Потемкин

VIII.
События 1789 и 1790 годов.

Во время осады Очакова Екатерина не переставала надеяться на полный успех. За несколько дней до взятия крепости она, в разговоре с Храповицким, выразила убеждение, что «Очаков лежит...» «Я знаю его (Потемкина)», — прибавила императрица, — «я знаю, что его честь требует этого» ¹. По получении известия о взятии Очакова Екатерина была в восторге и писала Потемкину: «За ушки взяв обеими руками, мысленно тебя целую, друг мой сердечный». И дальше: «Всем ты рот закрыл, и сим благополучным случаем доставляется тебе еще способ оказать великодушие слепо и ветрено тебя осуждающим» ².
Как было указано уже раньше, Екатерина неоднократно просила Потемкина по возможности избегать лишнего кровопролития. Почти накануне получения известия о взятии крепости императрица, узнав из перлюстрации, что принц Нассау-Зиген обвинял Потемкина в упущении удобного времени для решительных действий, заметила в беседе с Храповицким: «Это правда: я сама не велела идти на приступ для сбережения людей» ³. Теперь же, т.е. по получении известия о взятии Очакова, она писала (29 января [158] 1789 года) к доктору Циммерману, защищая Потемкина от упреков в чрезмерной медлительности: «Князь предпринимал все способы так, как и должно, прежде нежели приступить штурмовать сию крепость. Удобнейшее время к сему, конечно, было то, когда лиман, покрывшись льдом, сделал приморскую сторону неприступною к доставлению помощи осажденным, сверх же того, и по взятии города давал время взять нужные предосторожности для будущего. Но нетерпеливость горячих голов и молодых храбрых людей, также полуголов, не видящих далее своего носа, трехчетвертных голов, толкующих криво, завистников, врагов явных и тайных, все сие в подобном случае, конечно, есть дело самое неприятное, и от всего оного чрезвычайно много должны были терпеть твердость и постоянство фельдмаршала. В моих глазах делает ему честь величайшую то, что он в числе других великих и похвальных качеств имеет еще и способность прощать неприятелям, делать им добро и таким образом умеет торжествовать над своими противниками. Теперь говорят, что он мог взять Очаков раньше; это правда; но теперь это было удобнее, чем когда либо» ⁴.
Также и Самойлов защищает Потемкина против упрека в нерешимости, излагая подробно причины, заставлявшие князя откладывать приступ ⁵. Князь сам в беседе с Сегюром оправдывался указанием на разные затруднения, доказывая, что он сделал все, что было возможно ⁶. Энгельгардт, напротив, утверждал, что расчет для сбережения людей был неверным и «филантропия не всегда бывает кстати» ⁷.
После штурма Очакова князь отправился в Херсон для распоряжений по части кораблестроения. Затем он поехал [159] в Петербург. Екатерина писала ему 21 января 1789 года: «Сколько ни желаю тебя видеть после долгой разлуки, однако я весьма тебя хвалю за то, что ты не отлучился, пока все нужные и надобные распоряжения не окончил... Доезжай до нас с покоем, побереги свое здоровье и будь уверен, что принят будешь с радостью, окончив столь славно и благополучно толь трудную кампанию» ⁸.
Из писем Гарновского мы узнаем, в каком настроении находилась императрица в это время по отношению к князю. Ей хорошо было известно, что он не разделял ее ненависти к Пруссии. Она опасалась объяснений с Потемкиным об этом предмете. Гарновский писал 3 января 1789 года: «Иногда, помышляя о приезде его светлости, (государыня) тревожится. Сильно хочется удержать теперешнюю политическую систему, говоря, что и его светлость опрокинуть оную не возможет; но все сие, как мне кажется, не изъявляет твердости, чтоб системы переменить нельзя было, а посему и приезд его светлости тревожит».
Во всяком случае приезд князя был предметом многих разговоров. Гарновский весьма рельефно описывает настроение умов в это время: «Да и вообще», — писал он, — «что до приезда его светлости сюда касается, то у нас теперь такое время, каковому, по писаниям, надлежит быть при втором пришествии. Стоящие ошую трепещут, одесную же радуются, судимы будучи без суда каждый плодами дел своих. Венской ⁹ ходит, прижавши хвост, который приподнять обещает французской ¹⁰, надеясь на прежний свой кредит у его светлости. Что же касается до прусского и английского, то сии ожидают его светлость нетерпеливо. Фрезер, напившись допьяна на бале у Льва Александровича (Нарышкина), при питии здоровья его светлости, прокричал, что более всего делает чести победителю Очаковскому, это то, что разогнал из армии принцев де Линьев, принцев [160] Нассавских и Павлов-Жонесов и взял город без их советов». Сообщив в январе, что императрица с часу на час ожидает приезда князя, Гарновский писал 3 февраля: «Весь город ожиданием его светлости встревожен. Теперь, кроме касающихся до сего разговоров, других нигде не слышно. Государыня в ожидании сильно скучает. ««Боже мой, как мне князь теперь нужен!»» (слова Екатерины). Третьего дня вот какой был, между прочим, разговор с Захаром. Государыня: Скажи, пожалуй, любят ли в городе князя? Захар: Один Бог да вы. — Получа сей ответ, призадумавшись, промолчала, потом, сказав Захару «прощай», размышляя прогуливалась по Эрмитажу. Цесарское посольство хотя и продолжает к его светлости свою ненависть, но, однако же, прибытия его страшится, опасаясь в политической системе перемены» ¹¹.
Внимательно следя за путешествием князя в Петербург, императрица писала ему, между прочим, 2-го февраля: «Переезд твой из Кременчуга в Могилев был подобен птичьему перелету, а там дивишься, что устал; ты никак не бережешься, а унимать тебя некому; буде приедешь сюда больной, то сколько ни обрадуюсь твоему приезду, однако при первом свидании за уши подеру, — будь уверен; морщись, как хочешь, а со здоровьем не шути; вот какая у нас готовится встреча победителю»! ¹².
Императрицу занимали в это время приготовления с приему Потемкина. Она приказала не давать сочиненную ею оперу «Горе-Богатырь» в театре до приезда князя. 26 января она сказала Храповицкому: «Князю Орлову за чуму ¹³ сделали мраморные ворота; графу Румянцеву были поставлены триумфальные в Коломне, а князю Г.А. Потемкину совсем забыла». Храповицкий ответил: «Ваше Величество так его знать изволите, что сами никакого с ним расчета не делаете». [161] Государыня: «To так, однако же все человек; может быть ему захочется». К этому рассказу Храповицкий прибавляет: «Приказано в Царском Селе иллюминовать мраморные ворота и, украся морскими и военными армату-рами, написать в транспаранте стихи, кои выбрать изволила (императрица) из оды на Очаков Петрова. Тут при венце лавровом будет в верху: «« Ты в плесках внидешь в храм Софии»». Затем слова Екатерины: «Он (Потемкин) будет в нынешнем году в Царьграде; о том только не вдруг мне скажите» ¹⁴.
Гарновский сообщает также некоторые любопытные подробности о приготовлениях к приезду Потемкина: «Г. Завадовский, услыша о надписях, сочиненных государынею на вратах, сооруженных в Софии в честь грядущему с полудня на север победителю, пожавши плечами, покиваше по-словенски и главою». В письме Гарновского к самому Потемкину также говорится о триумфальных воротах с надписью, сочиненною самою императрицею, а далее прибавлено: «Слышно также, что от великого князя дано повеление морскому батальону и наследникову кирасирскому полку встретить вашу светлость с почестями, принадлежащими фельдмаршалу» ¹⁵.
И из других источников мы узнаем о внимании, которое петербургское общество тогда обращало на предстоявший приезд в столицу князя Потемкина. К Державину писали об этом Н. А. Львов, А.И. Терской, С.М. Лунин, Савинский, А. Грибовский и проч. ¹⁶.
О впечатлении, которое производил Потемкин во время этого путешествия в Петербург, и о почестях, с которыми его всюду встречали, сохранились случайно довольно любопытные данные. На пути он останавливался между прочим в Харькове и в Могилеве. В воспоминаниях Ф.П. Любоянского говорится: «В Харькове удалось мне видеть князя [162] Потемкина-Таврического в поездку его в столицу по взятии Очакова. На другой, по приезде, праздничный день ожидали князя в собор... Светлейший пришел уже после «Достойно» и остановился не на приготовленном для него седалище под балдахином, а с правой стороны амвона, посреди церкви, взглянул вверх во все четыре конца. — ««Церковь недурна»», сказал он вслух губернатору Кишенскому, вслед за тем одною рукою взял из кармана и нюхнул табаку, другою вынул что-то из другого кармана, бросил в рот и жевал; еще взглянул вверх; царские врата отворялись, повернулся — в экипаж и уехал. Был он с ног до головы в таком виде: в бархатных широких сапогах, в венгерке, крытой малиновым бархатом с собольей опушкой, в большой, сверх того, шубе из черного меха, крытой шелковою же материей, с белой шалью около шеи; с лицом по-видимому неумытым, белым и полным, но более бледным, чем свежим, с растрепанными волосами на голове; показался мне Голиафом» ¹⁷.
Другой современник рассказывает о пребывании Потемкина в Могилеве следующее: «В день его приезда все власти за несколько часов собрались в доме губернатора и ожидали тут прибытия князя. Целый день звонили в колокола, и жители города вышли на шкловскую дорогу, по которой он должен был приехать, предшествуемый городскими знаменами... Около семи часов пред губернаторским домом остановились его сани. Из них вышел высокого роста и чрезвычайно красивый человек с одним глазом. Он был в халате, и его длинные, нерасчесанные волосы, висевшие в беспорядке по лицу и плечам, доказывали, что человек этот менее всего заботится о своем туалете. Маленький беспорядок, происшедший в его одежде при выходе из саней, доказал всем присутствующим, что он забыл облачить ту часть одежды, которую считают необходимой принадлежностью костюма; он обходился без нее во все время пребывания в Могилеве, и даже при приеме дам. [163] Будучи ростом в пять фут и десять дюймов, этот красивый брюнет имел тогда лет около пятидесяти. Лицо его само по себе довольно кроткое, но когда, сидя за столом, он смотрит рассеянно на окружающих и, занятый в то же время какою-нибудь неприятною мыслью, склонит голову на руку, подперев ею нижнюю челюсть, и в этой позе не перестает смотреть своим единственным глазом на все окружающее, тогда сжатая нижняя часть его лица придает ему отвратительное, зверское выражение. Войдя в переднюю губернатора, где все ожидали его, Потемкин остановился возле наместника, принявшего его по выходе из саней. Тогда ему были представлены все сословия, и каждое приветствовало его речью. Приветствия были так же длинны, как коротки были его ответы, ограничивавшиеся, впрочем, одним благосклонным наклонением головы; тем не менее церемония эта длилась более двух часов, а по окончании ее Потемкин вошел в залу наместника, который стал возле него, между тем как князь сел перед столом, приняв вышеописанную позу. Мы простояли вдоль стен залы еще более двух часов. Князь все это время не открывал рта и не подымал головы, как с тем, чтоб проглотить большой стакан кислых щей, который ему подносили каждые четверть часа. Мне сказывали, что этот напиток, приготовленный для него необыкновенно густым, служит ему питьем и пищею и он выпивал его в день до пятнадцати бутылок. — На следующее утро все снова собрались в губернаторскую залу, где наместник стоял вместе с другими, между тем как князь, сидя по-вчерашнему перед тем же столом, провел несколько часов, не подавая других признаков жизни, как дергая время от время за звонок, причем адъютант его или сам наместник входил за приказанием. Около полудня нас уведомили, что его светлость скоро выйдет. Действительно он показался, прошелся два или три раза по зале, осмотрел всех и каждого и, не сказав ни слова, возвратился через несколько минут на свое место. Тогда начались представления всех [164] тех, кто имел к нему просьбы или желал сказать ему приветствие. В числе их было несколько поэтов, которые поднесли ему стихи на различных языках». Между этими поэтами находился и сам автор, которого поэтому пригласили на обед у князя. Он рассказывает: «К величайшему моему удивлению князь сел обедать вместе с нами и разговаривал довольно весело с наместником. Он был по-вчерашнему в халате и, как я полагаю, был и внизу одет точно так же, как и вчера... Во время трехдневного пребывания Потемкина в Могилеве были употреблены все усилия, чтобы развлечь его; человек, присутствующий на танцах в халате, по-видимому вовсе не сочувствует подобного рода увеселениям... Князь Потемкин имеет двести тысяч душ крестьян: этого слишком достаточно для человека, который пьет только кислые щи и не платит никому долгов» ¹⁸.
Такие же сцены происходили и в Петербурге, куда князь прибыл 4 февраля вечером. На другой день, как писал Савинский Державину, весь город был, т.е. из знатных, на поздравлении его светлости» ¹⁹. И тут ему подносили стихи, в которых поэты восхваляли его подвиг, взятие Очакова. Державин, находившийся в то время в Москве, по совету Львова сочинил оду — «Победителю» ²⁰. Во время пребывания князя в Петербурге, откуда он выехал в начале мая, был нарисован его портрет одним русским художником ²¹. Тогда же он получил от императрицы щедрые награды, повелительный жезл, медаль, похвальную грамоту и 100,000 рублей на достройку дома ²².
О деятельности князя во время его пребывания в Петербурге сохранились лишь отрывочные данные. Главным его занятием, как кажется, были беседы с императрицею о вопросах внешней политики. Дела Польши, Дании, Швеции, [165] Англии и проч. служили предметом этих разговоров. Рассказывали между прочим, что князь старался внушить Екатерине некоторую уступчивость в отношении к Швеции. Так напр. он уверял ее, что не следует слишком надеяться на представителей оппозиции против Густава III ²³. После того как он, на второй день по прибытии в сто лицу, присутствовал на представлении в эрмитажном театре оперы «Горе-Богатырь», в которой был осмеян шведский король, он советовал не выпускать в свет этого сочинения и не давать этой пьесы в публичном театре ²⁴.
Сохранились такие записки императрицы, из которых видно, что Екатерина не без раздражения говорила о Пруссии, между тем как князь старался успокоить ее, причем разногласие повело даже и к недоразумениям. Екатерина писала. между прочим: «Что ты пишешь об усердии, о том спора нету, но как мною сделано все возможное, то мне кажется, что с меня и более требовать нет возможности, не унижая достоинства, а без сего ни жизни, ни короны мне не нужно». И дальше: «Я гневных, друг мой, выражений с тобою, кажется, не употребляла, а что оскорбления короля прусского принимаю с нетерпением и с тем чувством, которое прилично, за сие прошу меня не осуждать; ибо я б не достойна была своего места и звания, если б я сего чувства в своей душе не имела» ²⁵.
Было и другое недоразумение между князем и императрицею. Он требовал коренных реформ во флоте и армии, а Екатерина писала ему: «Касательно артиллерии скажу, что теперь весьма трудно в ней сделать перемену... Бога для, на теперешний случай и когда так близко возле столицы театр войны, оставь вещи как есть; теперь ли время завода и перемен частей. Награждение я тебе с радостью уделю; но от сего, любя меня, теперь откажись» и пр. ²⁶. [166]
Безбородко считал Потемкина гораздо более полезным государственным деятелем нежели способным военачальником. Поэтому он желал приезда князя в Петербург, ожидая, что военные действия на юге без него пойдут успешнее, а в столице «многое скорее и решительнее потекло бы его содействием» ²⁷. И правда, разные бумаги и распоряжения, относящиеся ко времени пребывания Потемкина в Петербурге, доказывают, что он в это время не был праздным. Им была составлена записка о вылитии «единорогов» и мортир для финляндской армии, а также план будущей кампании против шведов ²⁸; он беседовал с Екатериною о вопросах военной администрации и пр. Иногда она хвалила его, но иногда и жаловалась на его же медленность ²⁹. Особенно подробно в беседах императрицы обсуждался план военных действий против турок в предстоявшей кампании, причем Екатерина выразила мысль об отозвании Румянцева и о поручении Потемкину обеих армий, «дабы согласно дело шло» ³⁰.
После того, как князь 5 мая покинул столицу, он с дороги неоднократно писал Екатерине. 13 мая она писала ему между прочим: «Ты летаешь, а не ездишь; жаль мне только то, что не наблюдаешь моего предписания касательно сбережения твоего здоровья, а приедешь на место, буде не совсем болен, по крайней мере замучен... За апельсины благодарствую». В письме 16 мая говорится: «Вижу, что хлопот у вас без счета по причине прокормления армии, однако, надеюсь, что ты из оных выпутаешься. He диво, что ты дорогою размучился по твоей езде... Спасибо тебе, что так часто пишешь». 31 мая: «Дай Боже королям шведскому и прусскому ногтоедицу на каждом пальце, а чтоб твои пальцы перестали болеть. [167] He опасайся, не забуду тебя. Что часто пишешь, тем самым успокоивается мой дух»... 20 июля: «Жалею очень, что ты замучился, ездя повсюду; молю Бога о твоем здоровье и надеюсь, что по твоему благому обыкновению преодолеешь все затруднения; желаю тебе везде счастия и удачи» ³¹ и т.д. Во все это время императрица писала подробно и о делах политических, о военных действиях против шведов, о Пруссии и проч.
В переписке Екатерины с Потемкиным летом 1789 г. занимал довольно видное место эпизод с Мамоновым. Как было уже сказано раньше, Гарновский не без основания считал фаворита ревностным сторонником интересов князя. Мы не знаем, каковы были отношения Мамонова к Потемкину во время пребывания последнего в Петербурге. Ходили слухи о каких-то интригах Мамонова, направленных против князя ³². Храповицкий рассказывает, что Потемкин, вскоре после приезда в Петербург, по случаю спора между Мамоновым и императрицею «миротворствовал» ³³.
Летом 1789 года Екатерина узнала, что фаворит был давно влюблен в княжну Щербатову. Она тотчас же уволила его от должности при дворе, женила его на этой фрейлине и отпустила обоих в Москву.
Неоднократно императрица писала к князю об этом эпизоде, сильно ее огорчившем.
Мамонов сам при этом случае сильно волновался, зная, что Потемкин будет очень недоволен его образом действий. Он говорил Гарновскому: «Я князю (Потемкину) более не надобен, сколько я мог приметить из его речей; что же мне оставалось? В противном случае, может быть, я бы и никогда не открыл своей страсти или, по крайней мере, долго бы оною мучился. Дай Бог, чтобы это не потревожило князя. Просите его светлость (тут он заплакал), [168] чтобы он был навсегда моим отцом. Мне нужны его милость и покровительство, ибо со временем мне, конечно, будут мстить». В письме к князю Мамонов старался всячески оправдать свой поступок ³⁴.
И Потемкин от удаления Мамонова не без основания ожидал для себя неприятностей, хотя, по-видимому, императрица во все это время была довольна Потемкиным и его деятельностью. Она в письмах к князю не переставала утешать и хвалить его. В письме от 9-го июля он жаловался на коварство Пруссии. Она отвечала ему 24 июля: «Что враги России и мои равномерно и тебе ищут делать досады, сему дивиться нечему; ибо ты им опаснее всех по своим качествам и моей к тебе доверенности». В других письмах: «Дай Боже тебе успехи и победы, чего заслуживаешь своими качествами, усердием ко мне и к общему делу, своим рвением и трудами. Твоими распоряжениями я весьма довольна... Я тебя люблю всем сердцем, как искреннейшего друга. В тебе одном более ревности к общему делу и к моей службе, нежели в прочих, и ты же замысловатее. Прошлогодняя кампания оправдала совершенно мои о тебе мысли и доверенность». Посылая ему медали с его портретом, она писала ему: «Я в них любовалась как на образ твой, так как и на дела того человека, в котором я никак не ошиблась, знав его усердие и рвение ко мне и к общему делу, совокуплено с отличными дарованиями души и сердца». В другом письме: «Я хочу, чтобы ты был в веселом расположении, а не смотрел сентябрем; также и я не люблю, когда ты морщишься» ³⁵.
Частые и подробные письма императрицы к Потемкину в. это время заключают в себе изложение политических дел. Сообщая князю о всем происходившем, Екатерина давала ему инструкции, испрашивала его советов и проч. Хотя она и знала о кое-каких недостатках военной администрации [169] в украинской армии ³⁶, но все же была очень довольна князем. «Его щегольская кампания какое занимает пространство!» — сказала она с восторгом в сентябре ³⁷. Дело в том, что она приписывала ему важную долю в успешных военных действиях и тогда, когда он не оказывал непосредственных услуг и держал себя в стороне.
Современники-специалисты, а также и позднейшие историки, исследовавшие военные действия 1789 г., находили, что и эта кампания служила доказательством очень посредственных стратегических способностей Потемкина. Целью кампании было занятие целого ряда укрепленных мест в пограничных пределах Турции. Нанесением ударов турецким войскам можно было принудить Порту к заключению мира. Кроме военных действий, впрочем, Потемкин старался пустить в ход еще другие средства. Продажность турок доставляла князю возможность, по крайней мере, узнавать подробно о планах Турции, о предполагавшихся военных операциях, о настроении умов в серале ³⁸. Он старался даже, как рассказывали, подкупить султаншу-валиде и капудан-пашу ³⁹. Гельбиг пишет о сотнях тысяч рублей, отправленных в Константинополь по предложению Потемкина, и о разных драгоценных подарках, которыми он старался действовать на турецких министров ⁴⁰.
Что касается стратегической деятельности Потемкина, то он прежде всего заботился о пополнении убылей в своей армии для предстоящей кампании ⁴¹. Далее он успел лишить Румянцева значения и влияния на ход дел. Румянцев не был явно подчинен Потемкину, но должен был все действия своей армии согласовать с операциями армии [170] Потемкина и быть от них в полной зависимости. Трудно сказать, насколько справедлив упрек некоторых писателей в том, что Потемкин настраивал императрицу против Румянцева ⁴². Нам кажется вполне вероятным, что Екатерина, ограничивая значение последнего, действовала независимо от внушений Потемкина; но тем не менее Потемкин сделался главнокомандующим всеми войсками. Румянцев оставался праздным. Князь Репнин, сменивший Румянцева, поступил под начальство Потемкина. Последний, однако, не играл важной роли в войне, так как Суворов был главным героем похода 1789 года. До чего доходил в это время авторитет Потемкина, видно из рассказа Энгельгардта, относящегося к тому времени, когда Румянцев, прекративший свою деятельность, жил около Ясс в Жиже: «Генералы из подлости и раболепства редко посещали графа (Румянцева), да и то самое малое число. Один только Суворов оказывал ему уважение, посылая к нему курьеров, как бы он еще командовал армией» ⁴³.
Потемкин со всею армией медленно шел к Днестру; великому визирю удалось военными действиями ввести Потемкина в заблуждение, и он без всякого основания ожидал открытия турками действий со стороны Бессарабии и против Крыма. Суворов же в это время одерживал блистательные победы. Обманутый операциями великого визиря, князь не знал — приступить ли ему к осаде Бендер или нет, между тем как, по мнению специалистов, он должен был, вместо поездки в Херсон и Очаков, вместо военных действий около Бендер, участвовать в главных операциях Репнина и Суворова ⁴⁴.
Главная квартира Потемкина летом 1789 г. была в [171] Дубоссарах. «Ставка его» — писал очевидец, князь Ю.В. Долгорукий, «весьма похожа была великолепием на визирскую; даже полковник Боур насадил вокруг нее сад в английском вкусе. Капельмейстер Сарти с двумя хорами роговой музыки и прочих многих музыкантов нас ежедневно забавлял. Казалось, что светлейший князь тут намерен был остаться навсегда» ⁴⁵. Энгельгардт тоже рассказывает, что «главная квартира (Потемкина) отличалась против бывшей под командою графа Петра Александровича (Румянцева). Множество приехало жен русских генералов и полковников; беспрестанно были праздники, балы, театр, балеты». Упомянув о Сарти, всегда бывшем при князе, Энгельгардт замечает: «Он положил на музыку победную песнь: «Тебе, Бога, хвалим», и к оной музыке прилажена батарея из десяти пушек, которая по знакам стреляла в такт; когда пели: «свят! свят!» — тогда производилась из оных орудий скорострельная стрельба» ⁴⁶.
В сентябре Потемкин был обрадован известием о победе при Рымнике. Он писал Суворову: «Объемлю тебя лобызанием искренним и крупными словами свидетельствую мою благодарность. Ты во мне возбуждаешь желание иметь тебя повсеместно» и проч.⁴⁷. Он же просил Екатерину наградить Суворова беспримерно щедро. Недаром впоследствии Суворов хвалил Потемкина в самых восторженных выражениях. В письме к Екатерине он называл Потемкина «великодушным начальником» и «великим мужем». В письме его к Попову сказано: « Долгий век князю Григорию Александровичу; увенчай его Господь Бог лаврами, славою; великой Екатерины верноподданные да питаются от тука его милостей. Он честный человек, он добрый человек, он великий человек. Счастье мое за него умереть» ⁴⁸.
Екатерина была в восхищении от известий о Рымникской [172] битве. Хотя Потемкин в ней не принимал участия, она писала ему: «Естъли бы ты был здесь, то бы я, взяв тебя за ушки, поцеловала, а теперь заочно премного благодарю... Ты право умница; спасибо, мой фельдмаршал, что дела ведешь умно и с успехом... я нахожу тебя очаровательным» ⁴⁹.
И битва при Фокшанах, в которой Потемкин также не принимал участия, была очень выгодною для князя. Гарновский писал: «Государыня от радости плакала: к его светлости обращена была первая благодарность в присутствии многих придворных особ». И дальше: «Никогда двор и столица не имели толикого к его светлости почтения, как теперь; кто предан, тот говорит громко, а чье сердце наполнено ядом, тот молчит» ⁵⁰. Несколько позже он же писал: «Дай Боже, чтоб его светлость был навсегда в таком искреннем почтении у двора и публики, как теперь... Никогда государыня не была лучше расположена к его светлости. как теперь, в день воспоминает его раз по нескольку и весьма его здесь видеть желает». В начале сентября Гарновский писал: « Шубину приказано вырезать из мрамора бюст его светлости», рассказав далее о приказании Екатерины приготовить к приезду князя покои его и «одеть спальню и предспальню белым штофом каковым одеты некоторые комнаты у государыни и у Зубова», Гарновский замечает: «He проходит того дня, чтоб государыня не занималась его светлостью и весьма его светлость видеть желает». 18 сентября: «Государыня приказала спешить с убранством покоев его светлости» ⁵¹.
Около этого времени императрица писала Потемкину: «Покои твои я приказала убрать почище; я по ним проходилась и нашла, что они так замараны и так гадки, что полководца прославившегося в оные ввести непристойно, а полюбится ли тебе, как я их прибрать велела, не ведаю; [173] для меня не дурно, но, зная твой вкус, опасаюсь, что тебе не понравится, но как бы то ни было, они красивее землянки, либо палатки. Прощай, мой друг, я тебя очень люблю». После занятия Аккермана Потемкиным — город сдался без боя — императрица писала: «Знатно, что имя твое страшно врагам, что сдались на дискрецию, что лишь показался. Спасибо тебе и преспасибо; кампания твоя нынешняя щегольская». Далее: «Постарайся, мой друг, сделать полезный мир с турками... После нынешней твоей кампании сего ожидать можем. Помоги тебе Господь Бог сам взять Бендеры. Посылаю тебе гравированный портрет с резного камня Очаковского победителя... Что ты замучился, о том жалею; побереги свое здоровье; ты знаешь, что оно мне и государству нужно... Бога прошу, да поможет тебе взять Бендеры, а наипаче без потери людей и естьли паче чаяния, чего Боже сохрани, недостаточно где было пропитания или провианта, так чтобы с неба шел хлеб и сухари, как дождик». Из писем Екатерины можно видеть, как высоко она в это время ценила князя и постоянно обращалась к нему с разными вопросами. 18 октября она не менее четырех раз писала к нему ⁵².
Город Бендеры также сдался Потемкину без кровопролития. Тут князь обнаружил не столько военные, сколько дипломатические способности. Он вел переговоры о сдаче крепости ловко и успешно. Считали возможным, что и тут он действовал подкупом. Суворов, поздравляя Потемкина, заметил, что в том столетии ни одна турецкая важная крепость «не сдалась русским так приятно» ⁵³. Впрочем до сдачи крепости происходила перестрелка, и Самойлов рассказывает о следующем случае. Ядро большего калибра упало близ князя и осыпало его землею; не сделав ни малейшего движения, Потемкин продолжал свои наблюдения и, заметив тревогу среди окружавших его, сказал: «Что [174] это? неужели вы думали, что по нас и стрелять не будут?» ⁵⁴.
Потемкин подробно известил Екатерину о ходе дела и какие им были приняты меры, чтобы довести турок до сдачи крепости ⁵⁵. Екатерина писала ему: «He даром я тебя люблю и жаловала: ты совершенно оправдаешь мой выбор и мое о тебе мнение; ты отнюдь не хвастун и выполнил все предположения, и цесарцев выучил турков победить. Тебе Бог помогает и благословляет; ты покрыт славою; я посылаю тебе лавровый венец, который ты заслужил, но еще не готов. Теперь, мой друг, прошу тебя, не спесивься; не возгордися, но покажи свету великость своей души, которая в счастии столь же ненадменна, как и не унывает в неудаче. Нет ласки, друг мой, которую я бы не хотела сказать тебе; ты очарователен тем, что взял Бендеры без потери хотя бы одного человека. Усердие и труд твой умножили бы во мне благодарность, естьли-б она и без того не была такова, что увеличиться уже не может». В другом письме: «За Бендеры скажу еще раз спасибо... желаю, чтоб Христос тебе помог заключить честный и полезный мир... Покоряя Бендеры, ты увенчал дело настоящей кампании... Охотно я пропою тобою сочиненную песню:
Nous аvons pris неuf lаncons
Sаns perdre un gаrсon
Et Bender аvec trois pаchаs
Sаns perdre un chаt ⁵⁶».
«Я рада тебя видеть в столь хорошем расположении духа; это и неудивительно после блистательной кампании».
Вероятно Потемкин в своем письме к Екатерине сделал замечание, что покои, приготовленные для него императрицею, [175] слишком роскошны. В ответ на это сказано в ее письме: «Господин монах, прошу не монашествовать; вот что я отвечаю на слово келья по поводу твоих комнат, которые я с особенным удовольствием украшиваю. После мира отдохнешь, и Бог подкрепит твои силы телесные и душевные» ⁵⁷.
Скоро после этого стало известно, что Потемкин не намеревался приехать в Петербург ⁵⁸.
Екатерина и Зубов всячески ласкали в то время Потемкина. Зубов послал князю в подарок книги. Императрица для него велела сделать драгоценную шляпу и разные другие вещи, которые ценили в 40,000 рублей. «Имя его светлости прославляется повсеместно», писал Гарновский Попову ⁵⁹. В начале октября императрица писала Потемкину: «Посылаю тебе аптеку целую моих лекарств, и желаю от всего сердца, чтоб тебе в оной никакой нужды не было... Вторая посылка есть лисья шуба да соболья шапка, чтоб тебе холод не вредил; носи на здоровье. Лавровый венец еще недели через две поспеет». В письме ее от 20 декабря сказано между прочим: «Ты дивишься моему совету, чтоб ты не заспесивел; вот каково писать за тысячу верст; естьли-б я с тобой говорила в ту минуту на словах, то б ты, поцеловав руку у меня, расстался бы со мною со слезами радости. Как мне тебе не сказать: не заспесивься, видя тебя покрытым успехами, коими тебя Бог благословил. Душа моя, исполненная радостью, хочет лишь одного: выразить желание, чтобы ты избег единственной вещи, которая могла бы повредить величию твоей души. Узнай в этом одну материнскую к тебе дружбу. Кто более тебя заслужил посылаемый тебе венец лавровый? Прими и носи его, если возможно, сто лет Разумеется, что епископской митры ты от меня никогда не получишь и монастырь никогда не будет жилищем [176] человека, имя которого раздается в Азии и в Европе: он слишком мал для него». 10 января 1790 года: «Ты меня благодаришь с таким чувствием, что до слез тронута была; дай Бог тебе соединить к победам имя миротворца... Жалею весьма, что рука у тебя так сильно болит (следуют разные советы как лечить ее камфорною мазью, мыльным спиртом и проч.). Как тебе Бог даст заключить мир, то ты будешь благословен в мужах».
Рескриптом от 10 января 1790 года Екатерина дала князю титул гетмана казацких Екатеринославских и Черноморских войск ⁶⁰. По этому поводу заслуживает внимания следующее письмо Гарновского к Попову от 21 марта 1790 года: «О пожаловании его светлости гетманом великим никто здесь кроме графа Александра Андреевича (Безбородко) не знал до тех пор, пока с сим известием не приехал от вас курьер. Какое было удивление в совете при чтении бумаги, которою его светлость принес ее Императорскому Величеству за получение нового достоинства сего благодарность. Вся наша министерия занимается теперь рассуждением, не будут ли соединены со званием гетманским какие-нибудь преимущества» ⁶¹.
Новая милость очень понравилась Потемкину. Энгельгардт пишет: «Его светлость одевался нередко в гетманское платье, которое сшито было щегольски и фасона, который он выдумал, быв пожалован гетманом Екатеринославских и Черноморских казаков» ⁶².
Получив драгоценный лавровый венок за покорение Бендер, Потемкин писал императрице: «Лавровый венец, высочайший дар Божией Помазанницы, я получил с преисполненным благодарности сердцем, возложил его на алтарь Господень и принес теплые молитвы. Милосерднейшая мать! Ты уже излила на меня все щедроты, а я еще жив! Но верь, Августейшая Монархиня, что сия жизнь [177] будет тебе жертвою всегда и везде против врагов твоих» ⁶³.
Гарновский упоминает еще о других знаках милости императрицы. Она заказала мраморный бюст Потемкина с лавровым венком, вышивала для него туфли, обрубливала платки; далее она заказала для него великолепный кавалергардский мундир из синего бархата. 6 февраля 1790 года императрица писала князю: «Прошу поберечь здоровье; оно мне нужно; в холодное время употреби фляшу и чарку, которые сей курьер к тебе привезет. Желаю, чтобы эта вещица доставила тебе столько же удовольствия, как мне отправление ее от доброго сердца...» Екатерина также получала от князя подарки: «За простыни благодарствую», — сказано в ее письме, — «в Царском Селе сделаю из них употребление». В другом письме она благодарила князя за табакерку и ковер.
Таким образом Потемкин мог надеяться на благосклонное внимание к нему императрицы. Мы видели выше, как Гарновский в 1788 году опасался интриг недоброжелателей князя и как он поэтому желал приезда Потемкина в столицу для успешного противодействия проискам врагов князя — Алексея Орлова, Завадовского и проч. Зимою же 1789-90 гг. не было речи о какой либо грозившей Потемкину опасности. Он преспокойно мог оставаться на юге.
Вместо поездки в Петербург Потемкин проживал сначала в Яссах, потом в Бендерах, окружая себя необычайной роскошью. О житье бытье в Бендерах Энгельгардт рассказывает следующее: «Его светлость большие тогда делал угождения княгине К.Ф. Долгорукой. Между прочими увеселениями сделана была землянка противу Бендер за Днестром. Внутренность сей землянки поддерживаема была несколькими колоннами и убрана была бархатными диванами и всем тем, что только роскошь может выдумать. Кроме великолепной сей подземельной залы особый был будуар, в который только входили те, кого князь [178] сам приглашал. Вокруг землянки кареем поставлены были полки. Близ оного карея поставлена была батарея из ста пушек; барабанщики собраны были в землянке. Однажды князь вышел из землянки с кубком вина и приказал ударить тревогу по знаку, по которому как полками, так и из батарей произведен был батальный огонь; тем и кончился праздник в землянке».
О пребывании Потемкина в Яссах и Бендерах один из новейших историков пишет: «Проживая в Яссах и в Бендерах, окруженный роскошью невиданною, Потемкин походил не на военачальника, а скорее на владетельного государя среди блистательного двора. Тут были знатные и богатые иностранцы, рассыпавшиеся пред ним в комплиментах, а про себя издевавшиеся над его сатрапскими замашками, азиатскою роскошью и капризным непостоянством. Тут были люди знатных или влиятельных фамилий, налетевшие из столичных салонов за дешевыми лаврами; вокруг жужжал рой красавиц, вращался легион прихлебателей и проходимцев. Праздник следовал за праздником; одна затея пресыщенного человека менялась другою, еще более чудною; поистине то была folle journee, продолжавшаяся недели и месяцы» ⁶⁴.
Забавляясь таким образом, утопая в роскоши, князь работал, следил за ходом дел в области общеевропейской политики, руководил военными действиями, переписывался о делах с императрицею, Булгаковым, Поповым, Суворовым и проч., входил во все частности военной администрации, вел переговоры о мире с Турцией, предпринимал иногда путешествия для обозрения того или другого важного пункта и т. д. Множество деловых бумаг, опубликованных в разных сборниках, дает нам понятие о многосторонности труда князя в это время ⁶⁵. Так напр. Потемкин в это время составлял подробные записки о [179] Польше, так что уже в 1790 году он указывал на возможность приступить ко второму разделу ⁶⁶. Имея подробные сведения о ходе шведской войны, о враждебных действиях Пруссии, о намерениях Англии и проч., князь во все это время давал советы Екатерине, составлял записки о дипломатических делах ⁶⁷. К сожалению, до нас не дошла большая часть писем князя к императрице, но из ее писем к нему видно, в какой мере он, находясь на юге, во время турецкой войны, разделял с нею заботы по управлению государством. Из писем Безбородки к С.Р. Воронцову видно, что Потемкин в 1790 году входил в частности стратегических действий против шведов ⁶⁸. To он советовал императрице сблизиться с Англией посредством заключения торгового договора ⁶⁹, то он подвергал критике образ действий русского дипломата в Польше, Штакельберга ⁷⁰, то его занимали частности укомплектования черноморского флота и проч. Даже те историки-специалисты, которые, как напр. Петров, резко осуждают тактику Потемкина, отдают полную справедливость административной деятельности князя; укомплектование армии, снабжение продовольствием и всеми необходимыми средствами для ведения войны — велось с замечательный успехом ⁷¹.
Главною задачею Потемкина в это время было заключение мира с Турцией. Постоянно императрица твердила ему о необходимости скорого окончания войны. Переговоры все время не прекращались, но князь старался показывать вид, что Россия не нуждается в мире, и что не России, а Турции подобает выказывать уступчивость. Во всяком случае он не соглашался на прекращение военных действий во время переговоров. Недоброжелатели Потемкина обвиняли [180] его в нежелании заключить мир ⁷². Упрек этот едва ли может считаться справедливым. Потемкин переписывался с визирем ⁷³ об условиях мира, давал разные инструкции русскому уполномоченному, Лашкареву, отправленному к визирю ⁷⁴, старался действовать на турок посредством подкупа и проч. ⁷⁵. Екатерина писала князю 6 февраля 1790 года: «О сем нимало не сумневаюсь, что мир скорее сделается, когда Бог даст, что наступишь, как пишешь, им на горло. Как тебе не выигрывать у турецкого народа доверия, вящшего их начальников? Во-первых, ты умнее тех, во-вторых, поступаешь с ними великодушно и человеколюбиво, чего они ни глазами не видали, ни ушами не слыхали от своих». В другом письме императрица упоминает о большой сумме денег, которую можно употребить для того, чтобы способствовать миру. Екатерина, впрочем, не доверяла туркам. Зная, что Потемкин непосредственно имел дело с ними, она писала (19 апреля): «Поберегись Христа ради от своего турка; дай Боже, чтоб я обманулась, но у меня в голове опасение, извини меня, чтоб он тебя не окормил; у них таковые шутки водятся» ⁷⁶. После того, как ей удалось заключить Верельский мир, она писала: «Теперь молю Бога, чтоб тебе помог сделать то же и с турками... Одну лапу мы из грязи вытащили: как вытащим другую, то пропоем аллилуйя... Я уверена, что ты с своей стороны не пропустишь случай, полезный к заключению мира» и проч. Посылая князю по поводу празднования Верельского мира подарок, Екатерина писала: «Празднуя днесь мир с королем шведским, не могу запамятовать добрые советы ваши как по той войне, такожде и касательно мирного сего дела, и в знак моего признания посылаю к вам перстень бриллиантовой; пускай лучи, из оного исходящие, ударяют [181] во зрение врагов наших, да отверзут очи, закрытые лестью, доводящею их даже до неверия о сем мирном постановлении. Бога прошу, да поможет тебе совершить и с ними мир благополучный» ⁷⁷.
Желание императрицы не исполнилось, и война не так скоро должна была прекратиться.
Историки-специалисты находят, что Потемкин и во время кампании 1790 года не отличался военными способностями. He умея частного подчинять общему, — пишет Петров, — князь небольшим отрядам (как напр. корпусу Суворова) предоставлял бороться с главными силами Порты, а сам со своими армиями терял дорогое время в занятии ничтожных пунктов. Такая печальная неумелость распоряжаться соответственным распределением сил на театре военных действий и с энергией направлять их к достижению главной цели войны бесплодно истощала материальные средства и приводила к потере времени ⁷⁸. Утверждают далее, что Потемкин, при составлении плана похода, руководствовался советами Суворова ⁷⁹. Кроме того обвиняют Потемкина в бесцеремонном обращении с союзниками России, австрийцами. Полководец австрийский, принц Кобург, несколько раз писал Потемкину, развивая перед ним свои планы; Потемкин не счел нужным даже отвечать австрийскому фельдмаршалу, который горько жаловался на такое невнимание ⁸⁰. Вместо того, чтобы всячески содействовать успехам австрийцев, он радовался их неудачам и, когда они должны были отступить от Журжи, называл Кобурга, в донесении государыне, тупым, глупым, невежественным, достойным сумасшедшего дома и проч. ⁸¹. После того, как австрийцы прекратили военные действия, он хотел показать, что он может действовать самостоятельно ⁸². [182]
Bo всяком случае главные действия Потемкина в продолжение нескольких месяцев заключались в наблюдении за неприятелем, в укомплектовании армии и в усилении черноморского флота. Затем только, летом 1790 года, было решено, овладев устьями Дуная, покорить Измаил. Уверяют, что до этого Потемкин неопределенными и даже заключающими в себе противоречия предписаниями тормозил действия Суворова ⁸³. Как бы то ни было, князь не участвовал самолично в важнейших военных событиях 1790 года, а лишь издалека наблюдал за ходом дел.
Особенно обрадовала Потемкина победа, одержанная летом Ушаковым на море над турками. «Наши» — писал он Фалееву, «благодаря Богу, такого перцу задали, что любо; спасибо Федору Федоровичу (Ушакову)» ⁸⁴. Екатерина писала князю 16 сентября: «Я совершенно вхожу в ту радость, которую ты должен чувствовать при сем знаменитом случае, понеже черноморский флот на Днепре строился под твоим попечением, а теперь видишь плоды оного заведения... Я. всегда отменным оком взирала на все флотские вообще дела; успехи же оного меня всегда более обрадовали, нежели самые сухопутные, понеже к сим исстари Россия привыкла, а о морских ее подвигах лишь в мое царствование прямо слышно стало, и до дней оного морская часть почиталась слабейшею; черноморский же флот есть наше заведение собственное, следственно сердцу близко... Спасибо тебе, мой друг, и преспасибо за вести и за попечение и за все твои полезные и добрые дела; к тебе пошлю, когда бы только поспело скорее, прибор кофейный золотой для потчивания пашей, кои к тебе приедут за сим для трактования мира» ⁸⁵.
Однако мира все еще не было, и нужно было надеяться на дальнейшие успехи в войне. «Я не хвалюсь», — писал Потемкин Бароцию, агенту, имевшему поручение трактовать с турками о мире, — «но они не увидят, как я живо поведу [183] войну и что им такую посажу вошь в голову, какой они еще не имели» ⁸⁶.
Потемкин имел ввиду ввести в устья Дуная легкую флотилию, которая, облегая неприятельские крепости со стороны реки, способствовала бы действиям против них с сухопутной стороны. Его заслуга заключалась в сооружении этой флотилии, которая участвовала в операциях на Дунае и в деле взятия Измаила.
Взятие Измаила было необходимо как в виду политических, так и стратегических соображений. Потемкин предписал Суворову принять начальство над всеми собранными при Измаиле войсками. Впрочем, князь все еще надеялся, что крепость сдастся без кровопролития. В письме на имя измаильского сераскира Потемкин обещал отпустить войска и жителей за Дунай с их имением, а иначе — грозил участью Очакова ⁸⁷.
Существует предание, что Потемкин, когда уже было решено штурмовать крепость, устрашенный опасностью неудачи, предоставил Суворову свободу не отважиться на приступ ⁸⁸. По новейшим исследованиям, этот рассказ ничем не подтверждается ⁸⁹. Совершенно легендарным и не заслуживающим доверия оказывается следующий рассказ в сочинении Надеждина: «Потемкин, живший в то время в Бендерах, колебался по обыкновению приступить к решительным мерам. Раз, одна дама, госпожа В. (Вит) гадала перед ним на картах и сказала, что Измаил сдастся чрез три недели. ««Я умею гадать лучше вас»», отвечал Потемкин с улыбкою и в ту же минуту послал к Суворову приказание взять Измаил приступом, во что бы то ни стало. Приказание было исполнено» ⁹⁰. [184]
После штурма и взятия крепости ⁹¹ Суворов писал Потемкину: «Нет крепче крепости, отчаяннее обороны, как Измаил, падший пред высочайшим троном ее императорского величества кровопролитным штурмом. Нижайше поздравляю вашу светлость». He жалея комплиментов, Суворов в это время уверял князя, что все готовы за него умереть, что «желал бы коснуться его мышцы и в душе обнимает его колени» и т. под. Когда однако Суворов приехал в Яссы к Потемкину, их свидание было более чем странно.
«Чем могу я наградить ваши заслуги, граф Александр Васильевич?» спросил Потемкин, вполне довольный этим свиданием. «Ничем, князь», отвечал Суворов раздражительно: — «я не купец и не торговаться сюда приехал; кроме Бога и государыни никто меня наградить не может». Потемкин, никак не ожидавший такого ответа, побледнел, повернулся и пошел в зал. Суворов за ним. Здесь он подал строевой рапорт; Потемкин принял холодно; оба рядом походили по зале молча, затем раскланялись и разошлись ⁹².
Как видно, этот рассказ, основанный на устном предании, имеет анекдотический характер и вероятно не соответствует фактам. Ввиду позднейших натянутых отношений между Потемкиным и Суворовым, однако, нельзя не считать вероятным, что по поводу наград за Измаил между военачальниками произошло что-то вроде размолвки. Суворов имел право ожидать, что его сделают фельдмаршалом, но он был удостоен других наград; Потемкин предложил Екатерине сделать медаль в честь Суворова, отличить его чином гвардии подполковника или генерал-адъютанта; о возведении его в фельдмаршалы не было и речи ⁹³.

Примечания

¹ «Je connаis mon homme, je sаis que son honneur аttаche». Дневник Храповицкого в ноябре 1788 г.
² «Сб. Ист. Общ.», ХХVII. 536.
³ Храповицкий, 10 дек. 1788.
⁴ Mаrcаrd, «Zimmermаnns Verhаltnisse mit der Kаiserin Cаthаrinа II», Bremen, 1803, стр. 381.
⁵ «P. Архив», 1867, стр. 1260.
⁶ Segur, «Memoires», III. 451.
⁷ Энгельгардт, «Записки», 72.
⁸ «Сб. Ист. Общ.», XLII. 3.
⁹ Кобенцель.
¹⁰ Сегюр.
¹¹ «Р. Старина», XVI. 234-236.
¹² «Сб. Ист. Общ.», XLII. 6.
¹³ Т.е. когда Орлов, побывав в Москве во время чумы, возвратился в столицу в 1771 г.
¹⁴ «Дневник Храповицкого», 25, 26 января.
¹⁵ «Р. Старина», ХVI. 236.
¹⁶ Грот, «Державин», V. 727-745.
¹⁷ «.. Архив», 1872, стр. 103-104.
¹⁸ «Рус. Старина», XXII. 331-333.
¹⁹ Грот, «Державин», V. 746.
²⁰ Грот, «Державин», I. 231. VIII. 575.
²¹ «Russische Gunstlinge», 389.
²² «Дневник Храповицкого», 14 апреля 1789 г.
²³ «Minerva», 1798. IT. 93.
²⁴ «Дневник Храповицкого» 5 и 6 февраля 1789 г. «Minerva», 1799. II. 75.
²⁵ «Сб. Ист. Общ.», XLII. 2-3. См. также соч. Гельбига в журнале «Minerva», 1798. IV. 81.
²⁶ «Сб. Ист. Общ.», XLII. 9.
²⁷ См. письмо Безбородки к С.Р. Воронцову в «Арх. Кн. Воронцова», XIII. 144.
²⁸ «Р. Арх.», 1865, стр. 725.
²⁹ Дневник Храповицкого 7, 16, 17, 18 марта. См. также о занятиях князя рассказ Самойлова в Р. Архиве, 1867. 1537-1538.
³⁰ «Р. Старина», XVII. 26.
³¹ «Сб. Ист. Общ.», XLII. 11-16.
³² Записки Ф. Голицына в «Р. Арх.», 1874. I. 1329.
³³ «Дневник Храповицкого», 12 февраля 1789.
³⁴ Гарновский в «Р. Старине», XVI. 400, 403.
³⁵ «Сб. Ист. Общ.», XLII. 23-36.
³⁶ См. «Дневник Храповицкого», 7 июля 1789 г.
³⁷ «Дневник Храповицкого», 12 сентября 1789 г.
³⁸ «Р. Арх.», 1866. 1577 и след. Письмо Булгакова к князю от 21 января 1789 г.
³⁹ Надеждин в «Одесск. Альманахе», 1839, стр. 71.
⁴⁰ «Minerva», 1799. II. 407 и 413.
⁴¹ Петров, II. 9.
⁴² Петров, II. 23-25. «Minerva», 1799. II. 408. О том, как Потемкин вредил Румянцеву, рассказывает в своих записках князь Ю.В. Долгорукий в Р. Старине (1889) т. LXIII, стр. 612, при чем замечено: «Кажется судьба его возвела всех отменных людей вытеснивать».
⁴³ Энгельгардт, 82.
⁴⁴ См. соч. Петрова, II. 44-53 и соч. Петрушевского I. 348.
⁴⁵ «Р. Старина», XIV, 218.
⁴⁶ Энгельгардт, 81.
⁴⁷ Петрушевский, I. 362.
⁴⁸ Петрушевский, I. 364.
⁴⁹ «Сб. Ист. Общ.», XLII. 37-38.
⁵⁰ «Р. Старина», XVI. 410-411, 413.
⁵¹ «Р. Старина», ХVI, 415-419.
⁵² «Сб. Ист. Общ.», XLII. 39, 42, 43, 45.
⁵³ Петрушевский, I. 366. Подробности о переговорах см. в соч. Петрова, II.
⁵⁴ «P. Аpx.», 1867, стр. 1565.
⁵⁵ «Р. Арх.», 1865, стр. 367. Судя no рассказам Ю. В. Долгорукого (в Русской Старине 1889 г. т. LXIII, стр. 512-614) все было сделано без всякого участия Потемкина. «Я был им очень доволен», сказано тут, «что он ни во что не вступался».
⁵⁶ Т.е. мы взяли десять баркасов, не потеряв ни одного молодца, и Бендеры с тремя пашами, не потеряв кота.
⁵⁷ «Сб. Ист. Общ.», XLII. 46-49.
⁵⁸ Храповицкий, 23 декабря 1789.
⁵⁹ «Р. Старина», XVI. 421-423.
⁶⁰ «Сб. Ист. Общ.», XLII. 50-58.
⁶¹ «Р. Старина», XVI. 426.
⁶² Энгельгардт, 82.
⁶³ «Р. Арх.» 1878. I. 20.
⁶⁴ Петрушевский, I. 371. См., напротив, обстановку у Суворова, на стр. 375-376.
⁶⁵ См. напр. письма к нему разных лиц в «Зап. Од. Общ.», IX. 227 и след.
⁶⁶ См. «Р. Арх.», 1865, стр. 730. См. «Historische Zeitschrift», XXXIX. 237 и след.
⁶⁷ См. напр. записку в «Р. Арх.», 1865 г., стр. 732. О быстроте поездок князя см. напр. «3ап. Од. Общ.». IX. 250, письмо Фадеева.
⁶⁸ «Арх. кн. Воронцова», XIII. 178.
⁶⁹ «Minerva», 1799. III. 252.
⁷⁰ «Minerva», 1799. III. 269.
⁷¹ Петров, II. 105.
⁷² «Minerva», 1799- IT. 110.
⁷³ «Зап. Од. Общ.», VIII. 194.
⁷⁴ «Р. Арх.», 1884. II. 27 и след.
⁷⁵ О равных, отчасти нелепых слухах, относившихся к переговорам, см. депеши Гельбига в «Арх. кн. Воронцова», XXVI. 439.
⁷⁶ «Сб. И. Общ.», XLII. 59, 66 и 75.
⁷⁷ «Сб. Ист. Общ.», ХLII. 99, 101, 103 и 106.
⁷⁸ Петров, II. 98-99.
⁷⁹ Петрушевский, I. 378.
⁸⁰ Петров, II. 99-100.
⁸¹ Петрушевский, I. 370.
⁸² Петров. II. 147.
⁸³ Полевой, 152-155. Smitt, I. 495.
⁸⁴ «Зап. Од. Общ.», IV. 371.
⁸⁵ «Сб. Ист. Общ.», XLII. 109-110.
⁸⁶ «Зап. Од. Общ.», VIII. 196.
⁸⁷ Петрушевский, I. 385. См. также письма Чернышева из лагеря под Измаилом в «Р. Арх.» 1871 г. стр. 385-407.
⁸⁸ Бантыш-Каменский, Полевой и пр.
⁸⁹ Петрушевский, I. 387. Герцог Ришельё рассказывает, будто Потемкин писал к Суворову: «Vous prendrez Jsmаel а quel que prix que ce soit». «Сб. И. О.» LIV. 80. См. там же стр. 166.
⁹⁰ Надеждин, в «Од. Альманахе» на 1839 г.
⁹¹ О взятии Измаила см. мою статью в «Bаltische Monаtsschrift», Неue Folge, II. 556-585.
⁹² Петрушевский, I. 400-401.
⁹³ См. замечания у Петрушевского, 402-403. О взятии Измаила см. любопытный рассказ герцога Ригшельё в Сб. Ист. Общ. LIV. 166 и след. и новейшие труды, появившиеся по случаю столетней памяти этого события.