|
Турецкая война 1787 — 1791 г.
Поход 1787 года.
Присоединение Крыма к России. — Потемкин. — Греческий проект. — Современное положение европейских государств. — Союз России с Австрией. — Путешествие императрицы Екатерины в Новороссийские области. — Неудовольствие турок. — Объявление войны. — Силы русских армий, назначенных для действий против Турции. — Военно-хозяйственные распоряжения Потемкина. — Силы турок. — Планы действий и расположение сил обеих сторон. — Распоряжения Суворова для обороны Кинбурна. — Мичман Ломбард. — Дело при Кинбурне. — Зимние квартиры. — Инструкция Суворова.
[101] Договор, заключенный в Кайнарджи, успокоил на время Восточную Европу; это спокойствие не было продолжительно. Россия приобрела многие выгоды, но для упрочения их не доставало обладания Крымом; [102] только присоединение Крыма к Российской Империи могло обеспечить южные области наши от набегов хищных татар, для которых независимость была тождественна с наглым своеволием; только владение Крымом могло открыть русской торговле путь по Черному морю. Самое занятие крепостей Керчи, Еникале и Кинбурна могло приносить пользу России только вместе с приобретением Крыма. Страна сия считалась независимою, но турки сохраняли над жителями ее прежнее влияние, основанное на единоверии, привычке и сходстве в нравах и обычаях.
Потери, понесенные турками в предшествовавшую войну, заставили их обратиться к обычному оружию слабого — коварству и проискам. Порта старалась умножить число своих приверженцев, и для достижения сей цели не щадила ни трудов, ни издержек. Вместе с тем нарушены были турками и прочие условия Кайнарджиского договора: остановлена уплата денежной контрибуции и загражден путь русским торговым судам из Архипелага в Черное море. Хан Девлет-Гирей, поддерживаемый Портою, старался об уничтожении влияния русского правительства и угнетал приверженцев России.
Императрица Екатерина, желая положить предел этим злонамеренным действиям, повелела расположить армию, возвратившуюся из Турции, на южных наших границах, и когда хан Сахиб-Гирей, изгнанный Девлет-Гиреем, обратился с просьбою о помощи к нашему правительству, то князю Прозоровскому повелено было, в 1776 году, вторгнуться в Крым и содействовать к возведению на ханство брата Сахиб-Гиреева, Шагин-Гирея. Войска наши [103] быстро проникли чрез перекопские линии в полуостров. Воля российской монархини была исполнена: Девлет бежал в Царьград, а Шагин-Гирей, весною 1777 года, воссел на престол. Порта безмолвствовала; но вскоре после того изъявила свое негодование, провозгласив Шагин-Гирея отступником исламизма. Сильный турецкий флот блокировал, в течение лета 1778 года, южные берега Крыма, беспрестанно угрожая высадкою; но бдительность Суворова, командовавшего войсками, занимавшими полуостров, заставила турок отказаться от их намерения. Султан, обманутый в своем ожидании, утвердил избрание нового хана; а русские войска, весною 1779 года, вышли из полуострова и расположились на южных границах Империи.
Таким образом снова водворилось спокойствие, но оно было непродолжительно. Хан Шагин-Гирей желал вывести своих подданных из грубого, полудикого состояния, в котором они находились, но не умел приняться за это дело; его непостоянство, слабость характера и страсть к пышности и внешнему блеску не подавали надежды к улучшению состояния обитателей Крыма. Сомнительное положение сей страны требовало от России содержания значительных сил в южных областях империи, для наблюдения за татарами; в продолжение семи лет, чрезвычайные издержки, употребленные на сей предмет, простирались свыше 7-ми миллионов рублей. Россия соблюдала свято условия заключенного договора, несмотря на все невыгодные последствия его; по Порта сама подала повод к изменению существовавшего порядка вещей. Не успев восстановить господство [104] свое над Крымом, турки возбудили закубанских татар к набегам на соседственные им русские области. Между тем произошло восстание в Крыму против Шагин-Гирея, который принужден был уйти в Россию, отказался от владычества над Крымом и получил значительную пенсию; знатнейшие из татар также отдались под покровительство нашего отечества. Императрица Екатерина, пользуясь благоприятными обстоятельствами, направила несколько корпусов к турецким границам; черноморский флот, созданный в четыре года Потемкиным, по мановению российской царицы, вышел из херсонской гавани и готовился встретить турецкие эскадры у берегов Крыма. Манифестом 8-го апреля 1783 года, объявлено было о присоединении к русской империи Крымского полуострова с Таманью и страны кубанских татар. Жители Крыма немедленно приведены были к присяге на подданство нашему правительству (Описание походов россиян против турок (рукопись)).
Порта негодовала за присоединение к России Крыма, но грозное расположение русских войск в соседстве турецкой границы не позволяло султану помышлять о войне; версальский кабинет, предвидя пагубные последствия, которые могла навлечь на себя войною Турция, удерживал ее от совершенного разрыва с Россиею. Тем не менее однако же Диван долго не изъявлял согласия на уступку Крыма; но наконец, 28-го декабря 1783 года, турецкие полномочные, покоряясь силе обстоятельств, заключили с [105] чрезвычайным посланником российского двора Булгаковым новый договор, на основании коего Крым, Тамань и Кубань признаны были принадлежащими российской империи. Таким образом это важное приобретение, к бессмертной славе Потемкина, совершено было без всякого кровопролития («Вы приписываете это мне — писал Потемкин Булгакову — и тем увеличиваются еще более заслуги ваши! Все от Бога; но вам обязана Россия и сами турки: ваша твердость, деятельность и ум отвратили войну. Турки были бы побеждены; но русская кровь также бы потекла!»). Шагин-Гирей сперва жил в Петербурге, а потом, соскучась пребыванием в России, уехал в Константинополь, откуда, по повелению Султана, сослан был на остров Родос и там удавлен: таков был конец одного из последних потомков Чингисхановых!
Потемкин, игравший столь важную роль в присоединении к России Крыма, был щедро одарен природою. Его величественная поступь и мужественная осанка предупреждали в его пользу. Одаренный крепким телосложением, он соединял в себе остроумие с светлым, здравым рассудком. Его память была необычайна; он знал все, что только слышал, удивляя многих своими сведениями, по самым разнородным предметам: все, что он знал, было приобретено им в беседе, потому что он не читал ничего, Подобное образование было довольно поверхностно; тем не менее однако же Потемкин мог говорить с ученым, с художником, с военным, с купцом, с ремесленником и с земледельцем, о предметах обычного их занятия, с такою [106] основательностью, с таким знанием дела, что каждый из них считал его весьма знающим человеком; в особенности же он любил богословие. Иногда, по непонятной прихоти, он заводил речь с духовным о военном деле, либо с военным о таинствах церкви.
Быстрота и живость его ума не мешали ему быть ленивым до крайности. По целым неделям лежал он на диване, в шлафроке и туфлях. Но стоило только задумать ему какое-либо предприятие, и вдруг обычная леность уступала место неутомимой деятельности, за которою, без всякой причины, опять следовало бездействие. Эта неровность характера была главным препятствием Потемкину в достижении высоких целей, им предположенных. Он составлял самые обширные планы, быстро соображал средства к исполнению их; но когда наступало время действовать, то малейшее обстоятельство отклоняло его от цели, и тогда он поручал дело таким людям, которые не могли исполнить его, отдавал противоречащие приказания, либо вовсе не разрешал исполнения по целым неделям, и благоприятная минута проходила невозвратно. Он сделал много; но если бы он имел терпение совершить все, задуманное им, то сделал бы несравненно более.
Потемкин подвергался, и заживо — и по смерти, многим противоречащим толкам, тем более, что он сам подавал к тому повод непостоянством своего характера и неровностью обращения. То строг, то ласков; то горд, то без чинов; но весьма замечательно, что, несмотря на высокомерие свое, он не терпел унижения. Чтобы заслужить его благосклонность, [107] стоило только не оказывать ни малейшего замешательства в его присутствии и говорить с ним смело, без застенчивости.
Без всякого сомнения, он имел много недостатков и слабостей: он был горд, высокомерен, самолюбив, расточителен, не щадил никого, не разбирал средств к достижению цели; но все эти слабости и недостатки, общий удел человечества, искупались его обширным умом, необыкновенными способностями к государственным делам, преданностью монархине, любовью к отечеству, заслугами России. Он считал своими неприятелями тех, которые могли остановить его на пути к почестям и славе; но отдавал справедливость истинным заслугам и способностям каждого. Он был покровителем Суворова в то время, когда Суворов еще имел нужду в его покровительстве, и всегда отдавал справедливость Репнину, хотя и не любил его.
Потемкин имел весьма здравые понятия о военном деле, и в особенности об организации и хозяйственной части войск. Его преобразования и нововведения, предписанные в бытность его президентом Военной Коллегии, были полезны и сообразны с духом русских войск; но он не был великим полководцем, и в этом убеждает нас беспристрастное рассмотрение его походов.
В последние годы его жизни, все силы души его направлены были к исполнению великой мысли императрицы Екатерины, изгнания турок из Европы и водворения образованности в прекрасной стране, преданной на жертву невежеству и изуверству поклонников ислама. Подобно тому, как, в древние времена, [108] неудачное предприятие Ксеркса и отступление 10-ти тысяч греков обнаружили слабость персидской монархии, и заставили Александра предпринять ее покорение, подобно тому победы Миниха и Румянцева открыли императрице Екатерине возможность ослабить владычество турок в юго-западной Европе. Покорение Крыма было важным шагом к достижению сей цели. Оставалось довершить начатое дело. Успех в этом предприятии обещал бессмертную славу виновникам его и неисчислимые выгоды России. Потемкин, ревностный поборник православной веры, горел желанием положить предел господству неверных в стране, бывшей колыбелью христианского учения: ему открывалось обширное поприще, на котором он надеялся одержать блистательные успехи (Устрялов).
Действительно, современное положение дел и отношения, существовавшие между первостепенными европейскими государствами, благоприятствовали исполнению предприятия, задуманного Екатериною.
На западе, Англия и Франция, разрозненные вековою враждою, готовы были к новой борьбе между собою; имея против себя одно из сих государств, можно было с уверенностью надеяться на содействие другого.
В таком же положении находились Австрия и Пруссия. С тех пор, как Фридрих II, пользуясь затруднительным положением Марии-Терезии, отнял у ней одну из лучших областей империи, возникла и укоренилась взаимная вражда между сими государствами. [109] Неприязненное расположение одного из них доставляло содействие и дружбу другого.
На востоке, Россия, кроме Турции, имела еще двух неприятелей, некогда сильных, Польшу и Швецию; но первая, ослабленная, расстроенная внутренними смутами, не могла быть опасна своим соседям; а против Шведов можно было вооружить всегдашних врагов их, Датчан.
И так, первостепенные государства Европы, разрозненные взаимною враждою, не могли действовать дружно, для поддержания политического равновесия, нарушенного преобладанием России над Портою.
Россия, в случае новой войны с Турциею, имела нужду в содействии, либо, по крайней мере, в нейтралитете Австрии. Юный Император Иосиф II изъявлял готовность к союзу с Императрицею Екатериною, желая отвлечь Россию от союза с Пруссиею; и как в 1780 году оканчивался срок союзного договора, заключенного нашим правительством с Фридрихом Пм в 1764 году, на восемь лет, и возобновленного в последствии на такое же время, то Российский Двор, отклонив, под разными предлогами, возобновление этого договора, заключил союз с Австриею.
Между тем Потемкин, осыпанный почестями, пожалованный, 2-го февраля 1784 года, президентом Военной Коллегии, с чином генерал-фельдмаршала, и остававшийся, вместе с тем, генерал-губернатором Новороссийского края, обнаружил, в этих должностях, светлый ум и необыкновенные способности свои. По части военно-хозяйственной, замечателен выданный им устав (1786 г.), в котором [110] с величайшею точностью определены были издержки на содержание российской армии; ему же обязаны были войска введением удобнейшей одежды: он велел обрезать косы, вывел употребление пудры, одел солдат в шаровары и длинные куртки, подпоясанные широкими кушаками, и заменил треугольные шляпы красивыми и удобными касками; солдатам приказано было стричься в кружок, отменено все излишнее, и главным правилом поставлено: «солдатской наряд должен быть таков, что встал, то и готов.» Новороссийский край, вместе с Крымом, переименованным в Таврическую губернию, явились в новом виде под управлением Потемкина. Безлюдные, дикие степи оживились переселенными туда жителями; разрушенные города, подобно Фениксу, возникли из пепла, и кроме того, в местах необитаемых, построены новые; созданы флоты; уничтожена Запорожская Сечь, бывшая вечным гнездом грабежа и разбоя. Все эти учреждения и преобразования стоили сотен миллионов. Неприятели Потемкина, не видя, либо не желая видеть пользы, доставленной государству благоразумным употреблением издержанных им денег, внушали императрице, что армия, под управлением президента Военной Коллегии, находилась в совершенном упадке, и что вновь приобретенные области были голые степи, на преобразование которых не стоило тратить огромных сумм, и проч. Императрица, желая убедиться, в какой степени справедливы были эти толки, решилась обозреть свои новые владения. Недоброжелатели Потемкина тому радовались, но торжество их было непродолжительно.
Дело говорило за себя само; но Потемкин, несмотря [111] на то, не пренебрегал искусством выказать его во всем блеске. На всяком шагу, удивленному взору Екатерины являлись многочисленные, стройные войска, обработанные поля, красивые селения. Император Иосиф II, под именем графа Фалькенштейна, сопровождавший монархиню от Кайдака, положил, вместе с нею, первый камень основанию Екатеринославля, посетил Херсон, построенный Потемкиным, видел черноморский флот, им же созданный, и отдавал справедливость его уму и способностям. Императрица Екатерина изъявила свою признательность главному виновнику приобретения Крыма, дав ему название Таврического (Потемкин был награжден, еще 10-го июля 1775 года, в день торжества годовщины Кючук-Кайнарджиского Мира, графским достоинством Российской Империи, а в следующем году императрица исходатайствовала ему княжеское достоинство Римской империи, с титулом Светлейшего).
Путешествие государыни в Крым ускорило новый разрыв между Россиею и Портою. Турки с негодованием видели быстрое преобразование страны, долгое время принадлежавшей им, а дружба Екатерины с Иосифом и сбор значительных вооруженных сил на юге России возбудили в высшей степени опасения мусульман. Буйный константинопольский народ гласно восставал против русских, роптал на старого, сонного (как обыкновенно называли тогдашнего султана) Абдул-Хамида, и изъявлял свое неудовольствие пожарами. Уступая общему мнению, Диван стал готовиться к войне. Прусский и английский кабинеты, управляемые нашими врагами, Герцбергом и Питтом, подстрекали своими внушениями намерение Порты; [112] оба они имели причины негодовать на Россию: Герцберг за дружбу с Австриею, а Питт за вооруженный нейтралитет; оба они возбуждали турок к войне, уверяя, что Австрия была терзаема внутренними смутами, а Россия истощена голодом, и что ежели Порта не воспользуется этими обстоятельствами, то неприятели ее, оправясь от понесенных ими потерь, сами начнут войну и достигнут исполнения своих высокомерных замыслов. Оба двора, прусский и английский, предлагали туркам содействие свое в войне против России. Эти происки достигли желанной цели: русский посланник Булгаков был посажен в Семибашенный Замок, 5-го августа 1787 года; в то же время Порта объявила России войну, под предлогом вмешательства нашего Двора в дела Молдавии и Грузии. Таким образом турки решились воевать из опасения войны.
Обе стороны еще не успели, в то время, совершено окончить приготовления к предстоявшей борьбе; к тому же наступала уже осень, и потому первый поход не мог иметь никаких решительных последствий.
Русские войска, назначенные для действия против Турции, состояли из двух армий, Екатеринославской и Украинской, и отдельного Кавказского корпуса. Екатеринославская армия, под начальством фельдмаршала князя Потемкина Таврического, заключала в себе: 35 пехотных (Гренадерские полки были в 4-хбаталионном составе) и 28 конных полков, 6 егерских корпусов, по четыре батальона в [113] каждом (Основателем пеших русских егерей был генерал-аншеф Петр Иванович Панин. Сначала число их было весьма ограничено; но пред началом войны 1787 — 1791 г. мы имели восемь егерских корпусов: Бугский, Таврический, Кавказский, Кубанский, Екатеринославский, Финляндский, Лифляндский и Белорусский и два егерские баталиона, 1-й и 2-й Сибирские. В каждом корпусе было по 4 баталиона, а в батальоне по 6 рот), и несколько тысяч Донских, Кавказских, Астраханских, Екатеринославских, Бугских и Верных Казаков (Часть бывшего запорожского войска, привлеченная щедростью Потемкина, поступила в русскую службу, под именем Войска Верных Казаков), всего же до 80-ти тысяч человек с 180-ю орудиями. Украинская армия, под начальством фельдмаршала графа Румянцева Задунайского, состояла из 15-ти пеших и 12-ти конных полков, одного егерского и 4-х донских казачьих полков, всего же до 30-ти тысяч человек с 90 орудиями. Кавказский корпус, под командою генерал-аншефа Текели, заключал в себе до 12-ти тысяч человек (Расписание российских императорских армий, на 1787 год, за подписью князя Потемкина Таврического). Часть черноморского флота находилась у Севастополя; остальные военные суда, вместе с гребною флотилиею, стояли в пристани Глубокой, несколько ниже Херсона.
Продовольственные запасы добывались в эту войну, подобно тому как и в предшествовавшую, подрядами, покупкою в Польше и реквизициею; но как все эти способы оказались недостаточными, то приступлено было к сбору подушного хлеба в ближайших наместничествах. Екатеринославское, Тамбовское, Харьковское, Курское, Новгород-Северское, Белорусское и Смоленское наместничества снабжали [114] запасами обе армии, а Воронежское Кавказский корпус; обыватели получали за эти запасы от казны плату по торговым ценам (Сведения о расположении магазинов и об устройстве подвижных магазинов помещены в приложении под лит. С).
Распоряжения Потемкина, по части устройства госпиталей, были применены к быту и образу жизни русских солдат. Он приказал вывести из употребления яйца, молоко, кур, и вообще все нежные пищи, а довольствовать больных хорошею говядиною; хлеб давать черный, хорошо выпеченный; для питья употреблять квас, а по утрам и вечерам давать по стакану сбитня, тяжело больным слабого, а выздоравливающим морского (с горячим вином) (Собственноручная записка князя Потемкина Таврического, о содержании больных в госпиталях, помещена в приложении, под лит. Б).
Со стороны Порты, приготовления к войне замедлены были внутренними неустройствами. Смятения в Египте и восстание албанского правителя Махмута-паши не позволили туркам выставить более 60-ти тысяч человек; из числа этих войск, большая часть собиралась у Адрианополя, а остальные назначены были для наступательных действий. Баталь-паша принял начальство над корпусом, назначенным для завоевания Крыма; Очаковский паша получил приказание овладеть Кинбурном. Капудан-паша Гассан с флотом отправился из Константинополя, для содействия этим предприятиям. Очаковская крепость, по положению своему, преимущественно подвергавшаяся нападению, усилена была новыми укреплениями, сооруженными под руководством французского инженера [115] Лафитта, и снабжена значительным гарнизоном.
Несмотря на значительное превосходство в числе войск, русские армии, в сем году, не могли с выгодою действовать наступательно; войска паши терпели недостаток в продовольственных и военных запасах; у них не было — ни понтонов, пи осадного парка: все это могло быть доставлено в армии не прежде, как в течение осени и зимы. Обладание Крымом и Кинбурном способствовало обороне южных границ России; но за то — положение Очакова, на фланге нашей операционной линии, проходившей от Ольвиополя на Буге, к нижнему Днестру, не позволяло действовать по этому направлению; а учреждение магазинов в Подолии и движение войск оттуда в Молдавию, (подобно тому, как действовала русская армия в предшествовавшую войну), затруднялись неприязненным расположением Польши. Следовательно, для успеха наступательных действий требовалось, прежде всего, овладеть Очаковым; но позднее время года и недостаток в средствах, необходимых для осады этой крепости, заставили Русских отложить сие предприятие до следующего года, и ограничиться прикрытием своих границ от неприятельского вторжения. С этою целью, войска наши, в начале августа, расположены были следующим образом: Екатеринославская армия в Екатеринославском и Таврическом наместничествах, имея сборным пунктом Ольвиополь; из числа войск, находившихся в ее составе, 20 батальонов и 38 эскадронов с несколькими казачьими полками, всего до 30-ти тысяч человек, под начальством генерал-аншефа Суворова (Суворов пожалован был в генерал-аншефы в 1786 году), назначено было для обороны Кинбурна и Херсона; 26 батальонов и 22 эскадрона, под командою генерал-аншефа Каховского, обороняли Крым, а отряд генерал-майора Розена (2 пехотных и 2 драгунских полка) и 27 полков Войска Донского, под начальством атамана Иловайского, находились на Кубани (Описание походов россиян против турок (рукопись)).
Действия открылись в августе нападением многих турецких судов на фрегат и бот, под командою капитан-лейтенанта Обольянинова, стоявшие у Кинбурна; но они оборонялись весьма храбро, отразили неприятеля и вошли для исправления в Глубокую Пристань.
Суворов, желая прикрыть как сию гавань, так и Херсон, от покушений турецкой эскадры, приказал поставить батарею для 24-х орудий большого калибра, несколько ниже Глубокой, и пять батарей на впереди лежащих островах. Вместе с тем, обращено было внимание на оборону Кинбурна. На длинной песчаной косе, выдающейся в море против Очакова, находится форт Кинбурн, слабо укрепленный, но важный, по положению своему, в то время, когда турки еще владели Очаковым, потому что он находился на прямом сообщении между этою крепостью и Крымом, и господствовал над входом в Днепровский Лиман. Генерал-майору Реку, с 5-ю тысячами человек (Состав отряда: Орловский, Шлиссельбургский и Козловский пехотные полки; Мариупольский легкоконный и Санкт-Петербургский драгунский полки; казачьи полки: Орлова, Исаева и Сычева), поручена была непосредственная оборона [117] Кинбурна. В инструкции, данной ему, Суворов, между прочим, писал: «приучите вашу пехоту к быстроте и сильному удару, не теряя огня по пустому; знайте пастуший час; (Т. е. умейте уловить благоприятную минуту) ордер вашего полевого сражения лучше на два карея, и еще лучше коли можете с третьим резервным за двумя в интервале для крестных огней от артиллерии; резерв внутри кареев — думаю 8-я доля, но не худо иметь стрелков, по четыре в капральстве, коим стрелять без приказа (Предписание генерал-аншефа Суворова генерал-майору Реку, от 24-го августа 1787 года).
Ночью на 14-е и на 15-е сентября, турки покушались сделать высадку на берег, в нескольких верстах от Кинбурна, но были опрокинуты подоспевшими туда русскими войсками; между тем турецкие суда беспрестанно бомбардировали форт, откуда так же производилась сильная канонада. Суворов, желая оттеснить турок, потребовал из Глубокой несколько вооруженных судов; в числе их находилась галера Десна, вооруженная 16-ю трехфунтовыми пушками и фалконетами, под начальством мичмана Ломбарда. Этот неустрашимый офицер, заметив, что неприятельские суда удалились на большое расстояние от Очакова, пустился против них на всех парусах, обратил их в бегство, заставил уйти турецкую гребную флотилию под пушки крепости, и нанес неприятелю значительный урон, не потеряв ни одного человека. В этом деле сам Ломбард был легко ранен в ухо. Суворов, находивший [118] Ломбарда чересчур смелым, запретил ему нападать без приказания на турок (Описание походов россиян против турок (рукопись)).
Все эти сшибки были предвестием кровопролитного кинбурнского дела. Суворов, предвидя неприятельское нападение, прибыл в Кинбурн и устроил на косе несколько батарей. 30-го сентября, турецкие суда усилили бомбардирование Кинбурна, а с рассветом 1-го октября, посыпались ядра и бомбы на форт и на ближайший русский лагерь; с нашей стороны не было сделано ни одного выстрела. По случаю праздника, Суворов со своими офицерами отправился в церковь. Неприятели, ободренные бездействием наших войск, сделали высадку при Биенкой, выше Кинбурна, но были отражены казаками, под начальством генерал-майора Река.
В 9 часов утра, турки, значительном числе, быстро высадились на оконечности косы и стали устраивать окопы, под руководством Лафитта и других французских офицеров. Суворов позволил им произвести без сопротивления эту высадку, намереваясь уничтожить их одним ударом; беспрестанно приходили суда и, оставляя на берегу находившихся на них людей, отправлялись за другими в Очаков. Таким образом, на оконечности косы, собралось до 5-ти тысяч отборных янычар очаковского гарнизона. Командовавший ими паша, желая побудить их к овладению Кинбурном, отослал в Очаков все суда, служившие для высадки войск.
Суворов, предвидя приступ к форту, расположил [119] Орловский и Шлиссельбургский пехотные полки в первую, а Козловский пехотный во вторую линию; казачьи полки за флангами. Кинбурнский замок занят был двумя ротами Шлиссельбургского полка, а обоз помещен позади замка, под прикрытием двух рот Орловского и Козловского полков. Для поддержания войск, расположенных у Кинбурна, и вместе для обеспечения их от обхода с тыла, поставлены, в 14-ти верстах позади фронта, баталион Муромского и два эскадрона Павлоградского и Мариупольского легкоконных полков. Санкт-Петербургский драгунский полк, стоявший в 36-ти верстах, а равно Павлоградский и Мариупольский, находившиеся еще далее от Кинбурна, получили предписание поспешить в помощь войскам, расположенным на этом пункте.
Между тем турки постепенно подавались вперед, под прикрытием своих окопов. Зная, что близость грунтовой воды не позволяла углублять рвов, ой имели с собою мешки, которые, быв насыпаны песком, служили неприятелям для построения бруствера; таким образом, устроив несколько параллельных окопов и переходя от одного к другому, янычары, в первом часу, приблизились к форту на картечный выстрел. В этот самый момент, открыта была, с нашей стороны, сильная канонада, послужившая сигналом к нападению на турок. Генерал-майор Рек, с пехотою первой линии, ударил в штыки и, с содействием казаков, вытеснил неприятеля из десяти окопов; но янычары продолжали обороняться отчаянно, а турецкий флот, приблизясь к берегу, обстреливал с фланга русские [120] войска и осыпал их бомбами и картечью. Войска наши потерпели большую потерю. Сам Рек был тяжело ранен в ногу; солдаты лишились почти всех своих начальников, из которых одни были убиты, а другие ранены; турки, пользуясь тем, потеснили наши войска и отбили у них несколько орудий; Суворов принужден был ввести в дело Козловский полк и два эскадрона, стоявших в резерве.
В эту решительную минуту, под ним была убита лошадь. Суворов, приняв ближайшего к нему янычара (который сражался верхом) за одного из своих всадников, приказал ему слезть с лошади; уже турок, пользуясь ошибкою русского вождя, занес на него саблю; но, в этот самый миг, гренадер Шлиссельбургского полка, Новиков заколол штыком янычара, застрелил другого и бросился на третьего. Солдаты, заметив опасное положение любимого начальника, окруженного со всех сторон неприятелями, проложили себе дорогу к нему по вражеским трупам и овладели несколькими окопами. Между тем Ломбард, со своею галерою, принял участие в бою и заставил отдалиться от берега неприятельские суда, из числа которых три были затоплены действием нашей артиллерии.
Сражение продолжалось с переменным успехом; войска обеих сторон перемешались между собою до такой степени, что замок и турецкие суда принуждены были прекратить огонь. Суворов был ранен в бок одним из последних картечных выстрелов.
Уже начинало смеркать; в это время войска наши подкреплены [121] были свежими силами: десять эскадронов, стоявших в расстоянии около 40 верст от Кинбурна, прибыли на рысях и кинулись походною колонною в атаку на неприятеля с фронта, между тем как казаки, двигаясь по отмелям, ударили ему во фланги; пехота возобновила нападение; но турки, возбужденные примером своих дервишей, стояли твердо. Суворов был ранен вторично, пулею в левую руку на вылет; потеря крови ослабила его силы; казаки посадили его на берегу, обмыли его рану морскою водою и перевязали галстухом. «Спасибо! мне лучше, сказал он; так погоним же всех раненых турок в море, да и прочих туда же».
Настала ночь; прибыл батальон Муромского полка; его храбрость, как выразился сам Суворов, дала первый отвес победе. Турки, опрокинутые на самую оконечность косы, кидались в разные стороны; некоторые из них покушались спастись вплавь, но только немногим, и вместе с ними Лафитту, удалось достигнуть Очакова. Русская кавалерия довершила уничтожение неприятельских войск и возвратила потерянные пушки. В полночь кончилось дело, стоившее нам 138 человек убитыми и 300 ранеными; со стороны же турок, урон простирался до 4.500 человек.
Суворов, в донесении к Потемкину, выхваляя мужество, оказанное турками в этом деле, писал: «Какие же молодцы, Светлейший Князь! С такими я еще не дирался.» Императрица Екатерина, торжествуя победу при Кинбурне молебствием с пушечною пальбою, сказала: «Суворов поставил нас на колена; но жаль, что старика ранили.» Она благодарила своего [122] героя собственноручным рескриптом и пожаловала ему (9-го ноября) орден Св. Апостола Андрея. В последствии, он получил бриллиантовое перо на каску, с лит. К.
3-го октября, контр-адмирал Мордвинов вышел с херсонскою эскадрою из Глубокой Пристани и в следующую ночь покушался сжечь турецкий флот, стоявший на якоре под Очаковым, по это предприятие не имело успеха. Одна из наших плавучих батарей, под командою капитана Веревкина, преследуемая несколькими неприятельскими судами, снесена была быстрым течением на мель, к турецкому берегу; Ломбард, находившийся на этой батарее, хотел взорвать ее, но был удержан своими и не успел совершить это отважное дело. Экипаж продолжал сражаться на берегу, по был подавлен неприятелями, и частью уничтожен, частью захвачен в плен.
Неудачное покушение турок на Кинбурн заставило их флот отплыть, 12-го октября, от Очакова к Варне (Рапорт Суворова Князю Потемкину. Описание походов россиян против турок (рукопись). Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. Соч. Бантыш-Каменского).
Войска генерала Текели действовали с успехом за Кубанью, и очистили от неприятельских полчищ все пространство от истока этой реки до устья Лабы.
В конце осени, русские войска расположились на зимние квартиры: Екатеринославская армия в Новороссийской Области, по левую сторону Днепра, а Украинская [123] армия в Подолии, между Баром и Брацлавом, и в окрестностях Умани.
В продолжение зимы, неутомимый Суворов принял меры для обеспечения Кинбурна от неприятельских покушений. В инструкции, составленной им для руководства частных начальников, предписано было: 1) приучать артиллеристов к скорой стрельбе, но в бою стрелять реже, не терять напрасно зарядов и не открывать пальбы на слишком большом расстоянии от неприятеля; 2) пехоте строиться в каре; употреблять построение в развернутом строю в редких случаях, а глубокие колонны только для деплояд. Открывать пальбу на таком расстоянии от неприятеля, на каком она может наносить ему вред; приучать солдат к батальному огню, а в бою стрелять реже, но весьма цельно; кто расстреляет попусту свои патроны, тот достоин шпицрутена. «Постыдно нам, писал Суворов, что варвары стреляют цельно и пуль своих напрасно не тратят; при всяком случае, наивреднее неприятелю страшный ему наш штык, которым наши солдаты исправнее всех в свете работают. Кавалерийское оружие — сабля! Строевых лошадей, на ученьях, приучать к неприятельскому огню, к блеску оружия его и крику; при быстром карьере, каждый кавалерист «должен уметь сильно рубить.» и проч. (Извлечено из примечаний генерал-аншефа Суворова).
|
