: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

П. А. Нивe

Русско-шведская война 1808-1809 гг.

Публикуется по изданию: Ниве П.А.  Русско-шведская война 1808-1809 гг. С.-Петербург, Военная Типография. 1910.

 

ГЛАВА VI. Действия под крепостями.

Состояние крепости Свеаборга. – Его задача по королевской инструкции 3-го февраля. – Наши предположения о действиях против Свеаборга. – Меры «стеснения». – Золотой порох. – Разлагающие элементы. – Конвенция 22-го апреля. – Распоряжения Императора Александра I. – настроение гарнизона. – Капитуляция. – Падение Свартгольма. – Выводы.

 

[87]
Прежде чем приступить к изложению действий наших на южном фронте, завершившихся капитуляцией обеих шведских крепостей Свеаборга и Свартгольма, необходимо дать хоть краткое понятие о назначении этих сооружений, их состоянии и свойствах. Это позволит нам точнее оценить те выгоды, которые мы приобрели со времени перехода названных крепостей в наши руки.
Как уже было упомянуто, Свеаборг был сооружен по мысли Августина Эренсверда, который и был его строителем. Эренсверд находил, что «никакой неприятель не в состоянии утвердиться в крае, пока не завладел Гельсингфорсом», оставление которого в тылу считал «маловероятным», а взятие «сопряженным с большими затруднениями». Но мы уже знаем, что Эренсверд совершенно не предвидел возможности зимней кампании, а затем – предлагал крепость сухопутно-морскую, образовав не только убежище для флота, но и надежный плацдарм для сухопутной армии.
В действительности, заложенный в 1747 г. Свеаборг, обошедшийся Швеции за 20 лет непрерывного строительства свыше 7-и миллионов рублей, к 1808 году не мог считаться оконченным, не говоря о том, что выстроены были только приморские укрепления, а Гельсингфорс со стороны суши не был защищен вовсе.
Будучи предназначен для борьбы с флотом, Свеаборг имел наиболее сильные верки к стороне моря. Поэтому в зимнее время он был гораздо более подвержен штурму, чем в период навигации. Это, видимо, сознавалось шведами. О штурме подумывали и русские, как увидим ниже. Зато бомбардирование крепости было летом осуществимее, чем зимою, когда не мог действовать флот, а со стороны берега трудно было (при тогдашней досягаемости орудий) установить достаточное число батарей в надлежащем расстоянии.
Другою слабою стороною Свеаборга был недостаток безопасных от навесного огня помещений. Их было только на 2.440 человек, тогда как в крепости могло быть размещено до 7.860 человек. [88] Но так как гарнизон в 2½ тысячи признавался вполне достаточным для успешной защиты крепости, то, очевидно, суть дела заключалась не в недостатке безопасных помещений, а в излишке гарнизона,. к которому добавилось еще немало «бесполезных ртов», так что общий итог населения крепости доходил до 9.605 человек1.
Всех орудий в крепости было более 2.000; но на вооружении числилось только 734; пороха (к началу осады2) было более 100 тысяч килограммов (свыше 6-ти тысяч пудов). Что касается продовольствия, то в этом отношении чувствовался недостаток; вместо 5-ти месячного запаса по расчету на 6.000 человек (как предполагали) его было не более как на 3 месяца; уповали на подвоз из Швеции с открытием навигации. Пресной водой гарнизон обеспечен был слабо; колодцев и цистерн было мало.
В крепости сосредоточена была большая часть созданного Эренсвердом так называемого армейского (т. е. шхерного) флота (всего 73 мелкосидящих судов).
Состояние крепостных сооружений к этому времени не было удовлетворительным; крепость была запущена, и многие укрепления начали уже разрушаться2.
Королевская инструкция возлагала на коменданта обязанность «защищаться до последней крайности», но вместе с тем допускала и «невозможность отстоять» крепость, требуя в э том уничтожения запасов и флота (очевидно, перед сдачей).
Вот это замечательное место инструкции:
«В том случае, если бы неприятель вторгнулся во время наступающей зимы, и полевые войска принуждены были бы отступить, то, после усиления гарнизонов, таковые обязываются до последней крайности защищать крепость, а в случае невозможности отстоять последнюю, сжечь флот и уничтожить все запасы».
Уже в этом предписании свыше заключалась известная двойственность, которая могла до некоторой степени способствовать увеличению нравственного разлада в коменданте и прочих защитниках крепости. Следуя точно указаниям э той инструкции, Кронстедт мог считать себя вправе сдать крепость «в случае невозможности отстоять ее». Остается, значит, определить, существовала ли подобная возможность, и в какой степени справедливо ходячее мнение о значении, в деле Свеаборгской капитуляции, силы «золотого пороха». [89]
С уходом Буксгевдена к Тавастгусу против Клеркера в Гельсингфорсе оставлен был только 2.000 отряд Раевского. Такое положение продолжалось почти две недели (с 18-го февраля по 3-е марта), когда с прибытием подкреплений силы Раевского возросли до 3–4.000. Гарнизон крепости, продолжавший все это время свободно сообщаться с окрестным населением через остров Сандхам3 (теперь о. Лагерный), очевидно, был осведомлен о слабости русского заслона; однако Кронстедт и не подумал о вылазке.
Внимание Буксгевдена в это время особенно приковывалось к Свеаборгу. Еще 5-го февраля, т. е. до начала кампании, Буксгевден доложил Государю, что, по его мнению, Свеаборг, равно как и Свартгольм, иначе, как приступом, взять будет невозможно, «если предложения приняты не будут». Блокада – слишком продолжительна, и к ней, наверно, подготовились, собрав значительные запасы; бомбардирование, по дальности расстояния, не будет успешно, а строить батареи на льду представляет огромные трудности и небезопасно. Но 21-го февраля (из Тюсьбо), т. е. после захвата Орловым-Денисовым Гельсингфорса, граф Буксгевден уже находит штурм несоответствующим своим силам, требующим больших потерь, да и «не отвечающим воле Вашего Императорского Величества». 3-го марта он уже доказывает полную невозможность штурма и «формальной осады» (первое – вследствие недостатка сил и больших жертв, второе – по значительности потребного времени и трудности ведения подступов по льду). По его мнению, приходится довольствоваться блокадою и бомбардировкою, стараясь, главным образом, уничтожить флот; батареи же наши расположить таким образом, чтобы, с одной стороны, помешать (с открытием навигации) английским и шведским судам проникнуть в гавань, а с другой – препятствовать гарнизону выйти в море. Кроме того, Буксгевден (как видно из его донесений от 3-го и 8-го марта) считал весьма важным средством – «держать гарнизон в непрерывной тревоге», стремясь «учинить жизнь несносною в сем сборище крепостей». Он уповал на «недостаток, который гарнизон, как известно, имеет в пиве и водке, сырость в казематах, причиняющая ему уже многие болезни, и наипаче неудовольствие финляндских войск, которое чрез различные внушения от преданных нам неминуемо долженствует возрасти». 6-го марта он же писал Аракчееву, что еще раньше прибытия русских войск к Свеаборгу, «прокламации наши уже находились в руках гарнизона», и уверял, «что все те [90] влияния, какие можно там сделать деньгами, обнадеживаниями, страхом приготовления к штурму и умножением разными хитростями числа блокирующих войск,– производятся и производимы будут с тем большим попечением, что на сие самое относится и воля всемилостивейшего моего Государя».
Отсюда видно: 1) что предположения добиться добровольной сдачи Свеаборга и Свартгольма существовали заранее, еще до начала кампании; 2) что они основаны были на расчете воздействовать на финляндскую часть гарнизона; 3) что заблаговременно намечался план применения всяческих «влияний», до подкупа включительно, с целью поселить в гарнизоне разлад и упадок духа, и, наконец, 4) что такой способ действий против крепости поддерживался самим Императором Александром.
Уже было упомянуто о том влиянии, которое оказывал Спренгпортен на образ действий нашего Финляндского корпуса… По прибытии в Гельсингфорс, он завязал сношения со своим племянником Егергорном (находившимся в составе Свеаборгского гарнизона), братом главного деятеля Анъяльской конфедерации и основателем Свеаборгского отдела кружка «Валгалла», деятельность которого распространялась по всей Финляндии. Имея в крепости такого энергичного и верного союзника, Спренгпортен уповал на успех «бескровной победы»; отсюда его постоянные старания обратить внимание на Свеаборг, выставить его «главным предметом действий». Об этом он писал не только Румянцеву и Аракчееву, критикуя Буксгевдена, но послал 21-го февраля всеподданнейший доклад самому Государю4.
Необходимость такого обращения Спренгпортен объясняет тем, что он «сбит с толку» тем, что происходит. Наступление Буксгевдена почти всеми силами на Тавастгус, за Клеркером, он считает ошибкой. Клеркер – «70-ти летний старик»5, войска его (с резервами) не превышают 6.000 человек «в плохом состоянии»; достаточно было, по мнению Спренгпортена, несколько усилить нашу правую колонну, чтобы «отогнать» неприятеля, а левое крыло – не удалять от «главной цели» (т. е. Свеаборга).
В докладе этом Спренгпортен предлагает и новый план: прикрыть Гельсингфорс заслоном, а все остальные силы двинуть на Або, «чтобы там иметь возможность собрать народных депутатов, обеспечить безопасность армии и пользование плодами понесенных ею трудов». «Ничто не может упрочиться, если страна [91] до Або не будет в нашем распоряжении»,– говорит он в другом месте и рекомендует «овладеть прибрежными городами», между прочим, Гангеудом «столь же важным, как и Свеаборгский порт».
Таким образом Спренгпортен с одной стороны настаивает на том, чтобы Свеаборг (а не отступившие войска шведов) избран был главным предметом действий, а с другой добивается скорейшего занятия Або и прочих пунктов южной Финляндии для скорейшего созыва «депутатов».
Цель Спренгпортена, очевидно, политическая. Он продолжает действовать все в том же направлении, стремясь к осуществлению своей заветной мечты об образовании полунезависимой Финляндии под надежной опекой России.
Как видно из изложенного выше, советам Спренгпортена последовали. План Буксгевдена в корне видоизменился. Главною целью, вместо войск Клеркера, сделалось занятие ряда пунктов южной Финляндии, начиная с Або и кончая Свеаборгом. Был заслан отдельный отряд даже на Аланд.
Затем, всеподданнейшее донесение Буксгевдена от 3-го марта, подробно перечисляющее меры, принятые им против Свеаборга, и оканчивающееся выражением надежды, что «ничто против Свеаборга не упущено», а также переезд главнокомандующего, после занятия Або, опять в Гельсингфорс,– показывают, что на Свеаборг с этого момента стали смотреть как на «главную цель».
Начиная с 3–15 марта, с прибытием подкреплений и части тяжелой артиллерии, блокадный корпус достиг численности 4.000 человек6. В командование им вступил еще ранее граф Н. Каменский7. По приказанию графа Буксгевдена приступлено было к сооружению осадных батарей, причем руководство осадными работами возложено было на начальника штаба корпуса, инженер-генерала Сухтелена. Батареи были возведены на Скатудденском полуострове (где теперь управление Свеаборгского порта), на Ульрикасборге (ныне Брунспарк) и на острове Скансланде (ныне остров Александровский). Таким образом, батареи окружили крепость полукольцом. Ко всеподданнейшему донесению Буксгевдена от 8-го марта8 приложен чертеж тех батарей, которые предположено [92] было возвести. Постройки эти, как свидетельствует Сухтелен, «стоили невероятных трудов». За недостатком земли и дерна на бесплодных и покрытых глубокими снегами скалах приходилось ограничиваться одними фашинами и насыпными турами, по легкости и слабому сопротивлению коих необходимость заставляла придавать брустверам весьма значительную толстоту. При трудности ведения подступов и батарей на льду, недостатке артиллерии, снарядов, рабочих, инструментов и даже солдат невозможно было и думать о правильной осаде Свеаборга. «Дабы ускорить взятие сей крепости, решились, было, штурмовать ее, но, наконец, воля Императора Александра и самое благоразумие предписали отложить приступ до последней крайности и довольствоваться употреблением всех возможных средств для стеснения гарнизона»9.
Меры «стеснения» или, по выражению Буксгевдена, «учинения жизни несносною» приводились в исполнение с искусством, заслуживающим полного внимания и изучения.
Прежде всего добились сокращения сферы ответного огня из крепости. Первоначально шведы отвечали очень энергично, не жалея артиллерийских припасов и нисколько не щадя Гельсингфорс. Тогда русские послали парламентера с предложением не разорять города, обещая и свои батареи поставить в стороне. Комендант Кронстедт сперва ответил отрицательно, находя, что приходится жертвовать городом для успешной обороны крепости; однако, по представлениям совета обороны, согласился не стрелять более по городу и считать его нейтральным. Таким образом, пишет Сухтелен, «русские могли расположить в городе свои парки, госпитали и магазины в полной безопасности» и устроить там свою главную квартиру.
Затем гарнизон старались держать в постоянном беспокойстве. Средством для этого служили беспрестанные передвижения войск осадного корпуса. То значительная часть пехоты показывалась на льду со стороны Скансланда; то казачья сотня выдвигалась из-за какого-нибудь скалистого мыса; шведы открывали тотчас же огонь, и наши части скрывались. «Сии малые отряды, пробравшись между утесами, отважно выходили на лед и внезапно появлялись перед крепостью, часто не далее картечного выстрела». Особенно отличался артиллерийский полковник Аргун, который командовал подвижною батареею и, по выражению Сухтелена, был «истинным будильником гарнизона». Действуя таким образом, осаждающие держали гарнизон постоянно под ружьем, в непрестанном беспокойстве [93] и утомлении, что отражалось на состоянии духа и усиливало недовольство. «Когда открывалась пальба из крепости, наши прятались за утесы, а шведы, не видя впотьмах, куда посылают выстрелы, действовали наудачу, без всякого для нас вреда. В сих делах особенно отличались лейб-казаки».
Кроме того, «под видом военной вежливости» наши генералы посылали в Свеаборг газеты с известиями об успехах нашего оружия в Финляндии и неудачах шведов. Шведские историки высказывают даже подозрение, что газеты эти специально изготовлялись самими русскими. Предупредительность по отношению к Кронстедту была проявлена, например, до того, что предложили ему пропустить в город его семью, от чего комендант, однако, отказался…
Солдат, бежавших из крепости, щедро одаряли деньгами и угощали вином. Для введения гарнизона в заблуждение относительно численности осадного корпуса, приказано было постоянно передвигать войска по улицам города, заготовлять лестницы, фашины, туры и т. п.; ночью войска тайком выводились из Гельсингфорса, а затем наутро вновь вступали в Гельсингфорс с барабанным боем. В крепости (как видно, например, из мемуаров Монгомери и других) подобные сведения доходили преувеличенными и, очевидно, действовали на воображение осажденных разлагающим образом.
Рядом с этим, внутри самой крепости, действовала зараза другого рода, главным руководителем которой был полковник Егергорн, агент Спренгпортена, получавший во время осады письма от своего вдохновителя. Среди офицеров гарнизона было много «анъяльцев». Ребиндер в своих мемуарах прямо писал, что капитуляция Свеаборга являлась «наиболее существенным делом» Спренгпортена. «Дело» это заключалось в занесении внутрь Свеаборгских твердынь разлагающего микроба измены.
Ходячее мнение, которое до сих пор еще держится и у нас, и в Швеции, и в Финляндии,– что комендант, адмирал Кронстедт, был попросту подкуплен. Если не все верят в подкуп, то (особенно в Финляндии) большинство убеждено в его измене, и даже самое имя Кронстедта считают позорным10. [94]
Мы не будем вдаваться в подробности в целях выяснения того, что именно послужило главным побудительным рычагом в сдаче «твердыни Швеции» - «золотой порох» или работа агентов Спренгпортена, и в первом случае, кому именно этот «порох» достался. Вопрос этот специально военного интереса, собственно говоря, не имеет. После исследований М. М. Бородкина11 можно считать выясненным, что сам Кронштедт, если и повинен, то только в слабости, нерешительности, в неумении совладать с мятежными течениями в своем гарнизоне; притом, как моряк, он совершенно не мог и не умел руководить сухопутною обороной, каковую приходилось вести в Свеаборге в зимнее время. «Золотой порох», о котором писал Аракчеев графу Буксгевдену12, был действительно спешно послан в половине апреля из Петербурга, как показывает нижеследующий всеподданнейший рапорт Буксгевдена от 10-го апреля 1808 г.13.
«Приближение срока капитуляции Свеаборга обязывает меня Вашему Императорскому Величеству донести, что следуемая по частному артикулу заключенной конвенции заплата ста тысяч рейхсталеров банко за долги воинской казны должна быть выдана коменданту, вице-адмиралу Кронстедту, тотчас по учинению настоящей капитуляции. Чтобы не последовало в сем случае остановки и через то не встретилось задержки в самой сдаче крепости, не благоугодно ли Вашему Величеству будет Высочайше повелеть, дабы сумма сия имелась уже готовою. Вымен потребных для того рейхсталеров банко государственный казначей может препоручить нарочитому чиновнику в Фридрихсгаме или в самом Гельсингфорсе. Если же не возможно будет отыскать все сие количество, то по крайней мере половину, а другую половину выдать нашими ассигнациями в том курсе, по которому рейхсталеры банко имеют свой ход».
На этом рапорте Императором Александром положена следующая резолюция: «Нужно по сему рапорту написать Голубцову, чтобы он помянутую сумму приготовил тотчас. Если нет рейхсталеров, то другою монетою и с особым чиновником отправить немедленно к Буксгевдену: в Гельсингфорсе по показанию Б–на можно будет обменять на рейхсталеры». Засим идет переписка Военного министра с Голубцовым о заготовке вышеозначенной суммы, которая, несмотря на затруднительность размена на рейхсталеры [95] банко, в виду редкости этой монеты, была отправлена вскоре по назначению с фельдъегерем Марковичем.
Если сопоставить с этими данными текст конвенции (см. Сухтелен, стр. 49–53), заключенной между шведским комендантом и Сухтеленом, то увидим, что упомянутая здесь сумма в 100.000 рейхсталеров как раз соответствовала условию «частного артикула» этой конвенции. Таким образом, Кронстедт выговорил себе лишь обеспечение от необходимости личным имуществом отвечать за долги перед поставщиками, неуплаченные благодаря неисправностям шведской казны, всегда нуждавшейся в деньгах.
В мемуарах графа Ребиндера упоминается о приезде Кронстедта зимою 1808–1809 гг. в Петербург, чтобы хлопотать о дополучении договорной суммы. После аудиенции у Государя он и получил 50.000 рейхсталеров, представив оправдательные документы. Это была вторая половина долга; следовательно, в момент сдачи условие «частного артикула» выполнено было только наполовину. А между тем, как мы видели, деньги были отправлены полностью. Естественно предположить, что другая половина ушла на «золотой порох», но потрачен он был не на самого Кронстедта, а, всего вероятнее, на тех представителей низшего персонала крепости, которых нужно было склонить к агитации в пользу сдачи. Такое предположение вполне сходится с выводами М. М. Бородкина и подтверждается документами, приводимыми Михайловским-Данилевским (стр. 49), из которых видно, что Буксгевден, за истощением экстраординарной суммы, просил еще 24-го марта Аракчеева прислать на «важные издержки» от 26 до 30 тысяч рублей. Если принять во внимание, что вышеуказанное всеподданнейшее ходатайство относительно 100.000 рейхсталеров (около 200 тыс. рублей) было отправлено только 10-го апреля, а также – что половина договорной суммы дополучена Кронстедтом уже после сдачи крепости, – то факт употребления «золотого пороха» на «людей, которых расположение удалось приобрести в гарнизоне»14 становится почти бесспорным15.
Что же касается самого Кронстедта, то генерал Сухтелен, главное действующее лицо в переговорах с ним, в свой книге (стр. 53) смело утверждает, что «самая мысль о постыдном подкупе чужда была договаривавшимся сторонам». «Оба генерала,– продолжает он,– поседевшие на поле чести, равно неспособны были один к предложению, а другой к принятию средств, противных чести». [96]
Финляндский историк Даниэльсон, на основании мемуаров графа Ребиндера и других документов, также пришел к убеждению, что сам Кронстедт не был подкуплен.
Кронстедт не был и изменником. Он только проникся, еще до войны, сознанием невозможности серьезно сопротивляться России и успешно отстоять Свеаборг. Такое настроение духа у коменданта крепости само по себе не обещало ничего хорошего. «Швеция никогда не в состоянии сохранить Свеаборга и Финляндии, если только Россия поймет, как воспользоваться своей преобладающей силой»,– сказал он еще до войны16.
Кроме того, ведению упорной обороны не отвечало ни состояние самой крепости, ни дух ее гарнизона.
Свеаборг, как уже указано, не был закончен; отсутствие укреплений с сухого пути делало овладение им с суши исполнимым. Еще в 1788 г. адмирал Грейг составил план овладения «Северным Гибралтаром», основанный именно на этом его свойстве. Взятие Свеаборга зимою Грейг находил «очень легким, при посредстве неожиданного нападения, причем являлась возможность овладеть не только укреплениями, но и флотом, находящимся в гавани». Шведский генерал Рейтеншельд, один из храбрейших офицеров финских войск, находил, что при недостаточном гарнизоне Свеаборг можно зимою взять ночью штурмом. То же высказал шведский генерал фон-Дебельн, прославившийся в войну 1808–1809 гг.; он находил, что с 15-ю тысячами можно взять Свеаборг приступом. Точно также Эренстрем, известный шведский деятель того времени, в письме к другу (уже после сдачи Свеаборга) указывал на недостатки Свеаборга, на возможность овладения им зимою с тыла, и отрицал категорически измену Кронстедта, этого «мужа чести», как он его называет, приписывая его поступок убеждению в «невозможности противостоять воле всесильного Бонапарта»17.
На материальные недостатки крепости имеются указания в защитительных объяснениях самого Кронстедта18, который ссылается, между прочим, на разобщение крепости от армии, благодаря принятому «вопреки здравому смыслу и всякому человеческому разуму» решению, сразу отступить в Эстроботнию. По мнению Кронстедта, армии следовало отступить на Гельсингфорс, приведя его в оборонительное [97] положение19, и тем отдалить от крепостных верков неприятельские батареи. Затем он указывает, что 2-го марта (т. е. 18-го февраля), в момент занятия русскими Гельсингфорса, «крепость была совершенно открыта со стороны материка и не имела для отбития сухопутной атаки никакого артиллерийского вооружения»; только благодаря непрерывным работам, в течение сплошных суток всеми наличными людьми и употреблению всех орудий «армейского флота», успели вооружить сухопутный фронт.
Если бы о состоянии Свеаборга у нас имелись более верные сведения (из донесений Буксгевдена видно, что его укрепления и вооружения мы представляли себе более сильными, чем было в действительности), то, вслед за захватом Гельсингфорса, попытка овладеть Свеаборгом открытою силою могла иметь серьезные шансы на успех.
Из защитительных объяснений Кронстедта явствует, что платформы были гнилые, что запаса пороха хватило бы едва на 15 дней, если считать по 4 выстрела в день на орудие20, что гарнизон, кроме лейб-полка вдовствующей королевы, состоял из рекрут; что офицеров было мало (едва приходилось по одному на каждый бастион); также мало было обученных артиллеристов, что больных было более 500 человек (т. е. около 1/10 чел. гарнизона) и т. п.
Для оценки нравственного состояния гарнизона необходимо указать на присутствие в крепости значительного количества (до 1.800 человек) «бесполезных ртов». Кроме того, в крепости было 354 рабочих, арестантов21 и 6 русских военнопленных и перебежчиков.
Присутствие такого элемента, в размере около 1/5 всего наличного населения крепости (более 9½ тысяч), очевидно, влияло на гарнизон растлевающим образом. В начале войны, благодаря присутствию женщин, офицеры Свеаборгского гарнизона предавались танцам. Впоследствии женщины и дети пытались выйти из Свеаборга, но русские военачальники предупредительно вернули их обратно, сославшись на строгость своих военных законов. [98]
Затем, как уже указано, в крепости среди офицеров было много бывших анъяльцев, сторонников идей Спрегпортена, который сам находился в Гельсингфорсе и поддерживал оттуда постоянные сношения с майором Егергорном22, который в Свеаборге был ближайшим помощником и советником Кронстедта и имел на него огромное влияние.
По отзыву одного из офицеров Свеаборгского гарнизона (некоего Фока) «Егергорн был столь же ненавидим, сколь презираем, так как никто не верил ему». Но значение его зависело главным образом от того влияния, которое он оказывал на Кронстедта. Ребиндер называет Егергорна «злым гением» Свеаборга. Он все время систематически внушал, что крепость не в состоянии продержаться до мая, если не подоспеет помощь из Швеции, что по льду легко подойти к крепости и взять ее, так как с этой стороны укрепления или плохи, или не закончены и т. п. Начальник артиллерии, майор Ерне (Hjorne), под влиянием Егергорна убеждал все время коменданта, что пороха не хватит и т. п. до открытия навигации. На военных советах Егергорн самоуверенно настаивал на своих доводах, резко обрывая оппонентов и даже не давая им говорить. Кронстедт большей частью молчал. «Лейтмотивом» всех рассуждений Егергорна было: доказать невозможность отстоять Финляндию и необходимость перейти во власть России. Так действовал Егергорн в качестве эмиссара Спренгпортена, который в деле капитуляции Свеаборга «оказал России более важную услугу, чем сам предполагал» (Ребиндер).
Играл роль, увы – и прекрасный пол! Один из офицеров гарнизона в своих записках прямо говорит, что «беда шла от женщин, которые были вне крепости, а не от тех, что находились в ее стенах». В ряду их особое значение приобрела жена капитана Рейтершельда. Значение это характеризуется следующим письмом Буксгевдена к графу Салтыкову (товарищу министра иностранных дел), от 6-го января 1809 г., в котором ходатайствуется об обеспечении капитану Рейтершельду и его жене денежного содержания. Г-жа Рейтершельд, жившая в Гельсингфорсе, имела постоянные свидания с мужем, который был комендантом острова Лилла-Эстер-Сварт-э (ныне остров Стрелковый). Ее влиянию Буксгевден приписывает «в значительной мере» решение крепостного совета обороны сдать крепость»23. По крайне мере, [99] вскоре после этих посещений (в сопровождении русского трубача!) начались формальные переговоры между осаждающими и осажденными.
Сперва дело касалось посещений (в сопровождении русского трубача!) начались формальные переговоры между осаждающими и осажденными.
Сперва дело касалось ограждения города Гельсингфорса от выстрелов. Вторично русские парламентеры (полковник Ансельм-де-Жибори и поручик Сухтелен, сын генерала) явились перед крепостью 21-го марта (2-го апреля) после 12-ти дневного бомбардирования, во время которого нами выпущено 1.565, а противником 2.477 снарядов.
Переговорщики наши старались внушить шведам, что действие осадных батарей с каждым днем усиливается, что скоро придет еще тяжелая артиллерия; что войска русские горят нетерпением в ожидании приступа; что вся Финляндия уже подвластна Российскому Скипетру, а в Шонию вступили французы и датчане; что Адлеркрейц взят в плен и т. п. При таких условиях сопротивление Свеаборга невозможно, его падение – неизбежно, и вся вина в бесполезном пролитии крови падет на коменданта. Результатом переговоров было заключение перемирия до 22-го апреля. Условия его предварительно подверглись обсуждению в военном совете из 17-ти человек, большей частью к тому приготовленных, а затем – закреплены окончательно в подписанной конвенции 25-го марта, сущность которой заключалась в следующем: а) крепость должна быть сдана, если до 22-го апреля24 не прибудет подкрепление с моря; б) по утверждении конвенции гарнизон очищает и передает русским укрепление Лонгрен (ныне остров Ключевой), а затем, в течение последующих двух суток, острова Лилла-Эстер-Сварт-э и Вестер-Сварт-э (ныне Стрелковый и Госпитальный), которые, в случае своевременного прибытия подкреплений, возвращаются шведам. При капитуляции крепости все военное имущество должно быть сдано в целости, а частное – остается неприкосновенным; все офицеры гарнизона – природные шведы, отпускаются ан родину с обязательством не служить в эту войну против России, а нижние чины – будут [100] отправлены в Россию; что же касается финнов, то они будут распущены по домам25 или могут поступить по желанию в русскую службу. Флотилия возвращается Швеции, по заключении мира, если Англия возвратит Дании отнятый у нее флот. О содержании «отдельной статьи», касающейся уплаты долга в 100 тысяч талеров, было уже упомянуто выше.
23-го марта (4-го апреля) на острове Лоннане (ныне о. Договорный) сошлись уполномоченные обеих сторон, а полковник Егкргорн посетил самого Сухтелена. На другой день, 24-го марта (5-го апреля), Егергорн, Гутковский и Лильеспарре предстали пред Сухтеленом и вели с ним переговоры в течение пяти часов. Затем русский проект конвенции был доставлен Кронстедту, а час спустя в крепость прибыл со всей свитой Сухтелен, сообщивший, что русский главнокомандующий одобрил этот договор, который тут же и был подписан.
По-видимому, шведы (кроме сознательных изменников) рассчитывали на эту конвенцию, как на свою рода военную хитрость. Они думали, что посланные в Стокгольм курьеры успеют добраться туда вовремя и необходимая помощь придет ранее истечения назначенного срока. Кронстедт надеялся этим путем выиграть время для очищения залива и похода эскадры. Так полагали все благомыслящие элементы гарнизона, что и подтверждают записки Бота, Эренстрема и других26.
На самом деле конвенция, при условии выполнения гарнизоном в установленный срок поставленных ею требований, уже предрешала судьбу крепости, так как основное ее условие – прибытие в известный срок подкреплений – по чисто физическим причинам (время вскрытия вод) и вследствие задержки русских курьеров осуществиться не могло. Однако, по получении в Петербурге известия о конвенции, император Александр немедленно послал Буксгевдену собственноручную записку:
1) «Отнюдь не переставать в построении батарей, особливо на островах Катгольме и Скантландет27, и еще увеличить всю деятельность при оном. 2) По занятии укреплений: Лангерн, Вестер-Сварто и Остер-Лилла-Сварто донести: могут ли войска наши [101] остаться в сих укреплениях, если из больших крепостей откроют в них со всею неприятельский огонь, ибо легко можно думать и опасаться, что комендант, отдавая нам сии укрепления, имеет оное в виду. 3) Женщин и детей из крепостей не выпускать. 4) Коммуникацию и сообщение с крепостью не только не ослабить, но еще строже наблюдать, дабы ничего не было туда доставляемо. 5) Всем солдатам из крепости позволять в город приходить, всегда ласкать и дарить их деньгами и вином, поселяя в них доброе о нас мнение, и стараться им объяснить, что все их пленные отпущены по домам, чем самым и они могут пользоваться. 6) Если некоторое значащее число солдат сих пожелает остаться, не возвращаясь в крепость, то не упускать сего из вида. 7) Офицерам из крепости стараться, под разными предлогами, как можно реже позволять приходить в город, а которым будет позволено, то тех стараться употреблять в нашу пользу и не давать им способов видеть наши распоряжения. 8) Занятые нашим войском укрепления неотменно укомплектовать порохом».
Отсюда видно, что Государь все еще не был уверен в том, что шведы выполнят условия и сдадутся, и рассчитывал использовать время перемирия как усиления средств осады, так и для довершения деморализации гарнизона. То и другое было достигнуто, как увидим ниже, с полным успехом.
Во исполнение приведенного Высочайшего повеления уступленные нам острова были заняты Кременчугским мушкетерским полком и постройка батарей продолжалась с неослабным рвением: во все время перемирия сооружено по 1 батарее на Кальфгольме, Скансланде и Сангамнде, начата постройка батареи на о. Большом Рентане. Батарреи располагались так, чтобы обстреливать фарватер, по которому ожидалось прибытие подкреплений из Швеции. По отзывам шведских историков, эта часть плана выполнена была блистательно. «Если, по сохранившейся карте этого периода осады, сравнить положение русских до и после конвенции,– пишет Норденсван,– то критика конвенции выходит убийственною. До 6-го апреля (нов. ст.) вся артиллерийская сила русских выражалась в трех батареях; после этого дня мы видим, что русские восемью батареями закрыли главный вход около Густавсверда, а также новыми батареями на Большом Рентане, Лонгерне и Вестерсварте готовы были встретить попытку проникнуть через Лонгернский пролив» (см. чертеж № 7).
Вместе с тем изменена группировка сил осадного корпуса нижеследующим образом: [102]
В Гельсингфорсе: 31-й Егерский полк, 1 батальон Рязанского полка, 3 батарейные роты, 2 пионерные роты и весь артиллерийский парк.
На переданных шведами островах – Кременчугский мушкетерский полк.
К северу от Гельсингфорса, в Брэндэ, Хертонесе и на о. Дегерэ – батальон Минского мушкетерского полка; в Ботбю, Меллунгсбю, Вестерхулля и Вестерсундом – 1 батальон 30-го Егерского полка.
На о. Сандгамне и островах западнее его: по 1 батальону от 30-го Егерского и от Минского полков.
На полуострове Нордшэ: 1½ эскадрона лейб-казаков и 100 драгун.
Западнее Гельсингфорса (Хуплакс, Мункснэс и Альберго) – 1 эскадрон гусар и ½ эскадрона казаков. Остальная конница находилась у Стеффансбю. Конница содержала на льду цепь постов летучей почты, оцеплявшей крепость кругом от Бухсхольма через Грохару к Кунгсгольму.
Воздействие на гарнизон в целях его деморализации путем задаривания и обещания роспуска солдат по домам имело результатом увеличение числа побегов и полный разлад в среде офицеров.
Среди молодежи проявилось нечто вроде брожения. Но не нашлось подходящего предводителя. Из записок и показаний некоторых из офицеров Свеаборгского гарнизона видно, что часть офицерской молодежи, противившейся сдаче, решились на смелый шаг: бунт против коменданта был назначен в ночь с 1-го на 2-е мая (19-го на 20-е апреля). Предполагалось сместить Кронстедта и затем произвести ночное нападение на занятый нашими войсками остров Скансланд (Александровский). Но в последнюю минуту многие отступились от этого намерения.
Среди нижних чинов извести о предстоящей капитуляции тоже вызвало негодование28. Кронстедт, говорят, должен был учредить особую для себя охрану, чтобы оградить себя от неистовства солдат, которые собирались вокруг его дома и грозили предать его смерти… Словом, по выражению Бота, «по прошествии некоторого времени гарнизон крепости представлял из себя гидру о 6.000 головах, из которых каждая имела свой интерес и каждую нужно было особыми мерами привлекать, уговаривать или принуждать». [103]
Однако срок перемирия подходил к концу, а о прибытии подкрепления не было слышно. Текст конвенции был послан комендантом с несколькими курьерами в Швецию, но едва ли хоть один из них достиг места назначения, так как «на пути они были долго задерживаемы нами под разными предлогами»29. Лед стал совсем слабым и уже не мог бы составить препятствия для шведского флота, если бы таковой появился. «Но час проходил за часом, а море все также оставалось пустынным и не показывалось на нем ни единого паруса,. взамен чего по крепости взад и вперед расхаживали без всяких повязок на глазах русские генералы, как бы уже вступив во владение ею, причем Каменский возбуждал неудовольствие своим высокомерным тоном. Он ведь знал отлично, что ему нет никаких причин стесняться: сдача крепости была решена. Никакого подкрепления прибыть не могло, ибо было совершенно ясно, что курьеры не достигли цели… Каллерстедт, посланный первым, прибыл в Стокгольм с рапортом Кронстедта вечером того самого дня, когда пал Свеаборг».
21-го апреля Буксгевден послал к коменданту требовать сдачи и получил согласие. Передачу крепости решено было произвести в течение последующих трех дней.
22-го апреля (3-го мая) русский осадный корпус стал в ружье. Артиллеристы – у орудий с зажженными пальниками, готовые по первому знаку начать канонаду, если бы гарнизон вздумал вступить в бой. Под звуки военной музыки шведы выступили из крепости и, по отдаче друг другу чести, военнопленные сложили оружие. В первый день занят нами Густавсверде (ныне о. Артиллерийский), затем – Стур-Остер-Сварт-э (о. Комендантский) и, наконец, на третий день – Варген (о. Инженерный). Вместе с войсками сдавались морские команды и прочее население крепости. Наконец, последним явился комендант, вручивший ключи и крепостной флаг, вместо которого при звуках 101 пушечного салюта над крепостью взвился русский флаг, после чего совершено торжественное молебствие и окропление новой, отныне русской, твердыни святою водою. Военнопленные солдаты складывали на льду оружие, причем производилось распределение: финляндцев отпускали по домам, а шведов – отправили в Россию.
Кронстедту были оказаны воинские почести, с барабанным боем и отданием чести взятием «на плечо». Шведское правительство по суду уволило от службы всех членов военного совета крепости вместе с комендантом, а также и всех офицеров, имевших [104] какое-либо отношение к заключению конвенции. Но этим действия суда и кончилось, так как после Фридрихсгамского мира, по желанию нашего правительства, процесс этот был прекращен. Все эти бывшие шведские офицеры окончили свою жизнь в России…
В Петербурге взятие Свеаборга отпраздновали особым торжеством; после богослужения в Исаакиевском соборе близ памятника Петру Великому состоялся парад, и войска проходили церемониальным маршем мимо монумента, «воздавая честь тому, чьи победы придвинули Россию к Балтике, чей помысел был поставить границу вековечной Империи русской на Ботническом заливе».
При взятии Свеаборга нами взяты трофеи: 7.503 военнопленных, 2.033 орудия, 340.000 снарядов, около 9.000 ружей, 110 военных судов и т. д.

Остается сказать еще несколько слов о Свартгольмк. Крепостца эта возникла как противовес русским пограничным крепостям – Фридрихсгаму, Вильманстранду и Нейшлоту – перешедшим в наши руки с 1743 года. Свартгольм, подобно Свеаборгу, был возведен на островах, расположенных к югу от города Ловизны (прежде Дегербю). Предполагалось, как и в Гельсингфорсе, укрепить этот город со стороны суши; составлен был даже план большой крепости, но к началу войны 1808 г. к его исполнению не было приступлено. Гарнизон Свартгольма, около 600 человек, находился под начальством майора Гриппенберга. Крепость не была приведена в оборонительное состояние, и комендант получил всего на всего 500 риксдалеров (около 1.000 рублей) на все потребные расходы. Естественно, что крепостца не могла быть снабжена в достаточной мере всем необходимым, а на довольствии было и здесь немало «бесполезных ртов» (общее число населения Свартгольма равнялось 747 человекам).
По занятии 11-го февраля Ловизы, оставлен был для действий против Свартгольма отряд генерал-майора Муханова, численностью около 1.750 человек. На другой же день сам Буксгевден обрекогносцировал крепость и признал, как и в отношении Свеаборга, наиболее соответственным ограничиться бомбардированием, для чего просил прислать орудия тяжелой артиллерии. Однако предварительно сделана была попытка предложить гарнизону сдаться. Русский парламентер (генерал-квартирмейстер, генерал-майор фон-Берг) передал гарнизону бумагу, результатом которой был созыв коменданотом военного совета, на котором решено было арестовать всякого, кто только подымет речь о сдаче крепости. [105]
Русские обложили Свартгольм со стороны суши, но не настолько, однако, чтобы прервать всякое сообщение крепости с материком. Коменданту удалось не только получать оттуда продовольствие, но и отправить главнокомандующему донесение о положении крепости. Но 15-го (27-го) февраля гарнизон Свртгольма узнал об отступлении Клингспора на север. На какое-либо сообщение с ним нечего было и рассчитывать. Вместе с тем в крепости узнали об успехах русских, о занятии Борго. вторжении «множества» войск в Саволакс и т. д. , разумеется, все в сильно преувеличенном виде.
К 16-му февраля обложение Свартгольма сделалось полным, и два дня спустя к Гриппенбергу обратились с новым предложением о сдаче, которое было отвергнуто, после чего наши войска открыли артиллерийский огонь… Несмотря на то, что огонь этот причинил самые незначительные повреждения, Гриппенберг, «опасаясь предстоящего штурма» (как доносил впоследствии один из офицеров гарнизона, фон-Шульц), предложил военному совету обратиться к русскому начальнику осады с ходатайством о 6-ти недельном перемирии. Основания к тому: болезненность (1/6 гарнизона), недостаток лекарств, слабость артиллерийского вооружения и обученной прислуги (всего 14 человек), недостаток снарядов, опасность пожара и т. д. Кончилось дело посылкою к русским парламентера, что, конечно, не имело успеха. Генерал Муханов отверг предложения и продолжал бомбардирование еще более энергично, увеличив число батарей. После вторичной посылки переговорщиков Муханов потребовал личного свидания с комендантом, после которого 2-го (14-го) марта состоялось перемирие, а вслед за тем Гриппенберг, собрав военный совет, повел уже прямо речь о капитуляции, на которую большинство согласилось. О повелении королевской инструкции «защищать крепость до последнего человека»30, все, по-видимому, забыли, и 6-го марта Свартгольм капитулировал. По словам Михайловского-Данилевского (стр. 58), из переписки графа Буксгевдена «можно вывести догадки, что к покорению Свартгольма употреблены были такие же средства, как и против Свеаборга, но верных доказательств на то в делах не находится». В одном из донесений Буксгевдена (от 8-го марта), между прочим, выражена надежда, что Свеаборг последует примеру Свартгольма, в сдаче которого главную роль сыграло «неудовольствие [106] финляндских войск, чрез различные внушения от преданных нам».
В Швеции падение обеих крепостей, в особенности Свеаборга, произвело потрясающее впечатление. Сперва во всем обвиняли Кронстедта, и Густав IV даже произнес историческую фразу: «Я знал прежде, что Кронстедт мне враг, но не считал его врагом Швеции»; потом начали называть это событие «психологическою загадкою» (выражение шведского генерала Карделя).
Действительно, взятие Свеаборга (и Свартгольма) представляет собою оригинальный пример удачного воздействия на духовную сторону противника. Если некоторые теоретики военного искусства считают основным принципом этого искусства «подставлять сильную сторону и уклонять слабую», то столь верно может быть рекомендовано познание слабых сторон противника и уменье использовать их с выгодою для себя.
Для достижения главной цели войны, победы над врагом – все цели хороши, раз только они ведут к успеху. Нравственная природа человека, по мере роста культуры, восстает, однако, против жестокостей – отсюда международные соглашения, устанавливающие в этом смысле известные нормы… Но применение, как в данном случае, соблазна, совращения и введения в обман противника, в целях поколебать в нем нравственную упругость и, внеся разлад и разложение в его рядах, уничтожить его способность к сопротивлению,– не может считаться средством недозволенным. Напротив, достижение всякой победы «с легким трудом и малою кровью», раз это оказывается возможным, нельзя не ставить в заслугу.
А овладение Свеаборгом, благодаря искусству Сухтелена, явившегося здесь главным руководителем, досталось нам почти без всякой крови. Не будь возможности достигнуть этой цели «психологическими путями», Свеаборг, вероятно, продержался бы до лета в период шведских успехов сыграл бы для нас весьма неблагоприятную роль. Между тем, при том количестве войск, которое могло быть в то время уделено для действий под крепостью, вследствие уже известного нам одновременного преследования нами нескольких целей, едва ли можно было рассчитывать взять крепость одним из обычных способов. Для штурма (способа, вообще нам свойственного и наиболее отвечавшего обстановке по времени) – не хватало войск; постепенная атака требовала много времени, и, главное, ведение подступов и сооружение батарей на льду оказывалось невозможным, а с наступлением весны – и подавно; блокада же, даже в соединении с бомбардированием, также не [107] сулила успеха, так как, действуя измором, надо было иметь впереди опять-таки достаточный срок; а с открытием навигации, Свеаборг тотчас же восстанавливал сообщение с главною базою шведов, откуда мог получить беспрепятственно и подкрепления и припасы. Помешать этому мы не имели никакой возможности, так как море в Ботническом заливе и западной части Финского вскрывается раньше (недели за 2–3), чем в восточной, и, следовательно, Свеаборг был бы усилен и снабжен на глазах у сухопутных наших сил и пока еще флот наш находился бы запертым в Кронштадте. Мало этого, те десантные операции, которые проектировались шведами одновременно с переходом в наступление войск Кронстедта, могли бы тогда произойти не у Або ил Вазы (как было в действительности), а в сфере влияния крепости, которая оказала бы им поддержку, приковывая к себе часть наших сил. Отсюда видно, какое большое значение имело для обеих сторон падение Свеаборга именно в тот момент, когда оно в действительности случилось. Необходимо принять во внимание, что неудачный для нас Револакский бой, послуживший поворотным пунктом в развитии войны и началом шведских успехов, произошел 15-го апреля, т. е. только за неделю до сдачи крепости. Ясно, насколько своевременною и важною для нас была капитуляция последней, благодаря которой освободилось около 6 тысяч прикованных к крепости войск, как раз в такое время, когда, до прибытия настойчиво просимых Буксгевденом подкреплений, каждый лишний солдат был у нас на вес золота.
С другой стороны, негодование шведов на Кронстедта и постигшие его обвинения в измене, трусости и даже подкупе – обвинения страстные и потому, как мы видели, несправедливые,– вполне понятны. Кронстедту, отрезанному от своих, действительная обстановка не была известна; он знал ее только на основании любезных сообщений русских генералов, сообщавших ему то, что было им нужно для их затаенных целей. Как видно из его оправдательных объяснений, Кронстедт совершенно не уяснял себе общего плана действий, установленного известною нам королевскою инструкциею, и основная цель отступления в Эстроботнию была, видимо, ему совершенно непонятна. В этом следует прежде всего винить составителей этой инструкции, которые не сумели изложить ее настолько ясно, чтобы значение удержания Свеаборга, до восстановления водного сообщения со Швецией и присылки оттуда подкреплений, выдвигалось совершенно рельефно. В этой инструкции, кроме уже указанной нами в начале этой главы двойственности, была и другая странность: по отношению к Свартгольму, значение [108] которого, очевидно, было неизмеримо меньшим, чем значение Свеаборга, почему-то указано категорически: «защищаться до последнего человека»; таким образом, комендант Свартгольма обязывался «лечь костьми», тогда как коменданту Свеаборга давались рядом указания, что делать «в случае невозможности защитить» его.
Таким образом, за преждевременное падение Свеаборга если не прямая вина, то известная доля ответственности падает и на высшее шведское командование в лице короля и его ближайших советников, не сумевших с достаточной определенностью поставить крепостному начальству те требования, которые к нему предъявлялись общею обстановкою в зависимости от принятого плана действий. Нельзя не указать и на то, что в предвидении зимнего похода, неизбежность которого была очевидна еще в январе, было бы более соответственным вручить оборону Свеаборга не моряку, как Кронстедт, а сухопутному генералу, который, вероятно, яснее представлял бы себе истинный смысл операций на суше и был бы ближе знаком с техникой ведения сухопутной обороны.

 

Примечания

1. См. прилож. 42-е к т. II перевода шв. офиц. истории войны.
2. См. Sv. kr. 1808–1809 г., т. II, стр. 271, в выноске заявление из отчета 1800 г. и в приложении 49 объяснения коменданта Кронстедта о причинах сдачи.
3. О чем свидетельствует в своем отчете шведский офицер Хагельстам. (Sv. kr. 1808–09, II, стр. 291-я).
4. Доклад этот приведен полностью на стр. 35–36, т. II книги К. Ф. Ордина.
5. Который, однако, отличался выдающейся энергией и решимостью и во всяком случае гораздо больше, чем граф Клингспор.
6. К 20 марта (1 апреля) численность эта достигла уже 6.500 человек. Тяжелая артиллерия доставлена была из Петербурга на санях с большими затруднениями. Общее число ее во все время осады не превысило 46 орудий, в том числе 16 мортир (Сухтелен, стр. 40-я).
7. Раевский снова вернулся на север. Сам Буксгевден вернулся к Свеаборгу еще 2–14 марта.
8. Дело в.-уч. арх. Гл. Шт. № 1651.
9. Михайловский-Данилевский.
10. В стихотворении Рунеберга «Свеаборг» поэт заклинает современников и потомство не называть никогда имени «Шведского вице-адмирала синего флага», сдавшего Свеаборг. В другом стихотворении того же автора «Братья» Иоган Вадешнера направляет дуло пистолета в грудь брату, не виденному двадцать лет, только потому, что он сдался в Свеаборге. Когда в 1900 году в Финляндском сенате большинство подало голос за обнародование Высочайшего манифеста 7-го июня того же года о русском языке в местной администрации, в Гельсингфорсе раздавали на улицах стихи Рунеберга «Свеаборг» вместе со списком «изменивших» сенаторов. Вот как толкуют в Финляндии это событие.
11. В труде которого («Военный Сборник» 1900 г. №№ 11 и 12) этот именно вопрос обстоятельно разобран.
12. «Государь Император надеется, что если старанием и опытностью вашей сила золотого пороха ослабила уже несколько пружину военную, то и окончательное уничтожение оной должно, кажется, исполниться». (М. Д. стр. 49–50).
13. Д. в.-сит. арх. Ген. Шт. № 1651.
14. Буксгевден военному министру от 24-го марта, № 65.
15. По этому поводу см. ниже письмо Буксгевдена к Салтыкову о жене капитана Рейтершельда.
16. В статьях М. М. Бородкина приведен еще целый ряд свидетельств в том же направлении.
17. Таких же взглядов держался и комендант Свартгольма, Гришенберг (см. Бородкин, II, стр. 247-я).
18. Приложение к т. II, шв. офиц. Истории войны, стр. 142–156 русского перевода.
19. Кронстедт упускает здесь из вида, что по времени это едва ли было бы возможно, даже при той задержке в наступлении русских, которая в действительности произошла; укрепления же поспешные вряд ли остановили бы наши войска.
20. О недостатке пороха Кронстедт рапортовал уже 1-го марта (нов. стил.), т. е. накануне вступления русских в Гельсингфорс. 7-го апреля (26-го марта) он опять довел до сведения Стокгольмских властей, что пороху у него всего осталось 1.502 центнера, т. е. на 15 дней. В начале же осады было 2.298 центнеров (см. Бородкин, т. I, 17 и прил. к т. II шведск. офиц. истории войны, стр. 147). Надо прибавить, что в начале осады порох расходовали крайне неосмотрительно; давали пушечные выстрелы даже по отдельным казакам (М. Д., 54–56).
21. На «невольников», найденных в Свеаборге после его капитуляции, имеется указание в журнале комитета министров от 15-го сентября 1808 г., стр. 170.
22. Sv. kr. 1808–1809, т. III, стр.45–46.
23. «Во время осады крепости Свеаборга,– пишет Буксгевден,– тамошнего шведского гарнизона Адлеркрейцова полка капитана Рейтершельда жена сколько деятельностью, столько же и значащим влиянием на мужа ее, бывшего тогда комендантом крепости Лилла-Эстер-Сварт-э, а равно и на многих того же гарнизона офицеров, созванных генерал-адмиралом Кронстедтом в совет по случаю предполагаемой конвенции, приносила в предприятии нашем великую пользу и немало содействовала к склонению того совета к сдаче крепости. Отменное ее усердие к пользе государства тогда же много награждено (вот, между прочим, куда тратился «золотой порох»!) с обещанием… обеспечить ее и впредь в содержании». Из того же письма видно, что Рейтершельд не хотел оставаться в Финляндии, «чувствуя, что тем только приусугубит навлекшее уже на себя в совете подозрение служивших с ним офицеров», что «жена капитана была оставлена своими знакомыми, узнавшими о прежних ее сношениях» и т. д.
24 Срок этот был назначен с расчетом на то, что внутренний рейд к тому времени еще не вскроется: лед был толщиною в 24 дюйма, и старожилы уверяли, что он может продержаться до 1-го мая (об этом доносил Буксгевден Государю в рапорте от 21-го марта (2-го апреля). Так всегда бывает в особенно суровые зимы, какою именно и была зима 1808 года. Обычно же навигация в Гельсингфорсе открывается в половине апреля старого стиля; если за последнее время иногда удается сделать это раньше, то лишь благодаря ледоколам.
25 Ниже будут выяснены неблагоприятные последствия этого снисхождения.
26 Бот пишет: «Первое впечатление от конвенции не было потрясающим, так как думали, что это была хитрость Кронстедта, чтобы обмануть русских». Другой очевидец, Эренстрем, подтверждает это, говоря в своем дневнике: «вначале я полагал, что заключенная с Сухтеленом конвенция была не что иное, как военная хитрость со стороны адмирала Кронстедта, с целью сберечь военные снаряды и выиграть время».
27 Т. е. Кальфгольм и Скансланд (нынешние острова Михайловский и Александровский, в то время не входившие в состав крепости).
28 «Заметки» фон-Дебельна, стр. 21-я.
29 М. Д. , стр. 106.
30 «Что же касается коменданта Свартгольма, то он должен быть снабжен вами одинаковыми приказаниями с тем, чтобы тотчас же распорядиться немедленным приведением крепости в оборонительное состояние и немедленно же приступить к необходимым для того работам, а по вторжении неприятеля в край, усиленным по вашему распоряжению гарнизоном защищаться до последнего человека». (См. стр. 20-я приложений к 2 ч. Шведской офиц. истории войны).

 


Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru