|
Публикуется по изданию: П.А. Степанов. Под Варною. 10 сентября 1828 года. Русская Старина за 1876г., том 15. (мес.1-4)
[364] Так как фураж начал несколько истощаться, то 9-го числа с утра послана была большая партия фуражиров под прикрытием двух взводов: Егерского — с поручиком Эрнестом Тизенгаузеном и Финляндского при поручике Демидове. Пошли они в довольно отдаленную деревню Гаджи-Гасан-Лар и нашли там в изобилии немолоченного хлеба, скота и птиц. Пока навьючивали найденное, офицеры увидели вдали кучку конных людей, которых приняли за наш кавалерийский разъезд. Когда все было уложено, пустились в обратный путь: впереди пошел взвод финляндцев, потом вереница фуражиров, а в заключение взвод егерей. Не успели они втянуться в узкую дорогу по лесной чаще, как впереди послышались выстрелы: турки перерезали дорогу команде; но Демидов со своими финляндцами разом отогнал их штыками и очистил путь для фуражиров, которые и поскакали в лагерь; некоторые из них, со страха, побросали свои вьюки, а другие, посмышленее, все в целости доставили на позицию. Но не все успели проскакать. Турки снова высыпали из леса и финляндцам пришлось опять прогонять их штыками и преследовать выстрелами. Между тем [365] егеря, в свою очередь, были атакованы с большим ожесточением: сзади бросилась на них кавалерия, с боков осыпала пулями пехота. Тизенгаузен встречал залпами кавалерию, а крайние ряды взвода штыками отгоняли турок вглубь леса. Слишком густая чаща мешала нашим свободно действовать в лесу; да и турки с большим затруднением продирались между кустами, и потому скоро оставили боковые, бесполезные для них нападения. Зато кавалерия, несмотря на большие потери после атак, еще яростнее их возобновляла. Несколько всадников, за бешеным делибашем, в высокой шапке и белом плаще (анатолец), с налета врезались во взвод; но в один миг подняты были на штыки; солдаты, смеясь, говорили потом:
— Уважили их благородие, досыта накачали.
Фуражиры, прискакавшие на позицию, возбудили там тревогу; в ту же минуту посланы были капитан Крузе с 3-й ротой на выручку, а полку велено было одеться и быть наготове. Прибытие Крузе помогло; свежие люди уже не защищаться стали, а сами бросались вперед и далеко прогнали турок, которые, увидев подкрепление, не тревожили больше егерей. С песнями возвратились рота и взвод назад, и целый остальной вечер не было конца рассказам; офицеры тотчас раскупили у солдат принесенные трофеи с убитых: сабли, ятаганы, чалмы и проч. Однако, было 7 убитых и 5 раненых фуражиров и егерей. Все мы, веселые, заснули сладким сном в наших бараках.
Сентября 10-го (1828 г.) встали мы рано, веселы и бодры; солнце светило ярко; никому и в голову не приходило думать о том, как кончится день, так хорошо начинающийся.
 |
|
Степанов П.А., в 1828 году прапорщик лейб-гвардии Егерского
полка |
С рассветом, 1-я карабинерная рота с Энгельгардтом послана была на разведку о неприятеле, которого присутствие вчера заявилось. Со всех рот люди отправлены были на работу редутов и на пристань для перевозки орудий.
Солдаты, сидя у своих биваков, чистили амуницию, чинили одежду и обувь, припевая вполголоса; офицеры ходили из барака в барак и рассуждали о вчерашней стычке.
Вдруг мы заметили какое-то необыкновенное движение около палатки генерала Головина. Потребовали туда нашего полкового [366] начальника. Через полчаса вышел он оттуда и закричал:
— Егерский полк, надевать амуницию, разбирать ружья, строиться в колоны!
Когда мы выстроились, генерал Гартонг подошел к полку печальный и сказал;
— Государь император, вследствие донесения о вчерашнем деле, приказал сделать усиленную рекогносцировку, поручив ее флигель-адъютанту графу Залускому, полковнику польских войск. Генерал Головин назначил в эту рекогносцировку Егерский полк. Хотя мой полк и поступает под команду младшего, но я полка не оставлю, а пойду с вами.
Полк выстроился в походную колонну, имея по 20-ти рядов во взводе; за отсутствием 1-й карабинерной роты, прикомандирована к полку 1-я егерская рота Финляндского полка при капитане Насакине. Между батальонами стал взвод казачьей артиллерии при поручике Суворове. За 2-м батальоном дивизион Северских конно-егерей и эскадрон Бугских уланов. Несколько гвардейских казаков стали впереди отряда.
Когда все было готово, граф Залуский, довольно плотный, косой и с рыжими усами, подъехал к полку и поздоровался с людьми, не спросив разрешения Гартонга. Первым делом было приказание офицерам снять эполеты и знаки, конечно, из чувства человеколюбия, чтоб блеск металла не привлекал на офицеров внимания неприятеля. Он сам подал пример, выехав без эполет. Потом одну часть казаков послал он патрулями вперед по дороге, другую — оставил себе в прикрытие. Затем скомандовали: «марш!» и мы пошли. Пошли по той дороге, о которой я прежде говорил, крайне узкой, обросшей справа и слева сплетенными кустами корявого дуба и терновника, наполнявшими все леса Балканских предгорий. По этой же дороге вчера ходили наши фуражиры. Едва мы спустились с горы в этом дефиле, как вышел нам навстречу слева Энгельгардт, нигде не видавший неприятеля; ему велено вернуться на то место, откуда пришел, и оставаться там до дальнейших приказаний, и Энгельгардт пошел опять влево в чащу леса.
Скоро раздался выстрел. Прискакавший казак сказал, что [367] на площадке, где прежде стояла рота Кронина, был турецкий пикет, который, увидев казаков, сделал выстрел из пистолета и ускакал. Объяснили Залускому, что вообще при движении пехоты высылается от нее авангард, а тем более в местности лесистой. Залуский послушался; вызван был в авангард мой 6-й взвод 1-го баталиона. Казаков убрали, а я выслал патрули. Продолжая идти, авангард наткнулся на голое тело, лежащее поперек дороги, вероятно на том месте, где вчера были атакованы фуражиры. Труп был зверски изрезан: турки над ним насмеялись, изуродовав его неприличным образом. Егеря пришли в бешенство от этого варварства; в убитом узнали денщика генерала Воропанова, который вчера не вернулся с фуражировки. Идем. Вдруг впереди опять раздались выстрелы; бежит назад унтер-офицер Игнатий Михайлов, бывший в патруле, и доносит, что турки засели везде по дороге в кустах. Подтянулись, осмотрели оружие; я приказал не стрелять, но, увидев неприятеля, броситься в штыки. Не успели сделать шагов ста, как из лесу, справа и слева загремели выстрелы и посыпались пули. Егеря дружно бросились в штыки; турки побежали, мы за ними и по их следам вышли на светлую поляну. Тотчас по выходе из леса взвод сомкнулся и стал на опушке, вправо от дороги, в ожидании полка. Площадка, на которую мы вышли, имела шагов около 500 в длину, но в ширину, особенно при выходе из леса, была очень узка. Вправо ее ограничивал низкий кустарник, влево — виноградник; прямо на холме — редкий лес из высоких деревьев. В лесу этом были турки, которые в эту минуту засуетились, забегали, седлали коней, кричали; видно было, что они застигнуты нами неожиданно, и что они строятся; разноцветные плащи и одежды мелькали между деревьев; конные скакали в разные стороны; сначала войска казалось мало, но потом весь полукруг впереди нас наполнился множеством турок. Вправо против нас, шагах в ста, был ложемент, из которого высовывались головы в чалмах; влево, шагах в 200, стояла зеленая палатка, которой предназначение осталось нам неизвестным. Пока мы осматривались, приехал полковник Буссе и сделал мне замечание, что я не должен был высовываться вперед, но оставаться в лесу на окраине. Подошли батальоны: 1-й стал левее, 2-й правее, в колоннах [368] к атаке; два орудия между баталионами. Площадка была так тесна, что левый фланг 1-го батальона упирался в виноградник, а правый 2-го — в кустарник. Кавалерию негде было выстроить и ее поставили впереди левого фланга 1-го батальона, лицом в виноградник. Уж лучше бы ее вовсе не выдвигали из леса. Граф Залуский появился за пехотою. Едва увидел он массы турок, как тотчас же вынул пистолет из чушки и прикрытию своему, казакам, велел отъехать назад, говоря, что их красная одежда будет служить целью.
Когда выстроились, не знали, что делать. По-видимому, турок против нас было более 10,000 человек. Начальники все съехались в интервал между батальонами. Саргер и Буссе требовали, чтоб немедленно ударить на турок, — они были убеждены в том, что опрокинут их, — затем вернуться прежней дорогой; в случае же, если бы турки зашли нам в тыл, пробираться к броду, находящемуся невдалеке. Но граф Залуский пояснял, что если придется идти на брод, то через это ослабится позиция генерала Головина, а главное, что цель рекогносцировки не сражение, а узнание о неприятеле; мы исполнили свою задачу, следовательно, остается возвратиться назад. Нетерпеливый Буссе велел было уже во 2-м батальоне бить атаку. Но это решение Залуского заставило барабанщиков замолчать. А между тем люди с нетерпением ждали только слова "марш!", глаза их горели, пальцы пробовали штыки; всем хотелось броситься вперед; офицеры грозили туркам, и я махал им саблей. Но Кромин мне сказал:
Полно корчить Орландо Фуриозо, ведь это смешно.
Решение графа Залуского разом охладило наш жар. Начиная с генерала до самого молодого солдата, все люди были новые, никогда не слыхавшие боевого выстрела, и первая встреча с неприятелем — отступление. Ретируясь, солдат теряет наполовину той бодрости, которая его одушевляет при атаке. Только со старыми и опытными солдатами можно совершать вполне стройные отступления, почти равняющиеся победе (как впоследствии Егерский полк, отступая в Польше).
Исполнение решения графа Залуского началось с того, что конно-егеря рядами пробрались назад в лес. Артиллерии велено стрелять, вероятно, чтоб при отступлении удержать турок [369] от натиска. Слышно было несколько выстрелов ядрами и гранатами по лесу, и картечью по ретраншементу: действия снарядов мы не заметили, но видно было, что отряды турок потянулись вправо и влево в обход наших флангов. Вызваны застрельщики от 2-го батальона в кусты, а от 1-го — в виноградник. Пошли назад сперва 1-я рота Финляндского полка со штабс-капитаном Насакиным, потом артиллерия и, к ней в прикрытие, 6-й взвод 2-го батальона при Тиличееве, и, наконец, 3-я рота с капитаном Крузе по дороге, ведущей обратно в лагерь. Уходя с этим отрядом, Залуский поручил генералу Гартонгу некоторое время подержаться и потом отступать за артиллерией. Таким образом Залуский оставил Гартонга с 5 ? ротами (около 700 человек), без артиллерии, перед неприятелем, более чем в десять раз сильнейшим, и уже ободренным нашим отступлением. Гартонг просил 3алуского оставить ему артиллерию, но Залуский отвечал, что потеря нескольких человек не беда, а с потерею артиллерии теряется честь, и он рисковать не хочет.
Всем было ясно, что количество неприятеля напугало Залуского и что он только заботился о спасении собственной особы. Он не подумал даже о том, что в этом лесу, изрезанном множеством дорог, полку легко сбиться, и не позаботился о сохранении сообщения с полком: не поставил указательных ведетов на перекрестках. А между тем, когда уже совсем втянулись в лее, Залуский, увидев влево дорожку, чтобы себя обезопасить, послал меня со взводом по этой дорожке; я спросил у него: куда?
Он мне ответил: "а куда приведет". К счастью, она вышла на большую дорогу; но пока я по ней шел, особенко сначала, за непроницаемою лесною стеной, шагах в десяти от меня, я слышал так ясно говор турокв, что если бы знал по-турецки, то не упустил бы ни одного слова из разговора.
Не успели мы отойти и версты от полка, как сзади уже загремела сильная перестрелка. Это так встревожило Залуского, что он приказал Крузе ускорить шаг до беглого; но Крузе ответил ему, что этот шаг неприличен для русского солдата при отступлении, и, несмотря на все желание Залуского, мы подвигались простым шагом. Дойдя до возвышенной Кроминской [370] площади, мы остановились. Отсюда был далекий вид влево на Мамисафляр, около которого мы увидели пальбу пушечную и ружейную; видно было, как выскакивали дымки и сливались потом в целую тучу дыма. Мы не понимали, как могли очутиться там наши, которые должны были следовать за нами. Самая для нас вероятная мысль была, что егеря разбили турок и погнали их в Камчику. «Молодцы, — кричали мы, — молодцы наши!» Но в это время подошел в отряду израненный унтер-офицер 2-го батальона, который заставил нас призадуматься: он нам сказал, что полк равбит, что около него убит генерал, что он видел, как упал Апрелев, и что полк, отступая, сбился с дорогн; мы не вполне верили раненому, но уже сомневались, чтоб виденная нами пальба была победною для егерей. Постояв с полчаса на площадке, пошли дальше озабоченные.
А в полку, после нашего отделения от него, вот что происходило2. Только что орудия были свезены с площадки, турки вступили в перестрелку с застрельщиками, рассыпанными против правого и левого флангов полка. Но вдруг, с криком, густыми толпами бросились на стрелков, и конница понеслась на фронт. Баталионы дружным огнем отбили фронтальную атаку, но стрелки были все вырезаны; из офицеров при этом убиты: во 2-м батальоне поручик Нестеров и прапорщик Дивов, а в 1-м — Васильев и Скульский. Натиск турок с правой стороны был так силен, что смял правый фас и расстроил каре. Выдвинутая вправо 2-я карабинерная рота отбила турок и Гартонг восстановил порядок. Пользуясь свободными минутами, генерал начал отступление; он повернул батальоны на задние фасы и скомандовал: »в пол-оборота направо!». Едва произнес он эту несчастную команду, как пуля свалила его с лошади. Я говорю несчастную, потому что она повела к гибели полк. Гартонг, будучи в каре 2-го батальона, скомандовал в пол-оборота направо потому, что дорога лежала вправо от 2-го батальона; но эта команда послужила направлением для полка [371] при последующем движении. Когда дошли до угла, где дороги разделяются, передовые люди пошли по дороге вправо и за ними весь полк. Турки насели на отступающих; не прикрытые цепью застрельщиков, задние взводы все время почти должны были пятиться назад, отстреливаясь. С первых выстрелов при отступлении убить поручик Апрелев. Пробравшись сквозь чащу, турки унизали собою всю дорогу и сами, скрытые густою растительностью, на выбор били проходивших по дороге егерей. Конечно, следовало выслать против них стрелков; но сначала в суматохе не догадались, а потом оказалось уже невозможным, потому что по этой дороге, сплошь занятой густой узкой колонною, начальникам не было возможности лично устраивать какой-нибудь порядок между головой и хвостом, а командные слова исчезали при громе выстрелов и крике раненых. На всех перекрестках, во всех лощинах являлись свежие толпы турок, сквозь которые надо было пробиваться штыками, оставляя за собою в тылу все усиливающегося неприятеля. Так подвигались медленно и с трудом, теряя много ранеными и убитыми, и, наконец, вышли на довольно обширное безлесное пространство, подымавшееся в гору, на которой была расположена деревня. Место незнакомое. Тут только увидели, что ошиблись дорогой; но егеря, бывшие на фуражировках, узнали деревню Мамисафляр и объявили, что она далеко от позиции, которая осталась верст на 10 влево. Тяжкое впечатление от узнания ошибки увеличилось видом свежих турецких войск, выстроенных наперерез дороги. (Вообще в этот день, как после узнали, мы наткнулись на 30,000 корпус турецкий, под начальством Омер-Врионе). Турки открыли артиллерийский огонь по дебушировавшим батальонам. Во время перехода по лесу, роты и даже баталионы смешались; при выходе на открытое место, надо было собирать людей по нумерам; произошла задержка и путаница, тем более, что строились на походе. Турки этим воспользовались и тотчас же повели атаки, совокупно пехотой и кавалерией. Коннице, ударившей на шедший сзади 2-й баталион, удалось отрезать хвост его, который уже не соединился с баталионом. Зная, что турки и пленных убивают, эта кучка дралась отчаянно. Полковник Буссе, большой и дородный, вследствие жара скинувший сюртук, в одной рубашке, с [372] ружьем в руках, долго отбивался; наконец, упал раненый. Турки заспорили, вероятно о том, чей он пленный: офицер подошел и, чтоб решить спор, снял саблею его голову. Офицеры, очутившиеся в отрезанной части, видя, что гибель неминуема, решились уничтожить бывшее тут же знамя, чтоб оно не досталось туркам. Кромин, Сабанин и Скванчи сорвали с него полотно и, разделив на три части, спрятали куски под платьем, а древко, разломав, бросили. Но Кромин тут же убит, Сабанин, раненый в бедро и бок, взят в плен3; Скванчи, этот один из лучших офицеров полка, так много обещавший в будущем, с несколькими егерями отбивался, оставаясь сзади всех; турки со злобой бросились кучею на него; раненый в правую руку, он рубил саблею, перехваченной левой рукою, но недолго: исколотый, изрубленный, он упал. Туг же захвачены в плен раненые: штабс-капитан Александр Ростовцев, капитан Игнатьев, поручик Сукин, прапорщик Мокринский, юнкера Рачинский и Дохтуров и 70 нижних чинов, из которых толькко 4 не раненые.
Между тем, передовая часть полка продолжала подвигаться вперед, отстреливаясь. Вдруг впереди очутился овраг глубокий, весь обросший по краям густым лесом. Стремглав егеря бросились в него, думая укрыться от турок; но тут же большая часть из них и погибла. Турки сплошною стеною заняли окраину и расстреляли остаток полка. Выстрелы преимущественно были направлены в черные сюртуки офицеров. Тут убиты [373] Ген и Жилин; солдаты рассказывали, что предсмертый вопль последнего был так ужасен, что на несколько секунд пальба прекратилась. Саргер был еще жив; вскочив на противоположную крутизну, он кричал: «не робей, ребята, отстреливайся!» но с этими словами он свалился с лошади. Герард, батальонный адъютант, бывший при Саргере, остановился, снял с себя образ, благословение матери, поднял над головой и закричал:
– Ко мне, ребята, Бог защитит нас!
Подобралась кучка, и по ту сторону оврага, уже не преследуемые турками, измученные, большею частью раненые, едва передвигая ноги, егеря пошли сквозь лес на позицию. По пути к ним присоединялись поодиночке и здоровые, и раненые, и к ночи они явились в лагерь. Многие не дошли до позиции, падали и умирали, в том числе прапорщик Лебядников, которого тело было найдено в кустах недалеко от лагеря.
Из этого побоища лейб-гвардии Егерский полк вышел в числе 256-ти человек, из которых более 130-ти раненых. При них знамя, полковник Уваров, капитан Василий Ростовцев, подпоручики Игнатьев раненый, Ген 2-й весь израненый, прапорщик Герард и Загоскин. Тогда не знали, куда девалось другое знамя, и это крайне всех опечалило. Говорили, что ночью приходил раненый солдат с обломком знамени и спрашивал дорогу на позицию. Может быть и теперь еще этот обломок лежит где-нибудь около Варны. Погибла также булава тамбур-мажора, та самая булава, которая была отбита в 1812 году под Красным в обозе маршала Нея.
Теперь обращусь опять к отряду графа Залуского. Покинув Кроминскую площадку, скоро мы дошли до нашей позиции. У подножия горы Куртепе, на которой расположен был Финляндский полк, стоял генерал Головин в ожидании сведений об экспедиции.
Когда наш отряд приблизился, Залуский поскакал вперед к Головину и донес ему о благополучном возвращении с артиллерией, конницей и пятью взводами.
— А где же остальной полк?
— Должно быть, невдалеке идет за мною.
Тут Залуский рассказал о всех своих распоряжениях, [374] о том, что оставил полк под командою Гартонга в арьергарде, что сначала турки напали было на полк, но потом прекратили преследование. Головин слушал, но, казалось, недоумевал, потому что и до нашего прихода, и теперь, беспрестанно приходили раненые, и все одинаково утверждали, что полк разбит, что в их глазах убиты «такие-то» начальники, что, будучи ранены, они едва дошли до позиции. Головин указывал Залускому на эти противоречия тому, что он доносит. Залуской стоял на своем. Но вот из лесу выезжает на лошади, которую вел под уздцы казак, полковой казначей Ген 2-й, без кивера, весь в крови.
— Ген! — крикнул ему Головин, — где вы оставили полк?
— Полка не существует.
— Что вы говорите? этого быть не может!
— Сначала мы ретировались в порядке, но генерала убили, Саргера убили, всех перебили; турок было слишком много, они нас подавили... теперь, может быть, я один остался.
Как вы полагаете, сколько было турок?
Не знаю, но наверное тысяч до двадцати.
У страха глаза велики, — заметил Залуской.
Да, — возразил со злобою Ген, — мы это видели, когда вы, полковник, въехали на площадь, где было турецкое войско...
Головвн прервал Гена:
— У вас горячка, поезжайте скорее на перевязку. (У Гена было шесть ран).
В крайнем беспокойстве, не вполне веря и Гену, Головин приказал мне идти со взводом на встречу полка, и я пошел назад по знакомой дороге. Уже сзади меня замолк говор нашего отряда, крутом все тихо, вдалеке раздавались еще редкие выстрелы и иногда протяжные крики; версты 4 прошел я, не встретив ни одной души, а уже сильно вечерело: только на верхушках высоких деревьев светили лучи заходящего солнца. Что мне делать? велел барабанщику ударить сбор, чтоб на него выходили бродящие по лесу егеря. Но вот влево раздается барабанный ответ на мой сбор. Взвод остановился и скоро в кустах заблестели штыки: это была посланная с утра на разведку 1-я карабинерная рота, впереди которой шли Энгельгардт, Тизенгаузен и Лермонтов (Александр). [375] Несвязно я передал им все, что знал о полке, и поразил их ужасом. Энгельгардт же мне рассказал, что утром, когда ему велено было идти на прежнее место, он пошел дальше и, поднявшись на высокий холм, увидел турецкий пикет, который тотчас скрылся; но вместо него вскоре явилось несколько колонн регулярного войска, которые выстроились против карабинерной роты, ничего, однако, не предпринимая. Стоя на возвышенности, Энгельгардт употребил разные хитрости, чтоб уверить турок, что он только авангард, а что главные силы за возвышенностью. Может быть, турки и действительно обманулись, потому что во весь день не атаковали наших. Только уже под вечер, когда близко сделалась слышна пальба около Мамисафляра, бoльшая част турок отделилась и пошла на выстрелы. Энгельгардт продолжал стоять на месте и, не понимая, что происходит, потянулся было также вправо, предполагая примкнуть в полку; но, услыша сбор, тотчас же пошел на него и вышел на соединение со мною.
Совсем стемнело, когда мы опять пошли по дороге на позицию. На Куртепэ Головина уже не было, а адъютант его, Бер, ждал моего возвращения; я передал ему, для доклада генералу, что, кроме 1-й карабинерной роты, никого не встретил. Темнота была так велика, что мы шли почти ощупью, и я как-то оторвался от карабинеров. Едва передвигал я ноги; с 11-ти часов утра до ночи я был постоянно на ногах, не присев ни разу, в горле пересохло, целый день ничего не ел и не пил. Пробираясь биваком Финляндского полка, я заглянул в один барак: там Греч, Булацель и Майнов пили чай. С какою жадностью проглотил я стакан чаю, предложенный мне этими добрыми людьми, которые истинно сострадательно отнеслись к нашему несчастию. Они требовали от меня подробностей, но я говорить не мог. Когда подошел в расположение полка, там все было печально: небольшие кучки шепотом переговаривались, слуги плакали о невернувшихся господах своих, и в вагенбурге раздавались стоны раненых. В землянке Саргера светился огонь; я вошел туда: на скамейке лежал раненый Алексей Игнатьев, за столом сидели Василий Ростовцев, Герард и Загоскин, уткнув в руки усталые головы. Это все, что вышло из битвы (полковник Уваров [376] был в своем бараке). Их рассказ в нескольких словах положил конец сомнению: действительно, полк был уничтожен. Они первые разъяснили, как происходило дело. Вполне выяснилось, что если бы Залуской не струсил и не отнял артиллерии у полка, то турки не осмелились бы дерзко атаковать. Если бы растерявшийся Залуской не утекал ускоренным шагом, а соблюл бы сообщение со своим арьергардом, то полк не сбился бы с дороги, а потянулся за отрядом Залуского; достаточно было застрельщичьей цепи, чтобы прикрыть отступление. Конечно, была бы потеря, и, может быть, не малая, но полк вернулся бы в целом составе.
Речь у нас, в землянке, не вязалась, силы были истощены до крайности; мы заснули...
Старый Егерь.
Примечания
1. В турецкую войну 1828 года, при осаде Варны, отряд в 6,000 человек, под командою генерал-адъютанта Головина, был послан в обход на южную сторону крепости, чтобы отрезать сообщение ее с полевыми турецкими войсками. В составе этого отряда были гвардейские полки: Егерский и Финляндский. Продовольствие обеспечивалось обильными фуражировками по окрестным деревням. П. С.
2. Описание боя взято из Записок, составленных мною тотчас по прибытии на зимние квартиры, со слов офицеров и нижних чинов, возвратившихся из битвы, и потом дополненных по рассказам прибывших из плена.
3. Сабанин тщательно сберег в плену свой остаток знамени; он не говорил о нем даже товарищам, боясь, чтобы не проведали турки. По возвращении из плена, в 1829 году, он также не объявил никому о своей тайне, вероятно, чтобы не возбудить негодования своих товарищей по плену за недостаток доверия к ним; а потом, когда время затянулось, из опасения подвергнуться ответственности за хранение у себя того, что должен был представить по начальству, а, может быть, также и потому, что тяжело было расставаться с этой святыней, обагренной его кровью. По возвращении в полк, он недолго прослужил в строю; был старшим адъютантом в штабе 1-й гвардейской пехотной дивизии; в 1837 году вышел в отставку и остальную жизнь провел в Симбирске, где и скончался в 1876 г., завещав жене представить знамя Государю Императору. Его величество повелел хранить этот остаток в ящике, под стеклом, в церкви лейб-гвардии Егерского полка, что и было торжественно исполнено в присутствии Его Величества в день полкового праздника, 17-го августа 1876 г. П. С.
Воспоминание 1849 года
Публикуется по изданию: Русский Архив 1877 г. Выпуск 12..
[441]Русские войска, предводимые своим маститым полководцем фельдмаршалом князем Варшавским, двигались на помощь нашей старой союзнице-соседке для укрощения разъедавшего ее мятежа доблестных венгерских магнатов. Путь лежал через Галицию. И вот, только что мы переступили границу, на одной из первых дневок, главная квартира остановилась в одном местечке (не запомню его прозвания), над которым высился роскошный замок владельца, графа Залуского..
Не успели мы стать на привал, как внезапно разнесся слух, что, по приказанию
фельдмаршала, граф Залуский арестован и отправлен под конвоем в Варшаву.
Что? как? зачем? встрепенулись все. Пошли догадки, расспросы. И от
очевидцев приключившегося события, и от современников Турецкой кампании
1828-29 годов и Польской кампании 1831 года (а их тогда еще было немало
в штабе главнокомандующего), наконец, удалось знать обстоятельства, [442] немедленно разъяснившие сделанное фельдмаршалом распоряжение..
Обстоятельства были следующие::
В 1828 году, во время осады Варны, в свите Государя состоял между прочими флигель-адъютант полковник граф Залуский. В один из дней осады потребовалось послать отряд на рекогносцировку или в подкрепление, и отряд этот, сформированный немедленно из лейб-гвардии егерского полка, одного батальона финляндцев и уланского дивизиона при 4 орудиях, было поручено вести в дело флигель-адъютанту графу Залускому..
Граф Залуский, оставшись сам с уланами и артиллерией на месте, двинул лейб-егерей к местечку Гаджи-Гасан-Лару, где, как известно, они наткнулись на сильную засаду вчетверо сильнейшего неприятеля, и большая часть из них была перебита и перерезана, в том числе и сам командир полка. По взятии Варны, современники еще помнили эту злополучную местность, где нашли груды обезглавленных трупов..
Не упомню, что сталось с Залуским после дела под Гаджи-Гасан-Ларом, но два года спустя бывший флигель-адъютант и полковник Русской службы очутился одним из рьяных предводителей польских легионов и однажды, в припадке патриотического воодушевления, публично заявил о своих правах на доверенность своих сограждан: права эти, как он объяснял, стяжал он среди самой службы своей презренному Москалю, загнав, под Варной, в заведомо им устроенную засаду целый гвардейский полк, от которого не уцелело ни одного человека! Над героем-патриотом наряжен был у нас суд, и он заочно был присужден к смертной казни..
Но кампания кончилась; войска польские, оттесненные к прусской границе, были обезоружены и разбрелись по западу, а граф Залуский вскоре вернулся в свое Галицийское поместье, и тут-то (чрез много лет) его застало нежданное посещение....
Слухи об аресте и препровождении изменника в Варшаву внезапно разнеслись в одно прекрасное утро по городу: но вместе известие это долетело и до Вены. Нарушение международного права, злоупотребление грубой силы, чего-чего не прогремело тогда в Вене! Выпрямился посол граф Буоль, прискакал из Вены сам князь Шварценберг; словом, дело, казалось, было ближе к стычке с самими друзьями австрийцами, чем с мятежниками мадьярами..
Все однако же уладилось. Графу Залускому в крепости Иван-городе была прочтена сентенция военного суда, произведен над ним обряд разжалованья, а затем он был отвезен под конвоем на границу, где ему возвратили свободу вернуться в свое поместье..
Тем и кончился припоминаемый нами эпизод, которому эпиграфом можно бы поставить: «чего на свете не бывает!»»
B.N. (Московские Ведомости 1877, №252).
|
