|
ГЛАВА VII. Итоги зимнего похода 1808 года.
Как рисовали себе в Петербурге положение дел в Финляндии. – Представления графа Буксгевдена. – Положение дел в начале мая. – Планы Клингспора. – Опасения нашего Главнокомандующего. – Народная война. – Причины наших заблуждений. – Образ действий противника и его оценка.
Положение сторон с открытием навигации. – План союзного десанта в Южную Швецию. – Намерения шведского короля. – Эпизод с английским вспомогательным корпусом. – Планы Клингспора и Ав-Тибеля. – Предположения графа Буксгевдена.
[109]
Быстрое отступление шведских войск на север, успешное занятие очищенной ими части Финляндии, надежда на удачный исход «влияний» в отношении гарнизонов обложенных крепостей,– все это внушало нашему высшему командованию, до Императора Александра включительно, чересчур оптимистическое представление о положении наших дел. Нам казалось, что уже Финляндия завоевана; что неприятельских войск, отступивших на север, нечего опасаться; что со стороны противника можно ожидать только с открытием навигации, слабых попыток высадиться ан финском побережье; что, наконец, русским должно самим внести свое победоносное оружие в пределы Швеции, ограничившись в Финляндии обороною.
Что такой ошибочный взгляд разделялся самим императором Александром, под влиянием побочных донесений из Финляндии (в особенности – Спренгпортена), видно из того, что уже 19 марта военный министр Аракчеев запрашивал графа Буксгевдена по Высочайшему повелению: признает ли он возможным осуществить переход по льду от Або в Швецию 10–12 тыс. корпуса? Буксгевден отвечал в том смысле, что отрядить такой «экспедиционный корпус», при крайне ограниченном общем количестве находящихся в его распоряжении сил, он самостоятельно не в состоянии; к тому же времени, когда такая экспедиция может быть окончательно организована, лед, вероятно, станет уже ненадежным. В этом утверждало Буксгевдена, между прочим, и то обстоятельство, что даже сам Клингспор не отступил от Вазы через Северный Кваркен в Швецию, а пошел берегом на Улеаборг. Вот почему Буксгевден, первоначально имевший мысль внести русское оружие в пределы коренной Швеции, преследуя по пятам неприятеля, отказался от этого намерения, опасаясь быть отрезанным от своей базы, как только вскроется лед. Поэтому он в свою [110] очередь всеподданнейше представлял Государю, что высадку в Швецию надлежит произвести не раньше, как по совершенном открытии навигации. Для этой цели Буксгевден полагал необходимым назначить 50-тысячный десантный корпус, причем считал еще более выгодным отсрочить операцию эту до будущей зимы, так как зимнему переходу в Швецию продолжал отдавать безусловное предпочтение. Буксгевден, видимо, придавал большое значение своему плану, так как послал его с дежурным генералом квартирмейстерской части, майором Гавердовским, который уполномочен был дать все необходимые дополнительные объяснения1.
Из слов Михайловского-Данилевского видно, что соображения Буксгевдена произвели на Императора Александра неприятное впечатление. Назначение им «столь огромных сухопутных и морских средств» не встретило сочувствия. Император Александр, преувеличивая несколько слабость Швеции, «считал достаточным появление на шведском берегу войск в незначительном числе, от 10 до 12 тысяч человек»; главнокомандующий, наоборот, не видел в экспедиции какой-то демонстрации, а смотрел на дело, как на вполне серьезное военное предприятие и с такой именно точки зрения рассчитал потребные для того средства.
Итак, действительную обстановку в главной квартире представляли себе гораздо ближе к истине, чем в Петербурге. Ключ к этому дает нам одно из писем Спренгпортена к графу Румянцеву, писанное как раз 30-го марта (нов. стиля) 1808 года, в котором между прочим операция переброски наших вооруженных сил в Швецию представляется делом совершенно нетрудным2.
Представления Буксгевдена, упорно твердившего о необходимости присылки значительных подкреплений, принимались в Петербурге крайне неблагосклонно; вокруг него уже сплеталась интрига, главным источником которой являлись шедшие в обход донесения и письма Спренгпортена, не брезговавшего даже клеветою. Все это подтачивало доверие Государя к главнокомандующему, подкрепляясь в Петербурге критикою Кнорринга, генерал-квартирмейстера русских войск в Екатерининскую шведскую войну, считавшего себя самого наилучшим заместителем Буксгевдена. Все сводилось к тому (пишет К. Ордин), чтобы «убедить Александра, что силы оружия не нужно для покорения Финляндии, что все сделается преданность финляндцев к России и ее Императору и что военные [[111] действия здесь должны вестись только pro forma. Батальон здесь, батальон там, побольше великодушия и золота».
События, однако, не замедлили оправдать осторожную предусмотрительность русского главнокомандующего.
Для справедливой оценки его исторической роли в эту войну и для правдивого освещения причин постигшей его впоследствии немилости необходимо иметь в виду, что еще 10-го апреля, т. е. двумя неделями ранее отправления помянутого выше «предположения о переходе в Швецию»3, граф Буксгевден представил Государю «диспозицию», в которой излагал свои соображения о необходимости упрочить за собою захваченную часть финляндской территории и перейти к оборонительному образу действий. Таким образом, за пять дней до Револакского боя Буксгевден и Сухтелен, не будучи еще осведомлены об истинном положении дел на севере, все-таки предугадывали опасные последствия неосторожной разброски войск и чуяли необходимость и своевременность закрепления за собою захваченной территории.
«Счастливое покорение Финляндии,– писал Буксгевден в препроводительном к диспозиции рапорте,– переменившее образ войны из наступательной в оборонительную, и настоящее открытие весны, требующее сильных мер для защиты берегов, обязали меня сделать новую диспозицию, которую имею счастие поднести на Высочайшее Вашего Императорского Величества благоусмотрение». Самая «диспозиция» ставить ближайшей целью – «решительные меры к удержанию Финляндии и к пресечению неприятелю возможности постановить твердый шаг на землю оружием нашим покоренную». Меры эти сводились: а) к установлению наблюдения за побережьем, но не сплошь, а в некоторых пунктах, заслуживающих особенно внимания, причем «посты сии не должны быть чрезвычайно сильны, дабы не ослабить отряды, которые расположатся в таком положении, чтобы, подкрепив посты, были взаимно подкрепляемы друг другом. Оные отряды подкреплены будут резервами, кои, в связи их, составят уже твердые пункты. Сверх того учредить должно ведеты из легкой кавалерии».
Нельзя не указать, что такая организация обороны побережья вполне соответствует современным взглядам на это дело.
Заслуживает внимания затем последующая оценка оборонительных свойств Финляндии, «где малая часть может удержаться против многочисленной». Общая идея обороны Финляндии, по мысли «диспозиции» такова: всякий отряд, застигнутый неприятельским [112] десантом, отступает десантом, отступает к своему резерву; в то же время последний идет к нему на подкрепление; остальные соседние отряды «сближаются к пунктам им предписанным» так, «чтобы, заманя неприятеля в желаемую и заблаговременно избранную позицию, вдруг поставить его между многими огнями». Главные силы своего корпуса Буксгевден намеревался держать между Гельсингфорсом и Тавастгусом, имея сильные отряды в Або и Вазе (авангарды). «Владеющий» такою «позициею», по мнению Буксгевдена, «владеет и всею Финляндиею».
Из того же документа видно, что Буксгевден предполагал занять правым флангом 5-й дивизии Улеаборг, где в действительности находилась главная квартира неприятеля. Такая плохая ориентировка объясняется, с одной стороны, дальностью расстояния (от Гельсингфорса до Гамла-Карлебю, где был Тучков, более 600 верст); в те времена не существовало могущественных средств связи, какие дает современная техника. Кроме того, главным источником получения сведений о противнике – были финляндские перебежчики и местные жители, а не конница наша, лихо работавшая на поле сражения, но слабо разведывавшая. Если принять во внимание тайные политические цели и вожделения этих людей, то легко себе представить, что обстановку военных действий зимнего похода 1808 года они нам рисовали в совершенно превратном виде.
Понятно, какое впечатление произвели в Петербурге вести о неудачах наших войск на севере, об отступлении Тучкова и Раевского назад к югу, наконец, о вспыхнувшей в Финляндии народной войне.
Все эти известия, являясь полнейшею неожиданностью, не искупались удачным овладением Свеаборгскою твердыней; после сделанного из Або официального оповещения всем державам о покорении шведской Финляндии, после написания Императором Александром письма к Наполеону такие события ставили Россию и ее Монарха в положение, близкое к тому «смешному» (ridicule), к которому, правда, по словам того же Наполеона от великого – один шаг, но самая мысль о котором, в применении к самому себе, была недопустима для русского Императора. Такое положение дел еще более возбудило в Нем нерасположение к главнокомандующему. Из дел В.-Ист. Архива Ген. штаба видно, что посланному с вышеупомянутым «предположением» майору Гавердовскому было, по-видимому, поручено Аракчеевым доносить непосредственно ему в Петербург о том, что делается в Финляндии, так как Гавердовский (вероятно – из поляков) писал ему непосредственно о том [113] письма. Другой поляк, полковник Турский, бывший офицер Наполеоновских войск, перешедший в русскую службу, играл тоже роль Аракчеевского лазутчика при Буксгевдене... Таким образом, положение графа Буксгевдена сделалось чрезвычайно трудным: он не имел «полной мочи» главнокомандующему, которой требовал Суворов, обязан был представлять на Высочайшее благоусмотрение о каждом своем шаге4 и, сверх того, был окружен двойным рядом глаз, следивших за каждым его действием и ежеминутно доносивших о них в Петербург...
Таково было положение вещей к началу мая у нас, когда наступившее весеннее половодье, сделав дороги совершенно непроходимыми и превратив реки и ручьи в бушующие потоки, на время прервало военные действия. Войска наши находились к этому времени в следующем положении:
1)
Отряд, соединившийся под начальством Тучкова (около 7 тыс. чел.), был оттеснен до Гамла-Карлебю, продолжая оставаться отделенным от прочих наших сил.
2)
Остальные силы Буксгевдена, утвердившиеся окончательно в юго-западной части края, завладев крепостями Свеаборгом и Свартгольмом и освободив для действий в поле блокировавшие их войска, были разбросаны в районе Тавастгус–Або–C.-Михель– Гельсингфорс–Ганге.
3)
Отдельные наши отряды, высланные для занятия Готланда и Аландских островов, были окружены превосходными силами и капитулировали.
Общее число войск, находившихся в Финляндии, не превышало 23.000 человек, которые были разбросаны на 300 верст по фронту и 500 верст в глубину (считая по воздуху).
Бодиско на Готланде был захвачен эскадрою адмирала Цедерстрема с 5.000 десантом, которая предназначалась в Свеаборг, но за получением, едва ли не в момент отплытия, известия о его сдаче, направлена на Готланд, где встречена поддержкою восставших жителей. На Аланде отряд Вуича захвачен возмутившимся населением, под главенством пасторов.
Вуич, имея в своем распоряжении немного более 700 человек, занял Аландский архипелаг разбросанно, как будто дело происходило на суше, упуская из вида, что связь между островами, со вскрытием льда, прерывалась.... Конница, бывшая в его распоряжении, уничтожила оптический телеграф и предостерегательные знаки, утопила сигнальное орудие на о-ве Сигнальшере и т. п. Запасы продовольствия, [114] бывшие в древнем замке Кастельхольм, перевезены в Нюштадт.
С приближением весны граф Буксгевден, сознавая опасное положение наших войск на Аланде, намерен был возвратить их обратно, так как пребывание их там, имевшее целью задержать движение шведов из Стокгольма через лед к Або, если бы таковое последовало,– теряло смысл с началом навигации и ставило самый отряд Вуича в опасное положение. Но в это время как раз пришло к главнокомандующему Высочайшее повеление направить через Аланд в Швецию корпус от 10 до 12 тысяч человек... Это распоряжение являлось развитием того плана, о котором мы упоминали выше, и который состоял в нанесении главного удара не в Финляндию, а в Швецию, соединенными усилиями русских и франко-датчан. Экспедиция на Готланд (о которой скажем подробнее в главе о действиях на море) являлась в этом смысле началом исполнения, a движение через Аланд должно было привлечь внимание шведов по северную сторону Стокгольма и таким образом облегчить задуманный удар по южную сторону столицы.
Буксгевдену, явно не сочувствовавшему этому плану (как видно из его переписки), пришлось, волей-неволей, оставить Вуича на Аланде, хотя документы (журнал военных действий и переписка с Багратионом) показывают, что опасность положения Вуича сознавалась, и деятельно принимались подготовительные меры по перевозке Аландскаго отряда водою в Або, как только вскроется лед...
Первоначально на Аланде все было спокойно; жители относились к войскам, по внешности, миролюбиво. Генерал Шепелев, производивший там 4-го апреля инспекторский смотр, доносил, что население «вполне предано» нам, в особенности благодаря щедрой расплате за продукты. На самом деле такому настроению доверять было нельзя; в среде островитян, под покровом тайны, шло все время невидное нам глухое брожение, которое усилилось особенно после предъявленного нами требования разоружиться
По получении майором Нейдгардом, начальником передовых частей отряда Вуича, сведений о появлении по юго-западную сторону Большого Аланда шведских крейсирующих судов (море к западу и юго-западу от архипелага всегда вскрывается раньше недели на две, чем по восточную его сторону), последний приказал через местную полицию собрать все принадлежащая жителям лодки и суда в течение суток в наше распоряжение. Это требование послужило предлогом для агитации. Коронный ленсман (приставь) Арен, пастор Гуммерус и крестьянин Андерсон стали во главе заговора; с быстротою пожара распространился он из [115] селения в селение, из избы в избу. Вооружившись, чем попало, отдельные толпы крестьян внезапно и одновременно напали на наши заставы, которые частью были истреблены, частью взяты в плен. Нейдгард с двумя казаками несколько дней скрывался в лесах, после чего, изнуренный голодом, сдался одному из пасторов.
Население Аланда действовало так смело, уповая на помощь из Швеции. Последняя и была близка, так как Густав IV, по получении известия о занятии Вуичем Аланда, приказал отряду галерного флота, под начальством лейтенанта Капфельмана, немедленно по вскрытии моря двинуться на Аланд и попытаться не только отобрать его от русских, но и захватить последних. В тот самый вечер, когда восставшие крестьяне овладели главным островом, флотилия пристала к южному его берегу. Узнав о положении дел, Капфельман поплыл в обход острова Кумлинге, где были главные силы Вуича. В виду слабости своих сил (у Капфельмана было не более 100 человек десанта), он обратился за помощью к вождю повстанцев Гуммерусу. С трудом пробираясь между льдинами, они подошли к западному берегу Кумлинге и потребовали у Вуича сдачи. Сперва предложение это было отвергнуто; тогда шведский десант и инсургенты одновременно в трех пунктах произвели 28-го апреля высадку на Кумлинге, где к ним тотчас же примкнуло поголовно восставшее население острова...
Вскрывшееся уже и по восточную сторону море позволило совершенно окружить русских. «Егеря 25-го полка, несмотря на чрезмерное превосходство противников и пушечные выстрелы (у Капфельмана на галерах были пушки), дрались храбро до 4-х часов, наконец, отступили в беспорядке... Напоследок, когда не стало патронов, число раненых увеличивалось и некоторые отдельные пикеты были отрезаны, я был сделан с прочими пленным». Так показывал Вуич впоследствии на суде. По шведским источникам нападение неприятеля застало Вуича совершенно врасплох; он, будто бы, обедал со своими офицерами у пастора Хекерта, который, при первом известии о нападении, старался успокоить Вуича, говоря, что «это только крестьяне с кольями». Однако крестьяне эти, при поддержке огня орудий, так энергично и смело атаковали, что Вуич принял их за регулярные войска, которых, на самом деле, тут было самое незначительное количество.
Всего сдалось на Кумлинге 20 офицеров, 38 унтер-офицеров и около 400 рядовых. Мы с умыслом подробнее изложили этот эпизод, как характеризующей местное население, его уменье блюсти тайну, его непроницаемость и коварство, его единодушие в выполнении планов, умелое пользование внезапностью и полную согласованность [116] действий. Безвыходное положение отряда Вуича, благодаря непринятию нами в расчета неизбежных естественных условий, неодновременное вскрытие моря по обе стороны архипелага, было принято судом во внимание, и Вуич оправдан. Но все же беспечность и чрезмерная доверчивость играли в этом печальном эпизоде немалую роль, а потому и в этом отношении он поучителен.
Последствия захвата Аланда сказались немедленно по открытии весенней кампании, так как он в руках шведов сделался удобным плацдармом для подготовки всех десантных экспедиций, а равно базою и исходным пунктом операций галерного и частью корабельного флотов.
Тем временем шведские войска Клингспора (13 тыс.), прекратив преследование войск Тучкова (вследствие весеннего половодья), сосредоточились на квартирах в районе Сиикайоки-Револакс, кроме бригады Сандельса, которая, после поражения Обухова, заняла Куопио и там сделалась центром широкоорганизованной народной войны.
Несмотря на столь благоприятный оборот дел, шведский главнокомандующий граф Клингспор все еще не мог отрешиться от тяготения к пассивному образу действий. Он доносил своему королю что, заняв линию р. Сиикайоки, «приобрел хорошую позицию для армии» его королевского величества, на которой она могла бы иметь случай к «хорошей обороне». Обдумывая различные «диверсии», он упустил удобный случай нанести отдельное поражение Тучкову, до наступления весенней распутицы.
«Митридат,– писал он,– говорить сыновьям своим, что побеждать римлян следует в Риме; мое всеподданнейшее мнение состоит в том, что русских надо принудить к миру в Петербурге». Общая идея задуманного им довольно таки фантастического плана заключалась: а) в усилении финской армии настолько, чтобы она могла энергично наступать к югу; б) в направлении одновременно с тем особых подкреплений из Швеции, в виде десантов, на берега юго-западной Финляндии, в тыл отступающим русским, облегчая главным силам шведов их наступательное движение, и в) в прочном занятии Саволакса и в организации народной войны с целью угрозы нашему тылу с другой стороны.
Самая возможность таких соображений о переходе в наступление, об «обратном завоевании» Финляндии и даже об угрозе Петербургу явилась результатом исхода для нас зимних операций 1808 г.
Исход этот никоим образом нельзя признать удачным, а создавшееся стратегическое положение для нас – выгодным...
В Петербурге этого упорно не понимали, веря только тому, чему приятно верить, и что именно и сообщали услужливые финляндские [117] перебежчики. Удачное завладение Свеаборгом как бы оправдывало такой взгляд. Главная наша квартира ближе к истине оценивала обстановку.
«Из диспозиции, поднесенной Вашему Императорскому Величеству от 10-го числа апреля (доносил граф Буксгевден 24-го апреля), изволили усмотреть главное, намерение мое усилить оборону по берегам полуденной части Финляндии, как в таковых местах, где должны ожидать покушения неприятельского, наиболее же в то время, когда англичане соединят морские свои силы со шведскими. Сколько не старался я размещение войск основывать соразмеряя могущие быть неприятельские покушения и соблюдая притом все те места, где неприятелю представляется способность произвести десант, не мог, однако ж, достаточно усилить все пункты, требующие деятельной обороны – множество мест по положению своему представляют неприятелю точки к высадке удобные, а особливо при том великом пространстве, составляющем более 1500 верст, которое должно защитить двадцати пяти тысячным корпусом; когда неприятель, прорвавшийся в одном пункте, может получить войск со шведских берегов по крайней мере таковое же количество 5, имея сверх того надежду на содействие жителей, коих при сильном распространены неприятеля весьма не трудно будет взволновать6. Сия опасность может еще возрасти от того, что по сие время до десяти тысяч военнопленных распущено по домам, в том числе есть много офицеров. Корысть и личные виды некоторых из них конечно заставляет быть недовольными об успехах оружия Вашего Величества, следовательно, ожидая внешнего неприятеля не менее должно быть осторожным и от внутреннего, который всего скорее обнаружится при малейшей неудаче нашей со стороны военных действий7«.
«Зная сколь нужно при сих случаях иметь отряды войск между собою сближенными, дабы при наступлении с моря можно было составить корпус, сколько можно равносильный неприятельскому, не менее необходимым считаю и обеспечение своего правам фланга и тыла со стороны севера: ибо весьма вероятно, что неприятель, в то самое время, когда устремится на берега полуденные, для развлечения сил наших и для большего влияния на финнов, подкрепя корпус, стесненный нами к Олеаборгу, сделает с той стороны диверсию». [118]
Приведенные соображения побуждали Буксгевдена ходатайствовать о присылке подкреплений. Имевшееся в его распоряжении количество войск он считал недостаточным даже «для содержания тишины и порядка внутри и для внешней обороны Финляндии», ибо, «если французские и датские войска не произведут диверсии со стороны Скании (Шонии), тогда все силы Швеции обращены будут единственно противу одной здешней страны». При этом Буксгевден особенно подчеркивал, что при имеющихся в его распоряжении силах «не из чего учредить обсервационного корпуса» в Саволакской области.
Донесением главнокомандующего в Петербурге, однако, не придавали никакой веры... Это подтверждается самым обилием его ходатайств о присылке подкреплений.
Прямодушный Буксгевден доносил бесхитростно, по совести, то, что казалось ему необходимым для пользы дела; в Петербурге же эти представления подвергались насмешкам и едва ли не служили основанием к обвинениям главнокомандующего, штурмовавшего с Суворовым Прагу, в нерешительности, граничащей с личною трусостью. Нижеследующая фраза, помещенная в одном из всеподданнейших рапортов8, графа Буксгевдена показывает, насколько оскорбительны были для него лично подобные обвинения. «Лично я не страшусь неприятеля (пишет он). Доколе существует во мне жизнь, усердие к славе Вашего Императорского Величества, приверженность моя к престолу, готовность и желание последнюю каплю крови принести пользам отечества, составляют священные для меня обеты, которые будут управлять всеми моими распоряжениями; но долг и обязанность, которые на себе я ношу, укорили бы меня перед целым светом, если бы я осмелился умолчать об обстоятельствах, по следствиям своим могущих быть довольно важными. От воли Вашего Императорского Величества зависеть будет усилить финляндскую армию, а мой долг был сказать, не обинуясь, истину».
Такое беспрестанное повторение одной и той же истины не могло быть приятно... Гораздо приятнее было то, что писал Спренгпортен, рисовавший в своих мемуарах Румянцеву положение дел в самом розовом свете, указывая, что «Финляндия – наша», что у Швеции нет ни сил, ни желания, ни средств отвоевать ее, что она поглощена стремлением овладеть Норвегией и что поэтому в Финляндии главное – не военный меры, a меры привлечения благорасположения жителей, в ряду которых прежде всего нужно созвать сейм в [119] Або. Стратегическое положение наше в Финляндии, по Спренгпортену, великолепно и не внушает опасений, а о высадке в Швецию он говорить, как о шуточном предприятии...
Тяжело было положение главнокомандующего; это подтверждается заключительною фразою того же рапорта. «Мнение сие дерзаю я соделать известным Вашему Величеству не по одному собственному своему предложению, но по совету и согласно с генералами, на коих таланты и усердие Ваше Величество благоволите своим вниманием и коих содействие мне ныне считаю за честь».
Недоверие к графу Буксгевдену выразилось еще и в неоднократных посылках в Финляндию, начиная с апреля 1808 года, одного из офицеров квартирмейстерской части, облеченного особыми полномочиями. Это был, считавшийся блестящим знатоком военного дела, полковник маркиз Паулуччи, сардинский выходец, незадолго перед тем перешедший в нашу службу из австрийской, явившийся контролером поседелого в боях ветерана Суворовской школы – главнокомандующего, и его начальника штаба, Сухтелена, человека высокообразованного во всех отношениях, человека выдающихся военных способностей и познаний, положившего, в сущности, начало в России правильно-организованной службе генерального штаба.
Наиболее опасным для нас последствием неудачи зимнего похода была вспыхнувшая, начиная с конца апреля, народная война. Первое проявление ее имело место уже 18-го апреля, т. е. три дня спустя после Револакса, a затем, в особенности после упомянутых выше событий на Аланде и Готланде, – пламя возмущения быстро распространилось. Заимствуем у Е. Ф. Ордина нижеследующие красноречивые строки для характеристики того положения, в котором очутились русские войска:
«Шедшие к войскам транспорты атаковывались и большею частью расхищались; леса наполнились вооруженными людьми, действовавшими врассыпную и находившими убежище по деревням; курьеры перехватывались и отряды оставались без сведений о взаимном положении... Ненависть к русским разжигалась еще присланными из Стокгольма прокламациями, которые начальник шведского отряда в Куопио, Сандельс, деятельно распространял. Прокламации были написаны в самых резких против русских выражениях, а народным движением руководили пасторы, офицеры, и солдаты сдавшихся и отпущенных на честное слово гарнизонов».
Последнее обстоятельство особенно важно и на нем следует несколько остановиться. Как уже упомянуто было военнопленных в Свеаборге (и раньше в Свартгольме) разделили на 2 группы: финнов распустили по домам, а шведов отправили в Россию. Так [120] как, при шведской военной организации, войска, оборонявшие Финляндию комплектовались исключительно финляндцами, то пленных 2-й категории было весьма мало, – только благодаря присылке в Свеаборгский гарнизон, перед началом войны, подкреплений из коренной Швеции. Конечно показанная главнокомандующим (в вышеприведенном всеподданнейшем его донесении от 24-го апреля), цифра в 10 тысяч военнопленных, отпущенных по домам, может считаться преувеличенною; но все же, несомненно, что при численности одного только взятого в плен гарнизона Свеаборга в 6 с лишним тысяч человек, общее число вернувшихся к родному очагу финляндцев было никак не менее 6-ти тысяч.
Полковник Турский, польский офицер, перешедший в русскую службу из войск Наполеона, доносил, между прочим, Аракчееву: «Главнокомандующий (граф Буксгевден) очень дурно сделал, что после взятия Свеаборгской крепости выпустил на волю 6.000 гарнизон вместе с их офицерами, ибо каждый из нас очень хорошо мог предвидеть, что все сии люди сделаются опаснейшими для нас неприятелями и что, будучи рассеяны во внутренностях земли, они восставят мужиков и будут их водителями, что и случилось»9. Турский возлагал ответственность в этот деле на графа Буксгевдена, но думается, что он ошибался: вероятнее, что эта мера была внушена из Петербурга. Да будь иначе, не стал бы сам Буксгевден в своих донесениях указывать на этот факт, как на одну из причин неблагоприятно-сложившейся для нас обстановки...
Пагубный результат этой меры не замедлил сказаться. Она продиктована была несомненно желанием лишний раз проявить гуманность и благоволение к населению покоренного края, привлечь его к себе изъявлением доверия к его покорности новой власти... Оказалось иное. Оказалось, что покорность эта, о которой так много говорили и писали Спренгпортен и его сотрудники, – была мнимою; она была только неизбежною тактикою со стороны населения, оставленного на произвол судьбы своими войсками и вынужденного отдаться на милость победителя. Ничтожной в сущности победы над незначительным отрядом было достаточно, чтобы население повсюду поднялось и чтобы партизанские отряды «как снежный ком, постоянно росли от присоединявшихся к ним вооруженных крестьян и отпущенных на свободу солдат крепостных гарнизонов».
Даже генерал Кнорринг, впоследствии сменивший Буксгевдена на посту главнокомандующего и вообще склонный мирволить местному населению, не мог скрыть истины в этом отношении и, характеризуя положение дел на театре войны, поместил в одном из [121] своих всеподданнейших донесений, что опущенные на волю офицеры и солдаты «рассеивались по лесам и, будучи одобряемы губернаторами, священниками и комиссарами (т. е. всеми теми органами местного управления, которые нами «гуманно» оставлены были на своих местах), взяли себе в предмет захватывать и грабить российские транспорты и магазейны», сделав вскоре возмущение «всеобщим», a Куопиоскую губернию – «зрелищем кровопролития».
Кнорринг, положим, свое указание делает с целью обелить местное население и доказать, что народной войны, в сущности, не было вовсе, a действовали только отпущенные на свободу военнопленные; если же к ним и примыкали крестьяне, то это-де вызвано было злоупотреблениями нашего военного начальства, неаккуратно рассчитывавшегося за подводы, а также вследствие производимых войсками грабежей10. Это явно пристрастное заключение «русского» главнокомандующего опровергается целым рядом документальных свидетельств современников, подтверждающих участие в восстании почти поголовно мужского населения края. Если бы участвовали только распущенные пленные или недовольные подводчики, то восстание никогда не приняло бы столь грозных размеров... Лучшим свидетельством могут служить нижеследующие строки уже помянутого Паулуччи, заявления которого, как иностранца в русской службе, мы вправе считать уже вполне беспристрастными:
«Возмущение устроено в окрестностях наших позиций,– пишет он,– и, покровительствуя неприятелю во всех его наступательных и оборонительных намерениях, оно должно непременно ослабить наши средства и сделать даже, если смею сказать, наше положение весьма сомнительным. Я сомневаюсь, чтоб сей народ можно было ласкою привязать к себе, и думаю, напротив того, что если бы силы наши здесь умножились так, чтобы можно было принять и насильственные меры, употребив примеры праведной строгости, то тогда можно было бы восстановить порядок и спокойствие в таком народе, которого кроткие и человеколюбивые поступки нашей армии не были бы в состоянии содержать в тишине».
Крестьяне принимали в народной войне настолько широкое участие, что как пишет (на основании помянутых документов) К. Ф. Ордин, – «стычки с народным восстанием принимали характер настоящих сражений, и кучи трупов вооруженных крестьян оставались на месте». Как только русские войска удалялись – восстание возгоралось с новою силою, сопровождаясь жестокостями. В одном месте найдено было 11 трупов русских солдат, закопанных по пояс в землю и с отрубленными головами. На [122] островах устраивались склады оружия, переправы уничтожались, транспорты и курьеры перехватывались... Как увидим далее, мятеж народный совершенно отрезал одно время войска, бывшие на севере Финляндии, от прочих сил...
Ясное дело, что такие серьезные результаты не могли быть достигнуты только одними отпущенными военнопленными и только благодаря недовольству притесняемых войсками крестьян... Роспуск по домам военнопленных имел, однако, существенно-важное значение, ибо этим мы сами послали в среду финского населения готовые кадры для вооруженного мятежа. Действительно, военная история показывает, что только при существовали таких кадров народная война бывает успешна и трудноподавима: польские восстания, испанские герильясы, наши и германские партизаны в 1812—1813 гг. Всюду в этих случаях во главе партий и в виде основного ядра их оказывались люди с военною подготовкой. Обратно, в 1870 году французские francs tireur-ы, были именно только «вольными» стрелками, в обычном смысле этого прилагательного в устах нашего солдата, что, несомненно, являлось одною из причин, почему их деятельность проявила себя слабо и разрозненно.
Итак, в течение почти 3-х первых месяцев кампании, наши войска, вторгнувшись в шведскую Финляндию по эксцентрическим направлениям и не встречая нигде сколько-нибудь серьезного сопротивления со стороны еще не сосредоточенных и даже частью не укомплектованных шведских войск, быстро заняли южную и юго-западную часть Финляндии вплоть до линии Бьернеборг - Куопио. Затем, вследствие одновременного преследования нескольких целей, произошла разброска сил во времени и пространстве, благодаря чему в точке удара мы оказались значительно слабее противника. Наши силы, не соответствуя ни пределам захваченной территории, ни широте поставленных задач, оказались не только не в состоянии продолжать активные действия, но даже очутились в положены, близком к критическому. Разобщенные друг от друга огромными расстояниями, окруженные чуть не поголовно восставшим, при первой же ничтожной нашей неудаче, населением, 23-тысячныя силы финляндского корпуса уже не смели помышлять об осуществлены фантастических планов Спренгпортена: они должны были бороться за собственное существование, ожидая тем более с часу на час по вскрытии вод Ботническаго залива высадки в тыл подкреплений из Швеции и притом раньше того, чем русский флот, затертый льдом в Кронштадте, мог этому помешать!..
Чем же объяснить такой исход, какие же причины, какие же упущения, ошибки или заблуждения довели нас до такого положения вещей? [123]
Прежде всего – незнанием своего противника, недостатком точных о нем сведений и ненадежностью главных источников этих сведений.
До начала войны сведения как о Финляндии, так и подготовительных мероприятиях шведского правительства сводились: а) в данным, оставшимся от прежних войн (напр. замечания и записки генерала Бибикова и др.); б) к воспоминаниям оставшихся в живых участников последней (Екатерининской) войны в Финляндии (к числу которых можно отнести, например, генерала Кнорринга и того же Спренгпортена); в) к донесениям нашего Стокгольмского посланника Алопеуса, и г) к сведениям, коими обязательно снабжали нас финляндские перебежчики, ютившиеся под сенью Русского Трона... Сведения первых трех категорий были отрывочны, неполны, неясны, неопределенны; данные последней категории отличались всегда полнотою, подробностями, доставленными всегда «с места» и из первых рук; поэтому из них всегда создавалась яркая и живая картина. Главное же, в этих сообщениях было по большей части то, чему особенно охотно верилось.
Предстоящее овладение Финляндией, по сообщениям этих лиц, изображалось делом чрезвычайно легким, уповали не только на то, что само население с полною готовностью перейдет под власть России, но что и самые войска финляндские, если и проявят сопротивление, то только для вида, чтобы не «быть обесчещенными»11.
Полагали, что финнам нужно лишь соблюсти известное приличие, чтобы не заслужить клейма изменников... Делались попытки к совращению неприятельских офицеров и нижних чинов: были изданы к ним особые прокламации, посылались переговорщики и т. п. Только в Свеаборге и Свартгольме воздействия эти увенчались успехом, благодаря полной изолированности крепостных гарнизонов и неимению в них сколько-нибудь точных сведений о положении своих войск.
Далее преднамеренное отступление шведских войск на север, приведшее в смущение их же гарнизоны и ускорившее их сдачу – ввело в заблуждение и наше командование. Его объяснили себе страхом и приняли за бегство («1а terreur panique de l’ennemi»,– как пишет маркиз Паулуччи). Паулуччи признает главною причиною неудачного исхода зимней кампании, что «не воспользовались паническим страхом неприятеля и не сохранили дивизии Тучкова ее первоначального направления, а... с войсками, очистившими от [124] противника Тавастгус, затеяли занимать большую часть побережья в такое время, когда оттуда нечего было опасаться». По мнению Паулуччи, надлежало преследовать финскую армию всеми силами, и она оказалась бы между двух огней.
Следует тут же указать, как на побочное обстоятельство, на отмеченное не раз слабое пользование конницею, как орудием разведки, что отчасти объяснялось временем года (зима, глубокие снег), a затем – общею неналаженностью этого дела в то время.
От основной первопричины — вытекают и все последующие. Если бы главною целью поставлено было уничтожение живой силы противника, то нет сомнения, что, несмотря на необычайную быстроту отступления шведов, особенно при применении параллельного преследования, мы имели бы не раз случай нанести им поражение. На самом деле, начиная от Тавастгуса, наши войска, стараясь не терять соприкосновения с противником, гнались по пятам за его колоннами, причем силы преследующих (за выделением войск для других целей) все более и более таяли. От Бьернеборга и до Гамла-Карлебю (где присоединился Тучков) шведов преследовали ничтожные авангарды Раевского и Кульнева12, не имевшие за собою ровно ничего. Правда, они преследовали неотступно и столь энергично (особенно Кульнев), что шведы (до боя у Сиикайоки), обладая значительно превосходными силами, ни разу не ввязались в решительное столкновение и спешили выводить свои войска из боя. Можно полагать, как это и делает маркиз Паулуччи, что глаза им раскрыл впервые тот курьер, который вез в Стокгольм текст Свеаборгской капитуляции.
Если бы от Тавастгуса наше преследование было ведено не по пятам за врагом, а по одному из параллельных путей Тавастгус – Таммерфорс-Ваза (через Оривеси-Алаво-Лаппо или еще ближе по зимней дороге Тавасткюро-Ильмола, а лучше по обеим), не сворачивая вовсе на Бьернеборг, то едва ли войскам Клингспора удалось бы ускользнуть, и уцелела бы только одна бригада Кронстедта, которая вынуждена была бы, вероятно, положить оружие в Улеаборге, так как все равно до открытия навигации никаких подкреплений из Швеции прибыть не могло. С окончательным же поражением войск «финской армии» крепости, при условии даже простого наблюдения за ними, достались бы сами в наши руки еще легче.
Увлечение «оккупацией» и затем действиями против Свеаборга обясняется, как уже указано, политическими побуждениями. Разсчитывали, что фактическаго занятия страны войсками и затем торжественной присяги в Або и созыва там сейма, будет совершенно достаточно, чтобы привести Финляндию к покорности. Спренгпортен 30-го марта писал: «La Finlande est a nous»; то же сообщал сам Император Александр Наполеону еще 16-го того же месяца, а межоу тем самая кровопролитная, самая тяжелая часть воины была еще впереди, предстояло еще немало трудов и усилий русскому воинству, чтобы. закрепить за собою Финляндию и оправдать на деле преждевременное заявление Своего Монарха.
Обратимся теперь к нашему противнику.
План действий шведов был определен заранее: королевская инструкция, составленная на основании мнения «тайного военного совета», преследовала одну главную цель: выигрыш времени до окончания зимы, когда с открытием морских сообщений можно было поддержать одиноко борющиеся в Финляндии слабые силы «финской армии». С этою целью, войска этой армии должны были искать спасения в отступлении к крайнему северу, а гарнизоны крепостей – отсиживаться за верками до последней возможности.
Русские вторглись в Финляндию в наименее благоприятный для ее обороны момент. Не говоря уже о неготовности войск, не закончивших укомплектование и сосредоточение, зимою Финляндия была наименее обороноспособна; ее главная сила – пересеченность, зависевшая по преимуществу от прихотливости внутренних вод, низводилась почти к нулю. Число путей и их проходимость – в значительной степени возрастали. Вместо дальнего кружного обхода позиций, которому всегда не трудно было, при зорком наблюдении, оказать помеху своевременным передвижением узловых резервов, сделался возможным обход ближний, по льду (чем и пользовался систематически Кульнев). Мало этого, зимою Финляндия оторвана почти вовсе от Швеции, ибо о передвижении подкреплений через лед, так, как позднее поступили русские, шведы не помышляли. Королевская инструкция прямо так и говорила: «в настоящую зиму помощь со стороны Швеции, в виду прекращения сообщений, не может быть подана», a «имеющиеся в Финляндии сильные позиции, после замерзания болот и озер, не могут обороняться финской армией с достаточного выгодой против вторжения превосходных сил противника»; поэтому она и считала положение «особенно затруднительным и опасным».
Однако та же инструкция обязывала Клингспора «на сколько возможно препятствовать вторжению неприятеля» и только «в крайнем случае» разрешала «предпринять отступление». Клингспор же понял свою задачу в смысле сосредоточения всех сил на крайнем [126] севере Финляндии в возможно короткий промежуток времени, что на первый взгляд едва ли вызывалось обстановкою. Последняя, наоборот, требовала выигрыша времени, т. е. затяжки зимнего похода до вскрытия вод и прихода подкреплений. С этой точки зрения попытки нанести частные удары неосторожно высунувшимся русским отрядам,– к чему не раз была полная возможность – были бы предпочтительнее такого безостановочного отступления, которое у нас принято было за «1а terreur panique de l’ennemi». Однако, напрашивается вопрос: если бы шведы отступали с боем, задерживаясь при каждой к тому возможности, была ли бы допущена нами та разброска сил, которая, собственно говоря, и привела нас к опасному стратегическому положению? Вряд ли, видя перед собою стойкого, упорно отстаивающего каждую пядь земли противника, мы рискнули бы одновременно преследовать этого противника, занимать различные пункты в южной Финляндии и блокировать Свартгольм и Свеаборг, всего с 23-мя тысячами свободных сил? Именно эта паника, это поспешное бегство на север и ввели нас в заблуждение больше всего; благодаря им, мы считали Финляндию нашей в то время, как брошен был нами, в стремлении «отрезать» Клингспора, очищенный почти без боя противником Саволакский район, удержание которого в своих руках не дало бы шведам возможности развить народного движения в опасных для нас пределах. За отдачу шведами Куопио, Иденсальми и за отход бригады Кронстедта к Улеаборгу их можно было бы справедливо упрекнуть, если бы сами русские не предоставили им потом полной возможности восстановить утраченное положение, которое потом блестяще использовано было талантливым Сандельсом. Ни та, ни другая сторона не сознавали ясно значения удержания в своих руках центральной Финляндии, раз уже последняя сделана была театром операций; но уже у Буксгевдена (в рапорте от 24-го апреля) видно сознание необходимости «учредить в Саволаксе обсервационный корпус», чего без подкрепления сделать «не из чего». Вполне ясным это стало только тогда, когда сами события указали на грозное значение этой природной твердыни, которая служила редюитом народному мятежу, парализуя наши наступательные планы и даже ставя нас в необходимость сжать сферу своей собственной обороны.
Быстрое бегство Клингспора и Кронстедта к Улеаборгу, хотя и не отвечало королевской инструкции и, быть может, было не лестно для шведского оружия – но, в конечном результате, оказалось для шведов выгодным. Почему? Да потому, что этим они сбили с толку своего противника. Противник вообразил, что с этими беглецами не стоить и считаться; он занялся совсем другими делами: [127] оккупацией края, торжественным въездом в Або, обещаниями созвать сейм, мерами касательно будущего гражданского устройства края, a вслед противнику послал ничтожную часть своих войск, которая только потому не была разбита, что шведы никогда и представить себе не могли такой смелости. Они, несомненно, были уверены, что их преследуют превосходные силы, а на самом деле во всех боях, до Сиикайоки включительно, отступали перед силами втрое меньшими, которым Кульнев ловко придавал вид значительных, рассыпая чуть не последнего солдата все в стрелковую цепь.
Только с проездом Свеаборгскаго курьера шведам открылась истина, и они робко, неуверенно рискнули с тройными силами навалиться на Булатова, да и то дали уйти большей части отряда, вместо того, чтобы последовательно разбить сосредоточенными силами разрозненный группы Булатова, Раевского и Тучкова. Но и этот незначительный по существу успех окрылил их надеждою, поднял упавший дух и возжег пламя народной войны в населении. Непосредственно после Револакского боя Паулуччи так формулировал невыгодные для нас последствия этого дела: «Револакское дело более важно по своим последствиям, чем само по себе, ибо наши потери не превысили 400 человек, но неприятель мог узнать наши силы... и во-2-х, Куопиоский район оказался совершенно открыть, что требует зрелого обсуждения».
Вот почему Револакс является рубежом, начиная с которого колесо фортуны повернулось для шведов благоприятно. Оставалось безотлагательно использовать выгодное стратегическое положение и не упускать русские войска, оставленные на произвол судьбы в 500 верстах от своих и окруженные восставшим населением.
Несомненно важное значение для обеих сторон капитуляция Свеаборга. Для нас освобождение блокадного корпуса, как раз в момент неблагоприятного для нас поворота обстоятельств являлось весьма кстати. Для шведов же утрата крепости, помимо «удара по чести и по карману», оказалась, при сложившихся затем условиях, менее невыгодной, чем казалось с первого взгляда. Если мы с падением Свеаборга освободили свои войска обложения для действий в поле, то и шведы не лишились услуг гарнизонов этой крепости (и Свартгольмской), которые, будучи выпущены на свободу, оказались в роли кадров вооруженного восстания и в этой роли, пожалуй, принесли нам более вреда, чем оставаясь замурованными в крепостных стенах.
Если за частными для нас неудачами при Сиикайоки, Револаксе и Пулькилла не последовало со стороны шведов более решительных [128] ударов, то, кроме общей нерешительности неприятельского главнокомандующего, мы всего более обязаны этим весеннему половодью. В 1808 году обилие снега усилило обычный весенний разлив настолько, что всякие движения вне дорог сделались безусловно невозможными, а по дорогам – крайне затруднительными. Военные действия прекратились на целый месяц. Естественно, что этою отсрочкой должны были воспользоваться обе стороны; но если для нас она являлась прямо спасительной, то для шведов, наоборот,– скорее досадною задержкой.
Время открытия навигации восстановляло прямую связь Финляндии со Швецией морем; можно было приступить к выполнению основного плана действий, составленного еще перед войною, т. е. предпринять ряд высадок на Ботническом побережье в тыл нашим войскам зарвавшимся в глубь Финляндии, одновременно с решительным наступлением «армии» Клингспора в разрез между нашими отдельными группами и действиями на их сообщения партизанскою войною из сердца страны. Естественный плацдарм для организации такого рода высадок – Аландский архипелаг, был шведами только что обратно отвоеван. Для обеспечения же за собою обладания морем шведы, кроме своего корабельного флота, ожидали прибытии англичан. Английская эскадра должна была сверх того доставить 14-тысячный десант генерала Мура, что при сравнительной слабости вооруженных сил Швеции и необходимости для нее одновременно действовать на 3 фронта, являлось весьма солидным подкреплением.
Стратегическое положение Швеции, помимо отряжения части сил на Норвежскую границу, ухудшалось необходимостью удерживать довольно значительные силы в южных провинциях королевства, на случай франко-датского десанта. Существовал даже план (по-видимому, исходивший от Наполеона) – направить главный удар именно сюда, в Шонию, совокупными франко-датско-русскими силами и энергичным наступлением к Стокгольму принудить Швецию к миру. Оккупация же русскими войсками Финляндии в этом случае должна была играть роль демонстративную, оттягивая силы Швеции и облегчая выполнение главной задачи. Как уступку именно этому плану, следует понимать и экспедицию под начальством адмирала Бодиско на остров Готланд13. Захват этого острова делался, надо думать, именно для того, чтобы впоследствии двинуть в этом направлении более сильный десант для совместных действий с маршалом Бернадоттом, войска которого (25.000) в апреле месяце вступили в датские владения. Корпус Бернадотта [129] состоял из двух дивизий: одной голландской и другой испанской; последнею начальствовал маркиз Ла-Романа. Уже Бернадотт вступил в переговоры с датским правительством относительно переправы через Зунд, как вдруг положение дел изменилось. Маркиз Ла-Романа вошел в тайные сношения с англичанами, и его дивизия, внезапно перейдя на сторону исконных врагов Наполеона, отплыла на английских транспортах в Испанию. Таким образом, силы Бернадотта уменьшились на половину и он не решался уже рисковать высадкою; a тем временем в проливы прибыл английский флот и самая переброска эта сделалась вовсе невозможною. Наряду с этим в первых числах мая шведы отобрали у нас Готланд. Все это, вместе взятое, привело к совершенному оставлению мысли о нанесении Швеции главного удара с юга.
Должно думать, что Император Александр и: сам предпочитал придерживаться исторически сложившегося у нас в шведские войны образа действий, которым мы в общем неизменно почти руководствовались, начиная с Петра Великого. Так как целью этих войн было всегда утверждение за собою балтийских берегов, a после Ништадскаго мира – закрепление за собой Финляндии, то ближайшею задачею всякой войны со шведами, хотя бы возникшей и против нашей воли, – мы ставили себе всегда прочное овладение этим краем; это давало нам вместе с тем надежное основание для дальнейших операций в сердце Швеции, без чего «надменный сосед» не шел на уступки. Положение Финляндии на фланге морских операционных путей от Петербурга в Швецию, в связи с известными нам естественными ее свойствами, не позволяло предпринимать чего-либо решительного против самой Швеции, не став в Финляндии твердою ногою.
Такая традиция, исходившая из глубокого понимания природных условий, естественно, привела к тому, что, как только в конце апреля и начале мая 1808 г. дела наши повернулись неблагоприятно, так тотчас же главным и основным стремлением нашим становится удержание в своих руках во что бы то ни стало Финляндии.
Наоборот, шведский король Густав IV Адольф отличался, по-видимому, в значительной мере отрицательным свойством «смотреть зараз на слишком много вещей». Вместо того, чтобы спешить воспользоваться благоприятно сложившеюся для него в Финляндии обстановкою, а также прибытием английского флота, и сосредоточить как можно больше войск на берегах Ботнического залива с тем, чтобы, под прикрытием союзного флота, разом перебросить их в Финляндию, король, не оттянув ничего из Шонии, проявлял преимущественно интерес к действиям на Норвежской границе. [130] Топографическиt свойства местности по этой границе в гораздо большей степени способствуют обороне, чем наступлению. Датчане, наши союзники, вполне правильно оценили эти условия и, несмотря на численное превосходство (у них было до 30.000 войск, частью регулярных, частью милиционных), – действовали строго оборонительно. Что же касается направленного сюда шведского 18-ти тысячного корпуса графа Армфельта, то его наступление, веденное к тому же разрозненно и без всякого согласования в действиях начальников отдельных колонн, нередко получавших приказания прямо из Стокгольма помимо корпусного командира, не имело никакого успеха и только привело к затрате дорогого времени и напрасному расходу сил. Однако Густав IV Адольф продолжал упорствовать в намерении «вознаградить себя в Норвегии» за Финляндию и, не желая ослаблять войск графа Армфельта посылкою подкреплений Клингспору, возымел намерение направить с последнею целью вспомогательный английский десант. Десант этот, в количестве 14.000, под начальством генерала Мура, прибыль в Готеборг 14-го мая. Появление этих сил на каком-либо из театров войны, при условии, что «финская армия» Клингспора не превышала в общей сложности 14 тысяч, а войска Армфельта – 18-ти, – не могло не сыграть решающего значения. Но на беду союзникам никак не удалось достигнуть согласия по вопросу об употреблении этого десанта.
Генерал Мур имел от своего правительства определенное, категорическое приказание: во-первых, ни в каком случае не дробить своих сил на отдельные отряды, a действовать непременно в совокупности, a затем – ни под каким видом не отходить далеко от побережья, дабы всегда быть в готовности сесть на суда. Такие инструкции становятся вполне понятными, если вспомним вообще двойственный характер поведения Англии в эту войну. Строго руководствуясь данным ему наставлением, начальник английского десанта всегда имел возможность, в случае перемены политического ветра, распустить «послушные ветрила» и отправиться с войсками восвояси к родимому Альбиону.
При известном же нам стремлении шведского короля гоняться одновременно за несколькими зайцами, достигнуть соглашения оказывалось положительно невозможным. Король то хотел посылать англичан против Норвегии, то соединять их с корпусом, стоявшим в Шонии, и оттуда, при поддержке английского флота, высаживаться в Данию и обрушиваться на Копенгаген; наконец, когда в Финляндии дела стали поправляться, он вознамерился послать англичан вглубь Финского залива с тем, чтобы высадить [131] их там где-либо у Выборга и, захватив или в крайнем случае хоть обложив эту крепость, пресечь сообщения графа Буксгевдена с Россией. Если же такая дальняя высадка окажется невозможной, король предлагал ограничиться десантом в дельте реки Кюмени, откуда уже производить сильные диверсии нам в тыл.
Генерал Мур отнесся к такому плану крайне отрицательно. Он нашел, что «предположение послать его корпус превосходно только в том случае, если король имеет в виду доставить русским несколько тысяч английских пленных»14. Густав-Адольф пришел в крайнее раздражение и воспретил английскому генералу выезжать из Стокгольма без его разрешения. Мур переоделся в мундир своего адъютанта и с его бумагами оставил Стокгольм, прибыль в Готенборг к своему флоту и, снесясь со своим правительством, получил вскоре повеление везти войска в Испанию, где в это время англичане вели войну с Наполеоном всерьез. В помощь Швеции оставлен был только британский флот под начальством адмирала Сомареца.
Приведенный эпизод имел весьма существенное значение. Не вдаваясь в разбор причин поведения англичан и не предрешая их образа действий, если бы участие их войск в эту войну на финляндском театре фактически осуществилось, нельзя не отметить, что отплытие английского десанта отразилось роковым образом на операциях того периода войны, который по справедливости может быть назван периодом «шведских поползновений». Дело организации шведских высадок на финляндские берега король шведский взял непосредственно в свои руки; впоследствии он выехал лично с этою целью на Аландские острова. При неустойчивом и в то же время упрямом характере этого монарха, замыслы для действий этого рода возникали ежеминутно, без всякой связи с ходом событий на сухом пути и надлежащего между собою согласования. Но в то же время король упорно не желал отряжать сразу достаточно сильного десанта, а ограничивался, как увидим ниже, отправкою малых партий, в расчете, что они послужат «ядром» для народного восстания «верных» финнов. Выходило как будто, что Густав-Адольф, как бы предчувствуя непрочность своей власти, опасается выделить побольше чисто шведских войск в Финляндию и стремится возложить всю тяжесть борьбы с русскими войсками на плечи коренного населения края.
В свою очередь финляндский главнокомандующий граф Клингспор представлял королю свои соображения15 по «обратному отвоеванию [132] Финляндии». В основание этих соображений полагалось указание на недостаточность наличных сил «финской армии» для предприятий сколько-нибудь активных. Выключая раненых и больных, Клингспор исчисляет боевую силу своих войск в 10.513 человек с 54-мя орудиями и считает необходимым, для достижения успеха, «отвлечь» внимание противника «на многих пунктах». С этою целью, он предлагает: 1) направить англо-шведский флот в Финский залив, дабы он, действуя против лифляндских берегов или побережья русской Финляндии, или даже самого Кронштадта, помешал русским усилить свои войска в Финляндии; 2) двинуть в Ботнический залив особую «легкую эскадру» с десантом от 4–5 тыс. чел., в том числе 600 чел. «легкой конницы»; назначение ее – угрожать высадкою следуя вдоль побережья, после чего высадить десант где-либо около Нюстада, Бьернеборга или Раумо. Меры эти, по мнению Клингспора, долженствовали «развлечь» противника, пользуясь чем, его армия, усиленная 5—6 тыс. пехоты и 600 конницы, должна была начать свои операции. Но и сии последние, по плану главнокомандующего «финскою армией», не носили решительного характера; главное значение в этих действиях он придавал «большой диверсии» по Саволакской дороге. «Диверсия» эта должна была, по мнению Клингспора, произвести «огромнейшее впечатление в Петербурге и возбудить беспокойство как среди Двора, так и всех министров». Клингспор указывал при этом на важность занятия сильным отрядом Тайвольской позиции (севернее Куопио), опираясь на которую, особый «легкий» отряд должен был продвинуться в Сердоболь, сердце Карелии, и поднять здесь народное восстание. Отсюда Клингспор надеялся проникнуть даже в пределы самой России, в промежуток между Ладожским и Онежским озерами, разрушив попутно Петрозаводск и т. п. Тот же самый план, по словам автора, был им представлен в 1790 году Густаву III, но обстоятельства не дали тогда возможности осуществить его. Замечательно, что, излагая весьма подробно все эти различные «диверсии», имеющие общею целью облегчить успех главной массы под личным начальством главнокомандующего, последний почти что ни единым словом не разъясняет, как же следует произвести этот главный удар? Он ограничивается упоминанием, что операции войск под его личным начальством «будут сопряжены с большими затруднениями».
Интересно отметить, в числе многих планов, соображений и записок, представленных в это время шведскому королю, идеи его генерал-адъютанта Ав-Тибелля. Этот Тибелль был личностью незаурядною. После участия в финляндской войне, 1788–1790 гг., [133] он перешел в 1798 г. на французскую службу и оставался на ней 5 лет (до 1803 г.). За это время участвовала, в Альпийском походе и в сражении при Маренго. Сверх боевого опыта, приобретенного во французских войсках под начальством самого Бонапарта, Тибелль обладал еще богатыми военно-научными познаниями. Он был членом Миланской академии военных наук, различных ученых обществ, с жаром занимался военно-историческими исследованиями и военною литературой. Впоследствии Тибелль (умерший в 1832 г.) заявлял: «было несчастием для отечества, что я, хотя и был высоко оценен королем, тем не менее мог слишком мало проявлять влияния на ход войны 1808 г.». И действительно, хотя Густав-Адольф IV и выслушивал Тибелля терпеливее других, однако, следовал только своим собственным планам.
Основная мысль плана Тибелля была: ограничиться против Норвегии и для обороны берегов Швеции лишь минимальным количеством войск, а все остальное освободить для подкрепления Клингспора. Регулярные войска на норвежской границе и в Шонии он предлагал заменить 14 тыс. резервных и 30 тыс. ландверных войск, вполне пригодных для пассивной обороны, которая только и нужна, по его мнению, на этих двух фронтах. Таким образом освобождалось для отправки в Финляндию никак не меньше 30-ти батальонов пехоты с артиллерией. Эти подкрепления, полагал Тибелль, следует попросту перевезти на тот берег возможно быстрее и высадить в тылу Клингспора без всяких «диверсий»; отдав затем все войска в распоряжение последнего; ему и надлежит предоставить разработку плана дальнейших действий «в зависимости от действий противника» (сравни у нас: «по неприятельским обращениям» и «как Бог вразумить»). Внимание Клингспора надлежало лишь в самых общих выражениях (т. е., значит, принцип совета, а не приказа) обратить на то, чтобы войска, оперирующия в Саволаксе, были усилены, так как движение вперед в этом направлении должно было «оказать особенно сильное влияние».
К сожалению, король шведский, хотя и внял этим здравым идеям, но, как уже сказано, им не последовал. Основывая свои соображения на видоизменении политических соотношений в Европе, благодаря, главным образом, событиям в Испании, он находил (как видно из его писем к Клингспору), что «все операции и военные приготовления надо так рассчитывать, чтобы обеспечить оборону государства до тех пор, пока Россия и Дания не отступят от своих требований и не сблизятся со Швецией». Очевидно, Густав-Адольф по-прежнему считал основною «пружиною» войны – « апокалипсического зверя» и надеялся на непрочность его союза [134] с Императором Александром. Быть может, основания к тому и были; предвидения эти, ведь, оправдались, хотя и позже, когда уже Финляндия была закреплена «в собственность и державное обладание Империи Российской». На предложение Тибелля ввести как можно больше войск в Финляндию король согласия не изъявил; он выразил опасение, что это приведет лишь к затяжке военных действий до следующей зимы. Основываясь на только что полученных им донесениях о настроении финнов после успехов шведского оружия, о первых подвигах Сандельса и о начавшихся уже проявлениях народного движения в Финляндии, король, как уже сказано, решил, для освобождения Финляндии от русской власти, лишь поддержать это восстание посылкою незначительных десантных отрядов, роль которых – послужить населению опорою. «Благодаря этому»,– пишет король Клингспору16,–
«успеху главной финской армии, было бы оказано значительное содействие и облегчение и не было бы необходимости прибегать к отвлечению сколько-нибудь значительных сил от преднамеченных в Норвегии или Зеландии операций».
Таким образом, первоначальные широкие планы по обратному отвоеванию Финляндии с наступлением весны и открытием навигации, намеченные еще перед войною в королевской инструкции от 3-го февраля, выродились в слабые попытки добиться успеха одною вооруженною поддержкою народному движению. Она должна была выразиться в одновременной высадке на берегах Финляндии двух десантных отрядов: одного близ Вазы и другого – в окрестностях Або. Кроме того, несколько военных судов должны были «показаться» против Каскэ. Главное ядро «финской армии» так и осталось без подкреплений из Швеции. Клингспору пришлось ограничиться пополнением своих рядов, а также небольшими формированиями, но все это исключительно, так сказать, местными средствами. Правда, и сам шведский фельдмаршал в значительной мере уповал на содействие народных ополчений; по крайней мере население было безостановочно забрасываемо прокламациями, призывавшими его взяться за оружие. Однако, в своих представлениях королю, Клипгспор, добиваясь присылки регулярных подкреплений, все время настойчиво указывал на малую пригодность вооруженных крестьян к сколько-нибудь серьезным военным действиям. В конце концов Клингспор (как видно из его переписки с королем) не признавал возможным предпринимать серьезное наступление с бывшими в его распоряжении силами и возлагал надежды на прибытие «могущественной поддержки» в Финский залив, с «его королевским [135] величеством во главе своего флота»17, т. е. на то, от чего сам король уже окончательно отказался.
Изложенное показывает, что в высшем управлении шведскими вооруженными силами не было ни единодушия, ни надлежащей, направляющей все дело связи. Воззрения главнокомандующего, пользующегося почти полною самостоятельностью в разрешении поставленной задачи, расходились со взглядами короля, принявшего на себя высшее руководство теми операциями, которые должны были оказать содействие войскам в Финляндии. Действия на море и десанты шли поэтому у шведов, как увидим ниже, без должного согласования с положением дел на суше и, вполне естественно, часто пропадали впустую. Не мудрено, что они не сумели извлечь себе выгод из той исключительно благоприятной обстановки, которая сложилась для них летом 1808 года, особенно при медленности и неуспешности действий нашего корабельного флота.
Обратимся теперь к планам и предположениям графа Буксгевдена. Мы видели, что еще с самого начала зимнего похода он указывал на недостаточность сил, назначенных в его распоряжение, и настойчиво просил о присылке подкреплений. К ходатайствам этим, крайне неблагосклонно принимаемым в Петербурге, пришлось, однако, прислушаться, когда события приняли неблагоприятную для нас окраску.
«Для упрочения за Россиею сей области (т. е. Финляндии),– пишет Михайловский-Данилевский, стр. 111, – надобно было укротить восстание народное, привесть жителей в повиновение, разбить графа Клингспора и Сандельса, содержать гарнизон в Свеаборге, иметь команды в разных городах и этапах и приготовиться к отпору предвидимых высадок из Швеции.
Первою заботою графа Буксгевдена было добиться назначения себе подкреплений. Ходатайство его на этот раз было уважено и в его распоряжение назначено: а) 3.000 старослужащих рядовых, только что прибывших из французского плена; б) 2.000 самых здоровых рекрут—итого 5.000 пополнений. Затем в подкрепление назначена часть 6-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Барклая-де-Толли (полки: Низовский, Азовский, Ревельский и 3-й Егерский, 2 батальона Лейб-гренадер, батальон Лейб-егерей, Уланский Его Высочества полк, рота Гвардейской артиллерии и 2 полка казаков). С прибытием всех этих подкреплений и укомплектованы, боевая сила финляндского корпуса возросла до 34.000.
При обсуждении плана последующих операций, граф Буксгевден прежде всего принимал близко к сердцу необходимость предотвратить [136] ту опасность, которая могла грозить из внутренней Финляндии. Решено было с возможною поспешностью сосредоточить у C.-Михеля под начальством Барклая-де-Толли особый отряд, не менее 7.000 человек, и двинуть его вглубь Саволакса для вытеснения оттуда Сандельса (передовые отряды которого проникали почти до C.-Михеля). Затем часть сил надлежало отсюда направить в тыл графу Клингспору. Последняя задача являлась, несомненно, отражением прежней идеи зимнего похода; только вводилась поправка: оставление 3-х тысячного гарнизона в Куопио, для обеспечения за собою внутреннего района.
Что же касается до бывших войск Тучкова, приостановивших свое отступление у Гамла-Карлебю, то командование ими было вручено Раевскому, а сам Тучков, вызванный в главную квартиру, был, по Высочайшему повелению, предан военному суду18. Отряд этот, путем добавления части 21-й дивизии князя Багратиона и пришедших из Петербурга двух полков 14-й дивизии, Перновскаго и Петровскаго, доведен до численности в 6.800 человек. Согласно данных Раевскому инструкций, он должен был действовать оборонительно, стараясь по возможности «избегать генерального боя»; пользуясь местностью и занимая сильные позиции, он должен был на каждом шагу задерживать противника и постепенно отходить к Тавастгусу, стараясь не дать противнику себя обойти. Таким образом Раевский должен был стягивать за собою графа Клингспора, давая тем время Барклаю-де-Толли утвердиться в Саволаксе и двинуться шведам в тыл. Если бы шведы обратились против Барклая-де-Толли, то Раевскому надлежало перейти в наступление и выходить им в тыл, направляясь на Улеаборг. Остальным войскам предлагалось охранять побережье от высадок (Граф Каменский от Гангута до Ловизы и князь Багратион от Або до Бьернеборга), а близ Выборга предположено стянуть по меньшей мере 8 батальонов и 5 эскадронов, в роли стратегического резерва групп Раевского и Барклая.
По свидетельству Михайловского-Данилевского (стр. 115), Император Александр не одобрил вышеприведенный план и, по Высочайшему повелению, военный министр граф Аракчеев писал графу Буксгевдену: «Неприятель, сделав сильное стремление и опрокинув одного, Раевского или Барклая-де-Толи, принудит отступать и другого, через что соединение их сделается невозможным, а 3.000 человек, оставшихся при Куопио, будут в слабом положении, чрез сие и операция вся может не иметь предполагаемой [137] цели». Однако Буксгевдену было предоставлено поступать по собственному усмотрению, и он остался при первоначальном мнении о необходимости действовать двумя группами.
Последующие события подтвердили справедливость отрицательной оценки плана Буксгевдена, но по несколько другим основаниям. План графа Буксгевдена был, так сказать, чисто геометрическим: он не был соображен с местностью театра военных действий, а эта данная в Финляндии, как известно, играет первенствующую роль. Буксгевден возлагал активную роль на колонну Барклая, т. е. на ту именно группу, которая направлена была во внутреннюю Финляндию, в тот именно район, где местность давала наиболее преимуществ обороне перед наступлением, и где со вскрытием вод и с удалением снежного покрова сравнительно слабый отряд может и теперь, при искусном предводителе, во многих местах надолго задержать наступление даже превосходных сил. Самое движение сколько-нибудь значительной группы войск в этом районе невозможно в совокупности; необходимо дробиться на отдельные отряды или эшелоны, поддержание связи между которыми, при бедности и кружности путей и без водоплавных средств, чрезвычайно затруднительно.
Очевидно, что на колонну Барклая, по самой природе вещей, естественно было возложить задачу оборонительного характера: прикрытие операционной линией главной группы19; наоборот, главною, активною группой должны были быть именно войска Раевского, с исходной точкой где-либо в Таммерфорсе и Тавастгусе, имея на побережье особый заслон для прикрытия от высадок. Впоследствии силою вещей мы были приведены как раз к такому образу действий; но этому предшествовал почти двухмесячный период напряженного положения и ряда частных неудач, который лишь вследствие нерешительности противника не навлек на нас более серьезных неуспехов.
Военные действия этого периода естественно распадаются на:
1) действия вдоль побережья, куда относятся попытки шведов произвести десанты и действия наши по их отражению;
2) действия на восточном саволакском театре, включая сюда и поиски шведов в Корелию;
3) действия в средней части Финляндии, т. е. операции «финской армии» Клингспора и наших противодействующих ей отрядов.
Как операции первой, так и второй группы, носят, по существу, характер покушений против нашей операционной линии, с целью подорвать для нас возможность серьезного противодействия «финской армии" Клингспора. Последняя должна была, в сущности, сыграть главную роль, но в действительности, оказалась наименее деятельной.
Примечания
1. Д. в.-уч арх. Гл. Шт. № 1651. Любопытно, что в следующем году пришлось отчасти выполнять именно эти предначертания, но уже не Буксгевдену.
2. Помещено у Ордина, т. II, ч. 2-я.
3. «Предположение» представлено при рапорте от 24-го апреля и получено (согласно пометки) 28-го апреля. «Диспозиция» же отправлена 10-го и получена 13-го апреля.
4. Что видно из всех его всеподданнейших донесений.
5. Как увидим ниже, оттуда могло бы быть доставлено и большее количество, если бы король шведский не упорствовал в своих предприятиях против Норвегии, и если бы у шведского правительства хватило средств на организацию ландвера в предположенной численности (до 60 т. человек).
6. Что не замедлило оправдаться.
7. Писалось до поучения донесений о событиях на севере.
8. От 12-го июня 1808 г. за № 34.
9. Д. В. Уч. Арх. Гл. Шт. № 1664.
10. Подлинный отчет Кнорринга помещено в деле В. Уч. Архива Главного Штаба № 4418.
11. См. в одном из донесений полковника маркиза Палулуччи: «Больших затруднений к тому (т. е. к сдаче) она (финская армия) вряд ли представила бы, так как в этом случае она могла бы положить оружие, не будучи обесчещенной, и вернуться к своим очагам».
12. У первого – 12 рот, 1 эскадрон, 40 казаков и 5 орудий; у второго – батальон, ¼ эскадрона, 1 орудие.
13. Подробности этой экспедиции в главе 9-й.
14. См. Михайловский-Данилевский, стр. 125.
15. Sv. kriget 1808–09, том 3-й, стр. 149 и след. Всеподданнейшая записка представлена Клингспором 1-го (12-го) мая.
16. Sv. krigen 1808–09, том III, стр. 156.
17. Sv. krigen 1808–09, том III, стр. 157.
18. Впоследствии (как доносил Гавердовский Аракчееву 7-го мая) Тучкову удалось совершенно оправдаться, и между ним и главнокомандующим произошло примирение.
19. Так, примерно, и рекомендовал Суворов, см. гл. IV. |
