: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

Д.Ф. Масловский

Строевая и полевая служба русских войск
времен императора Петра Великого и императрицы Елизаветы

Из истории военного искусства в России в первой половине XVIII столетия

 

Публикуется по изданию: Строевая и полевая служба русских войск времен императора Петра Великого и императрицы Елизаветы. Историческое исследование Генерального Штаба полковника Д. Масловского. Москва. Типография Окружного штаба, 1883 г.  
 

VIII. Строевая пехотная служба в царствование Императрицы Елизаветы

Исследование «Описания пехотного полкового строя» 1755 г. – Отличие системы изложения нового устава от Устава Воинского 1716 г. – Ружейные приемы. – Существенное отличие новых правил обучения ружейным приемам от установленных в 1702 г. – Обучение заряжанию по уставу 1755 г. и сравнение его с положениями Петра I-го по обучению стрельбе. – Общее основание строя. – Расчет полка. – Общие основания стрельбы. – Повороты и вздваивание. – Контр-марш. – Полковая артиллерия и место ее в строю. – Развернутый строй полка. – Стрельба из развернутого строя. – Видоизменения развернутого строя: а) для движения, б) для отражения удара кавалерии («ротные колонги»), в) для переправы и прохождения вообще теснин и г) для походных движений. – Рассмотрение первого периода Гросс-Егерсдорфского боя (1757 г.) для характеристики удобоприменимости существовавших уставных положений. – Первое появление в нашем уставе начал глубокого строя. – Линейные порядки в Западной Европе и начала перехода к глубокому строю. – Основание учения Фолара и его колонна. – Колонна англичан в сражении при Фонтенуа в 1745 г. – Влияние взглядов противников линейных порядков на нашу «колонгу» устава 1755 г. – Значение вообще уставных типов по определению устава 1755 г. Каре. – Полевая служба. – Общий вывод и оценка «Описания пехотного полкового строя» 1755 года.

 

Устав строевой пехотной службы 1755 г., в основных положениях, резко отличается от Устава Воинского 1716 г. Болотов1, описывая обучение Архангелогородского пехотного полка новому уставу, говорит, что всех старых солдат нужно было совсем переучивать, ибо «вся экзерциция была от прежней отменная». И действительно, мы будем иметь случай убедиться, что составители нового [124] устава, увлекаясь порядками европейских армий, во многом отступили от главнейших принципов строевой службы Петра Великого; однако в нем весьма часто проглядывает как самостоятельная разработка деталей строя, так и осуществление, в своеобразной форме, идей, появившихся в военной литературе европейских государств в первой половине XVII-го столетия.
Болотов приписывает составление устава 1755 г. полковнику Петербургского полка, графу Чернышеву, «который выдумал сию новую экзерцицию и прославил тем свой полк по всей России»2; это подтверждается и другими документами3. В той же комиссии, кроме графа Чернышева, были: генерал-поручики – Панин, князь Мещерский, Яковлев, Волков и представители от специальных родов оружия. Комиссия эта, по случаю войны, не окончила своих занятий, но из донесений ее 17-го Мая 1756 г.4 видно, что главные члены комиссии были обязаны представить в военную коллегию свои заключения впоследствии.
Устав 1755 г. озаглавлен – «Описание пехотного полкового строя, разделенного в три части со всеми нужными [125] к тому примечаниями»5. В 1-й части этого устава указаны правила расчета полка, встречи начальника, выноса знамен, ружейные приемы и некоторые основания одиночного учения6. Вторая часть заключала собственно полковое учение – различного рода построения, но с указаниями, относящимися и до одиночного образования7. наконец, третья часть есть свод правил церемониального марша, роспуск полка и некоторые дополнительные положения; как то: унтер-офицерские приемы, барабанный бой и т. п. Последний части мы не будем касаться.
В указанном нами распределении уставных положений нового строевого устава уже замечается существенное отличие от Устава Воинского 1716 г. В последнем тоже три части. Первая из них, «экзерциция», устанавливала собственно одиночное учение, давая только тип полкового каре. Вторая часть, «приуготовление к маршу», заключала в себе правила полевой службы мирного времени и основные начала строя полка. Третья – «о должности полковых чинов», как показывает и самое название – определяла строевые обязанности всех чинов. Гарнизонная и полевая служба военного времени включены в отдел собственно «Устав Воинский».
Из этого сравнительного перечню можно заметить прежде всего, что в уставе 1755 г. не было отделено одиночное ученье от совокупного. Первое было разбито по всем частям устава, а вместе с тем невольно терялось и значение одиночной подготовки, так рельефно выделенной Петром. Затем новый строевой устав, не придерживаясь [126] системы Устава Воинской, не оговаривал, что именно из прежних положений оставалось обязательным для руководства; вследствие этого важнейшие отделы полевой и гарнизонной службы, строевые обязанности чинов и другие важные вопросы не только не получили должно развития, но напротив, исполняясь по традиции, а иногда просто по личному желанию и произволу частных начальников, – пришли в полный упадок. Например, по Уставу Воинскому знамена, при отдании чести, могли быть «уклоняемы до земли» только государю8; между тем, в 1757 г. Апраксину свободно салютуют знаменами9. Если бы Устав Воинский пользовался должным уважением, то несомненно, что подобного, замечательного, резкого отступления Апраксин не решился бы себе позволить; есть несколько и других примеров. Но на последствиях недостаточного внимания составителей устава 1755 г. к принципам Устава Воинского мы будем иметь случай еще раз остановиться.
Ружейные приемы по «Описанию полкового строя» в сущности оставались те же, как и в 1716 г.; но устав Чернышева, преследуя эффект, в мельчайших подробностях определял новые правила однообразного исполнения темпов, усложняя это простое дело до крайности. Высшая степень совершенства ружейных приемов выражалась в «метании артикулов» без команд, по знакам флигельмана. Если при этом вспомним, что по принятому порядку ружейные приемы составляли первый акт смотров, то должны придти к заключению, что начальники не могли не стремиться довести технику ружейных приемов до идеального совершенства; а следовательно, само собою выясняется, сколько тратилось времени на разучивание «артикулов» с принятым [127] тогда «прихлопываньем» по суме и с «пристукиваньем» «крепко» по ружью. Мы не знаем, в какой степени развиты были ружейные приемы Минихом, изменившим уже раз устав Петра I-го, но «Описание полкового строя» 1755 г. несомненно положило в этом отношении основание, которое в результате дало даже решимость портить оружие , лишь бы придать звонкость ружью при приемах, что встречаем еще в половине настоящего столетия. Рутина, установленная в этом отношении Петром I-ым еще в 1702 году, была решительно видоизменена с несомненно вредными последствиями на обучение войск.
Не останавливаясь на описании сложных и неудобопонятных в деталях правил даже простейших из ружейных приемов, нельзя не указать особенностей обучения заряжанию, так как в этом случае заметно характерное отличие устава 1755 г. от уставных правил 1716 г. Строевая дисциплины времени Петра I-го была подтверждена новым уставом, но опаздывание во фронт, шевеление, разговор и т. п. проступки против азбуки строя,_ устав 1755 г. особенно не выделял. Напротив, наибольшее внимание устава было обращено на ружейные приемы: из 4-х пунктов правил, например, для заряжания, устав 1755 г. по 3-му из них определял – или «батоги», или «удар полкою», тут же на месте10. Мы уже оценили эту разницу в наложении дисциплинарных взысканий, но теперь считаем нужным оговорить, что причина подобного предпочтения правилам заряжания, сравнительного с другими ружейными приемами, объясняется особым значением, которое придавал устав 1755 г. – огню.
В конце царствования Елизаветы, представители русской армии, следуя за иностранцами, видимо считали, что успех [128] в бою зависит исключительно от огня. В этом случае Чернышев и другие как бы забывали, что и при Петре I-ом в европейских армиях также увлекались огнем; но положения великого полководца России построены были на правильном взаимном сочетании действий огня с холодным оружием, сообразно этому и было направлено все обучение. Между тем устав 1755 г. определяет: «понеже все (?) обучение солдата в виду имеет заряжать и стрелять и притом как в которой пальбе оную употреблять с успехом», то, естественно, исходя из этого начала, вся тяжесть наказаний от которых, как сам устав замечает11, солдаты «дрожали» в строю, отразилась на ошибках в этом отделе. Кроме того, увлечение огнем ясно видно и из того, что каждый из строев приспособлялся исключительно к удобству стрельбы, и нередко для этого проектировались замысловатые и совершенно непригодные для боя формы строя. Заряжание состояло из 12-ти темпов с подразделениями, так что всего было 17-ть приемов. Главные из них, имевшие влияние на выстрел, как то: «скуси патрон», (так, чтобы немного пороху осталось в зубах), «прибей» (одним махом), «сыпь порох на полку» (одним разом, а не тряся патрон; что, конечно, зависело и от способа выделки патрона) и т. п. – не отличались определенностью и удобством исполнения, и благоприятных результатов стремились достигнуть только строгостью взысканий. Скорость заряжания была поставлена на первом плане, но если от «поспешности кто паче чаяния патрон бросит на землю, то сечь оного перед полком батогами». За две осечки и переборку патрон в суме назначались палки. В общем выводе, вместо одиночного обучения заряжанию [129] по уставу 1716 г. («каждому мушкетеру особливо учение производить») мы встречаем часто неопределенные требования и стремление достигнуть правильности действий в важном отделе строевого образования не работою офицеров над каждым солдатом отдельно, а телесными наказаниями.
Нельзя не заметить, что развитие ружейных приемов имело, конечно, свое значение как дисциплинирующее средство; но устав 1716 г. стремился достигнуть того же результата не механизмом «метания артикулов», а строгими требованиями исполнения всех деталей полевой службы мирного времени (лагерной, походной и т. п.), что не только в прошлом веке, но и в настоящее время, да, полагаем, и всегда, будет иметь свое значение, так как это именно и есть одно из верных средств, прочно укрепляющих строевую дисциплину и порядок в войске.
Пехотный полк в 1755 г. был в составе 2-х батальонов12, четырех ротного состава, имея две гренадерские роты на полк13. Роты имели общую нумерацию от 1-й до 12-й мушкетерской, 1-я и 2-я – гренадерские. Строй оставался в 4-ре шеренги. Только в самых редких случаях, не иначе как по приказанию старшего начальника, разрешалось для стрельбы перестраивать из 4-х в 3 шеренги. В этом случае устав 1755 г. остался верен положению Петра I-го. Например, в строе прусских войск с 1726 г. признавалось удобным производить [130] стрельбу только в 3-и 14 шеренги, и четвертая шеренга считалась лишней. В нашем же уставе, почти с первого устройства регулярной армии, все 4-ре шеренги принимали участие в стрельбе, что и оставалось без изменения до конца царствования Елизаветы. В первую и четвертую шеренги выбирали людей самых рослых. Полк ранжировался с правого фланга на левый, но с прибытием в полковой строй роты 3-го батальона, контр-маршем, изменяли ранжир, и самые рослые люди находились на левом фланге 12-й роты. Дистанция между шеренгами была в три шага, следовательно, в глубину развернутый строй имел до 10-ти шагов, а с замыкающими – 14-ть; по фронту же на каждого приходилось по 1-му шагу (шаг считался в 2 фута).
Рота в строевом отношении не имела уже того значения как во времена Петра. Батальон, по примеру строя Западной Европы15, подразделялся на дивизионы, и в зависимости от числа рядов в батальоне или, вернее, в полку, полковой адъютант каждый раз разделял батальоны на один, два, три или четыре дивизиона; последнее – в том случае, если в батальоне было не менее 480 человек, что и считалось нормальным расчетом. Дивизион разделялся на 4-ре взвода; взвод же составлял наименьшее подразделение роты. Гренадерские роты имели по 6-ти взводов.
Одновременно с расчетом полковым адъютантом людей, премьер-майор (по-прежнему командовавший всем строем полка) распределял офицеров и в случае надобности переводил из роты в роту16, чем также изменялось основное положение Петра: «для команды из роты в роту отнюдь не переходить». [131]
Одиночной стрельбы не было, оставался огонь частями, самых разнообразных видов. Общие основания стрельбы состояли в следующем17:
1) Задние три шеренги для открытия огня смыкались по 1-й, и затем 1-я и 2-я шеренги стреляли с колена, а 3-я и 4-я, стоя так же, как и при Петре I-м. В три шеренги стрельба была в исключительных случаях (когда – точно уставом не определено), однако объяснялись правила перестроения из 4-х в 3-х шереножный строй (чертеж № 14). Во всех случаях стреляли с примкнутыми штыками.
2) При первом заряжании выделялись из строя особые резервы. Каждая гренадерская рота отделяла в резерв два взвода; мушкетерские же роты выделяли по одному ряду из полудивизиона, которые от всего полка образовали три взвода мушкетерского резерва. Резервы вообще не принимали участия в общей стрельбе и составляли запас стрелков, постоянно готовый открыть огонь. Кроме того, резервы укрепляли некоторые слабые пункты боевых строев, прикрывали знамена и непосредственно перед ударом в штыки, после общего залпа, выходили вперед и обстреливали из пункта атаки. Таким образом резервы исполняли отчасти то, что по уставу 1716 г. – 1-я шеренга. Последняя так же имела постоянно заряженные ружья, но не стреляла; кроме того, разница была и в том, что прежде в залпе все принимали участие, почел чего бросались в штыки; по новому же положению развернутый строй, до удара в штыки, выжидал еще огня резервов.
3) Введен был косой огонь.
Из исследований Рюстова18 видно, что в Западной Европе [132] тоже была стрельба «вкось» для отражения атаки кавалерии, но по нашему уставу она назначалась и против пехоты неприятеля.
«Косая» стрельба назначалась для фронтального обстреливания, в четыре или два огня, впереди лежащей местности. Для этого известная часть строя (дивизион, полудивизион и т. п.) разделялась на части А и Б (чертеж 18); первые две шеренги сидели, а 3-я и 4-я – стояли. Если две передние шеренги части А (шеренги а) и две задние шеренги второй половины Б (шеренга г) стреляли вместе, то стрельба была в четыре огня; если же шеренги а и г стреляли по очереди, то – в два огня. После шеренг а и г наискось открывали огонь, в том же порядке, шеренги в и б. Шеренги при «косой» стрельбе имели особое название: шеренги а – первые сидящие, б – первые стоящие, в – вторые сидящие и г – вторые стоявшие.
2) Другой вид «косого» огня была стрельба крайних рядов задних шеренг глубокого построения в сторону, под углом. Если, например, число шеренг или рядов в глубину было более 4-х, то 5-я и прочие шеренги (или ряды) не могли принять участия в обстреливании фронта. В этом случае разрешалась стрельба «вкось», «сколько можно не захватывая сидящего (стоявшего) подле себя» (чертеж 19). Первые две шеренги с фронта и флангов сидели, и таким образом, по открытии огня, местность обстреливалась в «четыре огня» с трех сторон.3) Обыкновенная стрельба частями была: а) полудивизионами, что в особенности рекомендовалось при наступлении; б) через плутонг – при отступлении; в) выступными плутонгами при наступлении, и когда нужно было отбить неприятеля от края преграды, которую имелось в виду форсировать; г) отступными плутонгами при отступлении в виду «неважного неприятеля»; д) пальба рядами, тоже против [133] «неважного» противника, и когда стороны разделялись «верною» преградою; е) шеренгами, в тех случаях, как и в предыдущем пункте, но когда хотели иметь более сильный огонь; наконец ж) залп всем полком по команде полковника или батальонного командира (в последнем случае побатальонно) – остался в виде последнего выстрела перед ударом в штыки.
Сравнивая изложенные основания стрельбы с таковыми же принятыми в европейских армиях19, нельзя не заметить, что наш устав 1755 г. относительно увлечения огнем не только не уступал иностранным армиям, но, как кажется, превосходил их и, во всяком случае, не может быть сравниваем с Уставом Воинским 1716 г.
Повороты оставались те же, как и при Петре I, т. е. направо, налево и кругом.
Вздваивание рядов («через ряд на право ряды вздвой») оставалось без изменения. Вместо вздваивания через капральство введено – через плутонг (чертеж 20), предназначавшееся для передвижения развернутого строя на значительное расстояние.
Наконец введен был контр-марш, существовавший в Западной Европе в конце XVII столетия и признанный Петром I ни к чему не пригодным. Впрочем, и устав 1755 г. крайне ограничил случаи его применения. В уставе мы находим только один раз контр-марш по шеренгам; а именно, при построении развернутого строя полка, когда роты 3-го батальона меняли фланги. В остальных случаях все виды контр-марша исполнялись, «когда командир (старший начальник вообще) прикажет». Полагаем, [134] это еще хуже рекомендует устав, усложнивший построения формами, заведомо непригодными для дела.
Контр-марш был трех родов:
1) При повороте строя кругом можно было оставить фланги и шеренги без изменений (чертеж 21).
2) Вместе с поворотом кругом, правый фланг сделать левым, а левый – правым (чертеж 22).
3) Переменить фланги строя, оставляя фронт в ту же сторону (чертеж 23).
Полковая артиллерия, в числе четырех пушек на полк, в развернутом строе занимала места на правых флангах 1-го, 2-го и 3-го батальонов, а 4-е орудие – на левом фланге 3-го батальона20. При построении каре, орудия помещались в углах, а в батальонной колонне – на флангах.
Число знамен в полках было уменьшено вдвое, т.е. одно на две роты, но значение их было то же самое; знамена по-прежнему носили прапорщики, имея ассистентами подпрапорщиков.
Каждый батальон, в зависимости от числа людей в полку, разделялся на известное число дивизионов, но в уставе были указаны построения полка только нормального состава, когда каждая рота образовывала дивизион, т.е. батальон подразделялся на четыре дивизиона. В остальных случаях построения приноравливались к нормальному типу.
Развернутый слой оставался основным. Устав указывал действия пехоты в сфере огня главным образом в развернутом строе, видоизменяя последний как на месте, так и в движении в зависимости от некоторых вероятнейших [135] случаев обстановки, в том числе и для отражения внезапного удара кавалерии.
Развернутый строй полка и места чинов для встречи начальника и для стрельбы указаны на чертежах №№ 24, 25 и 26. Разница строя для стрельбы по уставу 1755 г., сравнительно с правилами 1716 г., была в том, что выделялись резервы; кроме того знамена и начальники частей (кроме штаб-офицеров) находилась не позади фронта, а на правых флангах своих частей.
Стрельба из развернутого строя была всех помянутых выше видов; но устав рекомендовал при наступлении: сперва обыкновенную полудивизионную, затем, при сближении с неприятелем, – косую «полудивизионную», потом – общий залп и наконец, стрельбу резервов, после чего удар в штыки. При отступлении и вообще при отражении удара огнем на месте рекомендовалась взводная стрельба, причем гренадеры бросали ручные гранаты, в чем и проявлялось их специальное назначение. При наступлении гренадеры вели очередь огня с мушкетерскими ротами. Остальные виды стрельбы употреблялись в случаях, указанных уже нами при общей характеристике видов стрельбы. Поясним только, в чем состояла стрельба наступная с выступными плутонгами.
Если неприятель имел впереди своего фронта сильную естественную преграду (что обеспечивало наступающих от контратаки), и нужно было обороняющегося отбросить от края преграды и форсировать некоторые удобные пункты для перехода, то наступление производилось под покровительством постоянного огня одного из взводов дивизионов (чертеж 27). Для этого, при движении строя по команде «зачинай плутонгами», первые взводы останавливались, взводили курки, строй же продолжал следовать; затем 1-е взводы по команде: «ступай, ступай», – быстро следовали [136] в свой интервал и, поравнявшись своею четвертою шеренгою с головною (первою) соседнего взвода (в данном случае 2-го), стреляли и пристраивались на ходу к продолжавшему безостановочно следовать развернутому строю. После 1-х, то же исполняли 3-и плутонги, за ними 2-е, наконец – 4-е взводы (плутонги). При отступлении «отступные плутонги» исполняли то же самое, применительно к изложенным правилам.
Видоизменение развернутого строя состояло: во вздваивании взводов, в построении особых «ротных колонг», для отражения атаки кавалерии, в построении колонн для переправы, походных движений и наконец – батальонных колонн для прорыва тонких линий неприятеля.
Для передвижения развернутого строя было принято вздваивание взводов, состоявшее в том, что нечетные взводы смыкались по 1-й шеренги, а четные осаживали на 4-ю и затем четные принимали за нечетные (чертеж 20).
Для отражения внезапного удара кавалерии, когда не было времени строить каре, каждая рота строила особого вида колонн, приспособленную для «косой стрельбы в четыре огня»; короче – образовались ротные каре. Построение это исполнялось следующим образом: роты нечетных №№-ов по команде «справа и слева заходи» сходились полуротами лицом к лицу и затем по команде «во фронт» - поворачивались в те сторону, «куда весь полк фронтом был» (чертеж 28, 29). Таким образом роты принимали особый вид строя в 8-мь шеренг, узким фронтом к стороне неприятеля. Для стрельбы каждая колонна разделялась на четыре части (А, Б. В. Г. Чертеж 28); в каждой их этих частей две крайние шеренги сидели, а две (в середине колонны) стояли (названия показаны на чертеже 28). Стреляли в 4-ре огня, «с угла на угол», косым огнем, в порядке №№-ов, показанных на чертеже [137] 2821; так что местность, имея относительно слабую фронтальную оборону (обеспеченную однако пушечным огнем), – сильно обстреливалась перекрестно. Роты четных №№ первоначально поворачивались кругом, а затем исполняли то же, что и роты нечетных. Общий вид строя полка и положение гренадер показаны на чертеже 29.
Успех наступательной и отступательной переправы, по правилам устава, поставлен был в исключительную зависимость от огня. Каждый батальон двигался вперед как бы тихою сапою под прикрытием мантелета из огня. Увлечение устава 1755 года стрельбою достигало в этом случае крайнего предела. Наступательная и отступательная переправы имели каждая два вида, в зависимости от ширины теснины. Если была малейшая возможность, то устав рекомендовал перестраиваться для переправы как при наступлении, так и при отступлении, – каждому батальону в полудивизионную колонну из середины. При наступлении батальоны направлялись серединою развернутого строя против теснины (черт. 30); причем крайние взводы батальона (к и к’) сходились к середине теснины и, выстрелив только задними шеренгами – раздавались в стороны: взвод к’, вправо, в положение к’’, взвод к – влево в положение к’’’, и, принявши на дивизионный интервал – стреляли первыми шеренгами. Как только от принимания взводов кк’ очищалось место, следующие позади взводы р и р’ продвигались вперед на глубину четырех шеренг, останавливались и и исполняли то же, что кк’. Так продолжалась переправа, пока батальоны, разделяясь на полубатальоны, не образовывали две линии взводных колонн в самой теснине (черт. 30, 2-е положение). Если переправа не могла быть окончена одним разом, то задние взводы снова могли сойтись и, [138] следуя между взводами, продолжать тем же порядком наступление.
Отступательная переправа основана была на тех же правилах и показана на чертеже 31.
Мы не касаемся второго вида переправ батальонов с фланга взводами и полудивизионами, где основания оставались те же, но еще более усложненные в деталях. В заключении устав указывает переправу полка по трем мостам, но не дает даже и общих указаний относительно характера действий, когда будет всего одна переправа.
Замечательно, что через год после введения устава 1755 г., в первом же сражении, а именно в первый период Гросс-Егерсдорфской битвы, ближайшим к неприятелю пехотным полкам нашей армии приходилось дебушировать в виду пруссаков, чуть ли не по всем правилам о прохождении теснин. Мы не можем подробно разбирать этого сражения, но для примера несоответственности правил устава 1755 г., а равно и для характеристики, насколько плодотворно действовали прежние строевые основы Петра I-го, приведем один из эпизодов начала этого боя.
Ввиду крайне неблагоприятной обстановки, предшествовавшей участию России в Семилетней войне (главным образом по политическим причинам), наша армия, под командою фельдмаршала Апраксина, заняла пределы Пруссии только в августе 1757 года. Прусская армия Левальда с начала Семилетней войны занимала пассивное положение у Велау, подготовив, однако, у этого пункта укрепленную переправу через р. Прегель. Крайне выгодное стратегическое и тактическое положение этого пункта( как узла дорог из Тильзита и Ковно к Кенигсбергу, и сильная позиция при впадении р. Алле в Прегель) вынуждало нашу армию, при наступлении к Кенигсбергу, атаковать укрепленную позицию у Велау, прикрытую помянутыми реками. Приняв в соображение [139] условия местности и обстановку вообще, Апраксин (вернее военный совет) благоразумно решился, перейдя р. Прегель у д. Симоникшен (чертеж 16), переправиться через р. Алле у Алленбурга с тем, чтобы атаковать Велау с юга. Польша не стесняла свободу маневрирования наших войск. На левом берегу р. Прегеля наша армия расположилась лагерем в окрестностях д. Норкитен, прикрываясь от обширного Гросс-Егерсдорфского поля лесистым и местами болотистым участком, к востоку от дер. Гр.-Егерсдорф и Тауполкен (чертеж 16). Выход из лагерного расположения был возможен в двух направлениях: на Зитерфельде, между р. Ауксенбах и лесом, считавшимся непроходимым, и к Гр.-Егерсдорфу между болотистым берегом р. Прегель и северным концом того же леса.
Таким образом бивак армии был отделен от боевой позиции местностью почти недоступною, и для выстраивания боевого порядка войска должны были дебушировать из узких теснин. В этом положении простоял Апраксин три дня с 16-го до 19-го августа, когда, наконец, решился выйти из «норы» и следовать к Алленбургу. Прежде всего, 19-го августа начал вытягиваться обоз, через юго-западное дефиле, для следования к Змтерфельду и массою повозок совершенно загромоздил сообщение по теснине.
Между тем неприятель, зная стесненное положение армии у д. Норкитен и в виду нерешительности действий наших войск, воспользовался удобным случаем и сам перешел в быстрое наступление. 18-го августа вся прусская армия ночевала, в полной готовности, в нескольких верстах от нас, около д. Бушдорфа, о чем в русской армии не было известно. 19-го числа главные наши силы, ничего даже не подозревая, спокойно начали изготовляться к походу, вслед за обозом, как вдруг послышались [140] выстрелы, а вслед затем последовала и атака прусских войск на наиболее опасный пункт – со стороны д. Идербален. Выход из теснины был занят 2-м Московским полком (ныне 65-й пехотный Московский), который и вынужден был выдерживать первый удар нечаянного нападения в самую критическую минуту. Часть войск – 1 гренадерский полк, под командою полковника Языкова, (ныне Л.-Г. Гренадерский) и другие закрыли западный выход, со стороны д. Куткейм, и отразили все атаки прусских войск в тыл нашего лагерного расположения. Ближайшие полки к юго-западному выходу – на Зитерфельде (большая часть дивизии Лопухина) – Гарвский (ныне 3 пехотный Нарвский), 2-й Гренадерский (6-ой Гренадерский Таврический) и другие, направленные генералом Лопухиным, «продрались» мимо повозок обоза, (при общей сумятице и криках: «конницу, артиллерию сюда, обоз назад»), и под огнем неприятеля начали мало помалу пристраиваться ко 2-му Московскому полку. Но этих сил было мало: неприятель решительно давил на выход из теснины, и не трудно решить, какие последствия имел бы бой, если бы Петровское начало «секундирование единаго другим» не было в крови и плоти русского боевого дела. 3-й Гренадерский полк (ныне 1-ый Лейб-Гренадерский Екатеринославский) и Новгородский (часть ныне в составе 81-го Апшеронского и 79-го пехотного Куринского), не видя возможности скоро пробраться через дефиле, несмотря на слухи о непроходимости леса, бросились через чащу22 и, преодолев трудно доступную преграду, считающуюся [141] совсем недоступною, – вышли «в самонужнейшее место», а именно, в то, «где Нарвский и второй Гренадерский, почти разбитые, дрались рука об руку, по одиночке, и, не поддаваясь неприятелю, до пролития самой последней капли крови»23. Это действие помянутых полков имело решительное влияние на исход сражения: упорные атаки неприятеля на выход из теснины были отбиты, что доставило возможность несколько разобраться, построить боевой порядок, отбить все дальнейшие атаки прусской армии и, перейдя в общее наступление, отбросить разбитые остатки противника. [142]
Полагаем, что подобное действие пехоты было возможно только в армии, не скованной мертвыми правилами, а воспитанной в живых принципах, которые были даны Петром в его уставе 1716 г. Сомневаюсь, чтобы подобная разумная свобода действий, проявление частной инициативы и, главное, сознание важнейшего долга взаимной выручки – были бы уместны в войске, где серьезно разучивался устав, подобный нашему 1755 г. Год- два практики этого строя видимо не могло иметь существенного влияния на нашу пехоту, получившую образование до 1756 г. по Уставу Воинскому, следы которого видны и на полях Гросс-Егерсдорфа24.
Для походных движений назначалась взводная колонна. Для построения последней из развернутого строя полка каждый батальон заходил повзводно направо, и образовалась общая взводная колонна. По-видимому это был единственный вид походной колонны, но вообще о походных порядках устав 1755 г. ничего не упоминает. Взводная колонна предназначалась, собственно, для прохождения церемониальным [143] маршем25, но ею пользовались и при походных движениях, иногда даже в виду неприятеля. Так, например, в 1759 г., перед Цюлихауским сражением, Салтыков маневрировал во взводных колоннах и затем уже перешел в боевой порядок26. Но это обстоятельство подтверждает только общий вывод, что устав 1755 года нисколько не дополнял уставных положений 1716 г. о походных строях; вопрос о значении последних по-прежнему оставался открытым, и если Салтыков считал возможным в ближайшей сфере действия неприятеля следовать во взводных колоннах, то Апраксин, напротив, при отступлении идет в боевом порядке, делая не более 7-ми верст в сутки27
Покончив с развернутым строем, перейдем к рассмотрению нашей батальонной колонны. Встречая в уставе «колонгу», предназначавшуюся для «проломления неприятельского фронта», нельзя не остановиться на ней. Наш устав 1755 г., хотя и своеобразно, но видимо придерживался оснований прусской линейной тактики и до такой степени увлекался огнем и линейным механическим строем, что с первого взгляда кажется невероятным, чтобы в этом уставе могли появляться указания не только несогласные с духом линейных порядков, но прямо им противоположные. Однако факт существования у нас колонн по уставу 1755 г. несомненен, и в месте с другими замечаниями устава выясняет, по нашему мнению, взгляд представителей русской армии, времени Елизаветы, на значение уставных типов и на заимствование строя у иностранцев.
В Западной Европе одновременно развитием оснований [144] линейной тактики возрождается увлечение холодным оружием28. Ревностным проповедником значения штыка и глубокого строя является сначала Фолар, затем значение холодного оружия развивается маршалом Морицем Саксонским. По-видимому мысли этих двух представителей нового взгляда на значение штыка и глубокого строя (хотя относительно глубокого строя они расходились) повлияли на наше «Описание строевой пехотной службы». но совершенно особым образом29.
Вообще, с первого взгляда, русская «колонга» 1755 г. имеет некоторые общие черты с колонной Фолара, и нет сомнения, что Чернышев в этом случае руководствовался взглядами противников линейной тактики; но при ближайшем рассмотрении видно, что худо или хорошо – самостоятельно видоизменил строй Фолара и по форме, и по духу.
Фолар, на основании ряда соображений и примеров войн древних народов и позднейших времен, предлагал особого вида боевой порядок, где части пехоты строились в глубокие колонны, доказывая, что при предлагаемом им боевом строе можно рассчитывать одержать победу над вдвое сильнейшим противником, если последний будет действовать по правилам линейной тактики30.
Результаты битвы при Фонтенуа 1745 г. несомненно доказали увлечение Фолара, хотя, полагаем, в принципе не опровергали ни значение холодного оружия, ни значение колонны. [145]
Чтобы выяснить несколько дело, рассмотрим, во-первых, форму колонны Фолара; во-вторых, основания, проектированные Фоларом при построении колонны; в-третьих, результаты сражения при Фонтенуа, где глубокое построение англичан потерпело неудачу. Колонна Фолара проектировалась из батальона в 500 человек (400 фузелеров и 100 алебардистов) и состояла из 3-х отделений (чертеж 32), расположенных одно за другим. Алебардисты оцепляли фронт, фланги и тыл колонны, а гренадеры размещались вне колонны – в а, в, г, для прикрытия флангов и тыла. Колонна исключительно предназначалась для прорыва тонкого строя неприятеля; при этом Фолар особенно рассчитывал на решительные результаты после столкновения и прорыва, когда колонна, разделяясь пополам, ударом в оба фланга должна была окончательно уничтожить тонкую линию неприятеля31. Свойства колонны Фолара, по определению автора, состояли в том, что подобный строй, имея фронт значительно меньшей глубины, «был страшен не только массивностью удара, но также силою, с которою он проламливал строй (par la force avec la quelle il perce)»; вместе с тем колонна была способна «равномерно повсюду сопротивляться против всех попыток (contre toutes sortes d’efforts32)». Невыгодные же свойства глубокого построения были совершенно не приняты во внимание в теоретических увлечениях Фолара, что и выяснилось в сражении при Фонтенуа. В этом деле центр союзных войск, в составе 16 тыс. человек с 6-ю легкими орудиями, двинулся в колоннах (les yeux fermés) с целью прорвать боевой порядок французов. Сначала действие этого тарана оказалось настолько сильным, что маршал Саксонский думал уже об отступлении, но [146] в результате артиллерия маршала расстроила наступающую массу и подготовила успех дружной контратаки французов33.
Вот в общих чертах те данные (теоретические и ближайшего боевого опыта), которые могли быть у составителей нашего устава 1755 г. В то время выяснилось, что построение значительных сил в колонну способствовало силе удара холодного оружия, прорыву неприятельского фронта, но строй этот отличался неповоротливостью, был неудобен для действия огнем и сильно терпел от артиллерии.
Мы полагаем, что под влиянием изложенных оснований была принята наша «колонга» времени Елизаветы. Основания для построения нашей «колонги» состояли в следующем:
1) Колонна могло быть построена из различных частей фронта, но обязательно только, чтобы глубина колонны была бы более фронта в 1 ½ и не менее 1 ¼ раза.
2) Гренадеры не входили в общий расчет и вместе с орудиями полковой артиллерии прикрывали фланги, а мушкетерские резервы – тыл, подобно гренадерам в колонне Фолара.
3) Колонна строилась только из одного батальона и «никогда больше»34. 2-й и 3-й батальоны строили колонну за 1-м батальоном, не ближе 12-ти шагов.
4) Колонна предназначалась «для проломления неприятельского фронта».
5) Если по обстоятельствам боя колонна была вынуждена перейти к пассивной обороне (вроде положения при Фонтенуа), то указывался способ перестроения колонны для открытия огня. [147]
Сообразно с этими основаниями устав указывал тип полудивизионной колонны (черт. 33). Приспособление ее к огню состояло в том, что четыре задних полудивизиона (3 и 4 дивизионы, черт. 34) осаживали, но без надобности не поворачивались кругом, а гренадеры строились фронтом в поле и закрывали промежутки, образовавшиеся от осаживания задних полудивизионов. Таким образом строй мог образовать просто каре, на три или четыре фаса. Перемена направления колонны производилась весьма просто. Для этого сначала колонна поворачивалась направо, и затем командовалось: права стой, лева заходи – ступай и по окончании – во фронт (черт. 35). Вообще же устав 1755 г. указывал колонну как тип построения, пригодный в некоторых исключительных случаях, но не как обыкновенный строй для атаки.
Из всего этого мы позволяем себе заключить, что Чернышев и другие составители устава 1755 г., видимо, следили за положением военного дела в соседних государствах и приняли, но только как идею, лучшие, на их взгляд, принципы.
Кроме того, как приведенный факт, так и нижеследующий указывают, что представители нашей армии времени Елизаветы в основании имели совершенно правильный взгляд на значение уставных типов. Действительно, идеи линейной и глубокой тактики порождают в Западной Европе бесконечные споры. До 1778 г.35 приверженцы тонкого и глубокого строя относятся к делу с увлечением, что повлекло к крайностям; представители же русской армии в принципе решают этот вопрос образцово. Выдержки из устава 1755 г. показывают, что у нас за уставными типами не признавалось решающего значения. Устав 1755 г. прямо указывает, [148] что вся сущность дела в применении тех или других уставных положений. «Хотя разные образы, — сказано в уставе 1755 г. — стрельбы, обращение фронтов и случаи их употребления показаны, но как каждого командующего знание в том состоит, чтобы движение по состоянию неприятеля, времени и места положения употреблять и храбростью и искусством разные способы находить неприятеля побеждать, то особенно в том какую стрельбу и каким образом фронт устроить, в случае за наилучшее изобретет, не только не возбраняется, но насупротив всякий тот способ, которым неприятеля победить можно за наилучший почитается». Таким образом Чернышев, Панин и другие на уставные положения видимо смотрели как на изменяемые, в зависимости от обстановки; для них не существовало неизменного средства для победы — ни в правилах линейного строя, ни в колонне Фолара, а указывалось на сообразное применение того или другого вида строя, в известном случае; поэтому устав считал обязательным только указать и выяснить известные типы. Но в форме передачи последних и заключалась вся суть дела. Применять устав на деле приходилось не Чернышеву, понимавшему значение его механических типов, а массе частных начальников, для которых имело значение не эта оговорка, где-то в конце устава, а общий дух и масса мелочей, поддающихся разучиванью. Сам Болотов и все старшие его товарищи, прежде всего, с полным рвением разучивают, «как маневры должны быть производимы в действо»36, и оставайся этот устав значительное время, конечно, «превеликие печатные диспозиции всяким маневрам» вредно отозвались бы на развитии принципов строевого дела Петра.
Насколько действительно мало соответствовали частности [149] устава великой истине, высказанной о значении уставных типов, свидетельствуют также сложные правила построения каре.
Несмотря на то, что каждый из строев был приспособлен к немедленному отражению удара огнем, наш устав рекомендовал еще 4-ре особых вида каре: баталион-каре, полковое, огибное и долгое. Первое из них (Черт. 36) в основаниях было такое же, что и при Петре I-м, только мушкетерские резервы были внутри каре. Полковое было совершенно того же вида, как и батальон-каре, но приспособленное к построению на марше из взводных колонн (черт. 37). Огибное каре (черт. 38) отличалось от обыкновенных тем, что полк разделялся поровну на четыре части, но фасы образовались из целых дивизионов, в порядке нумеров развернутого строя; этого не было в первом виде. Долгое каре (черт. 39) имело вид продолговатого построения, а не квадратного. Правила построения этих каре до того мелочны, что подробному их описанию нужно было бы посвятить немало бесполезных страниц.
Этим мы и заканчиваем наше посильное исследование строевой пехотной службы нашей армии до Семилетней войны. Пока ничего не можем сказать о развитии полевой службы. Причину последнего мы несколько уже выяснили. «Описание пехотного полкового строя» 1755 г., оставляя некоторые из строевых положений Петра I-го, — не указывало те отделы Устава Воинского, которыми должны были руководствоваться войска. При этом условии, неотмененные положения полевой службы 1716 года. потеряли свое значение. Можно думать, что вообще в царствование Елизаветы полевая служба исполнялась по традиции, иногда, [150] быть может, видоизменялась частными начальниками, а иногда просто являлся произвол и пренебрежение к основаниям походной и лагерной службы. Можно быть уверенным, что в этом забвении начал полевой службы нужно искать причину нечаянного нападения под Гросс-Егерсдорфом и совершенно непонятного направления обоза при наступательном марше к р. Алле, 19 августа 1757 г., между авангардом и главными силами и т. п. Если бы в армии практиковались в мирное время положения полевой службы, то подобные факты не могли бы иметь места в истории русского военного искусства. Некоторые данные показывают, что к уставу Петра обращались лишь тогда, когда то было удобно, 37 но в сущности каждый к нему мог относиться свободно. Вообще более ясное понятие о полевой службе времен Елизаветы можно составить себе из рассмотрения ряда примеров Семилетней войны.
Какое же общее заключение мы можем сделать о строевой пехотной службе по уставу 1755 г.? Устав Чернышева резко отличается от Устава Воинского 1716 г. следующим:
1) В нем совсем почти не отделено одиночное обучение от совокупного.
2) Хотя, несомненно, составители устава не рассчитывали значительным числом строевых типов дать правила для побед, но в виду общего свойства массы, склонной прежде всего придерживаться данному образцу, типу (что заметно даже в позднейшее время), – бледная оговорка устава не могла предохранить войска от невыгодных последствий разучивания ряда уставных случаев и правил строя, в большинстве непригодных для боя. В этом именно [151] отношения и замечателен устав 1716 г, где построения ограничивались лишь простейшими типами, от чего резко отступал устав Чернышева. Короче, в уставе 1755 г. смешивалось понятие о значении собственно устава и инструкции, что резко было выделено в основаниях военного дела, данных Петром I-м.
3) Устав узаконил телесные наказания и притом за строевые ошибки, которые при Петре I, по закону, просто исправлялись. Развивая этот вид взысканий, составители, видимо, не оценили ни природной понятливости русского солдата, ни способности и усердия его к службе (если только сам начальник вкладывал душу в дело обучения, а не относился к нему по форме).
4) Совершенно не принято во внимание значение устава полевой службы мирного и в особенности военного времени. Строевая дисциплина достигалась механическими требованиями правил ружейных приемов, телесными наказаниями, а не подробным развитием полевой службы мирного времени, как было при основании регулярной армии.
5) Хотя при составлении устава много заимствовано с Запада, однако есть несомненное свидетельство самостоятельной и здравой, в принципе, работы мысли, но к несчастью осуществленной в форме непонятой для массы и неудобно применимой на деле.
6) Хотя устав 1755 г. и напоминал начальникам, «что такие солдаты как наши» все сделают, если их верно направить, но вместо того механический устав сам невольно удерживал начальников частей от развития наступательных действий. Увлекаясь огнем, устав вскользь упоминает о значении – штыка, наступлении, преследовании и т. п. активных действий. Конечно, тогда было общее увлечение огнем, однако если введена колонна, то значит наши тактики, времени Елизаветы, придавали значение и [152] штыку; но так как это не было выделено рельефно, притом и сама колонна была приспособлена к огню, то терялось все значение порыва при ударе холодным оружием, от которого всегда зависит исход дела.
Нельзя не признать, что и в уставе 1716 г. особо не выделено значение штыка, но нет и увлечения огнем; т. е. в положениях Петра успех дела основан на правильном взаимном сочетании действий холодного и огнестрельного орудия.
В заключение полагаю, что устав 1755 г. не только не был развитием принципов Петра I-го, но отдалил нас от них и приблизил к стремлению больше заимствовать извне, чем обращать внимание на начала, вырабатываемые дома своей историей и лучшими представителями своей армии. Особенно сильного влияния на действие наших войск в Семилетнюю войну, по-видимому, он не мог иметь, так как был введен за год до выступления в поход. Как этот устав отразился на дальнейшем развитии русского военного искусства, вопрос другой и подлежит рассмотрению при разборе военного дела времени Екатерины II. К этому же периоду следует отнести и устав Петра III (1762 г.); но последний, кажется, не был и разослан в полки, как отменен Екатериною II.
К сожалению, не могу решиться представить отчет о развитии нашей строевой кавалерийской службы и спешенных драгун времени Петра I. Данные этого периода настолько отрывочны, что еще очень многого не достает для полной характеристики кавалерийского дела с начала устройства армии; а потому вынужден прямо перейти к очерку строевой службы конницы времен Елизаветы. [153]

 

 

Примечания

1. Записки Болотова (часть III, письмо 32).
2. Там же.
3. Московское отделение Архива Главного штаба. Дела воинской комиссии. Опись 121-я; связка 6-я, промемория № 553. Пункт 13-й «О чем рассуждать в комиссии (1754 г.) при военной коллегии». Из этого «рассуждения», между прочим, видно, что кроме экзерциции подлежало изменению и «процесс» Петра; в принципе было решено ограничить предание нижних чинов под суд, увеличивая соответственно власть строевых начальников. Предполагалось уменьшить власть комиссариата по контролю полков и много других военно-административных реформ. В Полное Собрание Законов эти реформы, кроме устава. не вошли; но при дальнейшем разборе развития русского военного искусства нельзя будет оставить без внимания результаты трудов комиссии 1754 г., так как есть основание думать, что многое, даже по военно-судной части, оставшееся от Петра I-го, было изменено.
4. М. О. Арх. Глав. штаба, опись 47, № 127/130.
5. Экземпляр устава, которым я пользовался, находится в Румянцевском музее под литерой К 31/ 7; по содержанию он ничем не отличается от включенного в П. С. З., в конце XIV тома, № 10494а.
6. «Описание полкового строя 1755 г.», часть I, глава 10-я.
7. Там же; часть II, глава 4, 5 и 9.
8. Устав Воинский, глава 57, пункт 3.
9. Записки Болотова , часть IV, письмо 37.
10. Описание полкового строя, часть II, глава 4-я.
11. Там же; часть 1-я., глава 10-я.
12. К 3-х батальонному составу всей пехоты мы перешли в 1747 г. П. С. З. №№ 9366 и 10547. В первый год Семилетней войны, в 1757 г., наши пехотные полки были 3-х батальонного состава, но в 1758 г. третьи батальоны были оставлены в Риге, исполняя назначение запасных батальонов, для пополнения убыли в двух действующих батальонах своего полка. Дела Секр. Экспедиции Моск. отд. Арх. Главн. Штаба. Опись 47 № 149/152.
13. См. примечание 3-е таблицы « 2-й.
14. Рюстов. Военная библиотека. Том XVI; стр. 196.
15. Там же.
16. Описание полкового строя. Часть II-я, глава 5-я.
17. Основания стрельбы большей частью взяты из 2-й части устава.
18. Рюстов. Военная библиотека. Том XVI, стр. 207.
19. Там же, стр. 206.
20. В мирное время, в царствование Елизаветы, содержалось 2 орудия на полк, а в военное число полковой артиллерии увеличивалось вдвое. П.С.З. №№8721, 9163.
21. Основания косой стрельбы разъяснены на черт. 19.
22. Пр. Соловьев (Т. 24, .стр. 135) указывает, что 3-й Гренадерский и Новгородский полки в день Гр.-Егерсдорфского боя состояли под начальством знаменитого Румянцева, а следовательно, были им и посланы; при этом упрекает Болотова, что он очень «неосторожно выказывает свое старание, отнять у командиров всякое участие в успехе дела». Г. Семевский (В. Сбор. Т. XXV; откуда, видимо, пр. Соловьев и заимствовал факты для вывода) говорит, что вся 3-я дивизия – 5-ть полков – бросились в лес во главе с Румянцевым. Чем больше войск «продралось» через лес, тем вернее наш вывод, что в плоти и крови армии времени Елизаветы был жив один из важнейших принципов Петра I-го «секундирование единаго другим». В этом случае почти совершенно безразлично, кто послал эти полки; так как, смеем думать, что сражение было выиграно главнейшим образом благодаря тому порыву, с которым войска бросились выручать «своих единоплеменников», и главное – сознанию долга лечь, но поддержать своих «собратий и товарищей». Мы не можем не обратить внимания на свойство той преграды, которую предстояло преодолеть войскам: лес, местами болотистый, и главное «густота (леса) так велика, что с нуждою и одному человеку продраться можно было» (Болотов). Нельзя не признать, что от кого бы приказание ни исходило, оно не могло быть основано ни на чем другом, как на знании солдата; на знании, что из всей массы будут единицы, которые, воспользовавшись закрытой местностью, спокойно останутся до конца дела. В подобной закрытой местности люди не могли быть в руках даже младших начальников, они были предоставлены самим себе, и только стремление к «выручке своих собратий» могло понудить «продраться» на опушку, где большинство легло навсегда. При этих обстоятельствах, если бы принцип Петра I-го «секундирование единаго другим» был слабо развит, ни Румянцев, никто другой не был бы в состоянии вытянуть войска из чащи, где масса могла свободно скрываться, сколько угодно. Так что в этом случае нельзя не сказать вместе с Болотовым, что «нельзя быть славней той храбрости, какую оказывали тогда воины» времени Елизаветы, и главнейшим образом только благодаря этому сражение и выиграно.
23. Настоящий эпизод составлен по Болотову (письмо 47), статей Г. Семевского «Противники Фридриха», Журнала военных действий 1757 и 1758 гг., часть I, и Ллойда «Histoire de la guerre d’allemagne…».
24. Мы далеко не упускаем из вида совершенно противоположных отзывов некоторых иностранцев о боевой подготовке нашей армии того времени; например, тайных агентов из Пруссии, видевших армию Апраксина в Риге в 1756 г., и хитро вошедших в доверие самого Апраксина, ген. Веймарна (ген. квартер.) и многих старших генералов. Одно из донесений шпиона в 1758 г. попало в руки вице-канцлера Воронцова и было тогда же препровождено ген. Фермору для препреждения на будущее. чтобы шпионов не было в армии, и для разузнания, кто был автор анонима, так как в письме были помещены разговоры тайного корреспондента со всеми почти главными начальниками армии Апраксина, бывших еще в числе подчиненных Фермора (Архив Мин. Ин. Дел. Прусские военные дела. Связка 2). После Гр.-Егерсдорфа и Цоридорфа, как выразился вице-канцлер, это « письмо вояжира» … «к достойному презиранию оставить должно, так как прежние и настоящие дела противу того доказали и доказывают». «Чудовищная отсталость» строя нашей армии и всех порядков в более невыгодной для нас форме и выставлена быть не может. Но поэтому именно и интересно сохранившееся донесение тайного корреспондента прусской армии, так как главнейшие строевые порядки и правила, указанные в донесении, опровергаются принятыми тогда у нас уставными положениями и другими документами.
25. Часть III устава 1755 г.
26. Военный Журнал 1811 г., книжка 4-я, стр. 55.
27. Свойства наших походных строев с первого устройства регулярных армий изложены нами в V главе настоящего труда.
28. Г. Леер. Военное Дело в XVIII веке. Военный сборник 1864 г. № 10, .стр. 206–208.
29. Рюстов (Военная библиотека. Том XVI, стр. 224) свидетельствует, что Мениль-Дюран начал проводить свой взгляд только с 1755 г., когда наш устав был уже напечатан.
30. Esprit du chevalier Folard tiré de ses commentaries sur l’hisoire de Polybe. Стр. 99–104.
31. Рюстов. В. Библиотека. Том XVI, стр. 223.
32. Dictionnaire militaire contenant tous les termes propres à la guerre. Dedié à S. M. le Prince de Turenne 1742г. Издание 4-е. Том 1-й, стр. 457.
33. Bernard. Traité de Tacique 1878 г. Том 1-й, стр. 193.
34. Устав 1755 г. Часть II, глава 12.
35. Рюстов. Военная библиотека. Том XVI, стр. 224.
36. Болотов. Письмо 32; часть III.'
37. См. статью Пекарского. Воен. Сборник 1858 г. № 6.

 


Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru