|
Часть 2.
(4)
Итак, мы видели, на какую степень славы вознесли Францию победоносное ее войско и предводительствовавшие оным. Теперь увидим мы, как в 1799м году низвергнется она с той высоты. Революционная война сия уже и по превратностям столь разительным заслуживает наименования беспримерной.
Какому преобразованию подвергла бы себя Европа, если б исполинские предположения французской Директории исполнились! Но северному Гению предоставлена было остановить сие стремление к наводнению вселенной!
В третьей части истории сей увидим мы его действующего в Италии; там всегда с меньшим числом побеждает он неприятеля. Беспрестанно, то рассеивает он войско для сохранения своих завоеваний, то сосредоточивает для распространения оных, всегда имея сию заботливость великого человека, чтобы один удар не сокрушил сию его обильнейшую жатву [82] лавр. Преследуя четырехмесячный быстрый и хитро извивающийся его полет, мы узрим, что он ни в одном сражении не был в числе войска слабее своего неприятеля. Ускоряя непрерывно поход, торжествуя над временем и отдаленностью, прежде нежели испытывает он счастье борьбы, преодолевает он уже все препятствия и всегда полную имеет надеянность разбить неприятеля: ибо быстротою и гением приобретает он поверхность над его многочисленностью. Там увидим мы не театральное представление, не вымыслы, не чудеса; но соображения, силою характера начертываемые и с искусством выполняемые. Из оных составится повествование великого нашего Полководца и картина препон, которые беспрестанно побеждать и с усилием преодолевать вверяет ему судьба Европы. —
Уже Цизальпинская республика была Австрийскою провинциею. Рим, Неаполь, Турин ожидали своих прежних владельцев; Суворов побеждал уже в пределах Лигурийской республики, большая половина Гелогции была уже в Австрийском [83] владении; Великая Британия готовилась вооруженною рукою ввести в Батавию Штатгалтера. Даже сама Франция, сия великая Республика, удивление и ужас Европы, начала трепетать о своем существовании. Вандея паки вознесла чело свое; в Тулузе вспылала гражданская междоусобная война;
Роялисты возрадовались увидеть на престоле Людовика; Якобинцы ожидали нового революционного правления, а прочие — перемены Директории. Такими важными последствиями отражались победы Суворова! Так ниспроверг он в четыре месяца новую военную систему французов, которой всю силу дала именно слабость их в искусственных сражениях! — « Я побеждал их баталиями». — Так говорит он в письме своем ко мне:
Верховнейшее достоинство Полководца есть то, чтобы знать все обстоятельства положения своего неприятеля и уметь ими пользоваться; Суворову они были известны; победы его сие доказывали. Особенным долгом почитаю я войти здесь для наблюдательного ума в исследование всех причин, которые произвели столь [84] важную перемену в оружии французском, и способствовали успехам нашего Героя. Удаление от должности Карно, которого дальновидным предположениям в образовании Армии приписывали непрерывающееся счастие столь блистательных кампаний; недостаточность Шерера в предводительствовании войсками, которая доказана была на деле и подтверждена даже подробным, им самим изданным оправданием, конечно весьма много способствовала расстройству армии. Не останавливаясь на многих других причинах, которыми французы силятся оправдывать свои неудачи, обратимся только к существенным. Первою причиною полагают французы свою тогдашнюю малочисленность и недостаток в продовольствии. По свидетельству самого Карно конечно армия их не была в том числе, в каком она находилась во время заключения трактата при Кампоформио; тогда она состояла из 500,000. Сей министр, знавший все пружины огромной сей машины, сказал уже в мае 1798 года: «Я уверен, что армии республики и без войны с большими Державами [85] уменьшатся в конце сей кампании до половины, а между тем сии воспользуются временем, дабы собрать новые силы». Однако ж, по объявлению Шерера, армия его состояла в Марте месяце 1799го года из следующего числа:
I. В Германии под главным начальством Журдана.
1. Обсервационная армия Бернадота … 6,000.
2. Дунайская армия Журдана … 38,000.
3. Гелветинская армия Массены … 30,000.
-------
74,000.
II. В Италии под главным начальством Шерера.
4. Италиянская армия под его начальством … 61,000.
5. Армия Неаполитанская Магдональда … 33,000.
-------
94,000
Итого — 168,000.
Тут не включаются Италиянские войска, которые столь деятельно содействовали французскому оружию; а потому показания сии и официальные не заслуживают полной [86] веры, хотя известнейшие французские Генералы-Историки Дюмас, и повторяющий все им сказанное Серван, на сем опираясь, стараются защищать храбрость войска своего отечества. Достоверные свидетельства в третьей части сей истории докажут несправедливость такового показания. Впрочем и сие число было бы уже достаточно для побеждения неприятелей своих, когда беспрестанно слышаны были сии из древности Греческой заимствованные слова: «Что на войне не должно смотреть на число; хра6рость их не считает: не должно спрашивать, как силен неприятель, а где он?» Но слова сии приличествуют только в устах Гения.
Французы извиняются еще второю причиною, недостатком в энтузиазме, порождавшем дотоле столь великие чудеса.
Сие умо-воспаление, сей порыв души ознаменовывали всегда народы, сражавшиеся за вольность.
Народное правление имеет силу, каковой другое никогда иметь не может: поелику оно каждого гражданина как 6ы водворяет в свое тело; пробуждает [87] все силы человеческие, одушевляет каждое существо тем чувствием, что оно сражается за себя, а не за других, за свое пепелище. — Сие пламенное желание сражаться за вольность и мир начало уже охладевать. Вольность существовала лишь во Франции в одной Директории; мир выгоднейший и знаменитейший, ей в Раштадте предложенный, был отвергнут с непомерною надменностию. Солдат был только орудием или жертвою ее властолюбия. Вот как говорит о Директории один самовидец (Histoire du Directoire Constitutionnel): «Не возможно иметь точного понятия о деспотизме ее в отношении к армиb. Она не удовольствовалась тем, что самопроизвольно отрешала всех лучших офицеров без изъятия, которые казались ей опасными, отдавала их под военный суд, где судьями были ее поборники; она простирала тиранство свое до того, что отказывала пенсии тем, которым давали на оные права, законы, неимущество и раны. Присвоив себе раздачу награждений, давала она непрестанно [88] чувствовать армии, что всякое возмездие, существование и честь Республиканских воинов зависели единственно от нее». Конечно при таковых злоупотреблениях должен был упасть дух такой армии, которая военную свою систему основала только на многочисленности.
Третьею причиною полагают французы самое положение театра войны.
Занятие Швейцарии имело для французов выгоду тогда только, когда она была в состоянии действовать наступательно, Но когда у них не было достаточно войск, то прежний нейтралитет Швейцарии был 6ы им гораздо полезнее: ибо громады Альп ограждали бы их от великих нападений на пространстве сорока миль. «Скоропостижный оборот счастия французских армий, говорит Дюмас (и), не имел иной причины, как сей перемены театра войны, и нечему дивиться, если сравнить северную границу с тою, которую армии теперь защищали. Сия железная [89] граница между Британским каналом и Рейном иметь дважды меньшее протяжение, нежели западная. Сия линия, подкрепляемая важнейшими крепостями, и имеющими между собою сообщения, и укреплениями второго ранга, которые в промежутках первой линии вторую, а в некоторых местах и третью линию образовали, подавала бесценные вспоможения, прикрывала и облегчала движения, и позволяла обнажать целые фрунты сих страшных шанцев, дабы подкреплять те части, на которые деланы были нападения. В 179З году союзники разрушили сию преграду; но остановились пред укреплениями второй линии, защита которых оставило время устроить новую армию и действовать наступательно. Тогда можно отваживаться на завоевания и стараться перенести театр войны на неприятельскую землю, когда имеешь столь твердое основание, как-то подобная граница: ибо в случае неудач не подвергается столь многим опасностям, как неприятель; и сие есть единое правило, которого не должно терять из виду, и истинный опыт [90] планов кампаний для войск равной силы…
Но план для кампании 1799 года, начертанный Директорией, не включал в се6е никаких выгод для оборонительных действий. Если первое нападение неудачно, то Генералы трех французских армий не имели общественных между собою соображений и неминуемо мало-помалу попадались в соображения союзных. В сем смысле великое сие предприятие Директории блистательное и отважное, если б выполнилось с достаточными средствами, была только величайшая дерзость, употребив к тому гораздо меньшее число войск, нежели потребно было тотчас после первых походов для изгнания неприятелей из Тироля, сей единой ограды Австрииских наследственных владений.
Наконец четвертою причиною поставляют они неприязненное расположение народов тех земель, где была война.
По справедливости в начале войны можно было назвать общественное мнение авангардом французской армии. Но как с того времени все переменилось и нигде не имела Франция столь много врагов, как в [91] завоеванных ею землях. Там-то несчастнейшие жители испытали все ужасы самовластия и безначалия, так говорит о тогдашнем времени один французский писатель (Histoire du Directoire Constitutionel p.143); с новыми республиканскими владениями поступали мы с железным деспотизмом. Цизальпинцы, Батавцы, Лигурийцы, Римляне, Швейцары, были попеременно игралищами и жертвами несноснейшего самовластия; никакое право, даже право человечества, не было уважаемо в рассуждении сих злополучных народов, которые, казалось, для того только объявили себя нашими друзьями, дабы иметь преимущество в претерпевании всех угнетений. Вы, наиболее несчастные демократические Кантоны Швейцарии, которые через несколько столетий наслаждались вольностью неограниченнее нашей, и каковою пользоваться позволяли вам разительная простота ваших нравов, малочисленное население вашего народа, малый круг торговых ваших изворотов и бедность сурового вашего климата! могли ли вы в ваших [92] гонителях, в тех, которые вас принудили написать новое ваше уложение дымящеюся еще кровью ваших жен, ваших детей, ваших начальников, признать послами такого народа, который повсюду провозглашал свободу и независимость народам». — Французский солдат преследовавший, грабивший, разорявший доныне народы Швейцарские и Италиянские, познал теперь во всей черноте следствия сей разрушительной системы, которой он должен был сделаться орудием. Когда союзные армии погнали французские, то со всех сторон появились против последних возмущения. Сие побудило их, ослабленную уже и без того силу свою разделять повсюду, пресекло их сообщения, затруднило привозы их военной амуниции и провианта, и было для них столько уже вредно, сколько благоприятствовало их союзникам. В сию кампанию Италия соделалась гробницею французов. —
Представив все сии главнейшие и многие другие бесчисленные причины неудач, французские писатели осмелились утверждать, якобы Суворов не умел довольно [93] ими пользоваться и делал, по их мнению, ошибки. Из числа сих историков, французский Генерал Дюмас, издававший в то время журнал военный: Precis des evenemens militaires, и приобретший изяществом своего слога и многими основательными о военном искусстве рассуждениями доверенность Публики, наипаче должен обратить наше внимание. Два нумера того сочинения вышли еще при жизни Суворова, были ему читаны, и пристрастие в некоторых встречающихся местах оскорбило его честолюбие. Он диктовал следующие два свои примечания на французском и Немецком языках, которые здесь в переводе от слова до слова помещаю:
«Высокопарный автор du Precis des evenemens militaires, преисполненный физики и нравственности, мог обмануться разными ложными сведениями, которые обыкновенно после великих подвигов рассеваются, и разными опровержениями, находясь в отдаленности от театра (Он издавал тогда свой журнал в Гамбурге). Он упоминает [94] об ошибках… Сам слишком знает их, что победителя судить не должно и что покоритель свыше всякой критики. Он успехи Италиянских Героев приписывает весу числа. С одной стороны он прав: ибо они имели достаточные войска, дабы брать крепости и выигрывать решительные баталии. Напротив того в кампании были Австро-Россияне всегда малочисленные. При Кассано 8000 Австрийцев разбили совершенно от 16ти до 18000 французов, взяли их пушки и вошли в Милано. После овладели мы Туринским Депо, в котором достались нам около 1000 пушек, 60,000 ружей и амуниции более нежели на четыре кампании для величайшей армии, ими действовали мы во всю сию кампанию, не потребовав ничего от наследственных владений, и даже при Тидоне, Требии и Нуре, где дали три баталии, а в четвертый день и арриергард, где находился и некогда славный Оверн, был разбит и взят. Остатки были захвачены в Плезансе почтенным стариком Меласом. Неприятелей было 32000, их спаслось только 8000, и одних [95] пленных было 13,000. Оставим прочие сражения; а упомянем о славнейшей Новской баталии. Вскарабкиваясь на горы 43,000 человек были разбиты 38,000, потому что другие войска долженствовали наблюдать Тортону, яко важнейший пункт. Тогда-то Герой Мелас, явившийся последним, решил победу. До сих мест не читал я precis des evenemens militaires; Существенное есть то, что мы в сию кампанию получили 3000 огнестрельных орудий, не потеряв ни одного, 200,000 ружей и 80,000 пленных, и все крепости были взяты. Более 8000 пленными и ранеными не потеряли мы во всю сию знаменитую кампанию».
Когда я читал в precis des evenemens militaires то место, где Автор говорит, что союзные войска не могут никогда по зависти успешно действовать, то он велел записать: «мудро! — Но оно доказывает, что Автор не читал о великих революциях. Ничего нет полезнее, как если армии различных народов поддерживают друг друга взаимно теми пособиями, которых у одних недостает. Ничто так не рождает раздора, как самолюбие [96] Генералов, не имеющих великих талантов. Стоит только вспомнить Рымник, Фокшаны и последнюю Италиянскую кампанию. Напротив того, когда в конце оной начали придерживаться сего правила, то потеряли Швейцарию, потеряли бы и Италию, если бы неприятель не был истреблен совершенно прежде».
Так сам Князь Александр Васильевич оправдывал себя! но теперь послушаем, как сильно защищает его Лаверн. Он говорит:
«Как могли просвещенные люди сомневаться иногда в том, относительно ли к Суворову, или относительно к кому либо другому? Как могли они уверить себя, что Генерал, победивший варварских неприятелей по воинскому еще искусству, торжествуя в том усилиями своих сопряжений, не будет в состоянии победить в том же и других? Неужели разум и таланты, дарованные человеку самою природою, могут ограничиваться известным климатом, известною землею, известными людьми и известными положениями? Не суть ли они всеобъемлющего существа, [97] способного к разнообразию и перемене, смотря по предметам и обстоятельствам, к коим приноравливаются они? Все люди, одаренные гением, доказали уже сие с самого существования света; и Суворов, находящийся в классе таковых же, подтвердил в свою очередь то же самое.
Со всем тем беспристрастные военные люди, не оспаривающие у Суворова славы его, а почитающие себя только в праве опорочивать его действия, руководствуясь правилами искусства, осуждали различные его диспозиции в Италиянском походе. Мы не оставим без разбора между многими другими примечания Генерала Дюмаса, сего просвещенного, рассудительного и действующего по своим размышлениям Офицера, который в сочинении своем, посвященном особенности Италиянской кампании., (Precis des evenemens militaries etc.) упрекает Суворова в рассеянии сил своих, в предпринятии вдруг осады на обширном месте, в неоказании себя довольно неутомимым и упорным в преследовании Моро и в рассеянии его армии; наконец, в неуспеении напасть в свое время на [98] Магдональда, соединиться которому с Моро прежде всего должен он был воспрепятствовать.
Но между тем просим размыслить о сем: что 6ы произвел поход Суворова, взирая из главнейших точек зрения на отношения политические и военные, если 6ы предположил он главною целью оного воспрепятствовать соединению Магдональда с Моро? — Последствие могло 6ы обратиться в пользу для его военного и тактического искусства. Он мог бы произвести хорошие походы и контр-марши, предпринять ученые позиции, выиграть несколько сражений и, имея превосходство в силах, действительно воспрепятствовать соединению двух Генералов. Но какую пользу все это принесло бы для коалиции вообще? Держа в осаде в одно и то же время Магдональда и Моро, Суворов не мог бы ни одного из них расстроить. Он ничего или мало приобрел из земель, а французы сохранили 6ы всегда бесчисленность. Моро подкрепил 6ы силы свои беспрестанными вспоможениями, доставляемыми ему без всяких препятствий, [99] и приняв наступательную или по крайней мере оборонительную сторону от Суворова, поставил бы сего последнего между двух огней. Поступок Суворова, имея армию в большом количестве, произвести то, что он произвел, был справедлив. Идти вперед, побеждать, рассеивать неприятеля, ослаблять его силы: вот очевидно, каковым долженствовало быть его поведение! вот тайна войны, когда бывают сильны! Он поступил благоразумнее, как кажется нам, предоставив недействительное соединение Моро с Магдональдом вместо воспрепятствования оному. Что 6ы причинил Суворову приход Магдональда по сю сторону Апенинских гор, между тем как он прогнал отсюда Моро, приведя его в такое состояние, что он не мог более продолжать кампанию? Напротив, для него выгоднее было привлечь одного в Пармезанские равнины, чтоб удобнее сражаться с ним; и мы остаемся убежденными, что, если бы Магдональд держался упорно во владениях Римских и в Тоскании с большою частью своей армии, и что [100] Моро взошел бы опять во внутренние границы Франции с своею, удовольствовавшись оставлением по сильному гарнизону в Мантуе, Тортоне, Александрии, Турине и Генуе, и оставив нужный запас в сих местах: то армия союзников, угроженная с обеих сторон и не имея надежного поста в Ломбардии, принуждена 6ы была им совсем очистить места. Род защитительной обороны, принятой Моро; план наступательной, зачатой Магдональдом, и быстрый поход Суворова — произвели все вместе и противными действиями то, что долженствовало совершить желания союзников. Очень вероятно, что если 6ы не было политических пронырств, то Восток и Запад Франции был бы похищен; следственно генералы французские не могли предузнать ухищрений политических, Позволительно судить о плане кампании какого-либо генерала по последствию, когда он имеет впереди неприяптеля, умеющего действовать. Если Суворов сделал многие погрешности, если между другими он недостаточно преследовал Моро, то поверят ли, что сей [101] с одной стороны, а Магдональд с другой, не воспользовались бы тем? Но чем Моро ему воспрепятствовал? — Возможно ли было противопоставить препятствия к тому, чтоб он не завоевывал Ломбардии и Пиемонта; чтобы не нападал на те места, которые были уже отделены; что6ы не сосредотачивал своих действий с Эрц-герцогом; чтоб не шел против Магдональда с отборнейшими из своих войск, не оказывая ни малейшего беспокойства задним войскам; чтоб не возвратился после угрожать границы Франции внезапным нашествием, к отражению коего Моро не имел никаких средств? Нам кажется, что сколько он причинил заботливости неприятелю, столько удачно и воспользовался средствами к ослаблению его.
Генерал Дюмас присовокупляет (стр. 210, 211 и 213 его сочинения) к исследованию ошибок, коими обвиняет он Суворова: « что если 6ы прошел Адду и отрезав к совершенно большую часть армии Моро от Мантуи, Феррары и Болоньи, фельдмаршал употребил все свои усилия к преследованию Генерала Моро, вытянув гораздо [102] далее свои крылья, то сей бы не мог ни сохранить столь долго позицию свою между Александриею и Валенциею, ни, может быть, оставаться в целости в Генуе. «Он говорит, что в сей позиции Суворов мог 6ы поручить какому-нибудь корпусу надзирать за всеми движениями Моро, препятствовать его переходу через снабжение Пиемонтцев войском, и что, наблюдая для себя таким образом время и удобность идти с вооруженною рукою против Магдональда, он отнял бы у него при первых самых шагах, всю надежду соединиться с Моро. Напрасно бы возразили, продолжает Автор, что для осады Пескиеры, Мантуи, Феррары, Пицигитоны, Милана, Тортоны, Турина и Александрии употреблено более половины армии Австрийско-Российской, ибо не видна та необходимость, которая принудила их к предпринятию осад сих мест, а довольствуясь обступлением их и препятствием к сообщению их, между ли собою или с французскою армиею, кончили бы приобретение оных по [103] генеральной капитуляции, как-то сделал Принц Евгений в 1706 году.»
Но можно ли требовать в самом деле от Суворова, чтобы он, имея пред собою армию Моро, обращенную к Франции, которая беспрестанно присылала ей значительные подкрепления (как-то приезд Жуберта и доказал), погрузил себя у подошвы Италии и, не довольствуясь беспокойствами, причиненными ему сильными укреплениями, оставил между собою и Моро Аппенинские горы? Что бы сделал тогда Магдонадьд, когда бы Суворов предпринял столь неблагоразумное намерение? Он бы возвратился назад и преследовал да Неаполя; он вызвал бы своего неприятеля, который нуждался в магазинах, в местах обеспечении, в пунктах подкреплений, — и все бы было потеряно! Но не все еще. Что бы сделал Моро при переходе? Не возможно ли бы было сему Генералу стеснить и тот корпус, который был бы поставлен для надзора за ним, принудить оставить осаду и, поместив себя выше Аппенинских гор, держать Суворова пленным [104] в недрах Италии? Исследовав сии рассуждения, можно удостовериться, что Суворов не имел надобности заботиться о походе Магдональда в Тосканию; поелику его меры направляемы были к встрече его. Долженствовало лучше оставить французов очищать южную Италию по собственной воле, нежели их там удерживать против их желаний. Но производя сей отважный расчет, которой 6ыл, как мы сказали, чертою гения его кампании, должен ли бы был Суворов присоединить к сему ужасное неблагоразумие? Хотя он не должен был препятствовать Магдональду удаляться, но по крайней мере он должен был против него встать; по сей-то причине он и должен был осаждать Романию, Парму и Ломбардию, и ничего не щадить к соделанию себя их обладателем. Евгений от того токмо пренебрегал или гнушался занять сии места, что не имел такой армии, которая 6ы пришла к нему из недр Италии.
Но оставим порицания, пристрастия, которые лучше всяких рассуждений и лучше всяких слов будут опровергаемы самыми [105] подвигами на поле побед. Там будем мы удивляться деятельности семидесятилетнего старца, имевшего сердце и бодрость юноши, и сим бодрственным духом, стремительною живостью, проворством и силой будет он воспламенять многочисленное войско, даст ему быстроту и полет, которых не остановят препятствия и самой враждующей природы. Он заставит умолкнуть низких своих завистников и притупят перо наемных критиков; он превзойдет самого Принца Евгения и Ганнибала. Сию хвалу сплетает ему не лесть. —
В сей военной картине историческое сравнение его с Принцем Евгением и Ганнибалом достойно занять место, и 6удет без сомнения приятно каждому, любящему свое отечество и славу своего Героя.
Суворов и Принц Евгений пожинали лавры на одном и том же поприще славы. Какое сходство в обстоятельствах тогдашнего и нынешнего времени! По завоевании Принцем Турина, встречен он был тем же радостным народным плеском; более 50,000 неприятельского [106] войска обратились в бегство. По получении о сем в Вене известия, радость была непомерная. Суворова воспевал народ в Лондоне и во всех провинциях Англии. Какая дань от гордого народа! — В история Евгения сказано, что Павия, Александрия, Тортона, Нови, Лоди, Пичигетоне достались в руки Императора; наконец Миланская цитадель отворила свои ворота; ее примеру последовали Кремона и Мантуя. Какое сходство с победами Суворова! — Король Сардинский Виктор Амедей, по возвращении своем в Турин, воздвигнул церковь во имя Богороднцы на близлежащей от Турина горе Суцерга, и постановил на вечные времена отправлять в оной 9го Сентября торжественное молебствие. Суворова поминали в храмах Божиих, ему воздвигнут в С. П. Бурге памятник. Какая разительная, при переходе через Адду, соответственность в действиях военных, но не в успехе! Там делал Принц Евгений с союзными войсками на Герцога Вандома, как и при Кассано, покушения тщетные. Генерал Моро принял те же меры в защите, как и Герцог Вандом. Суворов [107] занял лагерь там же при Тревилио, где и Принц; Генерал Мелас напал на шанцы при канале Риторто на том же месте, где и Принц Ангальт-Бернургский с тогдашними союзными Пруссаками; и Суворов, подобно Принцу Евгению, покушался обмануть Моро, как тот Вандома, и перешел реку на том же месте, что поручено было исполнить Маркизу Шатлеру. Предприятие сие увенчалось успехом; но Евгений должен был отступить к Кассано: потому что намерение его открылось, и Герцог Вандом не почел за нужное обнажить центра своей линии, как Моро принужденным нашелся, маневрами правого крыла Суворова при Треззо, разделить свою армию. —
Так как Суворов перешел Альпы, которые первый с войсками перешел Ганнибал, разбил французов при Требии и Тидоне, где и Ганнибал Римлян; то приятною обязанностию почел я поставить здесь еще параллель между Карфагенским и Российским Ганнибалом. — Для сего нужно мне переселиться мысленно в век Ганнибала, и к тому переходу, который в [108] древности прославлялся чудом и блистательною отважностью. Представив древнего, увидим мы, в чем походил на него и наш Герой.
Не знаю, верить ли столь черному начертанию характера Ганнибала, которое оставил нам Тит Ливий: Inhumana crudelitas, perfidia plusquam Punica, nihil veri, nihil sancti, nullus Deum metus, nullum jusjurandum, nulla religio. То есть: бесчеловечная жестокость, вероломство более нежели Пуническое, ни правды, ничего святого, ни страху богов, ни исполнения клятвы, ни закона. — Не был ли, может быть, Тит Ливий в описании сем более Римлянин — враг Карфагены, нежели беспристрастный Историк? Не мстил ли он за то, что Ганнибал клялся именем богов человечества и добродетели быть врагом Римлян, доколе сии будут нарушителями спокойствия народов? Чувствие столь сходное с чувствием Суворова, которому всегда ненавистны были безначалие и безбожие французов, попиравших всю святость народных прав! — [109]
Читая Историю перехода Карфагенского полководца, читает очевидец свою собственную. Все ужасы Альпов существовали и тогда; следовательно преодолевать долженствовало те же трудности и те же опасности, с тою токмо разницею, что при переходе Ганнибала употреблены были слоны, которые нередко бешенством своим причиняли много вреда. Образ боя описан древними Историками тот самый, какой предписывал и Суворов, а именно: одни стычки, ибо пробираясь по тропинкам, не можно было мыслить о генеральных баталиях.
Так однажды при переправе слонов, встретилась Нумидийская легкая конница, из 500 человек состоявшая, высланная Ганнибалом для разведывания с отрядом Сципиона. Сражение было упорное, при котором Нумидийцы должны были отступить, потеряв 200 человек на месте, а Римляне искупили победу сию сто шестьюдесятью убитыми. Первое сие сражение предвещало уже, что Римляне наконец победят, но победят с великими пожертвованиями. [110]
Перешед горы, долго не мог Ганнибал решиться, дать ли тотчас сражение первому Римскому войску, или перенести оружие свое в Италию.
Между тем Сципион наблюдал планы и движения своего противника, дабы по оным сообразить собственные свои меры. Войско Карфагенское страшилось Римлян, поелику воспоминание о прошедшей войне не исчезло еще из их памяти, а ужасы Альпов увеличивали сей трепет.
Тогда Ганнибал, собрав все войска, говорил воинам сию речь, сей отрывок, древнего Карфагенского красноречия: «Как столь внезапно преобразуется неустрашимость ваша в трусость? Через несколько лет считали вы походы ваши только по единым победам. Испании не хотели вы оставить, доколе все народы и земли, двумя морями окруженные, не покорились Карфагенянам. С праведным негодованием на тре6ование Римлян,что6ы им отдать для наказания, яко преступников, завоевателей Сагунта, перешли вы Эбро, дабы истребить все Римское, даже до имени, и освободить земной шар. Тогда никто из вас [111] не остановился, и все при закате солнца двинулись в поход. Ныне же, прошед большую часть оного, преодолев посреди диких народов Пиренейский лес, перешед Родан и покорив несколько тысяч Галлов и самую ярость воли, теперь пред лицом Альпов, за оградою которых лежит Италия, пред вратами врага, хотите вы утомившиеся остановиться! Да что же Альпы иное, как весьма высокие горы? Если они и выше Пиренейских, то и тогда не достигают еще небес; следственно перейти их можно, На Альпах живут люди, строятся; там родятся, и питаются животные; где один пройти может, там могут пройти и толпища. Самые Послы, которых вы пред собою видите, не перелетели же Альпы. И самые предки оных не были даже уроженцами Италии; а чуждые, которые великими ордами, с женами и детьми, безопасно переходили, яко кочующие народы. Какой путь может быть непроходимым для вооруженного воина? Восемь месяцев переносили вы все труды и все опасности, дабы занять Сагунт; а теперь, устремляясь против Рима, столицы вселенной, [112] что может вас утомить и уклонить от сего предприятия? Что Галлы покорили, в том Карфагеняне отчаиваются! Вы должны или уступить первенство в храбрости народу, вами столь многократно побежденному, или достигнуть цели вашего похода на поле между Тубероной и стенами Рима».
Таким красноречием воспалял унылые души воинов своих Карфагенский полководец. Так с вершин гор показывал он воинам поля Италии. «Перешед, воскликнул он им, Альпы, перешли вы и вал Рима; две победы — и Рим ваш!>» Но Российский имел для душ своих воинов другой рычаг. Когда от борьбы с неприятелем и со всеми ополчившимися стихиями изнемогшее до отчаяния войско сего остановилось на Альпах, то он лег на землю и закричал: «бегите, оставьте меня; здесь погребу я себя». Сии слова — войско бросается на неприятеля. — Победа! — — ура! — —
Не буду я занимать читателя повествованиями Тита Ливия, яко бы Ганнибал смягчал камни винным уксусом, что подтверждал и Плиний Естествослов. Переход [113] сей и без сих вымыслов знаменит и чудесен уже отважностью полководца и неутомимостью войска. Лучше приведем мы изображение Ганнибала, и мы узрим в сем зерцале нашего Суворова.
«Из всех геройских походов, говорит Гейнзе весьма справедливо, ни один столь не разителен, как Ганиибалов чрез Италию». Александров через Персию имеет более романического и варварского шуму, но Африканцев более единственности, твердости и духа Древних Атлетов. В переправе через быстро текущий Родан у Авиньона, в отважном переходе через ярящиеся водопады, через столетний снег, чрез лед глубоких долин и надоблачные Альпийские утесы, в каждом сражении видим Олимпийскую борьбу. При Требии, при Фразименском озере, наипаче при Авфиде нападает они со своими к храбрости приученными толпищами на сильного неповоротливого врага; низвергает и окрововляет его. Он знал науку побеждать лучше всякого. Целые армии, прежде, посреди и после сражения образовывал, он как оД-аого чгеловека. На каждом месте, во [114] всех обстоятельствах был он преисполнен осторожности, подвижности, отважности, хитрости и присутствия духа. До таковых простых правил доводил он от юности своей обширное военное ремесло. Какой непрерывающийся ряд подвигов! как неукротимый, мщением дышащий, лев, бежит он чрез Италию, пожирает стада, и баснь Гомера делается в первый раз былью: народ Римский, выставлявший его истукан на улицах, где с трепетом на него взирали, и бесновавший потом ради его над камнями стен Карфагены, показал сим самым истинную меру величия сего человека».
За славу Суворова назначила французская Республика два миллиона ливров. Ах! Помилуй Бог! как дорого! сказал он. —
Восхищенный Российским Ганнибалом известный Немецкий Писатель Посселт, в журнале своем на стр. 123, говорит следующее: «Вступление Суворова в Швейцарию не могло быть счастливее. Сия экспедиция была тем достопамятнее, что войска его только что выступили из равнин Италии и без опытов в горной [115] войне. Из донесения Суворова к Императору видно, как сильно сии явления нового рода действовали на воображение старого Полководца. Он описывает их почти с поэтическим вдохновением. Кажется, читаешь описание Ксенофонта о знаменитом походе его через неизвестные земли». И тут начинается писанная мню тогда реляция, которую я здесь, для славы нашего Героя и нашего войска, опять помещаю:
«Победоносное воинство ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, прославившееся храбростью и мужеством на суше и на морях, ознаменовывает теперь беспримерную неутомимость и неустрашимость и на новой войне — на громадах неприступных гор. Выступив из пределов Италии к общему сожалению всех тамошних жителей, где сие воинство оставило по себе славу Избавителей, переходило оно через цепи страшных гор. На каждом шаге в сем царстве ужаса — зияющие пропасти представляли отверстые и поглотить готовые гробы смерти; дремучие мрачные ночи, непрерывно ударяющие громы, [116] льющиеся дожди, и густой туман облаком при шумных водопадах, с каменьями с вершин низвергающихся, увеличивали сей трепет. Там является зрению нашему гора Сент-Готард, сей величающийся колосс гор, ниже хребтов которого громоносные тучи и облака плавают; — и другая, уподобляющаяся ей, Фогельсберг. Все опасности, все трудности преодолеваются, и при таковой борьбе со всеми стихиями, неприятель, гнездившийся в ущелинах и неприступных выгоднейших местоположениях, не может противостоять храбрости войска, являющегося неожидаемо на сем новом театре. Он всюду прогнан. Войска ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА проходят темную горную пещеру Унзерн-Лох и занимают мост, удивительною игрою природы ийз двух гор сооружейный и проименованный Чортовым. Оный разрушен неприятелем; но сие не останавливает победителей: доски связываются шарфами Офицеров. По сим доскам бегут они, спускаются с вершин в бездны, и, достигают врага, поражают его всюду. Напоследок надлежало восходить на снежную [117] гору Бинтнер-Берг, скалистую крутизною все прочие превышающую, Утопая в скользкой грязи, должно было подыматься против и посреди водопада, низвергающегося с ревом, и низрыгающего с яростью страшные камни и снежные и земляные глыбы, на которых много людей с лошадьми с величайшим стремлением летели в преисподние пучины; где многие убивалися, а многие спасалися… Всякое изражение недостаточно к изображению сей картины природы во всем ее ужасе! Единое воспоминание преисполняет душу трепетом, и теплым благодарственным молением ко Всевышнему, Его же невидимая всесильная Десница видимо сохранила воинство ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, подвизавшееся за святую Его веру». —
При переходе гор Альпийских Герой наш писал: «Провидение одного из смертных, бывшего на влажных облаках, откуда он долу ломал ноги, бросило за Атмосферу, где ежели он не задохнстся, то оттуда сделает шаг на экватор, где сгорит; или на полюс, где замерзнет. А ежели полет [118] его колесом, то раздробление будет от черепа до пяты… Всемогущество, по врожденной естественной простоте его, подкрепит молитвою, благонравием и беспредельной верностью Монарху». |
