|
Часть вторая. О дуэлях в офицерской среде.
I. Историческое происхождение дуэли1.
[73]
Поединок или единоборство ведет свое начало от глубокой древности и встречается в истории права всех народов в весьма различных видах и с различным юридическим значением.
Античная древность не знала понятия поединка в смысле боя за оскорбление чести; к нему прибегали иногда только как к средству для разрешения вооруженного спора одного народа с другим
Первые следы поединка в этом смысле встречаются в Библии (борьба Давида с Голиафом). Предания восточных народов, Греции, Рима, нашей древней истории говорят неоднократно о единоборстве представителей воюющих сторон, о единоборстве, являющемуся нередко не только началом или приступом к бою, но как бы заменою его, решителем спора. Отдельные поединки гомеровских героев, как состязание Аякса и Гектора, самопожертвование Горациев и Курациев были патриотическими подвигами, а не следствием оскорбления чести. Далее, в римской жизни понятие duellum, в смысле единоборства,, стали применять к публичным состязанием в силе, к воинским упражнениям молодых римлян; а во времена [74] упадка Римской империи существовали состязания гладиаторов и зверей, но они служили, подобно нынешним боям быков в Испании, только забавой для черни. Эти состязания гладиаторов, в которых физическая сила человека могла обнаружиться в блестящем свете, были для рабов лучшим доказательством того, что им не пристало заботиться о так называемом point d’honneur.
В жизни русских славян встречаются те же бытовые явления, которые наблюдаются в жизни древних народов. Битвы нередко решались единоборчеством. Поединщики, случалось, боролись без оружия, схватывали друг друга руками и старались задушить противника или повалить, ударить об землю. Печенег вызывает на поединок русского: со стороны Азии выходит громадный печенег, со стороны Руси – Ян Усмоневец, человек обыкновенный, незначительностью своего вида возбуждает насмешки великана, но побеждает его. Редедя, князь касошский, вызывает на единоборство Мстислава Тмутороканского. Мстислав чувствует, что противник одолеет его, но, однако, русский князь побеждает азиатца, побеждает духовною силою, верою.
Быт русского народа, опоэтизированный в былинах, представляет доблестных богатырей, вступающих в бой с беззаветною отвагою, ради удальства; или же, подобно древним героям, русские богатыри жертвуют собою ради отчизны, за веру, за вдов, сирот и бедных людей. Наши витязи бьются один на один. В одиночных боях или поединках русские герои бились на конях или пешими, разным оружием; «палицами булатными, саблями острыми, кольями долгомерными, а то и просто дубинами, например, новгородские богатыри, или в рукопашку». У поединщиков был в употреблении также лук, рогатина и булатный нож. Коренной русский богатырь Илья Муромец почти во всех былинах представляется ловким стрелком.
Но все эти одиночные бои (поединки) древних героев и витязей возникали из любви к отечеству, из идеального воодушевления на пользу целого народа и не имеют ничего общего с современным поединком, как с вооруженным боем за причиненное оскорбление. Об оскорблении чести отдельного лица не было и помина. Этого [75] новейшего понятия не знали ни античные, ни восточные народы.
Несравненно ближе к современной дуэли стоит судебный поединок или «поле»2, как одно из судебных доказательств древнего права.
Религиозные верования, проникавшие весь быт наших предков, дали жизнь особым средствам открытия истины. В основании этих средств, бывших в наибольшем употреблении у германских народов и носивших название судов Божиих или ордалий (ludicia Dei, Ordale) лежит верование, что Божество, принимая непосредственное участие во всех делах человеческих, как верховный судья над людьми, оправдывает правых и осуждает виновных и потому во всех сомнительных случаях, когда для человеческого судьи отсутствуют все доказательства правды или неправды, вины или невиновности, открывает правду или неправду в известных внешних явлениях, состоящих большей частью в уклонениях от нормального порядка физической природы или в чудесах,– открывает через посредство различных действий, совершаемых самими подсудимыми. Такие-то обнаружения истины в делах судебных, заменяя собою обыкновенные судебные приговоры, и получили название судов Божьих. К ним, большей частью, прибегали при совершенном отсутствии или недостаточности доказательств в делах спорных; оттого и суды Божии получили значение судебных доказательств; но, собственно говоря, это были особые формы суда, противоположные формам обыкновенного суда человеческого. Судам Божьим приписывается вообще языческое происхождение; как у германцев, так и у нас они так срослись с религиозными верованиями народа, что только по истечении долгого времени могли потерять силу и выйти из употребления под влиянием христианства и законодательства. У Германских народов мы находим весьма разнообразные виды ордалий, различавшиеся по различию средств, которые употреблялись для указания [76] приговора верховного существа. Большая часть из них отличается тем, что вследствие их должно было произойти какое-либо явление, противное законам физической природы, или вообще совершиться какое-либо чудо. Сюда относятся: испытания огнем и особенно железом (кого огонь не сожжет – тот преступник), испытание водою, холодной или горячей. При испытании горячей водою – следы ожога были признаком виновности, а при испытании холодной водой – виновность открывалась, когда брошенный в реку выплывал наверх воды, так что естественные последствия этого испытания, т. е. если подсудимый утопал, признавались признаком невинности; в основании этого явления лежит, конечно, древне-языческое верование, что вода, как священная стихия, не принимает в свои недра преступников.
К ордалиям, при которых не предполагалось совершения какого-либо чуда, относились: жребий, присяга и судебный поединок. Занявшая, с эпохи введения христианства, одно из главных мест между ордалиями очистительная присяга, исходящая из того предположения, что Бог на месте покарает нечестивого, осмелившегося призвать в подкрепление своего ложного показания Его имя, весьма скоро утратила свое доказательное значение; нужно было приискать новую гарантию справедливости показаний тяжущихся – и такою гарантией являлась личная сила показывавшего, подкрепляемого божеством, стоявшим за невинного; победа в борьбе между противниками являлась доказательством истины его показаний3. [77]
Поединок как вид судебного доказательства появляется в законодательных памятниках германских в VI веке4, но он так скоро распространился между другими различными племенами и к IX веку получил такое полное господство, что нужно предполагать, что он был известен германцам и в более раннее время, еще во времена язычества. Первые указания на существование поединков у германцев находим у Тацита; впрочем, здесь они упоминаются не как ордалии, а в значении оракулов. По его рассказу, германцы перед налом важной битвы заставляли одного из пленных неприятелей выходить на поединок с одним из своих соотечественников для того, чтобы результат поединка служил вместе и оракулом относительно предстоявшей битвы. Основанием этого обычая было, конечно религиозное убеждение, что Божество, управляя ходом сражений, откроет, в удачном или неудачном для них окончании поединка, хорошее или дурное предзнаменование для самой битвы. Впоследствии эти поединки у древних германцев получают значение судебных доказательств. По правилам древнего германского законодательства ссоры, тяжбы и сомнительные дела решались большей частью испытаниями посредством воды и огня, полем или судебным поединком, т. е. так называемым судом Божьим. Особенно широкое развитие получили судебные поединки, как основанные на вере в то, что тому, кто прав, победа ниспошлется свыше. Из северной Германии обычай этот распространился по всей Европе. Во Франции характер Божьего суда дуэль имеет уже в капитуляриях Дагобера, которые устанавливают известные правила для разрешения гражданских споров. В случае же уголовных конфликтов, обвиняемый и обвинитель приносили присягу, и разные религиозные церемонии сопровождали самый поединок, разрешенный [78] законом. Судьба побежденного, как видно из различных французских источников, достойна была сострадания: его влекли по улицам в одной рубахе до рокового места, где его и вешали живым и мертвым, потому что никто и не сомневался в том, что побежденный – это презренный человек, навлекший на себя гнев Бога принесением ложной присяги. Даже духовенство не брезговало дуэлями, а поединки аристократов были регламентированы актом короля Филиппа Красивого, по которому дуэль допускалась лишь тогда, когда доказательства, приведенные против обвиняемого, были недостаточны. В назначенный день тяжущиеся (аристократы-комбатанты) выезжали верхом на своих конях; впереди их несли меч, шпагу и все то оружие, в котором могла явиться нужда во время поединка. Когда тяжущиеся прибывали на ристалище (lice), охраняемое воинами, герольды расставляли зрителей вокруг поля битв; маршал при священнике заставлял поклясться обоих бойцов пред распятием. что дело их право и что они не имели при себе заколдованных оружий; они призывали во свидетели Св. Георгия и отрекались от рая, если солгали в чем-либо. По произнесении клятвы начиналась битвы. Одолеть в бою – значило оправдаться; ибо чья сильнее, та и правее. Побежденный, если он еще был жив, обязан был лежать на земле до тех пор, пока король прощал его или же велел судить, иначе говоря – конфисковать все его имущество5. И долго еще, в эпоху королей во Франции, в дуэли видели Божий суд.
Вера в суд небесный была общая всем народам, с Востока пришедшим; посему и нельзя решительно сказать, от кого наши предки заимствовали обычай судебного поединка. первое упоминание о судебных поединках в наших юридических памятниках встречается в начале XIII века, а именно в договорной грамоте Смоленского князя Мстислава Давидовича с Ригою, Готландом и Немецкими городами 1229 года, в которой поединки запрещаются в тяжбах между русскими и немцами («не звати на поле битися»); позволяется же прибегать к ним [79] только немцам между собою в Смоленске и русским между собою в Риге и на Готском берегу; в таких поединках возбраняется вмешательство в первом случае Русских, а во втором Немцев, и предоставляется каждой нации расправляться своим судом; орудием поединка могли быть мечи и сулицы (дреколье)6.
Древнейшие указания на существование у нас поединков, в процессуальном смысле, находим у арабских писателей: у Ибн-Даста, писателя начала X века, читаем: «Когда один из них (руссов) имеет претензию на другого, то зовет на суд к царю, перед которым и препираются; когда царь произнесет приговор, исполняется то, что он велит; если же обе стороны приговором царя недовольны, то, по его приказанию, должны предоставить окончательное решение оружию; чей меч острее, тот и одерживает верх. На борьбу эту родственники обеих тяжущихся сторон приходят вооруженными и становятся. Тогда соперники вступают в бой, и победитель может требовать от побежденного, чего хочет»7.
Это сведение сообщается и от имени позднейшего арабского писателя (XI в.) Муккадесси, в следующем сокращенном виде: «Когда царь их (руссов) решит спор между двумя тяжущимися, а они его решением не удовольствуются, тога он говорит им: разбирайтесь мечами своими; чей острее, тому и победа»8.
Судебный поединок, как и другие ордалии, являлся продуктом грубого суеверия и странных заблуждений, свойственных народам, стоящим на низкой степени развития. Поэтому, естественно, судебные поединки должны были встретить сильное противодействие со стороны духовенства. Уже по духу веры духовенство не могло покровительствовать обычаю, с которым соединено было пролитие крови. Но ближайшая причина, возбудившая это [80] противодействие, заключалось, как кажется, в самом их религиозном характере.
Судебному поединку обыкновенно предшествовала присяга: обе стороны, выходившие на поединок, должны были призвать Бога в свидетели их правого дела; оттого и самый поединок назывался судом Божьим. Таким образом, поединок, как суд Божий, предполагал две совершенно противоположные клятву. Очевидно, что одна из сторон давала лживую присягу. Эти двойные присяги должны были равно обратить на себя внимание Церкви, и ее влиянию должно приписать потрясение основной идеи древнего процесса. Что со стремлением духовенства против двойных присяг находилось в тесной связи противодействие его поединкам, это видно из постановления третьего собора в Валенции 855 г., по которому подвергается отлучению от Церкви тот, кто дерзает законно данной присяге противопоставлять другую присягу, и так как из такого злоупотребления присяги обыкновенно возникают поединки, то Церковь постановляет – осудить поединок во имя Евангелия, признавая убийцей того, кто лишит другого на таком поединке жизни или повредит его здоровью; виновный подвергается отлучению от Церкви, а убитый – лишению христианского погребения. То же повторено на Латеранском соборе и, наконец, Тридентский собор в 1563 году предал судебный поединок, как изобретение дьявола, анафеме. Точно также и у нас Церковь восставала против судебных поединков. Первая попытка к искоренению поединков относится к началу XV века. В 1410 году митрополит Фотий, в послании к новгородскому духовенству, прямо и строго предписывает: если готовящийся к поединку явится к священнику для приобщения Св. Тайн, то его не только лишать св. причастия, но и не допускать к целованию креста; если же кто, вышед на поединок, убьет своего противника и сделается душегубцем, то отлучается от Церкви на 18 лет; «в Церковь не входить, ни дары не приемлет, ни Богородицына хлеба, причащения же святаго не примет осмнадцать лет; убитаго лишать христианского погребения»9. [81]
За церковью последовала и светская власть. Во Франции первая попытка воспрещения судебного поединка была сделана Людовиком Святым (Etablissement 1260 г.), заменившим его доказательством через свидетелей. Попытка его была кратковременна, и поединок был восстановлен Филиппом Красивым (ordonnance 1306 г.), хотя, впрочем, применялся в значительно ограниченном числе дел и с такою сложную процедурою, которая свидетельствовала о его вымирании. С XIV столетия поединок, в смысле общего доказательства по делам уголовным, мало помалу теряет свою силу и выходит из употребления: во Франции в конце XVI века, в Англии к концу XV века и в Германии в начале XVII столетия10.
У нас, как указано выше, поединки подвергались самому деятельному преследованию со стороны духовенства, которое весьма рано стало вооружаться против них и явно стремилось к их искоренению. Конечно, пример духовенства должен был в этом, как и в других отношениях, произвести сильное влияние на деятельность Верховной светской власти. Но государи наши, понимая хорошо, что невозможно вдруг уничтожить обычай, укоренившийся в народе, действовали весьма умеренно. Оттого, наряду с крутыми мерами, принятыми духовенством, поединки весьма долго сохраняли свою силу и ограничения их со стороны власти законодательной состояли только в том, что она, с одной стороны, старалась точнее определить образ употребления поединков и подчинить их производство вполне надзору правительства и таким образом ослабить начало произвола, лежавшее в их основании, а с другой стороны, способствовала к тому, чтобы поединки утратили прежний характер случайности, составлявшей отличительную черту ордалий, и получили значение судебных доказательств, как положительных оснований судебного решения. Действительно, с объединением московской Руси под скипетром великого князя Иоанна III и царя Иоанна IV обычай «поля» приобретает государственное значение в тяжбах и подробно регламентируется в Судебниках 1497 и 1550 гг. и отчасти в Псковской [82] судной грамоте. Правила, которыми условливалась юридическая сила и действие судебных поединков, состоят в следующем:
1) По общему правилу, тяжущиеся должны были сами лично выходить на поединок (Судеб. 1550 г., ст.. 13 и 14).
2) Из этого общего правила вытекало другое – начало представительства: некоторые лица имели право нанимать и ставить за себя наймитов (Судеб. 1550 г., ст. 19). Таким правом пользовались лица, не способные биться по своему возрасту, полу, физическим недостаткам и званию, как то: а) малолетние, б) престарелые, в) больные и увечные, г) женщины, которые, впрочем, по одной статье (119 ст.) Псковской судной грамоты 1397 года11, могли ставить вместо себя наймитов12 только в том случае, если выходили на поединок с мужчинами, а женщины между собою должны были биться сами лично: «а жонки з жонкою присужати поле, а наймиту от жонки не бытии ни с одну сторону»; таким образом, в Псковской судной грамоте находится нигде небывалый закон о поединках женщин. Но позже, Судебником 1550 г., женщинам предоставлено было право, за себя нанимать другого биться на поле13; д) духовные лица, которым впоследствии (соборными приговорами 1551 г. июня 26 и июля 1514) и вовсе было воспрещено употребление поединков. Право ставить за себя наймитов принадлежало и противной стороне означенных лиц15, исключая того случая, когда эти лица, в качестве ответчиков, должны были выходить на поединок с показывавшими против них свидетелями; последние не могли ставить за себя других, разве бы соединяли в себе те же основания неспособности к поединкам (Судебн. 1550 г., ст. 17). В тогдашней судебной практике самым употребительным и обыкновенным условием для открытия истины признавалось доказательство посредством [83] свидетелей; но этому доказательству были противопоставлены другие средства открытия истины, получавшие над ним явный перевес. Вопрос о справедливости показания свидетеля мог быть разрешен поединком или присягою или же тем и другою вместе: всякий, против кого сделано было свидетелем показание, имел право вызвать его на поединок предоставлено было также свидетелям одной стороны против свидетелей другой (Судебн. 1497 г., «статья о послушестве» и Судебн. 1550 г.. ст. 15, 16 и 17).
3) Поединки происходили под надзором Правительства – в присутствии окольничего и дьяка – которые, явясь на место поединка, спрашивали тяжущихся, кто у них стряпчие16 и поручники17 и приказывали этим лицам присутствовать при поединке; людей посторонних окольничий и дьяк должны были удалять и в случае сопротивления отдавать в тюрьму (Судебн. 1550 г., 13 ст.). В Новгороде поединки совершались в присутствии посадника, тиуна, наместника и двух приставов. (Договор Новгорода с польским королем Казимиром IV, 1470–1471 г., ст. 10).
4) Оружием для боя обыкновенно были дубины, палки и ослопы18 (Судебн. 1550 г., ст. 13), а ратными доспехами – панцири, щиты, шишаки и железные латы19. Иногда поединки бывали и без всякого оружия. Существует предание, что в Москве, близ Никольских ворот, были три полянки с канавкою, у которой по сторонам становились соперники и, наклонивши головы, хватали друг друга за волосы, и кто кого перетягивал, тот и был прав; а кого перетягивали, к тому применяли доныне употребительную в народе поговорку о неудаче: «не тяга, сын [84] боярский!» Так как законы дозволяли мириться тем, которые приходили на поле, то сие и произвело пословицу: «подавайся по рукам, так легче будет волосам»20.
Подробное описание вооружения мы находим у Барберини, бывшего у нас очевидцем поединка в XVI веке.
Рафаил Барберина, бывший в России в XVI веке, следующим образом описывает поединок, очевидцем которого он был: «Если случается тяжба между Московитянами такого рода, что один утверждает, что дал взаймы деньги, а другой отрекается от долга, и свидетельства этому никакого нет, то имеют они обычай, вызывать друг друга на поединок на площади, назначенной для боев такого рода. Если же один из тяжущихся, или оба они по трусости, по старости или по другой какой причине не хотят сражаться, то могут заменить себя другими ратниками: ибо всегда много есть охотников, которые за известную плату сражаются за других. Очень смешон способ их вооружения в этом случае: доспехи их так тяжелы, что, упавши, они не в силах бывают встать. Прежде всего надевают они большую кольчугу с рукавами, а на нее латы; на ноги чулки и шаровары также кольчужные; на голову шишак, повязанный кругом шеи кольчужною сеткою, которую посредством ремней подвязывают под мышки; на руки также кольчужные перчатки. Это оборонительное оружие. Наступательное же есть следующее: для левой руки железо, которое имеет два острых конца, наподобие двух кинжалов, один внизу, другой наверху, в середине же отверстие, в которое всовывают руку, так что рука не держит оружия, а между тем оно на ней. Далее имеют они род копья, но вилообразного, а за поясом железный топор. В сем-то вооружении сражаются они до тех пор, пока один из них не признает себя потерявшим поле. Мне рассказывали, что однажды случилось Литвину иметь подобный поединок с Москвитянином. Литвин никак не хотел надеть на себя все вооружение, а взял только нападательное оружие да еще украдкой захватил мешочек с песком и привязал его к себе. Когда дело дошло [85] до боя, он бегал легко и прыгал из стороны в сторону около Москвитянина, который, по причине тяжкого оружия, едва мог и медленно двигаться. Улучив время, Литвин искусно подскочил к нему и пустил в отверстие наличника щепоть песку21, так что ослепил его; и в это самое время железным топором начал ломать на нем оружие. Москвитянин, не могши ничего видеть, признал себя побежденным, и Литвин остался победителем. После этого случая Москвитяне не стали уже позволять иностранцам вступать с ними в подобные поединки»22.
5) Поединку обыкновенно предшествовало крестное целование, которое давали обе стороны: «целую крест и на поле с ним лезу битися». Но крест целовать должны были сами тяжущиеся, а наемные – только биться (Судебн. 1550 г., ст. 19 и Псков. суд. грам., ст. 34).
6) Последствием поединка было то, что побежденный подвергался взысканию цены иска и уплате полевых пошлин в пользу представителей правительства, присутствовавших на поединке (Судебн. 1550 г.. ст. 9–12). Если один из борющихся на поединке падал замертво, то противная сторона теряла право взыскания с убитого или с его родственников (Псков. суд. Грам.. ст. 35, стр. 7). Законодательство, стремясь к уменьшению числа поединков, поощряло мировые сделки, для чего уменьшало количество пошлин, особенно если тяжущиеся помирятся на поле (Судеб. 1550 г., ст. 9).
7) Поединком решались дела как уголовные, так и гражданские, например: душегубство, грабеж, воровство, дела о займах. о земле и т. п. (Судеб. 1550 г., ст. 11, 12, 15, 16; Псков. суд. грам.. ст. 9, 12,. 17, 19, 25, 26 и др.).
Изложенные правила свидетельствуют, что светская верховная власть стремилась урегулировать поединки и подчинить их непосредственному ведению правительства, а с тем вместе и ограничить употребление их.
Но, несмотря на эти меры, поединки не уменьшались [86] и в начале XVI столетия дошли до наивысшего развития, доказательством чему может служить тяжба Ферапонтова монастыря с крестьянами соседней Есюинской волости в 1534 году. По поводу спора за межу, которую перешли на монастырской земле, обе стороны на суде заключили свои речи просьбою, обращенной к судьбе: «дай нам, господине, с ними в том Божию правду; целуем, господине, крест, да лезем с ними на поле битись»23.
Противодействие со стороны духовенства возобновилось вскоре по издании Судебника Иоанна IV (1550 г.). Стоглавом (1551 г.) предписывается: решать духовные ив сякие дела не поединком, а показаниями свидетелей и обыском; духовенству решительно запрещается употребление поединков, исключая, впрочем, дел, подлежавших суду светскому (статьи из Стоглава). Вероятно, под влиянием Духовенства и светская власть решилась, наконец, издать постановление, которым сила и употребление поединков были значительно ограничены; указом 1556 г. августа 21-го предписано: 1) при ссылке одной стороны на обыск, а другой – на свидетелей, решать дела не поединком, а обыском; 2) в обыске решать дела по большинству голосов, а по меньшинству обвинять без поединка и присяги; 3) хотя поединки не запрещаются, но если тяжущиеся досудятся до поединка, и один из них станет, вместо поля, требовать присяги, то дать им присягу и предоставить на волю противной стороне самой целовать крест или отдать присягу другой стороне; и 4) поединок не должен быть допускаем против ссылки на боярина, дьяка или приказного, равно как и против «общей правды»24.
Из этих постановлений видно, что поединки не были вовсе запрещены, но применение их значительно стеснено другими доказательствами, которыми предписано их заменять, а именно: обыском, показаниями свидетелей и присягою. Несмотря на эти ограничения, древний обычай [87] судебных поединков существовал еще долго; но под сильным влияние духовенства и ограничений со стороны законодательства мало помалу теряет свою силу и в XVI и в начале XVII веков совершенно вымирает сам собою, без всякого, сколько известно, положительного запрещения его светской властью25.
Вымирая, судебный поединок оставил, в виде наследия, в западноевропейских государства дуэль в ее современном значение. Но эти два типа единоборства, хотя и имеют точки соприкосновения, но, тем не менее, по своей юридической природе представляются совершенно различными. В поединке, как судебном доказательстве, шла речь о виновности сомнительной, которую нужно было доказать; в дуэли современной нет и речи о каком-либо сомнении: оба участника хорошо знают, кто совершил факт, послуживший основанием столкновения, кто виновник оскорбления. Судебный поединок есть доказательство, на основании которого постановляется решение; дуэль есть самое решение дела. Судебным поединком, как особым видом доказательства, мог воспользоваться всякий тяжущийся, всякий обвиненный; дуэль составляла привилегию высшего сословия, исключительно имевшего право носить оружие26.
Дуэль, как обычай смывать оскорбление чести кровью, происхождение чисто феодального, рыцарского и имеет свои корни в воззрениях феодальных баронов, считавших право меча своим неотъемлемым, самой природою вещей данным, правом; гордое своим происхождением, смотрящее на своего короля как на первого между равными, а на всех остальных как на рабов,– рыцарство так формулировало свои права: «подобно тому, как государство поражает неправду силою, имею и я право действовать в моей сфере, в области моей частной чести. Здесь заключается мое старое, унаследованное право, несравненно более древнее, чем новый государственный [88] организм»27. Кроме того, в средние века «существенное различие между владельцем-сюзереном и подданными заключалось в том, что подданные, как скоро между ними возникал юридический спор, должны были обращаться к властителю, который давал им правду, а сами властители, в случае взаимных споров, разрешали их слою оружия. Требовать правосудия у владетельного лица, значило признать себя его подданным, а сделаться самому мстителем за нанесенную обиду – значило проявить независимость, властность»28.
Иногда такое отмщение носило полный характер войны (bella private), а иногда оно осуществлялось в форме единоборства, поединка, обставленного целым рядом торжественных форм, выработанных рыцарством, с его военными забавами и турнирами.
С усилением государственной власти короли потребовали, чтобы бароны подчинялись в своих спорах королевским судилищам. Рыцари уступили королям, но не вполне; они согласились, чтобы распри их об интересах имущественных разбирались королевскими судами, но не дела об оскорблении чести. Рыцарство считало обращение в делах чести к королевскому суду с его медленным судопроизводством и чернильно-бумажною процедурою унизительною трусостью; оно бы вызвало, ежели бы могло, на дуэль самый суд за один лишь вопрос: «кто и чем его обидел?»29. Короли смотрели на дуэли как на присвоение государственного права войны, как на нежелание подчиниться авторитету правительства, и поэтому издавали законы, воспрещавшие дуэли30. Чем более уклонялось рыцарство от королевского суда и дошла в своих преследованиях до того, что не только облагала ее смертной казнью, но и подвергала нарушителей осрамительным, унижающим честь и достоинство [89] наказаниям. Но, несмотря на суровые запреты, обычай дуэли продолжался под влиянием установившихся понятий. Этому содействовала и неудовлетворительность судебной охраны чести, почему законодательства начали обращать внимание, при запрещении поединков, и на лучшую охрану чести путем закона.
Обращаясь к юридической природе поединка, мы видим, что поединок заключает в себе двойное посягательство: с одной стороны против личного блага жизни или здоровья, а с другой – против государственной власти, как акт недозволенного самоуправства. Законодательства XVII и XVIII столетий выдвигали, по преимуществу, как мы видели, последнюю его сторону. Таковы во Франции – муленский ордонанс 1566 г., édit de Blois 1575 г., объявивший дуэль оскорблением величества, в Германии имперский закон 1688 г.31 и целый ряд Duellmandat’ов. Французская революция, отменив сословные привилегии, привела и к отмене особых законов о поединке. В уголовном кодексе, изданном Во время революции (1791 г.) дуэль была вовсе пропущена. Точно также и в позднейшем, ныне действующем кодексе 1810 г., нет вовсе постановлений о дуэли. Отсюда, по общему мнению, следовала безнаказанность убийства на поединке,– притом с той разницей, что старое право рыцарей стало общим достоянием всего развитого класса. В объяснение этой системы приводили теперь не феодальные права, не имевшие уже никакого смысла, а высшие начала справедливости и свободы: право располагать по произволу своею жизнью32. Разумеется, это объяснение нельзя назвать разумным. Человек может располагать собою; но, убивая другого на поединке, он уже не только располагает своею, но и чужою жизнью. [90]
Император Наполеон I терпеть не мог дуэлей, хотя и не издавал против них никаких запретительных законов. По мнению Наполеона, «никто не имеет права рисковать своей жизнью ссоры ради, так как жизнь каждого гражданина принадлежит отечеству; дуэлист – плохой солдат». Эта система безнаказанности, на основании начала личной свободы, была уничтожена во Франции в 1837 н. и заменена системой приравнивания поединка к умышленному убийству не путем законодательным, а путем судебного толкования. Главным деятелем этого изменения был тогдашний генерал-прокурор Дюпен, доказавший в своем заключении, что отмена законов о поединках должна быть рассматриваема как восстановление общего правила о наказуемости последствий поединка по законам об убийстве или телесных повреждений. Главнейшие доводы генерал-прокурора Дюпена против безнаказанности дуэли заключаются в следующем:
«Ненаказуемость дуэли выводили из двух начал: свободы соглашения и одновременности нападения и защиты. Но договариваться можно не обо всем: законы запрещают договоры, противные добрым нравам и общественному порядку; договор о поступлении в пожизненное услужение, об азартной игре, о взаимном самоубийстве никогда не будет признан законным. Что касается до аргумента одновременности защиты и нападения, он также не может иметь, строго говоря, юридического значения. По самой этой одновременности и не может быть необходимой обороны, как ее установил закон. Нет необходимой обороны, потому что в то же время происходит от того же лица и нападение, потому что здесь более ищут убить соперника, чем защищаться. Нельзя признать здесь состояние необходимой обороны в особенности потому, что на дуэли человек сам себе создает опасность, вследствие заранее назначенного места встречи и притом с полного своего согласия. Признавать безнаказанность дуэли на том только основании, что она предрассудок, которому невольно подчиняются, – тогда надобно признать и все другие предрассудки: корсиканскую вендетту, наследственную месть у наших черкесов. Наконец, признать безнаказанность дуэли – значит разрушить общественный порядок, [91] отодвинуть назад его законы и суды; значит дать каждому право творить самому суд и расправу; делать каждого законодателем, судьей и палачом в своем собственном деле, давать ему право определять собственной властью смертную казнь за обиды, часто самые легкие и ничтожные».
С этим заключением согласился кассационный суд (реш. от 22 июня 1837 г.), и толкование это удержалось в своей силе до настоящего времени. Вследствие сего, ныне во Франции за дуэль определяется по закону или каторжная работа, если дуэль окончилась смертью противника, или же тюремное заключение, если дуэль окончилась телесным повреждением, нон на практике суд присяжных, рассматривающий дела со смертельным исходом, почти всегда постановляет оправдательные приговоры, а в немногих случаях обвинения постоянно признает наличность смягчающих обстоятельств. В военно-уголовных законах нет особых постановлений о дуэли и военнослужащие, в случае совершения этого преступления, подлежат действию тех же уголовных законов, как и гражданские лица33.
По свидетельству Тарда34, во Франции число дуэлей из года в год значительно уменьшается, что объясняется усиливающимся и развивающимся все более и более во французском обществе сознанием бесполезности дуэли. По словам того же Тарда, дуэль измельчала и является очень часто не более как фарсом, предпринимаемым «pour la galerie, ou à cause de la charlatanesque». В доказательство справедливости своего мнения Тард приводит следующие статистические данные.
Число ежегодно убитых: с 1589 по 1608 г. – 300 до 400; с 1827 по 1834 – 13 до 30; 1839–1848 г. – средним числом по 6; с 1880–1889 г. по 2 человека.
Относительно поводов к дуэли: с 1880 по 1889 г. [92] было 598 дуэлей, из них поводов имели: журнальную полемику – 393, политическую рознь – 126, а все прочие мотивы только 109. Из этих 598 дуэлей смертоносный исход имело только 16.
Очевидно, что и во Франции, в этой «классической стране дуэлей», последние превратились, до известной степени, в простую формальность, обряд. Противники умеют обыкновенно пофехтоваться без особого вреда для себя и соглашаются тотчас же признавать свою честь «удовлетворенною», или же, в худшем случае, наносят друг другу шпагами легкие повреждения.
По словам Кроаббона35, в вопросе о дуэлях между военнослужащими во Франции следует различать две стороны: поединок как таковой и его последствия. Поединок, т. е. вызов и разрешение столкновения оружием, находится в связи с воинской субординацией и специальными воинскими обязанностями. Последствия же поединка (причинение смерти и нанесение ран) относятся к нарушениям общих обязанностей граждан. Отсюда следуют следующие положения: 1) дуэль, взятая сама по себе, составляет нарушение обязанностей военной службы, когда она имеет место между лицами разных чинов (это прямо запрещено приказами воен. министра 13 июня 1835 г. и 3 февраля 1838 г.), или если она имеет место между лицами одного чина, но не получившими от надлежащей власти разрешения драться; 2) что это правонарушение – специальное, могущее совершаться только воинскими чинами и подлежащее воздействию узаконений, установленных в военном ведомстве; 3) нарушения не существует, когда два лица воинского звания, состоящие в одинаковых чинах, получили разрешение драться на дуэли; 4) смерть или раны, причиненные на дуэли, как нарушение общего права, должны и в случае принадлежности участников к военному ведомству подлежать применению общеуголовных законов (Code pénal), согласно решению кассационного суда от 22 июня 1837 г. Однако военные суды, как указывает Кроаббон, не признают этого толкования кассационного суда и всякий раз, когда [93] возбуждался этот вопрос, они отвечали оправдательным приговором.
По вопросу о том, может ли начальство обязать военных чинов выходить на дуэль, Кроаббон отвечает отрицательно, ссылаясь на письмо военного министра Фрейсине командиру гвардейского корпуса 5 июня 1889 г., на основании которого военные не могут быть понуждаемы к дуэли дисциплинарно, и отказ от дуэли не должен зависеть от чьего бы то ни было разрешения.
В Англии законодательство точно также не знает никаких особых постановлений о дуэли, и последняя, смотря по исходу ее, подводится или под законы об убийстве и наказывается долгосрочным лишением свободы, или же под законы о телесных повреждениях и наказывается тюрьмою или штрафом. Впрочем, суд присяжных почти всегда постановляет оправдательные приговоры по делам о дуэлях. К тому же дуэли в Англии крайне редки, вследствие самого характера населения и обычаев его, даже в высших классах, обращаться по делам об обидах с жалобами в общие суды. В делах чести англичане подчиняются решению судьи; они уважают свой суд и авторитет суда считают выше обычая предков средних веков. Агитация против дуэли в Англии началась с 1843 года. Полковник Фоусет был убит в поединке своим шурином, поручиком Монро. Общее сочувствие, однако, оказалось не на стороне убитого, а убийцы, который принял вызов исключительно в угоду господствовавшему предрассудку и все-таки приговорен был к наказанию, как обыкновенный преступник, ибо законом дуэль воспрещалась и в Англии, как везде. Но тогда же под покровительством принца Альберта, супруга королевы, образовалось аристократическое общество “Antiduelling Association”. В состав его вошло членами более пятисот лордов и членов палаты общин и столько же офицеров. Дуэль перестала считаться шиком и утратила свою заманчивость36. И, несмотря на это, в Англии не [94] извел тип безукоризненного джентльмена и английский лорд никому не уступит в понимании значения чести и благородства, присущих ему как человеку. В то же время англичане отличаются и вежливостью, конечно, не меньшей, чем французы. По крайней мере, в английском парламенте не бывало таких «заседаний с пощечинами», которые случались во французской палате депутатов.
В военно-уголовном уставе нет тоже особых постановлений о наказании за дуэли, но в 1844 году, благодаря инициативе принца-супруга Альберта, издана королевская декларация, в видах поощрения к миролюбивому окончанию споров и обид, причем в одной из статей этой декларации говорится от имени королевы; «Мы объявляем наше полное одобрение поведению тех, которые, имев несчастье нанести другим оскорбление, решаются откровенно объясниться и извиниться, равно как и поведению тех, которые, имев несчастье получить обиду, дружелюбно соглашаются на принятие извинения. Если же кто откажется дать или принять извинения, то дело должно быть передано на решение командира полка или коменданта, и мы объявляем избавленными от всякого упрека в бесчестии, от всякого невыгодного мнения, всех офицеров и солдат, которые будут расположены сделать или принять извинение, откажутся от дуэли, потому что в таком случае они поступают, как прилично честным людям и воинам, покорным дисциплине»37. В настоящее время дуэль в Англии почти искоренилась, и понятие законности поединка сохранилось только в одном придворном обряде: при короновании королевы ее латник бросает на стол перчатку в знак вызова на поединок всякого, кто бы осмелился произнести оскорбительные для чести королевы слова или оспаривать ее права38.
Установившийся во Франции и Англии взгляд на дуэль, как на обыкновенное убийство или причинение телесных повреждений, является односторонним и не разделяется остальными государствами Европы. Действительно, уголовный [95] кодекс не может следовать одним абсолютным началам; выражая собою действительную жизнь со всеми народными идеями, чувствами, слабостями, он должен все взвесить, все принять в соображение. Если о безнаказанности дуэли не может быть речи (в этом смысле справедливы аргументы генерал-прокурора Дюпена, принятые кассационным судом), то нельзя также допустить и приравнения ее к обыкновенному убийству. Причины этого следующие.
Конечно, несомненно, что кровавая расплата с обидчиком не соответствует принципам христианской религии, что идеи о том, что только кровью может быть смыто нанесенное оскорбление, что только трус и бесчестный человек могут отказаться от сделанного вызова и т. д., являются предрассудком, но, тем не менее, законодатель не может игнорировать существование подобного предрассудка. Законодатель не должен забывать, что существуют среда и отдельные корпорации, которые признают необходимость дуэли и с презрением относятся к тем из своих членов, которые не разделяют принципа грубой силы и насилия, что только кровью можно смыть нанесенное оскорбление. Это влияние среды так сильно, что люди самых разнообразных убеждений, темперамента, возраста и общественного положения оказывались бессильными противостать против этого влияния. Из государственных людей, участвовавших в дуэли в последнее время, можно назвать Тьера, Гамбетту, Бисмарка; из писателей и ученых – Прудона, Вирхова и др.39.
Общество кладет чрезвычайное различие между убийцей на дуэли и обыкновенным убийцей. Если законодатель приравняет их в наказании, тогда самое это наказание, как бы оно ни было грозно, потеряет значение: не столько важно наказание, сколько голос совести. Если совесть истинно или ложно говорит о дуэли иначе, чем об убийстве, то и законодатель не может не принять этого в расчет при определении наказаний. При том дуэль, как предрассудок, имеет за собою великое начало [96] – чувство чести, личной неприкосновенной и достоинства.
Второе основание, выделяющее дуэль из общего ряда убийств, есть обоюдное согласие дуэлистов. Убийство совершается без согласия жертвы, из-за угла; убийца всегда старается всевозможными изменническими мерами избегнуть сопротивления жертвы; в дуэли же представляется совершенно противное: дуэль, во-первых, совершается всегда по обоюдному согласию, следовательно, вызванный приходит сам, хотя очень понятно, что он мог и не придти и таким образом избегнуть боя; во-вторых, дуэль в противоположность убийству, дает равные шансы сражающимся: и тот и другой бывают и нападающим и защищающимся – следовательно, обе стороны подвергаются одинаковому риску.
Третье основание – существуют такие оскорбления, когда, благодаря господствующим до сих пор ложным представлениям о насильственном поддержании чести, суд не способен восстановить нарушенную честь, и когда поэтому дуэль считается единственным средством для восстановления «замаранной» чести или для «смытия» оскорбления.
Возьмем для примера такие преступления против чести, которых нет возможности опровергнуть по самому свойству их. Это – когда дело касается интимных отношений. Тут оскорбленный, имея полную возможность крикнуть на весь мир: «это неправда, этого не было, это не так, и вот доказательство того, что это не так»,– все-таки не делает этого и молчит, потому что дело касается святых для него отношений. Когда дело идет о чести матери, жены, сестры, дочери, не пойдет оскорбленный в суд и не станет доказывать документами и свидетельскими показаниями, что это – клевета, хотя бы это была тысячу раз правда. И тут возможно еще такое положение, когда, пока мы еще, несмотря на все успехи цивилизации, не дозрели до более разумных средств, нет иного выхода, кроме «смытия» оскорбления40. [97]
Другой пример; кто-нибудь совершенно безвинно получил оскорбление действием (пощечину). Дело идет в суд, который приговаривает оскорбителя к тюремному заключению. Чего бы, казалось, больше? Оскорбленная невинность восторжествовала, буйное самоуправство наказано. Удовлетворены и закон, и личность, и общественная совесть; но, к сожалению, остался «предрассудок», с точки зрения которого честь побитого недостаточно реабилитировалась. «Предрассудок» требует личной мести, в известной классической форме и на иной реабилитации поруганной чести не мирится, если нет каких-нибудь исключающих эту расправу, особых, веских обстоятельств. Одним возмездием на суде он не удовлетворяется.
Конечно, все это нелогично и нелепо и, несомненно, дурно с высшей христианской и философской точки зрения; все это остатки того обветшавшего, но, к прискорбию, не совсем еще разрушившегося мировоззрения тех темных и невежественных времен, когда грубая сила признавалась в жизни высшим принципом, когда кулак или оружие считались убедительнейшим доказательством в решении высших вопросов нравственности и права; но эти общественные традиции и предрассудки, въевшиеся в нашу плоть и кровь, в существе своем фальшивые, создали ту ложную этику (псевдоэтику), которую мы считаем общественною нравственностью и поэтому живем по ее условным законам.
В виду изложенных соображений поединок нельзя рассматривать только как один из способов лишения жизни или телесного повреждения, а необходимо создать из него своеобразное преступление (delictum sui generic). Эту систему усвоили новейшие кодексы, и в настоящее время почти во всех государствах Европы (в Германии, Австрии, Голландии и др.) дуэль рассматривается как самостоятельное преступление и облагается особыми наказаниями (арест, крепость), не соединенными с лишением или ограничением прав.
В Германии имперское общее уголовное уложение содержит специальные постановления о дуэли, как преступлении особом, и излагает их в отделе преступлений [98] против прав частных лиц непосредственно за постановлениями об оскорблениях. На основании этого кодекса дуэлью почитается бой между двумя лицами, на смертоносном оружии, с соблюдением взаимно установленных или общепринятых правил боя. Наказания за поединки определяются в зависимости от того, последовала или не последовала смерть противника, причем в первом случае, т. е. за поединок, окончившийся смертью, назначается заключение в крепости на время от 2 до 15 лет, а если поединок был еще и с условием биться на смерть, то такое же заключение – на время от 3 до 15 лет; за все прочие поединки, не имевшие последствием смерти противника, назначается крепость на время от трех месяцев до пяти лет. Если же смерть или телесное повреждение произошли от умышленного нарушения условленных или обычных правил поединка, то нарушитель наказывается на основании общих постановлений о преступлении убийства и телесного повреждения. Все эти постановления одинаково применяются и к военнослужащим, так как в воинском уставе о наказаниях (1872 г.) не сделано из постановлений этих никаких исключений. К этим постановлениям о дуэли имеет также отношение и указ императора Вильгельма I от 2 мая 1874 года, которым нормируется самая дуэль в войсках. На основании этого указа, как предложивший, так и получивший вызов обязываются немедленно уведомить о том «Совет посредников» суда чести, который об этом случае докладывает немедленно же и, по возможности до поединка, командиру части и старается устроить примирение, если то не будет противно духу военного сословия. Если примирение не состоится, то совет посредников отправляется на место поединка для наблюдения, чтобы дуэль происходила с соблюдением всех условий, предписываемых военно-сословными обычаями, причем перед самым поединком снова делает попытку к примирению сторон.
Дуэли в Германии весьма часты, оканчиваются, по большей части, без вредных последствий, и в этих случаях начальникам дивизий разрешено ограничиваться дисциплинарным взысканием. В последнее время приняты [99] меры к уменьшению дуэлей среди офицеров: в 1891 году император германский Вильгельм II запретил их семейным офицера, а также и тем, которые уже трижды дрались на дуэли.
1-го же января 1897 г. состоялся следующий кабинетный указ германского императора Вильгельма на имя военного министра с целью ограничения дуэлей между офицерами:
«Я хочу, чтобы поединки моих офицеров предупреждались чаще, чем до сих пор. Поводы к поединкам нередко бывают незначительные и заключаются в частных распрях и обидах, допускающих миролюбивое соглашение без всякого ущерба для воинской чести. Офицер должен признать несправедливым всякое посягательство она чью-либо честь; если же он вследствие раздражения или необдуманности в этом отношении погрешит, он поступит по-рыцарски, сознав свою неправоту и протянув обиженному руку примирения. С другой стороны, задетый или оскорбленный должен принять протянутую ему руку, насколько это допускается добрыми нравами и сословной четью (Standesehre). Поэтому я хочу, чтобы впредь в разрешении вопросов чести участвовал, по общему правилу, совет чести (Ehrenrat). Последний, исполняя свои обязанности, должен усердно стремиться к примирению сторон. С этою целью предписываю, в дополнение к правительственному распоряжению 2-го мая 1874 года о судах чести офицеров прусского войска, нижеследующие правила:
I. Если между офицерами произойдут какие-либо распри или обиды, не улаженные тотчас миролюбиво приличествующим образом, каждая из сторон обязана, прежде чем предпринять дальнейшие действия, сообщить об этом своему совету чести.
II. Совет чести, под председательством полкового командира, немедленно выясняет дело путем устного или письменного производства и затем, смотря по полученным результатам, ровно как о выслушивании сторон, в письменной форме: 1) либо предлагает проект соглашения; 2) либо заявляет, что по характеру дела он не в состоянии предложить такого проекта и что вследствие этого дело должно поступить на рассмотрение суда чести; 3) либо, наконец, объявляет, [100] что в данном случае честь сторон осталась нетронутой и что вследствие этого нет никакого основания ни к составлению проекта соглашения, ни к разбирательству дела судом чести. В проекте соглашения определяется способ и срок приведения его в исполнение. Кроме того, сообразно с характером дела, в проекте соглашения особо указывается, требуется ли при приведении его в исполнение присутствие, кроме командира и совета чести, посторонних свидетелей, в какой форме – письменной или устной – должно воспоследовать и т. д., и т. д. Совет должен стремиться к соглашению сторон, поскольку оно допускается добрыми нравами военного сословия.
III. Решение совета чести должно быть утверждено в письменной форме командиром. В тех случаях, когда командир округа, при котором состоит суд чести, по рангу своему ниже полкового командира, решение совета чести утверждается бригадным командиром, коему представляется все производство дела и решение совета с отзывом командира округа. Лицо, утверждающее решение совета чести, имеет право: 1) изменить проект соглашения; 2) в случаях, предусмотренных ст. II §§ 2 и 3, представить со своей стороны в письменной форме проект соглашения; 3) отказать в утверждении проекта соглашения или решения, предусмотренного ст. II § 3, и со своей стороны постановить решение в смысле ст. II § 2.
IV. Сторонам предоставлено право в течении трех дней обжаловать проект соглашения или решение совета, предусмотренное ст. II § 3. В таком случае, начальствующие власти, заявив свое собственное мнение, должны обратиться за окончательным решение ко мне.
V. Исполнением проекта соглашения, равно как решением совета, предусмотренным ст. II § 3, спорный вопрос признается вполне исчерпанным как в отношении самих сторон, так и по отношению к офицерской корпорации. Тем не менее, разбирательство в суде чести и в таком случае может иметь место, если только поведение одного из заинтересованных подаст к этому повод.
VI. Если советом чести не предложен проект соглашения, а также не постановлено решение в смысле [101] ст. II § 3, дальнейшее производство дела направляется в порядке, предусмотренном ст. 27 и след. правительственного распоряжения 2-го мая 1874 г. Тем же порядком производится дело и в том случае, если окончательно установленный проект соглашения не приведен в исполнение.
VII. Немедленно должно быть мне доложено об офицере, который вызовет на поединок другого офицера или примет вызов его: либо помимо совета чести, либо до окончательного утверждения постановления его, либо в нарушение окончательно установленного проекта соглашения, а также решения в смысле ст. II § 3, либо, наконец, до моего утверждения окончательного приговора суда чести.
VIII. Если один из заинтересованных – генерал, назначение командира и членов совета чести предоставляется моему усмотрению. Если один из заинтересованных – штаб-офицер, дело подлежит рассмотрению совета чести при штаб-офицерском суде чести. Кроме того, если заинтересованные лица подчинены различным судам чести, совет чести, компетентный для согласительного производства, определяется ближайшим, общим для все заинтересованных начальством (в порядке служебной иерархии, предусмотренном ст. 27 распоряжения 2-го мая 1874 г.), а в случае неимения такового, посредством соглашения командующих генералов (или же генерала с адмиралом). В случае необходимости дело восходит на мое рассмотрение.
IX. Каждый офицер, который придет в столкновение по вопросу чести с офицером, не подчиненным суду чести, или с частным лицом, тотчас обязан довести о том до сведения совета чести, если только немедленное миролюбивое соглашение, соответствующее офицерскому достоинству, окажется невозможным. И в этом случае, поскольку дозволяют обстоятельства, совет чести под руководством командира должен содействовать соглашению».
В Австро-Венгрии уголовные уложения, как австрийское так и венгерское, признают дуэль за особое преступление против частных лиц, но относят ее к группе посягательств на жизнь и здоровье. Наказания за дуэль, когда окончилась смертью, назначаются: по австрийскому [102] уложению (1852 г.) – заключение на время от 10-20 лет, а по венгерскому уложению, позднейшему – на время только до 5 лет. В других случаях определяется тюремное заключение до 1, 2 или 3 лет. Дуэли в Австро-Венгрии не так часты, как в Германии, и те из них, которые не имели серьезных последствий, остаются обыкновенно без преследования, а в случаях более важных, и когда преследование уже начато, испрашиваются иногда особые повеления императора на прекращение таких дел.
В Италии, хотя действующие законы относят дуэль к проступкам против правосудия и назначают за дуэль тоже довольно строгие наказания, но на практике дела этого рода, по большей части, не возбуждаются, а если дуэль происходила только между военнослужащими, то участники ее лишь в редких, важнейших случаях предаются суду. По существующему порядку офицер, отказавшийся драться, может быть уволен, по приговору суда общества офицеров, от службы, но не за отказ от дуэли, а под предлогом нанесения оскорбления товарищу, за то, что поступил бесчестно, не оберег чести мундира41.
У нас, в России, «поле» (судебный поединок), вымирая в XVI веке, не оставило по себе, за не существованием у нас феодальных порядком, никакого наследия, так что бой, как расправа за оскорбление, был вовсе неизвестен древнерусскому обществу.
Со времен Петра Великого законодательство русское об оскорблении чести развивалось под влиянием западноевропейских понятий о чести. Вместе с костюмом и модами верхние слои общества усваивают рыцарские (хотя и сильно преувеличенные) представления о чести. Поединок входит в нравы.
Первые примеры дуэли за оскорбление чести появляются лишь при Петре Великом, среди иностранцев, и первые уголовные запреты ее, заимствованные из немецких постановлений (Duelmandsten) и возводившие дуэль в значение важнейшего государственного преступления, [103] относятся к той же эпохе. В воинском уставе 1716 года начертаны весьма строгие законы против дуэлянтов (поединщиков), секундантов и картельщиков. Дуэлянты считались противниками царских указов. В главе XLIX (патент о поединках), между прочим, выражено, что «если кто наше сие (о наказаниях за оскорбление чести) попечение презрит, наше учреждение нарушит и на дуэль кого вызовет, равно как и тот, кто цидулку и письменный вызов от вызывателя принимает42, будет лишен чинов и достоинства, наперед за негодного объявлен43, а с имения его взят штраф». Такому же наказанию, как и вызыватель, подвергается: а) тот, кто такую же цидулку принесет вызванному; б) секунданты или посредники, обещавшие присутствовать на поединке; в) переносившие вызывательные письма и г) не донесшие о предположенном, заведомо известном поединке. А слуга, доставивший цидулку о вызове, ему известном, наказывается шпицрутенами. Поединщики, которые явятся на место и обнажат друг против друга шпаги, но были разняты другими, подвергаются смертной казни и конфискации имущества; а если они разошлись по добровольному раскаянию, то наказание ограничивается «жестоким денежным штрафом» по усмотрению суда. Но если они вступили в бой и в том бою кто-либо из поединщиков будет ранен или убит, то как живые, так и мертвые без милости повешены будут.
Во втором же разделе воинского артикула, гл. XVII, артикул 139, постановлено, что как вызыватель, так и тот, кто выйдет, имеет быть казнен, а именно повешен, хотя кто их них будет ранен или умерщвлен, или хотя оба не ранены от того отойдут. И ежели случится, что оба или один из них в таком поединке останется, то и по смерти за ноги повесить.
Как мы уже указали выше (см. ч. I, «Краткий исторический очерк»), Петр Великий считал, однако, необходимым ограждать общество офицеров в армии посредством [104] коллективного обсуждения «непотребных» поступков кого-либо из товарищей всеми штаб- и обер-офицерами «по совести и под присягой и те свидетельства заручать, описывая обстоятельно их шумство и другие непотребные их поступки, а потом каждому аншефу такие подлинные свидетельства, при своем доношении, присылать для решения в военную коллегию» (указ 1720 года).
Этот взгляд на дуэль, взгляд, заимствованный Петром Великим из иноземного права, как на преступление против публичных государственных интересов, нашел себе затем весьма последовательное выражение в законе о дуэлях, изданном Императрицею Екатериною II, причем карательная мера за поединки была ослаблена. По манифесту о поединках Екатерины II, от 21 апреля 1787 года, сделавший вызов на поединок и обнаживший оружие лишается права искать судебным порядком удовлетворения в обиде, подавшей повод к поединку. С тем вместе он предавался суду, «яко ослушник законов» и подвергался наказанию в той же мере и степени, как «за непослушание против властей». Дуэль являлась, таким образом, преступлением против порядка управления. Лицо, обнаружившее стремление сделаться судьею в собственном деле, прибегнувшее к самосуду, считалось при всем том как бы именно оскорбителем той судебной власти, которой должно было бы подлежать дело, по жалобе на обиду. Поэтому, виновный в вызове на дуэль, сверх указанных последствий – наказания и лишения права получить удовлетворение в судебном порядке – подвергался еще «взысканию судейского бесчестия» по чины того судьи, ведомству которого дело подлежало. В свою очередь, принявший вызов подвергался наказанию только «яко ослушник законов». В наказе Екатерины Великой было, между прочим, по этому предмету сказано: «о поединках не бесполезно здесь повторить то, что утверждают многие и что другие написали: что самое лучшее средство предупредить сии преступления – есть наказывать наступателя; сиречь того, кто полагает случай к поединку, а невиноватым объявил принужденного защищать честь свою, [105] не давши к тому никакой причины» (ст. .234 «Наказа»). Вторичный вызов на поединок влек уже за собою лишение всех прав состояния и ссылку в Сибирь на вечное житие. Затем вызвавший «другого на поединок и причинивший» противнику раны, увечье или смерть, наказывался точно так же, без малейшего смягчения, как за умышленное причинение увечья, ран или смерти. Лицо, переносившее вызов, признавалось, в свою очередь, «сообщником беззаконного дела» и каралось соответственно, если не принимало мер к примирению противников, не успев же в деле примирения, не объявляло властям о готовящемся поединке. Как участники поединка, наказывались, в зависимости от его последствий, секунданты, принявшие все находившиеся в их распоряжении меры к примирению противников до поединка, не объявив о нем властям. В случае же, если секунданты вовсе не принимали мер к примирению дуэлянтов, то они судились и наказывались наравне с дуэлянтами. Наконец, и случайно находившийся при поединке и не приложивший стараний к примирению ссорящихся и не донесший о поединке – наказывался как «сообщник поединка».
Эти постановления манифеста вошли потом в Свод Законов 1832 года44 и в Свод Воен. Постановлений 1839 г и продолжали действовать по гражданскому ведомству до издания Уложения 1845 г.45, а по военному ведомству до издания воинского устава о наказаниях 1868 г., но никогда почти не применялись во всей строгости. По крайней мере, по делам военнослужащих бывший генерал-аудиториат всегда входил с особыми ходатайствами о замене подсудимым следующего по законам наказания, смотря по обстоятельствам: заключением в крепости, разжалованием в рядовые или даже переводом только на службу на Кавказ46. [106] Так, например, наш знаменитый поэт, Михаил Юрьевич Лермонтов, за первую дуэль (с французским подданным де-Барантом, 18 февраля 1840 года) был приговорен судом к «лишению чинов и дворянского достоинства и к разжалованию в рядовые». Но, принимая в уважение, во-первых, причины, вынудившие подсудимого принять вызов на дуэль, на которую он вышел не по одному личному неудовольствию с бароном де-Барантом, но более из желания поддержать честь русского офицера; во-вторых, то, что дуэль эта не имела никаких вредных последствий; в-третьих, поступок Лермонтова во время дуэли, на которой он, после сделанного де-Барантом промаха из пистолета, выстрелил в сторону в явное доказательство, что он не жаждал крови противника, и, в-четвертых, засвидетельствование начальства об усердной Лермонтова службе, – генерал-аудиториат признал возможным повергнуть участь подсудимого на Всемилостивейшее Его Императорского Величества воззрение, всеподданнейше ходатайствуя о смягчении определенного ему по законам наказания тем, чтобы, вменив Лермонтову содержание под арестом с 10 марта 1840 года, выдержать еще под оным в крепости на гауптвахте три месяца, а потом выписать в один из армейских полков тем же чином. Согласно с сим заключением представлен был от генерал-аудиториата Государю Императору всеподданнейший доклад, на котором в 13 день апреля 1840 г. последовала собственноручная Его Императорского Величества конфирмация: «поручика Лермонтова перевесть в Тенгинский пехотный полк тем же чином». В тот же день: 1) это Высочайшее повеление было объявлено Лермонтову, и 2) напечатан по военному ведомству следующий приказ: переводится Лейб-Гвардии Гусарского полка поручик Лермонтов в Тенгинский пехотный полк (расположенный ан Кавказе) тем же чином47.
Изложенные обстоятельства были приняты во внимание составителями ныне действующего Уложения о наказаниях и послужили к смягчению вообще наказаний за дуэль (избрано [107] заключение в крепости без ограничения прав) и к признанию дуэли особым, самостоятельным преступлением своего рода (sui generic), отличным от простого убийства или нанесения телесных повреждений. При составлении воинского устава о наказаниях 1868 года в первоначальный проект его также были включены постановления о дуэли, однородные с постановлениями уложения, с некоторым сокращением сроков заключения, но такие изменения были отвергнуты и исключены в видах полного согласования воинского устава с общим уложением о наказаниях48.
Таким образом, наше военно-уголовное законодательство поединок не признает специально воинским преступлением и относит его к преступлениям общим как для военнослужащих, так и для лиц гражданского ведомства, и облагают тех и других наказаниями по Уложению. Исключение составляют случаи «вызова начальника или старшего на поединок по делу, касающемуся службы», которые составляют уже воинское преступление, караемое весьма строго по Воинскому Уставу о наказаниях49.
В заключение полезно указать, как взглянули на дуэль составители нового уголовного уложения50. Вопрос этот является тем более интересным, что проект, отражая на себе современные научные воззрения, отличается гуманным направлением: делая ненаказуемыми некоторые деяния, доселе караемые законом, вообще понижает наказания за деяния, признававшиеся доныне и признаваемые им преступными. По словам записки «о составлении проекта Уголовного Уложения», представленной при последнем всеподданнейшем докладе Министра [108] Юстиции касательно проекта; редакционная комиссия, составлявшая этот проект, руководилась мудрой мыслью, высказанной еще императрицею Екатериною II, что «не суровость наказаний, а их неизбежность составляет надежный оплот общественной безопасности». «Испытайте,– говорилось в «Наказе»51,– вину всех послаблений, и вы увидите, что она происходит от ненаказуемости преступлений, а не от умерения наказаний… Известие и о малом неизбежном наказании сильнее впечатлевается в сердце, нежели строгие, жестокие казни, совокупно с надеждою избежать оные»52.
Просматривая XXII главу проекта нового Уголовного Уложения, посвященную «поединку», мы видим, что этот проект не обнаружил вовсе мягкого, снисходительного отношения к дуэли. Напротив, признавая дуэль деянием преступным, проект облагает относящиеся до нее вилы виновности, сравнительно с действующим Уложением, то одинаковым наказанием, то более высоким, то пониженным, и в общем усиливает репрессию относительно поединков, и этим как бы выделяет дуэль из рада других преступных деяний и, находя ее особо противоречащей современному государственному строю и общественному развитию, почитает возможным наказывать строже53. Назначая за дуэль заточение на срок свыше одного года, поселение и исправительный [109] дом, проект сопровождает эти наказания праволишениями, между тем, по ныне действующему Уложению полагаемое за дуэль заключение в крепости не соединено с ограничением прав. Назначаемое по проекту «заточение» чрезвычайно характерно по его отношению, как наказание, к характеру злой воли, проявляющейся в преступном деянии. Как видно из объяснительной записки к проекту, настоящая форма лишения свободы (заточение) предназначается для лиц виновных в таких деяниях, которые хотя и заключают в себе иногда весьма тяжкие нарушения свободы и сопряжены даже со значительною опасностью для общества, но, тем не менее, не выказывают ни особой испорченности, ни безнравственности виновного, а свидетельствует только об его неумении подчинить порывы своих желаний требованиям закона.
На основании приведенных исторических данных следует прийти к таким выводам:
Дуэль во всякой среде несовместна с современным развитием государственного начала, противоречит современным судебным гарантиям и составляет нарушение основных, незыблемых начал порядка; дуэль как самосуд есть преступное деяние, и притом публичное, предусмотренное уголовным законом в публичном интересе и потому преследуемое без жалоб потерпевших. Но в действительности, путем окончания отдельных случаев дуэли в административном порядке или значительного смягчения и даже полного прощения наказаний за них, закон о дуэлях повсюду систематически парализуется. Такое явление объясняется с одной стороны живучестью в обществе историческим образовавшегося взгляда или, вернее, предрассудка, что дуэль иногда есть единственное средство для оскорбленного спасти свое доброе имя, а с другой стороны, снисходительностью законодателя к этой человеческой слабости. Существуют среди общества и отдельные корпорации, которые признают необходимость дуэли и с презрением относятся к тем из своих членов, которые не разделяют этого мнения. Это влияние среды так сильно, что передовые люди нашего века, стоявшие позднее у высшей власти (Тьер), и крупные [110] представители науки (Вирхов, Прудон), которых, казалось бы, вовсе нельзя заподозрить в принадлежности к сторонникам дуэли, выходили, однако, на дуэль. Таким образом, при каждом случае полученного оскорбления, а равно и вызова в указанной среде общества, оскорбленный или получивший вызов оказываются в критическом положении: с одной стороны, потребовать удовлетворения путем вызова (или принятия вызова), значит нарушить закон и видеть в перспективе следствие, суд и, по крайней мере, возможность, если не неизбежность наказания; с другой стороны, уклоняться от поединка, значит считаться обесчещенным в глазах своего кружка. Как в первом, так и во втором случае дело сводится к вопросу о жизни или смерти, физической или моральной54.
Эта коренная черта всякой дуэли, т. е. готовность обеих сторон скорее лишиться жизни, чем потерять честь, приводит к тому основному выводу, что большая или меньшая строгость наказания за дуэль, в смысле влияния на число поединков, не может иметь никакого значения. Рискуя прежде всего своею жизнью на самом поединке, человек не воздержится от дуэли из страха других невыгодных ее последствий, хотя бы они состояли и в смерти; тем более, значит, не могут влиять на число дуэлей и все другие наказания, стоящие ниже смертной казни. Если же строгость уголовного закона не предотвращает дуэли, то и снисходительность этого закона в отношении дуэлей и даже полная ненаказуемость их останутся, в смысле меры предупредительной, без влияния на число поединков, так как возможность потерять жизнь на самом поединке от этого не уменьшится, и на дуэль будут, по-прежнему, выходить только те, для кого честь дороже жизни55. Так смотрят на дуэль [111] не только люди, живущие по традициям, но и вникающие в корень вещей законоведы. Вот, что говорит, например, на этот счет наш известный, авторитетный криминалист Спасович:
«Обычай поединка является среди цивилизации как символ того, что человек может и должен в известных случаях жертвовать самым дорогим своим благом – жизнью – за вещи, которые, с материалистической точки, не имеют значению и смысла: за веру, родину и честь. Вот почему обычаем этим нельзя поступаться. Он имеет основание то же, что и война. Ведь война тоже факт грубый, дикий, безобразный, против войны писались целые тома, ученые будут доказывать, как безобразен этот факт, поэты будут бросать проклятия на воюющих, будут составляться общества, собираться конгрессы друзей мира – и что же? Война будет продолжать существовать, и один миг такой грозы очистить воздух гораздо в большей степени, нежели десятки лет жаркого мира, среди которого растут хорошие растения, но растут и сорные травы56». [112]
Примечания
1. Пахман «О судебных доказательствах»; Дубенский «Русск. достопр.»; Полевой «История рус. народа»; Бобровский «Преступления против чести по русск. законам до начала XVIII в.»; Спасович «О преступлениях против чести»; Неклюдов «Руководство к особен. части уголов. права»; Беляев «Лекция по истории русск. права»; Владимирский-Буданов «Хрестоматия по истории рус. права»; Авенариус «Книга былин»; Самоквасов «Ист. русск. права»; Погодин «Исследов., замеч. и лекции»; Акты Археологической Комиссии; Gneist “Der Zwei-Kampf und die germanische Ehre”; Cauehy “Du duel”; Crjabbon “La science du point d’honneur”; «Воен. Сборн», «Журн. Мин. Юстиции», «Журн Юрид. Общ.» и др.
2. Название «поле» получил поединок от места, где совершался (campus, camp, Kampf). В хартии Карла Великого значится: поединок полем потому именуется, что оный бывал на обширной поляне, со всех сторон огороженной» (Снегирев, «Рус. в пос. «, кн. III, стр. 231).
3. В России же даже в настоящее время. когда в печати и обществе продолжаются страстные споры о лучшей форме суда, в то время как Министерство Юстиции неуклонно продолжает судебную реформу, реорганизуя суд по типу Судебных Уставов Императора Александра II,– народ остается совершенно в стороне от этого движения и пользуется своеобразными юридическими нормами, вплоть до средневекового Божьего суда включительно. Интереснейший факт такого суда рассказывает «Киевское Слово». Он имел место в одной из деревень Полтавской губернии (Золотоношского уезда). Некий мещанин Белик захватил кусок спорной земли, принадлежавшей его соседу Вовику. Судиться последний не хотел. «Прими присягу, что это твоя земля,– сказал он Белику,– я отступлюсь». Белик согласился. Собрался народ; Белик, по обычаю старины, произнес клятву, нарисовавши крест на спорной земле, поцеловал его, а затем взял горсть земли и посыпал ею голову себе и своим детям. Вовик отступился от земли, но через три дня помешалась дочь Белика. 20-ти летняя девушка Анна, вслед за нею «тронулась» ее мать, жена старика, а на днях сошла с ума и другая замужняя дочь Феодора. Все трое отправлены в психиатрическую больницу в Золотоношу, а сам Белик явился в город и заявил, что клятва его была ложная. («Новое Время», 1898 г.. 12 июня № 8005).
4. В первый раз о судебных поединках упоминается в законах бургундцев при короле Гундобальде (loi Gombete 501 г.), отчего образовалось мнение. что они одолжены своим учреждением королю Гундобальду (Пахман «О судеб. доказат.», стр. 108; Таганцев «Лекции по руск. уголовн. праву», стр. 198).
5. Снегирев, 1832 г., кн. III, стр. 232 и Журн. Гражд. и Угол. Пр, 1893 г., кн. .VI, стр. 54.
6. В румянцевском списке вместо «сулицами» сказано «деревем» (Владимирский-Буданов «Хрестоматия по истории русск. права», стр. 102).
7. «Известия Ибн-Даста о хазарах, славянах и др.». Глава 6 «Русь». (Журн. Мин. Народ. Просв. 1868 г., декабрь, стр. 673–674).
8. М. Погодин «Исследов., замеч. и лекции о русской истории», III, 384; и Журн. Мин. Народ. Просв., 1868 г. декабрь, стр. 769.
9. Акты Арх. Эксп. I, № 369. стр. 462.
10. Н. Таганцев. «Лекции по русск. уголовн. праву», стр. 199 и 200.
11. Акты Арх. Эксп. 1 № 103, ст. 111, стр. 18.
12. Под наймитом разумелся свободный человек, на время закабаленный или поступивший за определенную плату в услужение к другому свободному же лицу (Н. Качалов «Предварит. исследов.», стр. 87 и 81).
13. Судебн. 1550 г.. стр. 17 и 19.
14. Акты Арх. Эксп. I, № 229.
15. «А против наймита, истцу своего наймита волно, или сам лезет» (Пск. грам., ст. 34, стр. 7).
16. Под стряпчими здесь разумеются секунданты или охранители (Пахман «О судеб. доказ., стр. 182).
17. Поруками обеспечивалось удовлетворение того, кто оставался правым (Каченовский «Рассуждение о судебн. поединках», стр. 35).
18. Ослопами назывались в старину дубины. рычаги и жерди. «пешая рать много собрана на них с ослопа. с топоры и с рогатинами» (Словарь Церковно-Славян.. и Русск. языка, составлен. вторым отдел. Императорской Акад. Наук, 1847 г., II т.. стр. 83).
19. Пахман «О судеб. доказ.». стр. 182 и Снегирев «Русск. в св. послов.», III, стр. 234.
20. Снегирев «Русские в своих пословицах», 1832 г.. кн. III, стр. 236.
21. Не отсюда ли пословица: пускать пыль в глаза. В Германии существует поговорка: «Sand in die Augen zu streuen», т. е. песок в глаза бросать.
22. Снегирев «Русск в св. послов.», т. III, стр. 237–238.
23. Беляев. «Лекция по истории русского законодательства», стр. 47.
24. Под показаниями «общей правды» разумелось свидетельство одного или нескольких лиц, на которое ссылались обе стороне (Пахман «О судеб. доказ.», стр. 164).
25. Пахман «О судеб. доказат.», стр. 185–187 и Беляев «Лекции по истории русского законод.», стр. 60–61. По свидетельству Флетчера, в царствование уде Феодора Иоанновича не было судебных поединков. (Снегирев. III, стр. 239).
26. Таганцев. «Лекции по русскому уголовному праву», стр. 201.
27. Gneist, der Zweikampf und die dermanische Ehre, стр. 20.
28. Cauchy, I, стр. 63; Таганцев, «Лекции по русскому уголовному праву», стр. 202.
29. Неклюдов, «Руководство к особенной части уголовного права» I, стр. 150.
30. См. I часть сей книги «Краткий исторический очерк».
31. «Право судить и наказывать за преступления,– сказано в указе 1688 года,– предоставлено Богом лишь одним государям. Поэтому, если кто вызовет своего противника на дуэль, на шпагах или пистолетах, пешим или конным, то будет приговорен к смертной казни, в каком бы чине он не состоял. Труп его останется висеть на позорной виселице, имущество его будет конфисковано. Если поединок произойдет за пределами страны или виновные спасутся бегством и откажутся явиться по третьему вызову, то казнь через повешение производится над их изображениями».
32. Лохвицкий. «Курс уголовного права», стр. 556.
33. В настоящее время, во Франции, среди офицеров всех рангов выражается, однако, желание увидеть вновь в той или другой форме прежний суд маршалов, которому было предоставлено разрешать все вопросы чести и благородства, а вместе с тем разрешать поединки, когда таковые признавались им самим необходимыми для восстановления поруганной чести («Воен. Сборн.», 1894 г. № 8, стр. 333–334).
34. Tarde, de Duel.
35. Croabbon “La science du point d’honneur”.
36. Последняя дуэль там была между лейтенантом Сатоном и Гаукеем, 20 мая 1845.
37. Адольф Когут «Buch berühmter Duelle».
38. Неклюдов, «Руков. к особ части уг. пр.», I, 150 стр.
39. Таганцев. «Лекции по угол. пр.», 216 стр.; Verger de Saint-Thomas, Code du duel; Croabbon “La science de point d’honneur”.
40. Такова была роковая история Пушкина, окончившаяся такой невознаградимой потерей для России.
41. «Воен. Сборник» 1894 г. № 8, стр. 335–337 и Лохвицкий «Курс уг. права», стр. 557–558.
42. В оригинале «Bottschaft, Billet der Cartel».
43. Т. е. объявление бесчестным (в подлиннике «untüchtig»).
44. Св. Зак. 1832 г. поместил главу о поединке между посягательствами на права частных лиц.
45. Уложение 1845 г. помещает постановления о поединках в ряду преступлений против личных благ, но изменяет коренным образом их уголовную наказуемость. Поединок стал самостоятельным преступлением.
46. «Воен. Сборник», 18984 г., № 8, стр. 331.
47. Любавский «Русские уголовные процессы», 1866 г., I/т., стр. 558–560.
48. Без сомнения, поединок не составляет специально-воинского преступления, а должен быть отнесен к преступлениям общим, как для военнослужащих, так и для лиц гражданского ведомства, и как при участии в сем преступлении тех и других виновные будут подлежать суждению уголовного суда гражданского ведомства, то очевидно, что основания уголовного закона о поединках должны быть одинаковы как в военном, так и в гражданском ведомстве, и отступления от этого общего закона для военнослужащих не вызываются особыми условиями и требованиями военной службы. (Сборник законодат. раб. по составлению воен. уст. о наказ., стр. 518).
49. См. ниже («Наказуемость дуэли по действ. законод.»).
50. Проект этого Уложения приложен в конце книги.
51. Как известно, Императрица Екатерина II в своем «Наказе» руководствовалась воззрениями Бекариа, Монтескье и других представителей западноевропейской политической философии.
52. Журн. Мин. Юстиции, 1895 , № 7, стр. 64–65.
53. Проект оставил только вовсе без наказания простой, не имевший последствием своим дуэли, вызов на поединок, обложив за то гораздо строже, сравнительно с действующим Уложением, вызов собственно органа власти и – еще более строгою карою – вызов начальника (в граждан. вед.) и установив в то же время весьма строгое наказание за подстрекательство к вызову и за так называемою американскую дуэль. В всеподданнейшем докладе изложено, что «эта резко выделяющаяся по своей жестокости форма поединка (американская дуэль) к сожалению уже встречалась в нашей жизни, а между тем применение в случаях сего рода общих постановлений о поединках представляло значительные затруднения» (Журнал Мин. Юстиции, 1895 г., №7, стр.80). Равным образом, проект освободил от наказания секундантов и отменил юридическую обязанность не только посторонних лиц, случайно присутствующих при поединке, но и секундантов,– принимать меры к предупреждению и прекращению поединка, очевидно, в виду нравственного существа подобной обязанности и ради предотвращения дуэлей без свидетелей.
54. Воен. Сборн. 1894 г., № 8 «Дуэль в офицерской среде» Калинина, стр. 338–339.
55. Сознание неизбежности какого-нибудь исхода из мучительного конфликта сказывается в невольной общественной симпатии к тем, кто энергично разрубает этот гордиев узел. Наглядным доказательством может служить Франция, где до сих пор сохранилась в высшей степени строгая репрессия дуэлей. Как известно, наказуемость дуэли введена была кассационным судом, разъяснившим в 1837 году совершенно произвольно, согласно заключению генерал-прокурора Дюпена (мнение Дюпена цитировано на 90–91 стр.),– что дуэль следует наказывать как обыкновенное убийство (наравне с assassinat или meurtre). На практике эта крайняя суровость привела к совершенно противоположным результатам, т. е. к безнаказанности, так как присяжные обыкновенно выносят полные оправдательные приговоры, а в немногих случаях обвинения всегда признают наличность смягчающих обстоятельств (Таганцев, стр. 213, Verger, стр. 134).
По мнению Кроаббона, репрессивные законы бессильны вывести дуэль из употребления, при наличности противодействия нравов; что единственное средство подготовить изменения в нравах – это обеспечить гражданам достаточное, притом имущественное удовлетворение в случаях посягательства на честь. В наш практический век, по словам того же Кроаббона, соображения о возможности получения кругленькой суммы могут побудить обиженного, поручить свой интерес суду. Frapper fort sur la bourse, c’est frapper juste (Croabbon “La science du point d’honneur », стр. 399).
56. Сочин. В. Спасовича (изд. 1893 г.), т. V, стр. 246.
|
