простор для действии всякого рода войскам против меня: но по малочисленности моего отряда я не мог нисколько отделить для прикрытия сего места. Сообразив все обстоятельства, я написал записку карандашом, послал в главный штаб, прося прибавления мне войск, и получил уведомление что будет прислан ко мне один батальон Муромского пехотного полка, более же ничего дать не можно. После сего, видя что деревня с нашей стороны была обнесена [131] высокими плетнями, я приказал подрубить их и повалить, дабы очистить более места для действия нашей артиллерии и для свободного входа пехоте.
На дне оврага что возле скал виднелись пустые строения; овраг этот оканчивался немного впереди моих колонн и тут же стояла ветхая мечеть с разрушенным минаретом; мечеть эта отделялась улицей от той деревни которая находилась впереди: улица эта была завалена камнями и плетнями, как видно, еще прежними жителями бывшими здесь. От мечети в овраг лежала только тропинка.
Деревня бывшая впереди меня называлась Чирковичи, а та которая была в овраге называлась Кулевчи, их только и разделяла вышеупомянутая улица. Быть может что их обе называли Кулевчи.
Час уже был первый. Я, не видя никакой тревоги, приказал людям варить кашу и обедать. Когда же пришел батальон Муромского пехотного полка, я приказал ему расположиться позади кавалерии правее ее, так чтобы огнем своим он мог действовать в долине с правой стороны горы, а конным орудиям я велел стать выше на горе. Тут они могли защищать мой правый фланг.
Перед закатом солнца приехал генерал-от-кавалерии Воинов с начальником штаба своего, генерал-майором Монтрезором, и осмотрев мое расположение уехал не сказав ни слова. Когда же закатилось солнце, я приказал сварить кашу и потом везде погасить огни.
В сумерках приехал начальник главного штаба генерал Толь, осмотрев мои передовые расположения и не сделав никакой перемены, приказал только прибавить к кавалерийской цепи которая была на равнине за лесным оврагом еще две пары гусар и тотчас уехал обратно.
Таким образом, впереди деревни была казачья и гусарская цепь, которая протягивалась и за лесным оврагом вправо на равнине. В резерве оставался тот же эскадрон который был прежде выслан для подкрепления казаков; он закрыт был со стороны неприятеля густыми деревьями видневшимися из оврага, а батальонному командиру Муромского пехотного полка я приказал подвинуть батальон вперед в долине и послать застрельщиков в лесной овраг и поставить в нем цепь наравне с кавалерийской, для предосторожности чтобы Турки в ночное время не могли спуститься без тревоги в долину. Тут батальон сей был бы под прикрытием артиллерии стоявшей на горе; это место я считал для себя опасным, и потому рассудил прикрыть его артиллерией, гусарами и батальоном Муромского полка.
В это время нашла грозная туча от северо-запада и пролила сильный дождь с молнией и громом; пользуясь блеском молнии, я наблюдал неприятельскую сторону и заметил что в закрытых местах между гор виднелась пехота, а кавалерия тянулась направо около леса прилегавшего к широкой равнине. Когда же прошла туча виднелся только на высоте огонек и казалось что здесь располагается неприятельская артиллерия; ночь была темная.
Наконец усталость склонила меня ко сну, я лег возле артиллерийского зарядного ящика; но едва только стал засылать как разбудил меня генерального штаба офицер, докладывая что Турки вошли уже в деревню. Я сказал что этого быть не может. Турки не могли войти в деревню без тревоги, потому что все места заняты егерями кроме передовой кавалерийской цепи, но он настоятельно уверял что сам видел. Тогда я с неудовольствием приказал командиру 1го батальона Егерского полка майору Любецкому взять стрелковый взвод и следовать за мной, говоря офицеру: ведите меня туда где видели [132] Турок. Углубившие в деревню, он показал мне влево, говоря: «вот стоит турецкая кавалерия!, Я подошел поближе и рассмотрев прилежнее увидел, что то были в цвету бузиновые кусты, которые казались офицеру белыми повязками на чалмах. Ему было очень стыдно.
После этого я пошел на левый фланг егерской цепи поверить соблюдается ли должная осторожность и, к удивлению моему, нашел что подполкоад Ремлинг, вопреки моего приказания, сделал перемену и открыл места. На вопрос мой: по чьему приказанию он осмелился переменить мое распоряжение, не уведомив меня о том, он отвечал что приезжал какой-то генерал в очках, приказал ему это сделать. Видя что ответ его несообразен ни с чем я приказал ему быть в деревне при резервной роге, а батальонному командиру велел расположить по прежнему моему приказанию роты и не переменят! ничего без предварительного меня о том уведомления. Потом возвратили опять к колоннам, лег с намерением уснуть, но судороги в ногах долгов покоили меня: наконец я заснул крепким сном и меня разбудили уже когда солнце вышло из-за гор и озарило чело великана. Взяв зрительную трубу, я увидел что турецкая кавалерия расположилась в большем числе к восточной стороне возле леса, напротив большой равнины которая была правее меня а пехота по левую сторону Праводской дороге, протянулась до самого ущелья прикрываясь за огромными глыбами каменных валунов и кустарниками артиллерия же стояла на высоте правее Праводской дороги, и вправо от нее на отдельном холме регулярное каре. Между турецкой пехотой видны были конные наездники. Я написал карандаш записку о всем что заметил и послал к главнокомандующему.
Часу в седьмом турецкая пехота по ущелью начала подыматься большими толпами с белыми знаменами на скалы к которым примыкал мой левый фланг и протянулась даже за мои колонны; но не стреляла по моим егерям которые были под ногами у нее, ограничиваясь только бранью по-русски (вероятно что в турецких войсках были Некрасовцы духоборческой секты, перешедшее туда как говорят из России во время царствования Екатерины и водворившееся здесь; живут большими деревнями, занимаются земледелием скотоводством и пчеловодством). Я приказал также егерям не стрелять по ним, но послал об этом обстоятельстве записку к г. главнокомандующему. Получил ответ: «Турки не кошки, не могут соскочить со скал.. Ответ этот оскорбил меня ибо я видел что меня не понимают, полагая что Турки навели на меня страх. Можно впрочем сказать что это и действительно было так, потому что Турки могли где-нибудь в неизвестном мне месте спуститься со скалистых этих стен и сделать тревогу в главной квартире, ибо местность здешняя мне неизвестна и карты подробной я не имел.
Час уже был девятый, солнце сияло но всем своем величии, и горные большие орлы, плавая в воздухе, высоко кружились над моею позицией перекликаясь между собой; позади меня белелась вдали крепостная стена Видя что мои предположения оправдываются об опасности моего правого фланга, потому что вся неприятельская кавалерия расположилась против равнины, а пехота и артиллерия против деревни, левее меня на скалах, я придумывал план для сопротивления неприятелю, когда он бросится на меня в деревне, также и на тот случай если приказано будет мне атаковать его. Он с высотах скал мог видеть все количество моих войск; позиция моя была совершенно открыта. [133]
В это время приехал главнокомандующий со всем своим штабом и спросил:
- Где стоит неприятельское регулярное каре и артиллерия?
- Надобно ехать вперед деревни, отвечал я, - чтобы видеть.
Мы тотчас поехали. Выехали за деревню по Праводской дороге я указал ему каре; он, посмотрев на разные пункты обратясь к полковнику Рихтеру сказал:
- Где же тут восемь тысяч Турок? здесь и пяти нет. Тогда я доложил ему что по моему замечанию здесь более десяти тысяч.
- Вздор, сказал он. - здесь нет и пяти тысяч. Извольте атаковать и сбить с позиции.
Я, поклонясь ему, отвечал: слушаю! После сего помолчав немного спросил он:
- Откуда, генерал, располагаете вы начать атаку?
Я указал ему на полк бывший правее нас и сказал: вот то место которое для сего избрано мной. Он посмотрев сказал: «хорошо к вам в резерв придет 1я бригада 6й пехотной дивизии», и тотчас уехал. Я возвратился к колоннам, собрал батальонных командиров и отдал следующее приказание:
«Господа! Г. главнокомандующий приказал мне атаковать неприятеля и сбить его с позиции. Мы видим его перед собой, не наше дело считать воинов его, мы должны исполнять приказание объявленное мне. Я уверен, надеясь на помощь Божью, храбрость наших солдат, ваше усердие, любовь царю и славе нашего отечества, что мы исполним с успехом возложенное на нас дело. Извольте выслушать мое распоряжение».
Батальону Муромского пехотного полка я приказал подвинуться вперед к лесному оврагу и построить каре. Батальон этот будет прикрывать наш правый фланг; без моего приказания не должен оставлять назначенного ему места: всякое движение неприятеля по равнине застрельщикам его будет видно из-за крайних деревьев и следовательно батальонный командир может приготовиться заблаговременно к отражению.
Двум батальонам 11го Егерского полка я велел спуститься в долину по дорожке правее деревни лежащей и перешед мостик и поднявшись на возвышенность стать первому к лесному оврагу, а другому к кустарникам что впереди деревни, оставив интервал для артиллерии на десять орудий.
Первый батальон 12го Егерского полка, оставя застрельщиков своих в кустарниках, с их резервами построится в колонну к атаке и остается у выезда на Праводской дороге, с двумя орудиями там находящимися, на тот случай если неприятель пойдет на наш левый фланг от ущелья: артиллерия из этого пункта может на открытой площади наносить ему сильное поражение из-за неудобопроходимого оврага.
Второй батальон сего полка выходит за деревню на левом фланге, построив колонну к атаке, становится впереди рва, высылает вперед застрельщиков за ореховые толстые деревья, будучи сам закрыт оными. Батальон этот охраняет левый фланг нашей позиции: ему весьма удобно поражать неприятеля из закрытых мест с помощью артиллерии находящейся при первом батальоне сего полка. Здесь даже и при сильном напоре неприятеля можно упорно сопротивляться ему. Батальон этот не должен оставлять назначенного ему места без моего приказания.
Гусары, перейдя мостик, становятся у самого лесного оврага, правее 1го батальона 11го Егерского полка, за деревьями, а конные орудия становятся [134] на правом фланге пешей артиллерии для совокупного действия. Кавалерию я расположил здесь для того чтобы с этого места она могла действовать без замедления на два пункта то есть противостать прямо, если бы неприятельская кавалерия решилась броситься к нашей артиллерии, или спустившись в долину, явиться из-за Муромского батальона неожиданно на встречу неприятелю, если б он вознамерился вести кавалерию на правый фланг. Отдав мои приказания велел следовать на назначенные места, поручив кроме сего бывшим при мне генерального штаба офицерам, капитану Споре и поручику Стефани, проводить батальоны на назначенные им места.
В это время увидел я, что первая бригада 6й пехотной дивизии вышла на большую равнину и остановилась правее моего фланга, в расстоянии полуверсты и несколько ниже моего фронта. Я послал адъютанта узнать кто начальствует этим резервом, ибо бригадный командир, генерал-майор Варпаховский, был моложе меня; сам же поехал осмотреть исполнено ли в точности мое приказание пехотными батальонами и гусарами и возвратился к батальонам 11го Егерского полка, где адъютант доложил мне что с 1й бригадой находятся: корпусный командир генерал-от-инфантерии граф Петр Петрович фон-дер-Пален, дивизионный начальник князь Любомирский и генерал Варпаховский. Следовательно резерв этот не был мне подвластен; но меня утешало то что корпусный командир опытный воин, будет защищать мои правый фланг от нападения неприятельской кавалерии. Находящаяся при нем батарейная артиллерия будет наносить неприятельской кавалерии ядрами и картечью сильный вред.
Турки не мешали занять места вверенным мне войскам. Вероятно верховный визирь не предполагал чтобы малая эта частица войск отважилась сделать наступление на его превосходные силы.
Видя что все уже готово к бою и не получая никакого приказания от корпусного командира, перекрестясь и призвав на помощь Господа сил, я сказал: «Артиллерия, начинай!» Раздался выстрел и граната с хрипливым визгом понесла Туркам мой привет. Турецкая артиллерия тотчас открыла сильный огонь и сделалось везде движение в неприятельской местности. Каре стоявшее на холму тотчас сбежало и скрылось за ним. Турецкая артиллерия направляла выстрелы на мою артиллерию и на батальон Иго Егерского полка. Но как она стояла высоко, то ядра ее перелетали и ложились позади в долине, ядра же нашей артиллерии действовали почти настильно и рикошетами и наносили чувствительный вред неприятелю. В это время генерал Глазенап и полковой командир гусарского полка полковник Тютчик просили у меня позволения произвести атаку на турецкую кавалерию. Но я сказал им что еще не время, нужно рассмотреть прежде что предпримет неприятель. Турки понизили орудия до того что ядра ложились впереди нашей артиллерии и перескакивали рикошетами в долину не нанося ни артиллерии нашей, ни батальонам вреда; но вскоре открылся огонь и с турецкой батареи стоявшей внизу левее Праводской дороги и закрытой лесом и кустарником, которой прежде нельзя было заметить. Я видел что батарею эту можно взять без потери людей, ибо местность представляла возможность подойти к ней лесом с тылу или во фланг. Но кому поручить исполнить это дело? Удобнее всего было бы 1му батальону 12го Егерского полка, который мог идти прямо в лес не подвергаясь огню сей батареи, но командовавший этим полком полковник Ремлинг неспособен был для этого дела по слабости своей. Батальонный командир сего [135] батальона также был не надежен. Подполковник Севастьянов командовавший 11м Егерским полком, не был мне еще известен, ибо в командование полком вступил за несколько дней перед сим. Для кавалеристов действие в лесу неудобно, и по сему решился я исполнить дело это сам, с чем и объявил бывшему при мне генералу Глазенапу. «Я возьму с собой, сказал я, второй батальон 11го Егерского полка с подполковником Севастьяновым и два легких пеших орудия. У вас останется здесь первый батальон Иго Егерского полка, батальон Муромского пехотного полка, стоящий позади вас в лощине кареем, и гусары ваши. Вы прикажите гусарам спуститься в лощину и стать возле батальона Муромского полка для охранения нашего правого фланга, я же пойду атаковать батарею и уведомлю вас если нужна будет мне помощь. В резерве вторым батальоном Иго Егерского полка пойдет первая батарея 12го егерского полка в полутораста шагах, а другие стоящие на выезде останутся под прикрытием застрельщиков того батальона.
Взяв эту батарею и будучи уже в близком расстоянии от большой батареи, но ниже ее, так что она не могла наносить вреда атакующим, я надеялся решительным натиском привесть в расстройство неприятеля в самом его центре и принудить к отступлению. Так предполагал я исполнить волю главнокомандующего. Сообщив мой план генералу Глазенапу, я послал адъютанта своего Маковеева объявить мое приказание подполковнику Севастьянову и Ремлингу и вместе с тем приказал подполковнику Севастьянову выслать застрельщиков из второго батальона.
Распорядившись таким образом, я поехал с застрельщиками, приказав им идти по рядам, орудиям за ними, а за орудиями с батальоном подполковнику Севастьянову. Батарея которую я шел атаковать не заметила моего движения, а верхняя батарея хотя и обратила огонь свой на батальон шедший за мной, но ядра ее не наносили никакого вреда.
Перешедши таким образом поспешно Праводскую дорогу, приказал я застрельщикам поворотить во фронт и пошел вверх так же поспешно; орудия следовали за застрельщиками; взошед на один уступ, потом на другой и будучи впереди застрельщиков увидел я что нахожусь на правом фланге неприятельской батареи, я приказал немедленно снять с передков орудия и брызнуть картечью. Молодцы артиллеристы схватили в миг с передков орудия и грянули по неприятелю. Турки были поражены неожиданным ударом, оставшиеся в живых и не раненые побежали в лес, оставив свои орудия. В это вовремя увидел я за оврагом, между кустов, за деревьями и каменными валунами множество пехоты. Подполковник Севастьянов спросил, что прикажу я делать с этими? указывая на Турок. «Можно бы поразведаться с ними штыками, но мешает нам этот овраг», сказал я ему, и приказал орудиям направить выстрелы на толпы Турок: «Я поеду, прибавил я, посмотреть нет ли возможности перейти этот овраг». Проскакав мимо четырех орудий турецкой артиллерии с моим адъютантом, ординарцем и вестовым от гусар, увидел я что овраг поворачивает прямо в горы возле Праводской дороги и также глубок, с высокими берегами.
В это время к удивлению моему, я увидел что первый батальон 11го Егерского полка находится на одной высоте со мной в виноградном саду. Я подскакал прямо к нему через поле, под громом турецкой верхней батареи, и спросил где батальонный командир. «Ему оторвало обе ноги ядром», отвечали мне, - «а батальоном командует командир 1й карабинерной роты, [136] капитан Звягинцев». Я призвал его к себе и спросил: кто приказал батальону этому сюда идти? «На прежнем месте турецкие ядра стали наносить вред, и потому они двинулись вперед». На это я отвечал: «Можно было бы спуститься в лощину позади». В эту минуту услышал я сильный батальный огонь в лесу, где оставлен был мной 2й батальон с подполковником Севастьяновым и видя превосходные силы неприятеля, приказал капитану Звягинцеву соображаться уже с моим движением, ибо я видел что мне должно будет отступить. Поскакал обратно в лес мимо оставленных четырех турецких орудий стоявших без действия; Турки сыпали со всех сторон ужасный батальный огонь из-за оврагу закрываясь каменными валунами, толстыми деревьями и кустарниками. Севастьянов спросил у меня: «Что прикажите теперь делать?» «Отступить», сказал я ему. Тогда один из адъютантов главнокомандующего, Барятинский (их было охотников два, которые с дозволения главнокомандующего желали находиться при мне во время сражения; но другого уже тут не было), подъехал ко мне и осведомился что доложить главнокомандующему. «Доложите что нужен был бы секурс, но теперь уже поздно. Доложите что видите». Перед тем я хотел было просить корпусного командира придвинуться к деревне для подкрепления меня, взглянув с моей высоты на его позицию увидел что он сам отбивается от многочисленной кавалерии окружившей его.
Турки видя наше отступление ринулись большими толпами через овраг на нас, сильно поражая людей ружейным огнем. Знамя несколько раз падало с убитыми знаменщиками. Выйдя же из леса, заметил я что крайние кусты могут прикрыть бывшие со мной орудия, приказал артиллеристам» снять орудия с передков, зарядить картечью, поджидать когда разъяренные толпы неприятеля выдвинутся из-за кустов. Видя малочисленность нашу, Турки с бешенством кричали и бросались дерзко к нам, не замечая ничего по сторонам, так близко что солдаты поражали их штыками. Батальон отступал безо всякой суеты, хладнокровно отстреливаясь; всякая пуля пущенная в толпу с близкой дистанции поражала не одного человека; тут промаха не было. Я оставался при орудиях, и когда густая неприятельская толпа выдвинулась из-за леса вперед, грянули мои орудия, и широкая улица прорезалась между Турок. Все что было по этому направлению упало, ибо выстрелы произведены были в близкой дистанции. Турки от страха бросились назад, но следовавшие за ними били их прикладами и гнали вперед. Орудия не могли уже больше оставаться потому что превосходные силы налегали на малую кучку наших егерей. Я приказал орудиям поспешить на мою позицию, и став на горе, что в долине, защищал правый фланг от неприятельской кавалерии, а отступающий батальон Иго Егерского полка надеялся подкрепить первым батальоном 12го Егерского полка. Но не видя сего батальона, я полагал что он замедлил выйти из деревни. Послал ординарца с приказанием чтобы приготовились там для встречи неприятеля. Но вдруг вижу адъютанта Маковеева, несущего перерубленное знамя 12го Егерского полка. От него узнал что Ремлинг не пошел по моему приказание вслед за Им Егерским полком, но пошел в овраг, полагая (как думать можно) что там будет безопасно, но вместо того подвергся самому жестокому огню, сам был убит и в рукопашном бою потеряно много людей и офицеров. Опасность была велика, со всех сторон и из ущелья выходили густые толпы врагов, бывших прежде на скалах, и раздельно стремились одни на левый мой фланг, другие на отступающий батальон, который [137] от большой убыли людей был уже весьма мал; но в этом несчастном обстоятельстве я находил утешение в том что егеря мои не теряли присутствия духа. Они не бежали, но, отступая хладнокровно, поражали врагов пулями и дерзких штыками. Я был при них. Батальонное знамя со знаменщиком упали; подполковник Севастьянов, подхватив знамя, сорвал с древка и, опоясав его на себе, сказал: «ребята! смотрите, оно на мне!» Древко же отдал унтер-офицеру.
Продолжая таким образом отступать уже по Праводской дороге к деревне, я вспомнил о первом батальоне 11го Егерского полка, которому приказано было соображаться с сим движением; передав надлежащие распоряжения Севастьянову, я с одним ординарцем поскакал вправо на возвышенность. Здесь с величайшим соболезнованием увидел что 1й батальон 11го Егерского полка охватила турецкая кавалерия. Никакой помощи дать ему было невозможно и я с отчаянием смотрел на его бедствие. Но раздались выстрелы и Турки отхлынули. Я кричал: «хорошо, ребята!» но крик мой не мог быть слышен: гром орудий, треск ружейного огня, крики Турок заглушали голос мой. Когда же Турки разбежались, батальон отступил шагов сто или более и опять охвачен был конницей. К счастью овраг не позволил турецкой кавалерии кругом охватить его, и от нескольких ружейных выстрелов Турки разбежались. При этом случае я видел что один егерь, усталый или раненый, шел тихо по полю. Турецкий всадник наскочив на него пересек ударом сабли ранцевые ремни, и когда ранец упал, всадник показал ему саблей чтобы он уходил, а сам, подхватив ранец, поскакал назад.
В это время несколько турецких всадников заметив меня бросились ко мне. Я дав шпоры лошади, пустился во весь карьер на прежнюю мою позицию, но, к удивлению моему, не увидел на этом месте ни оставленной мной артиллерии, ни Муромского батальона. Лежащие трупы неприятельские и наши показали что в отсутствие мое тут сзади меня были уже Турки: одно батарейное орудие стояло без передка в долине (но каким образом явилось оно здесь, мне неизвестно; у меня же батарейных орудий не было. Генерал-майор Глазенап собирал кавалеристов своих в долине что возле деревни. Я подскакал к нему и спросил «где наша артиллерия и батальон Муромского полка?» он мне ничего ответить не мог. Я видя собравшихся здесь гусар около 30 или 40 человек обратился к ним, громко: «ребята! нам надо выручить егерский батальон! вперед, за мной!» Выскочив из долины с криком ура! мы бросились на Турок, окруживших батальон. Они, завидев кавалеристов несущихся на них, испугались и бросились бежать далеко. Я приказал батальону двинуться бегом назад, и таким образом спустив его в долину, сам поспешил на возвышенность которая была среди долины где уже действовали два орудия, бывшие со мной впереди. Взъехав на возвышенность, я увидел что неприятельская кавалерия несется ко мне с правой стороны по сухому оврагу, приказал обратить орудия против нее и стрелять картечью. Неприятель смешался; но в это время Турки овладели кустарником бывшим впереди деревни и ворвались на правый фланг ее; батальон в поспешности набежал на плетень в долине бывший, и эта малая преграда задержала его. Турки обратили на него сильный ружейный огонь из кустов и с правого фланга деревни. Знамя упало, но потом опять развилось; плетень сломан и егеря отступили по дорожке тут лежавшей. Капитан Звягинцев здесь получил две раны. Я приказал обратить одно орудие на правый фланг деревни и стрелять картечью. Турки, по замечанию [138] моему, как будто чего-то опасались углубиться в деревню- может быть потому что егеря из-за строений наносили им ружейным огнем сильное поражение.
В это время взглянул я на первую бригаду 6й пехотной дивизии бывшую в резерве и увидел что она двинулась несколько вперед; это означало намерение ее отступать, ибо тотчас она пошла обратно. Я знал что бригадный генерал Варпаховский подражает тактике Наполеона, который употреблял сей способ при отступлении, полагая что солдаты при движении вперед остаются уверены в том что изменились где-нибудь в сражении обстоятельства и по тому начинается отступление. Вдруг я почувствовал что мне в живот что-то черкнуло и потекла горячая кровь, тогда, обратясь к генералу Глазенапу тут же находившемуся, сказал потихоньку: «Я ранен, побудьте здесь я спущусь с горы только перевязаться и тотчас буду сюда». Едва спустился я в долину как увидел что наша конная батарея мчится во весь карьер на эту возвышенность, она остановилась возле бывших тут же двух моих орудий и громом своим привела Турок в страх. Артиллерией этой командовал генерал Арнольди опытный и храбрый воин.
Я ослабел, и не имея при себе средств к перевязке приказал стянуть себя крепче шарфом и, увидев подполковника Севастьянова стоящего с егерями за строением, сказал: «Не отступайте далее, Турки остановились» Я не мог уже сесть на лошадь и с помощью двух егерей пошел к перевязочному пункту, но оглянувшись назад увидел на турецкой батарее поднявшийся большой столб дыма и вслед за сим такой же другой. Я полагал что визирь знаком вызывает из Шумлы вылазку для действия в тыл нашим войскам Но то был взрыв зарядных турецких ящиков. Когда я приостановился отдохнуть то увидел что на главной турецкой батарее гарцуют уже наши кавалеристы. Артиллерийские выстрелы прекратились, изредка отзывался еще ружейный огонь. Я пошел опять к перевязочному пункту. Здесь увидел капитана Звягинцева лежащего после перевязки. Штаб-лекарь Вестенгольц перевязал меня; я отдохнув несколько пошел с двумя егерями поддерживавшими меня к главному перевязочному пункту с роздыхами. Наконец, затихла и ружейная перестрелка.
Дошедши до главного перевязочного пункта я лег от изнеможения. Главный доктор немедленно пришел ко мне и спросил перевязан ли я. «Перевязан отвечал я ему. Дайте мне пить, меня жажда мучит». - «Сейчас пришлю вам воды», сказал он и сам поспешил в операционную палатку, а ко мне принес фельдшер воду в манерке и кремортартор, чтобы подмешивать его в воду Егеря построили надо мной маленький шалаш из древесных сучьев и положили на них знамена 12го Егерского полка (раненые нижние чины и офицеры лежали вокруг меня, стонами и криками своими раздирали душу; я соболезнуя о них забывал собственное свое страдание). Но в это время прискакал от главнокомандующего адъютант и став посреди раненых громко сказал-«Ребята! Неприятель разбит! Меня прислал главнокомандующий объявить это вам и поздравить вас с победой». Все тут единодушно славили Бога. Я приказал позвать священника и просил его отслужить молебен возле моего шалашика для утешения страждущих. Священное пение проникло в глубину души каждого страдальца, все кто мог собрались с силами чтобы приблизиться хоть ползком к месту где служили молебен, всякий с благоговением и смирением молился; подобного благоговения и усердной молитвы мне не случалось видеть; [139] тут не было различия ни в религии, ни в мыслях, все соединились в одно чувство благодарения Богу о спасении своем; все обратились к одной вере утешительнице, как грудные младенцы к матери своей, и тут же некоторые уснули вечным сном на лоне ее.
Вслед за сим прискакал другой адъютант с подтверждением того же известия о разбитие турецких войск и что взято турецких орудий 59, знамен 30 и 500 человек пленных и что все это будет доставлено к вечеру сюда.
Так кончилось Кулевчинское сражение. Взрывы турецких артиллерийских зарядных ящиков испугали неприятельских артиллеристов до того что они оставили свою батарею и разбежались.
Я отдаю полную справедливость цельной стрельбе артиллерии генерала Арнольди. Она поразила страхом самый центр неприятельской армии. Победу же довершил, вид главных сил поднявшихся на широкой равнине правее моей позиции под предводительством главнокомандующего. Турки, не ожидая приближения свежих русских войск, побежали для спасения своего в горы, кучами и поодиночке, кто куда попал.
Визирь, не имея резерва, не мог подкрепить рассеянных своих войск, ибо все они пущены были в действие против авангарда, и отступить в порядке также не мог; узкая дорога в тесной дефиле была заставлена, как сказывали, на восемь верст обозами. Посему он не мог спасти с места сражения ни артиллерии, ни даже багажа: все досталось в руки победителей.
По закате солнца доставлены к главному штабу орудия турецкие, знамена и пленные. Меня перенесли в особую солдатскую палатку. Генерал Глазенап был также ранен в левую руку после меня на той же высоте где я оставил его. Рана его была выше локтя на вылет и казалась легкой; но в последствии открылось что пуля коснулась кости и повредила ее.
На расспрос мой о батальоне Муромского пехотного полка объявили что он весь погиб, исключая 30 человек нижних чинов спасшихся в лесном овраге. Гибель сего батальона произошла оттого что он не исполнил моего приказания, и причиной тому был, вероятно, генерал Глазенап, по отсутствии моем решившийся повесть атаку на многочисленную неприятельскую кавалерию и приказавший следовать за кавалерией и батальонному каре. Он вышел на равнину. Кавалерия наша была опрокинута и понеслась прямо на каре, Турки вслед за нею; каре не могло стрелять по своим и тем допустило близко неприятельскую кавалерию, которая, разорвав фас, изрубила батальонного командира, офицеров и нижних чинов. В таком несчастном случае оставалось одно средство к спасению: броситься в лесной овраг, который, как говорят, находился в 30 шагах, но в суматохе никто не воспользовался этим. Таким образом неприятельская кавалерия, изрубив батальон, понеслась за гусарами в долину, бросилась на пешую артиллерию, захватила ее, а конную захватила на равнине. Несчастья столь большого не могло бы случиться если бы батальон не оставлял места где был мной поставлен. Там он был закрыт от артиллерийского неприятельского огня и даже невидим для неприятеля. Стоя на сем месте, он мог бы при отступлении гусар, остановить турецкую конницу неожиданным батальным огнем, ибо для гусар представлялся простор в долине правее горы. Наши орудия не могли бы быть захвачены на первой позиции. Нет сомнения в том что генерал Глазенап, по настоятельному убеждению полковника Тютчика, оставил место где ему приказано было оставаться и повел эскадроны к атаке. [140]
Первый батальон 12го Егерского полка также пострадал оттого, что подполковник Ремлинг не исполнил моего приказания. Вместо того чтобы следовать по равнине не представлявшей для него опасности за вторым батальоном Иго Егерского полка, он пошел в глубокий овраг для укрытия себя от выстрелов неприятельских, которые к нему еще не могли и доходить; но если бы шел как ему приказано, то также был бы безопасен до того времени пока не стал бы отступать батальон Иго Егерского полка; тогда он мог бы остановить свежим батальным огнем нестройные толпы Турок без большой потери людей. Второй батальон 12го Егерского полка потерпел также много потому что на него ринулись толпы вышедшие из ущелья, бывшие на скалах, хотя он имел возможность поражать их из закрытых мест ружейным огнем.
На другой день поутру изволил навестить меня главнокомандующий, спросил о моем здоровье и потом сказал: «ты погорячился». - «Я желал исполнить в точности приказание вашего высокопревосходительства», сказал я, «и теперь счастливым себя считаю что могу поздравить вас с победой». Он наклонился ко мне и поцеловал (ибо, лежал на земле), сказал «благодарю» и вышел.
Вслед за ним изволил пожаловать корпусный командир. Сей почтенный воин пожалел о том что я ранен но я сказал ему: «верьте мне, граф, что рана моя не пройдет даром Туркам, они скоро будут просить мира. У Парижских ворот я тоже ранен был и через четверть часа вышел парламентер с заявлением что город сдается». «Вашими бы устами мед пить», сказал он: - «дай Бог чтобы предсказание ваше сбылось».
Потом прибыл дивизионный начальник князь Любомирский, пожалел обо мне и подарил вечною дружбой. Этот человек имел большие достоинства и храбрость, но входил часто в мелочные дела и любил избирать позиции на каждом переходе. Расположатся войска для привала или ночлега, варят кашу, а он свою дивизию переводит на новую избранную им позицию.
Подполковник Севастьянов сказывал мне что приказано было привесть к главной квартире остатки полков вверенной мне бригады, и когда они пришли, то главнокомандующий пришедши к ним поздравил их с победой и поблагодарив их, сказал: «теперь нет здесь вашего командира, я буду вам вместо его», и став впереди их скомандовал марш и проводя их мимо пленных Турок, орудий и знамен, сказал: «видите, это приобретено вашими подвигами».
После сего роздал офицерам и нижним чинам кресты, а некоторым объявил чины, по предоставленной власти главнокомандующему.
Из числа пленных Турок один штаб-офицер отправлен был к силистрийскому паше для удостоверения его в том что верховный визирь разбит и что он не может ожидать от него себе помощи. Паша, получив известие это, сдал крепость Силистрию генералу Красовскому. |
