|
1818.
I. Св. Елена, 8 Янв. 1818 н. ст.. с фрегатом Фаэтон, капитан Стенфидьд.
[650]
В начале прошлого Ноября губернатор, как уже сказано в моем донесении под №21, расширил границы Лонгвуда и дал Французам более свободы. С тех пор он смягчился относительно разных других пунктов. Он согласился на то, чтобы Бонапарт выходил из своей ограды, не будучи сопровождаем Английским офицером, но под непременным условием, что бы ему давали знать накануне, в какое место он намерен отправиться. Он предложил ему также присоединить к его жилищу дачу Мисс Массон, отстоящую от него лишь на милю, и при которой есть тень. Словом, все шло как нельзя лучше, как вдруг Бертран представил, что, во время адмирала Кокбурна, приглашения и иные записки императора к путешественникам, к военным, к жителям острова отдавались по адресу запечатанными, что никто их не просматривал, и потребовал, что бы и этот порядок был восстановлен. Это запутало Лонгвудские дела, ибо губернатор безусловно отверг это предложение, и так как на этот отказ был получен резкий ответ, то он потерял терпение и погрозил Бертрану, что он его прогонит. Тогда Бонапарт, раздосадованный и разгневанный, объявил положительно. что он не выйдет из своей комнаты, и написал на обороте последнего письма сэра Гудсона Лоу приписку, которую я тут переписываю и которая положила конец этим препираниям.
«Это письмо, и письма от 26 Июля и 26 Октября прошлого года исполнены [651] лжи. Я, вот уже восемнадцать месяцев, заперся в моих комнатах, что бы оградить себя от оскорблений этого офицера. Теперь мое здоровье ослабело; оно не позволяет мне более читать такие отвратительные писания. Более мне их не вручайте. Считает ли себя этот офицер уполномоченным секретными, изустными инструкциями своего министра, как он давал это понять, или он действует по собственному побуждению, что можно было бы заключить из тщательного его притворства, во всяком случае не могу обращаться с ним иначе, как с моим убийцею. Если бы послали сюда честного человека, я конечно испытал бы несколько менее мучений, но за то избегли бы многих упреков от Европы и от истории, которую не обманет весь ворох нелепых писаний этого лукавого человека. 23 Ноября 1817».
В-е С-во найдете при сем копии с двух отдельных писем, относящихся к тому же делу. Я не мог еще получить остальных, а также писем губернатора.
II. Св. Елена 15 Янв. 1818 н. ст. с бригом Леверет, кан. Тид.
[653]
Честь имею препроводить при сем бюллетень и т. д. Г. Фаркюгар, губернатор Иль-де-Франса, отправляясь в отпуск в Лондон, прибыл на Св. Елену 3-го сего месяца и выехал отсюда 8-го. Он настоятельно ходатайствовал о допущении в Лонгвуд, и по примеру своих соотечественников, сделал обычный визит Графу Бертрану; но этот последний, не согласившись даже доложить о нем Бонапарту, сухо ответил ему, что Император болен, раздражен, утомлен и никого не принимает. Этот способ действия оскорбил г-на Фаркюгара и очень не понравился сэру Гудсону Лоу. Гнев его по этому поводу до сих пор не прошел.
В течении каких-нибудь четырех месяцев, Бонапарт два раза изменял образ жизни. В Октябре и Ноябре он обедал в 9½ часов и ложился в 10. Теперь, он обедает в 3 часа и ест только раз в день. В воскресенье он приглашает к обеду своих Французов. В прочие дни, он [654] обедает один, и так как он более не дает вечеров, то г-жи Бертран и Монтолон почти его не видят. Ночью, Маршан, его камердинер, читает ему вслух, и он проводить ночь наполовину в постели, наполовину в теплой ванне. Днем, когда он не дремлет, он пишет, играет в шахматы, принимается за все, ни на чем не останавливается, зевает и скучает.
В моих заметках на письмо Монтолона от 23-го Августа 1816-го года, я сказал, что Бонапарт читает все журналы, что ему посылают их столько, сколько их приходит из Европы. Эти сведения были получены мною от Английских властей. Но впоследствии я узнал, что ему не дают ни Французских журналов, ни оппозиционных Английских, за исключением некоторых отдельных номеров Morning Chronicle. Это лишь еще более раздражает его.
В Европе говорили, что лорд Амгерст вручил Принцу-Регенту письмо от Бонапарта; это несправедливо. Из Лонгвуда только и было отправлено письмо к лорду Ливерпулю, о котором упоминается в моем донесении под № 22. «У императора, говорил мне Бертран по этому поводу, душа гордая, возвышенная. Он целен в своих убеждениях и, имея повод быть недовольным Принцем-Регентом, он не унизится до того, что бы писать к нему. Если бы представился на то случай, то он начертил бы картину наших бедствий Императору Александру, ибо этого Государя он любит. Он сильно доверяет его заступничеству и признает его высокие качества». Бертран хотел дать мне понять, что мне охотно поручили бы письмо к нашему Августейшему Повелителю. Но я притворился, что не угадываю его мысли и сохранил сдержанность, которая сбила его с толку. Правда то, что Бонапарт имел длинный разговор с лордом Амгерстом о Лонгвудских [655] делах. Он описал ему характер губернатора, дал ему прочесть его переписку и стеснительные правила 9 Октября 1816 года.
«Если бы вы были на моем месте, спросил он его, стали бы вы выезжать, принимать гостей? Говорите откровенно, как честный человек?» Граф Монтолон уверял меня, что благородный лорд отвечал: «Я поступал бы, как вы».
Когда рассказали Бонапарту дело полковника Латапи, он не хотел верить, и сказал: «Это факт, который выдумали для того, что бы оправдать притеснения сэра Гудсона Лоу».
III. Св. Елена, 25 Янв. 1818 н. ст. с бригом Леверет, кап. Тид.
[655]
Я получил нынче утром бюллетень из Лонгвуда, и т. д. Будучи болен вот уже около двух недель, я никого не видел и ничего нового не узнал. Мне сказали только, что Гурго, не сумевши сладить с Монтолоном, попросил у Бонапарта позволения вернуться в Европу, и что этот последний отвечал:
Не стоит, друг мой, Потерпите немного. Еще двенадцать месяцев, и вы меня схороните.
IV. Св. Елена, 18 Февр. 1818 н. ст. с Виллиам Питтом Ост-Инд. комп., кап. Грем.
[657]
Честь имею препроводить два бюллетеня и т. д. Генерал Гурго, который давно в ссоре с гр. Монтолоном, на днях сделал глупость вызвать его на дуэль. Бонапарт запретил Графу драться и хотел, чтобы другого арестовали. Много было шума из-за этого дела. Наконец Гурго, видя, что ему не удастся пронзить своею шпагою Монтолона, вдруг оставил Лонгвуд 13-го этого месяца. Губернатор поместил его на маленькой даче близ Плантешен-Гоуза. Тут он самым неприличным образом ораторствует против своего прежнего господина. Еще не говорят о его возвращении в Европу. Бонапарт не жалеет об этой утрате. Гурго несколько сорви-голова, это настоящий солдат, ни в чем себя не сдерживающий. Не зная еще всех подробностей его дела с Монтолоном, предоставляю себе написать о нем подробнее при ближайшем случае. В-е С-во найдете в этом конверте копии с нескольких писем, которые он только что мне сообщил.
Происки бонапартистов в Фернамбуке сильно озабочивают сэра Гудсона Лоу. Он без устали трудится над укреплениями Св. Елены, ставит в разные места новые телеГрафы и батареи, и удвоил караулы в Лонгвуде. Я постоянно вижу его верхом, окруженного инженерами и мчащегося галопом то туда, то сюда. Нельзя порицать его крайней бдительности, но он таки заходит в ней слишком далеко и впадает в смешное, ибо никакой истинной опасности нет. Что мог бы он сделать 6ольшего, если бы он был перед лицом неприятеля? Вещь весьма существенная и которою он вовсе не занимается, это подготовка провианта для войск. Вот уже около месяца, как солдаты сидят на полу-порции хлеба, и как у лошадей нет корма. Мы на этой скале во всем терпим недостаток, мы на ней как на биваке, живем со дня на день, а он об этом не заботится, ибо у него в голове лишь одна мысль — устеречь Бонапарта.
V. Св. Елена, 27 Февр. 1818 н. ст., с Камденом, Остинд. комп., кап. Ларкинс.
[659]
Честь имею препроводить при сем В-у С-у бюллетень, и т. д. Доктор О’Меара и г-жа Бертран сообщили мне о деле генерала Гурго следующие подробности. Наполеон уже давно смо¬трит [660] на него неприязненно и удалял его от себя. Беспокойный и тоскливый характер этого генерала надоел ему. Он даже возненавидел его и находил удовольствие в том, что бы оскорблять, унижать его, доводить его до крайностей.
«Я служил вам сказал он ему однажды — с усердием и верностью. Я пожертвовал вам своею свободою, всем моим существованием, и вы меня покидаете».
«Ах! отвечал тот, где же ваши утраты, ваши несчастия? Ваша судьба завидна. Я утратил мою Империю, мою славу. Вот несчастия, а я не говорю ни слова. Но вы дряблы, слабы. Вы мне жалки».
Напрасно Гурго плакал и жалобился, он не вошел более в милость и впал в отчаяние. Сперва он обвинил Бертрана в том, что с ним делается, затем Лас-Каза, наконец Монтолона, и одного за другим вызывал на дуэль. Ревнивый к Бонапарту, как к любовнице, он накидывался на всех тех, кто у него на хорошем счету и с кем он обходился лучше, чем с ним. Он даже и лакеев обвинял в том, что они строят козни, интригуют, хотят его погубить Ни один Француз в Лонгвуде не избежал его мрачных подозрений. Одну минуту думали, что его мысли путаются, что он сходит с ума. Его боялись, и поэтому о нем висколько не жалеют.
Прежде чем расстаться с ним, Бонапарт предложил ему 500 ф. стерл. на дорогу, 12,000 франков пенсии, и сказал ему:
«Если судьба приведет меня во Францию или куда либо в Европу, явитесь ко мне. Я вас приму».
— «Да, воскликнул Гурго, я пойду на встречу к В-у В-ву, но с двуствольным ружьем». Какова выходка!
Губернатор пышно восхваляет Гурго. Он превозносит его до небес. «Это человек, говорит он, со здравым суждением, неспособный на интриги, [661] на низости, никогда не нарушавший постановлений». Зачем не прибавит он: человек, который, перессорившись с Бонапартом и со всеми своими соотечественниками, по-видимому одобряет мое нелиберальное поведение относительно их, во всем соглашается со мною, становится моею креатурою? Вот, в сущности, что заставляет его любить, уважать, превозносить этого генерала.
VI. Св. Елена, 14-го Марта 1818 н. ст., с Камденом Остинд. комп., кап. Ларкинс.
[662]
Генерал Гурго уехал сегодня утром в Англию на корабле Индийской компании. Его не послали предварительно на Мыс Доброй Надежды. Это особенная милость. На Св. Елене думают, что у него есть тайное поручение от Бонапарта, что ссора в Лонгвуде — чистая комедия, ловкий способ обмануть Англичан, и что следовало бы менее доверять ему. Я не того мнения. Гурго неосторожен, он не знает людей, еще менее знает дела. Нельзя было бы, без крайнего риска, поручить ему трудную роль. Он ежеминутно выдавал бы самого себя.
Господин Чиприяни1, Корсиканец по рождению и метрдотель в Лонгвуде, умер на днях от воспаления в кишках. Бонапарт этим живо огорчен. Он очень любил его, иногда забавлялся им и запросто с ним разговаривал. Он был из любимцев. «Если 6ы его похоронили в моей ограде, сказал он вздыхая, я имел бы утешение присутствовать при его похоронах». Чиприяни с своей стороны служил ему с беспримерным усердием и преданностью. Он ездил за ним на остров Эльбу.
1 Cipriani, во французском оригинале текста – прим. Адъютанта.
VII. Св. Елена, 16 Марта 1818 н. ст., с Бомбеем Остинд. комп. Капитан Гамильтон.
[668]
Когда генерал Гурго оставил ост-ров Св. Елены, у него в кармане было только 17 ф. стерл. Бонапарт, как я писал в-му с-ву в моем донесении под №6, предлагал ему их 500 или 12000 Франков. Но он отказался наотрез, говоря: «Хочу быть обязанным В-у В-ву лишь пенсиею в 12000 Франков, необходимою мне для содержания моего семейства». Бертран также хотел дать ему в займы 200 фунтов, и он также отказался.
Напрасно представлял я ему, что, слишком давая волю своей досаде и своему гневу, он рискует в Англии сесть на мель.
«Эти 500 ф. стерл., — возражал он мне, — - слишком много для моих нужд и не довольно для моей чести. Император давал столько же своему охотнику, лакеям, возвращавшимся домой, а Лас-Каз получил от него 200 тысяч Франков. Я продам мои часы, мое платье, но унижаться не стану. Что до Графа Бертрана, то попросите его отдать мне 20 Фунтов, которые он мне должен; большего я от него не требую, и главное, напомните ему, [669] что в моей власти сыграть с Императором плохую шутку, что я могу раскрыть его тайны, что мой Лонгвудский дневник стоит в Лондоне 15 тысяч Фунтов и что весьма важно не доводить меня до крайностей».
Три дня до своего отъезда, не имея чем расплатиться с своими людьми, чем сделать необходимые для путешествия покупки, он стал мрачен, тосклив, сильно понизил тон и решился наконец написать к обер-гоф-маршалу письмо, которое В-е С-во найдете при сем в копии. Бертран велел отвечать ему, что фирма Балькомб и Ko. будет уполномочена выдать ему 500 ф. стерл: что если он будет упорствовать в отказе, никто не даст ему в займы ни гроша, ибо это значило бы оказать неуважение Императору. В то же время он отослал ему долг в 20 Фунтов.
Гурго, не зная что делать, отправился верхом до главного Лонгвудского караула, и попросил надзирателя в нем, лейтенанта Джаксона, зайти к Бертрану, передать ему тысячу уверений в дружбе, и привести его к нему. Но этот последний отказался видеть его, слушать его, писать к нему, и был неумолим. В. с-во найдете в этом конверте копию с донесения Джаксона, относящегося к этому факту. Доведенный до последней крайности, Гурго принял 500 Фунтов от Бонапарта, тотчас побежал в Балькомбу, не застал его в его конторе, напрасно искал его по городу, на дачах, повсюду, и уехал в тот же день, не зная ни где, ни когда он получит свои деньги,
На другой день, Бонапарт, ассигнуя их ему на Лондонского банкира, сказал Бертрану:
Пусть мне не говорят более об этом человеке. От сумасшедший. Он меня ревновал, он был в меня влюблен. Черт возьми! Не жена же я ему, не могу же я спать с ним. Он будет писать против нас, знаю это, и смеюсь его писа¬ниям. [670] Если он явится во Францию, его посадят в тюрьму, повесят или расстреляют.
Верно то, что Гурго, когда у него голова разгорячена, может погубить себя. «При Ватерлоо, сказал он мне однажды, я хотел убить Императора, выстрелить в него из пистолета. Не знаю, что удержало меня. В Париже, в 1814-м году, я был из забияк. Я кричал, да здравствует Наполеон! и дрался на дуэли с иностранцами». Это дорисовывает его портрет.
После своего удаления из Лонгвуда, он имел полную свободу нас видеть, и усердно посещал г. Штюрмера. Он говорил с ниш постоянно, часто без всякого толку, о Бонапарте и его свите. Австрийский комиссар записал все его разговоры, и вот слово в слово, что он пишет о них кн. Меттерниху.
«Что сказал Бонапарт о смерти принцессы Шарлотты?»
Гурго. Он смотрит на нее как на новое для себя несчастие. Всем известно, что принцесса Вельская почти фанатически восхищалась им. Он надеялся, что когда ее дочь вступит на престол, она воспользуется своим влиянием на нее, что бы выхлопотать его перемещение в Англию. Однажды там, говорил он, — я спасен. Он сказал мне, узнав эту новость: Вот опять неожиданный удар. Так-то судьба расстраивает все наши планы.
«Говорит он иногда о своем будущем?»
Гурго. Он убежден, что не останется на Св. Елене и упорствует в надежде, что оппозиционяой партии удастся извлечь его отсюда.
«Что думает он о Бурбонах?»
Гурго. Он уверяет, что Людовик ХVIII революционер, и что он своим поведением подвергает себя большим опасностям. Не так, говорит он, совершаются перемены династий. Осторожность требовала, что бы он отделался от всех моих маршалов. [671] Надобно было отнять возможность действовать у всех тех, которые не принадлежат к его партии. Лабедойер и маршал Ней не одни были опасны.
«Говорит ли он о жене и о сыне?»
Гурго. Он жалуется на Марию-Луизу. По его мнению, она ни в каком случае не должна была бы оставить Париж в 1814 году. Вместо г-жи Монтебелло — говорит он — мне следовало бы приставить к ней г-жу Бово, она бы иначе руководила ею, и тогда дела не дошли бы до такой крайности. Он убежден, что сидел бы еще на престоле, если бы женился на Русской Великой Княжне. Он часто говорит о своем сыне, в особенности в последнее время.
«Думаете вы, что он может бежать отсюда»
Гурго. Ему на это десять раз представлялся случай, и еще теперь он имеет на то возможность.
«Признаюсь, что это кажется мне невозможным.»
Гурго. Чего не сделаешь, когда располагаешь миллионами? Впрочем, хотя я имею повод жаловаться на Императора, я никогда его не выдам. Повторяю, он может бежать один и уплыть в Америку, когда захочет. Больше ничего не скажу.
«Если он может бежать, отчего же он этого не сделает? Главное для него — выбраться отсюда.»
Гурго. Мы все советовали ему это сделать. Он всегда возражал на наши доводы и устоял против них. Как бы он ни был несчастен здесь, он втайне наслаждается тою важностью, которую придают надзору за ним, интересом, который в этом принимают все Европейские державы, тщанием, с которым подхватывается малейшее его слово, и т. д. Он говорил вам не раз: «Не могу больше жить частным человеком. Лучше быть узником здесь, чем свободным в Соединенных Штатах».
«Продолжает ли он писать свою историю?». [672]
Гурго. Он пишет ее отрывками, но вероятно никогда ее не окончит. Когда его спрашивают, не желает ли он, что бы история изобразила его таковым, каковым он был, он отвечает, что часто выгоднее давать себя угадывать, чем слишком разоблачаться. По-видимому он также, не считая свои великие судьбины законченными, не хочет разоблачать своих планов, осуществление которых им не довершено, и за которые он еще может с успехом приняться.
«Кому из вас принадлежит редакция замечаний на речь лорда Батурса?»
Гурго. Самому Императору. Большую часть их он нам продиктовал. Хорошо было бы, если бы он этим ограничился; но в непродолжительном времени в Лондоне явятся письма, будто бы написанные капитанами торговых судов, и в которых много говорится об Императоре. Эти письма написаны им. Слог их плосок, подробности ребячливы, и замысел неудачен. Вы едва поверите, например, что сочинение, изданное под именем Сантини, написано им.
«Каков он в частной жизни?»
Гурго. Необыкновенно добр с своими слугами. Он старается придавать значение всем тем, которые его окружают, ставит очень высоко маленькие таланты в тех, которые ими обладают, и приписывает их тем, которые их лишены.
«Каково его обращение с лицами его свиты?»
Гурго. Обращение неограниченного монарха. Часто при мне игрывал он по пяти часов сряду в шахматы, и допускал, чтобы мы все время смотрели на игру стоя.»
Гурго, уверявший барона Штюрмера, что Бонапарт десять раз имел случай бежать из св. Елены, то же самое сказал по секрету и другим лицам, присовокупляя, что Бонапарт может совершить свое бегство в корзинке с грязным бельем, в пивной бочке, в [673] сахарном ящике, что это последнее средство было предложено и обсуждаемо в Лонгвуде. Он повторял эти глупости на всех перекрестках, все время уверяя, что он Императора не выдаст. Но больше он ничего не сумел рассказать, и над ним насмеялись.
В Варшаве Бонапарт говорил: «от высокого до смешного только шаг». На св. Елене он дважды в день повторяет: «От Капитолия до Тарпейской скалы только шаг». Когда он в хорошем расположении духа и склонен к разговору, что с ним случается редко, он делает Бертрану или Монтолону знак, что бы они сели возле него, и никогда не преминет сказать им: «Prends un siège, Cinnа, prends, et sur toute chose»1. Он любит Французскую трагедию и довольно хорошо декламирует. Когда он тоскует или только скучает, он ходит около своего биллиарда, перекатывает шары рукою, и поет итальянскую песенку: «Frа Mаrtino, frа Mаrtino, suonа lа cаmpаnа, suonа lа cаm¬pаnа». Иногда также он заставляет болтать Маршана, своего камердинера, и говорит с ним о городских сплетнях и новостях, или о подробностях хозяйства и кухни.
P. S. Губернатор сейчас прислал мне прилагаемую при сем копию с письма, которое он написал маркизу де Моншеню, что бы рекомендовать ему генерала Гурго и облегчить его возвращение во Францию.
1 Цитата из пьесы Пьера Корнеля «Цинна», действие 5, явление 1. Смысловой перевод: «Присядь сюда, о Цинна, присядь и выслушай» - прим. Адъютанта.
VIII. Св. Елена, 27 Марта 1818. н.с., с Бомбеем Остинд. комп. Кап. Гамильтон.
[674]
Честь имею при сем препроводить В-у С-ву два бюллетеня, и т. д. Семейство Балькомб оставило остров св. Елены и, как говорят, поселится в Англии.
Бонапарт, прощаясь с Бетси, своею любимицею, тою, о которой столько говорили Лондонские журналы, поцеловал ее, отрезал у себя клок волос и дал его ей. О Балькомбе жалеют в Лонгвуде. Его поведение относительно Французов всегда было крайне деликатно, и он кроме того оказывал им разные услуги.
IX. Св. Елена, 10-го Апр. 1818. н. ст., с купеч. корабл. Диспачем, кап. Гюрберт.
[675]
Честь имею препроводить при сем В-у С-ву бюллетень., и т. д. На этих днях, гр. Бертран сделал мне странное предложение. Говоря со мною о страданиях и несчастиях Бонапарта, он вдруг сказал мне: «Император, удрученный горем, подверженный на этой скале бесчеловечному обращению, всеми оставленный, хочет написать к Императору Александру, единственному своему заступнику. Возьмитесь доставить его письмо, умоляю вас об этом», и он сделал движение, что бы вынуть письмо из кармана.
— Нет, отвечал я ему, это мне невозможно. Это значило бы нарушать мои обязанности.
— Нисколько, возразил он, ибо Имп. Наполеон раскрывает Имп. Александру важные тайны. Дело идет не только о том, что бы защитить великого человека, подвергающегося притеснениям, но и о том, чтобы сослужить службу России. Там это письмо про¬чтут [676] с удовольствием, с жадностью, им будут восхищены. Не посылать его вашему двору значило бы пренебречь его интересами, упустить их из виду или, точнее, пожертвовать ими Англичанам. Сверх того замечу вам, что вы в нем описаны способом, который подвинет вас вперед.
— Обещаю вам, отвечал я, в точности передать моему двору то, что вы сообщите мне изустно, но не могу взять на себя доставление писем. Я не имею на то права, и если бы я это сделал, от меня бы отреклись.
— Ба! воскликнул он, от вас отрекутся на Св. Елене для формы, а в России вас наградят. Я в этом убежден, подумайте об этом хорошенько. Затем, он меня оставил.
X. Св. Елена, 15 Апр. 1818 н. ст., с куп. судном Баринг, кап. Ламб.
[677]
Вот уже два года, как торговому дому Балькомб, Коль и Фоулер было поручено ведение всех Лонгвудских дел. Он исполнял все поручения Французов и выплачивал их векселя. Балькомб своим приятным, обязательным обращением, своим оригинальным характером и добродушием очень нравился Бонапарту и часто виделся с ним.
Губернатор, оттого ли, что эта милость, эти слишком частые посещения возбудили в нем подозрения, или потому, что получил приказание так поступить, что весьма невероятно, на днях отнял у дома Балькомб и комп. ведение дел Лонгвуда и поручил его Г. Иббетионну (?), комиссару по продовольствию. Это чрезвычайно огорчает Французов и возбудило вопли с их стороны. На этих днях, Бертран имел на этот счет длинные объяснения с майором Горрекером, старшим адъютантом губернатора. Мне сообщили из них извлечение, которое спешу препроводить при сем Императорскому Министерству.
XI. Св. Елена, 15 Апр. 1818 н. ст., с купеч. судном Баринг, кап. Ламб.
[678]
Я всегда думал, что доктор О’Меара играет при Бонапарте роль Английского шпиона. Так говорили на Св. Елене; лица, достойные доверия, положительно подтверждали мне это. Сам губернатор не раз давал мне это понять, но я теперь достоверно знаю, что это неправда. О’Меара никогда не унижался до такой степени. Он передавал Англичанам известия о Лонгвуде, как он сообщает их мне, иностранцу, когда приходилось к слову. Его подстрекали, возбуждали льстивыми словами, настоятельными просьбами к этому постыдному ремеслу, но напрасно. Он вышел из этого дела честным человеком. [679] В-е С-во найдете в этом конверте пять писем, это доказывающих. Губернатор сделался его врагом; вот уже десять месяцев, как он нещадно преследует его из-за пустяков, делает ему на всяком шагу сцены и неприятности и хочет, подвергая его грубым и унизительным стеснениям, во всем поставить его на одну ногу с Французскими узниками, что и принудило его подать в отставку. Считаю себя вправе утверждать, что его ни в чем упрекнуть нельзя. Он прав перед своим правительством, и ни в чем не изменял своему долгу. То, что с ним случилось, должно быть поставлено в вину губернатору, который поставил себе в правило, в закон, нещадно и на всяком шагу, преследовать тех, которых Бонапарт.... Ссылаюсь на его смешные выходки против адмирала Малькольма и на его неприличное поведение относительно комиссаров союзных держав.
XII. Св. Елена. 22 Апр. 1818 н. с. с купеч. судном Барингом, кап. Ламб.
[680]
На днях, губернатор сделал док-тору О’Меара строгий выговор.
1-е за то, что он подал в отставку, не переговоривши с ним предварительно.
2-е за то, что он посмел написать гр. Бертрану письмо без ведома английских властей.
О’Меара по этому поводу написал ему записку очень сильную, весьма логическую, вполне правдивую с начала до конца. В-е С-во найдете ее при сем в копии. Нельзя еще предвидеть конца этого дела, но оно на св. Елене производит большой скандал, и заставляет всех кричать против губернатора..
По всей вероятности мы на время будем лишены бюллетеней из Лонгвуда, ибо О’Меара не хочет более иметь [681] с ними дела. Он заперся в своей комнате, и не видит никого из своих больных.
Вот, покуда, что сказал мне Монтолон о здоровье Бонапарта. Начиная с 10-го сего месяца, он страдает запором, у него болит голова и расстроена печень; сверх того у него сердцебиения, дурнота, и он совсем не спит. Он беспокоен, тоскует, и часто повторяет: Моих друзей тех, к которым я имею доверие, гонят, преследуют. Меня совершенно уединяют. Под этим скрывается коварное намерение. Хотят меня отравить. Так как ртуть превосходное средство против завалов, то О’Меара удалось, усиленными настояниями и просьбами, уговорить его принимать это лекарство. Он бы постепенно и нечувствительно излечил его болезнь, или по крайней мере, остановил бы ее развитие. Теперь, она пойдет своим чередом, и быть может, ухудшится.
XIII. Св. Елена, 26 Апр. 1818 н. ст., с купеч. судном Барингом, кап. Ламб.
[683]
Вчера 25-го числа сего месяца в 6 часов утра. чиновник при Сент-Джемском телеГрафе пришел известить меня, что «Рюрик» военный бриг, лейтенант Коцебу, стал в виду острова, и что этот последний желает меня видеть. Я тотчас известил о том губернатора и настоятельно попросил его разрешить мне принять у себя этого соотечественника, или доставить меня на борт его корабля. Я не добился от него никакого прямого ответа, но его старший адъютант объявил мне в общих выражениях, что никакой иностранец не имеет права приблизиться к берегу, еще менее ступить на него, и что я могу воспользоваться этим случаем, чтобы написать в Европу. Я ответил ему, что, ощущая крайнее желание, после двухлетнего изгнания, вновь увидеть Русских, я возобновляю свою просьбу о том, чтобы меня доставили [684] к лейтенанту Коцебу. Он обещал мне поговорить об этом с адмиралом, попросил меня дождаться возвращения английского офицера, который должен был осмотреть «Рюрика», сказал, что быстро уладит это дело, и исчез. Губернатор и адмирал были за городом, Вскоре я увидел, что этот последний приезжает в сопровождении старшего адъютанта. Он пробыл в городе с четверть часа, отдал приказания морским офицерам, а затем отправился прямо в гавань, все таки в сопровождении старшего адъютанта. Я побежал туда пять минут после их и уже их не застал. Они плыли на борт Конкерора, и я остался на берегу, не зная, куда мне идти и к кому обратиться. В эту минуту, адмиральский корабль снялся с якоря и двинулся к тому месту, где стояло маленькое русское судно, которое не замедлило удалиться, дав один пушечный выстрел. Мне совершенно неизвестно, что произошло между лейтенантом Коцебу и английскими властями. Это от меня тщательно скрывают, и никто, кроме чиновника при телеГрафе, и не извещал меня о его проезде. Теперь меня уверяют, что он никогда и не изъявлял желания меня видеть, что ему сделали сигнал, чтобы он дождался двух пачек писем, которые я хотел ему послать, и что он даже не отвечал. Адмирал по-видимому стыдится того, что со мною случилось и сваливает вину на губернатора, который должен был, в качестве главнокомандующего островом, дать мне позволение посетить корабль. Кроме того он уверяет, что старший адъютант ничего не сказал ему о моем желании отправиться на борт «Рюрика». Я не хотел входить в препирательства с этим последним, ибо во всем этом деле есть интрига, двусмысленность, задние мысли, которых я еще не проник. Тем не менее, я готов (и не я один) побиться о заклад, что эту штуку, и не подавая виду, сыграл со мною губернатор. [685]
Надеюсь, Граф, что вы не сомневаетесь более в дурном расположении Англичан к комиссарам союзных держав. Вот тому разительный пример. На этой скале только и речи, что о наших обязанностях к ним, но подумаешь, что они к нам их не имеют. Они делают из нас, что хотят. Сознаюсь откровенно, что с несказанным удовольствием получил бы приказание не всегда уступать их прихотям.
P. S. Когда Бонапарт узнал о моем приключении, он расхохотался: «А! а! воскликнул он, так не один я подвергаюсь оскорблениям. Вот оскорбление, публичное и кровавое, нанесенное сэром Лоу, человеком Европы и всего мира, нанесенное России, ее могущественному и грозному государю!
XIV. Св. Елена 4 Мая 1818 и. ст., с купеч. судном Барингом, кап. Ламб.
[685]
С 19-го прошлого месяца переписка между Лонгвудом и Плантешен-гоузом, по делу доктора О’Меара, умножилась семью огромными письмами, которых я еще добыть не мог, но я только что получил, в ту минуту, когда корабль уже под парусами, копию с замечательной приписки, продиктованной Бонапартом [686] и помещенной на полях одного из этих писем. Спешу препроводить ее при сем Императорскому Министерству.
XV. Св. Елена 11 Мая 1818 н. ст. с купеч. кораблем Чарльс Миль, кап. Бидль.
[688]
После того, как дело доктора О’Меара сделалось предметом разговоров во всех кружках, во всех лавочках Св. Елены, губернатор решился, не без труда и не без великих усилий над собою, заговорить о нем со мною. Вот, приблизительно, что он сказал мне об этом деле:
«Есть корабль, отъезжающий в Англию, напишите Графу Ливену. Я же не [689] могу более сообщать вам бюллетеней. O’Meаpа оставил службу. Бакстер в немилости у господ Французов. Бонапарт взбеленился, и так бюллетеней нет. Не могу также сказать вам ничего о его здоровье. Он больше ни с кем не видится, и в его существовании я имею лишь нравственное убеждение. Что думаете вы о его болезни?»
«Уверяют меня, отвечал я, что он страдает головою, печенью, кишками, что Монтолон проводит у его постели целые ночи, прикладывая ему к животу гретые салфетки, что он в тоскливом, беспокойном расположении духа, что лицо его бледно, глаза впалы».
Губернат. Говорили ли с вами Бертран и Монтолон о докторе O’Meаpа?
«Да, конечно. Они сказали мне, что вы держали его в Лонгвуде под стражею, и что Бонапарту не нужен медик зависимый, связанный, и не вполне ему принадлежащий».
Губернатор. Доктор O’Meаpа провинился непростительно. Он извещал этих людей о том, что происходит в городе, на дачах, на кораблях. Он набирал для них новости и униженно ухаживал за ними. Далее он передал одному Англичанину, от Бонапарта и тайком — табакерку. Какая гадость! И не стыдно ли этому великому Императору так нарушать постановления!
«Думаете ли вы, что это имеет отношение к какому-либо заговору, к таинственным козням, к попытке бегства или это только мелочь и пустяки?»
Губернатор. (с живостию). Пустяки? Герой, гений, прибегающий к этим маленьким средствам, чтобы обольстить и подкупить Англичан! Это возмутительно, это не имеет имени!
Вот Факт, он мне известен из достоверного источника. Во время похорон Чиприяни, Бонапарт поручил Монтолону, а не О’Меара, раздать нищим 25 ф. стерл. и передать золотую табакерку г. Брису, здешнему священнику, который сначала ее принял, [690] но час спустя, раскаялся и отослал ее в Лонгвуд с запискою на имя О’Меара. Губернатор поддался обману или скрывает истину.
«Итак, спросил я его, О’Меара нарушил постановления?»
Губернатор. Нет, этого прямо сказать нельзя.
«Допрашивали вы его на этот счет, и сознался ли он?»
Губернатор (смущенный). Я этого еще не сделал. Я имею на то свои причины.
«Позволите ли вы говорить с вами откровенно, сказать вам на этот счет мое мнение, не в качестве Русского комиссара — я на это не имею права — но в качестве приятеля?»
Губернатор. Очень прошу вас об этом.
«Если доктор О’Меара виновен, обвините его и судите его гласно, для того, чтобы на св. Елене, в Лонгвуде и в Европе было вполне известно, что он сделал и за что вы его наказали. Но если он невинен, если его упрекают лишь в безделицах, затушите это дело и возвратите ему свободу. Подумайте о том, что если Бонапарт умрет от удара или от воспаления в печени, не призвав медика, на что он решился, то Англичан обвинят в том, что они его отравили, исподволь уморили. Бонапартисты во Франции и повсюду поддержат эту клевету, будут издавать пасквили, приводить лжесвидетельства против вас. Тем, которым известна истина, не будет возможности сообщить ее всем, и вы во мнении миллионов людей прослывете его убийцею. Итак, верьте мне, не спешите. Это дело слишком щекотливое».
Это замечание поразило губернатора. Он сделался задумчивым, мрачным, очень благодарил меня за мою откровенность и удалился. Два дня после этого разговора, доктору О’Меара бы ли возвращены свобода и все его права. Бонапарт свиделся с ним с удовольствием и предупредительностию, [691] и уже принял дозу меркуриального лекарства.
P. S. Граф Бертран просит меня напомнить о нем князю Волконскому, генералу адъютанту Е. И-го В-ва. Он также желал бы дать весть о себе Французскому дивизионному генералу, по имени Морану, женатому на Польке и поселившемуся в Варшаве. Это от личный офицер. Бонапарт очень любит его и полагает, что он состоит на Русской службе.
XVI. Св. Елена, 24 Мая 1818 н. ст., с Генерал-Кидом, Ост.-инд. ком. кап. Нерю.
[691]
Г-жа Бертран сказала мне нынче утром, что третьего дня ночью с Бонапартом сделались сильные припадки его болезни. Он страдал головною болью, сильною тошнотою и беспрестанными [692] сердцебиениями. Бертран и Монтолон попеременно сидели над ним. Доктор О’Меара предписал ему лекарства, которые произвели сильную испарину, и вчера он почувствовал себя лучше, и сегодня только бледен и слаб. Мне сказали также, что он становится очень тяжел и не может более ни гулять, ни переходить из комнаты в комнату, ни взойти на ступеньку не задыхаясь.
Австрийский комиссар осведомлялся у губернатора Св. Елены о здоровье Узника Европы. Он отвечал ему, что совершенно не ведает, что говорится, творится и происходит в Лонгвуде.
XVII. Св. Елена, 26 Мая 3818 н. ст. с Генерал-Кидом, Ост-инд. комп. кап. Нерю.
[693]
Губернатор Св. Елены только что разослал комиссарам Союзных Держав официальную записку, которую честь имею при сем сообщить В-у С-ву в оригинале. Мысль это сделать подало ему дело доктора O’Meаpа, и я отвечал на нее следующим образом:
«Господин губернатор,
Я получил записку, коей вы удостоили меня от 23-го сего месяца, и спешу объявить вам, что я не имею никаких сведений о непозволительных сношениях посредством писем, пересылок или иным путем, которые произошли бы или еще происходили между Лонгвудом и жителями Св. Елены или Европою. Если бы мне удалось открыть подобные сношения, могущие подать повод хотя бы к малейшим опасениям на счет верности их охраны, я бы ни на минуту не замедлил, согласно букве моей инструкции: «Вы будете наблюдать за всем и во всем отдавать отчет» донести о том моему двору, да и вас счел бы долгом об этом предупредить.
Честь имею быть и т. д.»
Комиссары, Французский и Австрийский отвечали в том же смысле. В-е С-во найдете в этом конверте прокламацию сэра Гудсона Лоу, которая была читана, по приказанию этого последнего, [694] всем служителям-Англичанам в Лонгвуде. Когда это дошло до сведения Бонапарта, то он объявил наотрез, что не хочет более, что бы они оставались у него в службе, и всех их без различия отпустил.
XVIII. Св. Елена 28 Мая 1818 н. ст. с Генер. Кидом Ост-инд. комп. кап. Нерю.
[694]
Так как трехгодичный срок моего пребывания на Св. Елене должен истечь 18-го Июня 1819-го года, считаю нужным воспользоваться первым случаем, который представится около этого времени, чтобы вернуться в Европу, и не могу преминуть донести В-му С-ву, что вместо того чтобы приживаться к этой ужасной скале, я здесь беспрестанно страдаю нервным расстройством. По свидетельству всех медиков, крайний, нестерпимый жар тропиков вреден для моего здоровья и уже подточил его.
XIX. Св. Елена, 5-го Июня 1818 г. н. ст., с Генер. Кидом Ост-инд. комп. кап. Нерю.
[695]
Вчера с Бонапартом был припадок нервной лихорадки, и голова его была очень тяжела. Его заставляют принимать потогонные, которые очень его облегчают. Нынче утром ему лучше, но его ноги, его губы и десны очень распухли, и у него болят зубы. Он так же ощущает боль в желудке и в кишках. Каждый день он принимает слабительные соли.
Эти подробности сообщил нам губернатор. В то же время он объяснил нам, что, узнав их от доктора О’Меара, человека подозрительного и преданного Французам, он не смеет ручаться за их достоверность. Его необщительное поведение со всеми окружающими привело его к тому, что он не мо¬жет [696] быть ни в чем уверен и наделал себе повсюду врагов. Комиссары Союзных Держав также не имеют никаких средств узнать положение вещей. Он удаляет их от Бонапарта, от его свиты и от Лонгвуда, насколько это ему возможно, и из этого выходит, что потому что г. Лоу не умеет ни с кем ладить и видит повсюду лишь предателей и предательство, Европа должна оставаться в неведении на счет того, что делается с ее Узником.
XX. Св. Елена, 18 Июня 1818 н. ст., с кор. Океаном, кап. Джонсон.
[697]
У Наполеона все еще болит бок. Вот уже шесть недель, как он не выходил из своего кабинета, и как никто, кроме приближенных, его не видал. Он проводит дни в халате или лежа в постели. Всякое Воскресенье ему приносят бюллетень о его здоровье, который он внимательно прочитывает, одобряет или поправляет, а за тем передает Бертрану.
Губернатор объявил, что эти бюллетени недействительны, ложны, сказал мне, что он никогда не примет их к сведению, и что он запретил их обнародование. Но несмотря на то, их распространяют по Св. Елене, и В-е С-во найдете при сем все те, которые вышли до сих пор. Так как они не официальны, то сообщаю их Императорскому Министерству лишь как дополнение к моим донесениям. Я полагаю, что они немного преувеличены: O’Meаpа друг Французов и хочет заинтересовать Европу судьбою ее Узника; но как говорят, он не способен сочинять ложные бюллетени, подступать до такой степени против чести и совести. Наполеон в самом деле болен, его организм потрясен, это слишком верно. Эти бюллетени и два другие документа из Лонгвуда рано или поздно будут помещены в Английских журналах.
P. S. Уверяют, что Бонапарт говорит всякому, кто хочет слушать, что если бы Мария-Луиза и его сын явились к нему с сэром Гудсоном Лоу, он бы их не принял.
XXI. Св. Елена, 11 Июля 1818 н. ст., с Нортумберландом Ост-инд. комп. кап. Мичел.
[700]
Барон Штюрмер отозван от своего поста. Срок его пребывания на св. Елене, определенный в два года, истек 18-го прошлого месяца. Он назначен генеральным консулом в Соединенных Штатах и сегодня отплывает в Европу Честь имею препроводить при сем В-у С-ву его прощальное письмо к губернатору и полученный им ответ. Маркизу Моншеню поручено временно, и пока Венскому двору не заблагорассудится послать другого комиссара, исправлять его должность и сноситься с Австрийским министерством.
Не желая оставить св. Елену, не видавши Наполеона, г. Штюрмер попросил сэра Гудсона Лоу постараться о том, чтобы доставить ему к тому случай, и обещал ему подвергнуться всем формальностям, предписанным на этот случай простым путешественникам. Губернатор, хотя твердо решившийся противодействовать этому желанию, притворился, что хочет его исполнить, и отправился с ним в Лонгвуд; но вместо того, чтобы сделать Бертрану обычный визит, он поручил майору Горрекеру уладить это дело с Монтолоном. Этот неделикатный способ действия рассердил [701] Наполеона и навлек на этих господ письмо, при сем приложенное в копии.
На этих днях, не имея известий из Лонгвуда, я попытался попросить их у губернатора. Я предвидел. что он ничего не будет знать; но он писал мне от 4 Июня: «Будьте уверены, что я всегда буду готов и особенно рад давать вам все возможные сведения о Наполеоне Бонапарте каждый раз, как вы сделаете мне честь обратиться за ними ко мне». И я хотел поймать его за слово, отнять у него всякий повод к нареканиям и насладиться его смущением. Он сам принес мне свой ответ, который с начала до конца — галиматья. В-е С-во найдете его при сем в копии.
Наполеон негодует на то, что Австрия отозвала своего комиссара. Он велел сказать мне через Монтолона, что он радуется тому, что я остаюсь при нем, что я на этой скале произвожу косвенный контроль, совершенно необходимый для его безопасности; что он ожидает от великодушие нашего Августейшего Повелителя, что никогда Он не оставит несчастного монарха, что он заклинает Его, памятью старинной дружбы, исторгнуть его из этого ужасного места изгнания и назначить ему иное менее нездоровое; что Ему, решающему судьбы Европы, это будет легко, и что самое отдаленное потомство будет удивляться Его благородному, возвышенному поступку с человеком, который внес войну в недра Его Империи. Вместе с тем, он позволил Монтолону сообщить мне разные любопытные и интересные рукописи, между прочим:
1) Анекдоты о его браке с Мариею Луизою. (Этот документ уже помещен в Английских журналах или явится в них в скором времени).
2) Реляцию о битве при Ватерлоо. (та, которую хочет напечатать во Франции генерал Гурго, не есть подлинная). [702]
3) Взгляд на кампании Фридриха Великого. (Это герой Наполеона).
4) Кампания 1814-го года и тайные подробности его возвращения в Париж в 1815 году.
Для того, чтобы собрать и списать все эти бумаги, мне нужно было бы свободнее посещать Французов в Лонгвуде и принимать их у себя.
Не могу запечатать этого конверта, не известив В-го С-ва, что я прошлым месяцем был тяжко болен, и что я все еще страдаю нервами. Если бы Императорское Министерство сочло нужным сохранить за мною эту должность долее трех лет, я не был бы более в состоянии исполнять ее. Жгучий воздух на этой скале убивает меня, самый ум мой здесь слабеет.
P. S. Я только что узнал, что брошюра под заглавием: «Письма с Мыса Доброй Надежды», приписанная Лас Казу, и которую конечно читали В-е С-во, написана Монтолоном.
XXII. Св. Елена, 11 Июля 1818 г. н. ст. с Нортумберландом Ост-инд. комп. Кап. Мичел.
[703]
Нынче утром, г. Штюрмер сделал новую попытку в Плантешен-Гоузе, чтобы быть представленным в Лонгвуде. Он попросил позволения от правиться туда без Английского офицера и сделать Графу Бертрану обычный визит. Губернатор ответил ему следующее:
«Господин барон,
В то время, как я диктовал ответ на ваше письмо, я получил донесение, полагающее конец всякому вопросу о Вашем желании видеть Наполеона Бонапарта, до вашего отъезда; ибо в этом донесении говорится, что он в течении ночи был очень болен, и это до такой степени, что он наконец решился обратиться к другому медику, и послал за хирургом адмиральского корабля».
Губернатор не счел нужным сообщить мне это донесение из Лонгвуда. Уверяют меня, что Наполеон, всякий раз, как ему от сэра Гудсона Лоу предлагали медика, приказывал отвечать ему: только сумасшедший возьмет себе медика из рук врага.
P. S. Я запечатывал этот конверт, когда мне привезли из Плантешен-Гоуза записку губернатора, относящуюся к нездоровью Наполеона нынешнею ночью, которую и спешу послать при сем Императорскому Министерству в оригинале.
XXIII. Св. Елена, 15-го Июля 1818 г. н. ст. с бригом Грифон, кап. Райт.
[705]
У Наполеона решительно засорена печень. По внимательном рассмотрении всех симптомов его болезни, доктор О’Меара опять объявил это самым положительным образом. Он называет его болезнь хроническим воспалением в печени. Сам губернатор не смеет более этого отрицать, и сказал мне нынче утром, с видом довольно смущенным: что Узник Европы действительно болен, что он принимает [706] много ртутных лекарств, что ему предписывают верховую езду, но что он не двигается с места и сознательно морит себя.
Г. Стоко, хирург адмиральского корабля, которого призывали в Лонгвуд 11-го этого месяца, отказался видеть Наполеона и вступать в консультацию с О’Меара. Приложенные при сем в копиях два письма доказывают, что он побоялся обидеть г. Бакстера, любимца губернатора, и навлечь на себя неприятности.
Капитан Блекмей испросил себе отставку от должности ординарца в Лонгвуде. Майор Листер, инспектор милиции и близкий друг сэра Гудсона Лоу, заменяет его. Это Ирландец, человек пожилой и очень честный. В 1793 году он был плац-майором в Аяччио, где он знал семейство Бонапарта. Наполеон ненавидит его и уже велел его к себе не пускать.
В министерском журнале «Курьер» от 17-го Апреля 1818 пышно расхваливают старшего адъютанта, сэра Томаса Рида. В журнале этом уверяют между прочим, что он имеет манеры учтивые и даже утонченные, открытый и весьма любезный характер, много сведений, что он отлично говорит по-итальянски, и что Бонапарт с удовольствием видается с ним. Все это неправда. Сэр Томас Рид — друг, ближайший советник, единственный поверенный губернатора и по этой причине ни с кем в Лонгвуде не имеет сообщений. Он знает немного по-итальянски, но вообще он малосведущ, и он ни любезен, ни умен, ни приятен в разговоре — это необтесанный Джон Буль. Наполеон не удостаивает его ни взгляда, ни слова, и Англичане его боятся.
Лонгвуд издает в Европе две весьма интересные рукописи:
Одна из них озаглавлена: «Рукопись с острова Эльбы, Графа ***» и трактует о событиях 1814 и 1815-го годов. [707]
Другая — «Вторая рукопись с острова Св. Елены, Графа ***, автора первой рукописи с острова Св. Елены». Это реляция о битве при Ватерлоо.
Автор их — сам Наполеон. Мне только что сообщили это под величайшим секретом, и я ручаюсь в этом перед В-м С-м. «Первая рукопись с острова Св. Елены» написана не им, но он согласился с выраженными в ней мыслями, и «вторая» есть дополнение к ней.
XXIV. Св. Елена, 20 Июля 1818 н. ст. С бригом Грифон, кап. Райт.
[707]
Между Лонгвудом и Плантешен-гоузом ccopа по поводу нового ординарца, который не нравится Бонапарту и от которого он хочет отделаться. Губернатор сильно поддерживает его, и они пишут друг к другу раздраженные письма. Не замедлю прислать копии с них Императорскому Министерству.
XXV. Св. Елена, 26 Июля 1818 г. н. ст. с бригом Грифон, кап. Райт.
[709]
В Лонгвуде произошла большая ссора. Майор Листер, имевший повод жаловаться на поступки с ним гр. Бертрана, вызвал его на дуэль 24-го этого месяца, и грозит прибить его. Он даже оскорбил Наполеона. В-е С-во найдете при сем копию с трех писем, в которых факт рассказан весьма подробно. Не имею сегодня времени присовокупить к этому рассказу мои замечания.
Согласно приказанию лорда Батурса от 16-го Мая 1818, сообщенному вчера доктору О’Меара, этот последний нынче утром оставил Лонгвуд и возвращается в Европу. Он в тот же день получил письмо от лордов Адмиралтейства, которые хвалят его рвение, его поведение, свидетельствуют об отличных его способностях, и подают ему надежду на другую почетную и прибыльную должность.
Губернатор, узнав, что он вел журнал о болезни Наполеона, настоятельно потребовал, чтобы он оставил с него копию или извлечения доктору Бакстеру, но он не захотел выпустить его из рук. «Довольствуйтесь — отвечал он — неофициальными бюллетенями, хранящимися у гр. Бертрана: они ни лживы, ни поддельны, и если вы им не верите, вы не поверите также моему журналу».
P. S. 27 Июля. Доктор Верлинг из Королевской Артиллерии заменил О’Меара в Лонгвуде. Наполеон осыпает сэра Гудсона Лоу упреками, бранью. Он в крайнем волнении и не хочет видеть никакого медика. Майор Листер снова сделан инспектором милиции; лейтенант Джаксон из Компании рабочих временно назначен ординарцем.
Г. Моншеню попросил у короля, в награду за свою службу на Св. Елене, назначения в генерал-лейтенанты, красной ленты и прибавки жалования [710] в 500 ф. стерл. в год, а у Императора Франца 1200 ф. ст. содержания в качестве комиссара Австрии. Если он все это получит, то надобно сознаться, что ему жаловаться будет не на что.
XXVI. Св. Елена 2 Авг. 1818 н. ст., с Генералом Гаррисом Ост-инд. комп., капит. Вельстед.
[712]
Нынче утром, доктор O’Meаpа уехал в Европу на бриге «Грифон», капитан Райт. На Св. Елене не знают, что побудило Милорда Батурса отрешить его от должности. Я на этот счет со всех сторон собирал справки и ничего не узнал. Губернатор сказал мне в общих выражениях, что O’Meаpа бредит Наполеоном и способен пожертвовать ему своею честью и всеми своими обязанностями. Французы утверждают противное, а O’Meаpа уверял меня, что он оправдается в Лондоне в обвинениях, взведенных на него, что его опала происходит единственно от того, что он не хотел служить шпионом губернатору. Честь имею препроводить при сем В-му С-ву копии с трех писем, относящихся к его отъезду.
Наполеон еще не допускает до ceбя доктора Верлинга и перестал принимать ртутное лекарство. Эти последние дни, он чувствовал себя лучше и даже имел вид довольно здоровый, [713] но он почти постоянно лежит в постели, не делает моциона и слабеет. Капитана Блекмея принудили продолжать исполнение должности ординарца в Лонгвуде. Он снова водворен там и горько жалуется на свою судьбу. В-е С-во найдете ниже письмо, написанное мною губернатору по поводу отозвания доктора O’Meаpа и ответ губернатора на это письмо.
Господин губернатор.
Позвольте мне поручить вашим обязательным попечениям приложенный при сем пакет мой к гр. Ливену. Признаюсь, что я был несколько затруднен, говоря об отозвании доктора O’Meаpа; ибо я не знаю, просто ли он получил отставку, или он едет в Лондон арестованный, чтобы быть судимым за какой-либо важный проступок. Слухи о нем на острове весьма разнообразны. Весьма вероятно, что его внезапный отъезд произведет впечатление в Европе, и сожалею, что не могу объяснить моему Двору истинную его причину. Удаление и арест единственного медика, снискавшего доверие Наполеона, есть факт, относительно которого я желал бы иметь основательное и неизменное мнение. Об убеждениях и поведении доктора O’Meаpа могу судить только по личным моим сношениям с ним, и они говорят совершенно в его пользу. Я всегда находил его благоразумным, осторожным, и главное ревностным Англичанином, и поэтому считал долгом при всяком случае упоминать о нем с тою похвалою, которой он заслуживал в моих глазах. Извините меня, г. губернатор, за то, что утруждаю вас подробностями, которые не могут вас интересовать; но, будучи обязан отдавать в Петербурге отчет о том, что происходит на Св. Елене, я хотел, что бы вы знали о недоумении, в котором я нахожусь относительно факта довольно важного, ибо конечно и вам и лорду Батурсу нужны были сильные побудительные причины и тяжкий [714] проступок, несомненно доказанный, для того, что бы выслать с острова O’Meаpа столь внезапно, и в минуту, когда помощь его в Лонгвуде была признана необходимою.
ОТВЕТ СЭРА ГУДСОНА ЛОУ.
Граф. Я кажется объяснил вам на днях у г. Моншеню, что г. O’Meаpа был отозван от своей должности в Лонгвуде и выслан с этого острова по прямому приказанию своего начальства. Он хирург королевского английского флота, служит собственному своему правительству, нисколько не зависит от Наполеона Бонапарта, и поэтому ни о каких отчетах не может быть речи. Однако же, весьма вероятно, что его не удалили бы от занимаемой им должности, если бы на это не было сильных поводов, кроме того, что известно о поведении его на этом острове. Наполеону Бонапарту предложили на выбор всех прочих медиков и хирургов, живущих на св. Елене, и пока поместили при нем доктора Верлинга, человека с заслугами и самого почтенного характера, против которого, как известно, он никаких личностей иметь не мог.
XXVII. Св. Елена 14 Авг. 1818. н. ст., с Генер. Гаррисом Ост-инд. камп. кап. Вельстед.
[716]
Губернатор только что исчислил мне, пространно и по пунктам, проступки доктора O’Meаpа. Он утверждает, что доктор уличен:
1) В том, что он, без ведома ординарца, передал священнику Брису маленькую табакерку (в 7 или 8 луидоров), о которой говорится в моем донесении под № 17. Он читал мне документы, относящиеся к этому проступку, но по моему мнению, недостаточно его доказывающие.
2) В том, что он, без ведома ординарца, купил в городе и хотел повезти в Лонгвуд телескоп и книги.
3) В том, что он однажды, без ведома ординарца, известил Французов о том, что Русский комиссар гуляет верхом в их ограде, что и привлекло их туда.
4) В том, что он, без ведома ординарца, говорил с Наполеоном об иных вещах, чем о медицине и о завалах в печени; наконец, в сотне иных, тому подобных проступках. Я спросил его, содействовал ли доктор O’Meаpа какой либо попытке к бегству, вел ли он подозрительную переписку, и т. д. На это он не сказал мне ни да, ни нет. Но мне показалось, что он не совсем спокоен на счет того, что скажет в Лондоне обвиненный в свою защиту и против обвинителя. [717]
На этих последних днях, гр. Монтолон со всевозможною настоятельностью просил меня о том, чтобы я взялся доставить письмо от Наполеона к нашему Августейшему Повелителю. «Ваша должность», сказал он мне, «прямо вас к тому обязывает, и вы к тому же найдете в этом вашу выгоду». Я не отвечал ни слова.
«Барон Штюрмер, — продолжал он — вел себя дурно относительно Лонгвуда. Будучи комиссаром родственной державы, он мог бы играть относительно нас прекрасную роль. У него просили только известий о Марии-Луизе, и он отказал в этом. Он уехал без денег. Император желал дать ему взаймы сто тысяч франков или передать ему исторические записки, которые он продал бы за 6 или 7 тысяч фунтов стрл. Но он оказывал нам мало доверия и тем сильно повредил самому себе». Легко угадать, что хотел мне дать понять г. Монтолон, говоря о бароне Штюрмере.
«Предоставляя — прибавил он — путешественникам, купцам, капитанам купеческих кораблей, выручку с наших писаний, мы передаем их в Европу и там печатаем. Замечания на речь лорда Батурса таким образом дошли до Европы, и у нас теперь есть драгоценная рукопись, которую желательно издать. Хотите вы ее? Она вполне к вашим услугам».
Я уверял его, шутя, что если бы у меня были в руках писания Наполеона, я тотчас же послал бы их Императору Александру.
XXVIII. Св. Елена, 18 Августа 1818. н. ст., через Генерала Гарриса Индийской компании, кап. Вельстед.
[718]
Честь имею известить В-е С-во, что, подвергнувшись снова нервным припадкам и судорогам в голове, поистине несносным, я решился, после двадцатишестимесячных страданий, сделать маленькое путешествие для перемены воздуха и подкрепления моих сил. Медики единогласно объявили, что это становится для меня необходимым, и адмирал Плампин предложил мне прекрасный случай, чтобы съездить в Рио Жанейро. Около конца Августа, он намерен послать туда бриг, который вернется в Октябре. Эта поездка легка и удобна — она совершается с пассатами — между тем как поездка на Мыс Доброй Надежды длинна, утомительна, опасна зимою и мне вовсе не по сердцу. Мне тяжело, Граф, оставлять мой пост на св. Елене и прерывать мою переписку, забавляющую Императора, — но поистине, я не бываю здоровым и двух дней сряду, и моя прогулка не продлится более семи или восьми [719] недель. После того как В-е С-во получите это донесение, чрез месяц я возвращусь на Св. Елену.
XXIX. Рио Жанейро, 27 Сент. 1818 r. н. ст. с Англ. пакетботом Герцог Йоркский.
[720]
Считаю долгом известить вас, что, выехавши из св. Елены 22-го минувшего Августа, на «Давиде» королевском транспорте, кап. Гонтон, я прибыл в Рио Жанейро 11-го сего месяца. 18-го наш поверенный в делах, г. Лангсдорф представил меня королю, который принял меня на частной аудиенции и говорил со мною о Лонгвудских изгнанниках. — Император, сказал мне Е. В-во, слишком близок от Бразилии. Это очень меня беспокоит. Я уверил его, что Императора стерегут неусыпно, и что бежать ему невозможно. — Мне говорили, присовокупил Е. В-во, что губернатор недобрый человек. — Напротив, отвечал я, он человек очень хороший, и не щадит своих трудов для спокойствия старого и нового света. — О, это весьма естественно, воскликнул он, и я ему за это очень благодарен. Я поистине был изумлен добродушием и в особенности крайнею робостью этого Монарха. Г. Лангсдорф также ввел меня во многие салоны, и повсюду меня спрашивали, правда ли, что Наполеон обходится с комиссарами союзных держав презрительно, и наотрез отказывается их видеть. — Я подозреваю, что г. Чамберлен, английский поверенный в делах, распустил этот слух, и признаюсь чистосердечно, что я с большим жаром доказывал его нелепость.
«Давид» в самом скором времени должен снова выстудить в море, и я надеюсь вернуться на Св. Елену около конца будущего месяца.
XXX. Св. Елена, 14 Дек. 1818 н. ст. Передано одним из крейсирующих бригов Английскому судну, отправляющемуся прямо в Лондон.
[722]
Так как в течении шести недель в Европу не отъехало ни одного корабля, то я не мог еще иметь чести известить В-е С-во о возвращении моем к скучному и печальному месту моего назначения, ни о настоящем положении дел в Лонгвуде. Губернатор сказал мне, что Бонапарт упорно не допускает к себе доктора Верлинга и не принимает более лекарств; что он от времени до времени показывается у окна или на крыльце, что у него, как говорят, вид веселый, спокойный и довольно здоровый, что однако же ручаться в этом он не смеет.
Лицо, находящееся в услужении у Г-жи Бертран, сказало мне, что Наполеон то здоров, то болен, что он берет теплые ванны, ложится спать в полдень, встает в полночь, постоянно в халате и с кашемировым платком на голове.
Графы Бертран и Монтолон уверяли меня, что болезнь Императора видимо ухудшается, и что он ощущает страшные боли в правом боку.
Наконец доктор Верлинг объявил мне, что, видев Узника Европы лишь украдкою и издали, он не может высказаться положительно о состоянии его здоровья; что все о нем сказанное и писанное хирургом О’Меара конечно преувеличено, но что, судя по его впалым и тусклым глазам, по желтоватому, свинцовому цвету лица и другим довольно явственным признакам, мож¬но [723] думать, что он поражен хроническою болезнью.
Часть переписки доктора O’Meаpа с его Лондонскими друзьями была перехвачена прошлым Октябрем. Она прибыла на Св. Елену по адресу г-на Форбеса (имя заимствованное) и содержала несколько писем к другим лицам, между прочим к гр. Бертрану. Губернатор уверяет, что открыл в ней козни, подкопы и интриги партии, хлопочущей о его смещении. Семейство Балькомб скомпрометировано.
Не зная до сих пор подробностей этого дела, предоставляю себе, когда соберу все нужные сведения, написать о нем В-у С-ву при первом имеющем представиться случае.
Начали строить новый павильон в Лонгвуде. Он находится в ста шагах от старого, и архитектура его правильна и изящна. В нем пять комнат собственно для Наполеона. Полагали, что он, раньше чем через восемнадцать месяцев, будет обитаем.
XXXI. Св. Елена, 20 Декабря 1818 г. н. ст. Через «Давида», королевский транспорт, кап. Гонтон.
[726]
На этих днях, вступив в разговор с г. Монтолоном о Лонгвудских делах, а объявил ему откровенно, что все то, что я узнал о них, невыгодно для Наполеона и вредит окружающим его.
«Ничего не понимаю, сказал я ему, в поведении доктора O’Meаpа, в особенности после ваших похвальных о нем отзывов, которые я всюду повторял. Я считал его неспособным к малейшему отступлению от своих обязанностей, а он прикрывает, поддерживает непозволительные переписки.
— Ложь, клевета — воскликнул г-н Моитолон, — вас обманывают, чтобы прикрыть преступные намерения. Я готов дать вам честное слово и подписаться моею кровью в том, что не было ни козней, ни заговоров, ни политической переписки, ни денежных посылок. O’Meаpа сделал для нас не более, чем вы. Все что он сделал, сказал и написал, относится лично к губернатору и относится только к нему. [727]
— А эта болезнь печени — присовокупил я, — объявленная опасным воспалением? Над нею теперь смеются, так же как над вашими бюллетенями, официальными и неофициальными. Те, которые видели больного у его окна или на его крыльце, уверяют, что он имеет вид здоровый».
В тот самый вечер этот разговор дословно был передан Наполеону и привел его в дурное расположение духа. Он снова обвиняет доктора Бакстера в том, что он распространяет ложные бюллетени и, вспомнив, что видел его за несколько дней в Лонгвуде, он запретил, что бы его когда-либо туда пускали. В-е С-во найдете при сем копию со многих писем и записок, относящихся к этим прискорбным препираниям.
Быть может, Граф, я был неправ в том, что напал таким образомн на O’Meаpа, ибо из этого произошла письменная война, которая, по всей вероятности, скоро огласится в Английских журналах. Но, как комиссар Русского правительства, я был обязан громко порицать явное нарушение правил, и это в особенности в присутствии Монтолона.Сам губернатор в этом со мною согласен.
«Morning Chronicle» в Июне месяце говорил о матросе, который, будто бы вскарабкавшись на неприступный Лонгвудский берег, тайно пробрался к Наполеону. Г. Моншеню разъяснил этот факт, и вот, слово в слово, что он пишет о нем герцогу Ришелье:
«Последние суда, прибывшие из Англии, привезли нам газеты по 17-е Сентября. Мы сперва прочли в «Morning Chronicle» рассказ, весьма эффектный, изложенный в следующих выражениях: «Матрос, служивший на Нортумберланде и по возвращении уволенный, нанялся на корабле Ост-индской компании; прибыв на св. Елену, он нашел средство добыть себе шлюпку, и причалил ночью у подножия весьма опасной скалы, на которую он вскарабкал¬ся, [728] и таким образом он пробрался к Бонапарту»; там будто бы его арестовали, и более ничего не сказано.
«Вы видите прежде всего, г. Герцог, невозможность для матроса добыть одному шлюпку своего корабля — все же шлюпки гавани стоят на цепях между гаванью и «Конкерором». Паруса, снасти и весла выносятся на берег прежде чем запираются городские ворота, и складываются перед гауптвахтою. Сверх того происходит постоянная крейсировка; каждую ночь патруль на шлюпках, под командою офицеров, подъезжает к этому месту берега, как можно ближе. Вот факт. Этот матрос нанялся на корабль Ост-индской компании. Этот корабль поплыл в Индию. На возвратном пути он, по обыкновению этих судов, стал здесь на якорь. Этот матрос, во время первого своего пребывания здесь, постоянно работал в Лонгвуде. Он знал в доме всех людей, которые часто давали ему вина, для того, что бы он работал быстрее. Ему позволили выйти на берег, и он этим воспользовался, что бы отправиться в Лонгвуд. Так как дом был ему известен в совершенстве, то он вместо того, что бы войти с главного входа, отправился через людской. Случай захотел, что бы он не встретил никого до второй решетки, где был часовой, который его остановил. Увидев его, ординарец тотчас прибыл и сделал ему все нужные вопросы. Это было до полудня, ибо ему нужно было вернуться на ночь на корабль под опасением 200 ударов кнутом. Он простодушно отвечал, что, работавши в этом месте семь месяцев, он хорошо знает здешнего метрдотеля (который умер) и пришел к нему в надежде выпить бутылку хорошего вина. Его возвратили на его корабль, обыскавши его и удостоверившись в его хорошем поведении. Впрочем, он уже восемнадцать месяцев, как оставил Англию». — Я никогда не стал бы писать вам о такой мелочи, [729] если бы «Morning Chronicle» не придал ей такой важности.
С тех пор, как гр. Бертран отказался от дуэли с подполковником Листером, он подвергся такому презрению, что никто с ним не видится, не говорит, ему не кланяется. В качестве Русского, я не счел долгом пристать в этом случае к Англичанам, и продолжаю быть с ним учтивым.
XXXII. Св. Елена, 23 Дек. н. ст. 1818. Через Давида, королевский транспорт, кап. Гонтон.
[730]
Губернатор только что передал мне извлечение, весьма конфиденциальное, из писем перехваченных со времени отъезда доктора O’Meаpа. Спешу послать его при сем Императорскому Министерству, и не могу сделать на него замечаний, ибо оно непонятно.
Вот уже около шести месяцев, как лорд Батурс правильно посылает в Лонгвуд «Morning Chronicle» и «Journаl du Commerce». Наполеон, после трех лет изгнания, и благодаря своей беспрестанной брани и нападкам на принца-регента, его министров и всех Англичан, добился того, в чем ему никогда не следовало бы отказывать. — Прошлым месяцем, г. и г-жа Бертран, встретив на прогулке лейтенанта 66-го пехотного полка, близкого приятеля г. O’Meаpа, сказали ему мимоходом, что он хороший медик, любимый Императором и что все о нем жалеют, что он в Лондоне оправдается в обвинениях, на него взведенных и уличит своего обвинителя. Этого офицера выслали с острова, за то, что он, лишь пятью или шестью днями опоздал пересказать эти речи губернатору. На св. Елене уверяют, что меня здесь заменит г. Моншеню, который будет комиссаром Австрии, Франции, Россия и облечен доверием всей Европы. Французы очень встревожены этими слухами и считают себя оставленными небом и землею. [731]
В-е С-во найдете при сем план нового Лонгвудского павильона. Наполеон не вмешивается в эти постройки и не принимает в них никакого участия; но он объявил, что когда ему принесут от них ключи, он не откажется в них поселиться.
(Окончание в следующей тетради) |
