|
IV.
Суворов командир Суздальского пехотного полка. — Система обучения полка. — Действия Суворова против конфедератов. — Основы обучения войск, выведенные из опыта этой кампании.
Опыт Семилетней войны, преобразование нашей армии в мирное время и тактические приемы, вводимые графом Румянцевым, не проходили бесследно для командира Суздальского пехотного полка. Следя за всем что появлялось нового в военном мире и не принимая его на веру, Суворов вносил во все заимствуемое им свой творческий гений и проводил в жизнь то, что казалось ему полезным и применимым на деле.
Каждый генерал, говорит маршал Сен-Сир, любит вести войну по своему, и это зависит обыкновенно от степени его познаний и природных дарований.
Суворов прежде всего руководствовался особенностями русского солдата и его характером. Он заимствовал у Морица, что вся война в ногах солдата1 — отсюда Суворовская быстрота в движениях; заимствовал и то, что стрельба мало действительна из сомкнутого строя и что необходимо основывать [72] успех действий не на числе солдат, а на их сердце. Все эти заимствования он переработал по способу ему одному свойственному и что другим было не по силам, то Суворову было легко.
Справедливость требует однако же заметить, что многие биографы видят в Суворове-полковнике — Суворова-главнокомандующего и приписывают ему такие приемы в обучении войск, которые могли явиться только впоследствии под влиянием опыта и при заимствовании у предшественников, мастеров военного дела. Суворов командир Суздальского полка еще далек от Суворова генералиссимуса. Он, как всякий человек и как гений, развивался постепенно под влиянием окружающих обстоятельств, обстановки и примеров. Вот почему мы находим не вполне точным приурочивать позднейшие распоряжения Суворова к тому времени, когда он был полковым командиром. Такое приурочивание может привести к ложному заключению, что Суворов был единственный человек, который вел русскую армию по пути ее преобразований и был творцом екатерининских чудобогатырей.
После Семилетней войны последовало обновление русской армии, рядом преобразований производившихся во все царствование Императрицы Екатерины II. Они произведены совокупными усилиями многих деятелей славного царствования, и конечно, на долю Суворова выпала наиболее выдающаяся роль по преобразованию армии в тактическом отношении.
О деятельности Суворова, как полкового командира, мы имеем самые скудные сведения. В своей автобиографии он упоминает о «Суздальском учреждении», но в чем оно заключалось, мы не знаем и прямых данных о деятельности Суворова, как полкового командира, «не существует или не отыскано». Вот почему нельзя не поставить в заслугу г. Петрушевскому того, что он не смешивает Суворова полкового командира с Суворовым предводителем целых армий на полях битв. [73]
«Никакая живая система, говорит автор2, не является сразу вполне сформированной в голове и законченным образом выраженной в слове. Суворовская система не могла иметь в самом начале той целости и отчеканенной формы, которыми она отличалась тридцать лет спустя. Поэтому было бы приемом неверным взять из позднейшей, хорошо известной системы главные данные, перенести их в ранний период и таким образом изложить первые шаги Суворова на военно-педагогическом поприще. Относительно основных начал это будет справедливо; относительно частностей — может быть справедливо случайно, но исторически все-таки неверно».
Таким образом, становясь на историческо-хронологическую почву, мы можем сказать, что в течение пребывания Суздальского полка в Новой Ладоге, Суворов главнейшим образом заботился об образовании своих подчиненных, как в военном, так и в нравственном отношении.
Он выстроил полковую церковь и здание для школ, которых было две: для дворянских и солдатских детей. Школы были разделены на классы и Суворов был сам в числе преподавателей. Он написал учебник арифметики, составил молитвенник и краткий катехизис, «дабы они (нижние чины) познавали грех и наказание, коим 99 против сотого правятся поныне, что тяжело и излишне». Он принял эту работу на себя потому, что русский простолюдин мало отличался в то время от идолопоклонника. «Немецкий, французский мужик, писал Суворов генералу Веймарну, знает церковь, знает веру, молитвы; у русского едва знает ли то его деревенский поп3, то сих мужиков в солдатском платье учили у меня неким молитвам4». Обыкновенно рекруту был первый вопрос: знает ли он молитвы? Вторым вопросом было: был [74] ли на исповеди и у Св. причастия? Несмотря на то знает или не знает он молитвы его все-таки учили по особым запискам. Затем учили военно-нравственному катехизису. Вот отрывки из него:
«Будь благочестив, уповай на Бога, молись ему усердно, да имей надежду на Государыню Матушку Царицу.
«Люби Бога всею душою; он сотворил нас и все добро от Него. Чти и люби сердечно Матушку-Государыню; она у нас на земле по Боге первая владычица.
«Слепо повинуйся начальникам, не рассуждай о том что велено, а исполняй»5.
Наученные таким правилам солдаты, по выражению Суворова, догадывались и познавали, что во всех делах Бог с ними и устремлялись к честности. Образец последней они видели и в своем полковом командире, неутомимом и не любящим праздности. Суворов следил за всем лично: учил каждого как чиститься, обшиваться, мыться и т. п. «и был человек здоров и бодр, говорит он6, знают офицеры, что я сам то делать не стыдился… Суворов был и майор и адъютант до ефрейтора; сам везде видел, каждого выучить мог».
Возбуждая нравственные силы солдата и его честолюбие, Суворов следил за тем, чтобы каждый из его подчиненных вполне пользовался предоставленными ему законом правами и преимуществами. «Капрал, говорит он7, был почтен в капральстве, как капитан в роте; имел своего экзерцирмейстера; производим был с возможнейшим наблюдением старшинства, по достоинству, без рекомендации. Сержанты ведали капральства, но не для хозяйства. Всякий имел честолюбие».
«Каждый шел через мои руки и сказано ему было, что [75] более ему знать ничего не оставалось, только бы выученное не забыл. Так был он на себя надежен — основание храбрости».
За храбростью внушалась смелость и почин во всяком деле. «Они суздальцы рекогносцировали, а что так дерзновенны я один тому виною, писал Суворов генерал-поручику Веймарну8; как в Ладоге, так и под Смоленском зимою и литом, я их приучал к смелой нападательной тактике».
В понятии Суворова сложилось с малолетства, что военный человек должен одинаково переносить сильный мороз и сильный жар, засуху и проливной дождь, густую пыль и густую грязь, голод с холодом и теплую избу с кашей и вкусными щами. Руководясь такою идеею, Суворов не стеснялся ни временем, ни погодою: учил своих солдат перепрыгивать через широкие рвы, учил плавать и нередко, окончив ученье, подводил полк к берегу р. Волхова и производил переправу вброд и вплавь. Он делал ночные маневры, вызывал полк по тревоге во всякое время днем и ночью, зимою и летом; производил форсированные марши, переправы через реки без мостов, производил примерные штурмы. Ученья всегда были горячие и почти всегда с применением к военной обстановке. Солдат любит ученье. говорил Суворов, лишь бы оно было с толком; по его словам, солдат должен быть «и в мирное время на войне».
«К ученью, хотя по одиночке, рекрута или солдата выводить в суме, приказывал он9, чтобы привыкал к тягости и вольному действию ружьем: тяжело в ученьи — легко в походе; легко в ученьи — тяжело в походе».
Всякое ученье какое бы оно не было: одиночное, ротное, баталионное или полковое, приноравливалось к боевой обстановке. «По данному в полк моему учреждению, писал Суворов10, [76] экзерцирование мое было не на караул, на плечо, но прежде поворачивать, потом различное марширование, а потом уже приемы, скорый заряд и конец — удар в штыки».
Штык предпочитался на основании глубокого изучения личных свойств русского солдата. В России большая часть населения землепашцы, охотников и стрелков мало. До поступления в службу многие не видали ружья и у них весьма долго, а нередко и на всю жизнь пуля бывала дурою. Между тем те же самые люди имели все, чтобы сделать штык молодцом: телесную силу, неустрашимость и преданность долгу. Отсюда изречение Суворова: «пуля дура, а штык молодец».
Из этого однако же не следует, чтобы Суворов пренебрегал стрельбою и не придавал ей значения. Он сознавал, что всякое дело должно быть доведено до конца и тогда только будут благие последствия для начавшего его. В военном деле полная победа и занятие неприятельской позиции невозможны без рукопашной схватки, т. е. без штыка. «Штык, быстрота и внезапность, говаривал Суворов, суть вожди россиян». В штыке он видел значение решающее, в стрельбе — подготовительное. Обучая солдата последней, он применился к его духу и понятиям. Русская пословица говорит: «выстреля, пули не поймаешь»; отсюда учение Суворова — стреляй редко, да метко.
Простолюдин говорит: «бегать смерти — не убегать», Суворов говорил: «шаг назад — смерть! вперед два, три и десять шагов позволю». Если в строю случалось рядовому выдаться вперед, то никто не смел подвигать его назад, а все равнялись по нем. Так было положено уставом, так делалось и Суворовым с тою целью, чтобы идея «бегать от смерти» была навсегда покинута, и солдат помышлял только о наступлении вперед. «Хотя Суворов, писал один из современников11, совершенно знает умозрительную часть тактики, [77] но в действии учит только одному: идти вперед, кареем ли, или колонною. Слов назад и отступать нет в словаре Суворова. Слух, взоры и души своих воинов предостерегает он от всякого вида отступления».
С такою подготовкою личною и своих подчиненных, Суворов двинулся с полком в Польшу и поступил в отряд генерал-поручика Нумерса. Произведенный 22 сентября 1768 г. в бригадиры, Суворов продолжал командовать полком и сдал его в феврале 1770 года.
Стоял ноябрь месяц, когда суздальцы оставили Новую Ладогу. Дороги были ужасные, множество болот и переправ через реки, дни короткие, ночи ненастные и темные. Несмотря на то, полк прошел более 850 верст в 30 дней, оставив на дороге только шесть человек заболевших и одного пропавшим.
По приходе в Смоленск Суворов получил в командование бригаду, которую в течение всей зимы 1768 и 1769 г. учил преимущественно движениям и действиям в ночную темноту. Весною бригада перешла сначала в Оршу, потом в Минск, а затем двинулась к Варшаве. Последний переход был произведен на обывательских подводах в две колонны. Пехота ехала в полном вооружении с примкнутыми штыками, половина драгун была также посажена на подводы, а другая ехала верхом, ведя в поводу лошадей своих товарищей. Таким способом бригада, выступив из Минска, на двенадцатый день была уже в Праге близ Варшавы, причем одной колонне пришлось сделать 560, а другой более 600 верст.
Как только Суворов прибыл в Прагу, командовавший нашими войсками генерал Веймарн тотчас же потребовал его к себе и объявил, что маршал Котлубовский, с 8 тыс. конфедератов, готовится напасть на Варшаву. Опасаясь беспорядков, Веймарн приказал Суворову собрать точные сведения о силе неприятеля и месте его расположения. С ротою [78] гренадер, эскадроном драгун, 50 казаками и одним орудием, Суворов смело двинулся на встречу неприятеля, атаковал его и рассеял, причем оказалось, что партия Котлубовского не превышала нескольких сотен. По расспросам пленных Суворов составил список ближайших банд, имен предводителей, мест их расположения и все эти сведения доставил Веймарну.
Вслед затем по получении известия, что двое Пулавских ходят с большими силами и волнуют Литву, Суворов произведенный 1-го января 1770 года в генерал-майоры, был послан к Бресту. Сделав несколько усиленных переходов, он с отрядом в 400 челов. с 2 орудиями настиг конфедератов, расположившихся в числе 2 тыс. челов. в 70 верстах от Бреста. Произведено было несколько атак с обеих сторон, причем Суворов в виду неравенства сил держался оборонительно: его отлично выученная пехота каждый раз встречала поляков «выдержанным огнем» и отбивала все атаки, а артиллерия стреляла картечью. Бой длился без перевеса, пока Суворов не приказал зажечь гранатами близ лежавшую дер. Орехову и тогда пожар на пути отступления заставил поляков отступить. Русская пехота бросилась в штыки и поляки ретировались в беспорядке, преследуемые кавалериею.
После победы, одержанной под Ореховым, Суворов был назначен командовать Люблинским районом, состоящим из холмистой, болотистой и отчасти гористой местности, представлявшей все удобства для действий мелких конфедератских партий. Для уничтожения бродивших шаек необходима была быстрота движений и внезапность удара, следовательно война почти партизанская. Суворов вел это дело в совершенстве: он окружил неприятеля цепью постов, занял замки и укрепленные местечки. «Война заключалась в набегах партий, в небольших стычках, в усилии конфедератов завербовать себе новых приверженцев, а противников их помешать этому». Постоянное напряженное состояние утомили Суворова. «Здоровьем поослаб, [79] писал он одному знакомому12, хлопот пропасть почти непреодолеваемых, трудности в будущем умножаются, во все стороны наблюдение дистанции почти безмерной, неуспеваемый перелет с одного места на другое» Он просил о переводе его в главную армию, действовавшую в Турции13 и обещал, что если его выпустят в поле, то охулки на руку не положит. Обстоятельства сложились однако же так, что Суворов принужден был оставаться на второстепенном театре действий.
Наступил 1771 г. Поляки сосредоточивали свои силы присланный к ним из Франции полковник Дюмурье надеялся собрать до 60 тыс. челов. к открытию кампании. Составив обширный план и скрывая его в тайне, поляки всю зиму укрывались в горах, и лишь в апреле 1771 г. с превосходными силами атаковали на всех пунктах русские войска краковского воеводства и отбросили их за Вислу. Дюмурье приступил к укреплению наиболее важных пунктов, но поляки, отуманенные победою, забыли о войне, дисциплине и предались разгулу. Никто не хотел исполнять служебных обязанностей и на аванпосты посылались крестьяне. Предводители ссорились между собою; солдаты грабили города, били крестьян и евреев. Воспользовавшись таким беспорядком, Суворов быстро двинулся из Люблина и хотя потерпел вначале неудачу при штурмах Ланц-коронского замка и монастыря Тынец, но затем вторично двинувшись к Ланцкороне разбил неприятеля.
Дюмурье выстроился на гребне высот, скат которых, покрытый кустарником, спускался к стороне приближавшихся русских. Левый фланг упирался в Ланцкорону; центр и правый фланг были прикрыты двумя рощами, занятыми стрелками и двумя орудиями, поставленными в правой роще. По крутизне скатов правый фланг был почти недоступен, а доступ [80] к центру и левому флангу обстреливался из крепости замка.
Прибыв к Ланцкороне с кавалерийским авангардом и обозревши неприятельскую позицию, Суворов приказал чугуевским казакам и эскадрону карабинер составить левый фланг русского отряда и атаковать центр поляков, не ожидая при бытия главных сил. Взобравшись на высоты, казаки понеслись на центр и правый фланг. Поляки не устояли, а подоспевшая наша пехота выбила из центральной рощи егерей, взобралась на высоты и устроилась. Неприятель был сбит повсюду и сражение продолжалось не более получаса. Дюмурье отступил в Бялу и оттуда уехал во Францию.
Несмотря на жестокое поражение, нанесенное конфедератам в сражении под Ланцкороной, поляки не теряли еще надежды поправить свое дело и в лице литовского великого гетмана графа Огинского встретили поддержку. Имея свое собственное войско и начальствуя над литовским коронным, граф Огинский расположился под Телешаном с отрядом от 3-4 тыс. челов. В ночь на 30 августа 1771 г. Огинский напал на русский отряд полковника Алябьева, разбил его и большую часть взял в плен. Вслед затем Огинский издал манифест о своем присоединении к конфедерации. Многие польские отряды пошли к нему на соединение и можно было опасаться вытеснения русских войск из Литвы. Суворову было приказано, оставаясь в Люблине, быть в полной готовности наблюдать за Огинским, но с места не трогаться до особого распоряжения.
Огинский двигался к Бресту с отрядом от 6-7 тыс. чел. Суворов не вытерпел и, не ожидая распоряжений из Варшавы, выступил к Коцку и хотя получил подтверждение не оставлять Люблина, по уже в него не возвращался. «Когда особенные обстоятельства, по причине слухов об Огинском, минуются, доносил он на приказание не оставлять Люблина, в точности исполнение чинено быть имеет… Как стремления Огинского к Варшаве и к стороне Люблина неслышно, я буду [81] стараться не пропускать его гетмана в те места, с помощью Божиею упреждая все намерения и покушения его уничтожить».
Получив известие, что гетман находится в Столовичах, Суворов, двигавшийся к Несвижу, быстро повернулся к Столовичам и с отрядом в 822 челов. ночью атаковал неприятеля, пользуясь выгодами внезапности. Выдвинув в первую линию большую часть пехоты с двумя орудиями в центре и прикрыв фланги ее казаками, Суворов поставил во второй линии три эскадрона, а в резерве роту суздальцев с небольшою частью кавалерии и казаков. Переправившись через узкую плотину в 200 шагов длиною, русские быстро атаковали местечко и выбили из него поляков. Оказалось, что в Столовичах стояла только часть войск Огинского, а остальные находились в лагере вблизи местечка. Под влиянием нравственного потрясения и не давая времени конфедератам придти в себя, Суворов атаковал лагерь, не смотря на малочисленность своего отряда. Так, имея всего 70 челов. кавалерии против 500, он смело пустил ее в атаку и польская кавалерия не устояла. Огинский был разбит окончательно и с десятком гусар бежал в Пруссию, корпус его перестал существовать и усиление конфедерации литовскими войсками не осуществилось.
Сам Суворов не предвидел столь блестящих последствий. «Простительно, писал он Кречетникову, если вы, по первому слуху сему, сомневаться будете, ибо я и сам сомневаюсь; только правда».
Сталовичское сражение и быстрые переходы выдвинули Суворова, и Фридрих Великий, который был вообще невысокого мнения о русских генералах, советовал полякам остерегаться Суворова. Получив за победу орден Св. Александра Невского, Суворов возвратился в Люблин.
Между тем на смену Дюмурье был прислан из Франции ген.-майор барон Виомениль. Он устроил центром конфедератской агитации Белиц на границе, а противолежащая этому пункту Бяла, была избрана опорным пунктом. Отсюда предполагалось [82] открыть действия и захватить Краковский замок, — что и исполнено в ночь с 21 на 22 января 1772 г. по беспечности полковника Штакельберга. Получив об этом известие, Суворов с отрядом не более 800 челов. пехоты в 5 час. утра 24 января был уже у Краковского заика, где и соединился с Браницкии, командовавшим пятью польскими коронными кавалерийскими полками. Предоставив Браницкому наблюдение за неприятелем по ту сторону Вислы, Суворов принял на себя осаду замка, в котором насчитывалось до 1 тыс. чел. гарнизона.
Расположенный на высоте командующей городом, Краковский замок не давал надежды на успешный штурм без предварительного обстреливания и без пробития бреши. Суворов приказал втащить несколько полевых пушек в верхние этажи наиболее высоких домов, но за неимением осадной артиллерии пробитие бреши подвигалось плохо. Не оставляя мысли штурмовать замок, Суворов решился утомить осажденных ложными тревогами и с 1-го февраля произвел ряд ночных тревог, а 18 февраля штурмовал замок. В 2 часа ночи три колонны двинулись на штурм, поддержанные сильным артиллерийским и ружейным огнем. Штурм был неудачен. Одна колонна, добравшись до главных ворот и прорубив их топорами, вместо движения вперед, завязала перестрелку; в другой колонне, добравшейся до калитки, не оказалось начальника; люди третьей колонны, приставив к стенам лестницы, полезли в амбразуры, но встретили упорное сопротивление. В 6 часов утра русские отступили, потеряв 150 человек. Суворов свалил всю вину на инженеров, не искусных «в осадном деле», но на самом деле неудача произошла по его вине, так как штурм был предпринят без всякой предварительной подготовки. Сознавая в душе свою ошибку, Суворов ограничился блокадою, до прибытия осадных орудий. Осажденные ощущали уже голод, ели конину и ворон и можно было рассчитывать на сдачу их и без штурма. Между тем прибывшие осадные [83] орудия обрушили часть стены, пробили брешь и произвели несколько пожаров. Среди осажденных голод развил болезни, усилил дезертирство и был поводом к заговору сдать русским замок. Узнав об этом, Суворов отправил капитана Веймарна с объявлением, что все готово к штурму, и если гарнизон не сдастся, то будет весь истреблен. Завязавшиеся переговоры привели к тому, что 15 апреля гарнизон сдался и за эту победу императрица пожаловала Суворову 1 т. червонных, а его подчиненным 10 тыс. рублей.
Заняв укрепленный городок Затор, Суворов предпринял осаду Тынца и Ланцкороны, но в это время вступили в Польшу австрийские и прусские войска. Вскоре после того был подписан договор о разделе части Польши и Суворов, переведенный в корпус Эльмпта, отправился в Финляндию.
Мы проследили всю деятельность Суворова в Польше и теперь подведем итоги тому, что вынес он из войны с конфедератами? Прежде всего убеждение, что смелость имеет большое значение в успехе действий; что если одною смелостью нельзя всегда достигнуть до желаемых законченных результатов, то она полезна уже потому, что доказывает неприятелю готовность к энергическим действиям.
В этом отношении Суворов шел по избранному им пути и старался истребить в войсках понятия противоположного характера. «Сикурс» есть слово ненадежной слабости, писал он ротмистру Вагнеру14, а резерв — склонности к мужественному нападению; опасность есть слово робкое и никогда, как и сикурс, неупотребляемое и от меня заказанное (запрещенное). А на то служит осторожность, а кто в воинском искусстве тверд, то предосторожность, но не торопливость… Свыше же резерва называется усилие, т. е. что и без него (резерва) начальник войска, по его размеру искусства и храбрости, сильным быть себя почитает. [84]
«Сикурс, опасность и прочие вообразительные в мнениях слова служат бабам, кои боятся с печи слезть, чтоб ноги не переломить, а ленивым, роскошным и тупозрячим для подлой обороны, которая по конце — худая ли, добрая ли — рассказчиками такожь храброю называется».
— Одно звание обороны, говорил Суворов, уже доказывает слабость, следственно наводит и робость.
«Самый короткий и верный путь к приучению человека смело смотреть в глаза опасности, говорит Петрушевский, состоит в том, чтобы не выжидать ее, а идти ей на встречу. Суворов убежден был в этом и добился того, что в командах его бригады атаковали только на штыках и палашах; стрелять же дозволялось лишь одним егерям. Об отступлении не было и помину, а если и приходилось упоминать об этом слове, то Суворов объяснял его особенным, оригинальным образом. Рекомендуя для обучения войска наступные плутонги, он прибавлял «хотя и отступные, только с толкованием, что то не для отступления, но только для приучения ног к исправным движениям».
Практикуя преимущественно наступление с ударом в штыки, Суворов не пренебрегал и стрельбою, как средством подготовительным для успеха. В сражении при Столовичах, прежде чем вести атаку против лагеря Огинского, он приказал обстрелять его. Не против стрельбы восставал Суворов, а против поговорки «пуля виноватого найдет».
«Что же говорится, писал он15, по неискусству подлого и большею частью робкого духа — пуля виноватого найдет, — то сие могло быть в нашем прежнем нерегулярстве, когда мы по татарскому сражались, куча против кучи, и задние не имея места целить дулы, вверх пускали беглый огонь. Рассудить можно, что какой бы неприятель то ни был, усмотря, хотя самый по [85] виду жестокий, но мало действительный огонь, не чувствуя себе вреда, тем паче ободряется и из робкого становится смелым».
Толкуя солдатам, что зарядить ружье гораздо дольше, чем выстрелить, Суворов требовал, чтобы пехота была обучена скоро заряжать, верно целить, но скоро стрелять говорил он «отнюдь не надлежит». Гренадерам и мушкетерам при атаке было запрещено вовсе стрелять. Они «рвут на штыках», а стреляют егеря, но и тем стрелять «что называется в утку и напрасно пули не терять». Отсюда происходит последующий афоризм Суворова: «береги пулю в дуле, для пальбы стреляй сильно в мишень, на человека пуль 20, купи свинцу из экономии — немного стоит. Мы стреляем цельно, у нас пропадает тридцатая пуля».
Продолжительная война с конфедератами и ее особенности дали обильную практику Суворову в обучении войск. Он требовал быстроты в движениях, поворотах, приемах, скором заряжании, требовал меткой стрельбы в мишень и атаки в штыки с тщательным применением к местности. «Хотя храбрость писал он16, бодрость и мужество всюду и при всех случаях потребны, токмо тщетны они, ежели не будут истекать от искусства, которое возрастает при внушениях и затверждениях каждому должности его». Суворов поручал офицерам толковать солдатам, что род и характер действий зависит от различия положении мест «ровных, низких, высоких, перерезанных, лесистых и болотных; чтобы они обучали людей «как в их полку мода, но с надвижкою вперед»17.
Эта же надвижка требовалась и от кавалерии. «В погоне кавалерии надлежит только смело врубаться не испорченным [86] фронтом» и потому «кавалерии стрелять вовсе не годится, а несравненно лучше палаш и копье». «Кавалерии нашей надлежит немедленно фронтом ломать и сильно рубить, а казакам, ежели случится то с тылу и с крыльев их колоть или разбирать в полон и отдавать в резерв18.
Стрельбу в кавалерии Суворов допускал только для фланкеров и в случае преследования разбитого неприятеля, но просил помнить, что холодное оружие все-таки лучше, ибо огнестрельным «можно расстреляться», а для нового заряжания «время кратко и драгоценно».
От артиллерии Суворов требовал знания качества своего орудия, скорого заряжения, стрельбы редкой, но цельной и «знания батарейного места», т. е. применения к местности и соответственного выбора позиции.
Особенность характера конфедератской войны и сравнительно малый опыт в командовании значительными отрядами, не дали еще возможности Суворову выработать основы для боевого строя, но попытки его к изменению уставных форм уже замечаются и в этой войне. В летнее время, писал Суворов19, партиям посылаемым против мятежников: 1) «Стараться миновать местечки, а останавливаться для отдохновения в иных открывающихся деревнях, но в великой воинской осторожности и с лесах по партизанскому; 2) сделавши удар, на том месте ни минуты, не останавливаться, а идти на свой пост назад и лучше иной дорогой»; 3) при движении иметь самое тщательное разведывание, и «если паче чаяния услышано будет, что противная партия сильнее поведанного, (то) пройти просто назад (т. е. прорваться в тыл), а на пост поспешнейше дать знать».
«Будучи в партиях, писал Суворов в другом приказе от того же числа, паче на шляхетских дворах не останавливаться [87] — оттого происходит партизанам наивеличайший вред; ниже о себе надлежит знать давать, паче о своей силе. Но по обстоятельствам оную (силу) слухом и видом поуменьшить, но разведывать».
Партизанский образ действий выработал быстроту и Суворов требует от постовых начальников, чтобы они не бродили по куриному, а ходили по оленьему, чтобы они делали в сутки от 50 до 85 верст, производили поиски с партиями не слабыми и не далее одного перехода с возвратом назад; чтобы атаковали скорым и сильным ударом, лучше всего колоннами с интервалами в них.
Благодаря быстроте движений Суворов появлялся в таких местах, где его вовсе не ожидали и бил неприятеля не приготовившегося к обороне. Поляки, следовавшие всем правилам тогдашней европейской тактики, порицали образ действий Суворова. Они говорили, что он не имеет никакого понятия о военном деле и ему бы драться только с медведями. Бывало займешь позицию, ждешь русских с фронта, а он бросается либо с тылу, либо во фланг; мы разбегались более от страха и внезапности, нежели от поражения20. Относительно характера действий Суворов предписывал стараться прежде всего овладеть артиллериею, а потом уже атаковать пехоту. С потерею батарей, говорил он, неприятель падает духом. Та же почти партизанская война заставляла Суворова обращать особое внимание на начальников передовых постов и стараться выработать в них самостоятельность в действиях.
«В движениях, оборотах и поисках над мятежниками, писал он21, на некоторых постах является медленность, особливо как иногда который деташементный командир сам в действии или отлучке». [88]
Признавая, что это происходит от нерешительности и переписок с старшими начальниками, Суворов писал, что «спрашиваться старших накрепко запрещаю; но каждому постовому командиру в его окружности делать мятежникам самому собою скорый и крепкий удар, под взысканием за малую медленность».
Успех действий вполне зависел от тех сведений, которые имелись на постах о неприятеле и от быстроты сношений между постами. «С разных постов получаемые о мятежниках известия, писал Суворов, до меня весьма медленно доходят, чего ради подтверждаю об оных известиях ясно и подробно с постов по получении тогожь часа, с поспешностью, присылать рапорты, под неминуемым взысканием на постовом командире.
«Известия же суть троеобразные: первые справедливые, вторые сомнительные, третьи ложные. В рапортовании оных означивать свою мысль и осторожную догадку, совет и намерение, не оставляя доносить о ложных, ибо оные иногда обращаются в справедливые, токмо что в рапортовании оных их ясно различать»22.
Таковы были в это время взгляды Суворова на военное дело и его инструкции подчиненным.
Примечания
1. Памятовать то, писал он в конце 1771 г. в приказе на посты, что победа зависит от ног, а руки только орудие победы (Петрушевский Т. I, 65). Для развития быстроты, а главное неутомимости, Суворов не пренебрегал никакими средствами. В лучшую пору своей деятельности он старался заводить в подчиненных ему полках хорошие хоры музыки. Военная коллегия жаловалась Императрице, что назначение нижних чинов в музыканты уменьшает число строевых. Суворов отвечал: «хороший и полный хор музыкантов возвышает дух солдат, расширяет шаг; это ведет к победе, а победа к славе».
2. Т. I, 53.
3. Не забудем, что и в позднейшее время многие священники, будучи безграмотны, совершали богослужение наизусть.
4. Петрушевский. Т. I, 58.
5. Рассказы старого воина. 287.
6. В письме Веймарну. Петрушевский Т. I, 67 и 68.
7. В письме Веймарну 1771 г. Т. I, 58.
8. В январе 1770 года.
9. См. Жизнь Суворова, изд. С. Глинки, ч. II, 81.
10. Генералу Веймарну в 1771 г. Т. I, 61.
11. Жизнь Суворова, изд. С. Глинки, ч. II, 79.
12. Петрушевский. Т. I, 89.
13. Русский Арх. 1867 г., стр. 489.
14. В приказе от 25 февраля 1771 г.
15. Приказ на посты 25 июня 1770 г. Петрушевский, Т. I, 60.
16. Приказ на посты от 26 июня 1770 г. Московск. Арх. Главн. Шт. оп. 196 св. 42.
17. В конце своей боевой деятельности Суворов подарил свой миниатюрный портрет Милорадовичу, который вставил его в перстень и написал по сторонам четыре слова: быстрота, штыки, победа, ура! Суворов, увидя это, заметил: «Хорошо, но не все. Между штыками и победою включи слово натиск» (Русск. Вестн. 1808 г. №2, 205).
18. Приказ от 25 июня 1770 г.
19. В приказе на посты от 15-го июня 1770 года Московск. Арх. Главн. Штаба, опись 196, св. 42.
20. Сакович. Действия Суворова в Турции, изд. 1853 г., стр. 7.
21. В приказе на посты от 3-го июня 1770 г. Московск. Арх. Главн. Штаба, опись 196, св. 42.
22. Приказ Суворова на посты 18-го июня 1770 г. Московск. Арх. Главн. Штаба, опись 196, св. 42.
|
