X.
Кончина Потемкина.
Потемкин против собственной воли покинул Петербург: императрица заставила его уехать. Но несправедливо было бы смотреть на это как на какую-нибудь опалу или размолвку между Екатериною и князем, в чем не трудно убедиться из оживленной переписки между ними в продолжение нескольких недель, до самой кончины Потемкина.
24-го июля он выехал из Царского Села. На другой день уже императрица писала ему: «Друг мой сердечный, князь Григорий Александрович. Рапорт к тебе князя Репнина от 14 июля я. раскрыв, читала... Бога молю, да благословит успех, а тебе желаю благополучного пути». Далее следуют разные замечания о Каменском, Безбородке и проч., а в заключение сказано: «Аdieu, mon аmi, je vous embrаsse.» Такие же записки, небогатые, впрочем, содержанием, Екатерина писала 3, 9, 12, 28 августа и проч. Они свидетельствуют о дружбе и привязанности. Кроме разных замечаний о делах встречаются уверения в расположении, в искренности которых нет оснований сомневаться. Часто попадаются фразы о необходимости заключения мира. «Признаюсь, что ничего на свете так не хочу, как мира». «Обрадовал ты меня прелиминарными пунктами о мире, за что тебя благодарю душою и сердцем; дай Боже скорее совершить сие полезное дело заключением самого мира... Желаю весьма, чтобы великие жары и труды дороги [209] здоровью твоему не нанесли вреда в теперешнее паче время, когда всякая минута требует нового труда. Аdieu, mon аmi». В письме от 28 августа, после разных заметок о переговорах, сказано: «О чем я всекрайне сожалею и что меня же столько беспокоит, есть твоя болезнь и что ты ко мне пишешь, что не в силах себя чувствуешь оной выдержать. Я Бога прошу, чтоб отвратил от тебя сию скорбь, а меня избавил от такого удара, о котором и думать не могу без крайнего огорчения. О разогнании турецкого флота здесь узнали с великою радостью, но у меня все твоя болезнь на душе... Прикажи ко мне писать кому почаще о себе. Означение полномочных усмотрела из твоего письма; все это хорошо. а худо то только, что ты болен. Молю Бога о твоем выздоровлении. Прощай, Христос с тобою. Платон Александрович тебе кланяется и сам пишет к тебе''. 4 сентября: «Письмо твое от 24 августа упокоило душу мою в рассуждении тебя самого, понеже увидела, что тебе есть легче, а до того я была крайне беспокойна; но не понимаю, как, в крайней слабости быв, можешь переехать из места на место... Платон Александрович тебе кланяется и сам будет писать к тебе; он весьма беспокоился о твоей болезни и один день не знал, чем и как печаль мою облегчить» 1.
Болезнь князя действительно сильно беспокоила императрицу. Это видно из следующей заметки в дневнике Храповицкого от 28 августа: «Получено известие чрез Кречетникова из Киева, что князь Потемкин очень болен и к нему поехала Браницкая... Печаль и слезы».
Несмотря на болезненное состояние Потемкин совершил путешествие чрезвычайно быстро; в восемь дней он прибыл в Яссы. Репнин, одержав победу 28 июля при Мачине, открыл переговоры о мире; 31 июля были подписаны прелиминарные пункты; 1 августа прибыл Потемкин.
Трудно сказать, насколько верен рассказ о страшном [210] раздражении Потемкина по поводу столь энергичных и успешных действий князя Репнина; он основан только на устном предании 2. Быть может, Потемкин был недоволен условиями прелиминарного договора, заключенного Репниным. В переписке между Екатериною и Потемкиным говорится о необходимости сокращения перемирия, на которое согласился Репнин; вообще же Потемкин тотчас же после приезда признал договор, как «fаit аccompli», и этим, как мы видели, обрадовал императрицу 3.
Энгельгардт пишет: «Светлейшему князю очень было досадно, что князь Репнин поспешил заключить мир; он выговаривал ему при многих, сказав: ««Вам должно было бы узнать, в каком положении наш черноморский флот, и о экспедиции Гудовича; дождавшись донесения их и узнав от оных, что вице-адмирал Ушаков разбил неприятельский флот и уже его выстрелы были слышны в самом Константинополе, а генерал Гудович взял Анапу, тогда бы вы могли сделать несравненно выгоднейшие условия»». Это действительно было справедливо», — продолжает Энгельгардт: — «князь Репнин в сем случае предпочел личное свое любочестие пользе государственной, не имев иной побудительной причины поспешить заключить мир, кроме того, чтобы его окончить до приезда светлейшего князя» 4.
Можно считать вероятным, что между Потемкиным и Репниным происходило некоторое объяснение. Впрочем, Потемкин вскоре же признал заслуги Репнина и был с ним в хороших отношениях. Лубяновский рассказывает о следующем случае. Помирившись с Репниным, Потемкин был у него однажды на обеде, причем вдруг сделался [211] грустным. «О чем так вдруг закручинились, ваша светлость?» — спросил Репнин. «He взыщите, князь Николай Васильевич», — ответил Потемкин: — «грусть находит вдруг на меня, как черная туча. — Ничто не мило; иногда помышляю идти в монахи». — «Что ж, ваша светлость», — сказал Репнин, — «не дурное дело и это. Сегодня иеромонахом, через день архимандритом, через неделю в епископы, затем и белый клобук. Будете благословлять нас обеими, а мы будем целовать у вас правую» 5.
Упав духом, чувствуя усиление болезни, Потемкин не в состоянии был довести до конца переговоры о мире. В среде русских дипломатов в это время подвергали строгой критике образ действий Потемкина. Так напр. Морков в письме своем к С. Р. Воронцову находил выбор лиц, которым было поручено вести переговоры о мире, совсем неудачным 6.
Как относились турки к Потемкину, можно видеть из письма Безбородки к С.Р. Воронцову, писанного вскоре после кончины князя, во время переговоров о ясском мире: «Думают, может быть, у вас, что имя покойного страшило их. Сколько в том ошибаются! Я тебе скажу что четвертого дня случилось. Второй (турецкий) полномочный говорил с нашим драгоманом о покойном: ««Сожалею»», сказал он, ««что я не видал сего странного человека, который все дела делал языком; да и подлинно он думал, что едкий и бранчивый язык, так как и обычай его грозить, над всеми действовать мог. Впрочем, где же храбрость видна была? Где случалась драка в разных или меньших с вашей стороны силах, там не он присутствовал. Взял Аккерман и Бендеры, приведши с собою 80,000 одной пехоты и многие сотни пушек. Люди испугалися и сами отдалися»» 7.
Около этого времени ходили разные слухи о чрезмерном [212] честолюбии Потемкина. Рассказывали, будто князь желал превращения Крымского полуострова в независимое царство, государем которого будет он сам 8. Партия Зубовых вздумала подогревать старую историю Мазепы, распуская слухи, будто Потемкин кроме действующей армии содержал еще на свой счет второй комплект солдат и, всячески привлекая к себе молдаван и валахов, хотел отложиться от России и сделаться в этом крае независимым господарем 9. Даже Самойлов намекает на это, замечая: «Князь весьма желал независимости Молдавии от Порты, тем паче, что привязанность молдавских вельмож, к нему оказанная, и заслуги, им явленные императрице, подавали ему надежду быть защитником и покровителем сей страны» 10. Энгельгардт, сообщая об образовании Потемкиным в это время громадного полка из 11,000 человек и 20 орудий артиллерии под названием «Великой Гетманской Булавы», замечает: «На сей счет разные делали догадки; прямой цели никто не постигал, ибо невозможно было, чтоб один только каприз князя Потемкина был тому причиною. Одни полагали, что он хотел быть господарем Молдавии и Валахии, другие — что он хотел себя объявить независимым гетманом; иные думали, что он хотел быть королем польским» 11. Суворов, находившийся в это время в Финляндии, считал честолюбие Потемкина опасным. В одном из его писем к Хвостову сказано: «По победе над визирем, чем дальше князь Потемкин пойдет, тем опаснее; я помню дерзкий приказ: арнауты принадлежат гетманской булаве. Он имеет инсигнии донских и иных казаков; его поминают за выносом без синода, с прибавлением его армии военной; газетчины дают ему I» 12. [213]
Впрочем, еще в конце августа 1791 г., значит после первых пароксизмов болезней, жертвою которой он сделался, князь очень деятельно занимался текущими делами. В его письме к А.А. Безбородке от 24 августа из Гуши, которое впрочем он продиктовал Попову, сказано между прочим: «Из Ясс буду я писать обо всем обстоятельно и о Польше и пришлю журнал всего происходившего между мною и визирем. Дело совсем было расклеилось упрямством султана; но флот наш черноморский все поправил, приведя до крайней трусости Его Султаново Величество. Донесите, Ваше Сиятельство, при случае, что я ничего не упущу, и в том будьте спокойны. Я так себя поставил, что Турки за мною ходят, а не я за ними. Визирь осыпает меня учтивостями и письмами». А затем Потемкин пишет об отношении России к Австрии и Пруссии: «На императора (Леопольда) нельзя надеяться и для того нужно скорее учредить свои интересы с Берлинским двором. После все можно устроит, но только на теперешний случай сие надобно конечно». А 29 августа Потемкин писал к Безбородке: «Польша требует большого внимания, паче тем, что император ладит с королем прусским, а сладивши, мы останемся как рак на мели» и пр.
Еще в сентябре князь неоднократно писал к Безбородке о делах, о ходе переговоров с Турками, об армии и пр. В кратком письме от 16 сентября из Ясс сказано: «Когда дела много, тут сил нет, но я верно себя не щажу... устал, как собака». А между тем ему стало хуже. 21 сентября он писал: «Стал было я бродить, но третьего дня схватил меня сильно пароксизм и держал более 12 часов, так что и по сие время не могу отдохнуть; крайнее ослабление. Вообразите, что все больны в Яссах и у меня в доме скоро некому будет служить. Прошу отыскать для меня шлафрок китайский и прислать; оный крайне мне нужен» 13. [214]
Болезнь князя приняла опасный оборот в то самое время, когда от его дипломатического искусства зависело заключение мира или продолжение войны. Могло казаться, что мира не будет. Потемкин настаивал на независимости Молдавии, на облегчении судьбы Валахии, на уступке Анапы; а между тем великий визирь с армией в 180,000 чел. стоял на правом берегу Дуная, против Браилова. Самойлов пишет: «Можно заключать, что князь не положительно решителен был на принятие мирных предложений. В таком будучи намерении трактовал он все вежливости великого визиря с равнодушием и с самым неуважением» 14.
Современники с напряжением следили за дипломатическою деятельностью князя. Бантыш-Каменский писал тогда к Куракину: «Ежели верить носящимся слухам, то дело идет о Молдавии и о Анапе. О! ежели выполнит Решемысл обе сии статьи, прямо велик будет и словом, и делом» 15. Морков, напротив, считая Потемкина плохим дипломатом, порицал его образ действий в резких выражениях 16.
Однако в это же время Потемкин уже предчувствовал приближающуюся кончину. Замечали, что уже на пути в армию он был задумчив и временами жаловался на головную боль 17. В начале августа он прибыл в Галац, где вскоре после этого скончался брат великой княгини Марии Феодоровны, принц Виртембергский. Энгельгардт рассказывает: «Светлейший князь был на похоронах, и, как по окончании отпевания князь вышел из церкви и приказано было подать его карету, вместо того подвезли гробовые дроги; князь с ужасом отступил; он был чрезвычайно мнителен. После сего он вскоре занемог и повезли его [215] больного в Яссы» 18. По другим известиям князь в рассеянности даже сел на погребальные дроги., что, разумеется, должно считаться весьма невероятным. Камердинер Потемкина Секретарев рассказывал, что был свидетелем ошибки князя при выходе из церкви, когда вместо своего экипажа сел на похоронные дроги... «По рассеянности ли», — пишет дочь Секретарева, по рассказу отца, — «или по чему другому, необъяснимому, князь положительно сел на дроги и лишь чрез некоторое время заметил свою ошибку. Вскоре после князь занемог» 19.
Князь совершенно упал духом, мучимый мнительностью и тоскою. К душевным его страданиям присоединились лихорадочные припадки. я князь обратился к помощи докторов Тиммана, Массо и штаб-лекаря Санковского. 20 августа Потемкин писал к Репнину о переезде из Галаца в Яссы «Продолжающиеся мои страдания» — говорилось в письме — «довели меня до совершенной слабости». В другом письме сказано: «Одно средство с сохранению людей нахожу я в удалении их из Галаца. Место сие, наполненное трупами человеческими и животных, более походит на гроб, нежели на обиталище живых... Болезнь меня замучила, и я теперь в крайнейшей слабости». В Яссах болезнь Потемкина усилилась; а присоединившаяся к ней тоска побуждала его раза два выезжать из города в соседние деревни и опять возвращаться в Яссы 20. Черные мысли заставляли его думать опять о монашестве. К этому времени, как кажется, относится сочинение князем «Канона Спасетелю», в девяти песнях, в тоне и духе псалмов. В предчувствии близкой кончины, он как бы хотел очистить свою душу покаянною молитвою 21.
Понятно, что опасное положение князя в то время, когда вопрос о мире и войне занимал всех, сильно беспокоило [216] императрицу, старавшуюся скрывать свое волнение. Она все еще надеялась на выздоровление князя. В ее письме к Гримму от 1 сентября сказано: «Князь Потемкин пишет, что мир с султаном будет в скором времени подписан. Он был очень болен, но 24 августа ему было уже гораздо легче: я нарочно ставлю число, чтоб вы не верили ложным слухам» 22.
31 августа Завадовский писал к С.Р. Воронцову, что Безбородко считал положение Потемкина отчаянным. «Энгельгардт пишет», — сказано в письме Завадовского, — «что он (Потемкин) имеет припадок лихорадочный, ничего не принимает и никого не слушает, потому (Энгельгардт) и просил Браницкую, чтоб приехала его на медицину уговаривать, считая, что долг родства и благодарности к тому ее обязывает. Князь будет или есть по прежнему здоров; а мы только доказательство имеем, против чаяния многих, сколько дорожат им. Наш приятель (Безбородко) убит был таковым приключением, во мнении, что лишается руки, его содержащей. Курьера другого еще нет; но я уверен, что будет радостный». Как мало Завадовский предвидел кончину князя, видно из его письма к С.Р. Воронцову от 24 сентября: «Князь занемог и переехал в деревню, в пяти верстах от Ясс. Уже он выздоровел». 11 октября Завадовский писал: «Князь то болен, то выздоравливает» 23.
После того, как графиня Браницкая, племянница Потемкина, поехала к больному, императрица писала к ней 16 сентября: «Тревожит меня болезнь дядюшки вашего, князя Григория Александровича. Пожалуй, графиня, напишите ко мне, каков он, и постарайтесь, чтоб он берегся как возможно от рецидивы, кои хуже всего, когда кто от болезни уже слаб. Я знаю как он беспечен о своем здоровье». В другом письме, от 3 октября, говорится: «Из письма вашего от 27 сентября вижу я, что князю [217] есть полегче; но совсем тем я весьма беспокойна о его состоянии. Пожалуй, останься с ним, а пуще всего, чтоб во время продолжительного выздоровления поберегся» 24.
О состоянии Потемкина в сентябре мы подробно узнаем из писем В. С. Попова к Екатерине и к А.А. Безбородке. В письме к последнему от 24 августа 1791 г. сказано о «жестовой» и «мучительной болезни» князя, что это была «желчная горячка». А далее Попов пишет: «Слава Богу, что князь, убежденный нашими просьбами, принял лекарство. которое много помогло. Один только сильный и долговременный пароксизм был после сего лекарства, но потом становились они легче и оставили токмо по себе крайнюю слабость. которая до сих пор держит его светлость в постеле, но не препятствует уже течению дел, хотя то и стоит его светлости труда» 25. Попов писал 6 сентября («в загородном доме при Яссах») императрице: «С 3-го дня сего месяца показался опять жар, и его светлость проводил ночь в беспрестанной тоске, которая и в следующий день продолжалась; в ночь на 5 число князь не мог тоже уснуть: жар и тоска мучили его несказанно до самого полдня. Всемилостивейшее письмо вашего императорского величества и милосердое в оном соболезнование тронули его светлость до слез, и сие много подействовало; жар начал умаляться... Доктора Тиман, Массот и штаб-лекарь Санковский попеременно не оставляют его светлость ни на минуту. Они приписывают продолжение болезни бывшим несносным жарам, а более накопившейся желчи. Для того и стараемся мы удалить все то, что только может подать повод к огорчению его светлости, весьма для него в настоящем положении опасному. He безвредна также для его светлости и забота его чрезвычайная по долгу службы: всякий день по утру занимается князь слушанием отвсюду вступающих дел, не в состоянии будучи сам читать, приказывает по оным разные исполнения и когда только может [218] приподняться, то подписывает нужные бумаги, хотя весьма слабою рукою». К Безбородке Попов писал 16 сентября: «Его светлость, освободясь от болезни, не может еще освободиться от своей слабости, и притом много терпит от стреляния в ушах. Дня с три сбирался он с силами, чтоб отметить на списках рекомендованных за Мачинское и Анапское дело мнение свое о их награждении, но не был в состоянии того исполнить, так как и положить на бумаге все свои переговоры и сношения с визирем, и так отложил, пока силы его укрепятся». 21 сентября: «Князь опять занемог. Лихорадка мучила его третьего дня жесточайшим образом, так что его светлость до сих пор не встает с постели. Если сия лихорадка сделается четверодневною, то для его светлости будет весьма несносна, и тем более, что для изгнания ее нужно будет принимать лекарства, до коих князь весьма неохотлив». 25 сентября из Ясс Попов писал к Екатерине: «От 21 сентября до нынешнего дня князь подвержен был беспрестанным и жестоким страданиям. Все признаки открывали тяжкую и мучительную болезнь. Горестные его стенания сокрушали всех окружающих его Когда только боли унимались, то его светлость начинал говорить о безнадежности своей жизни и со всеми прощался, не внемля никаким нашим вопреки сего уверениям. Все наличные здесь доктора держали консилиум о болезни его светлости и о способах к его врачеванию и согласно положили давать его светлости хину, которую он уже и принимает». 27 сентября: «Состояние светлейшего князя, слава Богу, переменилось в лучшее... и сам князь перестал уже говорить о смерти. Сегодня в 12-м часу его светлость приобщился Святых Таин и после того стаи довольно весел. Много принесло его светлости радости и удовольствия получение вчера всемилостивейшего вашего императорского величества письма и в оном шубки и шлафрока. При напоминании вашего величества имени всегда льются обильные слезы из глаз его. Крайняя слабость после претерпенных мучений не позволила [219] много писать к вашему и. величеству; но я надеюсь, что с первым курьером его светлость напишет более» 26, 2 октября Попов писал: «30-е число, день рождения и имянин его светлости, все окружающие его старались утешать его разными опытами усердия своего; несколько раз вспоминал он священное вашего императорского величества имя и горько плакал, воображая, что, может быть, не будет иметь счастия ваше и. величество увидеть... Я просил его светлость убедительнейшим образом о принятии хины, но ничто не может преодолеть совершенного его от нее отвращения и, кажется, болезнь умножается при воспоминании о лекарстве. Теперь желает его светлость, чтоб везли его отсюда в здоровейшее место, но я не знаю, как тронуться ему отсюда, когда все силы его изнурены до крайности» 27.
Из этих писем Попова видно, как сильно и благотворно действовали на князя Потемкина в последние дни его жизни письма Екатерины. В свою очередь императрица была в глубокой печали при получении столь неотрадных известий о состоянии здоровья князя. Храповицкий писал 16 сентября: «Курьер от князя Потемкина: к нему опять пришла лихорадка». 3 октября: «Два курьера, что князь Потемкин был опасно болен, и теперь еще лихорадка продолжается; он приобщен Св. Таин. Прислано описание болезни от Массо и Тимана. Слезы». 11 октября: «В обед приехал курьер, что 1 октября князю Потемкину опять хуже. Слезы».
К Безбородке Попов писал 2-го октября: «Заботы наши о его светлости все еще продолжаются. В прошедшую ночь сделавшийся ему обморок много нанес беспокойства. Теперь, слава Богу, он спокоен, много говорил о делах и непременное положил намерение отсюда удалиться. Место [220] всех здоровее считает его светлость в Николаеве, что по Буге, и одна мысль сей перемены приметно его утешает». В письме от 4 октября сказано уже, что доктора потеряли надежду 28. Подробнее в тот же день Попов писал императрице: «На 3-е число сего месяца его светлость проводил всю ночь и до девяти часов утра в таком состоянии, которое приводило в отчаяние всех медиков. Девять часов не находили они пульса. Его светлость не узнавал людей; руки его и ноги были холодны как лед, и цвет лица весьма изменился. Heвзирая на слабость, его светлость непременно требовал, чтоб везли его отсюда. На 4 число его светлость проводил ночь довольно покойно, и хотя сна совсем почти не было, но не было и тоски. Как выезд из Ясс назначен был поутру, то князь поминутно спрашивал: который час? и все ли готово? Едва только рассветало, то, несмотря на крайнюю его слабость, не было возможности удержать его несколько часов, пока бы разошелся бывший тогда густой туман. Его светлость приказал положить себя в большие кресла и на оных снести к шестиместной карете, в которую его с великим трудом и положили. Тут князь подписал письмо к вашему императорскому величеству и в 8 часов пополуночи пустился в путь свой к Николаеву. С его светлостью поехали, но в других экипажах: графиня Александра Васильевна Браницкая, генерал-поручик Голицын, генерал-майор Львов и обер-кригскоммиссар Фалеев, доктора Тиман и Массот и штаб-лекарь Санковский. Всю дорогу ехали тихо и в два часа пополудни прибыли благополучно на первый ночлег в село Пунчешты, в 30 верстах отсюда; доктора удивляются крепости, с которою его светлость совершил переезд свой. Они нашли у него пульс лучше и гораздо более свежести в лице; жаловался только, что очень устал. Есть-ли его светлость следующую ночь проведет спокойно, то мы уверены о скором его выздоровлении в Николаеве, [211] тем паче, что его светлость восприял несомненную в том надежду, и сия надежда сильно в нем действует».
Попов упоминает о письме Потемкина к императрице. Вот оно.
«4 октября 1791. Яссы».
(Чужою рукою 29): «Матушка, всемилостивейшая Государыня! Нет сил более переносить мои мучения; одно спасение остается оставить сей город, и я велел себя везти к Николаеву. He знаю, что будет со мною».
(Женскою рукою 30): «Вечный и благодарный подданный».
(Рукою князя Потемкина): «Я для спасения уезжаю» 31.
Последнее письмо Екатерины, дошедшее до князя, от 16-го сентября, свидетельствовало о сильном беспокойстве и об искреннем расположении к князю. «Друг мой сердечный», писала императрица, «твои письма от 29-го августа и 6-го сентября мною получены; первое меня много обрадовало, ибо видела, что тебе было легче, а другое паки во мне умножило беспокойство, видя, что четверы сутки ты имел непрерывный жар и боль в голове. Прошу Бога, да подкрепит силы твои; не сумневаюсь, что по делам все пойдет; но каково больному дела, я по себе знаю». В приписке сказано: «Платон Александрович благодарит за поклон и сам к тебе напишет». Письма Екатерины от 30 сентября и 3 октября уже не застали князя в живых. Тут было сказано: «Всекрайне меня беспокоит твоя болезнь. Христа-ради, ежели нужно, приими, что тебе облегчение, по рассуждению докторов, дать может; да приняв, прошу уже и беречь себя от пищи и питья, лекарству противных... Платон Александрович тебя благодарит за поклон и весьма тужит о твоем состоянии. С имянинами тебя поздравляю и посылаю шубейку». 3 октября: «Письма [222] твои крайне меня беспокоят, хотя вижу, что последние три строки немного получше написаны и доктора уверяют, что тебе получше».
В письмах к Попову Екатерина благодарила его за подробные известия и просила писать почаще. «Кажется, доктора все делают, что могут», — сказано в письме от 3 октября: — «пуще всего, что узнали чем болен» 32.
5-го октября Попов писал Екатерине: «Удар совершился, всемилостивейшая государыня! Светлейшего нет более на свете. Поутру он сделался очень слаб, но приказал скорее ехать; наконец, не доезжая большой горы, верстах в 40 от Ясс, так ослабел, что принуждены были вынуть его из коляски и положить на степи. Тут и испустил он, к горестнейшему нашему сожалению, дух свой 33.
В письме великой княгини к ее родителям из Гатчины от 27 октября (7 ноября) 1791 г. сказано, что упрямство князя, неумеренная пища и отвращение от хины были причиною кончины князя и что по мнению докторов без этого его положение не сделалось бы столь опасным 34.
Самойлов замечает в своей биографии Потемкина: «Болезнь его увеличивалась сколько сама по себе, но более от того, что он не только не берег себя, но даже как бы нарочно изыскивал средство против выздоровления своего, употребляя в пищу самые жирные и докторами запрещенные ествы; а в то время, когда испарина и самый пот приходили, он выливал на голову стклянок по десяти одеколон и был в беспрерывном неудовольствии духа» 35.
И в рассказе Энгельгардта мы встречаем заметку, что Потемкин «не хотел принимать никаких лекарств и, будучи [223] в жару, мочил себе голову холодною водою» 36. Барон Бюлер писал князю Голицыну в Вену: «Последняя болезнь его (Потемкина) была перемежающаяся лихорадка, которая сделалась смертельною вследствие отвращения его ко всем врачебным пособиям» 37.
Любопытен рассказ митрополита Ионы о последних днях жизни Потемкина: «По возвращении из Петербурга князь Потемкин тяжко заболел горячкою; 40 дней провел он в таком состоянии и, не получив облегчения, отправился из Ясс в ближайшее село, принадлежащее молдавскому господарю Маврокордату; оно расположено среди садов на возвышенности и пользуется прекрасным климатом. Но и это не помогло князю. Преосвященный Амвросий и я навестили его и слезно умоляли беречь себя, принимать лекарства и воздерживаться от вредной пищи. ««Едва ли я выздоровею»»; — отвечал на это князь: — ««сколько уже времени, а облегчения нет как нет. Но да будет воля Божия! Только вы молитесь о душе моей и помните меня. Ты духовник мой,»» — продолжал он, обращаясь к Амвросию, ««и ведаешь, что я никому не желал зла. Осчастливить человека — было целью моих желаний»». Зарыдали мы от этой предсмертной речи доблестного мужа. Вышедши, мы нашли в гостиной генерал-доктора, француза, от которого узнали, что положение князя безнадежно, что никаких лекарств он не принимает, а болезнь уже в таком развитии, что обыкновенное врачевство едва ли поможет» 38.
В 1816 г. К.Ф. Кнорринг, как очевидец последних часов жизни Потемкина, рассказывал следующее: «При переезде из одного места в другое, князь назначил ночлег на пути у него, Кнорринга, тогда командира Таврического гренадерского полка, и прибыл в седьмом часу вечера. Приготовлена торжественная встреча, но из кареты у подъезда слышали нерадостный голос: ««жарко, душно!»» Носился [224] слух, что князь был не совсем здоров, но чтобы молва заключала в себе что-либо немаловажное, то в мысль никому не приходило. Вошедши в дом, он улегся на диване и велел отворить окна, повторяя: ««жарко, душно!»» Ночь была тихая, лунная, свежая; что доктор ни делал, что ни подавали для прохлаждения, все ему было душно; метался, страдал. He прежде десятого часа доктор сказал, что князь начинал успокоиваться и Бог даст заснет. Спутники пошли ужинать к нему, Кноррингу. Выезд назначен между семи и восьми часов утра. Можно ли было подумать, что это утро, этот день будет последний день жизни знаменитого? Между двух и трех часов ночи неожиданная тревога: экипажи поданы, князь выезжает. Кто как успел приодеться со сна, так и отправились. Велено ехать шагом. За несколько верст от ночлега рассветало. Княжая карета остановилась. Выскочили мы» — говорил Кнорринг, — «из экипажей и окружили карету. Больной держал в дрожащих руках св. икону, везде и всегда его сопутницу, лобызал ее, обливал слезами, рыдал, взывая: ««Боже мой, Боже мой!»» Пожелал выйти из кареты и лечь на траве. Постлали ковер, принесли под голову кожанную подушку, уложили его; ничего не говорил, стонал, казался однако же покойнее. Так он по желанию лежал на траве, на чистом утреннем воздухе, под открытым небом. Скоро затем, крепко и сильно вздохнув, протянулся. Смерть и тогда еще никому из предстоявших не пришла на мысль. Казак из конвойных первый сказал, что князь отходит, и закрыть бы глаза ему; искали по всем карманам империала; тот же казак подал медный пятак, которым и сомкнули глаза покойному» 39.
Отец Э.И. Стогова, записки которого недавно появились в «Русской Старине», рассказывал сыну, что он в минуту кончины князя Потемкина стоял в ногах умирающего. Князь говорил доктору будто: «Спаси меня; я полцарства дам тебе». Доктор поднес ему образ и сказал: [225] «Вот твое спасение». Потемкин крепко прижал образ и скончался 40.
Некоторые данные в современном письме из Ясс отчасти дополняют эти рассказы, отчасти не соглашаются с ними в частностях. Потемкин называл Яссы своим гробом, и когда приехал туда Фалеев, окончивший в то время построение Николаева, он своими рассказами возбудил в больном желание посетить возникавший город. На первом ночлеге (значит у Кнорринга) он участвовал в разговоре Фалеева с Браницкою «и был так весел, что просидел с ними до 12-ти часов, говорил им, что он рад, что гроб свой в Яссах оставил (??). Поминутно он спрашивал, скоро ли рассветет; лишь только показался свет, он и велел заложить лошадей; однако-ж все ему говорили, что их повели поить. Он приметил, что обман... нечего было делать, повезли его; отъехав семь верст, он сказал: ««Будет теперь, некуда ехать, я умираю» выньте меня из коляски, я хочу умереть на поле»». Его положили на траву. Он просил спирту, намочить оным голову, и, полежав более трех четвертей часа, зевнув раза три, так покойно умер, как будто свеча, которая вдруг погаснет без малейшего ветра». Автор письма замечает: «Сие я описываю тебе, как пересказывал мне г. Фалеев, который был при князе до последнего вздоха».
Попов писал графу Безбородко: «Я поручил г-ну Иванову написать изображение кончины его светлости. Графиня Браницкая, бросаясь на него, старалась уверить себя и всех, что он еще жив, старалась дыханием своим согреть охладевшие уста. Все окружающие в ужасе и отчаянии воздымали руки и били себя в перси. Картина сия, м. г., весьма будет жалостна» 41. [226]
Бантыш-Каменский, сообщая князю Куракину о кончине Потемкина, замечает: «По вскрытии тела нашли, что гнилая горячка и молошница были» 42. Безбородко, по желанию Завадовского, сообщая ему подробности о болезни Потемкина, заметил: «Тут не было ничего особливого, кроме самого обыкновенного. Склонность его к желчи при гемороидах, раздраженная разными неприятностями, в последнюю его у нас бытность случившимися, при сильном движении от непонятно-скорой дороги увеличила силу болезни... По обычаю своему, растворяя ночью окна, не воздерживался от пищи и не принимал лекарств... Приехав в Чердак близ Ясс, съел он жареного целого гуся и впал в рецидиву... В конце сентября он спрашивал у Браницкой, не в опасности ли? Она его ободряла, а тем и дала ему повод шутить с своим здоровьем». Дальше, рассказав о кончине князя, Безбородко писал: «По вскрытии тела его, найдено необычайное разлитие желчи, даже что части ее, прильнув к некиим внутренностям, затвердели» 43. И в письме Ростопчина к С.Р. Румянцеву сказано, что Потемкин неумеренностью и причудами усиливал болезнь, ел гусей и фрукты, обливал себя холодною водою и проч. 44.
Сейчас после кончины князя, труп Потемкина был привезен обратно в Яссы. Сначала была речь о погребении князя в имении Василькове, в Белоруссии 45. Несколько [227] недель тело его простояло в монастыре Голь, близ Ясс, где Безбородко, вскоре приехавший в Яссы для окончания переговоров о мире, видел гроб Потемкина 46. Затем тело было перевезено в Херсон. рассказывали, что в Яссах не менее 600 человек работали над приготовлениями к похоронам князя 47. При совершении надгробного пения в монастыре Голь, архиепископ Амвросий произнес речь, в которой между прочим сказал: . «Монархиня лишилась советника, блюстителя, споспешника, друга» 48. Митрополит Иона, описывая подробно погребальную церемонию, происходившую в Яссах, писал, что полки, расставленные по этому случаю в две шеренги, стояли прямою линией, занимавшей более пяти верст 49. Подробности церемоний, происходивших в Яссах, интересовали современников. Бантыш-Каменский писал к князю Куракину 26 ноября 1791 года: «Послал я к вам план погребения покойного князя; теперь посылаю описание, по которому все точно происходило» 50. В подробном описании церемонии в Яссах, составленном Энгельгардтом, как очевидцем, сказано, между прочим: «Горесть написана была на всех лицах, наипаче воины и молдавские бояре проливали слезы о потере своего благодетеля и друга» 51.
Из Ясс гроб Потемкина был перевезен в Херсон, где его поставили в подпольном склепе внутри церкви Св. Екатерины; при этом случае о нем было сказано, что он «всюду победоносец неимоверный, возродитель градов, искусный созидатель флотов, удивление Европы... Сии два имени: Херсонско-Таврический, Потемкин-Таврический останутся навеки в нераздельном союзе. Князь [228] будет вечною славою тебе, а ты будешь вечною славою и памятником князю» 52.
Гроб с телом Потемкина с 23 ноября 1791 года простоял в склепе, незасыпанным землею, по 28 апреля 1798 года. Тут же находилась сначала и богато украшенная икона Спасителя, которою императрица благословила Потемкина в 1774 году на Новороссийское генерал-губернаторство. Пред этою иконою иногда служили панихиды. Но в 1793 году племянник Потемкина, граф А.H. Самойлов, вытребовал икону.
В 1798 году император Павел, узнав, что тело Потемкина стоит непреданным земле, приказал, чтобы «все тело, без дальнейшей огласки, в самом же том погребу погребено было в особо вырытую яму, а погреб засыпан землею и изглажен так, как бы его никогда не бывало».
Это приказание было исполнено таким образом, что гроб в склепе, не выкапывая особой могилы, засыпали землею; вход в склеп заложили камнем; наконец, сверху был настлан деревянный пол. В этой мере видно желание ослабить память о Потемкине, которого император Павел, бывши великим князем, не любил. Императрица Екатерина приказала, в конце 1791 г., «в память Потемкина заготовить грамату с прописанием в оной завоеванных им крепостей в прошедшую войну и разных сухопутных и морских побед, войсками его одержанных; грамату сию хранить в соборной церкви города Херсона, где соорудить мраморный памятник Таврическому; а в арсенале того ж града поместить его изображение и в честь ему выбить медаль». Памятник был воздвигнут в том же храме, но в 1798 году по приказанию Павла I уничтожен 53. В указе сказано: «По расстройке, в которой оставлены дела князем Потемкиным, в управлении его бывшие, неприлично [229] быть монументу, в память его воздвигнутому, и для того сооруженный от казны в городе Херсоне повелеваем уничтожить» 54. Зато очень скоро после кончины Павла, а именно 17 сентября 1801 г. именным указом императора Александра I было разрешено графу Самойлову и прочим родственникам князя Потемкина соорудить памятник в Херсоне и далее устроить дом призрения для престарелых матросов. При этом было указано на заслуги Потемкина и на указ Екатерины о воздвижении памятника князя в Херсоне 55. Однако не раньше как в 1836 году в херсонском городском саду была сооружена на повсеместный сбор в России статуя. В 1873 году херсонское земство повесило в церкви в память Потемкина небольшую мраморную доску на средства, собранные по подписке.
Засыпание склепа, в котором находились останки князя, породило молву, будто бы тело Потемкина вынуто из склепа и зарыто бесследно где-то во рву, в Херсонской крепости. Молва оказалась лишенною основания. Ночью 4 июля 1818 года, архиепископ Иов, в присутствии нескольких духовных лиц, подняв церковный пол, проломал свод склепа и, вскрыв гроб, удостоверился в нахождении тела в гробу. В 1859 году пять лиц спустились чрез проломину в склеп, вынули из развалившегося гроба, засыпанного землею, череп и некоторые кости, вложили все это в особый ящик с задвижкою и оставили в склепе. Наконец, в 1873 году Одесское общество истории и древностей решило более точно исследовать состояние могилы Потемкина. Особая ученая комиссия, во главе которой находился Н. Мурзакевич, отправилась в Херсон и 19 августа 1874 года исполнила возложенную на нее задачу. Нашли ящик, в котором лежал череп с выпиленною с задней стороны треугольною частью и наполненный массою для бальзамирования; на затылке черепа были видны клочки темно-русых [230] волос; кроме того в ящике лежало несколько костей. Далее нашли в склепе части деревянного и свинцового гробов, куски золотого позумента, серебряные гробовые скобы и три шитые канителью орденские звезды первой степени: Андрея, Владимира и Георгия. Нет сомнения, что все это принадлежало могиле светлейшего князя Потемкина-Таврического 56.
Примечания
1 «Сборник Ист. Общ.», XLII. 189-199
2 Петров, II, 245. Напрасно Петров верить в уничтожение галацкого договора в столь резкой форме, что Потемкин будто «разорвал» договор и т. п. См. биографию Репнина у Бантыш-Каменского, «Словарь достоп. людей», 303.
3 См. также письмо Шувалова к Репнину в соч. Петрова, II. 244-245.
4 Энгельгардт, «Записки». 95-96. Ростопчин порицает Репнина за полную зависимость от Потемкина (ses bassesses аupres du prince Потемкин). «Арх. кн. Воронцова», ХХVI. 501.
5 «Р. Архив», 1872, стр. 140.
6 «Арх. кн. Воронцова», XX. 23.
7 «Сб. Ист. Общ.», XXIX. 144.
8 «Minerva», 1799, IV. 433.
9 «Minerva», 1799, IV. 429, 1800. IV. 541. См. также статью барона Бюлера в «Древней и новой России», 1875, III. 338.
10 «Р. Архив», 1867, стр. 1553.
11 Энгельгардт, «Записки», 96.
12 «Р. Старина», VI. 414.
13 Из собрания копий писем Потемкина и Попова, сообщенных мне г. Шубинским.
14 «Р. Архив», 1867, 1556.
15 В одной из од Державина Потемкин был назван «Решемыслом». Письмо Бантыш-Каменского в «Р. Архиве» 1876, III. 266.
16 См. письмо Моркова к С. Р. Воронцову в «Арх. кн. Воронцова», XX. 23.
17 Энгельгардт, 97.
18 Энгельгардт, 96.
19 «Р. Архив», 1882, I. 164.
20 «Р. Старина», XIV. 247-248.
21 «Р. Архив», 1881, II. 17-23.
22 «Сб. Ист. Общ.», ХХII. 555.
23 «Архив кн. Воронцова», XII. 70-73, 74.
24 «Архив кн. Воронцова», XXV. 467.
25 Из собрания копий писем Потемкина и Попова.
26 В письме к Безбородке от 27 же сентября Попов просит прислать для князя морошки, замечая: «Нам весьма приятно было услышать сие желание Его Светлости, ибо оно было первое после жестокой болезни».
27 «Р. Архив» 1878. I, 20-22.
28 Из собрания копий г. Шубинского.
29 В издании этого письма в «Р. Старине», XVII, 852, сказано, что это писано рукою Попова.
30 Очевидно, писано рукою графини Браницкой.
31 Так «Р. Архив» 1878. I, 25. В «Р. Старине» рукою Потемкина: «Одно спасение уехать».
32 «Сб. Ист. Общ.», XLII, 202-204.
33 «Р. Архив», 1878, I, 23.
34 «Cet homme extrаordinаire est mort victime de son cаprice... son opiniаtrete l'а tue». См. Schlossberger, Prinz Kаrl v. Wurttemberg (1770-1791). Stuttgаrt, 1889.
35 «P. Архив», 1867, стр. 1557 и 1553.
36 «Записки», 97.
37 «Др. и нов. Россия», 1875. III. 339-340.
38 «Зап. Од. Общ», III. 559-560.
39 Воспоминания О.П. Лубяновского в «Русск. Архиве», 1872.105-106.
40 Русская Старина (1886), т. LII, стр. 85.
41 Грот, Державин I. 454. На месте смерти Потемкина был поставлен памятник, изображение которого приложено к «Вестнику Европы», 1810 г., № 5. Близ каменного столба, воздвигнутого по желанию графини Браницкой, ею же был выстроен домик, в котором жил инвалид. См. также в «Истор. Вестнике» в сентябрьской книжке статью Шубинского, стр. 623 и 627. Живописец Казанова нарисовал сепией картину кончины Потемкина. См. о гравюрах, изображающих эту сцену, в статье барона Бюлера: «Черты из жизни князя Потемкина», в «Др. и нов. России», 1875. III. 340. Там же воспроизведение картины Казанова.
42 «Р. Архив», 187. III. 269.
43 «Архив кн. Воронцова», XIII. 221-222. В соч «Potemkins Privаtleben» (Leipzig und Graz, 1793) сказано, что он умер «in Folge eines vernachlassigten Gаllenfiebers».
44 «Архив кн. Воронцова», VIII. 37-38. См. также «Minerva», 1799.432. Нелепый рассказ в записках А.М. Тургенева (P. Старина, 1886) LII. 261-262, будто Зубов («как все утверждают» — !!) дал князю яд и будто банкир Судерланд, обедавший с князем вдвоем в день отъезда, умер от этого же яда — не заслуживает внимания.
45 Herrmann, «Erganzungsband», 106.
46 «Архив князя Воронцова», XIII, 213.
47 Грот, I, 454-455.
48 «Зап. Од. Общ.», III, 563-564.
49 «Зап. Од. Общ.» III, 561.
50 «Р. Архив», 1876. III, 271.
51 «Записки Энгельгардта», 100-105.
52 См. речь, сказанную при этом случае викарием феодосийским Моисеем в «Зап. Од. Общ.», IX, стр. 391.
53 «Р. Старина»,ХIV, 262-263.
54 См. статью Бороздина: «К характеристике Павла I», в Историческом Вестнике 1888 т., т. XXXII, стр. 654.
55 П.С.3., т. XXVI, № 20,017.
56 См. «Зап. Од. Общ.», IX, 390-396. Уже прежде вопрос о могиле Потемкина неоднократно бывал исследуем. Особенно замечательна статья Шугурова «Гробница князя Потемкина» в «Русском Архиве» 1867 года, стр. 203-218 и дополнения к этой статье, 1181-1184. — Далее статья И. Андреевского «О месте погребения Потемкина» в «Зап. Од. Общ.» V, 1006-1110. Краткие заметки в «Др. и нов. России» 1875, III, 343; 1877, III. 283 и 1878, III, 80.
|
