Захаров С.

Вандея. 1793-1794.
Генерал Клебер.

Материал статьи предоставлен автором.

Конечно же стоит остановиться на том, что представляла собой Вандея, что представляли собой люди, населяющие ее, кто вдохновлял их на мятеж против революционного правительства и под какими лозунгами руководители восстания вели крестьян в бой.
Как пишет Виктор Гюго: «Вандея – это мятеж попов. Пособником этого восстания были леса. Тьма помогает тьме»⁴. В этих строках много справедливости: огромнейшую роль в сознании вандейцев, представляющими в своем большинстве крестьянство, играло духовенство, которое настраивало людей против новой власти, против новых идей; играя на суевериях и невежестве крестьян, священники представляли революционные идеи не чем иным, как происками Сатаны, они уверяли крестьян, что ничего хорошего те не увидят от новой власти, и что только король и религия принесут французам истинное счастье и благополучие. Возвращаясь после поражений к своим очагам, крестьяне, «подавленные, покрытые кровью и преследуемые страхом, готовы были отказаться от террора, который вел их в лабиринт несчастий», однако появлялись священники, и тогда «эти лицемеры» начинали «оказывать влияние... которое они имели на эти суеверные существа. Проповеди, исповеди, обещания индульгенций, даже чудес, - все было использовано, чтобы оживить их ярость и возбудить их фанатизм»⁵. Многочисленные же леса, расположенные в мятежных департаментах, играли немаловажную роль в тактике вандейцев, успешно скрывавшихся в них и неожиданно нападавших на республиканские войска.
Говоря о влиянии, которое оказывали священники на крестьян, Виктор Гюго писал: «Их (крестьян Вандеи – С.З.) можно было уверить в чем угодно. Какой-нибудь священник показывал им другого священника с красной полосой на шее (для чего тот предварительно перетягивал себе шею бечевкой) и говорил: «Вот воскрес казненный на гильотине», и они верили». И далее с некоторым восторгом и горечью заключает: «Колоссы, но увы, - какая темнота!»⁶
Со своей стороны, руководители восстания в своих прокламациях угрожали смертной казнью всем, кто окажет поддержку республиканцам, а также тем, кто откажется вступить в ряды борцов за королевское дело.
«Чтобы понять вандейское восстание, - пишет Гюго, - надо ясно представить себе это непримиримое противоречие: с одной стороны, французская революция, с другой – бретонский крестьянин. Поставьте рядом с грозным шествием разгневанной цивилизации, которую со всех сторон обступают враги, грозясь уничтожить все ее благодеяния, с этим стремительным, неистовым натиском прогресса, несущего с собой необъятные и непонятные улучшения, - поставьте рядом с этими великими, не знающими себе равных, событиями своеобразного, торжественно-серьезного дикаря, длинноволосого, светлоглазого человека, питающегося молоком и каштанами, прикованного к своему полю, к своему двору, к своей соломенной кровле, различающего по звуку колокола всех окрестных сел, пользующегося водой исключительно для питья, - человека в кожаной куртке, расшитой шелковыми арабесками, татуирующего свою одежду, как некогда его предки кельты татуировали себе лицо, почитающего в своем палаче своего господина, говорящего на мертвом языке, что равносильно погребению заживо своей мысли, - человека, который умеет только подгонять своих быков, точить косу, кое-как возделывать землю, печь гречневые лепешки, который прежде всего чтит свою соху, затем свою бабушку, который верит и в богородицу и в Белую даму¹, который преклоняет колени и перед алтарем и перед таинственным высоким камнем, торчащим посреди ланд, - пахаря, рыбака, браконьера, любящего своих королей, своих господ, своих священников, своих вшей, - который способен часами простаивать в угрюмом раздумье на плоском пустынном песчаном берегу, прислушиваясь к шуму моря, - поставьте их рядом и спросите себя, может ли этот слепец вместить это сияние, оценить этот свет?»⁷
«Настоящая Вандея, - добавляет Гюго, - это Вандея у себя дома; там она неуязвима, неуловима. Вандеец у себя – и земледелец, и контрабандист, и пастух, и солдат, и браконьер, и вольный стрелок, и свинопас, и звонарь, и мирный поселянин, и шпион, и убийца, и причетник, и зверь лесной»⁸.
Говоря о тактике и оружии вандейцев, Гюго пишет: «Каждый мятежник имел при себе по длинному, футов в пятнадцать, шесту, которым он пользовался и в бою, для нападения на синих, и для перепрыгивания через рвы во время бегства. Если на поле битвы, хотя бы в самом разгаре общей свалки или во время атаки республиканского каре, крестьянам попадались крест или часовня, все они падали на колени, читали молитву под картечью, и, только помолившись, оставшиеся в живых поднимались и бросались на врага. Они заряжали свои ружья на бегу, проявляя в этом особенное искусство»⁹. И далее: «Правило вандейцев было действовать всегда неожиданно. Они могли пройти пятнадцать лье в полном молчании, совершенно бесшумно, не задев ни одной ветки, не смяв травы на ходу. С наступлением вечера вожаки собирались на военный совет, чтобы условиться на завтра, в каком месте напасть на республиканские посты, и, когда все было решено и условлено, весь отряд заряжал ружья, бормотал молитвы, затем снимал башмаки и, ступая босыми ногами по вереску и по мху, гуськом пробирался через леса и рощи, не произнося ни слова, задерживая дыхание, беззвучно, точно кошка, выслеживающая добычу в темноте»¹⁰.
Как пишет Тьер: «Их способ борьбы был тем же. Используя изгороди, неровности местности, они окружали неприятельский батальон и, находясь под прикрытием, открывали прицельный огонь. Поколебав уверенность республиканцев этим ужасным огнем, они, воспользовавшись первым моментом их нерешительности, устремлялись вперед, испуская сильные крики, опрокидывали их ряды, и либо разоруживали, либо убивали своими палками. Такова была в тот период вся их военная тактика; природа указывала им на эту тактику, и она лучше всего была приспособлена к этому краю. Войска, которые они (вандейцы) атаковали, выстраиваясь в линию без всякого прикрытия, подвергались огню, на который они не могли ответить, поскольку не могли ни употребить свою артиллерию, ни идти в штыковую атаку против рассредоточенного неприятеля. В этой ситуации, если только они не были ветеранами войны, они должны вскоре поколебаться от столь непрерывного и прицельного огня, с которым никогда не мог сравниться огонь регулярных линейных войск. Когда они видели, главным образом, устремившихся на них этих бешеных фурий, испускавших громовые крики, им было трудно не устрашиться и не позволить себя разбить. Тогда они (линейные войска – С.З.) были погублены, поскольку бегство, столь легкое для жителей этих местностей, было неосуществимо для линейных войск»¹¹.
По словам Десормо, отряды вандейцев действовали следующим образом: когда начальники этих отрядов желали произвести сбор, мэрам коммун отсылались циркуляры с указанием пункта, а также «количество продовольствия, которым каждый человек должен быть обеспечен»; били в набат и каждый отряд направлялся к месту сбора. Тактика вандейцев в бою представляла собой атаку либо одним из флангов, либо обоими флангами одновременно, чтобы выйти в тыл республиканским войскам; пока осуществлялись фланговые атаки, «большое количество стрелков занимали вас с фронта и атаковали с невероятной стремительностью. Ни ружейный, ни артиллерийский огонь не мог поколебать этих фанатиков, - продолжает мемуарист, - и... появившись на батареях, вооруженные палками, они валили с ног канониров и захватывали пушки; они мало применяли пушки, если это не касалось преследования или обороны пункта. Их кавалерия была скверно организована, плохо оснащена и сражалась – хуже некуда. Вандейцы использовали ее для патрулирования, на сторожевых заставах и для сбора своей пехоты, когда ей приходилось двигаться. Они (вандейцы) имели постоянное вооруженное ядро, состоящее из дезертиров различных легионов, набранных в начале войны, а именно из армий Севера и Германии, а также из военнопленных различных наций. Руководители называли эти войска – приверженцы»¹².
Охарактеризовывая боевые действия в Вандее, Десормо говорит, что это была «война не в буквальном смысле, какой представляем себе, а беспощадная война стрелков»; природа края, по словам современника, способствовала беспощадности и сложности этой войны; никакого другого театра боевых действий, по его словам, найти невозможно. «Анжу, Пуату, Бретань и некоторые другие местности, - добавляет Десормо, - представляют собой систему сельского хозяйства; каждый землевладелец окружал свое поле, фруктовый сад, луг глубоким рвом и из земли, получаемой от рытья рва, он возводит ограду в виде парапета высотой около пяти футов, на которой он устанавливает изгородь и вбивает деревья разных видов; таким образом вся местность представляет один непрерывный лес. Независимо от этих препятствий, Вандея и Дё-Севр прерываются большим количеством ручьев, болот и оврагов. Также встречается множество лесов... Почти все дороги, за исключением больших дорог, непригодны для артиллерии. Таким образом, легко предположить, какое преимущество должны иметь в такой местности люди, знающие любой выход, любую тропинку, против войск, которые могли передвигаться только с величайшими предосторожностями, если не желали угодить в засаду. Когда победа заявляла о своей благосклонности к ним, руководители (восстания) во главе некоторого количества войск и с одной или двумя пушками, имея по флангам дозорных и стрелков, преследовали и изводили вас с невероятным упорством; а поскольку они были намного более искусными в преодолении барьеров и рвов, знали лучше, чем наши солдаты все выходы со своих полей, имеющих форму лабиринтов, то вы оказывались вскоре в окружении. Тогда замешательство (в рядах руспубликанских войск) становилось большим и легко превращало отступления в ужасные поражения»¹³.
Как пишет Пажоль: «Причина необычайных успехов вандейцев кроется в рельефе местности, в их способности вести бой, в их находчивости и мужестве, наконец, неопытности или нерешительности республиканских войск. Никогда еще страна не была настолько неблагоприятна для наступательных действий. Природа, казалось, накопила там все средства для сопротивления»¹⁴.
Говоря о тактике вандейцев, Пажоль пишет, что они, «уверенные в превосходстве, которое давало им знание местности», придумали свой способ употребления огнестрельного оружия, нападали и изводили колонны, бывшие на марше, «всегда зная свое положение и никогда не позволяя заставать себя врасплох. Поколебав войска убийственным огнем, они устремляются против них, издавая сильные крики. Если вы оказываете сопротивление их атаке, если они вынуждены отступать, то отступали столь быстро, что очень трудно было их настигнуть, поскольку деревья и ограды никогда не позволяли применить кавалерию; они рассеивались, ускользая от вас через поля, зная обо всех тропинках, дефиле. Если же вы уступили их удару, то увеличиваете страдания, совершая свой отход: очень часто артиллерия, обозы, ружья, которые солдаты бросали, чтобы бежать быстрее, оказывались в их власти. Таким образом, вандейцы, которые начали войну с вилами и палками, всегда доставали оружие и боеприпасы. Их поражения ничего не оставляли республиканцам; каждая их победа стоила им значительной военной добычи»¹⁵.
Помощь вандейцам оказывали не только женщины, но и дети, выполняя роль разведчиков и шпионов, или служившие своеобразным телеграфом для передачи сообщений в разные концы края. Говоря об этом Гюго писал, что вандейцы были превосходно осведомлены обо всем, что происходит в округе. «Трудно поверить, - продолжает он, - до чего быстро сносились они между собой и какой тайной были обставлены их сношения. Они разрушили все мосты, разобрали все повозки и все-таки находили способы обо всем извещать и предупреждать друг друга. По всей стране, от леса до леса, от деревни до деревни, от фермы до фермы, от хижины до хижины, от куста до кустов, были расставлены условные посты сменяющихся дозорных и разведчиков»¹⁶. По словам Пюизэ: «Тайны, о которых знало больше четырехсот тысяч человек, свято хранились»¹⁷.
При таком положении вещей, когда вся местность была для республиканских солдат враждебной и опасной, отлучение солдат из своих частей для грабежа заканчивалась для них смертью; такая же участь ждала не только отставших солдат, но порой и весь арьергард. «Одним словом, - констатирует современник, - они (вандейцы) скрывались перед тем, кто был сильнее них и набрасывались на любого, кто был слабее них. Именно подобными засадами они также часто завладевали у наших конвоев продовольствием и боеприпасами.
Однако если они, атакуя с тем бешенством, которое может внушить только фанатизм, проявляя упрямство в своем сопротивлении, настойчивость в преследовании, однажды оказывались побежденными, тогда ничто не могло их задержать: оставив свои сабо, сломав свое оружие, каждый со своей стороны бежал с легкостью оленя, углубляясь подальше в леса... откуда, в последующие ночи, они возвращались поодиночке в свои хижины. Только самые преданные оставались иногда вокруг своих руководителей и, захватив первый выгодный пункт, который находили, они держались там до тех пор, пока не принималось решение о новом сборе»¹⁸.
Тем не менее, нельзя категорично утверждать, что все население мятежных департаментов взяло в руки оружие, чтобы бороться за дело короля. По словам современника, одна часть пошла драться против Республики, другая – продолжала безмятежно жить в своих домах и ожидала развитие событий, третья часть граждан последовала за республиканскими войсками, чтобы вести бой с мятежниками¹⁹.
Говоря об организации вандейской армии, современник писал: «Мятежники, кроме военной организации, имели гражданскую администрацию; у них была типография и клише для выпуска бумажных денег, но не для подделки наших ассигнаций, а от имени короля»²⁰.
У крестьян не было недостатка в ловких и дерзких командирах: Кателино, простой каретник, Стоффле, лесничий, и Гастон, цирюльник – три выходца из крестьянской среды, которые, по словам Обинье, «заслужили своим талантом встать на одну ступень с наиболее выдающимися именами вандейского дворянства – Шареттом, Рошжакленом и д’Эльбэ. Прекрасное знание местности, насыщенной лесами, болотами, прорезаемой оврагами, ручьями и реками, - давало в первое время огромное преимущество для восставших крестьян»²¹.
В этой связи стоит немножко остановиться на наиболее колоритных фигурах вандейского восстания, руководителях так называемой Королевской Католической армии.
Говоря о военной организации Католической армии и ее руководителях, современник писал: «Мятежники имели довольно хорошо организованное военное управление. Д'Эльбэ был провозглашен... генералиссимусом армий, нет не потому, что его считали самым умелым из генералов, как он об этом говорил перед своей смертью, но потому, что ему приписывали меньше всего амбиций. После него, первоклассными руководителями считались Боншан, Ларошжаклен, Кателинье (имеется в виду Жак Кателино – С.З.), Мариньи, принц Тальмон де ла Тремоль, д'Отишам, Гастон, Лексюр, Пирон, Домманье, Дез Эссарт, шевалье де Тюрпен, де Логренье, де Сент-Илер, Шарет и Стоффлет; этот послений был простолюдином и некогда сторожем охотничих угодий. Он был возведен в степень генерала, благодаря большому доверию жителей своего края, знанием местности и чрезвычайной отвагой.
Боншан был тем, кого мятежники любили больше всего и за которым признавали в то же время наибольшие таланты. Ларошжаклен обладал в равной степени блестящими качествами и превосходным ведением боя. Мариньи был резким и жестким, впрочем, не слишком способным. Тальмон – превосходный человек, однако робкий. Шаретт, командуя всегда отдельными корпусами, может рассматриваться как сторонник армии, однако, не слишком уважаемый другими начальниками, он редко общался с ними...»²²
Болотистая местность, называемая Марэ, по словам Тьера, «пожелала быть под начальством Шаретта»²³. Франсуа-Атанас Шаретт (Francois-Athanas Charette) родился 2 мая 1763 года в местечке Куффэ, недалеко от Ансени, в Анжу. Его семья относилась к старинному бретонскому дворянскому роду, который вел свое происхождение с XII века, когда его основал итальянский маркиз Галеас Каретто, сопровождавший короля Филиппа Августа в путешествии на Святую Землю, и после возвращения обосновавшийся в Нормандии. Отец будущего руководителя вандейского мятежа - Луи-Мишель Шаретт, сеньор де-ла-Контри, принадлежал к обедневшей ветви своего рода и был вынужден добиваться положения в обществе военной карьерой, которую завершил в чине пехотного лейтенанта. В 1779 году он поступил на службу в королевский военно-морской флот, что было хорошим тоном в те времена для дворян, не имевших протекции, и дослужился до звания капитан-лейтенанта.
Мнения о Шаретте разнятся: по словам одних современников, он отличался расточительностью и любовью к картежной игре, и, в то же время, у него было живое чувство чести, огромная выдержка в самых критических обстоятельствах; он был злопамятен и жестоко наказывал за неповиновение своей особе и малейшую оплошность. Современники отмечали в нем мало способностей для роли лидера, особенно в военном деле, однако признавали за ним хладнокровие даже в самых критических ситуациях и безумная храбрость и дерзость. Некоторые из современников охарактеризовывали Шаретта, как человека заурядного, не слишком образованного, с манерами провинциала и ленивого.
По словам Виктора Гюго, Шаретт «приближается к типу бандита»²⁴.
«Слабого и хрупкого телосложения, - пишет о Шаретте Адольф Тьер, - он казался мало пригодным к тяготам войны, однако живя в лесах, где проводил целые месяцы, лежа на земле вместе с охотниками, он стал крепче, приобрел совершенные знания об обычаях края и способствовал тому, чтобы все крестьяне узнали о его находчивости и храбрости... Ловкий, хитрый, твердого нрава и неукротимого упорства, он стал самым ужасным из вандейских руководителей»²⁵.
Шарль Боншан, маркиз де Боншан, родился 10 мая 1760 года в Жувертеле (Анжу). Сражался в Северной Америке за независимость Соединенных штатов. Когда вспыхнула Революция, он, будучи всецело за короля, удалился в свой уединенный замок, где ему было вручено начальство над анжуйскими инсургентами. По словам Тьера, Боншан был «умелым офицером и соединял в себе огромное бесстрашие и благородный характер»²⁶. В битве у Шоле, 17 октября 1793 года, Боншан был смертельно ранен; отступившие в беспорядке вандейцы унесли его с собой и поклялись отомстить за его смерть; месть должна была пасть на 5 тысяч республиканских солдат, захваченных вандейцами ранее в плен, однако Боншан, уже умирая, отдал категоричный приказ не трогать пленных и этим спас им жизнь.
Шевалье д'Эльбэ, по словам Тьера, «соединял исключительную набожность с упрямым характером и большим пониманием в военном деле»²⁷.
Пажоль, говоря о д'Эльбэ, пишет: «Приятный и изысканный внешний вид д'Эльбэ соединял с характером и талантами, необходимыми для лидера. Будучи военным, он ставил перед собой цель обучить вандейцев тактике в соответствии с их талантами и рельефом их страны. Он обладал даром речи, высказывался изящно и легко; его красноречие было слащавым и убедительным»²⁸.
Анри де Ларошжаклен был представителем одной из самых старинных дворянских фамилий Франции, отличавшейся своей преданностью королевской власти. Родившись в 1772 году, он в 1791 году поступил офицером в конституционную гвардию короля Людовика XVI. Однако после событий 10 августа 1792 года он возвратился в Вандею, где стал одним из руководителей вандейского восстания. Проявляя во всех боях огромное бесстрашие, Ларошжаклен получил от своих приверженцев прозвище «герой Вандеи».
Охарактеризовывая трех главных вождей восстания в Вандее, - Боншана, Лескюра и Ларошжаклена – Гюго писал, что они отличались «гуманными чувствами, можно сказать, что они просто заблуждались»²⁹.
Таков был край и люди, которые противились новым реформам в стране и которые желали оставаться ослепленными рабами своих господ и священников, использующих невежественный и забитый народ исключительно для своих целей.
Говоря о настоящем и будущем вандейского восстания, Гюго пишет: «Вандейское восстание – скорбное недоразумение. Колоссальная по своему размаху, смелая до дерзости авантюра, стычки титанов, широко задуманный мятеж, которому суждено было оставить в истории название Вандеи, - славное, но не доброй памяти название; Вандея, накладывающая на себя руки ради отсутствующих, жертвуя собой эгоизму, отдавая свое беззаветное мужество в услужение трусам, без расчета, без стратегии, без тактики, без плана, без цели, без ответственности, без головы, показавшая, до какой степени воля может оказаться бессильной, рыцарски благородная и дикая; нелепая в корне, пытающаяся возвести глухую стену тьмы, чтобы оградить себя от света; невежество, оказывающее истине, разуму, праву, справедливости, свободе упорное, глупое и великолепное сопротивление; восьмилетняя угроза Франции; четырнадцать разоренных департаментов, опустошенные поля, уничтоженные жатвы, горящие деревни, разрушенные города, разграбленные жилища, избиение женщин и детей, пылающий факел в соломенных крышах, меч в сердцах, пугало цивилизации... вот чем была эта война...»³⁰