П. А. Нивe

Русско-шведская война 1808-1809 гг.

ГЛАВА XIII. Летняя Заботническая операция.

Наступление графа Шувалова. – Бой у Шелефте. – Перерыв морских сообщений через Ботнику. – Наступление Сандельса. – Дело при Гернефорсе. – Начатие мирных переговоров в Фридрихсгаме. – Граф Каменский в Вестроботнии. – Наступательный замысел шведов. – Соображения Каменского. – Его наступление и положение к 5-му августа. – Бои у Севара 7-го августа и у Ратана 8-го августа. – Отступление Вреде. – Результат операции. – Действия на море в 1809 году. – Их значение. – Оценка летней кампании 1809 года.

[338]
18-го апреля граф Шувалов начали свое наступление в Вестроботнию четырьмя «колоннами» (правильнее – эшелонами), из коих первая (авангард) под начальством Эриксона, вторая и третья – Алексеева и Тучкова 4-го, а четвертая (следовавшая из Улеаборга) – Готовцева. Прибытия последней граф Шувалов не стал дожидаться и пошел из Торнео только с первыми тремя, общею численностью в 5.000 человек. Частною задачею Шувалову был поставлен захват шведских продовольственных магазинов; из них ближайшим к границе и наиболее снабженным запасами был находившийся в Шелефтё, примерно на полу-пути между Лулео и Умео, на параллели финляндского города Брагестада. В калликской «конвенции», собственно говоря, значилось, что русским уступаются все магазины, находящиеся между Калликсом и Умео, другими словами – и Шелефтинский. Но новый главнокомандующий шведских войск, Вреде, не признал этого условия и приказал охранять магазин войсками.
Отряду полковника Фурумарка было приказано усилить гарнизон в Шелефтё и прекратить вывоз запасов русскими. Всего там набралось около 800 человек... Вместе с тем Фурумарку было велено как можно скорее вывозить из Шелефтё все бывшие там запасы и имущество на юг.
26-го апреля граф Шувалов форсированным маршем пришел в Питео, оставив на пути этапные команды для обеспечения подвоза, так как отбирать припасы у крестьян он не находил выгодным, опасаясь вызвать восстание, которое могло бы грозить серьезно нашему тылу. Однако и подвоз организовать было мудрено, так как крестьяне прятались по лесам, уводя лошадей и повозки, и сбор перевозочных средств был весьма затруднителен. [339]
В свою очередь Фурумарв не успел выполнить возложенной на него задачи по очищению Шелефтё и ему волей-неволей пришлось принять здесь бой... 2-го мая граф Шувалов сосредоточил свои войска в деревне Сторкуге (верстах в десяти от Шелефтё) и распорядился следующим образом: генерал-майор Алексеев, с четырьмя полками пехоты (Ревельским, Севским, Могилевским и 3-м егерским) и небольшою частью казаков послан по еще державшемуся у берегов льду Ботнического залива на Итервик прямо в тыл неприятелю (черт. № 23). Пушки этой колонны были разобраны, положены на сани, и по сторонам их шли особо назначенные люди, придерживавшие, в виду слабости льда, орудия на длинных веревках (от 10 до 15 сажень). Алексеев должен был выступить 3-го мая рано утром, но так как это число падало на понедельник, то он не хотел начинать в «тяжелый день» столь рискованного марша и выговорил себе у Шувалова разрешение, выступить за ¼ часа до полуночи, т. е. еще в воскресенье. С остальными 4-мя полками (Низовским, Азовским, Калужским и 20-м Егерским) сам Шувалов пошел большою дорогою.
Шведы получили накануне сведения о силах русских и о направлении их наступления, и Фурумарк тотчас же донес о том главнокомандующему. Шведские источники¹ утверждают, что последний, предвидя возможность обхода русскими флангов всех шведских позиций², торопил вооружение военного флота с тем, чтобы, выслав его как можно скорее в море, успеть преградить русским возможность одолевать оборонительные линии при содействии высадок... Но Вреде не ожидал, чтобы кампания могла начаться ранее конца мая; таким образом, быстрое наступление Шувалова в Вестроботнию застало неприятеля в неготовности и, главное, в невозможности успеть исправить свою разброску.
Обратимся к боевому столкновению у Шелефтё...
Шедший в авангарде Шувалова Эриксон должен был прежде всего овладеть длинным мостом на реке Шелефтё раньше, чем противник истребит его. Назначенный для этой атаки подполковник Карпенков, свернув с дороги, пошел лесом, вплотную под- ходившим в Шелефтё с северо-востока. Спешенные казаки, под начальством есаула Орехова, составлявшие головной отряд, первые пробрались, совершенно незамеченные неприятелем, и как снег на голову на него бросились. Противник, уже начавший ломать мост, был ошеломлен до того, что быстро отступил по дороге к [340] Итервику (откуда должна была появиться обходная колонна). Благодаря смелому налету Карпенкова (которому впоследствии граф Шувалов приписывал весь последующий успех), мы почти безнаказанно овладели переправой и весь отряд Шувалова, неотступно идя за своим авангардом, вскоре перешел на западный берег реки, тесня неприятеля к морю. Шведы тянулись длинною колонной, прикрывая транспорта орудий, припасов и проч. имущества, вывозимого из Шелефтё. Вдруг, на полу-пути до Итервика, приходит к ним известие о приближении русских войск по заливу. В первую минуту Фурумарк не поверил и даже арестовал доставившего донесение офицера. Действительно, смелость этого движения была изумительна! 3-го мая повсюду пробивалась свежая трава, лед на заливе еле-еле держался и был покрыт полыньями, через которые набрасывали помосты. Достаточно сказать, что два дня спустя, т. е. 5-го мая, залив был совершенно свободен ото льда! Войскам местами пришлось идти по колена в воде, нагнанной на лед ветром; близ берега лед отошел от него на полверсты и более; пришлось удлинить обход на несколько верст, чтобы получить возможность выбраться на сушу...
Наконец, Алексеев вышел на берег, авангардом атаковал голову шведского прикрытия, разбил его и овладел обозом.
Когда же подошли главные силы Фурумарка (прикрывавшие обоз, понятно, с севера, откуда шел Шувалов), они нашли путь прегражденным колонною Алексеева, расположенною в боевом порядке. Зажатому в клещи Фурумарку оставалось только капитулировать, что он и сделал, сдав нам 691 человек пленных, 22 орудия и 4 знамени...
Шведские источники объясняют несколько иначе захвата Фурумарка. Предупрежденный о появлении русской колонны на льду, он, будто бы, лишь в силу необходимости должен был идти по дороге на Итервик и далее берегом моря, так как иначе двигаться ему препятствовали тяжести. Путь от Шелефтё на юго-запад – спасавший отряд от окружения – был плохою, едва проезжею дорогою, и притом еще занесенною снегом: нагруженные повозки там пройти не могли. Заметим, однако, что вывоз тяжестей можно было начать гораздо ранее, как только стали поступать донесения о наступлении русских. О занятии ими Питео (в 5 переходах севернее Шелефте) Фурумарк имел сведения за неделю почти до боя...
Смелый удар при Шелефте является одним из типичных, наиболее поучительных и интересных боев этой войны. Риск был, правда, большой, главным образом, в отношении опасности [341] 24-верстного перехода до ненадежному льду; но, в случае удачи этого движения, успех был несомненен и притом полный. Нельзя не видеть в этом бою полного уважения к значению внезапности, этой решающей данной на войне... Не ограничиваясь впечатлением обхода, наши частные начальники (Эриксон, Карпенков, Орехов) не брезгуют возможностью воспользоваться тою же внезапностью и при фронтальной атаке, раз местность и беспечность противника этому способствуют... Значительное превосходство сил наших особенной роли при этом не играло: по условиям местности (лесные дефиле) все было сделано одними головными частями; более ¾ корпуса Шувалова оставалось в походной колонне и не приняло участия в бою.
Граф Вреде, донося герцогу Карлу Зюдерманландскому об этом деле, высказал, между прочим, что несчастье Шелефтинского отряда принадлежит к разряду событий, которые не зависят от власти человеческой. Но заблаговременное очищение магазина вполне зависело от распоряжений если не самого главнокомандующего, то хотя бы начальника отряда. После Калликса прошло больше месяца, поэтому времени на приведение в исполнение таких распоряжений было вполне достаточно. Но даже и непосредственно перед боем, когда наступление русских вполне обозначилось и притом в превосходных силах, Фурумарку, если бы он яснее представлял себе обстановку, нечего было долго раздумывать, а надлежало, не теряя ни минуты, вывозить тяжести и прикрывать их своим отступлением. Средств для выполнения этого у него было вполне достаточно: он был в родной стране – этим все сказано. Раз тяжести остались при отряде, они, понятно, задержали выступление шведов из Шелефте, ибо самое оставление отряда в этом пункте, на отлете от района общего сосредоточения шведских войск, объясняется только ошибочным оставлением запасов под самым носом у русских... Очевидно, шведы еще не усваивали себе того условия данной обстановки, в силу которого для нас продовольственный вопрос являлся важнейшим; следовательно, лучшим способом затормозить нам наступление было бы очищение пограничной части Вестроботнии от всяких средств, не останавливаясь даже перед разорением края, как это делывал Петр Великий в Северную войну, что, казалось бы, шведам должно было быть хорошо памятно...
А между тем, их столь поспешно вооружаемый флот изготавливался не для перерыва наших морских сообщений, чтобы, с прекращением подвоза запасов морем, поставить наши войска в Западной Ботнии в трудное положение, а только с целью чисто [342] оборонительной: помешать нам производить на шведском берегу высадки для содействия своему наступлению.
Получив печальную весть о капитуляции Фурумарка при Шелефте, Вреде приказал фон Дебельну ехать в Умео и вступить в командование войсками, оборонявшими северную Швецию. Предместнику его, Кронстедту, страдавшему от последствий тяжелой раны и потому не имевшему возможности проявить необходимой деятельности, разрешено было уехать в тыл, В этот период войны вообще замечается стремление прибегать в назначению фон Дебельна всякий раз, как обстоятельства осложняются: на нем, как на единственном не утратившем силы духа генерале, сосредоточиваются последние лучи шведских упований...
В наставлении фон Дебельну было указано: не вовлекаясь по возможности в бой с противником, дабы не рисковать остатками вооруженных сил, стараться выиграть время, чтобы благополучно отступить из Вестро-Ботнии и вывезти оттуда все продовольствие. Сам Вреде опасался возможных высадок наших войск на побережье Средней Швеции, как только очистится окончательно море (в эту весну лед долго держался у берегов); поэтому он держал свои силы сосредоточенными в пределах провинции Онгерманланд (Angermanland)³.
По прибытии в Умео, фон Дебельн увидел всю трудновыполнимость предстоящей ему задачи. Запасов было огромное количество⁴; вывести их грунтовыми путями потребовало бы много времени, да и не удалось бы скоро собрать потребного числа лошадей; залив у берегов еще был покрыть льдом, a купеческие суда не снаряжены...
Шведскому генералу понадобилось проявить всю присущую ему энергию и настойчивость, чтобы заставить судохозяев немедленно приняться за работу и изготовить десять транспортов для погрузки всего бывшего в Умео военного имущества... «Неусыпно следил за всем его бдительный глаз»⁵, Но все-таки едва ли удалось бы ему достигнуть желанной цели, если бы не придуманная им уловка для задержания наступления русских. И всего удивительнее, что граф Шувалов поддался здесь на ту же удочку, на которую недавно, и с тем же Дебельном, попался Аракчеев на Аланде. Шведский генерал не постеснялся повторить свой кунштюк, надеясь [343] на легковерие противника и играя на «благородных чувствах». И эти надежды его вполне оправдались...
К счастью для Дебельна, дальнейшее наступление графа Шувалова после Шелефте в югу не могло совершаться быстро, так как его задерживали переправы через ряд широких рек, устья которых еще более разлились во время половодья... Не будь этого невольного промедления, слабым силам шведов (по показаниям их источников, всего не более 1.200 чел.) не пришлось бы противиться вчетверо сильнейшему русскому отряду, и Умео с его запасами был бы безусловно отдан победителю. Но, чтобы еще вернее заручиться временем, фон Дебельн написал 11/23 мая графу Шувалову письмо, в котором сообщал, что заключение мира между Россией и Швецией близко, что уже назначен для переговоров уполномоченный, который готов к отъезду в Россию и ждет лишь присылки паспортов из Петербурга... Поэтому, так как дальнейшее кровопролитие является совершенно бесполезным, шведский генерал предлагал заключить перемирие до 20-го мая (6-го июня), обязываясь к этому сроку постепенно очистить Вестро-Ботнию, оставив губернатора ее в наших руках в виде заложника... «Устарев в военной службе, приближаясь в концу моего поприща и уверенный в скором подписании мира, я руководим только человеколюбием; в настоящем случае оно должно взять верх над бесполезною славою».
Нельзя не пожалеть, что во главе нашего Вестро-Ботнийского корпуса вместо молодого сравнительно царедворца, не искушенного в горниле военного опыта, не стоял, можно сказать, «травленый волк», подобный «князю Петру» Багратиону... Если бы последнего не остановили в марте Аракчеев с Кноррингом – он несомненно дошел бы до ворот Стокгольма, пока старшие решали бы вопрос о том, как ответить на предложение о перемирии... Что же касается графа Шувалова, то он в данном случае совершил крупную ошибку, сильно умалившую тот блеск, который только что доставило ему успешное пленение шведского отряда в Калликсе...
Ответив сперва, как и следовало, что, не будучи облечен правом решать политические вопросы, он не может брать на себя заключение перемирия, а потому отправил письмо фон Дебельна главнокомандующему; Шувалов тем не менее, «равномерно желая щадить кровь» (как писал он Дебельну), приостановил наступление. Переговоры завязались – того только и было нужно шведам. Пока присланный Шуваловым в Умео квартирмейстерский офицер уславливался со шведами о сроке очищения ими Умео, и о том чтобы наши передовые войска продвинуты были до южной границы [344] провинции Вестро-Ботнии, в том же Умео с лихорадочной поспешностью заканчивались снаряжение и нагрузка транспортных судов и вывод их в море через прорубленные во льду каналы... Наконец, в тот самый день 14 мая, когда заключена была Шуваловыми, не дожидаясь разрешения главнокомандующего, конвенция о передаче нам 17-го мая Умео,– семь кораблей вышло из Умеосского порта и 18-го мая прибыло в Гернезанд... Таким образом, все запасы и все имущество шведов были благополучно вывезены, а войска получили возможность безнаказанно уйти от ударов превосходных сил противника и, избегнув весьма вероятного отдельного поражения, приблизиться к главным силам барона Вреде... Дебельн расположил свои силы за рекою Эре, уперев правый фланг в море, на котором вскоре появилась флотилия канонерок; левый же его фланг прикрывался обширными труднопроходимыми лесами, простиравшимися до границ Норвегии.
Получив донесение графа Шувалова о переговорах с Дебельном, главнокомандующий Барклай-де-Толли немедленно отвечал ему, что «перемирия заключать не нужно». «Предмет движения наших войск к Умео,– пояснял он дальше,– заключается в угрожении неприятелю деятельнейшею войною в самой Швеции, ежели держава сия не скоро согласится на мир. Заняв Вестро-Ботнию, неосновательно идти далее, не обеспечив себя продовольствием, почему самое главное дело состоит в снабжении войск съестными припасами, и быть потом готовыми к действиям, какие укажут обстоятельства»⁶.
Нельзя яснее и точнее определить особенности обстановки, при которой приходилось действовать нашему наступающему корпусу... Но, увы! Предупреждения Барклая запоздали, и самонадеянный Шувалов уже совершил ту ошибку, которая, вследствие неготовности наших морских сил, самым решительным образом отразилась на последующем ходе кампании... Сам Шувалов «по болезни» сдал начальство над войсками генералу майору Алексееву и таким образом лично избежал тех тяжелых последствий, которые повлек за собою его недостаточно обдуманный образ действий...
Вступив в Умео, Алексеев продвинул, как было условлено, свои передовые части к южной границе Вестро-Ботнии и занял отдельными отрядами ряд пунктов по побережью Ботнического залива...
Местными средствами довольствоваться не было возможности; край был уже истощен долговременным в нем пребыванием шведских [345] войск, a все бывшие в магазинах запасы были увезены распоряжением фон-Дебельна или уже использованы ранее нами... Приходилось организовать кружный подвоз сухим путем через Улеоборг и Торнео. Дело это было налажено с огромными затруднениями. Так как в Финляндии собрать потребное количество подвод даже за плату не удавалось, то еще в феврале месяце, в предвидении открытия весною наступления в Швецию, была организована поставка повозок с упряжью и лошадьми в губерниях Новгородской и Тверской; оттуда вытребовано до 500 подв/2д и собрано по наряду 250 ямщиков в собственной одежде. За каждую подводу, платилось из казны по 150 рублей, да сверх того по 10 рублей на каждую починку. Довольствие лошадей и подводчиков до Петербурга производилось на мирской счет, а от Петербурга они поступали уже на содержание провиантского департамента. Наряд погонщиков был засчитан в рекрутскую повинность, а подводы и лошади с упряжью были впоследствии, по миновании в них надобности, отданы ямщикам в собственность.
Несмотря на такие огромные затраты, доставка запасов, частью через Торнео, частью к финляндским портам для перевозки затем через Ботнический залив морем, производилась с задержками; но все же до половины июня Алексеев спокойно располагался в Швеции и если не предпринимал ничего, то и не испытывал никаких существенных неудобств.
А между тем, внимание шведов в это время было поглощено жаркими прениями собравшихся в Стокгольме государственных чинов по вопросу о престолонаследии. Расчеты на поддержку со стороны Наполеона, с которым враждебная свергнутому Густаву IV Адольфу партия думала завязать сношение – не оправдались. Император французов пока еще держал руку своего союзника и не имел еще поводов на него претендовать... Наши войска не воспользовались смутным состоянием неприятельской страны и бездействовали; это придало смелости противнику, и так как новое правительство провозглашенного, наконец, королем Карла Зюдерманландского нуждалось в укреплении своего престижа, то было решено предпринять что-либо активное. Обстановка как раз благоприятствовала этому; отряд Алексеева, далеко забравшийся вглубь Швеции, было нетрудно изолировать, при условии захвата в свои руки господства на море.
В 20-х числах июня в Ботническом заливе появились 2 шведских фрегата и 1 бриг. Появление этих судов, хотя и в небольшом покамест числе, послужило, тем не менее, «первым предостережением», изрядно встревожившим наше высшее командование. [346]
Дело в том, что, несмотря на все настояния главнокомандующего, морские наши силы до сих пор не были в надлежащей готовности. Гребная флотилия только 24-го мая вышла из Або на Аланд. Морские вооружения в Або и Улеоборге, для организации правильного подвоза через залив, шли так медленно, что Барклаю-де-Толли пришлось жаловаться Государю, на морское министерство. «Вазская флотилия,– доносил он 23-го июня,– строением кончена, но вооружение доставлено ей только 19-го сего месяца, а такелаж еще необделанный, огнестрельные же заряды и морским служителям провиант еще не доставлены, почему флотилия не прежде может выступить, как в начале июля, и только когда заряды и провиант к тому времени привезутся в Вазу. Улеоборская флотилия едва ли окончена будет нынешним летом. По сие время не доставлено в Улеоборг ни морской команды, ни такелажа, ни парусов, ни других материалов. По вступлении моем в командовании армиею, я многократно требовал от морского начальства нужных пособий к поспешному окончанию сих флотилий, от коих зависит безопасность войск в Вестро-Ботнии, но медлительность распоряжений морского департамента не соответствует ни обстоятельствам, ни моим предначертаниям»⁷. Из крупных судов в Вазу прибыл только один фрегат «Богоявление» под командой капитана-лейтенанта Менделя, но в довершение беды это единственное наше судно, после столкновения с двумя неприятельскими судами, оказалось «выведено из строя»... Фрегат «Богоявление», производя разведку в направлении шведских берегов, наткнулся в Кваркене на 2 шведских сорока-восьми пушечных фрегата. Избегая неравного боя, командир нашего судна пошел назад к Вазе; шведы погнались сзади, но вследствие наступившего безветрия – отстали. Засвежевший к 6 часам вечера снова ветер позволил неприятельским фрегатам нагнать «Богоявление» близ входа в пролив ведущий к городу Вазе, и здесь завязался бой... Одному из фрегатов удалось сцепиться борт о борт с нашим; другой, к счастью, приткнулся к мели и не мог помогать товарищу; это позволило командиру «Богоявления» выйти благополучно из боя, хотя и с повреждениями. На другое утро последние были исправлены, и наши моряки рассчитывали возобновить бой, но неприятельский фрегат, сняв с мели товарища, ушел с ним вместе в море...
Это единственное в эту войну чисто морское дело имело то отрицательное для нас значение, что шведы окончательно овладели морем и стали перехватывать наши транспортные суда; мало того, [347] отдельные небольшие отряды на канонерских лодках проплыли вверх по рекам, тревожили отдельные отряды корпуса Алекееева, расквартированного широко, захватили несколько постов и т. п. Нашим войскам приходилось быть постоянно начеку, и они молодецки отражали нападения такого рода, хотя, надо сказать правду, шведы действовали довольно осторожно и даже нерешительно, – настолько велико было их уважение к противнику после ряда предшествовавших его побед... Мало этого, повторены были прежние попытки организовать народное движение в тылу у Алексеева; но характерно, что население коренной Швеции оказалось в этом смысле гораздо менее податливым, чем в Финляндии: в сущности, попытку эту следует здесь признать совершенно неудавшейся...
Тем не менее г.-м. Алексеев придавал слухам о народном движении в своем тылу весьма большое значение и вообще находился в состоянии чрезвычайно озабоченном и даже взволнованном. На такое душевное его состояние оказал безусловно известное влияние и неудачный опыт его недавних действий в Корелии, где ему с очень слабыми силами довелось оказаться, можно сказать, в самом пекле финляндского народного движения, да еще имея отряд, состоящий преимущественно из конницы...
«Будучи от Улеаборга в расстоянии 600 верст (доносил он 16-го июня), не имея никакой надежды не только получать провиант из Улеаборга, по причине находящегося неприятельского флота как в Кваркене, так и в северной части Ботнического залива, где вся коммуникация с Финским берегом превращена, но даже уже и опасно курьеров посылать сухим путем, поелику жители начинают чинить неудовольствие нам, увидевши своих. Посланный курьер через Кваркен был уже перехвачен. Из сего изволите усмотреть, что можно ли держаться мне в неприятельской земле по местному ее положению, не имевши до сих пор ни единого какого-нибудь военного судна, с помощью которого, по крайней мере, коммуникация не была бы прекращена, и тогда мы могли бы надеяться получить провиант, которого у нас более нет, а на контрибуцию нельзя уж надеяться»... Алексеев уже предвидел «ту минуту», когда будет «принужден оставить сей завоеванный край»... Интереснее всего, что все это доносилось не главнокомандующему, а прямо графу Аракчееву, т. е. военному министру, и от последнего же непосредственно передано было Алексееву Высочайшее повеление: «держаться в Умео до последнего человека», с предупреждением, что «если оставить Умео без повеления главнокомандующего, то отдан будет под суд»⁸... [348]
А между тем, трудность положения Алексеева с его отрядом все усугублялась... Настала весна с ее обычным в этих местностях сильным половодьем, вздувающим непомерно все реки и ручьи вследствие обилия воды от тающего снега. Это особенно относится до рек, берущих начало в горах Лапландии... На этот раз половодье было особенно бурное, плавучий мост на реке Умео, устроенный нашими войсками с невероятными затруднениями, оказался разрушен.
Обстоятельство это побудило Алексеева сблизить отдельные группы своего отряда и он подтянул ближе к Умео свой авангард, прежде продвинувшийся почти вплоть до реки Эре, составлявшей как бы демаркационную линию между враждующими сторонами...
В это время у неприятеля окончательно созрел план наступательной операции против отряда Алексеева. Добившись отправления в северный Кваркен эскадры, состоявшей из 4-х фрегатов и гребной флотилии, обеспечивавшей фланг предполагаемого наступления, шведский главнокомандующий Вреде дал, наконец, Сандельсу (сменившему Дебельна во главе авангардного корпуса шведов) согласие на производство нападения, главным инициатором которого именно и был недавний смелый и талантливый руководитель обороны Саволакса...
Сандельс решил перейти в наступление и очистить от русских отрядов пространство между реками Эре и Умео. Через Эре был переброшен плавучий мост у Хокнэса, и в ночь на 19-е июня авангард Сандельса перешел на северный берег, а на следующий день и главные его силы. Весь отряд Сандельса, по шведским источникам, не более 2.000 чел.; Михайловский-Данилевский (455) показывает его в 3.000.
Внезапность задуманного Сандельсом нападения не удалась, благодаря измене шведки, уроженки одного из занятых нами селений, имевшей родственника в шведском лагере и при посещениях его узнававшей о том, что там делается. Когда начальнику нашего авангарда, известному уже нам подполковнику Карпенкову, было сообщено ею о готовящемся на нас нечаянном нападении, последний поспешил донести об этом Алексееву, который решил предупредить атаку противника и броситься на него самому. Он распорядился окончить как можно скорее исправление моста через реку Умео и назначил отряд Козачковского (5 полков пехоты, ½ эск. драгун и ½ сотни казаков с 4-мя орудиями) для выполнения задуманного предприятия.
В свою очередь Сандельс, получив сведение о том, что русские исправили Умеоский мост и переходят на южный берег реки, [349] повел свою бригаду им на встречу. Густой лес, окаймлявший с обеих сторон путь следования шведов, побудил Сандельса приостановить свой отряд за рекою Гёрне близ Гернефорса, выслав вперед небольшой сторожевой отряд майора Эрнрота. (Черт. № 24).
Козачковский разделил свои силы на две колонны; сам с полками Севским, Калужским и 24 егерским пошел большою дорогою, а подполковника Карпенкова, «по его храбрости и благоразумию», выделил в обход левого фланга шведов, через лес, по едва проходимой тропинке. По окончании обхода Карпенков должен был выстрелами дать о том знать фронтальной колонне (за которой в резерве следовал Низовский полк), после чего Ко- зачковский должен был броситься с двумя полками на противника с фронта, а 24-й егерский полк Властова атаковать неприятельский правый фланг.
Еще с вечера 21-го июня шведские передовые части⁹ были сбиты у Седермьеле и под покровом леса присоединились к своим. На следующий день, утром, снова завязался бой на фронте и наши войска здесь были отбиты. Но Сандельс, видя, что русские сами перешли в наступление и что, таким образом, задуманное им предприятие выполнено быть с успехом не может, решил, что самым благоразумным в его положении, как слабейшего, поступком – будет возвращение на прежнюю позицию за рекою Эре, так как у Гернефорса, по местным условиям, никаких удобств для ведения боя не было. Открытое пространство вдоль левого берега реки не превосходило шириною ста шагов, а вокруг облегала совершенно плоская местность, сплошь покрытая лесом, который местами прилегал вплотную к берегам реки... Только на западном берегу, близ моста, на большой дороге лес отступал несколько от реки; на восточном берегу, правее моста, высилась церковь, a южнее, примерно в 2.000 шагах, располагался Гернефорсский лесопильный завод с многочисленными строениями. Лесная дорожка шла вверх по реке, и там, близ д. Гернехаммар, был еще небольшой мостик. Кроме того, можно было обойти всю позицию по дороге, выводившей на береговой тракт в 5-ти верстах южнее Гернефорса.
23-го и 24-го июня Сандельс простоял спокойно у Гернефорса, пополняя в войсках запасы продовольствия при посредстве прибывшего в устье реки транспортного судна. Сторожевые заставы были расположены: одна восточнее устья реки, силою в 50, другая же, [350] на большой дороге и третья – впереди мостика у Гернехаммар, в 100 человек. Один батальон бивакировал у кирки, два – за мостом вдоль дороги, вместе с артиллерией (6 орудий). О противнике точных сведений не имели; знали только, что он близко, т. к. патрули, державшие в лесу связь между заставами, беспрестанно натыкались на наши дозоры и то перехватывались ими, то кружными путями должны были присоединяться к своим...
Вечером 25-го июня тронулись наши войска от Седермьеле, причем Карпенков с 26 егерским полком, как было условлено, свернул по дороге на Гернехаммар.
На шведских биваках только что пробили вечернюю зорю и пропели установленные псалмы, как раздались выстрелы в заставе, стоявшей на большой дороге.
Сперва в шведском лагере приняли это за обычную перестрелку передовых постов, но вскоре трескотня выстрелов так участилась, что уже не могло быть сомнения в серьезном нападении противника. Сандельс в это время как раз ужинал со своими офицерами; все повыскакивали из-за стола и бросились к окнам, выходившим на Умеоскую дорогу: несмотря на лес и надвигавшуюся темноту, не трудно было убедиться в истине. Все бросились по местам; в лагере был полный беспорядок; офицеры, обозные понтонёры, солдаты, крестьяне – все смешалось в толпу... В то же время из Гернехаммар прискакал гонец с извещением, что русские теснят и тамошнюю заставу.
Раздосадованный Сандельс поспешил к мосту, близ которого кипела свалка. Оказалось, что застава на большой дороге была захвачена врасплох Калужским полком; на огонь шведов наши ответили еще более энергичным обстреливанием и, смяв противника, по пятам его преследовали до самого моста. Здесь шел ожесточенный штыковой бой; вскоре и Карпенков появился с северо-запада, наступая вдоль реки и тесня батальон эстроботнийцев. Сандельс попытался устроить свои войска за мостом, дабы прикрыть отступление своего обоза; но наши напирали со всех сторон, неудержимо, стараясь окружить неприятеля с обоих флангов; отступление, вернее говоря бегство, делалось для шведов неизбежным исходом. Сандельс начал отводить свои войска назад с обоих флангов, а для прикрытия отступления назначил батальон под командою известного партизана Дункера. Последний мужественно отстаивал каждую пядь земли, пока, наконец, не оказался окончательно отрезан от своих. Сандельс уже послал своего адъютанта Монгомерри передать Дункеру приказание уходить, как можно скорее; но уже колонна Карпенкова отрезала Дункеру [351] отступление. На предложение сдаться последний отвечал командою для нового залпа... Ответным залпом смельчак был сражен и несколько часов спустя скончался на руках у русских солдат...
Шведы потеряли в этом бездельном для них бою много пленных (5 офицеров и 125 нижних чинов) и часть обоза. Багаж самого Сандельса и его собственный столовый сервиз достался в руки нашим казакам, которые во время суматохи и штыковой свалки вынырнули из леса и, по всегдашнему своему обыкновению, занялись добычей...
«При Гернефорсе с трудом узнаешь Сандельса, которого мы научились знать в Саволаксе», – пишет Норденсван (457)...
Действительно, раз замысел его оказался разгадан русскими и последние сами перешли против него в наступление, раз он уже принципиально решил возвращаться, – его трехдневное выжидание у Гернефорса, да еще без основательного разведывания, является положительно непонятным. Неужели же нужно было непременно дождаться продовольствия с моря и нельзя было отойти назад на свои же магазины?..
Если бы Сандельс выждал несколько и начал свое наступление хотя бы неделею позднее, когда в Ботнический залив прибыло на усиление шведской эскадры еще 2 фрегата, 1 английский корвет и 6 меньшего ранга судов, то, надо полагать, не ему бы пришлось искать перемирия, а, наоборот, сами русские вынуждены были бы это сделать. А теперь инициатива переговоров исходила от шведов и нашего уполномоченного барона Тейль-фон-Сераскеркена пригласили даже к самому главнокомандующему Вреде: так велико было моральное впечатление Гернефорсского дела... На перемирие у нас опять не согласились, опять послали к главнокомандующему, но опять только формально, так как мы сами нуждались в том, чтобы выговорить себе поскорее такие условия, которые давали бы нам обеспеченный подвоз съестных припасов... Условия эти были установлены следующие: а) шведам и русским оставаться неподвижно в занимаемых позициях и предупреждать друг друга за три недели о возобновлении военных действий... б) от Умео до Вазы провести поперек Ботнического залива демаркационную линию, южнее которой не ходить русским, a севернее – шведским военным кораблям, до начала военных действий¹⁰; в) по получении ответа нашего главнокомандующего – известить о том Сандельса.
Перемирие это давало нам возможность получить беспрепятственно в Умео продовольствие, без чего в Вестроботнии хватило бы хлеба [352] только до 16-го августа... Условия перемирия представлены были главнокомандующим на Высочайшее усмотрение и были утверждены с некоторыми лишь изменениями, а именно: предупреждать о возобновлении военных действий только за четыре дня, вместо трех недель, a затем, обусловить нам свободу судоходства в южной части Ботнического залива по берегам Финляндии...
Заключить перемирие на этих условиях должен был уже не Алексеев, а граф Каменский, назначенный вместо него начальником Улеаборгского корпуса. Одновременно с этим назначением съехались и уполномоченные обеих сторон в Фридрихсгаме для начатия мирных переговоров.
В назначении графа Каменского в Вестроботнию нельзя не видеть желания Императора Александра иметь в своих руках надежное средство для оказания давления на успех Фридрихсгамских переговоров, в случае каких-либо там несогласий или заминок.
Весенняя операции наши в Вестроботнии, несмотря на тактические успехи при Шелефтё и Гернефорсе велись, в общем, довольно вяло и даже с некоторою робостью. Необеспеченность сообщений, зависевшая от невыполнения морским министерством необходимых приготовлений и потому от невозможности для нас прочно утвердиться в северной части Ботнического залива, порождала в наших начальниках неуверенность, как бы связывавшую их по рукам и по ногам. Поэтому одерживаемые нами на полях сражений успехи пропадали совершенно даром; время уходило понапрасну на переговоры, а слишком явная к ним склонность наша достаточно прозрачно обнаруживала противнику, насколько мы, в сущности, неловко себя чувствовали «за морем»...
Между тем, для достижения таких условий мира, которые были нам нужны, необходимо было показать противнику непреклонную решимость и настойчивость, нужно было поразить его воображение новыми сокрушительными ударами... Для этой цели, конечно, трудно было сделать лучший выбор, так как Каменский уже успел достаточно отрекомендовать себя именно в указанном смысле...
Конечно, вопрос решался бы гораздо легче, если бы мы могли двинуть в северную часть Ботнического залива достаточно сильный флот, который, постепенно очищая залив от судов неприятеля и прикрывая сообщения нашего шведского корпуса, обеспечивал бы ему свободу действий в Швеции... Но уже в начале июня выход нашему флоту из Кронштадта (как увидим ниже) был окончательно закрыт.
Таким образом, графу Каменскому пришлось действовать в Вестроботнии при исключительно трудных обстоятельствах. [353]
Граф Каменский прибыль в Умео 23-го июля. Тремя днями позже, 26-го июля, прибыли в Або шведские уполномоченные для ведения мирных переговоров¹¹, которые тотчас же отправились в Фридрихсгам, где ожидали их русские уполномоченные во главе с канцлером графом Румянцовым.
Таким образом, операция графа Каменского в Вестро-Ботнии происходила во время переговоров о мире и самым существенным образом повлияла на их исход, с точки зрения русских интересов. К этому, собственно говоря, сводится ее значение в общем ходе войны.
В ожидании введения в действие условия, дозволявшего перевезти продовольствие на шведский берег прямо водою, Каменский застал свой корпус на сокращенной даче. Люди получали всего 2/3 провианта; правда, недостающую часть пополняли путем увеличения количества мяса, но скоро и это стало невыполнимым, за его истощением на месте. Между тем шведы с умыслом затягивали ответ на поставленные нами условия перемирия, пользуясь чем, суда их продолжали преграждать нам подвоз через море: те из купеческих кораблей, которые рискнули совершить этот рейс, попались в руки неприятеля...
Итак, противник обращал всецело в свою пользу ту неизбежную проволочку, которая проистекала всякий раз, как происходил обмен условий для перемирия¹². Для шведов в особенности важно было поставить наш корпус в самые стеснительные условия, так как это способствовало бы осуществлению зародившегося у них нового замысла. Замысел этот заключался в том, чтобы последним усилием попытаться вырвать из наших рук хотя бы частный успех, с целью добиться менее тяжких условий мира.
В том, что Финляндии придется лишиться – нечего было и сомневаться; но шведы надеялись удержать в своих руках Аландские острова и Вестро-Ботнию, уступив России только земли южнее реки Кеми, составлявшей в то время границу между Эстро-Ботнийской и Вестро-Ботнийской провинциями.
Важным условием, игравшим в руку шведам, было положение на море, где всюду господствовали наши противники.
Поэтому морские силы в северной части Ботнического залива, организуемые нами с таким старанием и напряжением, были совершенно разобщены от источников своего пополнения, т. е. от [354] единственной нашей морской базы – Кронштадта. Вот, в сущности, главная причина (кроме технических недочетов и несовершенств, в значительной мере тормозивших дело), помешавшая нам довести до конца начатое дело морских вооружений в Вазе и Улеаборге...
Пользуясь полною, так сказать, свободою передвижения по Ботническому заливу, шведы решились на следующий план. Они вознамерились бросить все оставшиеся в их распоряжении силы, одно-временно с фронта и с тыла, на изолированный корпус Каменского, сочетав наступление сухим путем с переброскою на судах восьмитысячного десанта.
Кроме «северного» корпуса, авангардом которого начальствовал Сандельс, у шведов оставались еще так называемые «западная» и «береговая» армии, общею числительностью в 17.000 человек, за вычетом больных и командированных¹³. «Береговая» армия насчитывала всего 3.000 чел., по большей части ландверистов. Как только с Норвегией заключено было перемирие, и опасения за западный фронт ослабли, тотчас же береговая армия была усилена за счет западной, и стал зарождаться план нового активного предприятия против русских.
Первую мысль о наступательной операции в Вестро-Ботнию подал известный Густав-Мориц Армфельт¹⁴, впоследствии пресловутый советник Императора Александра по финляндским делам и родоначальник финляндских министров статс-секретарей, еще в то время не перебежавший на русскую службу. Руководить всем делом взялся Адлерспарре, недавний предводитель военного восстания против Густава IV Адольфа, теперь пользующийся большим влиянием в государстве... Наибольшая трудность заключалась в том, чтобы избрать начальника для той смелой экспедиции, которая, по мысли инициаторов плана, должна была сыграть наиболее решительную роль, захватив сообщения русских войск и тем поставив их в безвыходное положение.. Сперва намечали Адлеркрейца, который в предшествующей финляндской кампании показал способность к самостоятельному командованию; но Адлерспарре опасался его соперничества в делах государства (оба были в числе главных деятелей недавнего переворота). Поэтому последний добился того, что общее начальствование над десантной экспедицией было вверено адмиралу Пуке, а генерал граф Вахтмейстер, командующий армией береговой обороны, поставлен во главе десантного корпуса... [355]
Барон Пуке, 58-ми лет, был человек от природы весьма одаренный и как флотоводе, выказал себя предводителем искусным и хладнокровным. Таков, по крайней мере, о нем отзыв шведских историков. Но он совершенно не был знаком с условиями ведения сухопутных операций и потому, в качестве высшего руководителя всего предприятия, долженствовавшего объединить действия двух сухопутных «армий»¹⁵, едва ли мог считаться на своем месте. Что же касается графа Вахтмейстера, то он принадлежал к одному из лучших дворянских родов Швеции, был королевским генерал-адъютантом и считался одним из способнейших генералов шведской армии.
В составь вверенного ему десантного корпуса было назначено 17 батальонов линейной пехоты, 3 егерских батальона и только ¹/6 эскадрона лейб-гвардейской конницы (Llfgarden till hast) для штабной службы. Артиллерии взято только две 6-орудийных пушечных батареи и 4 гаубицы; рассчитывали, что удастся после высадки снять еще несколько пушек с судов.
Общая числительность десантного корпуса: 234 офицера, 7.375 н. чинов, 229 верховых и артиллерийских лошадей¹⁶. Государственные чины ассигновали 200.000 риксдалеров в неделю на пополнение всех расходов по этой экспедиции. Для перевозки корпуса было назначено из состава корабельного и шхерного флота в общей сложности 52 судна с 2.500 чел. экипажа; сверх того на особых транспортных судах погружено было продовольствие на 2 месяца и устроено было два корабля-госпиталя на 90 мест.
Местом посадки войск назначен был Гернезанд, где 2-го августа состоялся, под председательством адмирала Пуке, военный совет, в котором участвовали: Вахтмейстер, Вреде, Дебельн и др., для окончательной разработки плана экспедиции. Общая цель ее была всем одинаково ясна; десантный корпус должен так высадиться, чтобы перехватить тыл графа Каменского и отрезать ему сообщения с севером по единственной береговой дороге. Но как только коснулось подробностей исполнения, то возникли существенные разногласия. Вреде считал, что ему, с его корпусом, нужно завлечь Каменского на юг, как можно дальше, и только, когда это удастся, Вахтмейстеру произвести десант севернее Умео, с тем, чтобы высадившееся войска быстро овладели этим городом и таким образом выполнили свою задачу. Наоборот, Вахтмейстер и Лагербринк находили, что высадку следует произвести никак на южнее Шелефтё с тем, чтобы на северном берегу [356] реки занять здесь крепкую позицию, преграждая Каменскому отступление, тогда как Вреде должен был напирать на него с фронта. Пуке придавал главное значение быстроте и внезапности появления высадившихся войск в тылу у неприятеля, а потому стоял за высадку близ Умео, на северном берегу реки, будучи уверен, что Каменский с главными силами будет наступать к реке Эре, о чем, однако, покамест никаких достоверных сведений еще не было. Дебельн считал необходимым, чтобы флот произвел сильную демонстрацию где-либо у Ратана, с целью отвлечь сюда внимание русских. Как водится, на военном совете единодушия и согласия достигнуто не было, и Пуке в конце кондов остановился на «среднем» решении: произвести высадку у Ратана, в 50 верстах севернее Умео, а Вреде не начинать наступления ранее трех дней по отплытии экспедиции из Гернезанда.
Тем временем, граф Каменский, ознакомившись с положением дел в Вестро-Ботнии, пришел к заключению о невозможности для его корпуса продолжать оставаться в бездействии. «Если перемирие и состоится (доносил он), то мне долго на месте стоять невозможно, и я должен буду искать продовольствия у самого неприлтеля. Соседняя с Вестро-Ботниею Онгерманландская область, где стоит Сандельс с войсками, изобильна и может прокормить некоторое время вверенный мне корпус. Потому полагаю я, в случае незаключения перемирия, начать тотчас наступательные действия и вытеснить неприятеля из занимаемой им провинции, необходимой для продовольствия наших войск».
Таким образом, принятие шведами наших условий для перемирия (о которых упоминалось в предыдущей статье) избавляло бы наш корпус от необходимости наступать, так как открывало подвоз морем через Ботнику. Каменскому не было и не могло быть еще известно о замысле шведов, избрать его корпус объектом, с целью вырвать у нас частный успех; поэтому он покамест еще доверял искренности их намерения заключить перемирие и еще не успел заподозрить в этом только уловки для выигрыша времени. Тем не менее, в ожидании ответа на наши условия, он озаботился размещением своего корпуса так, чтобы быть, на всякий случай, возможно более готовым к отражению всяких случайностей. Протяжение береговой линии от Умео до Улеаборга доходило до 500 верст, а силы Каменского, в общей сложности, не превышали тех же 10 тысяч, которые были первоначально даны в распоряжение его предшественников. Чтобы по возможности избежать дробления своих сил и в то же время не оставлять побережья без охраны, Каменский распорядился следующим образом. [357]
В Улеоборге он оставил по-прежнему два батальона Кременчугского полка; в Торнео расположил батальон Могилевского полка, охранявший побережье от Кеми до Калликса; Тульский полк охранял пространство от Калликса до Шелефтё, 23-й егерский – от Шелефтё до Умео, причем главные свои силы оба держали близ средины отведенного им участка побережья. Бригаду из полков Тенгинского и Навагинского Каменский осадил несколько назад, в виде сильного арьергарда, долженствовавшего прикрывать его тыл от возможных высадок; что же касается главной массы корпуса, то она, в числе 6.000 штыков, назначалась исключительно для наступления. «Стоя в Умео, худо грозить неприятелю в самых недрах его края и мудрено иметь влияние на тех обывателей, которые находятся позади неприятельской линии». Так доносил Каменский Аракчееву 21-го июля, сообщая свои предположения для доклада Государю¹⁷. Император Александр сделал на этом донесении следующую, весьма характерную пометку. «Все рассуждения Каменского нахожу весьма здравыми. Одного боюсь Я, чтобы батальоны, оставленные им на разных пунктах между Улеоборгом и Умео, не пострадали. Но сие многое зависеть будет от тех предписаний, какие он им дал, и от образа исполнения частных командиров». Пометка эта показывает, насколько развито было в Императоре Александре уважение к истинным принципам военного искусства, так как несомненно видно, что Он чувствовал в расположении Вестроботнийского корпуса недостаточное уважение к принципу сосредоточения сил.
Вскоре по прибытии графа Каменского со шведами снова завязались переговоры. На самом деле шведы, видимо, умышленно тянули время, чтобы успеть закончить необходимые приготовления. Они сперва сообщили нам о получении ответа на наши требования; когда же наш переговорщик, барон Тейль, по приказанию Каменского не согласился ни на какие уступки и предварил, что в случае отказа в принятии наших условий, мы возобновим военные действия, Сандельс выговорил все-таки, чтобы сделана была от-срочка до 28-го июля с тем, чтобы успеть получить от короля из Стокгольма разрешение. О возобновлении военных действий надлежало предварить друг друга за 24 часа. Каменский дал сперва согласие на эту проволочку, нуждаясь сам во времени для сбора войск в назначенные пункты; когда же наступил срок, и Сандельс известил, что все еще не имеет ответа из Стокгольма, Каменский решил лично переговорить с Сандельсом. 31-го июля [358] последний прибыль в назначенное для свидания место; он уверял, что король не изъявил согласия на наши условия, но что главнокомандующий вновь обратился к Его Величеству с просьбою, не отвергать перемирия; ответ на это ходатайство ожидается вскоре, и потому шведский генерал просил не возобновлять до тех пор военных действий. Граф Каменский соглашался на это только при условии немедленного для нас открытия судоходства севернее Кваркена или отступления шведов к Гернезанду. Так как Сандельс на это не мог дать положительного ответа, то обе стороны расстались на том, что каждая вправе действовать, когда захочет.
В тот самый день, 4-го августа, когда в Фридрихсгаме начались, наконец, мирные переговоры, граф Каменский начал наступаете от Умео по направлению к Гернезанду, сделав предварительно следующие изменения в группировке тех сил, которые назначены были им для обеспечения операционной линии. 23-й Егерский полк (охраняющий побережье от Шелефте до Умео), усиленный батальоном Навагинского полка, составил отряд полковника Фролова, поставленный близ Ратана. Тенгинский полк с другим батальоном Навагинцев, под командою г.-м. Ершова, занял Умео. Батальонам Пермского и Могилевского полков, расположенным: первый в Питео, а второй – в Торнео, приказано было, при известии о высадке неприятеля, немедленно идти к нему навстречу. «В таком положении (доносил Каменский Аракчееву 5-го августа) сзади себя десанта никакого не боюсь, тем более что ожидаю прибытия первой эскадры из Улеоборга. С остальными войсками решился я переправиться через Эре и теснить неприятеля, пока могу то делать, не оголяя берегу. Для меня движение вперед необходимо; в новом краю надеюсь найти продовольствие и, угрожая неприятелю вторжением в недра его края, ускорить, может быть, через то заключение мира».
Из Умео войска Каменского выступили 4-го августа двумя колоннами, из которых первая, под начальством г.-м. Алексеева, состояла из двух эшелонов, по 3 батальона в каждом, и вторая, под личным начальством Каменского, тоже из двух эшелонов по 4 батальона в каждом. Кроме того, за второю колонной шел особый резерв под начальством Сабанеева, из 4 батальонов. Такая дробная организация марша, способствуя быстроте движения, облегчала возможность обратиться в нужную минуту в любом направлении.
Первой колонне приказано было перейти реку Эре в 15 верстах выше устья и затем надавливать на левый фланг шведов; остальные силы должны были форсировать переправу на Эре по [359] главному береговому тракту и теснить неприятеля за кирку Олофсбор. Приказом по корпусу, отданным накануне, Каменский назначил свою главную квартиру в селении Нордмалинген, расположенном в пяти верстах южнее неприятельской позиции, стремясь заранее внушить войскам уверенность в победе...
Первый переход закончен был беспрепятственно, и головы колонн приблизились уже к реке Эре, как из Ратана от полковника Фролова пришло донесение о появлении там многочисленная неприятельского флота, «более нежели из 100 судов», и начатии с него высадки.
Таким образом войска графа Каменского оказались между двух огней: с фронта, за рекою Эре, был Вреде по крайней мере с 6 тысячами, а с тыла у Ратана высаживался Вахтмейстер с 8-тысячным корпусом. Расстояние между Ратаном, местом высадки шведов, и рекою Эре, к которой подходили головные эшелоны графа Каменского и за которой были войска Вреде и Сандельса, – от 5 до 6 нормальных переходов. Пользуясь своим внутренним положением, Каменский решился сосредоточить большую часть своих сил против десантного корпуса, удерживая Вреде демонстративными движениями. Так как Вахмейстер являлся не только сильнейшим, но, главное, и опаснейшим для нас противником (захват единственного пути, связывавшего нас с Финляндией), то решение Каменского обратиться назад и, изменив в корне первоначальный план, раздавить сперва эту группу, должно быть признано образцовым. Исполнение облегчалось тем искусным эшелонированием сил корпуса, о котором мы уже говорили. Тотчас же, на 5-е августа, отдаются приказания: а) «резерву» Сабанеева, едва прошедшему Умео, немедленно обратиться вспять, на поддержку Фролова; б) головному эшелону левой колонны, под начальством Эриксона, остаться на берегах реки Эре, все время демонстративно атакуя на ней переправы и привлекая на себя внимание Сандельса в течение всего дня, после чего под покровом ночной темноты отступить к Умео, истребляя за собою мосты, и в) всем остальным войскам форсированным маршем следовать назад за Сабанеевым, который таким образом из резерва превращался в авангард корпуса.
Все эти передвижения происходили 5-го августа. В этот день, утром, шведы успели высадить у Ратана авангард из 3 егерских батальонов и одной бригады с батареей, который был под начальством Лагербринка. Последний с частью сил пошел лесом прямо на Дьекнебоду, занятую Фроловым, направив остальные силы с фронта. После непродолжительного боя русские очистили Дьекнебоду, и селение это было занято неприятелем, который к вечеру [360] того же дня был подкреплен и главными силами десанта. С захватом Дьекнебоды, расположенной на главном береговом тракте, сообщения Каменского уже были перехвачены. Для обеспечения пункта высадки немедленно начаты были у Ратана укрепления, причем в качестве рабочей силы употреблены экипажи транспортных судов.
Медленность высадки шведов у Ратана, затянувшейся на целые сутки, произошла вследствие сильного тумана, заставившего прервать ее на несколько часов. По очищении Дьекнебоды, Фролов оттянул свои войска назад к Тефте и здесь 6-го утром соединился с Сабанеевым. Всего образовалось таким образом здесь около 3 тыс. против 8 тысяч шведов. Очевидно, обстановка требовала от Вахтмейстера крайней быстроты и энергии; надо было успеть превосходными силами разбить втрое слабейший русский отряд до подхода остальных сил Каменского. Вместо этого шведский генерал, продвинувшись до Севара (20 верст севернее Умео) и оттеснив отсюда бывшие здесь передовые наши части, остановился и стал выжидать дальнейших приказаний адмирала Пуке. Шведские историки сильно упрекают графа Вахтмейстера за эту остановку, подарившую русским все 6-е число августа. Если бы Вахтмейстер продолжал наступление к Умео, тесня Фролова с Сабанеевым, то мог бы нанести ряд последовательных ударов спешно подходившим эшелонам наших войск. Если же, наоборот, он желал принять оборонительный бой, то ни в каком случае не следовало ему избирать для того местность у Севара, не представлявшую никаких выгод, а либо остаться у Дьекнебоды, либо продвинуться вперед к Тефте. Во всяком случае, даже у Севара, имея сутки в своем распоряжении, можно было укрепиться, изучить местность и т. п. Ничего этого сделано не было.
Норденсван (стр. 466) утверждает, что дневка у Севара была вызвана с одной стороны полученным шведами ложным известием о том, что Каменский сосредоточивается близ самого Умео, а с другой – утомлением войск после высадки и 30-ти километров марша. По словам участника этой операции Лагербринка, остановке у Дьекнебоды вместо Севара, где местность была гораздо выгоднее для обороны, помешал категорический приказ адмирала Пуке: «быстро наступать вперед». Сам Лагербринк был послан к адмиралу 6-го числа после полудня за распоряжениями, но вернулся он лишь на другой день около 10 часов утра, когда бой был в полном разгаре.
Зато у Каменского день 6-го августа был днем лихорадочной деятельности. Невзирая на то, что все три предшествующее дня почти весь его корпус находился в непрерывных маршах, он [361] потребовал от войск колоссального напряжения, лишь бы достигнуть необходимого сосредоточения. Пока Фролов соединялся с Сабанеевым, остальные эшелоны спешили к Умео, через которое и проследовали между 7-ю и 12-ю часами вечера. В Умео, на левом берегу реки, войскам давался роздых на несколько часов, после чего они возобновляли марш, и на заре 7-го числа большая часть войск уже была в Тефте. Вечером 6-го числа отряд шведских канонерок произвел опасное для нас покушение разрушить мост через реку Умео; если бы этот замысел удался,– корпус Каменского был бы на долгое время разрезан надвое и сосредоточить силы против десанта своевременно не смог бы... К счастью, противный ветер долго мешал канонеркам войти в устье реки, так что только в 5 часов вечера 6-го числа оказалось возможным начать подыматься вверх по течению. В 10 часов вечера флотилия из 10 судов приблизилась к городу и открыла картечный огонь, но колонна ген.-м. Алексеева, проходившая в это время через Умео, не растерялась. Алексеев рассыпал по берегам реки своих егерей, открывших жестокий огонь по лодкам, а артиллерийский полковник Аргун (отличившийся в прошлом 1808 году под Свеаборгом) быстро установил под городом батареи, стрельба которых рассеяла окончательно шведские канонерки...
В течение того же дня Эриксон, оставшийся на р. Эре, все время производил демонстративные попытки к переправе через реку, отражаемый шведами, а с наступлением ночи, укрываемый темнотою, отступил к Умео, не преследуемый Вреде.
7-го августа Каменский намеревался решительно атаковать графа Вахтмейстера, дабы прежде всего освободить себя от угрозы с тылу. Придавая в данном случае первостепенное значение быстроте, дабы не давать десанту собраться и устроиться на берегу, он располагал атаковать с теми войсками, которые успели подойти, всего около 5.000 штыков и 8 орудий. Сюда вошел авангард Сабанеева и эшелон, бывший под начальством Алексеева; остальные войска с большею частью артиллерии, под командою Козачковского, задержались в Умео по вышеуказанным причинам, но им предписано немедленно спешить на поддержку главной группы корпуса, как только присоединится арьергард Эриксона; последнему над-лежало принять от Козачковского оборону Умео с тем, чтобы удержать здесь корпус Вреде, если он появится.
Между Умео и Ратаном дорога идет все время между отдельными холмами и пригорками, большею частью с поросшими лесом вершинами; только кое-где образуются небольшие открытие прогалины; такая прогалина была и у Севара. Широкий проток, разветвляющийся [362] южнее деревни, прикрывал расположение шведов; через него переброшен мост длиною до 40 шагов по большой дороге; южнее имелся брод, по которому можно было перейти проток, пользуясь небольшого тропинкой; еще южнее – более труднопроходимая лесная тропа выводила, через другой брод в верховье залива, к деревне Юттербода, откуда можно было пробраться в обход левого фланга и даже в тыл позиции шведов.
В противность своим прежним взглядам, но, вероятно, в виду слухов о приближении русских к Тефте, Вахтмейстер вечером 6-го числа отдал следующие распоряжения: а) 1 батальон и часть егерей были выставлены в Тверомарку, откуда шла дорога в обход правого фланга шведов; б) другой батальон поставлен на перекрестке дорог, северо-восточнее Севара, в качестве поддержки; в) перед фронтом, на возвышенности западнее моста поставлен сторожевой отряд, силою в 1 батальон, с добавком егерей; в поддержку ему, в виде сторожевого резерва, назначен другой батальон; непосредственно впереди моста, как бы в виде дежурной части, поставлено еще два батальона с двумя орудиями. На все это израсходована целая первая бригада; от второй бригады выделен батальон в виде заслона в направлении на Юттербоду, и от него выслана к броду небольшая застава. Остальные силы 2-й бригады и 3-я бригада бивакировали в деревне Севар.
Силы графа Каменского для атаки расположения шведов были распределены следующим образом: 2 батальона под командою г.-м. Ансельма де-Жибори направлены были к броду через залив, для обхода затем левого фланга шведов. Остальные силы, в предшествии авангарда Сабанеева, разделены были на 2 колонны и резерв и направлены для атаки с фронта.
В 7 часов утра Сабанеев потеснил сторожевой шведский отряд, находившийся впереди командующей высоты Крутбронет, прикрывавшей, верстах в 3-х впереди Севара, расположение шведов. Шведы отошли на высоту, за которую завязался упорный, двухчасовой бой, потребовавший с обеих сторон подкреплений. Наконец, высота была захвачена нами, и тотчас же Каменский приказал водрузить на ее вершине все свои 8 орудий. Вахтмейстер попытался помешать нашему успеху, атаковав двумя батальонами наш левый фланг, но они расстроились при наступлении по густому лесу, a затем столкнулись там с 23-м егерским полком, которому было приказано их сбить и преследовать. Находя, что егеря ведут это преследование недостаточно энергично, Каменский приказал дать два картечных выстрела им в тыл. Шведы снова повторили попытки свежими силами вырвать из наших рук [363] высоту Крутбронет. Три раза достигали они вершины, и всякий раз были нами отброшены. Атака велась с охватом обоих флангов, причем охватывающие части подверглись, в свою очередь, ударам во фланг и тыл со стороны наших резервов. Оба генерала, предводившие этими контратаками, Алексеев и Готовцев, были ранены, последний – смертельно. Вместо их на левое крыло назначен Сабанеев, а в центре – Аргун.
Тем временем Ансельм де-Жибори после короткой ожесточенной схватки с заставой, оборонявшей брод, переправился здесь в воде по пояс и, отогнав шведов, пошел лесною дорогой, которая, через лесистые высоты, между заливом и болотами, выводила в тыл левого шведского фланга. Но тут, на высокой вершине Финнберг уже были шведские егеря и батальон лейб-полка королевы, которым приказано было Вахтмейстером обороняться до последней крайности.
К 12-ти часам дня положение атакующих сделалось затруднительным. Обходная колонна, отделенная от главных сил заливом, была задержана неприятельскими войсками, несмотря на посланную Жибори поддержку от батальона Пермского полка, подошедшего из Умео. Граф Каменский, чтобы облегчить положение Ансельма де-Жибори, велел на фронте атаковать оба неприятельских фланга: Ревельскому полку – правый, a Севскому – левый. Это привело к отступлению шведов за мост, который они и разломали. Тем не менее противник стойко удерживал обе позиции на нашем пути отступления, а с юго-восточной стороны можно было ожидать появления корпуса графа Вреде.
Огонь шведов с противуположного берега реки был так силен, что форсировать реку с фронта стоило бы огромных жертв. «Если не пробьемся,– заявил Каменский,– сбросим ранцы и пойдем в Россию через Лапландские горы». Делу помог частный почин ротного командира. В самом начале боя одна рота Севского полка, под командою штабс-капитана Шрейдера, была поставлена у брода через реку Севар для наблюдения за флангом нашего боевого порядка. По прибытии сюда, Шрейдер донес, что против него ничего нет, и просил разрешения перейти реку и двинуться вразрез между обеими группами противника, для чего ходатайствовал о подкреплении. Это донесение пришло в то время, когда в резерве у Каменского оставалось всего 5 рот, не бывших в деле, которые и были отряжены под команду Шрейдера с приказанием, по переправе 3 роты двинуть в тыл Финнберга, a другие 3 – на Севар. Перейдя реку вброд, Шрейдер выполнил это приказание; появление обоих отрядов было совершенно неожиданным для неприятеля, [364] так как в этом промежутке не было у шведов ни одного дозора. У страха глаза велики, как водится: три роты, появившиеся в тылу Финнберга, были приняты за «множество батальонов гренадер»... Все шведское левое крыло пришло в полное расстройство, чем немедленно воспользовался Ансельм и начал настойчиво продвигаться вперед. Одна шведская гвардия еще сохраняла некоторое время порядок и прикрывала отступление; все остальные в смятении бросились бежать отдельными кучками по лесным тропинкам и потеряли много пленных.
В то же время Каменский, подкрепив Аргуна из войск Сабанеева, приказал ему переходить вброд южнее разломанного моста.
Начальник шведского десанта граф Вахтмейстер находился со своим штабом на высоте восточнее моста, внимательно следя за ходом боя. Он с удовольствием видел, что войска его удерживают с успехом обе занимаемые позиции. Целых 5 батальонов не было еще введено у него в дело, не считая батальона и егерей, выставленных к Тверомарку, притянуть которые своевременно было упущено.
Разочарование не замедлило, в лице прискакавшего ординарца, который донес, что видел русскую колонну по дороге от Юттербоды, наступавшую на Севар берегом реки. Это были вторые три роты отряда Шрейдера, но Вахтмейстер и не подумал принять каких-либо мер для проверки подученного известия и для выяснения, какие силы и откуда двигаются там. Вероятно решив, что обход его левого фланга удался, и опасаясь быть отрезанным от своих судов, Вахтмейстер немедленно отводит все свои силы к самому Севару, где уже были расположены не бывшие в деле войска. Вместо того, чтобы воспользоваться имеющимися свежими силами и ударить на обходящих, пользуясь их изолированным положением, Вахтмейстер возложил на эти свежие войска обязанность арьергарда, а сам начал в полном порядке отступление. Под прикрытием артиллерийского и ружейного огня с высоты Севара шведы спокойно вытянулись в колонну и пошли в направлении к Дьекнебоде. Наши войска слабо преследовали, утомленные продолжительным маршем и боем; граф Каменский собрал свой корпус на бывшей позиции неприятеля, и только казаки направлены были по его пятам, a батальон Ревельского полка двинут за ними для исправления разрушаемых переправ.
Бой при Севаре продолжался с 7 часов утра до 4-х пополудни; к 11 часам вечера шведы достигли уже Дьекнебоды, где предполагали сперва остановится и возобновить оборону. Каменский к концу боя получил от Эриксона донесение, что граф Вреде перешел [365] через реку Эре и приближается к Умео. Расстояние между обеими шведскими группами было, таким образом, от 2 до 3 переходов.
Граф Каменский совершенно правильно решил добивать Вахтмейстера, уже ослабленного боем и более опасного по своему положению в нашем тылу. «Не дам Вахтмейстеру покоя (доносил он), пока не заставлю его покинуть Ратанскую гавань». У Дьекнебоды местность чрезвычайно благоприятствовала пассивной обороне. Дорога проходила между двумя озерами, Ратутрэск на юге и Дьекнебода на севере; далее еще 2 озера, окруженные болотами, протягивались до берега; не было ни единой дороги или тропинки, по которой можно было бы обойти позицию, разве отдельные пешеходы могли пробраться через болото. Однако Вахтмейстер отказался от первоначального решения обороняться на этой позиции. Причиною тому – по шведским источникам¹⁸ – был ложный слух, доставленный офицерами, посланными для рекогносцировки позиции у Дьекнебоды, о движении, якобы, Каменского прямо на Ратан лесами вдоль берега. Вахтмейстер, не потрудившись проверить справедливость этого известия, испугался того, что неприятель выйдет к Ратану раньше его и отрежет его от моря, и спешно продолжал отступление к Ратану. Отход к Ратану, т. е. к морскому берегу, прикрывая сообщения шведского десанта с флотом, в то же время открывал нам перехваченные шведами сообщения графа Каменского с севером. Отступление шведов продолжалось всю ночь; 8-го к утру они сосредоточились к Ратану, и флот их приблизился к берегу для действия по нашим войскам в случае их наступления.
Шведские историки (Норденсван, 473) прямо приписывают решение Вахтмейстера – отступить к Ратану – «робости и страху перед победоносным врагом» и находят, что отданное ему адмиралом Пуке категорическое приказание, оборонять во что бы то ни стало Дьекнебоду, при таком настроении не могло иметь никакого влияния...
Когда последние шведские войска очищали Дьекнебоду, начали появляться перед нею передовые части наступающих русских колонн. Каменский не рассчитывал, что шведы отступят от Дьекнебоды и только на пути получил донесение об этом. Удивленный, что шведы не удержались у Дьекнебодского дефиле, Каменский выслал казачьи разъезды, нащупать неприятеля вдоль большой дороги; пройдя до Бюгдео, последние нигде не обнаружили противника. Тогда Каменскому сделалось ясным, что шведы отступили к Ратану, и он решил безотлагательно всеми силами двинуться [366] туда, уже не стесняясь с противником, явно выказывающим нерешительность я страх. Одну часть своего корпуса, под начальством Сабанеева, он направил по тропинке, непосредственно ведущей к морю, а другую, в предшествии отряда Козачковского (притянутого из Умео и не участвовавшего в Севарском бою) двинул по другой тропе, выводившей к правому флангу шведов. Чтобы облегчить движение по этим лесным тропам, всю артиллерию, кроме двух орудий, приданных к первой колонне, он вместе с обозами продвинул, под прикрытием, по большой дороге до Бюгдео, с приказанием ожидать здесь полного очищения нам пути на север... К этому побудило Каменского и другое важное обстоятельство: снаряды были на исходе.
Сабанеев вскоре настиг арьергард неприятеля, сбил и оттеснил его к Ратанской гавани; к 2-м часам подошел Козачковский, a следом за ним и остальные наши силы, кольцом охватившие шведов. Положение последних было безвыходное.
Генерал-майор Ансельм-де-Жибори послан был Каменским к Вахтмейстеру с приглашением положить оружие, грозя в противном случае, что немедленно атакует их со всех сторон. Вахтмейстер ответил, что «шведская армия не может принимать предписаний от своих врагов и готова принять их нападение»¹⁹. Тогда Каменский в 4 часа дня повел атаку в направлении обеих дорог, по которым пришли части его корпуса; он решился на эту атаку, имея всего 2 пушки против всей шведской артиллерии и орудий шведского флота. Цепи наших егерей рассыпались по окраинам леса и повели наступление, тесня шведских стрелков; последние поспешили отойти, чтобы очистить место для своих орудий. Последние заговорили и с сухого пути, и с флота; конечно, нашим двум пушкам нечего и думать было с ними состязаться, a пехоте нашей пришлось удерживаться близ опушки, и только на флангах люди продвинулись по колено в воде вдоль берега и открыли огонь по лодкам. Такое взаимное и, в сущности, малодействительное обстреливание продолжалось до наступления темноты.
Таким образом противник освободил наш путь отступления и был прижать к морю; но нанести ему больший вред, a тем более принудить к капитуляции мы фактически возможности не имели: в нашем корпусе почти совершенно иссякли огнестрельные припасы, а шведы имели в своем распоряжении сильную артиллерию и могли пользоваться поддержкою огня своих судов. [376]
На другой день шведы, успевшие за ночь погрузить часть войск на суда, уже могли, в сущности, не опасаться дальнейшего преследования; однако впечатление, произведенное на них смелым натиском Каменского, было так велико, что они сами сделали первый шаг к переговорам, под предлогом необходимости предать земле тела убитых. Каменский отказал в этом. «Предоставьте победителям заботиться о погребении»,– ответил он,– а ежели имеете нужду переговорить о чем-либо важнейшем, то приезжайте на мою передовую цепь, но торопитесь уходить из гавани; иначе найду средство сжечь ваш флот»²⁰. Конечно, средств таких в руках Каменского не было и быть не могло, но психическое влияние успеха гипнотизировало шведов, и для победителей, казалось, все было возможно...
Граф Вахтмейстер лично приехал на наши аванпосты, и здесь, в 7 часов вечера 9-го августа, произошли переговоры между ним и графом Каменским. Последний поставил категорическим условием перемирия отплытие шведского флота из Кваркена и полную свободу судоходства для нас в северной части Ботнического залива. В свою очередь Пуке и Вахтмейстер выговаривали себе право свободной амбаркации и выхода в море. На этих условиях заключено было перемирие, и на следующий день флот неприятельский стал уходить в море...
Потери шведов в боях у Севара и Ратана, по шведским источникам²¹, доходят до 29 офицеров (из них 6 убитых и 5 пленных), 877 нижних чинов (из них 399 убитых и 80 пленных) и, кроме того, 6 офицеров 112 н. чинов флота. По Мих.-Данилевскому, потери шведов исчисляются в 2.000 чел., а число пленных – в 270 чел. и 300 поднятых на поле битвы раненых. Наша потеря показана до 1.500 чел., из коих громадное большинство приходится на бой под Севаром...
Таким образом, графу Каменскому удалось избавиться от наиболее опасной группы противника, «усадив» ее на собственные суда (как выражался он сам в донесении). Оставалась другая группа, предводимая графом Вреде. Последний поджидал подхода подкреплений под предводительством фон-Дебельна из Емтланда и не рассчитывал, чтобы высадка Вахтмейстера могла совершиться так скоро. Он задался целью привлечь на себя внимание противника и, совершенно не замечая, что имеет перед собою только слабый отряд Эриксона, начал показывать намерение переправиться [368] через реку Эре. Только в это утро (6-го августа) узнал он об уходе на север большей части русских сил; предполагая, что высадка уже произведена, но не имея о том ровно никаких известий, Вреде решил попытаться перейти реку, но делал это столь медленно и нерешительно, что потратил почти целых 2 дня. Только 8-го августа, т. е. в день Ратанского боя, отряд Вреде начал наступление к Умео, имея в авангарде Саволакских егерей. Движение замедлялось необходимостью восстанавливать все переправы через многочисленные водные потоки, предусмотрительно разрушенные русскими. К полудню 9-го шведы подошли к берегам Умео. Дебельн присоединился, и вся числительность отряда превышала 4.000 человек. На южном берегу реки виден был русский редут, и грозно торчали дула четырех орудий. Это был арьергард, оставленный Эриксоном, под командою подполковника Карпенкова,– всего батальон с казаками, прикрывавший голову плавучего моста. Не имея артиллерии, Карпенков пустился на хитрость: выкрасил четыре бревна и поставил на подобие пушек... Это обстоятельство удерживало шведских стрелков, переправившихся через реку, a тем временем подоспели главные силы Эриксона; выехавшая настоящая батарея брызнула картечью по канонеркам, входившим в устье Умео, чтобы поддержать переправу, Карпенков успел благополучно отойти за мост, который был нами разведен. Через реку завязался артиллерийский огонь, затянувшийся до вечера; к утру 10-го Эриксон был уже подкреплен 7-ю батальонами, высланными Каменским, а Вреде получил известия об участи Вахтмейстера и приостановил переправу.
Итак, замысел шведов покончить с изолированным корпусом графа Каменского, нанеся ему удар одновременно с фронта и тыла, окончился полною неудачею. Казалось бы, достигнутый графом Каменским блестящий успех надлежало немедленно развивать дальше, и победоносным войскам его, не взирая на утомление и многодневные тяжкие марши, неотступно идти за последнею организованною группою неприятеля, преследуя ее чуть не до ворот Стокгольма... Если Каменский год тому назад рискнул позднею осенью, не будучи снабжен теплою одеждою, преследовать по пятам Клингспора (потом Клеркера) до северных границ Финляндии, по местности скудной и уже разоренной неприятелем, то теперь, по-видимому, условия были гораздо благоприятнее. Тогда каждый шаг уводил преследователей все глубже и глубже в суровые, негостеприимные и малолюдный страны, близкие к полярному кругу; тогда каждый день возвещал наступление жестокой зимы, грозный призрак которой, по мере движения на север, становился все более и более [369] угрожающим. Наоборот, теперь было начало августа, еще почти целый летний месяц был впереди; двигаться предстояло не на север, а на юг, навстречу более мягкому климату и более богатым производительностью провинциям шведского королевства.
Несмотря на это, Каменский счел слишком рискованным дальнейжее наступление на юг, не возобновив своих запасов. Очевидно, что главную роль играло тут не продовольствие, которое возможно было достать на месте и чем южнее, тем вероятнее, а припасы огнестрельные. «Один раз, при больших напряжениях, удалось мне пробиться сквозь неприятелей; другой раз, если они успеют обогнать меня морем, может быть, опять пробьюсь; но на третий раз уже и патронов не станет. Сколь ни критическое мое положение, но я все старания употреблю вывести из оного корпус с честью; однако, признаюсь, прискорбно отступать после столь решительной победы, какая одержана в сии два дня, где не только я разбил неприятеля и гнал его до самых лодок его, но, так сказать, на них его усадил».
Великий учитель Каменского, Суворов, в Швейцарии был, как известно, в неизмеримо более критическом положении, но и там никогда, даже в самые трагические моменты, не помыслил даже о «ретираде». Решение Каменского отступить после Ратана представляется во многих отношениях загадочным, и надо надеяться, что, быть может, будут отысканы новые документы, которые прольют свет на это странное обстоятельство... Самый расчет Каменского пополниться в Питео из транспорта, посланного туда из Улеоборга под прикрытием канонерских лодок, представляется в достаточной степени эфемерным. Неприятельские корабли продолжали все время крейсировать в северной части Кваркена, а у нас, кроме импровизированных канонерок и одного фрегата, никаких крупных судов здесь не было, да и не могло прибыть. Англичане со своим флотом совершенно преграждали нашему выход из Финского залива...
12-го августа корпус графа Каменского тронулся в обратный поход к северу. Через шесть дней, 18-го августа, прибыв в Питео, он застал здесь, к счастию, благополучно прибывший из Улеоборга транспорт с боевыми и продовольственными припасами. Людям дан был трехдневный отдых; все необходимое в частях было пополнено, и 21-го августа корпус снова обратился в Умео, в намерении продолжить прерванную задачу.
Таким образом, ненадежное устройство тыла заставило Каменского отказаться от развития одержанного успеха и сделать свыше чем двухнедельный перерыв, который, очевидно, мог быть всецело использован деятельным противником... [370]
Но состояние духа шведских войск и шведской нации в этот тяжелый для них исторический момент не отвечало отнюдь условиям, необходимым для проявления деятельности. Упадок духа и сознание бесцельности всех усилий, предпринимаемых против России, с целью хоть немного смягчить неизбежно суровые условия мира, окончательно овладели всеми умами... Немногие оставшиеся энергичные люди, вроде, например, фон-Дебельна, и те склонились перед неумолимым роком...
С уходом Каменского на север в Питео шведы, 12-го августа, заняли Умео небольшим авангардом. В то же время адмирал Пуке передвинул сюда шхерный и транспортный флот со всеми бывшими на нем войсками (т. е. остаток отряда Вахтмейстера), a затем выслал фрегат с 6-ю канонерками под начальством майора Хаусвольфа к Питео, чтобы напасть на двигавшийся туда наш транспорт и помешать ему пополнить корпус Каменского. Но острова, лежащие впереди порта Tyco, оказались забла-говременно занятыми русскою пехотою, и нападение на транспорт не удалось.
Все шведские войска к 17-му августа соединились в Умео. Неудача попытки Хаусвольфа окончательно подорвала веру в возможность какого бы то ни было успеха. Поэтому адмирал. Пуке решился снова просить перемирия у русских. Посланный им с этою целью Сандельс захватил Каменского уже на первом переходе от Питео к Умео, в 19-ти километрах севернее Шелефте; здесь в постоялом дворе Фросткоге, после непродолжительных переговоров, заключено было опять перемирие на следующих условиях²².
1) Перемирию существовать все время, пока продолжаются переговоры в Фридрихсгаме.
2) Русским войскам стать в Питео, имея авангарды в Иефре (20 верст южнее); шведским расположиться в Умео, а авангарду – в Раклео.
3) Пространство между Иефре и Раклео почитать нейтральным.
4) Шведский флот отойдет от Кваркена и в перемирие не будет действовать ни против Аландских островов, ни против берегов Финляндии.
5) Во время перемирия обоюдные корпуса не будут умножать числа войск своих.
6) Невооруженным судам свободно плавать по всему Ботническому заливу. [371]
7) В случае разрушения переговоров в Фридрихсгаме, обоюдные войска предупредят друг друга за две недели о восприятии действий. Граф Каменский, не имея полномочия на заключение такого перемирия, обязывается, если оно не будет утверждено главнокомандующим Барклаем-де-Толли, уведомить о его отказе начальника шведских войск и не начинать действий прежде 15-ти дней после извещения о прекращении перемирия.
8) Для скорейшего получения ответа от Барклая-де-Толли перевезти на шведском переговорном судне посылаемого к нему с донесением русского офицера.
В этом донесении²³, адресованном Каменским не главноко-мандующему, а непосредственно военному министру графу Аракчееву, главными причинами, вызывавшими, по мнению Каменского, необходимость в принятии перемирия на этих условиях, выставлены: с одной стороны – трудность в добывании и доставке продовольствия и боевых припасов, а с другой – соединение всех сил неприятеля в одну группу, что делало войска, бывшие теперь в Умео под общим начальством адмирала Пуке, почти вдвое сильнее нашего Улеоборгского корпуса²⁴...
Барклай-де-Толли, не считая себя вправе утверждать перемирия, представил его Государю; но в Петербурге сочли за лучшее оставить его без ответа, дабы «продляя сим время, можно было дать разрешение, сходное с обстоятельствами и видами, какие откроются при мирных переговорах в Фридрихсгаме», как писал 30-го августа Аракчеев главнокомандующему. Вместе с тем Каменскому при-казано было готовиться к новому наступлению с полною деятельностью. В то же время в Торнео стали сосредоточивать особый резерв с тем, чтобы тотчас же двинуть его на подкрепление Улеаборгскому корпусу, как только возобновятся военные действия. Пользуясь выговоренною свободою плавания по Кваркену, успели перебросить в Питео из портов Финляндии значительное количество продовольствия и боевых запасов.
Вся эта деятельность имела очевидною целью произвести давление на шведских уполномоченных, показать шведам нашу решимость продолжать войну во что бы то ни стало, лишь бы добиться таких условий мира, которые нам необходимы...
Наиболее ярким выразителем таких ясных и трезвых государственных воззрений, не затуманенных теми космополитическими либеральными идеями, которые возымели такую силу в тогдашнее [372] время и которых, как известно, не чужд был и сам Император Александр, являлся государственный канцлер – граф H. II. Румянцев. Он, который только что горячо благодарил Каменского за победы при Севаре и Ратане, как оказавшие непосредственную помощь успеху переговоров, теперь негодовал и настойчиво требовал, чтобы приказано было Каменскому как можно скорее наступать вперед; он даже настаивал на необходимости организовать высадку близ Стокгольма, лишь бы достигнуть необходимого ему воздействия на шведов, как раз в это время упорствовавших и не соглашавшихся уступать нам Аландских островов. За Каменского пришлось даже заступаться Барклаю-де-Толли, который старался доказать в своих всеподданнейших донесениях, что «решимостью отступить от превосходного неприятеля граф Каменский вывел войска с большим успехом из затруднительного положения», «избегнул быть окруженным непременно, если бы шведы были деятельнее и искуснее»; что он этим «предупредил голод в войсках и недостаток в патронах и снарядах».
«Я единственно надеялся,– писал он далее,– на военный достоинства графа Каменского, что корпус его не пострадает в столь стесненном положении. Счастливо войско, имея предводителем столь искусного, деятельного и храброго генерала. Положение войск наших при Питео, когда неприятель обратил все свои силы на север, нимало не переменяет обстоятельств угрожать шведскому правительству деятельною войною в его областях; но корпус выведен с честью и знаменитою победою из столь тесного положения, оставаясь без продовольствия и военных запасов, имея против себя превосходного неприятеля в силах и средствах, находясь в опасности быть окружену и не имея ни малейшей флотилии охранять берега. По прибытии в Питео граф Каменский оживил войско; патронов и снарядов теперь у него достаточно; хлеба хоть привезено немного, но по 1-е сентября достанет, а между тем прибудут из Улеаборга безопасно новые транспорты с провиантскими запасами; он присоединил к себе несколько канонерских лодок, которые приносить ему будут большую выгоду. По мнению моему, сие отступление превосходило победы, не имеющие полезных последствий».
Заступничество Барклая возымело свое действие. Император Александр отвечал ему в таких выражениях: «Признаю в полной мере всю основательность распоряжений графа Каменского, достойных всякой похвалы и открывающих в нем искуснейшего генерала». В награду за победу при Севаре и Вестроботнийский поход Каменский удостоен был бриллиантовыми знаками ордена св. Александра Невского. [373]
По замыслу шведов, как мы уже упоминали раньше, совокупное нападение графа Вреде и Вахтмейстера на Каменского должно было доставить им возможность выторговать у нас более выгодные условия мира, главным образом, в отношении Аландских островов, которые Швеция желала во что бы то ни стало оставить за собою. Мирясь с неизбежным и неотвратимым фактом потери Финляндии, уже присягнувшей Российскому Престолу на подданство, a затем на Боргоском сейме удостоенной Императором небывалых милостей, посредством которых рассчитывали вернее расположить к себе сердца новых подданных,– Швеция опасалась лишиться еще и Аланда, считая его оплотом своей столицы.
Когда главным уполномоченным со стороны шведов в Фридрихсгаме бароном Стедингком, бывшим до войны шведским посланником в Петербурге, было заявлено в самом начале переговоров, что Швеция не может отдать России Аландских островов, а только согласна дать обязательство, не содержать на них ни войск, ни укреплений, граф Румянцев твердо ответил, что Император Александр ни в каком случае не отступить от своих первоначальных требований, неоднократно прежде сообщенных Швеции. Тогда барон Стедингк предложил Румянцеву условную уступку Аландских островов с обязательством для России: не иметь там войск и не возводить фортификационных сооружений. На это предложение последовал полный достоинства ответ, что «Император Александр никогда не согласится на какое-либо условное обладание краем, к Его державе присоединенным». Переговоры затянулись. Прения коснулась еще и вопроса об определении границы на севере. Император Александр лично провел на карте красным карандашом²⁵ линию установленной им между Россией и Швецией границы и послал эту карту к графу Румянцеву для руководства.
Неуспех операции Пуке против Каменского и победы последнего у Севара и Ратана заставили шведов значительно сбавить тон. Помогло этому еще и следующее соображение. Приближалась осень, с наступлением которой англичане непременно, как и в прошлом году, должны были удалиться из финских вод со своим флотом; следовательно, шведы оставались одни, на попечении только своих собственных сил...
Чтобы оценить значение этого обстоятельства, нужно несколько остановиться на деятельности английского флота в эту кампанию. [374]
Английская эскадра адмирала Сомареца прибыла 24-го апреля 1809 г. в Готенбург, причем ей поставлено целью, охраняя торговлю в Балтийском море, действовать против русского корабельного флота, стараясь либо заблокировать его, как это сделано было в прошлую кампанию, либо, если это не удастся, то атаковать его в открытом море...
В Готенбурге Сомарец условился с шведским правительством относительно следующего. Часть судов своих он обещал выделить, как и в предыдущем году, для крейсировки в Зунде, чтобы не позволить датчанам произвести высадку на южные берега Швеции. Французов теперь уже не было, так как новая война с Австрией отвлекла все силы и все внимание Наполеона. Главные же силы флота должны были идти в Финский залив и преграждать русскому флоту доступ оттуда к берегам Швеции. Этим способом парализовалась для нас возможность не только организовать какое-либо десантное предприятие в сердце неприятельской территории, но, как мы видели, стоило даже огромных усилий добиться возможности доставлять запасы через Ботнический залив прямо в Швецию.
Морские силы последней, хотя в кампанию 1808 года почти и не действовали, если не считать шхерного флота, в 1809 году находились в чрезвычайном расстройстве. Недостаток в личном составе, главным образом офицеров, большая болезненность и смертность привели к тому, что только 2 линейных корабля участвовали в экспедиции к Ратану, да несколько фрегатов крейсировали в Кваркене, причем имели только раз столкновение с нашим фрегатом «Богоявление» в конце июня, о чем было в свое время упомянуто.
Что же касается англичан, то они, вследствие бездействия, а потом неблагоприятных ветров, могли выйти из Готенбурга только в конце мая. Придя в Карлсркону, Сомарец в начале июня с 10-ю линейными кораблями и 17-ю судами разного типа меньшей величины, пошел в Финский залив. 8-го июня англичане, искусно замаскировав свои гребные суда так, что их можно было принять за рыбачьи лодки, скрытно подобрались к одной из Гангутских батарей, ворвались на нее и даже успели заклепать 2 орудия, пока подоспевшею ротой Псковского гарнизонного батальона не были выбиты и вынуждены бежать обратно на суда, которые преследовал наш отряд шхерной флотилии... Покушение это было благополучно отбито, но за недостаток бдительности начальник соответствующего отряда береговой обороны был отдан под суд...
Наш корабельный флот, после злосчастной кампании адмирала Ханыкова, решено было назначить только для обороны Кронштадта. Очевидно, состояние флота было таково, что меряться в открытом [375] море с превосходными силами первого в мире английского флота он не решался... Морские архивы свидетельствуют (насколько можно судить из беглого осмотра документов) о полнейшей неготовности и колоссальных недостатках по всем статьям. В этом последнем отношении наш флот, несмотря на численное превосходство в судах и экипажах, немногим превосходил шведский...
Только к концу мая суда начали понемногу выходить на рейд и только в исходе июня сосредоточились на нем полностью. Разведочные суда (3 корвета и 1 люгер) были высланы в половине мая в направлении к Гохланду, Соммерсу и Сескару. Им было предписано разведывать о месте пребывания неприятельских судов и по обнаружении их сообщать немедленно следующему за собою крейсеру; неравного боя избегать, укрываясь в надежные порты.
В начале июня 5 мелких судов было назначено для охраны транспортов, следовавших с припасами из Петербурга в Або для Финляндской армии. До Гохланда суда эти следовали морем, а далее – шхерными фарватерами, укрываясь от англичан. 18-го июня близ острова Тютерса фрегат «Быстрый» столкнулся с двумя английскими кораблями и благополучно ускользнул от них в шхеры, отстреливаясь на ходу. Опасаясь войти в неизвестные им шхеры, англичане ограничились дальним обстреливанием «Быстрого», а по дороге захватили близ Гохланда несколько транспортов, шедших из Кронштадта в Финляндию... От Гохланда англичане направились к Поркалауду; к 23-му июня собралось там 9 английских военных кораблей. Здесь они вознамерились обосноваться, для производства отсюда поисков в целях уничтожения и захвата наших транспортов. Начальник гребной флотилии в Поркалауде, лейтенант Балле, отбил первую попытку англичан проникнуть на мелких судах в шхерный фарватер, по которому и следовали наши транспорты. В ночь на 24-е июня захвачен был англичанами Поркалаудский маяк, a затем, узнав от местных жителей о слабости здешней русской флотилии (всего 2 канонерки и 6 иолов), они решили атаковать и уничтожить ее. На двадцати баркасах, с 270 чел. экипажа, под начальством лейтенанта Гокей, подошли они в полночь 26-го июня к маяку и разом из четырех ведших на рейд проливов молодецки атаковали нашу флотилию. Бросившись на абордаж, они, несмотря на все мужество оборонявшихся, овладели судами, кроме двух, которые, как вдали расположенные, успели уклониться от боя и скрыться в Свеаборг.
Мы потеряли 2 офицеров и 39 нижних чинов убитыми, и 106 человек пленными, из коих половина раненых... [376]
1-го июля из Кронштадта вышел отряд канонерок (числом 25), предназначенный для усиления финляндской флотилии. Он направлялся в Або и был под начальством капитана 2-го ранга фон-Дезина. При нем было 7 транспортных судов, про которые в данном ему предписании было сказано, что «в случае невозможности защищать транспорты от неприятельских покушений – потопить или истребить их, но не отдавать англичанам». Идя шхерами, фон-Дезин все время подвергался надзору со стороны трех неприятельских судов; когда же, 9-го июля, он подошел к острову Питкопасу, противный свежий ветер заставил стать на якоря.
10-го июля ветер стих, и отряд готовился идти дальше, как увидел 5 трехмачтовых кораблей, лавировавших ему наперерез. Канонерки, прикрывавшие транспорты, с трех сторон обстреляли головной из этих кораблей и так удачно, что он стал уходить от выстрелов, наши же лодки вернулись в Циткопас.
Дальнейшее плавание фон-Дезина продолжалось благополучно, задерживаемое лишь мелями и безветрием. 13-го июля один из транспортов, отставший несколько от флотилии, был атакован превосходными силами англичан (19 баркасов и катеров); транспорт был абордирован и должен был спустить флаг, когда из 20-ти бывших на нем людей более половины было убито или ранено, а свыше 100 англичан хозяйничали на палубе. Затем англичане обратились против ближайшей канонерки и также взяли ее на абордаж после отчаянного сопротивления, когда в живых на ней осталось только 7 человек. Затем столь же успешно атакованы были и еще 2 лодки²⁶. Остальные канонерки благополучно прошли в Гангут.
С половины июля английский флот распространил свои действия по всему Финскому заливу, открыл широкое крейсерство и, можно сказать, завладел им вполне. Сам адмирал Сомарец с главными силами из 5-ти линейных кораблей стоял на якоре между островом Нарген и мысом Суропом. В Рижском заливе крейсировал фрегат. Близ Моон-Зунда – корабль с несколькими мелкими судами; корабль и фрегат у Поркалауда; два корабля и 2 фрегата у Гохланда и, наконец, корабль и фрегат у Сескара.
В Рижском заливе было захвачено 6 судов, нагруженных хлебом; на острове Руно разрушен маяк. Во многих местах англичане высаживались на побережье, грабили скот, истребляли лис. В Поркалауде они построили батарею, так что судам нашим [377] нельзя уже было проходить здесь... Суда, крейсировавшие близ Сескара, послали десант в Бьеркэ-зунд, но он был отогнан нашим отрядом береговой обороны. В течение всего лета англичанами всего захвачено 35 купеческих судов с казенным и частным имуществом и сожжено 20 лайб и лодок.
Таким образом, деятельность английского флота в кампанию 1809 года выразилась в том, что прервано было сообщение между Кронштадтом и портами Финляндии и прегражден был доступ нашему флоту в Ботнический залив. Обстоятельство это отражалось самым чувствительным образом на ходе кампании 1809 г.
Опасение за побережье вновь захваченной Финляндии побуждало нас держать для его охраны значительная силы; таким образом, едва четвертая часть Финляндской армии могла, быть выделена в составь так называемого Улеаборгского корпуса, т. е. той группы, которая предназначалась для активного наступления сухим путем в Швецию... Но и помимо этой причины, т. е. необходимости «расположить наши военные меры в Финляндии к отражению неприятельских покушений»²⁷, было другое основание, не позволявшее нам увеличивать силы наступающего корпуса, это вопрос о его снабжении. Из предшествующего изложения видно, что корпус этот, по самым свойствам лежавшей на нем задачи и по обстановке выпадавших на его долю действий, был осужден находиться как бы в некоторого рода заколдованном круге... Стоило усилить его, как тотчас возрастали неимоверно затруднения как по снабжению его с тыла, так и по изысканию местных для него средств; стоило, наоборот, ослабить его, как тотчас же падала в нем способность к самостоятельным действиям, и усиливалось опасение в отношении покушений с тыла...
Отсюда понятна та принужденность, та связанность в действиях, которую проявляет Улеаборгский корпус во всю эту Заботническую кампанию. Отсюда объяснима эта постоянная и на первый взгляд странная для победителей склонность к постоянным переговорам с побежденными и чересчур предупредительная готовность заключать перемирия... Перемирия эти, конечно, только затягивали борьбу и, следовательно, оттягивали разрешение той основной задачи, которая поставлена была для наступления в коренную Швецию...
Интересно сравнить условия летней кампании 1808 и 1809 годов для обеих враждующих сторон. В первом случае Шведы намеревались наступать в Финляндию, имея уже там свои вооруженные силы, восставшую в их пользу против русских значительную часть местного населения и полную свободу действий на море [378] к северу от Аландского архипелага... Шведы могли по произволению комбинировать бывшие в их распоряжении силы и средства и, сковывая нас на побережье, изыскать наивыгоднейшее направление для удара и нанести его... В 1809 году, когда нам приш-лось отчасти поменяться с ними ролями, когда понадобилось действовать активно в коренной Швеции, хотя бы с ограниченною целью давления на ход мирных переговоров, мы живо и болезненно ощутили всю невыгоду, все неудобство оперирования в таких условиях, не имея свободы действий на море...
И если результата кампании 1809 г. все-таки оправдал наши ожидания, то это следует приписать с одной стороны упорству и настойчивости нашей в преследовании поставленной цели, всегдашней стойкости и выносливости войск и, главное, подавленному моральному состоянию противника. По справедливости можно обратить упрек по адресу наших предводителей, не исключая и графа Каменского, в излишней снисходительности к противнику, как бы в каком то чрезмерном «джентльменстве», если позволительно так выразиться... Независимо того, мы, видимо, не давали себе полного отчета в том, насколько, в сущности, уже подорвана в шведах вера в себя и в свою способность к сопротивлению... Князь П. И Багратион, наступая в марте 1809 г. через Аланд к Стокгольму, видимо, чувствовал лучше всех своим «суворовским» чутьем эту психологию противника, когда, оттягивая ответ на предложения фон-Дебельна, торопил свои колонны; чувствовал это и Я. П. Кульнев, певший в Грислехамне «Тебе Бога хвалим» и рвавшийся со своими гусарами и уральцами к стенам шведской столицы... И положение дел было таково, что эти гусары и уральцы могли вполне свободно тут же, с маху, овладеть этою столицей, как овладевали наполеоновские кавалеристы прусскими крепостями три года перед тем...
К сожалению, как мы знаем, высшее начальство вверилось обману и на этот раз... Кампания затянулась, и потребовался еще целый ряд усилий, чтобы достигнуть выгодной пограничной черты, прочертив которую перед Государем на карте, генерал Сухтелен, как известно, сперва ужаснул Императора, но которая впоследствии Им же была воспроизведена и настойчиво поддерживаема...
5-го сентября 1809 г., наконец, Фридрихсгамский мир был подписан. Разъяснять значение этого события, столько раз уже разъясненного, было бы, пожалуй, излишне, если бы жизнь не выдвинула целого ряда непредвиденных или, вернее, запущенных нами вопросов, в силу которых сто лет спустя, мы стоим еще, [379] пожалуй, дальше от разрешения вековой задачи обеспечения Петербурга, чем стояли в то время... Не входит в нашу цель углубляться в область внутренней политики, но мы всегда держались убеждения, что всякая история, a тем паче история военная, никогда не изучалась и не должна изучаться только для «пользы науки", иначе говоря – только для восстановления прошлого.
История вся – это лучший и, пожалуй, единственный источник поучений для внесения поправок в настоящее, для ограждения себя от ошибок в будущем... Вот с этой-то точки зрения и следует нам, заканчивая теперь фактический ход событий последней войны нашей со Швецией, бросить ретроспективный взгляд на все изложенное и попытаться извлечь оттуда и сгруппировать те поучения, которые могут пригодиться либо сейчас, либо впоследствии.

Примечания

1. Норденсван, 448.
2. Обширные приготовления в прибрежных финляндских портах по подготовке водоплавных средств, затеянные нами еще зимою, очевидно, не могли быть в Швеции тайной.
3. Норденсван, стр. 450. Он основывает свое описание Вестро-Ботнийской операции на официальных бюллетенях, записках Монгомерри, Бурмана и Аминова и на заметках самого фон Дебельна.
4. Шведские источники определяют ценность всего спасенного Дебельном имущества в 300.000 риксдалеров, не считая 31 орудия.
5. Норденсван, 451.
6. Из всеподданнейшего донесения Барклая-де-Толли. № 72. Курсив наш.
7. В архивах морского министерства имеется обширная переписка, освещающая эти пререкания.
8. Предписание Алексееву военного министра 27-го июня, № 139.
9. Бой при Гернефорсе в русских источниках изложен настолько кратко, что мы в значительной мере прибегли к содействию шведских.
10. Не принимая в расчет тех судов, которые уже находились южнее этой черты.
11. Бывший шведский посланник в Петербурге барон Стединг и полковник Шельдебрант.
12. Напомним требование Каменского, высказанное им еще в проекте зимнего перехода в Швецию, чтобы начальник экспедиции был облечен правом даже заключения мира. Такое право было дано в 1774 году Румянцову, и это принесло огромную пользу.
13. Nordensvan, 461.
14. Там же, 462.
15. Ему подчинялся и корпус Вреде.
16. Nordensvan, 463.
17. Любопытно, что в этот период войны Каменский все время доносил о своих действиях непосредственно в Петербург военному министру, минуя главнокомандующего.
18. Nordensvan, стр. 472–473.
19. Так пишут шведские историки. По М.-Д. (478) Вахтмейстер просил о том, чтобы разрешено ему было свободно сесть на суда, но Каменский отказал в этом.
20. М.-Д., стр. 479.
21. Соч.. Lindstom. «Экспедиция адмирала Пуке в Вестроботнию».
22. Мих.-Дан., стр. 482–483.
23. От 24-го августа за № 50.
24. На самом деле, после понесенных шведами потерь, едва ли было даже и полуторное превосходство.
25. Эта карта хранится в министерстве иностранных дел.
26. Из английских описаний явствует, что сдача произошла только после отчаянного сопротивления. На одной из лодок, из 44 человек всего экипажа, не было ни одного оставшегося невредимым…
27. Выс. рескрипт Барклаю-де-Толли от 31-го мая 1809 г., № 114.