Глава первая.
Пруссия перед войною 1806 года.
[1] В Октябре 1806 года возгорелась война между Пруссией и Францией. До самого объявления ее, Прусский первый Министр Граф Гаугвиц льстил себя надеждою сохранить мирные отношения с Наполеоном. Только в конце Сентября Полковник Круземарк был послан к Императору Александру с просьбой о содействии в предстоявшей войне. Ответ был: «что Сам Император с отборною армией поспешить на помощь союзникам»1.
Тем не менее Русские, как заметил Сам Император Круземарку, не могли уже подоспеть к открытию военных действий. С Англией [2] и Швецией Пруссия едва только примирилась2. Упорство Гаугвица не соглашаться на возвращение Ганновера замедлило переговоры. Только в конце Января 1807 года в Мемеле был подписан союзный договор с Англией. Австрия осталась нейтральною. Итак, в октябре 1806 года Пруссия одна должна была вступить в борьбы с Наполеоном. Внутреннее состояние и силы Прусского Королевства в ту эпоху заслуживают особого внимания. Изучение их поучительно во многих отношениях.
Семилетняя война поставила Пруссию на высокую степень могущества. Берлинский кабинет имел решительное влияние на дела Германии. Вся Европа удивлялась Фридриху. В чем же заключалась сила его Монархии? Народонаселением (едва 9 мил.) она далеко уступала прочим Государствам. Территория ее тянулась длинной, узкой полосою от Мемеля до Магдебурга. Границы Саксонии были в нескольких милях от Берлина. Приобретение Силезии и части Польши, конечно, увеличило объем Пруссии; но не [3] округлило ее пределов. Притом Польша требовала целой армии для удержания ее в повиновении. Но если ни территория, ни народонаселение не ставили Пруссию наряду с первостепенными державами, то что же было причиной ее величия? Управление было бы менее отяготительно для подданных. Лихоимства почти не знали; законы исполнялись быстро и в точности; правосудие отдавалось всем и каждому. Анекдот Фридриха с мельником в Сан-Суси мог повториться во всей Монархии. Эта безукоризненность правителей и судей много придавала силы Королям Прусским. Но главную опору они и с ними весь народ полагали в армии.
Сформированное Великим Курфюрстом, усовершенствованное Фридрихом Великим войско Прусское в начале нынешнего столетия почиталось первым в Европе. Почти все Генералы участвовали в семилетней войне; на них смотрели с уважением как на учеников Фридриха. Ежегодно делаемые ими маневры привлекали множество иностранцев. Все удивлялись необыкновенному искусству и соображениям Прусских Генералов, а Офицеры слыли учеными, знатоками своего дела. Их почитали исполненными гениальным духом Фридриха: в сущности они были только напитаны его уставом. Солдаты были выучены превосходно и в стойке, маршировке, приемах ружьем неподра-
[страницы 4–7 отсутствуют!]
[8] из вербованных иностранцев. Обстоятельства вынудили Фридриха Великого иметь армию, которая численной силой не соответствовала народонаселению Пруссии3. Для меньшего отягощения подданных он, следуя тогдашнему примеру многих Европейских держав, нанимал иностранцев. Преемники Фридриха держались того же правила.
В Франкфурте на Майне постоянно находилась Комиссия для вербования охотников в Прусскую службу. Кроме того из каждого полка наряжался Офицер с командой для вербования. Биография Ломоносова доказывает, к каким способам нередко прибегали вербовщики4. Обыкновенно иностранцы за известную плату шли служить в пехоту на 10 лет, в кавалерию на 12. Так, по крайней мере, выговаривалось в условии или капитуляции; но часто условие не исполнялось, и охотник удерживался в службе сверх определенных лет. Иностранцы распределялись по полкам на основании особых правил. В каждой роте, в каждом эскадроне было известное число их, которое всегда соразмерялось с числом находившихся в части пруссаков. В пехотном полку круглым числом можно было положить от 800 до 1000 иностранцев. Вообще [9] отношение их природным уроженцам было как 1:3. Но это отношение или, лучше сказать, его значение совершенно изменялось в виду отпусков, составлявших в Пруссии одну из важнейших частей военного устройства. В мирное время некоторые из Прусских подданных увольнялись в бессрочный отпуск с тем, чтоб являться на шесть недель учебного времени. Жалование производилось им только в продолжение этих шести недель, а в остальное время удерживалось в военном Казначействе, что и было главной причиной множества дававшихся отпусков. Правительство, желая иметь большую армию с возможно меньшими расходами, ежегодно увеличивало число отпускных5. В первых годах нынешнего столетия на 240,000 человек войска было их 131,000. Из остальных 109,000 были 80,000 иностранцев. И так постоянное Прусское войско более чем на три четверти состояло из иностранцев. Очевидцы того времени, между прочим известный Генерал Кнезебек, говорят, что большая часть этих иностранцев были негодяи, тунеядцы, выгнанные за пороки из отечества и имевшие единственной целью приобретение денег. При первом случае они бежали за границу и, нередко возвращаясь по происшествии некоторого времени, [10] под чужим именем, за новую плату вступали опять в службу. Подобные люди составляли основу прусской армии в 1806 году. Прибавим, что нельзя было полагаться и на рекрутов, набранных во вновь присоединенных областях. В особенности были ненадежны Поляки, которых соотечественники сражались во французских рядах и которые смотрели на Наполеона не как на врага, а как на избавителя.
Строевое разделение войск.
Пехота делилась на линейную и легкую. Первая состояла из Гвардии6 и 57 пехотных полков7, вторая из 24 фузелерных батальонов. При Фридрихе не было этого различия; но введение рассыпного строя в других Государствах побудило Пруссаков учредить легкую пехоту. Она строилась в две шеренги, ружья ее были короче чем у линейной пехоты, и стволы были нарезные. Пехотные полки состояли из двух гренадерских рот и трех мушкетерских батальонов, между которыми два были [11] действующие, а третий резервный. Действующий батальон состоял из пяти рот, а резервный из четырех. Во время похода резервные батальоны оставались на местах. Гренадерские роты двух полков составляли особый гренадерский батальон, имевший своего командира и свой особый штат. В сущности гренадерские батальоны почти не принадлежали к полкам. В каждой роте, как гренадерской, так и мушкетерской, полагалось по 10 человек застрельщиков, вооруженных штуцерами и обученных стрельбе в цель. Наконец, в Прусской армии был особый егерский трех-батальонный полк, в который поступали исключительно дети лесничих и егерей. Соединение полков в бригады и дивизии до 1806 года в Пруссии не существовало. Войска разделялись на инспекции. Старший Генерал или Инспектор осматривал войска своей инспекции и доносил о состоянии, в котором их находил, чем и ограничивалась его роль. В пехоте было 13 Инспекторов. Прочие Генералы командовали полками и назывались их Шефами, а старший Штаб-Офицер – полковым командиром. Шефы полков прямо сносились с военной Коллегией. Три фузелерные батальона составляли бригаду, которой командир властью равнялся Шефу пехотного полка.
Кавалерия состояла в 1806 году из 13 кирасирских (в том числе Gardes du Corps), 9 гусарских, 14 драгунских и одного жандармского полков и из [12] Польской конницы. Кирасирские полки были пяти эскадронные, гусарские и драгунские Королевы и Ауера десяти, а остальные драгунские также пяти эскадронные. Кроме девяти гусарских полков был еще так называемый гусарский батальон (Bila Husaren Bataillon), делившийся на пять эскадронов. Подобное деление на батальоны существовало и в Gardes du Corps. Польскую Кавалерию, вооруженную пиками, называли товарищами (Towarzyse). Этот полк, собственно уланы, хотя в списках их так не называли, был сформирован из бывшего Боснякского полка8 и состоял и десяти эскадронов. С ним же вместе сформирован был из Польского Татарского уланского полка9 пяти-эскадронный батальон Товарищей. Наконец было 160 конных егерей, которые посылались курьерами и сопровождали также Офицеров Генерального Штаба, отправляемых с поручениями. Эти конные егеря составляли Конно-егерский Корпус, в подражание которому был устроен наш Фельдъегерский. В кавалерии были, также как и в пехоте, инспекции [13] числом семь, и Генералы также командовали полками и также прямо сносились с высшими властями.
Артиллерия разделялась на линейную и полковую. Первая состояла из четырех полков пеших и одного конного. В пешем полку было десять рот или батарей, в каждой по 8 орудий. В конном полку было двадцать рот, также 8 орудийных. Пешие батареи состояли из шести 12 фунтовых пушек и двух 10 фунтовых гаубиц, а конные из шести 6 фунтовых пушек и двух 7 фунтовых гаубиц. Полковую артиллерию составляли орудия, находившиеся при пехотных полках. При каждом батальоне было два 6 фунтовых орудия с прислугою из солдат того же батальона, обученных артиллерийскими унтер-офицерами. Кроме того существовала резервная артиллерия, к которой принадлежали осадные крепостные орудия и восемь 12 орудийных полевых запасных батарей из 6 фунтовых пушек. Заметим, что в полевой артиллерии сверх полковых и конных орудий брали в походе одни 12 фунтовые пушки и 10 фунтовые гаубицы. Пруссаки находили, что батарейная артиллерия на поле битвы оказывает более пользы, чем легкая.
Одежда, вооружение и обучение.
Когда Герцог Брауншвейгский вступил в 1787 году в Голландия, то один из ее жителей писал: «здесь сравнивают одежду Прусских солдат с [14] одеждой обезьян, которых водят по улицам с медведями на показ»10. Сравнение, конечно, преувеличенное, но подающее, однако, понятие о тогдашнем наряде этих войск. Короткий мундир с пришитым к нему камзолом, короткие белые штаны, штиблеты, башмаки, маленькая шляпа или гренадерская шапка, едва покрывающая голову, – вот одежда тогдашнего Прусского солдата. Кавалерия и егеря имели шинели, но у линейной пехоты не было о них и речи. Солдаты спали под палатками, а фузелерам выдавались вместо того одеяла, которые, как и палатки, возились на вьючных лошадях за полками. Потеря этого обоза влекла за собою полное расстройство армии, не имевшей понятия о бивуаке. Вооружение соответствовало одежде. Есть рапорт одного полкового командира в конце августа 1806 года, т.е. перед самою войною, в котором сказано: «что в его полку стволы ружей так тонкостенны, что из них нельзя стрелять боевыми патронами». Это легко могло встретиться и в других полках, потому что кроме фузелеров и стрелков (по десяти в роте) никто не обучался стрельбе в цель. Стреляли холостыми зарядами на ученьях и, сверх того, портили еще ружья чисткою и ослабляли винты, чтобы обозначать темп при ружейных приемах. Опускание шомпола в ствол при [15] примерном заряжании ружей приводило их в совершенную негодность. Вообще всем жертвовали блеску, так что строевая часть убила боевую, и главным предметом гордости Прусских военных были их учения. Фридрих действительно имел дар учить войска; но после него педантизм и подражательность привели к ложным взглядам. Не были принимаемы в соображение перемены, происшедшие в военном искусстве. Генерал Салдерн слил устав с тактикой и так спутал этим понятия, что нельзя было разобрать действительного от воображаемого. Пехота шла на неприятеля не иначе, как в развернутом строе. Перед началом движения батальонные орудия, стоявшие в интервалах батальонов, выдвигались на 50 шагов вперед и открывали огонь; потом их увозили, пехота стреляла батальонным огнем и затем кидалась в штыки в развернутом строе. Каре строился из развернутого фронта чрезвычайно медленно11; орудия становились по углам. Главный, любимый способ атаки на учениях и маневрах был, так называемый, облический порядок, для чего обыкновенно ставили оба войска параллельно друг другу. Одна из сторон, наступая уступами с фланга или фланговым маршем на полных интервалах, старалась [16] выстроить фронт на фланге неприятеля. Эта эволюция славилась во всей Европе, хотя невыгоды ее очевидны: 1) переходя в облический порядок армия может весьма легко потерять свои сообщения; 2) фланговый марш в виду неприятеля подвергает явной опасности; 3) против войск, привыкших действовать колоннами и быстро переменять направление под прикрытием застрельщиков, построение облического порядка совершенно невозможно. Под Лейтеном он удался только потому, что у Имперцев не было выставлено передовых постов, без чего Пруссаки были бы несомненно разбиты. Всякому военному полезно прочесть написанное Наполеоном об облическом порядке12.
В конце статьи он говорит: «старый Фридрих смеялся про себя над молодыми Офицерами Французскими, Английскими и Австрийскими, приезжавшими изучать облический порядок».
Кавалерия была несравненно лучше пехоты. Фридрих имел образцовую конницу. Учредив конную артиллерию, он дал кавалерии совершенную самостоятельность, и никто и никогда не употреблял успешнее чем он конницу, так что его поистине можно назвать создателем новой Европейской кавалерии. Материальная часть, выездка лошадей, быстрота движений – все было превосходно в Прусской коннице. [17] Одного не доставало ей в 1806 году. Не было кавалерийских Генералов подобных Зейдлицу и Цитену.
Артиллерия находилась в удовлетворительном состоянии. Обучению людей много, однако же, вредили отпуска, мешавшие им последовательно заниматься своим делом. Вообще система обучения Прусских войск носила отпечаток самоуверенности и педантизма. Дорого поплатились за то ученики Фридриха.
Продовольствие армии.
В мирное время провиантская часть разделялась между первым Департаментом военной Коллегии и Провиантским Департаментом, состоявшим в ведомстве Генеральной Директории и в управлении особого Министра. При Фридрихе, военный Департамент один заведовал провиантской частью; но возвышение цен на продукты в конце XVIII столетия побудило Прусское правительство требовать поставку провианта для армии в виде повинности за определенную цену. Раскладка и взимание этой, весьма тяжкой повинности, было вверено Министру Ангерну. Он образовал Провиантский Департамент Генеральной Директории, в учреждении которого было сказано, что этот Департамент «занимается продовольствованием армии за границей до самого открытия военных действий». Между тем магазины [18] находились под ведением Военного Департамента. Понятно, сколько двойное управление должно было вредить делам. Когда армия приводилась на военное положение, то при каждом корпусе13 учреждался полевой Комиссариат, заведовавший провиантской частью. При корпусном командире находился затем особый Интендант, также заведовавший провиантской частью корпуса. Комиссариат не был ему подчинен; но и сам он был совершенно независим от Комиссариата. Чтобы избежать неминуемого столкновения властей, корпусные командиры обыкновенно поручали провиантскую часть одному из своих адъютантов, который переписывался с Полевым Комиссариатом и с обоими Департаментами. Итак, в корпусе заведовали продовольствием независимо друг от друга:
1. Полевой Комиссариат, составлявшийся обыкновенно из безместных чиновников, искавших поправиться во время войны, т.е. во время существования Комиссариата.
2. Интендант.
3. Лицо, поставленное Корпусным Командиром.
Но сверх того был еще при армии и Генерал-Интендант с совершенно неопределенным кругом [19] действий. В 1806 году позабыли уведомить Комиссариаты и Интендантов о назначении в эту должность Полковника Гюоно (Guionneau).
Сама система продовольствования армии была также, как в семилетнюю войну, т.е. посредством магазинов. При каждой роте и эскадроне была провиантская фура, в которой возили хлеб на 6 дней. Каждый солдат нес на себе хлеба на 3 дня. Наконец, на особых повозках везли муки на 9 дней. Продовольствие было таким образом обеспечено на 18 дней; но зато за армией тащился огромный обоз. Довольно сказать, что при каждом пехотном полку было до 300 лошадей, вьючных и упряжных.
Внутреннее управление.
Внутреннее управление Прусских войск основывалось, подобно всему прочему, на учреждениях Фридриха. Шеф полка был полным его хозяином. Батальонные командиры более занимались фронтовым образованием, ротные и эскадронные – хозяйством войск. В последнем встречалось любопытное обстоятельство. Говоря об отпусках, мы сказали, что на каждого отпускного шло жалование, удерживаемое военным казначейством в виде экономии. Людям, состоявшим на действительной службе, выдавалось жалование обыкновенным порядком; но в каждой роте и в каждом эскадроне было 20 человек сверхкомплектных, на которых вовсе [20] не шло жалования14. 10 из них постоянно находились в отпуску с разрешения полкового командира и не являлись даже на учебное время, потому что им не полагалось содержания. Эти постоянные отпускные сменялись по прошествии некоторого времени другими; но так что в роте и эскадроне всегда (кроме военного времени) сверх, так называемых, Королевских отпускных было еще 10 человек, отпущенных полковым командиром. Остальные 10 сверхкомплектных содержались ротным или эскадронным командиром, зато он имел право отпускать на вольные работы всех людей, не занятых действительною службой, удерживая у себя их жалование и имея таким образом доход, из которого он мог содержать 10 сверхкомплектных. В этом праве ротных и эскадронных командиров полагались те два ограничения, что рекрут не позволялось отпускать на работы в течение первого года, и что вообще люди могли быть отпускаемы таким только образом, чтобы иметь возможность собрать роту в 24 часа. Оба эти правила часто, однако, не соблюдались. Командир, зная время инспекторских смотров, отпускал людей на довольно долгий срок, даже с первого года их службы. Для избежания ропота товарищей отпускные платили оставшимся, [21] которые отправляли службу вместо них. Эти остававшиеся были, разумеется, иностранцы, которым не давали отпусков. Можно утвердительно сказать, что Прусские подданные из двадцати лет службы едва три года оставались под знаменами. В самой Пруссии признавали всю невыгоду системы отпусков, и только финансовые соображения препятствовали ее отмене. Вообще некоторые из несообразностей организации войск начинали перед войною 1806 года обращать на себя внимание Правительства, и был даже составлен Комитет для пересмотра этой организации; но старые предрассудки взяли верх. Комитет предложил самые маловажные перемены; и тех, однако же, не приняли, и единственным последствием его трехлетних работ было повеление не брать в поход 1806 года орудий, находившихся при фузелерных батальонах.
Из всего сказанного видно, что устройство Прусской армии во многом было недостаточно, и она в то время во многом отставала от требований искусства. Но картина наша была бы неполна, если ограничиться одною материальной стороною. Главное в армии есть дух и личность начальников. На этих элементах основано доверие войска к вождям; от них зависит успех целого похода. Постараемся обрисовать характеристику тогдашней Прусской армии и ее вождей. [22]
Характеристика Прусской армии.
Кто видел Прусскую армию под Кацбахом и Лейпцигом, кто в течение последних тридцати лет мог любоваться ее дивным устройством, ее высокой, непоколебимой преданностью отечеству и Королю, тот с трудом поверил бы, в каком жалком положении она находилась перед походом 1806 года. В то время объявление войны было для воинов событием горестным. Отпуска прекращались. Солдаты, успевшие обзавестись хозяйством, имевшие ремесло, работу, должны были все бросать. Тогда как и шестинедельный кампамент казался им трудным, они выступали теперь на неопределенное время. К тому же дисциплинарная строгость превосходила все границы. Фридрих II для удержания в порядке сброда иностранцев, служивших под его знаменами, сохранил суровую дисциплину, введенную его отцом. При Фридрихе Вильгельме II суровость эта несколько ослабла в Берлинском гарнизоне: но вне глаз Короля она не изменилась. Правда, что потребность в ней была ощутительна, потому что постоянное войско, как выше объяснено, состояло почти все из иностранцев. Кроме служебных отношений не было связи между Офицером и солдатом. Последний, вместо покровителя, отца, видел в начальнике строгого, безотчетного повелителя, подвергавшего его за каждый мелочный проступок [23] сильному телесному наказанию. Офицеры все были из дворян, и если в некоторых полках встречались такие не дворянского происхождения (в артиллерии, в гусарах), то это было лишь отступлением от закона15. Солдат не мог думать о производстве в Офицеры. Хотя многие и поныне находят эту систему хорошей, но с ними трудно согласиться. Невозможно предположить, чтобы для службы Государю и отечеству нужно было особое происхождение и приказ о подвиге воина, отличившегося в бою, выше самой древней дворянской грамоты. Сколько военных начинали службу рядовыми и пролагали себе путь к высшим военным чинам одними заслугами. Совершенное отделение Офицеров от солдат лишало первых большей части того влияния, без которого командование в трудных обстоятельствах невозможно. Производство в чины шло у Пруссаков весьма тихо и большая часть ротных и эскадронных командиров были люди семейные, пожилые. Кроме материальной трудности, война лишала их дохода; почему и естественно, что они не весьма охотно шли в поход. Наконец Субалтерн-Офицеры, говоря вообще, были еще неопытны. Впрочем, не ограничиваясь этой темной стороною дела, скажем, поистине, что Корпус Офицеров Прусской армии отличался и в то время необыкновенно [24] благородным соревнованием и духом товарищества, имевшего основанием и целью сохранение чести мундира и армии. Офицер, явившийся куда-либо в неприличном виде или поступивший в чем-нибудь неприлично своему званию, был вынуждаем товарищами оставлять службу. Строгие правила, постоянно соблюдаемые Прусскими Офицерами, снискали им всеобщее уважение не только у себя, но и за границею. К чести Прусской армии прибавим, что это уважение сохранилось поныне, и что оно волне заслужено.
Рассуждая об армии Прусской нельзя пропустить без внимания ее Генеральный Штаб и лиц, руководивших им. Влияние их на военные действия было велико.
Генеральный Штаб состоял из тридцати Офицеров, в помощь которым командировали при надобности инженеров с нужными, по возможности, познаниями в этой части. Начитанность этих Офицеров была огромна. Они много занимались изучением военной истории, в особенности походов Фридриха, и еще более теории военного искусства. Только что вышедшие в то время книги Вентурини16 были любимым чтением Прусского Генерального [25] Штаба, а десять томов его тактики представляли обильную пищу охотникам. В Берлине наперерыв старались применить многосложную систему этого писателя к столь же многосложному Прусскому уставу, что называлось применять теорию к практике. Если всякое вообще преувеличение ведет к вредным последствиям, то и в Прусском Генеральном Штабе ученость привела к педантизму, желание все подчинять правилам – к односторонности. Более всего преподавали атаку и оборону местных предметов, где нескольких строк достаточно для объяснения сущности дела, между тем, как Пруссаки составляли о сем целые курсы; с кафедры пышными терминами объяснялось, как ставить батальон для обороны деревни, причем хотели дать правила на всевозможные случаи и достигали только того, что слушатели путались и с трудом различали общее, постоянное от частного, изменяющегося. Вообще все внимание было обращено на местность и на применение к ней правил устава. Фраза: «батальон защищает гору, а гора батальон», обратилась в поговорку. Старались также описывать разные части Монархии в военном отношении. Это принесло много пользы, потому что работы Офицеров производились тщательно и обдуманно, однако тоже повело к преувеличениям. Постоянно занимались коммуникационными, операционными линиями, позициями; но совершенно забывали [26] об армиях и их потребностях; словом думали, что войска – машины, которые можно произвольно передвигать на известной местности. От Генерального Штаба эти понятия перешли к войску. Страсть к маневрированию дошла до смешной степени. Кнезебек рассказывает, что он служил под начальством Полковника Моргенштерна, человека весьма достойного и отличного Офицера, но имевшего страсть маневрировать так, что, уча батальон на парадном месте, он действовал каждый раз против мнимого неприятеля на воображаемой местности. От этого происходили иногда презабавные сцены17.
Лучшее практическое образование получали Офицеры легкой пехоты (фузелерных батальонов), которые занимались гораздо более практикой, чем теорией. Их учения и маневры, в которых обращалось особенное внимание на правдоподобие и правильность маневра, были часто занимательны и очень полезны. Из числа этих Офицеров вышли в последствии многие отличные Генералы.
Генерал-Квартирмейстером Прусской армии был Генерал-Лейтенант Граф Гнейзенау, который вместе с тем был также Военным Министром18, [27] Начальником Инженеров, Директором Инженерного Департамента, Инспектором многих крепостей и Попечителем Медико-Хирургического училища (пепиньеры). Заваленный делами, Гнейзенау не занимался Генеральным Штабом. В голове последнего стояли три Обер-Квартирмейстера19, у каждого из которых была особая Бригада Генерального Штаба, состоявшая из десяти Офицеров с их топографами. Эти Обер-квартирмейстеры – Полковники: Фуль, Массенбах и Шарнгорст – играли важную роль. Первый воспитывался в известном Виртембергском Институте и пользовался славой ученого. Он был человек нрава холодного, неприветливого и поэтому имел мало друзей. Судьба несколько лет позже бросила его в Россию, где он приобрел незавидную известность. Ему обыкновенно приписывают мысль устроения Дрисского лагеря, в чем, однако же, новейшие историки его оправдывают20. Старший по Фуле, Массенбах, воспитанный в одном с ним заведении, был совсем иных свойств. Одаренный характером чрезвычайно живым, он составлял множество разнородных предположений и любил ими удивлять. Впоследствии его политические мысли и горячность, с которыми он их поддерживал, были причиной девятилетнего [28] (1817-1826) его заключения в крепости. В 1806 году имя его было известно сочинением, в котором он изложил свою теорию важности обладания источниками рек. Жомини доказал всю ее ложность. Отличительной чертой Массенбаха было желание властвовать над окружающими. Он не терпел противоречия. В изложении мыслей он был красноречив; но в речах его заметна была искусственность. Третий по старшинству, Шарнгорст, родом Ганноверец, только в 1801 году перешел в Прусскую службу, а в следующем году призван был к преобразованию Берлинского Военного училища в Военную Академию. Исполнив это, он сам в течении трех лет преподавал в Академии тактику. Его метода совершенно отличалась от общепринятой в Пруссии. Вместо сухого изложения бесконечного числа мелочных правил, Шарнгорст старался придать лекциям занимательность, поясняя теорию примерами. Он излагал общие, основные правила науки и затем приступал к подробному рассмотрению какой-либо кампании, извлекая из фактов правила или указывая на исключения и заставляя учившихся Офицеров составлять под его руководством описания сражений преимущественно одной войны. К концу года эти записки сливались в одно целое и являлось полное, подробное описание похода с критическим его разбором. Таким образом, по его методе из военной истории проистекала [29] тактика, и он вообще никогда не отделял сих наук. Если б Шарнгорст долее пробыл Директором Академии, то непременно отстранил бы многие предубеждения, господствовавшие в Пруссии, и заставил бы ее военных обратить внимание на изменения, происшедшие в военном искусстве. В кратковременное, трехлетнее управление Академией он едва успел приступить к делу, но тем не менее влияние его имело благие последствия. В Офицерах его Бригады Генерального Штаба было более практического развития, чем в прочих. Мюффлинг принадлежал к их числу; Кнезебек многими советами ему был обязан; Клаузевиц образовался в Академии и был любимым его учеником. Одним словом, Шарнгорст отличался от сослуживцев во всех отношениях и мог быть причтен к числу самых образованных военных того времени. В последствии он был главным исполнителем произведенных в Прусской Армии реформ, и после самого Короля Пруссия наиболее обязана Шарнгорсту своею нынешней военной организацией.
Обращаясь теперь к людям, управлявшим в 1806 году Пруссией и ее войском, начнем с главы Государства.
Имя Короля Фридриха Вильгельма III многим и поныне еще драгоценно в России. Все соотечественники наши, имевшие счастье приближаться к его особе, с благоговением вспоминают про него. В Русском [30] народе долго останется по нему память. Когда в 1828 году, в лагере под Шумлою разнесся слух о тяжелой болезни Короля, то, прислушиваясь к солдатским разговорам, можно было убедиться, как его любили. Старики рассказывали молодым про отеческие попечения о наших раненных во время войн 1813 и 1814 годов, учили помнить того, кто столь искренне любил Русских, столь сердечно был к ним привязан. Рассказывают, что в 1818 году Король, глядя на Москву с Кунцевского павильона, снял фуражку и, обратившись к своей свите, сказал: «Господа, приветствуйте город, из пламени которого возродилась свобода Европы». До последней минуты жизни он хранил это высокое чувство благодарности к России. Русский, проезжавший чрез Берлин, был уверен в милостивом, приветливом приеме Монарха. Но если в чужой земле так жива еще память о Фридрихе Вильгельме III, то какова же должна она быть в самой Пруссии! Пишущий эти строки не может вспомнить без умиления о горьких слезах, пролитых над могилой покойного Монарха некоторыми из старых его Генералов. Слуги, сопровождавшие их, также заливались слезами перед последним обиталищем того, кто более сорока лет был отцом своих подданных. Даже среди баррикад, покрывавших улицы Берлина 18 и 19 Марта 1848 года, имя его не утратило своей силы. Генерал Тюмен, только что приехавший [31] в Берлин, где уже не было войска, был остановлен толпою мятежников; с него сшибли каску, и он сам упал от удара палкой по голове. Смерть казалась неминуемою. Одно слово спасло его: «я двадцать лет был Адъютантом покойного Короля», - сказал он, и те самые, которые угрожали его жизни, превратились в его защитников21. Этот факт красноречивее целых томов похвал.
По нашему мнению, покойный Король стоит выше всех своих предшественников, не исключая Великого Фридриха. Последний оказал огромные заслуги Пруссии; но не одна материальная сторона важна в истории Государей и народов. Лишенный религиозного чувства, себялюбец в высшей степени, Фридрих II помышлял только о своей славе, искал только похвалы лжефилософов XVIII столетия. Он вероломно овладел Силезией, вероломно внушил соседям несчастную мысль разделения Польши, словом, вся его политика носила отпечаток эгоизма, т.е. основы его характера. Фридрих Вильгельм III, напротив, был Христианин в полном, почтенном смысле слова. Враг всякого фанатизма, исполненный духа чистой Христианской любви, он на престоле являл пример строгого исполнения своих обязанностей: подданного в мире Христовом, Царя в мире земном; Господь [32] дал ему милу на совершение подвига. Он поставил свой народ на высокую степень, с которой самые сильные потрясения не могли его потом низвести.
В 1806 году Король еще не был на той степени, на которую возвели его события 1913 года. Воспитанный среди шумного, развращенного двора, юный Кронпринц до восшествия на престол искал уединения, в котором одном находил спокойствие. Не любимый отцом, он оставался совершенно удаленным от дел. Многие полагали, что способности его весьма ограничены, но другие умели его разгадать. Мирабо в своих письмах к Калонну предсказал, что 17 летний Кронпринц сделается человеком замечательным. Тем не менее, прожив до 27 лет в совершенном неведении Государственных дел, Фридрих Вильгельм III по воцарении своем (16 Ноября 1797 года), естественно должен был во многом ошибаться. Природная осторожность и скромность, доходившая до недоверия к самому себе, побудили его не сменять главных правительственных лиц и сохранить все, до него существовавшее. Это спасло Государство от крутых перемен, слишком часто сопровождающих восшествие на престол неприготовленных к нему Государей. Первые годы были проведены в наблюдении. Король учился царствовать. Провидение, послав ему тяжкие опыты 1806 и 1807 годов, довершило [33] его царственное образование. Несчастия придали его характеру недостающую твердость. Опыт показал ему людей, не как они представлялись в гостиных и в кабинетах, а как они действительно были. Страдая вместе с подданными под тяжким, иноземным игом, Монарх выучился познавать истинных сынов отечества. Среди блеска дворов трудно различать людей; несчастье срывает все личины. Оно – лучшая школа всех, от мала до велика. Промысел Божий ввел в эту школу Короля Фридриха Вильгельма III.
С самого восшествия его на престол были при дворе две партии. Одна желала тесного союза с Францией, другая – союза с Англией и Россией. В голове Французской партии стояли: Министр Иностранных Дел Граф Гаугвиц и Кабинет-Секретарь Ломбар; в голове противной стороны Министры: Гарденберг и Штейн22. Последняя сторона взяла верх, и по ее стараниям была объявлена война. Но эти две партии существовали не только при дворе: они проникли в берлинское общество, в народ, в войско. Сам Король не был убежден в необходимости войны и до последней крайности боролся против тех, которые ее желали. Этого не должно упускать из виду. Ключ [34] к решению вопроса, от чего Пруссаки одним ударом были сокрушены, весь сокрыт в этом обстоятельстве.
Относительно войска, понятия Короля во многом были правильнее тогдашнего общего образа мыслей. Во время похода 1792 года он писал дневник, сохранившийся поныне. В нем ясно видно, сколько Король (тогда еще Кронпринц) сознавал ошибочность преобладавших правил. Вступив на престол, он искренно желал улучшить, преобразовать армию, но это желание встретило множество противников: дотрагиваться до учреждений Фридриха казалось преступлением, и все намерения Короля изменить что-либо в армии были совершенно опровергаемы лицами, его окружавшими. Военные дела представлял ему Полковник Клейст23, исправлявший должность докладывавшего Генерал-Адъютанта. Он был хороший военный, но имел в делах управления мало опытности и вообще мало влияния на Короля. Предшественник его Генерал Цастров (до 1804 года докладывавший дела) был, в противоположность Клейсту, более администратор и дипломат, чем военный. В 1806 году он состоял при Короле и, пользуясь полным его доверием, обыкновенно присутствовал при работе его с Клейстом. Все усилия Цастрова клонились к тому, чтоб [35] не допускать никаких реформ, в чем много помогал ему Генерал-Адъютант Кокериц, также всегда присутствовавший при военном докладе. Кокериц был олицетворением тогдашней военной Пруссии. Проведя большую часть жизни в Потсдамских казармах, он посвятил себя мелочам и не мог расширить круга своих познаний и мыслей далее плац-парада. Влияние Цастрова и Кокерица было главною причиной, почему преобразования, к которым Король имел наклонность, не приводились в исполнение. Лица сии были советниками Короля; главным же лицом в армии был Генерал-Фельдмаршал Герцог Брауншвейгский.
Карл Вильгельм Фердинанд, владетельный Герцог Брауншвейг-Люнебурский, принадлежал к числу лучших Генералов XVIII-го века. Руководимый на военном поприще знаменитым дядею своим, Герцогом Фердинандом Брауншвейгским, юный Принц с ранних лет приобрел известность. Ему было 22 года, когда Фридрих Великий сказал про него: «природа предназначила его быть героем», и он заслужил это мнение блистательными подвигами в конце семилетней войны. По заключении мира Принц остался в Прусской службе и был особенно любим Фридрихом. В 1780 году Карл Фердинанд сделался по смерти отца владетельным Герцогом Брауншвейгским. Заимствовав [36] от дяди не только воинские таланты, но и высокие христианские добродетели, новый Герцог был отцом всех подданных. При управлении, во всех отношениях примерном, он вместе с тем не оставлял и Прусской службы. Фридрих Вильгельм II возвел его на степень Фельдмаршала и вверил ему армию, посланную для усмирения Голландии. Поход Герцога в этой стране кончился удачно, хотя многих удивила двадцатидневная осада Амстердама. В 1792 году Герцог командовал союзной армией, вторгнувшеюся во Францию, но здесь распоряжался с необыкновенною медлительностью. Трудно вообразить себе, что генерал, действовавший столь нерешительно на равнинах Шампани, был тот самый Герцог Брауншвейгский, который целую семилетнюю войну командовал авангардом и был известен смелостью своих действий. Тут была двоякая причина: во-первых, лета. Герцогу в последний год семилетней войны было 27 лет, а в 1792 году минуло 57; во-вторых, опасение потерять приобретенную славу. В 1786 году он говорил Мирабо: «знаю, что война не что иное, как азартная игра. Я не был несчастливым; может быть, теперь буду искуснее, но зато могу быть и несчастливее. В столь рискованном деле благоразумный человек, особенно в летах, должен стараться не подвергать своей репутации опасности, [37] если то ему возможно24». Эти понятия были причиной неудач Герцога в 1792 и 1793 годах, и он, вследствие их, удалился от службы; но в 1806 году его опять призвали в Берлин. Король в начале года отправил его с тайным поручением в Петербург, а по возвращении поручил ему командовать против Наполеона. Герцог отказывался; но наконец был вынужден принять. Храбрость, ум, воинские дарования с одной стороны; нерешительность, медленность и недоверие к самому себе с другой, - вот каковы были отличительные свойства 70 летнего начальника Прусской армии.
Генерал-Фельдмаршал Граф Мёллендорф был старшим после Герцога. Современники описывают этого любимца Фридриха Великого как человека честного, твердого, добродетельного. Воинские дарования его не подлежали сомнению; но его одолевала старость: перед открытием похода ему минуло 82 года. Он, сверх того, принадлежал к числу полагавших, что Пруссия должна для собственных выгод искать союза с Наполеоном. По этой причине во многом не слушались советов Мёллендорфа, который опытностью и заслугами далеко превосходил сослуживцев.
Семидесятилетний Генерал от Кавалерии Граф Калькрейт, некогда Адъютант Принца Гейнриха [38] (брата Фридриха II), в особенности был известен искусными распоряжениями во время командования арриергардом Прусской армии, отступавшей из Шампани. Он был характера неприятного и весьма досадовал, что не пользовался большим влиянием.
Главою всех приверженцев войны и всех противников Гаугвица был в армии 34 летний племянник Фридриха Принц Людовик Фердинанд. Вот как его описывает Клаузевиц в рукописных записках: «Старший сын Принца Фердинанда, младшего брата Фридриха Великого, был одарен от природы блистательными свойствами тела и духа. Высокого, стройного роста, красиво сложенный Принц имел лицо приятное, благородное. Лоб его был высок, нос несколько согнут, глаза голубые, взгляд быстрый, цвет лица оживленный красками, волосы белокурые, слегка завитые. Поступь его была величественна, и вообще можно было узнать в нем Принца и воина. В высшей степени умный и красноречивый, он обладал самыми разнородными талантами, истинно был новым Алкивиадом и – первенец Марса – был необычайно смел и решителен. С геройскими чувствами и стремлением к великому он любил наслаждаться жизнью; но опасность был его потребностью и подругою его юности. Если он не мог искать ее на войне, то гонялся за [39] нею на охоте, на бурных потоках, на диких конях. В Пруссии не было лучшего ездока. Как-то обыкновенно случается с наследниками майоратов, полагающимися на свое богатство, он мало старался развить способности занятиями. Двадцати лет от роду, командуя бригадой, он отличался против Французов, и одни только ошибочные распоряжения высших начальников не позволили ему отличиться еще более. Молодой, красивый собою Генерал, Принц, племянник Великого Фридриха, известный отчаянною храбростью и веселою жизнью, он сделался кумиром солдат и молодых Офицеров. Старики в длиннополых камзолах качали головою и говорили, что если порывы Принца не умерятся строгими требованиями службы, то ничего путного не будет. Принц, живя во Франкфурте, хотел чем-нибудь вознаградить время, отнятое у него педантизмом, и в нем обнаружилась страсть к игре и к чувственным наслаждениям, а когда по заключении мира ему пришлось стоять гарнизоном в Вестфалии, в Магдебурге и в Берлине, то бездействие повлекло его еще более к буйным наслаждениям. Он задолжал, истощил свои силы, погряз в дурном обществе, но духом все еще стремился к славе и чести. Стараясь ознакомиться с новейшими усовершенствованиями [40] военного искусства и политических наук, он не придерживался слепых предрассудков, не думал, что все Прусское безукоризненно, и что Прусской тактике никто противостоять не может. Принц принимал живое участие в окружавших его вековых событиях. Новые мысли, новые понятия кипели в его голове. Он презирал мелочность и педантизм, с которыми хотели совершать великие дела; искал знакомства замечательнейших людей, но поверхностно заимствовал у них идеи. У него не было часу в жизни, где он мог бы войти в себя; от этого не было и ни одной здравой в корне мысли, ни одного убеждения, которое могло бы повлечь за собою обдуманное, последовательное действие».
Из этого очерка, написанного человеком, вполне преданным памяти Людовика Фердинанда, мы видим, сколько легкомыслия и противоречия встречалось в характере Принца. Глава приверженцев войны, он открыто порицал все, что не клонилось к немедленному начатию военных действий. Казалось, он не мог дождаться Саалфелдской катастрофы. Король не любил его за излишнюю пылкость, за постоянное порицание высших и за связь с либералами. Перед войною неудовольствие усилилось. По поручению Принца знаменитый Иоганн Мюллер написал род обвинения на Министра Графа Гаугвица [41] и Кабинет-Секретарей Ломбара и Бейме. Эта записка была подписана братьями Короля: Принцами Вильгельмом и Гейнрихом, самим Людовиком Фердинандом, Принцем Оранским, Министром Штейном и Генералами Рюхелем и Фулем. 2 Сентября 1806 года ее подал Королю Адъютант Генерала Рюхеля25. Бумага эта возбудила справедливое негодование Монарха. Он подтвердил Принцам запрещение вмешиваться в Государственные дела, а Фулю выразил свое неудовольствие и повелел ему сообщить о том Рюхелю и Штейну. Главный виновник, Принц Людовик Фердинанд, впал в совершенную немилость, продолжавшуюся до самой его смерти.
Генерал-Лейтенант Рюхель, после принца Людовика Фердинанда самый страстный приверженец войны, в ранней жизни был Флигель-Адъютантом Фридриха Великого, впоследствии же Комендантом Потсдамским и командиром Гвардейской пехоты. Здесь развились в нем свойства, совершенно заглушившие настоящие военные способности. Он углубился в мелочи, все более и более стал приписывать им важность и наконец дошел до полной уверенности, что Пруссаки не могут быть побеждены Наполеоном. такому-то человеку, в прибавок еще личному врагу главнокомандующего, [42] вверили в 1806 году почти самостоятельное командование26.
В заключение остается сказать несколько слов о Генерале, призванном судьбою играть несчастную роль в войне 1806 года. Мы разумеем Князя Гогенлоге. Этот военачальник вполне принадлежал к старинной военной школе. Любимец Фридриха и его ученик, он полагал побеждать все теми же способами и теми же правилами, как в его времени. С необычайной личной храбростью Князь Гогенлоге был, по свидетельству современников, более тактик, чем стратегик; но близорукость мешала ему распоряжаться большими массами даже на учебном поле. Перед походом он заболел подагрой. Вот кому, с Массенбахом в звании Начальника Штаба, предлежало сражаться с Наполеоном под Иеною.
Примечания
1 Император Александр писал Королю Прусскому: «non seulement l’allié sera fidéle a son allié; mais l’ami marchera en personne au secours de son ami á la tete d’une armée nombreuse et choisie».
2 Наполеон постоянно имел в виду присоединить Ганновер к Пруссии, чтобы таким образом поселить раздор между ею и Англией. Это ему удалось после Аустерлица. Граф Гаугвиц, боясь негодования Наполеона за двусмысленную политику Пруссии, подписал договор, по которому взамен уступок на юге Пруссия приобретала Ганновер. Это повлекло за собою войну с Англией и ее союзницей Швецией. Война сия, продолжавшаяся несколько месяцев, нанесла, однако же, тяжкий удар Прусской торговле.
3 По штату Прусская армия в 1806 году состояла их 240,000 человек. Из них 80,000 были иностранцы.
4 См. приложение I.
5 Несмотря на то, содержание Прусской армии стоило ежегодно 16,636,196 талеров (15,180,527 р. сер.).
6 Гвардейская пехота состояла из первого Гвардейского
батальона (6 рот), из Гвардейского полка (2 бат. по 6 рот в каждом) и из
Гвардейского Гренадерского батальона (также 6 рот)
7 Из них Польский полк Хлебовского, формировавшийся в Варшаве, состоял только из двух рот. Все усилия Правительства к его наполнению остались тщетными и 1080 человек, назначенных в этот полк, бежали от набора.
8 Фридрих II, желая противопоставить казакам легкую кавалерию, вооруженную пиками, сформировал несколько рот (эскадронов) улан наподобие Польских, под названием Bosniaken. После раздела Польши их стали набирать в этой стране и называли Товарищами.
9 Полк этот, если не ошибаемся, существует в нашей армии под названием Литовского уланского полка (ныне Эрцгерцога Альберта).
10 Die Preussen vor Europas Richterstuhl. Amsterdam 1788.
11 Размер для движений полагался 75 шагов в минуту. Только при деплоировании ускоряли шаг.
12 Mémoires de Napoléon, Tome VII, page 329-339.
13 Ниже увидим, что корпуса составлялись перед открытием военных действий по благоусмотрению Главнокомандующего.
14 В первом батальоне Гвардии, в Товарищах и в Гарнизонной Артиллерии жалование отпускалось на всех.
15 См. приложение II.
16 Книги эти были: 1) Mathematisches System der reinen Taktik; 2) Mathimatisches System der andewandten Taktik; 3) Lehrbuch der angewandten Taktik oder eingentlichen Kriegswissenschaft. Последняя книга была посвящена Королю Фридриху Вильгельму III.
17 Например, он раз закричал: «Burschen, macht doch die Knie krumm, ihr steigt ja auf einen Berg!» Memoiren von Knesebeck. Seite 60. (Парни, сгибайте же, однако, свои колени, ведь вы взбираетесь на гору! – пер. Адъютанта).
18 Выше сказано, что это значило Председатель Первого Департамента Военной Коллегии.
19 General-Quartiermeister-Lieutenant.
20 См. Записки Генерала Вольцогена.
21 Рассказано самим Тюменом.
22 Читатель найдет в III приложении краткий биографический очерк сих людей.
23 В последствии Граф Клейст Ноллендорфский.
24 Histoire secrète de la Cour de Berlin, Tome I, Lettre III, p. 8.
25 В приложении IV этот акт помещен в подлиннике.
26 Рассказывают, что под Иеною указали Рюхелю на неприятельские колонны, обходившие его фланг. Он отвечал: «не смотрю ни на право, ни на лево, иду прямо и бью врагов». Клаузевиц выразил характер Рюхеля следующими словами: «eine aus lauter Pre….. concentrirte Säure». |
