|
III.
Необходимость изменения строя, вызванная борьбою с турками. — Появление новых идей о тактическом действии войск. — Значение графа П. А. Румянцева, как воспитателя русских войск. — Боевой порядок, установленный графом Румянцевым в первую турецкую войну. — Мнения графа Румянцева по разным административным вопросам.
[49]
Боевые формы строя и тактические правила созданные королем прусским, были пригодны для войны с европейскими народами и на местности равнинной, но неприменимы на местности пересеченной и в борьбе например с турками.
Предводители европейских армий в большинстве случаев не решались нападать на турок, но ожидали их атаки, почти всегда гибельной. Это происходило от преимущества боевого порядка турок. Они употребляли глубокий строй, подобный македонской фаланге, и при первом нападении разрывали тонкие линии европейцев. Если первое нападение было неудачно, турки повторяли атаки, старались утомить неприятеля и имея около четвертой части войск в резерве направляли их для окончательного поражения. Бороться с успехом с турками можно было только при помощи такого же глубокого строя. И действительно, венгерцы под начальством Гуниада и альбанцы под предводительством Георгия Кастриота, употребляли также глубокий строй для поражения турок и Европа много обязана им своею независимостью. Австрийцы не следовали примеру венгров и албанцев, не видели в чем заключается ключ к победе и почти всегда были биты турками.
С другой стороны, при превосходстве турецкой кавалерии и многочисленности ее, европейским армиям приходилось принимать такую форму строя, которая обеспечивала бы войска от атак с разных сторон. Лучшим строем в этом отношении было, конечно, каре, которое и было принято почти всеми. [50]
Но придавая столь большое значение кавалерийским атакам, в сущности преследовали второстепенные цели и лишали себя главной — инициативы в действиях и подвижности армии.
Последняя строилась в одно общее и громадное каре, фасы которого составлялись из пехоты, усиленной в средине и по углам артиллериею. Внутри каре ставились: часть пехоты, составлявшая резерв1, вся кавалерия и размещался обоз, число повозок которого достигало до огромной цифры. Часть обоза и притом весьма значительная употреблялась для перевозки рогаток, число которых в обозе одного полка нашей армии простиралось до 3500. Рогатки переносились не менее как шестью человеками, окружали войска и соединялись между собою посредством смычных крючьев и петель.
В русской армии, прежде других, были сделаны отступления от столь тяжелого и неповоротливого боевого порядка. Так, еще во времена Миниха, войска строились в одно большое и три малых каре. Но в последнем случае каре ставились так близко друг от друга, что часть действующих сил не принимала участия сражении и огнем своим не могла защищать друг друга. Вся выгода такого нововведения заключалась только в том, что расстройство одного каре не влекло за собою расстройства остальных. С раздроблением общего каре на несколько мелких пришлось ставить кавалерию по флангам или в промежутках, но от этого не приобреталось никакой выгоды, потому что она не могла с успехом держаться против превосходной турецкой кавалерии. Тем не менее Миних в точности следовал такому боевому порядку и в знаменитой Ставучанской битве (17 августа 1739 года) построил свою 65 т. армию в три каре. Каре эти были обнесены рогатками и поставлены так близко друг к другу, что представляли одну сплошную линию, отчего треть войска, оставаясь во время сражения в бездействии, несла напрасные потери. [51]
Таковы были формы строя, употребляемые русскою армиею, когда в Европе стали высказываться новые идеи и предъявляться войскам иные требования. На основании опыта лучшие наши боевые деятели уклонились от слепого подражания прусской армии. Они поняли, что армия сильна не вахт-парадами, а быстротою свертывания и развертывания колонн, уменьем быстро переменять фронт, быстро сосредоточиваться на известном пункте, и если нужно то и обойти неприятеля. Эти немногие лица поняли, что величие тактики, как и всякого дела, заключается в простоте построений и быстроте движений. Они не могли не согласиться с Морицом Саксонским, сказавшим, что вся тактика находится в ногах солдата.
В тридцатых годах прошлого столетия, когда маршал Мориц Саксонский ввел в войсках марширование в ногу и облегчил тем движение в строю, он сказал многозначительно: «toute lа tаctique est dаns les jаmbes». Многие находили это насмешкою или по меньшей мере предложением весьма оригинальным, а между тем «прежде чем хвост колонны узнавал о движении головы, говорит маршал Саксонский, ряды разрывались, задние должны были догонять передних, глубина колонны увеличивала беспорядок и быстрое движение войск было делом невозможным».
«Средство устранить все эти возможные недостатки весьма просто и указывается самою природою. Сказать ли великое слово, в котором заключается весь секрет искусства, которое вероятно покажется забавным? Заставьте людей маршировать в известный размер. В этом все дело, это именно и есть военный шаг Римлян; для этой причины учреждены движения и бьют барабаны. Это называется тактом и между тем никто того не знает и не обращает на то внимания. При этом средстве вы заставите по желанию двигаться тихо и медленно, колонны ваши не будут растягиваться; солдаты пойдут в ногу, повороты будут делаться легко и красиво, люди не станут сбиваться с ноги, не остановятся после поворота и вчетверо [52] менее утомятся чем теперь. Последнее вероятно сочтут делом несбыточным; но, без сомнения, каждый видал людей, танцующих целую ночь и которые притом еще делают беспрерывные скачки и антраша. Пусть заставят кого-нибудь протанцевать только два часа без музыки и увидят, устоит ли он. Это доказывает, что звуки имеют в себе тайное могущество, которое располагает наши органы к телесным упражнениям и облегчает их».
В то время, когда во Франции смеялись над советами Морица Саксонского и называли их странностями, Фридрих Великий вполне понял все значение предложения маршала и ввел его в своих войсках. Прусские войска производили быстрые марши, делали сложные построения, благодаря движению в ногу. Противники Фридриха избирали крепкие позиции и ожидали в них неприятеля, не придавая значения его рекогносцировкам. Располагая подвижною армиею, Фридрих осматривал расположение противника, открывал слабые его стороны, появлялся там, где его не ожидали и бил с фланга тонкие линии. Кампания 1757 года, в особенности сражения при Праге, Россбахе и Лейтене, подтвердили слова Морица, «que toute lа tаctique est dаns les jаmbes».
Казалось бы как все это просто, понятно и как не воспользоваться словами маршала Саксонского, но в действительности простота изобретения и оценка его значения выпадают обыкновенно на долю немногих избранных. В числе таких лиц были Фридрих Великий, граф П. А. Румянцев-Задунайский, Суворов и впоследствии князь Потемкин. Посетивши знаменитого маршала в 1749 году, Фридрих писал Вольтеру: «Я многому научился из его разговоров о военном искусстве; этот генерал кажется профессором между всеми европейскими генералами».
В России первым поклонником идей Морица Саксонского был граф П. А. Румянцев. Замечательно, что Миних видел в Румянцеве не столько талантливого боевого генерала, сколько [53] полезного администратора. «Генерал-аншеф Румянцев, писал Миних2, понимает службу, говорлив, следует с точностью приказаниям начальства, храбр, как требовать должно от генерала, до сих пор имеет все силы, которые нужны для полевой службы и здоров, а однако же склонности его более устремлены к министерству и к статской службе, чем к военной. При замирении можно будет поручить ему главную команду на Украйне и над Глуховскою канцеляриею». Так характеризовал опытный вождь своего подчиненного генерала, впоследствии затмившего его своею боевою славою. На 29 году от роду Румянцев решил в нашу пользу франкфуртское сражение, в котором почти половина русской армии была уже сбита, а через два года под Кольбергом покрыл себя такою славою, что после кончины Петра III Фридрих Великий приглашал Румянцева к себе в службу3.
Изучив во время Семилетней войны недостатки нашей армии, не придерживаясь безусловно прусским порядкам, Румянцев следил за всем, что происходило в других европейских армиях и появлялось в военной литературе. Указывая на книги, сопутствовавшие его в стане и в уединении, он говорил: вот мои учители4. Эти учители и собственный боевой опыт поставили Румянцева в число первых преобразователей русской армии. Он начал вводить определенные уставы и заботиться об однообразии в обучении войск, об отправлении ими обязанностей полевой и гарнизонной служб. Сохранившиеся в архивах отрывки из устава о лагерной службе и предписания начальникам дивизий об однообразии в обучении служат тому доказательством.
Поставив себя первою обязанностью ввести в войсках строгую дисциплину, основанную на чинопочитании, граф Румянцев говорил, что дисциплина утверждает «взаимную доверенность [54] между командующим и войсками и спокойствие оных». Он предписал всем полковым и ротным командирам, чтобы старались привести нижних чинов «в приличное военным людям состояние, внушали бы им добропорядочную жизнь, вежливое обхождение и чистоту», тщательный уход за лошадьми, осторожное обращение с оружием и бережливое с мундирными и амуничными вещами.
«А как для сего нужно, писал он генералу Олицу, частое обращение с солдатами и подробное всему толкование, то делить роты на части между обер-офицеров, дабы обучать солдат всему до них принадлежащему в той уверенности, что прилежный и понятный скоро восчувствует свою в том надобность и познает превосходство свое над неустроенным неприятелем каковы турки; а непонятный и ленивый потерпит сам за себя, а не все вообще, как то обыкновенно бывает».
Заставляя офицеров заниматься с нижними чинами, поощряя усердных и преследуя ленивых, Румянцев требовал, чтобы каждый начальник знал имена всех своих подчиненных. По свидетельству Суворова, Румянцев знал имена очень многих солдат. Спустя девять лет после Кагульской битвы он узнал в Орле сторожа, бывшего рядовым в сражении, назвал его по имени и поцеловал.
Подавая собою пример, граф Румянцев в короткое время достиг того, что, по свидетельству современника, каждый старался выказать свою ретивость и любовь к службе. «Обращение ежеминутное господ полковников с офицерами, а офицеров с рядовыми сделали обоюдную связь любви и послушания; всегдашние разговоры полковника с его подчиненными были ничто иное, как урок для учеников его». Беседы о службе, повиновении, приверженности к государю и о сохранении присяги и верности «так впечатлевались в молодые сердца офицеров, а от них в благомыслящих солдат, что я и теперь еще многих знаю непоколебимо сохраняющих оные»5. [55]
Требования графа Румянцева постепенно прививались в войсках и наиболее выдающиеся полковые командиры стали следовать примеру своего начальника. В этом отношении обращает на себя внимание «Инструкция ротным командирам» полковника графа Воронцова от 17 января 1774 года6. Положив в основание своей инструкции строгую дисциплину, граф Воронцов требовал, чтобы ротные командиры толковали солдатам их обязанности и ответственность, которой они подвергаются за неисполнение приказаний; чтобы они два раза в неделю читали военные артикулы нижним чинам и наблюдали, чтобы «младший перед старшим, во всех делах по службе случающихся, в страхе, повиновении, покорном послушании и безмолвии неотменно всегда находился».
Ротному командиру, да и всем офицерам поставлялось в обязанность наблюдать и приучать солдат к чистоте и опрятности, из коих первая сохраняет здоровье, а вторая — дает вид приятный и благородный. Те офицеры, говорил граф Воронцов, «кои поверхностно о существе дел рассуждают, считают все ненужными мелочностями и даже думая развратно, наблюдение оного подлым для офицера упражнением почитают; люди же серьезно смотрящие на службу и свои обязанности, скоро «удостоверятся в том, что нет ненужных мелочностей в службе и что офицеру стыдно не иметь попечения о том, что относится до солдата».
Стараясь достигнуть того, чтобы солдат был смел и «командира своего, если за собою ничего дурного не знает, не опасался», граф Воронцов просил офицеров как можно чаще говорить с солдатами, а ротному командиру призывать их к себе на квартиру или в палатку и беседовать с ними; внушать солдатам честолюбие и сознание собственного достоинства. «Если положение военного человека в государстве, говорил он, считается сравнительно с другими людьми беспокойным, [56] трудным и опасным, то в то же время оно отличается от них неоспоримою честью и славою, ибо воин превозмогает труды часто несносные и, не щадя своей жизни, обеспечивает сограждан, защищает их от врагов, обороняет отечество и святую церковь от порабощения неверных и этим заслуживает признательность и милость Государя, благодарность земляков, благодарность и молитвы чинов духовных».
Ротные командиры и офицеры должны наблюдать, чтобы солдат знал свое место в строю, знал офицеров и в какой они роте, знал бы всех начальников до фельдмаршала, «которого славные дела им рассказывать».
«Надлежит внушать солдату, говорил граф Воронцов в своей инструкции, любовь и привязанность к полку, в котором он служит, а как честь заслуженную полком каждый старается переносить на себя, что вполне справедливо в некоторых случаях, то необходимо поддерживать и умножать подобные мнения, объясняя всякому полковую историю».
Каждый вновь поступивший рекрут поручался старому и «добропорядочному» гренадеру, который обязан был следить за его поведением и выучить разбирать и собирать ружье; обучение же приемам и маршированию возлагалось на ротного командира и офицеров, но не иначе как в присутствии первого.
«За маршировку, говорилось в инструкции, отнюдь не бить и не скучать показывать им как должно делать. Я часто примечал, что рассудительный, знающий и терпеливый офицер, уча приемам и маршированию, никогда не станет драться, особенно же с мало-умеющими; только ленивый и незнающий офицер в таком случае дерется, или потому, что не умеет людям хорошо растолковать, а сердится, что они дурно и ошибочно делают, или же показав разов пять, с досады, теряет несправедливо терпение и ее понимает того, что не все родятся равно проворными, и что если есть между солдатами такие, которые быстро все понимают, то большая часть их [57] тупо принимаются за дело и таких то бить особенно безрассудно и бесчеловечно. Неприлично и вредно, если солдат ружье свое ненавидит, а это легко сделать, если его бить за ученье и когда он на ружье иначе не смотрит, как на инструмент своего мученья. Наказывать должно лгуна, ленивца, неряху и пьяницу; но надлежит соблюдать, чтобы наказания не подходили к жестокости: довольно 30 и 40 палок; никто их охотно не пожелает получить и, конечно, вперед будет избегать заслужить их; если же давать более, то этим человека не поправишь, а только в лазарет отошлешь».
— Если необходимо, говорил граф Воронцов в заключении, чтобы капитана, как главу в роте, все боялись и почитали, столь же необходимо, чтобы его любили и имели к нему полнейшее доверие.
Приняв начальство над войсками, предназначенными для действия против турок, граф Румянцев скоро увидел плоды своих трудов.
«В 1768 году, говорит участник7, открывшаяся война с Портою Оттоманскою вскружила всем господам полковникам головы, ибо каждый старался свой полк привести в соединение армии преимущественно в порядке и неусыпно каждый офицер пекся в своем звании, дабы угодить и успеть в намерениях своего начальника.... Зачиная от вышнего и до последнего офицера, каждый рвался один перед другим, лучше свое дело исправя, отличить себя в должности перед своими товарищами, щеголяя, что в роте или полку есть такие заведения, каких в других нет. Господа полковники по большей части старались обходиться с своими офицерами, распознавать их склонности и таланты и употребляли преимущественно тех, на коих более надеялись, ибо никуда недостойный офицер ни в какую команду (командировку?) не посылался, для [58] того чтобы не навлечь нарекания полку от его неисправности: один член составлял порок целого».
Перевоспитав в короткий сравнительно промежуток времени подчиненные ему войска, граф Румянцев, руководимый опытом и военным талантом, открыл новый путь к победам. Не разделяя взглядов своих предшественников на способ действия против турок, Румянцев решился не ожидать пока неприятель его атакует, а напротив того самому искать его в поле.
«Я того мнения всегда был и буду, писал он впоследствии князю Прозоровскому8, что нападающий до самого конца дела все думает выиграть, а обороняющийся оставляет в себе всегда страх соразмерно сделанному на него стремлению. Не полагаю я отнюдь быть и правилом, чтоб всегда надобно (было) равное противу равного употреблять оружие; а держусь того, чтоб своим превозмогать над противным». Последнее было достижимо только при подвижности войска и быстроте наступления. Раздробив свою армию на малые каре, граф Румянцев сообщил им подвижность, дал возможность принимать участие в бою всем родам оружия и поддерживая друг друга составлять силу неодолимую.
Артиллерию и егерей он ставил впереди и по флангам, а кавалерию строил в две шеренги между каре, равняясь по задней линии и имея в ней самые малые интервалы, не более как на взвод9.
Такое размещение кавалерии, конечно, противоречит основным тактическим ее свойствам, но граф Румянцев делал это потому, что турки всегда охотнее атаковали кавалерию, чем пехотные каре, а наша кавалерия значительно уступала достоинствам [59] турецкой. Становя свою кавалерию под охрану пехоты, Румянцев всеми силами старался поднять боевое ее значение.
«Кавалерии, писал он, огня ружейного, на собственный себе вред, под ответом полковых командиров отнюдь не употреблять, ниже оставлять свое место без повеления, разве бы неприятельская конница фланг их искала; то в таком случае фланговым эскадронам очистя место егерским кареям, на употребление их артиллерии и огненного ружья, взять таковую позицию, чтоб в состоянии быть всегда их подкреплять.
«Пехоте надлежит при всяком случае, где приказано будет на неприятеля наступать, а особливо на овладение батарей и окопов, держа весь порядок строя и совсем военным звуком идти поспешно, чтоб не медлить под неприятельским огнем, который артиллерия должна своими ужасными залпами к молчанию привесть. Искусство артиллеристов наставить их производить огонь в содействие и облегчение одного перед другим больше терпящего огонь неприятельский, а особливо стараться открыв неприятельские линии, их анфилировать.
«Делом будет искусства и проницания самых гг. предводителей, чтоб, пользуясь действием артиллерии, открывать слабую сторону неприятельскую и его фланкировать. к чем я и полагаюсь на их благоразумие».
Создав свой боевой порядок, Румянцев сделал переворот в военном искусстве, в особенности против иррегулярных полчищ, из которых по преимуществу состояли турецкие войска, грозные однако же для всей Европы. Творец нового строя, Румянцев не придерживался ему педантически. Он руководствовался обстановкою на поле сражения и условиями местности и в этом, конечно, главнейшее достоинство каждого полководца, его гений. На поле сражения все зависит от обстановки, и заранее составленные планы бывают редко исполнимы на практике в полном их объеме.
«Планы, доносил граф Румянцев Императрице Екатерине II, при начале войны предполагаемые, подвержены таким [60] переменам, что при сближении с неприятелем должно предоставить военоначальнику распоряжение делать, как время, удобство и обстоятельства ему покажут».
Эти обстоятельства, обстановка и находчивость и составляют главное достоинство полководца. В войнах, веденных графом Румянцевым, обозы остаются позади и не преследуют армию по пятам; каре мешаются с колоннами; войска строятся сначала в колонны и на походе перестраиваются в каре; но тем и другим всегда предшествует артиллерия и стрелки (егеря), которые огнем своим расстраивают неприятеля до удара в штыки. Огонь нашей артиллерии и стрелков был столь губителен для турок, что они называли тактические действия Румянцева вероломными.
— Русские, говорили турки, надеются на превосходство своей стрельбы, против которой действительно не устоять никому. Но пусть только они не стреляют в нас, а выступят, как храбрые воины, с мечами в руках, тогда увидят они на самом деле могут ли неверные противиться мусульманам.
Зная, что Фридрих Великий одерживал победы над русскими и убежденный в том, что король обязан тому своим астрологам, султан Мустафа III просил Фридриха прислать ему трех таких искусных людей. Известен ответ Фридриха, что у него есть действительно три астролога, но прислать их не может. Астрологи эти: богатая казна, благоустроенная армия и изучение военного искусства. Турки не понимали, что тактические нововведения предводителя русских войск давали ему решительный перевес над неприятелем. Прежний неповоротливый боевой порядок уступил место другому более выгодному для обороны, а главное для наступления. Движения в одном огромном каре или в одной общей колонне, неудобной для быстрого перехода в боевой порядок, были заменены движениями небольших колонн, состав которых способствовал быстрому свертыванию каре. Пехота каждого каре при походном движении разделялась на две колонны, из коих каждая [61] заключала в себе войска двух фасов. Двигаясь на одной высоте, колонны имели в интервале между собою полковую и полевую артиллерию; кавалерия двигалась в отдельной колонне.
Рогатки, столь обременительные для русской армии, были отброшены. Еще до начала военных действий Румянцев высказал свое мнение не только о бесполезности но и вреде этого рода защиты.
«Рогатки и пики держанные в прежние войны, доносил он10, которые государственная военная коллегия указом мне повелела отдать в цейхгаузы яко к употреблению негодящиеся, не повелев новых на то место строить, поелику, по штату реформы, здешним войскам оных быть не положено. Хотя я сам признаю, следуя рассуждению в военном ремесле искусных людей, что их употребление больше заботливо нежели полезно, отягощающее солдат, умаляющее их бодрость и к себе надежду, но как все служившие в турецкие кампании общим голосом говорят, что они надежною были оградою от стремления неприятеля, от ярости в исступление приходящего, а паче делали в ночное время, в открытых степях безопасность армии от нападков татарских, то я военной коллегии на благоусмотрение передаю, не признано-ль и теперь будет потребным возобновить сии военные орудия, по общему о них мнению».
Опасаясь, чтобы в военной коллегии не приняли его за сторонника рогаток, гр. Румянцев в тот же день писал графу П. И. Панину: «Вы и, конечно, многие подивитесь, что я между прочим представляю о возобновлении рогаток, в употреблении бывших в армии во все прежние турецкие войны. Я сам хотя признаю, что оные лишняя для солдат тягость и больше дают забот чем пользы; но как я не служил в турецкие кампании, а находившиеся в оных за первую и надежную их считают ограду, то иногда в случае неудачи какой, не быть подвержену нареканиям за неупотребление, по общему мнению полезного [62] способа, я в таком рассуждении доклад делаю военной коллегии».
Последняя не решила окончательно этого вопроса и тогда граф Румянцев сам уничтожил рогатки в тех войсках, которые были под его личным начальством.
— Не рогатки, а штыки ваша защита, — говорил он солдатам, приготовляя их к победам.
Ларга и Кагул были блестящими последствиями нововведений графа Румянцева и его тактического преобразования действий русской армии.
В сражении при Ларге русская армия, в числе до 30 т. человек, была построена в одном большом и пяти малых каре. Это построение дало возможность Румянцеву сделать свою армию подвижною, не оставаться на месте и при атаке частию своих сил обойти неприятельскую позицию. Отбросивши рогатки, Румянцев атаковал турок и татар, окопавшихся на крутых берегах р. Ларги и имевших в строю более 70 т. человек. Два каре были направлены на фланг турецкого лагеря, два против фронта, а вся кавалерия с легкими полковыми орудиями, соразмеряя свое движение с фланговыми каре, должна была ударить в тыл; артиллерия, двигаясь впереди, должна была подготовить успех своим огнем. Турки и татары никогда еще не бывали поставлены в такое положение, при котором должны были отбиваться на три фронта. Невиданный доселе боевой порядок русских охватил турок с трех сторон, поставил их между трех огней и он не выдержав нападения бежали. Паника, охватившая неприятеля, была так велика, что после сражения при Ларге татары уже более не соединялись с турками.
Под Кагулом, где 17 т. русских разбили 180 т. армию турок, употреблен был тот же боевой порядок, но при этом замечателен поворот каре в пол-оборота. Поворот этот, направляя боевую линию русских во фланг неприятеля, вместе с тем запирал в лощине турецкую кавалерию и принудил [63] ее, очистив поле сражения, выйти из боевой линии. Турки лишились таким образом содействия более 50 т. челов. превосходных наездников.
При таких условиях понятно, что победы эти казались современникам чем-то баснословным. Европа видела в Румянцеве первого серьезного победителя турок и в России готовились ставить ему памятник.
Бой при Ларге имеет большое сходство с сражением при Иссе, но не копия его — в этом и состоит гений полководца. Безотчетное подражание — признак посредственности, но уменье воспользоваться опытом веков и применить приемы великих мастеров к окружающей обстановке, к духу, составу и вооружению своей армии — достоинство полководца. Румянцев знал кого водил к победам, знал, что русские войска всегда отличались неутомимостью, стойкостью и терпением в перенесении зноя и холода, жажды и голода. Благодаря солдат после Кагульской победы, Румянцев говорил им11: «Я прошел все пространство степей до берегов Дуная, сбивая перед собою в превосходном числе стоявшего неприятеля, не делая нигде полевых укреплений, а противопоставлял бесчисленным врагам одно мужество и добрую волю вашу, как непреоборимую стену».
Быстрота в походе и в сосредоточении войск, в перемене фронта боевого порядка во время боя. были впервые введены у нас Румянцевым, составляют его заслугу и привели к блестящим победам. Поход по морю грязи без обозов, смелое занятие с горстью войск позиции между громадных сил неприятеля, было ново и необычайно. Широко пользуясь обстоятельствами и обстановкою, граф Румянцев понимал, что и подчиненные ему генералы должны поступать также и потому предоставлял им полную инициативу в действиях.
«Уважая невозможность, писал он князю Репнину12, по дальнему расстоянию руководствовать действиями войск, вам [64] вверенных в Валахии, предоставляю это благоразумию вашему с замечанием, чтобы в случае увеличения сил неприятельских, не взирая на его превосходство, предпочитать славу оружия перед всеми земными выгодами; искать неприятеля, уничтожать все его покушения и через то доставить защиту и безопасность занимаемому краю».
— Ближе к неприятелю, ближе к славе, говорил Румянцев. С малым числом разбить великие силы, тут есть искусство и сугубая слава, а быть побежденным от превосходного в силах дело не есть чрезвычайное. Притом славится обыкновенно храбрость того, кто имел отвагу презирать многолюдство13.
Характер вождя всегда отражается и на его подчиненных; неутомимость главнокомандующего возбуждает энергию войск. Главное достоинство гр. Румянцева составляло спокойствие в самых затруднительных обстоятельствах и определенность всех его распоряжений. Вступая в бой, он делал это не ощупью, но получив самые точные сведения о силах и распоряжении противника.
«Для восприятия, писал он14, в потребном случае супротивных мер против своего неприятеля, есть ь том одна из главных должностей военоначальников, чтобы стараться узнать его положение, силы и способы к действиям».
Румянцев первый ввел в обширных размерах разведывание, или рекогносцировки. В авангарде его войск всегда находились офицеры генерального штаба, легкая кавалерия и егеря. Они открывали неприятеля, следили за ним, завязывали дело, овладевали позициями, на которых могла держаться армия и доставляли не только верные сведения о противнике, но приготовляли успех и для других войск.
Рекогносцировки требовали от кавалерии подвижности, быстроты и граф Румянцев, почти в самом начале кампании, [65] сделался горячим противником тяжелой конницы. Он снял кирасы в своей армии и предпочитал иметь легкую кавалерию.
— Кирасы, говорил он, до употребления огнестрельного оружия, еще могли быть уважительны; но ныне, за мгновение спасения жизни тяготят весь век и могут в облегчение людей весьма оставлены быть. Я всегда так делал, не встретив службе ни малейшего предосуждения.
«Что до кавалерии, писал он15, то иные армии, познавшие сколь удобнее для службы вообще, а в вооружении и содержании дешевле легкий воин, пересадили большую часть своей кавалерии на легких лошадей. Мы, проводя войну против немецкой кавалерии на самых малых русских лошадках и употребляя, сказать прямо, против их одних казаков, подражать взялись тому, что другие оставили и к отягощению службы и великому казне убытку, почти всю свою кавалерию на тяжелых лошадей, с тяжелой и с дорогой амуницией посадили. И сколь мало имеет оная способности действовать против настоящего нашего неприятеля, в прошедшую кампанию, явными опытами доказалось; кроме того, что оная не может употребляема быть, так как легкая в обыкновенную службу, обременяет она несказанно и командира подвозкою сухого корма, без которого она вовсе и быть не может».
— По различию службы, говорил Румянцев, нужны и разные породы лошадей: для строя и правильных эволюций — немецкие; для форсированных маршей, погони и сшибок — польские и казацкие лошади; в качестве сих последних Россия изобилует украинскими, донскими и низовыми лошадьми.
Требуя от кавалерии подвижности и действия только одним холодным оружием, граф Румянцев находил, что русские конные полки должны быть набираемы не из Великороссиян, а непременно из жителей Малороссии и из так называемых [66] слободских полков. По словам фельдмаршала, русский крестьянин плохой ездок; он бережно садится на лошадь и не любит ее. В русской деревне на тысячу изб нет и одного седла: крестьянин ездит в телеге, в санях, а возвращаясь с работы ведет лошадь в поводу. В Малороссии и Слободских полках, напротив, каждый крестьянин имеет седло, ездит верхом, любит свою лошадь и отлично ходит за нею.
«Полки, паче кавалерийские, писал гр. Румянцев16, при украшениях своих даже до излишества, не делаются от того исправнее для прямой службы, поелику полковники стали больше пещись о прикрасах их, чем о прямой службе».
Многие из тогдашних передовых военных деятелей (Мориц Саксонский и друг.) признавали также полезною только легкую кавалерию, без кирас, без ботфортов; в легких сапогах, с легкими седлами, которые бы не давили и не терли спины лошадей. Разделяя это мнение и зная отзывчивость графа Румянцева на все полезное, Императрица Екатерина II поручила ему начальство над всею русскою кавалериею, которая, по ее словам17, «как всем известно в бывшую прусскую войну из неустройства или паче сказать из не бытия вашими единственно искусством и трудами, приведена была в доброе состояние».
«Вы также предводя армии наши и в последнюю турецкую войну, опытами узнали тягость вооружения оной и искусились подробно в неудобности употреблять такую конницу, как есть наша, против неприятеля легкого. В рассуждении сего мы теперь обращаем и желание и полную надежду нашу к испытанному благоразумию и вашему усердию отечеству, вверяя вам всю сию кавалерию и купно предмет намерения нашего об оной, дабы вы ее по лучшему благоизобретению поставили на такой степени совершенства, чтоб способно и полезно употребляема [67] быть могла против всякой армии и страшна бы была оная не пустым именем тяжелой конницы, но добротою своих лошадей, легким и без излишним вооружением, а наипаче совершенным устройством, и чтобы происходящий от оной быстрый удар совершал ее силу и тягостен был неприятелю, а не собственному ее состоянию.
«Во всех сих частях предуспеть вам не трудно, по столь достаточному сведению, какое вы имеете о всех войсках соседних вам держав.
«Напоследок восхотели мы открыть вам и в том нашу мысль, что мы, имея в нашей армии столь великое число легких войск, желаем уже порученные вам полки: пять кирасирских, девять карабинерных и три учреждаемые в Малороссии из кампанейцев иметь войском отборным и следственно больше сбереженным, а не под странным доселе бывшим названием тяжелой конницы, что мы в ней ни именем, ни вещию оставить не хощем».
И так на долю Румянцева выпала честь быть первым преобразователем кавалерии и инструктором для остальных родов оружия. Для скорейшего обучения рекрут и приспособления их к военному делу, он приказал ограничивать их обучение стрельбою в цель, приучать к быстрым построениям в колонну и каре, и плавным движениям в развернутом фронте.
Войска обучать беспрестанно, писал он, «для соблюдения их физической и нравственной силы». Упражнять их беспрерывно занятием лагерей, постов и укреплением этих пунктов; видом войны, маршам в колоннах и линиях, переправою через реки, атаке в поле и обороне крепости; причем каждое с войсками предприятие на глазах главного командира происходило бы и было им искусно вразумляемо и объясняемо».
При наборе рекрут и назначении их в части гр. Румянцев руководствовался сам и советовал другим, применяться к их способностям: во флот определять жителей приморских [68] живущих при озерах и главных реках; в кавалерию — способных и привычных к езде (однодворцев, казаков, татар и проч.); в егерские корпуса стрелков и охотников; в фурлейты — всех промышляющих извозом; в мастеровые — ремесленников; а в пехоту всех остальных.
Касаясь вопроса об обмундировании, Румянцев советовал шить мундиры свободно и пригонять ранцы на широком ремне. «Вещи в них помещать только необходимо - надобные, чтобы и так отягощенного солдата еще более не обременять, особенно же не класть туда обуви, а для хлеба иметь полотняные мешки, чтобы сохранить его всегда свежим и без запаху, который особенно от кожи делает его, в сырое время, для нищи отвратительным»18.
О доброкачественности пищи Румянцев особенно заботился, точно так же, как и о чистоте «в особах солдат», одежде и амуниции.
— Первая весьма соблюдает здоровье, говорил он, предохраняя от повальных болезней, а вторая есть существеннейшая часть благосостояния солдата.
Для пособия государству и вместе с тем, чтобы в случае нужды иметь под ружьем значительную армию, Румянцев считал необходимым увольнять в отпуск третью часть рядовых на девять месяцев, исключая апреля, мая и июня, но не считал возможным увольнять унтер-штаба, урядников или фельдфебелей, вахмистров, фельдшеров и мастеровых.
Для комплектования армии рекрутами он советовал отвести каждому полку сборные места или кантоны, а на случай приведения армии на военное положение ввести конскую повинность», за известно-определенную и безобидную цену, соразмерно переписке числа душ»19. [69]
В заключение мы должны сказать, что одновременно с изменением тактических действий и подготовки войск, Румянцев обращал внимание на внутренний быт, на удержание нижних чинов от побегов, воровства, грабительства и на возможно меньший расход строевых.
«По рапорту, поданному мне, писал он20, за минувший ноябрь месяц от Орловского полка показано, что полковой командир, из мушкетеров в погонщики и потом к офицерам в деньщики сто пять человек определил. Ваше превосходительство благоволите, взяв от него именной список, ко мне немедленно представить кто и к кому именно офицерам из сих ста-пяти человек определены и всем ли тем по законам иметь их надлежит. Сей поступок в уменьшении строевых чинов весьма непохвален, ибо в настоящее тяжелое время надлежало бы стараться сколько можно более под ружьем людей удерживать и офицеров склонять, чтобы исправлялись собственными своими людьми, кто их иметь может».
Строгое исполнение обязанности каждым и сбережение солдат от болезней и лишних трудов, всегда были главнейшими заботами графа Румянцева. Он требовал: уничтожения побоев «иногда бесчеловечно делавшихся»; снабжения солдат всем следуемым; «держания ружья, мундира, амуниции и полковых экипажей в лучшей исправности» и наконец «нечинении обывателям ни малейшего озлобления, коих благосостояние есть одним средством к пропитанию и выгодам для войска21».
Такова, в кратких чертах, деятельность гр. П. А. Румянцева по преобразованию пашей армии в первую турецкую войну. Современники высоко ценили военные достоинства графа Петра Александровича. «Муж известный всему свету знанием ремесла нашего, говорит о нем один из подчиненных22, [70] разумом, великостью и неустрашимостью, человек никем еще не подражаемый», граф Румянцев-Задунайский «облегчил службу и отправление оной, запретил убирать волосы солдатам, а приказал заплетать косички и завязывать в пучки. С протупей и перевязей смывать беленье и не употреблять вовремя похода никогда оного; бросил рогатки поставил батальон-каре во время похода; начал водить колонны и научил нас построению фронта противу турок таким образом, что до сих пор никто еще сего переделать не осмелился. Каждый из господ генералов, которому бы не удалось подраться с турками, в искусстве один походит на другого, ибо к сему что от него (графа Румянцева) постановлено, никто ничего еще не придумал.
Упрощение формы одежды и видов строя лишило армию внешней красоты, но высоко подняло боевое ее значение; отмена педантической прически волос устранила солдат «от множества палочных ударов».
«Однакожь, говорит современник и участник походов графа Румянцева, при всем том дисциплина и чиноначалие в должном уважении оставались. На место всей красоты фронта заступила привычка к сражению, а всегдашние удачи родили невероятную храбрость, так что и до сих пор она в сердцах наших войск не истребилась».
Суворов говорил, что Румянцеву «нет равного», называл его своим учителем и всегда оказывал самое высокое уважение. Не в эту эпоху, а значительно позже, будучи сам фельдмаршалом, Суворов должен был проезжать мимо имения графа Румянцева села Вишенок. Хотя известно было, что хозяина нет дома, но на последней станции Суворов оделся в фельдмаршальский мундир со всеми орденами и подъехав [71] к воротам села Вишенок вышел из кареты, снял шляпу и с открытою головою прошел через весь двор пешком, а затем отправился в дальнейший путь23.
Примечания
1. Иногда резерв выводился из общего каре и составлял позади особое небольшое каре.
2. В аттестации генералов, поданной Императрице Анне в 1737 году.
3. Русский Инвалид 1835 г. № 191.
4. Русское чтение, издание С. Глинки.
5. Военно-учен. Арх. Отд. IV, д. № 12.
6. Воен. Сборн. 1871 г. № 11, стр. 33. Воронцов командовал 1-м гренадерским (ныне л. гв. гренадерским) полком.
7. Генерал от инфантерии Хрущов.
8. В предписании от 14 ноября 1777 года. «Присоединение Крыма к России». Т. I, №832.
9. «Генеральные правила, что должны быть наблюдаемы, доколе через рекогносцирование получится лучшее сведение о неприятельском положении». Московский Архив Главного Штаба. Опись 194, кн. 37, лист 118.
10. Военной коллегии от 10 ноября 1768 г. №1092.
11. Русский Инвалид 1835 г. №54.
12. Журнал военных действий 1771 г. июль.
13. Журнал военных действий 1770 г. Русское Чтение изд. С. Глинки.
14. Генералу Потемкину 23 января 1773 г. Московс. Арх. Глав. Шт., опись 194, кн. 37.
15. В всеподд. донесении (после первой турецкой войны) Воен. Журн. 1863 г. кн. III, 136.
16. Воен. Журн. 1853 г., кн. III. 136.
17. Указ графу Румянцеву от 6 ноября 1775 г. Госуд. Арх. X №478.
18. Походы Румянцева, Потемкина и Суворова М. Богдановича стр. 284 — 294. См. также Русск. Арх. 1871 г. Т. II, 1425.
19. «Мысли гр. Румянцева о воинской части» Отечественные Записки 1824 г. ч. XVIII, 185.
20. В предписании ген.-майору Потемкину 3 декабря 1772 г. Московск. Арх. Главн. Штаба. Опись 104 св. 6, кн. I, 565.
21. Предписание ген.-майору Потемкину 22апреля 1773 г. Московск. Арх. Гл. Штаба опись 194. Св. 6, кн. IX, 293.
22. Генерал-от-инфантерии Хрущев. Воен. учен, Архив. Отд. IV, д. №12.
23. Рассказы старого воина, стр. 350.
|
