|
(5)
На пути побед является нам теперь Измаил. Сия твердыня Порты, сооруженная на заливе Дуная, ограждая, так сказать, ее сердце, могла назваться ее ключом. От Султана предписано было защищать ее до последней капли крови. Гарнизоны Бендерский, Акерманский и войска, от Рымника бежавшие, составили в ней не Гарнизон, а армию. Уже около семи месяцев осаждали ее. Но она пребывала непреклонною. Суворову был поручен сей подвиг, и он посылает требовать сдачи. «Доколе Дунай не остановится в своем течении, доколе небеса не ниспадут на землю; дотоле Измаил не сдастся Русским», был ответ Паши. На сие Суворов послал сказать гордому Осману, что он дает ему честное слово, что сего же дня возьмет Измаил приступом, и сдержал сие и Слово. Донесение его к Императрице было: «Гордый Измаил у ног Вашего [99] Императорского Величества. А рапорт к Потемкину : «Российский флаг на стенах Измаильских».
Преследуя здесь не прерывающийся полет нашего Героя, не буду говорить о подробностях сей осады. План объяснит оную в своем месте гораздо лучше. Нужным почитаю токмо приметить, что взятие сей крепости было необходимо нужно для ускорения со славою мира. Заключение сепаратного Австрии с Турками мира, положение России после столь продолжительной войны в таких странах, где продовольствие армий столь затруднительно и сопряжено с столь великими издержками; все предписывало сию меру. И между тем были писатели, которые опорочивали Суворова и обвиняли его в варварстве и жестокосердии! Кто был при взятии городов и крепостей, видел, как войско у [100] стен доходит от голоду и изнурения до отчаяния и вдруг с опасностью жизни вторгается в город, тот признается, что на первых днях никакая власть буйствующих и беснующих сих тысяч каждого народа удержать не может. Друг человечества будет оплакивать невинных жертв, падающих под лютостию извергов. Он захочет покрыть завесою потоки крови. Но так всегда текла река времени, всегда орошались слезами победоносные лавры, всегда искупалось кровию благоденствие народное! И самое благо рождается с болью!
Если бы Измаил не был взят в 1790 году, не было 6ы мира и, может быть, 1791 год полил бы кровавым дождем.
Здесь помещаю я заметку, им мне диктованную, которая покажет, что [101] он не был еще доволен быстрыми успехами сей Турецкой войны: «Если с Турками воевать, то должно со всею силою на них напасть и гнать со всею быстротою в самом начале. Лучшие их воины Янычары. Они все люди торговые и по закону имеют позволение, для окончания своей торговли, до полугода не являться на службу. По корысти своей они сим пользуются. А прочее все сволочь, ее разбить и разогнать не трудно. Это было упущено!!!»
В 1791 году в Декабре заключен был в Яссах окончательный мир, в силу которого Порта уступила России на вечные времена Кубань, Крым, Очаков с его окрестностию по Днестр; таким образом присоединила она к своему владению всю прежде бывшую малую Татарию. Теперь под тенью масличной ветви, казалось, [102] надлежало бы Суворову отдохнуть на своих лаврах и от своих ран. Но деятельная Екатерина знала деятельность Суворова; токмо в сей стихии жили они оба. Она поручает ему начальство над сухопутными и морскими силами в Финляндии и все укрепления тамошних границ. Едва произнесла Она сии слова: до вас будет дело в Финляндии, как уже он бежит из Дворца, садится в кибитку, и на другой день пишет к Ней из Выборга, что он там ожидает Ее повелений. Укрепления им сделанные привели поистине финляндские границы в безопасное оборонительное состояние и 6удут навсегда свидетельствовать его искусство и удивлять Инженеров. Оттуда, для таковых же предположений, отправлен он в Крым, и везде он Отечеству полезен.
В продолжение войны Турецкой буйные [103] Польские головы, пользуясь замешательствами Европейскими, свергли с себя Конституцию, данную им в 1775 году Екатериною, и издали в 1791 году новую. В силу одной статьи оной Корона Польская объявлена наследственною; и тогда Государство сие могло 6ы установить себя Монархиею независимою и, при пособиях Франции, Турции, Швеции, сделаться для соседей страшным. — Россия, вовлеченная в две войны, Австрия и Пруссия, вызываемые по Пильницкому трактату французскою революциею на ополчение, принужденно играли роли равнодушных зрительниц; Пруссия даже, по каким-то политическим видам, принимала сперва в преобразовании сем деятельное участие.
Дух мятежа проник уже в Российские провинции, от Польши при первом разделе отторгнутые. Теперь, [104] по окончании войны Турецкой, решилась Императрица наказать Поляков за тиранские и варварские поступки, над войском Ее в Варшаве учиненные, и за нарушение гарантии ее, под которою состоялась прежняя конституция.
1775 года в кабинете Ее определено было уничтожение Польского Королевства, снятие с главы Станислава той Короны, которую ее десница возложила. Суворову приказывает она идти в Польские провинции, и в пятнадцать дней умел он, кротостию и снисхождением, обезоружить без кровопролития 8000 Поляков.
Прусский Король поднял также свое оружие и с соединенными Российскими силами, под начальством Ферзена и Дерфельдена, разбил Поляков в Закройчиме. [105] Но нечаянно в Государстве его появившиеся беспокойства принудили его оставить блокаду Варшавы; Ферзен, от него оставшийся на левом берегу Вислы, не мог с Суворовым соединиться. Все, казалось, предвещало продолжительную, кровопролитную борьбу. Но вдруг является человек, пред которым все падает: ибо он имеет ту непреоборимую силу, которую дает один Гений; он торжествует над числом, над отважностию, над воспалением умов, над отчаянием народа; он ниспровергает препятствия, которые токмо предрассудки простолюдинов называют непреодолимыми. К несчастию вольности Польской Суворов был таков. Всем начальникам войск дает повеление собираться в Варновиче на Польской границе, сам выступает он 14 Августа 1794 года. Из Немерова с 8500 в восемь [106] дней, невзирая на беспрерывные дожди и разлития вод, он в Варновиче. Здесь несколько дней отдохнув, запасает он войско на месяц хлебом; он узнает, что Граф Ферзен на левой стороне Вислы от него отрезан. Другого полководца сие бы остановило; но его — никогда. Он действует один. — Все войска соединяет в купу, неприятель делает то же: сражение должно решить все. Из Варновича пошел он в Ковну и — соединясь с несколькими полками, составил армию из двенадцати тысяч; с сею двинулся он против Сираковского в Кобрино. Польская армия занимала там самое выгодное положение: она была окружена болотами и лесами и прикрыта пятью большими батареями. Суворов велел Козакам, не дожидаясь Инфантерии, броситься на войска Сираковского. Они тотчас рассеяли его Авангард, [107] положили на месте 300, взяли в полон 100 человек; в Кобрине нашли наполненные хлебом магазины, всегдашние плоды его быстроты. Потом Инфантерия бросается в болото на плечах перетаскивает четыре пушки и, после нескольких выстрелов, нападает штыками, и кто поверит? Сираковский, невзирая на выгодное свое местоположение, на превосходное число своих войск и на силу своей артиллерии, уступает место сражения, бежит, и — ночь разделяет сражающихся.
Под Брестом Литовским настигает его Суворов. Опять Русские были встречены ядрами и картечами. Тут было сражение упорнейшее и кровопролитнейшее: ибо из тринадцаци тысяч Поляков спаслось не более трехсот. Корпус же Суворова, за разными отрядами, состоял токмо из 8000. [108]
Лестно слышать справедливые и беспристрастные суждения иностранцев о нашем Герое. Здесь помещу я глубокомысленные одного самовидца примечания на две баталии; он говорит: На сии две баталии должно делать много замечаний. Обе они чрезвычайны по своим подробностям и важны по своим последствиям. Во первых мы видим, что Суворов и в частных действиях следует той же системе, которой и в Генеральных сражениях. Та же быстрота, та же стремительность, и всюду успех. Всегда имея меньшее число, он не останавливается в счете, он нападает, и должно приметить, что здесь нет ни дерзости, ни безрассудности; ибо он знал, сколько его войска превосходили Польские, а он Сираковского. Следовательно достоинство долженствовало пополнить число. Между тем Поляки не Турки. Они [109] действовали по-европейски. Их артиллерия была в лучшем положении, многие их Офицеры служили в регулярных войсках, и они имели много иностранных Офицеров. Между тем Суворов наступает на них, как на Мусульманов; но опять повторю, здесь нет ни недостатка расчетливости, ни безумной дерзости. Это расчет, это необходимость и сие доказывает он ясно: ибо он действует раз лично. Действуя с Турками, Суворов не боится ни их артиллерии, которою не умеют они управлять, ни их пехоты, которая нестойка. Он боится токмо их Кавалерии, которая одна была 6ы страшна для всей Европы, Следовательно маневр его был тот, чтобы стесненными колоннами, которых Кавалерия их опрокинуть, а дурная артиллерия раздробить не могут, идти на них прямо. В руках же Поляков боится он сего оружия. Что же [110] он делает? Он делает артиллерию бесполезною. Он нападает на нее с егерями, а наипаче с Кавалериею, потому что неприятельской он не страшится. С беспорядком скоропостижно бросается он на пушки. Он изумляет неприятеля, и так его стесняет, что едва дает ему время помыслить о ретираде. Так измученный Поляк возвращается с бешенством, а Россиянин спокойно и с твердостию его преследует; он отнимает у него артиллерию, с которою сей почитал себя непобедимым, и неприятель, потеряв голову и быв не в состоянии опомниться, несмотря на свою отважность и на величайшее отчаяние, истреблен.
Сего самого Суворова, который предпринимает меры столь верные, хотя и противоположные, для одержания победы над двумя народами столь различными, вскоре увидим мы, как он [111] будет показывать все тонкости стратегии и тактики и побеждать новых и страшных врагов теми же самыми способами, которые доставят ему торжество над ними. Сверх того доверие к Суворову солдат возносит его на вышнюю степень и дает ему место наравне с Александрами, Ганнибалами, Кесарями, Густавами, Гейнрихами IV, Тюренями; и сие доверие непосредственный дар Неба, истолковывает множество феноменов, достаточного разрешения и пояснения которых не может дать суждение.
Вскоре Граф Ферзен взял в полон Косцюшко (По привезении его в С П.бург, был я употреблен при допросах, деланных как ему, так. и прочим Полякам. Все ответы и все бумаги доказывали, что предпринятое Поляками возмущение было дело отчаяния, свидетельствовавшее в полной мере свойственное им и Начальнику их легкомыслие), главного начальника [112] войск сего идола своего народа. Со взятия его в полон дух Поляков начал упадать. Суворов соединился с Ферзеном в Станиславове. Армия его составилась из 22000. Он преследовал неприятеля в шести тысячах до Кобылки, где было сражение весьма упорное. Они все были истреблены, только 400 попались в полон. Тут действовали Козаки, Инфантерия еще не подоспела. По окончании чрез четыре часа продолжавшегося сражения все войска под Кобылкою расположились лагерем. Суворов занял центр, Ферзен левое, а Дерфельден правое крыло.
Тогда принял он сие отважное намерение взять штурмом Прагу, предместие Варшавы, тремя траншеями обведенное, наилучшим образом страшными батареями из ста четырех [113] пушек и мортир и тридцатитысячным гарнизоном защищаемое. Это был сугубый приступ, и чрез четыре часа все кончилось. Тринадцать тысяч Поляков легло на месте, более двух тысяч потонуло в Висле, пленных было до 14000.
В каких летописях мира есть примеры, чтобы когда либо предпринята была военная операция столь отважная и бесстрашная, в четыре часа выполнена столь искусно, и была столь знаменита своими последствиями. В один день погас огнь возмущения; престол, чрез несколько веков привлекавший зыблемостию своих опор столь многие бури, пал и Польское
Королевство исчезло. Можно ли по масштабу тактики судить Суворова? Темпельгоф, назначающий движениям самым мелким армиям и магазинам пункты, признал бы сей штурм несообразным [114] с правилами; а Лойд, славящийся первым Теоретиком, так же 6ы в заключениях ошибся, как он ошибся о Россиянах в семилетнюю войну, напророчив, что войско сие никогда не будет славным. Он за6ыл, что время и обстоятельства, а паче Гений, перерождают народы и войска. Суворов знал, что Прагский гарнизон состоял из бродяг, без дисциплины, что не было между ими единодушия. И вот уже и довольно. Великое, единственное в нем было то, что он величайший тактик, а тактика не видна. Подобно Богу войны, сокрывается он, а всюду победа возвещает его бытие. Поляки думали, да кто с ними и не думал, что осада будет в правилах? Они ничего не упустили по науке. Но здесь чрезвычайность. Они погибают в хаосе. Постигнув тайны войны и победы, приобрел [115] он самонадеянность; он знал, что одно его имя составляло армию. Такому великому человеку должно удивляться, размышлять о примерах, которые он нам дает, а не обезьянствовать. — Кто передразнивает, тот не подражает.
Взятие приступом Праги делает эпоху в военной Истории; а потому нужным почитаю я поместить здесь тогдашнюю диспозицию армии для каждого любителя военного искусства.
План приступа содержал 16 пунктов.
1) Армия 22го Октября в 5ть часов утра выступит в поход от Кобылки под Прагу, тремя колоннами, по трем разным дорогам, и расположился лагерем около Праги.
2) Правым крылом будет командовать Генерал-Лейтенант Дерфельден, [116] центром Генерал-Лейтенант Потемкин, а левым Генерал-Лейтенант Барон Ферзен.
3) С следующей ночи, как скоро армия расположит лагерь, пред каждым корпусом выставить батареи, из коих весь день палить в батареи неприятельские и причинять им сколько возможно более вреда. Цель сих батарей состоит в том, чтоб привести в беспорядок неприятеля, заставя думать его, что хотят начать правильную осаду, и дать Генералам, Начальникам колонн и Офицерам время и удобность под защитою пушек, еще раз осмотреть пункты колонн и пункты атаки»
4) В ночь с 2З на 24 начнут 7ю колоннами; четыре колонны пойдут вправо, две в средину к леву и одна левым крылом к берегу Вислы. [117]
5) Пред всякою колонною будут следовать 128 оружейных мастеров и 272 работника. Первые должны отнимать неприятельские аванпосты не стреляя, защищать работников, стрелять по неприятелям, настигая их на земляном валу, а самим между тем подвигаться вперед, Работники будут очищать дорогу от убитых и нести фашинник, решетки и лестницы; сверх сих работников каждый баталион будет иметь еще по 30 работников с ретраншаментными орудиями.
6) Как скоро первая колонна правого крыла ударит штыкам на неприятельские ретраншаменты; то пресечет сообщение и отступление к мосту.
7) Вторая и третья колонна, как скоро примется за работу и батареи; то выстроится на большом месте в порядке баталии. [118]
8) Четвертая колонна, преодолев все препятствия и захватив двух конных ратников, немедленно овладеет Парком.
9) Три последние колонны сделают атаку получасом позже за тем, чтоб неприятелю, которой гораздо многочисленнее с правого крыла, дать время броситься с другой стороны и тем более увериться в успехе предприятия.
Седьмой колонне в особенности приказано маршировать к приступу прямо на остров маленькой речки, и если можно послать один отряд налево к берегу Вислы, дабы первой колонне оказать помощь, в пресечении неприятелю побега на мост.
10) Как скоро колонна пробьется и придет в порядок; то прямо с саблею и штыком должны нападать на неприятеля и рубить. [119]
11) Резервы каждой колонны, состоящей из двух баталионов и двух эскадронов, и те, кои идут за полковыми пушками, будут маршировать в линию в 150ти шагах позади каждой колонны, тотчас станут в порядок на парапете первого отряда и, сколько возможно, с своими работниками уравняют дорогу для Кавалерии.
12.) Как скоро все колонны овладеют вторым ретраншаментом, то вступят в улицы Прагские и будут поражать штыками неприятеля, а не останавливаться на безделках, как равно и не входить в дома; потом резервы займут второй ретраншамент в том же порядке и с такою же целию.
13) В то же время вся полевая артиллерия, состоящая из 86 пушек, займет внешний ретраншамент и будет поддерживаема третьею частию [120] Кавалерии, другие две трети будут стоять на обеих крыльях, наблюдая их расстояние.
14) Козаки останутся на тех самых местах, которые будут им назначены позади колонны; те, кои будут находиться между четвертою и пятою колонною, в начале приступа должны приблизиться к ретраншаменту и кричать: ура! А те, кои будут держать пост на берегу Вислы, должны расположены быть так, чтоб составить круговую цепь.
15) Действовать с наибольшим стремлением и жаром против вооруженных, но щадить жителей обезоружных и тех, кои будут требовать пощады.
16) Как скоро все будет окончено, то искать места удобного для батарей, расположить там полевую артиллерию [121] и немедленно со всею силою стрелять из пушек по городу Варшавы.
7 Ноября 1794, вся Польша принадлежала России. Таким образом, продолжает здесь иностранный Историк, кончилась одна удивительнейшая в летописях беспримерная кампания; в течении двух месяцев, земля обширная, народ из двенадцати миллионов состоящий, нация вооруженная, воспаленная, сражающаяся на своей земле и за свою независимость, покорена двадцатью двумя тысячами человек, которые преобразованы в двадцать две тысячи героев. Но нация сия не покорена на время, не занята, как говорится, по военным законам на срочное время, доколе трактаты решат ее участь. Нация сия присоединена к Империи народа победившего, и должна впредь повиноваться тем же [122] законам и тем же Государям. Из всего явствует, что победители обязаны всеми своими выгодами не большинству числа. Все в происшествии сем должно относиться Гению человека, которой руководил сим предприятием, обстоятельства ему не вспомоществовали; он сам один все сделал. Он-то, знав и людей и дела у заставил все содействовать успеху своих видов. Он-то, сделав план, выполнил оной с большею скоростию, нежели нужно было изъяснить оной словами. Он-то быстротою, искусным, точным и верным распоряжением походов и движений, отважностию своих нападений, изумлял своих неприятелей, не давал им времени опомниться и всегда их разбивал. Он влил в душу своих воинов жар и силу свыше человечества, вдохнул в них столько единодушие и согласия, сколько между [123] соперниками страха, замешательства и беспорядка. Он-то великодушием, благостию, правосудием, пленял побежденных до того, что вдыхал в них столько же доверенности после победы, сколько страху прежде оной. Он тот, который по всем сим правам сделался достойным имени великого человека, которое правосудие века и потомства дарует его памяти. — И между тем, сего самого человека клеветали, описывали варваром, Аттилою, который ничего более не знал, как резать и проливать кровь, а особливо в рассуждении Польской кампании дерзали изображать его столь ложными красками! Будущие поколения будут судить и обнаружат причины и побуждения такой клеветы. Он уже отмщен мнением своего Отечества, наградами великой Екатерины, приявшей из победоносных его рук новое царство. [124]
Обратимся теперь к нравственности победителя и покорителя Польского Королевства. К нему высылает Варшава депутатство. Какая разительная картина! В палатке своей обнимает он их, бросает с себя свой меч, кричит: покой!!! Депутатство в изумлении видит в страшном Суворове, Суворова человеколюбивого.
Когда ему предложили оставить у себя Аманатом первого начальника революции Графа Игнатия Потоцкого, присланного к нему из Варшавы для переговоров, то он тотчас отверг такую недостойную мысль. «К чему удерживать залог? Все пленные и без того свободны. Впрочем это преступление — изменять доверенности пришедшего для переговоров неприятеля». [125]
Король Польский просил его об освобождении из полону одного своего любимца. Не хотите ли, Ваше Величество, другого? Король остановился. — Я вам дам сто, двести, триста, четыреста, пятьсот. — Так чтил он в нем скорбные чувства человечества, доставя им отраду благодетельствовать!
При торжественном, пышном въезде в Варшаву принял он поднесенные ключи города, поцеловал их и подняв к Небу, воскликнул: « Всемогущий Боже! благодарю Тебя, что не столь дорого искуплены ключи сии, как…» Тут обратился он к Праге и глас его от вздохов пресекся. — Все пребывание его в Варшаве ознаменовывалось чертами человеколюбия и покорило ему сердца Поляков. В первой день въезда своего в Варшаву написал он в С. Петербург [126] следующее письмо: «я знаю, что Всемилостивейшая Государыня наградит меня. Но величайшею наградою почту я себе, если Она возвратит чин Капитана первого ранга разжалованному вечно в матросы Валранду, мужу сестры храброго Адмирала Круза». Он обещал ей еще в Херсоне быть ее ходатаем. Теперь он не забыл. Разумеется, что желания его исполнились. Вот черта души! — Я не распространяюсь. —
Какое обширное поле для размышлений наблюдателя представляет Польское Королевство! Издревле в самых недрах Конституции своей питало оно семя своего разрушения; и удивляться должно, как оно, под сению толиких злоупотреблений, могло устоять столь много веков. Естественное положение Польши было всегда революционное. Каждое упразднение престола [127] навлекало при новых выборах бурные возмущения, оправданные как будто бы коренными постановлениями. Власть законная долженствовала существовать в генеральном Сейме; но всегдашние конфедерации уничтожали оную и присваивали себе даже право на жизнь и смерть. История многих столетий сохранила нам примеры кровопролитнейших сих междоусобий. При домогательствах Короны всякая партия истощевала свои ухищрения и казну. Уничтожение такового буйного государства было торжество мудрой политики Екатерины. Она избрала к тому орудием своим Суворова. Теперь в Таврическом дворце покоится он на своих лаврах, — лежит на соломе. — Какое чувствительное позорище! признательная Екатерина, и благоговеющий Суворов! —
В столице обдумала с ним [128] Императрица тот важный план, что6ы остановить бурю французской революции и даровать спокойствие Европе. Он был назначен ее диктатором и
восемьдесят тысяч войска были под ружьем. Уже ядоносные правила французских Пентархов начали отравлять всю Европу, ошибки союзников возвеличили и умножили успехи двадцати четырех
миллионов народа, слившегося во едино. Доселе Екатерина ограничивалась едиными угрозами; теперь решилась Она действовать. — Суворов горел желанием сделаться избавителем Европы. Все его внимание устремляется на сии новые поля. Он предугадывает все победы и неудачи обоюдных сил (Когда по газетам увидел он, что Алвинци и Давидович, Австрийские Генералы, между собою рассорились и разошлись, то он тотчас написал к Российскому Послу, Графу Разумовскому, в Вене письмо, в котором назначил места, где будут они разбиты Бонапартом, и сие с6ылось). С дозволения [129] Императрицы написал он также им на французском языке сочиненное письмо к Шарету, начальнику Роалистов, достойное помещения.
Герой Вандеи, знаменитый защитник веры отцов твоих и престола твоих Государей! Бог сильный во бранех да блюдет тебя во всякое время! да исправит десницу твою сквозь толпища многочисленные врагов твоих, кои от единого мановения перста сего Богамстителя падут рассеянны, яко лист, ветром севера отторженный!
И вы, бессмертные Вандеяне, верные хранители чести французов, достойные сподвижники Героя вами предводительствующего, восстановите храм Господень и престол Государей ваших! Нечестивый да погибнет и путь его да потребится! Тогда мир благодеющий да возродится [130] паки, и древний стебль лилии, преклоненный долу, да восстанет посреди вас, блистательнее и величественнее!
Храбрый Шарет, честь французских рыцарей! Вселенная исполнена имени твоего, изумленная Европа созерцает тебя, тебе удивляюсь я, тебя приветствую. Бог избрал тебя, как некогда Давыда для наказания филистимлян. Благоговей пред судьбами Его, стремись, ополчайся, рази, и — победа последует стопам твоим!
Таковы суть желания война, который, поседев на полях чести, всегда зрел победу, увенчивающую упование его на Господа сил! — Слава Ему! ибо Он есть источник всякой славы! Слава тебе! ибо ты Ему любезен. |
