Суворов

Глава 19. «Орлы русские облетели орлов римских»

1

Победы Суворова в Италии создали новые проблемы для алчной Вены. Дабы без помех округлить свои владения, Австрия стремилась теперь избавиться от присутствия в Италии русских войск, и в особенности самого Суворова. В то же время по мере достижения союзниками блестящих успехов на полях италийских разгорались аппетиты и у других участников коалиции. Англия решила, что настал ее черед использовать русское оружие по «ускромлению» французов. Под предлогом все той же реставрации, восстановления прежних порядков «владычица морей» хотела сокрушить давнего конкурента – Голландию или хотя бы истребить ее сильный флот.
По новому плану особая англо-русская армия направлялась в Голландию, в Италии оставались лишь австрийские войска, а русские с Суворовым должны были вступить в Швейцарию. Здесь предполагалось, что Суворов соединится с двадцатичетырехтысячным корпусом Римского-Корсакова и будет угрожать вторжением в пределы самой Франции. Австрийцы из Швейцарии передвигались на нижний Рейн. Таким об- разом, союзники – Англия и Австрия – занимали слабо защищенные французами фланги, в то время как небольшой и разрозненной русской экспедиционной армии предстояло сражаться с восемьюдесятью тысячами закаленных, как металл в огне, солдат во главе с отважным генералом Массена.
Союзники превосходно учли характер русского императора, сыграв на его слабостях. Он принял и английский план, и поправки Австрии, хотя и выразил сожаление в связи с тем, что вторжение во Францию откладывалось до будущего года. Ему было важно одно: русской армии и русскому полководцу вновь отводилась важнейшая роль.
Внутренне Суворов был против высадки десанта в Голландии и переброски огромных масс войск на смену друг другу по всему огромному итальянскому, швейцарскому и прирейнскому театру военных действий. Находясь в таких переходах, армии на время выключаются из участия в войне, что порождает множество опасных и непредвиденных неожиданностей.
– Если из общего целого этого важного дела будут оторваны хотя бы некоторые куски, – тревожился русский фельдмаршал, – то весь спектакль провалится.
Прежде всего он не мог согласиться на ту спешку, с какой русским войскам следовало, по мнению императора Франца, идти в Швейцарию. Моро еще оставался в Генуе. Кроме того, русские совершенно не были подготовлены к ведению необычной для них горной войны и даже не имели штабных офицеров, знакомых с краем.
– Непонятны для меня венского двора поступки, – замечал Суворов в письме к Павлу I, – когда единое мановение вашего императорского величества – возвратить войска в империю вашу – может ниспровергнуть все заносчивые его умыслы...
«Венскому двору, впрочем, не было никакого расчета затрагивать «славу и достоинства русского государя и его победоносного оружия», – говорит по этому поводу А. Петрушевский, – потому что Россия представляла еще из себя колодец, из которого Австрии приходилось пить. Не собственные свои интересы были для последней так дороги, а близорукость руководителей ее политики так велика и средства к достижению целей до того неразборчивы, что подтасовка благодаря Суворову обнаружилась в игре раньше, чем было полезно для Австрии, и имела подобие посягательства на чужое достоинство».
Мысль об удалении русских из Италии во все более становившуюся австрийцам безразличной Швейцарию руководила всеми действиями «бродфрассеров», ненасытных обжор, как теперь именовал венских стратегов Суворов. Новые сведения из Швейцарии только подтверждали эти прискорбные выводы. Когда австрийские войска усилились русским корпусом Римского-Корсакова, эрцгерцог Карл получил возможность нанести сокрушающий удар слабому левому флангу Массены, стоявшему за рекою Ааром. В результате победы Швейцария была бы очищена от французов. В ночь с 5 на 6 августа союзники произвели нерешительную попытку перейти Аар, речку шириной в две сотни шагов, но не позаботились о заблаговременной переправе авангарда, начали возводить мосты, попали под обстрел и несолоно хлебавши вернулись восвояси.
Русские восприняли действия эрцгерцога как несуразную комедию, сыгранную только для отвода глаз, «Бештимтзагер разумеет, что нельзя перейти Аара в мокрых шинелях... Далее унтеркунфт потребен», – иронизировал Суворов. Недвусмысленно выразился об этой неудаче немецкий военный исследователь К. Клаузевиц: «Эрцгерцог должен был до своего отхода использовать свой явный перевес сил, чтобы разбить наголову Массену. То, что он этого не сделал, – больше чем осторожность, это – трусость».
Почти одновременно русский фельдмаршал узнал о распоряжении венского кабинета, граничащем уже с предательством. Согласно австрийскому плану эрцгерцог Карл выводил все свои войска из Швейцарии, не дожидаясь, пока соединятся русские корпуса, разделенные Альпами и пространствами Северной Италии! Таким образом, Римскому-Корсакову с его двадцатью четырьмя тысячами солдат предстояло держать фронт в двести верст против всей армии Массены.
«Я получил известие, крайне удивляющее меня, – писал Суворов Карлу, – ваше королевское высочество считает обязанностью ввести в действие намеченный состав русских войск в Швейцарии так поспешно, что с императорско-королевской армией, находившейся до сих пор в Швейцарии, выступаете в Швабию. Печальные следствия для Германии и Италии, неизбежные с этой переменой, должны быть очевидны для опытного военачальника. Я уверен, что по усердию к великой цели на общее благо ваше высочество не поспешит исполнением хотя бы даже уже отданного повеления, выполнение которого было бы в полном противоречии с великими намерениями...»
Напрасная надежда! Единственно, что сделал эрцгерцог, хотя бы и вопреки гофкригсрату, это оставил в Швейцарии генерала Готце с двадцатью тысячами солдат. Будучи небесталанным полководцем, Карл прекрасно понимал всю безнадежность будущего положения Римского-Корсакова. Вдобавок по первоначальному проекту Суворов должен был идти в Швейцарию с одним корпусом Дерфельдена, которого не хватило бы даже на то, чтобы заменить австрийцев Готце. Фельдмаршал невесело шутил, что ему предстоит «одному со свитою прибыть к Корсакову на моем Буцефале...» Необыкновенный силач и в свои шестьдесят девять лет, генерал-лейтенант Максим Ребиндер, сжимая свои огромные кулаки, говорил в кружке офицеров:
– Ах! Как низка коварная неблагодарность к спасителю Австрии Александру Васильевичу и к нам великомудрых заседателей главного военного совета! Как они слепы и недальновидны! Только им будет после плохо без нас!
«Сия сова, – писал Суворов о Тугуте, – не с ума ли сошла или никогда его не имела». Он как бы предчувствовал судьбу, ожидавшую Римского-Корсакова: «Массена не будет нас ожидать и устремится на Корсакова... Хоть в свете ничего не боюсь, скажу – в опасности от перевеса Массена мала пособят мои войска отсюда, и поздно...»
В Петербурге весть об уходе эрцгерцога из Швейцарии едва не привела к немедленному и окончательному разрыву союза с Австрией. Только опасаясь сепаратного мира Вены с Францией, Павел I приостановил исполнение угрозы. Еще раньше русский император разрешал Суворову «в случае продолжения нынешнего поведения» австрийцев собрать в одно место войска и «действовать независимо». Теперь Павел I наделяет полководца безграничными полномочиями: «Сие предлагаю, прося простить меня в том и возлагая на вас самих избирать – что делать...»
Надо было спешно идти на выручку Римского-Корсакова. 28 августа 1799 года, рано утром Дерфельден выступил со своим корпусом из Асти, а Розенберг из Ривальты в направлении Сен-Готарда. Мелас продолжал блокаду Тортонского замка, до капитуляции которого, мы помним, оставалось три дня. Но едва русские остановились на отдых, как Суворов приказал ни минуты не медля возвращаться назад. Узнав о перемещении русских войск в Швейцарию, Моро тотчас во главе трех колонн спустился с Генуэзских гор и занял Нови, угрожая освободить Тортону. Суворов выручил Меласа – Моро спешно повернул в горы, и 31 августа согласно условиям капитуляции французский гарнизон покинул Тортонский замок.
Спасая союзников, русские потеряли три драгоценных дня, которыми как нельзя лучше воспользовался Массена.

2

С уходом эрцгерцога Карла русско-австрийские силы в Швейцарии оказались раздроблены и распылены. Самонадеянный, пренебрежительно относившийся к противнику генерал-лейтенант Римский-Корсаков расположил большую часть своего корпуса у Цюриха, впереди рек Лиммата и Аара. 13 тысяч австрийцев под непосредственным командованием генерала Готце держали оборону от Цюрихского до Валенштедского озера. Далее к югу находились небольшие разрозненные отряды Елачича, Линкена и Ауфенберга. Французская армия также была растянута, занимая фронт от Базеля на Рейне, вдоль рек Аара, Лиммата, Альбиса, Линты и далее до Сен-Готарда, однако положение ее было куда более выгодным. Массена не только имел значительное численное превосходство, но и успел сосредоточить крупные силы на важной позиции у реки Лиммата, то есть на своем левом крыле.
План Суворова, принятый в Асти, предполагал скорейшее сближение с неприятелем, наступление на Сен-Готард и удар в правый фланг и тыл французам. Не желая тратить времени, русский фельдмаршал избирает наиболее короткий, но трудный путь. По тщательно разработанной диспозиции Линкен и Готце отдельными колоннами сближаются друг с другом и с войсками Суворова. Затем союзники устремляются вдоль обоих берегов Люцернского озера до самого Люцерна, соединяются с корпусом Римского-Корсакова и овладевают позициями на правом берегу Рейса и Аара.
Совершенно не зная местности, фельдмаршал потребовал к себе в Асти офицеров австрийского генерального штаба. Их было девять человек во главе с подполковником Веройтером, приобретшим в последствии, как говорит А. Петрушевский, «большую, но унылую известность» в наполеоновских войнах. Легко предположить, что именно Веройтеру принадлежала конкретизация плана. Приходилось поневоле доверяться как раз тому «проектному унтеркунфту», над которым столько иронизировал Суворов. На сей раз на стороне «унтерхунфта» было преимущество – знание сложного театра военных действий. По той же причине старый фельдмаршал настоятельно просил австрийских военачальников в Швейцарии – Готце и Штрауха указать все «местные затруднения и способы края». Опытный полководец в силу обстоятельств понужден был, таким образом, во многом положиться на других.
Русские войска двигались к Сен-Готарду достаточно быстро, весь обоз отправлен был кружным путем через Верону, Тироль и по северному берегу Боденского озера, а полевая артиллерия направлялась в долину Энгандин, затем – в Фельдкирх. Предполагалось, что армия получит двадцать пять горных пушек, к обращению с которыми приказано было приучить прислугу. Кроме вьюков, у солдат не имелось никакой тягости, а многие офицеры несли на себе лишь скатанную через плечо шинель. Войска были облегчены до последней возможности. Распоряжения отличались точностью, порядок соблюдался образцовый. Выступали в два пополуночи, в десять солдат получал на привале кашу, подкреплялся и спал несколько часов. В четыре пополудни, когда зной начинал спадать, выступали в поход снова, шли часов шесть и в десять вечера находили готовый ужин.
На втором переходе от Александрии вдали показались, словно громоносные тучи, громады Альп. Климат постепенно изменялся, делался суровее, полил дождь. Дорога превратилась в широкую тропу. Близ местечка Таверно горы, уходившие в небеса, обступили солдат.
Суворов рассчитывал подойти к Сен-Готарду 6 сентября и 8 числа произвести атаку неприятельской позиции. В Беллинцоне, по заверениям Меласа, русскую армию должны были ожидать тысяча четыреста тридцать мулов, необходимых для продолжения горного похода. Однако, прибыв форсированным маршем во главе своих войск в Таверно, главнокомандующий узнал, что австрийцы вновь обманули его. – Нет лошаков, нет лошадей, а есть Тугут, и горы, и пропасти, – писал он, добавляя с горечью, – но я не живописец.
Константин Павлович предложил употребить под вьюки казачьих лошадей, но не было ни мешков, ни вьючных седел. Суворов нервничал, писал Павлу о бесполезности похода и о потере «выгоды быстроты». Тем временем прибыло несколько сот мулов, законтрактованных австрийцами только до Беллинцоны. Пришлось уговаривать погонщиков остаться при армии на весь поход. Спустя два-три дня появилось еще несколько сот мулов. В тревоге и неустанных трудах прошло пять суток.
Старый фельдмаршал в неизменном своем плаще и широкополой тирольской шляпе объезжал на казачьей лошадке ставших лагерем солдат, ободрял их словом.
– Вот там, – указал он на север, в сторону гор, – безбожники французы. Их мы будем бить по-русски! Горы велики! Есть пропасти, есть водотоки, а мы их перейдем-перелетим. Мы русские! Лезши на горы, одне стрелки стреляй по головам врага. Стреляй редко, да метко! А прочие шибко лезь в россыпь. Влезли – бей, коли, гони – не давай отдыху! Везде фронт! Просящим пощады – грех напрасно убивать. Кого из нас убьют – царство небесное. Останемся живы, нам честь, нам слава, слава, слава!
И с чистою душевной преданностью отвечали ему солдаты:
– Веди нас, отец наш! Веди, веди! Идем! Ура! Огонь-Огнев и другие старослужащие замечали, что
Суворов занят был крепкою думой, даже переменился в лице.
– Что с ним, отцом нашим, сталось, – переговаривались они, – уж здоров ли он? Куда мы без него годны? Или впереди много французов? И он думает, что мы не управимся с ними? Да подавай нам сотню тысяч синекафтанников, всех укладем рядышком или сами до одного лоском ляжем! Так ли, братцы?
– Так! Воистину так! – отвечали старикам молодые солдаты. – Готовы не только синекафтанников, но и белокафтанников-цесарцев, если бы с последними и довелось, поколотить на славу!
В кругу офицеров велись беседы другого рода. Вернее угадывая заботы своего фельдмаршала, они говорили:
– Александр Васильевич до невозможности оскорблен унтеркунфтом, замучен интригами австрийцев. Вместо того чтобы идти и бить французов, мы стоим по-пустому, и все это от Тугута.
Это имя «носилось в войсках, как небесная кара – чума». Русские открыто толковали об измене австрийцев и боготворили Суворова.
Только 10 сентября двадцатитысячная русская армия тронулась в путь. Рядом с Суворовым на казачьей лошадке тащился шестидесятипятилетний хозяин дома, где полководец квартировал в Таверно, Антонио Гамма. Впечатление, произведенное русским фельдмаршалом на этого старого итальянца, было таково, что Гамма, позабыв свои лета, семью и домашние дела, вызвался следовать за Суворовым в Альпы. В дальнейшем он служил в войсках проводником и не раз приносил пользу.
12 сентября в местечке Дацио к колонне Дерфельдена присоединилась бригада австрийского полковника Штрауха. Отсюда оставалось лишь десять верст до Айорло, занятого передовыми французскими постами дивизии Лекурба. В завесе сентябрьского дождя угрюмо смотрел на пришельцев Сен-Готард. Узкая дорога вела через долину, стиснутую выщербленными скалистыми стенами, а затем терялась в вышине. Бригада Гюденя, оборонявшая перевал, насчитывала всего лишь три с половиной тысячи человек, но местность удваивала, если не утраивала, ее силы.
Понимая всю трудность и рискованность атаки Сен-Готарда, фельдмаршал загодя направил в обход шеститысячный корпус Розенберга. И все же Суворов по- решил не ожидать Розенберга, который мог быть задержан в пути другими отрядами Лекурба, и наступать тремя колоннами. 13 сентября пасмурным и мглистым утром войска продвинулись от Дацио и согласно диспозиции разошлись в разные стороны. Авангард Багратиона взял вправо и стал взбираться на отвесные кручи под губительным огнем французов. Одновременно левая союзная колонна сумела обойти неприятельский фланг.
Французы поднялись выше и заняли новую позицию. Хорошо знакомые с этими доходившими до небес громадами, они чувствовали себя здесь как дома. Их атаковала средняя колонна – дивизия Фёрстера, подкрепленная Повало-Швейковским. Неприятель отходил медленно, пока не поднялся наконец на самую вершину горы.
К тому времени на подмогу Гюденю прибыла часть французской бригады Луазона, да и сама позиция сделалась еще менее уязвимой для атаки с фронта. Русские храбро бросились на штурм, но стрелки били их из-за утесов и камней чуть ли не на выбор, и атака захлебнулась. Одушевленные присутствием Суворова, войска двинулись вторично, и опять неудачно. Багратиона все не было, не было известий и от Розенберга. День уже клонился к вечеру, недолго оставалось ждать ночной темноты. Французы оборонялись с необыкновенным упорством. Но еще большим упорством обладал Суворов. Он приказал начать третью атаку. Войска двинулись наверх, и вслед за тем на снежной вершине против неприятельского левого крыла показались солдаты Багратиона.
Русские карабкались по утесам и скалам, с огромным трудом поднимаясь все выше и выше. Вершину горы заволокли облака, в густом тумане люди помогали друг другу, подсаживали, упирались штыками; кое у кого были привязаны к ногам когти для влезания на столбы – кошки. Так непосредственно по крутому склону авангард взобрался на главный Альпийский хребет и направился прямо к местечку Госпис на седловине перевала, за спиною у французов. К. Клаузевиц назвал этот переход «самым изумительным из подвигов за все время похода Суворова».
Французы, не ожидавшие появления Багратиона, бросили позицию и стали поспешно отступать. Дело было выиграно, но дорогой ценой: до тысячи двухсот русских выбыло из строя. В Госписе, где находился капуцинский монастырь, Суворова встретил старый седой приор с братией. В бурное время и в зимние метели монахи отыскивали и спасали заблудившихся на крутых и опасных тропах Сен-Готарда. Настоятель пригласил престарелого, изнемогшего русского вождя в келью отдохнуть и подкрепиться.
Картофель, горох и какая-то рыба утолили голод воинов. Суворов был весел, любезен, хвалил обитель за подвиги и говорил с приором то по-немецки, то по-французски, то по-итальянски, Приор, в свою очередь, сообщил, что русские, как указывают монастырские летописи, посетили Сен-Готард почти полтора столетия назад.
– Итак! – воскликнул фельдмаршал. – Мы ступаем по следам давно усопших предков наших!
Отдохнув, солдаты начали спускаться с горы. На помощь Гюденю прибыл сам командир дивизии Лекурб с подмогой. Он двинулся было навстречу Суворову, но получил известие, что в его тылу скапливаются русские. Это подошла долгожданная колонна Розенберга.
10, 11 и 12 сентября отряд Розенберга, авангардом которого руководил Милорадович, то продвигался по узеньким тропинкам, то взбирался на высочайшие горы, то спускался в пропасти. Часто приходилось переходить вброд глубокие, по пояс, речки. Все эти дни ливмя лил дождь, ночи выдались темные, холодные, с сильным северным ветром. Переходы были нескончаемые, с ранней зари до глубоких сумерек, солдаты шли ускоренным маршем, и на горных склонах иные из них, поскользнувшись, неслись вниз кубарем и гибли в пропастях. Засветло 12-го числа войска прибыли в местечко Тавечь. Тут горы несколько раздвинулись, дорога стала лучше. В ранце у солдат оставалось сухарей на три дня.
Федор Васильевич Харламов, произведенный за итальянский поход в генерал-майоры, выбрал из своего полка сто семьдесят человек, ему хорошо знакомых, вывел вперед линии корпуса шагов за триста и расположился с ними на ночлег, приказав быть готовым к бою. Он поговорил с солдатами и приказал им покрепче привязать ремнями штыки к ружьям. С рассветом дождь прекратился, и корпус двинулся вперед. За немногочисленными конными казаками поспешил авангард, за ним остальные полки. Так шли русские верст около шести до горы Криспальт.
Французские аванпосты отступили на вершину горы. Милорадович взял налево, полк Мансурова – направо, а Харламов со своими азовцами ударил в центр. Неприятель пытался удержаться у своих землянок. Штыковая атака заставила французов спуститься к озеру Обер-Альп и занять новую позицию.
Поднявшись на возвышение, русские увидели густую цепь стрелков, расположившихся за большими каменьями. Генерал-майор Харламов на черкесской лошади поскакал впереди охотников и егерей. Французы осыпали русских пулями и картечью.
Харламов не давал неприятелю ни минуты передышки, и наконец французы дрогнули и побежали в долину к селенью Урзерн.
Стало уже вечереть, горы задымились, а туман закрыл долину. Посланный для обозрения бригад-майор доложил генералу Ребиндеру, что перед Урзерном неприятель, построившись в колонны, приготовился к бою. Робиндер приказал с возможною тишиною спускаться с гор. У подошвы горы русские, не замеченные неприятелем, выстроились в боевую линию. По приказу они дали ружейный залп и с криком «ура!» кинулись в штыки. Озадаченные атакой французы обратились в бегство.
Федор Васильевич Харламов, несмотря на два ранения, вместе с охотниками без устали гнал врага. Третье ранение – картечью в плечо – повергло его с коня на землю. Солдаты остановились и окружили его.
– Дети! – говорил он им. – Ступайте вперед, а при мне останьтесь два человека. Слышьте, дети! С богом ступай, ступай! Коли, гони, бей! Я уже не слуга царский. Кланяйтесь от меня всем. Долго я служил с вами, не поминайте меня злом...
Ближе к ночи солдаты перенесли раненого генерала в селенье, в дом тамошнего священника. После сделанной лекарем перевязки старик забылся. Часа за два до свету он очнулся, и увидев человек тридцать своих любимцев, сказал:
– Ну, дети, прощайте! Вы идете вперед, а я с вами не могу. Жаль! Да делать-то нечего, – и залился слезами. – Бейте врага! Эхма! Надобно бы передать мой поклон отцу... да не с кем, – потом оглядел всех и обратился к Старкову: – Да, вот ты, мой вскормленник! Скажи другу Максиму Ребиндеру, чтобы он отцу нашему отдал мой сердечный поклон! Слышь ты, сделай это, и вот тебе мое благословение, – он сорвал с шеи крест, а потом достал часы. – Вот тебе на вечную память обо мне. Будь честен, молись богу, служи усердно царю и отечеству! Не моги быть трусом!...
Розенберг допустил крупную ошибку, промедлив с выступлением на Урзерн. Заняв позиции на высотах и слыша выстрелы от Сен-Готарда, он подумал, что противник далеко и поэтому атаковать его рано. Между тем немедленный штурм Урзерна отрезал бы французские войска на Сен-Готарде и в деревне Госпиталь, обрекая их на истребление и пленение. Однако и так оба русских отряда добились многого Розенберг и Дерфельден угрожали с двух сторон дивизии Лекурба, поставив его перед тяжким выбором.
Этот даровитый и отважный генерал, подлинный представитель военной школы революционной Франции, принял смелое решение. Он мог бы спокойно отойти через пологий перевал на запад, в долины Вал-лиса. Но тогда Суворову открывался беспрепятственный путь к Люцернскому озеру, где находилась французская флотилия. Лекурб поступил по-суворовски. Дав для устрашения залп по русскому лагерю, он побросал затем всю свою артиллерию в реку и ночью направил войска через дикий горный хребет Бетцберг, в обход Урзерна, где находился Розенберг. Всю ночь карабкались французы по горам, перевалили через хребет и, спустившись поутру, снова стали на пути русской армии.
Солдаты Дерфельдена, еле державшиеся на ногах, расположились на ночлег вокруг деревни Госпиталь. Было холодно и сыро, люди мерзли даже у разведенных костров. Верстах в четырех сквозь ночную тьму прорезались огни другого бивака – там был Розенберг, но каждый лагерь принимал другой за неприятельский. Перед полуночью Суворов направил извещение Готце и Римскому-Корсакову, что Сен-Готард взят, что войска прибыли в Госпиталь и назавтра продолжат наступление, так что он надеется, как и предполагалось по диспозиции, к вечеру добраться до Альтдорфа.
Впереди, однако, русских ожидало препятствие, еще более грозное, чем тяжкий подъем на вершину Сен-Гетарда, – Урнер-Лох и Чертов мост, две такие теснины, равные которым вряд ли где-нибудь найдутся.

3

Дорога из госпиталя шла вниз по течению реки Рейс, которая чем далее, тем стремительнее неслась в узкой щели между нависшими над нею горами. Через версту дорога врезалась в утесы, отвесно спускавшиеся в русло реки. В 1707 году один из искусных итальянских минеров пробил в скале туннель, получивший название Урнер-Лох – Урнерская дыра. Это была в полном смысле слова дыра длиною в восемьдесят шагов, почти круглая, темная, сырая и настолько тесная, что по ней едва мог пройти навьюченный мул. По выходе из туннеля дорога лепилась в виде карниза на отвесной скале, а затем круто спускалась под прямым углом к Рейсу, над которым нависла арка Чертова моста. Вода низвергалась здесь несколькими водопадами, с ревом и грохотом, слышимым далеко окрест. С моста дорога делала опять крутой поворот и только перед деревней Гешенен вырывалась на простор.
В шесть часов утра 14 сентября Суворов выступил из Госпиталя, соединился в Урзерне с Розенбергом, выслав вперед авангард Милорадовича. До самой Урнерской дыры противник не тревожил русских, убежденный, очевидно, в неприступности своей позиции. Перед входом в эту мрачно зиявшую искусственную пещеру французы встретили авангард ружейным огнем и выстрелами укрытой в туннеле горной пушки. Три сотни смельчаков полезли вверх, в обход над Урнер-Лохом. Другой отряд в две сотни егерей под командой майора Федора Тревогина начал спускаться по крутому скалистому склону высотою в сто пятьдесят метров к самому Рейсу. Под непрекращающимся огнем неприятеля, ежесекундно рискуя сорваться в пропасть, егеря достигли каменистого ложа и перешли реку, а затем стали карабкаться по отвесному берегу.
Страшась быть отрезанными, защитники Урнер-Лоха подались назад. Генерал-майор Мансуров устремился в туннель и оттеснил их до выхода к Чертову мосту. Когда первые солдаты вышли к открытой пропасти, они не смогли податься назад. На узкой дороге образовался затор. В отступавших французов и напиравших на них русских полетели пули и картечь. Многие не удержались и сорвались в пропасть.
Русские бросились к мосту: французы сумели под огнем стрелков разрушить его – к счастью, главная арка сохранилась, но вместо второй зияла огромная дыра. Однако уже егеря Тревогина успели одолеть путь по кручам левого берега. Начавшие отходить францу- зы еще обстреливали мост, когда русские притащили несколько бревен, разобрав сарай, который оказался поблизости, а офицеры, все время бывшие впереди, перевязали бревна своими шарфами. Князь Мещерский-третий ступил на эту зыбкую перекладину, но, пораженный смертельным выстрелом, только успел сказать:
– Друзья, не забудьте меня в реляции... По узким бревнам, рискуя упасть в бездну, суворовские чудо-богатыри перебегали на другой берег. В это время с левой стороны, с полугорья явился с Архангелогородским полком двадцатитрехлетний генерал-майор Николай Каменский. Еще с вечера получил он приказ следовать за Лекурбом через Бетцберг и обойти Урнерскую дыру и Чертов мост. Теперь он, как старший по чину, принял командование и, не давая неприятелю опомниться, погнал его из ущелья. Сын знаменитого военачальника и фельдмаршала, Каменский-второй мечтал заслужить похвалу Суворова, Он прибыл в армию перед самым швейцарским походом и был обласкан незлопамятным полководцем, сказавшим: «Сын друга моего будет со мною пожинать лавры, как я некогда с его отцом».
Четыре раза перебегала дорога с одной стороны Рейса на другую. Все четыре моста неприятель старался испортить, но Каменский продолжал наседать. У местечка Вазен французы попытались защищаться, не выдержали напора и отступили за мост, который Лекурб успел разломать.
Старики солдаты в похвалу молодому Каменскому говорили:
– Ай да граф! Так и летает, так и лезет с нами вперед! Молодец, похож на своего батюшку Михаила Федотьевича. Только тот был горячий человек, а этот доброй души и солдат горячо любит.
Когда Каменский принес показать фельдмаршалу письмо свое к отцу, Суворов приписал: «Юный сын ваш, старый генерал!»
Между тем основные силы русских ожидали на правом берегу Рейса исправления Чертова моста. Присланные австрийские пионеры с величайшей обстоятельностью измеряли пространство моста, судили да рядили, а за дело не принимались. Потерявший терпение генерал Ребиндер кликнул из полков солдат, знающих плотницкое ремесло. На его вызов явилось более сотни плотников. Они выхватили из рук австрийцев их инструмент, и работа закипела. Вскорости мост был готов.
– Ja, fertig! – удивлялись пионеры. – Das ist gut! [Да, готово!.. Это хорошо! (нем.).]
– То-то гут! Вы бы и до вечера гутели, а делу ходу бы не дали! – сказал им солдат, распоряжавшийся работой.
По докладу Ребиндера Суворов призвал распорядителя, наградил его деньгами и воскликнул:
– Русский на все пригоден! Помилуй бог, на все! У других этого нет, а у нас есть!
В Вазен армия пришла ночью и тут осталась до утра. В пять пополуночи скорым шагом двинулся авангард Милорадовича. Перед Амштегом французы встретили его, выстроившись колоннами под прикрытием двойной цепи стрелков. Милорадович, не любивший перестрелки, повел свои войска в штыковую атаку, тут подоспела подмога. Отступая, французы зажгли за собой очередной мост. Однако русский авангард по тлеющим перекладинам и уцелевшим доскам перешел на другой берег и вытеснил Лекурба из деревни Амштег. Державшийся поблизости отряд австрийского генерал-майора Ауфенберга получил возможность присоединиться к русской армии.
Отойдя до узкой и длинной Шахенской долины, тянувшейся вправо, Лекурб решил дать отпор Суворову. И снова штыковой удар русского авангарда решил исход дела. Около полудня войска заняли Альтдорф и нашли в нем небольшой магазейн с провиантом, пришедшимся как нельзя кстати. В сухарных мешках у солдат уже почти ничего не было, а вьюки отстали или погибли в пути. Каждый воин получил по три пригоршни муки и немного сухарей.
Однако только теперь Суворов с ужасом увидел, куда завели его австрийцы. Тотчас за Альтдорфом дорога, именовавшаяся тогда Сен-Готардскою, обрывалась. Дикий и обнаженный хребет Росшток упирался в озеро отвесными скалами. Было непонятно, на что рассчитывал австрийский генеральный штаб! Можно было повернуть назад и идти Мадеранской долиной к верховьям Рейна. Но дорога эта не приближала, а удаляла Суворова от Швица. Оставалось продолжать поход по мрачной Шахенской долине, среди непроходимых гор. Солдаты должны были карабкаться по опасным пастушьим и охотничьим тропам, чтобы достигнуть Швица. Следовало торопиться, ведь Суворов и так опоздал в Альтдорф на сутки. Между тем со стороны рек Линты и Лиммата уже два дня слышалась канонада.
Конечно, ни одна армия никогда не двигалась по такому пути. В пять утра 16 сентября 1799 года авангард Багратиона начал трудный поход, за ним следовал Дерфельден, потом Ауфенберг, а Розенберг прикрывал движение с тыла. Тропинка делалась все уже и круче. Солдаты шли гуськом по скользкой глине, рыхлому снегу и мокрым каменьям.
Хребет Росштока вставал бесконечной стеной. Одна крутая и огромная гора, по словам очевидца, была выше всех остальных. Темные облака, несшиеся по ней, обдавали солдат мокрым холодом. Влажность и густота тумана постоянно усиливались. Ни единой нитки сухой не была на людях. Проклиная эту гору, солдаты говорили:
– Хоть бы показались теперь синекафтанники! Авось перестрелкою разогнали бы мы эту слякоть и в бою согрелись!
Только перед вечером корпус Дерфельдена одолел вершину и расположился на ночевку. Позади были чуть слышны выстрелы: арьергард Розенберга сдерживал наседавших французов. Солдаты замерзли, обувь у всех сделалась никуда не годной, особенно сапоги офицеров.
– Спереть ружья! Осмотреть патроны! Ввернуть новые кремни! Чинить обувь! Разводить огни! – громко говорил генерал Милорадович, обходя солдат.
По счастью, невдалеке обнаружился сарай. Не прошло и часа, как его разобрали и запылали костры. На растопку пошли древки бесполезных в бою алебард. Теперь все принялись за работу: кто латал обувь, кто сушил мундиры и шинели, а иные начали печь лепешки из муки, полученной в Альтдорфе. Милорадович подошел к огню, увидел спеченную, пригорелую лепешку, взял ее и стал есть с величайшим аппетитом:
– Бог мой! Да это вкуснее пирога! Слаще ананаса! Чья лепешка?
Ему сказали.
– Благодарствую! Я пришлю за нее сырку.
И в самом деле, человек его принес маленький кусочек сыру и, отдавая солдату, сказал:
– Извини, что немного. Барин пополам разделил, больше нет. Ведь вьюк наш отстал.
Солдат сыру не взял:
– Ежели так, то помилуй же меня бог! Умру с голоду, а не возьму!
Тогда каждый достал по сухарику, а Огнев добавил кусочек сухого бульона, добытый из ранца убитого им французского офицера. Собравши кто что давал, Огнев завязал еду в платок и понес Милорадовичу. Генерал принял все и сам пришел благодарить солдат.
Движение всей армии длилось непрерывно с утра 16 до вечера 18 сентября, то есть целых шестьдесят часов. В течение всего этого времени двадцатипятитысячное войско, словно огромная гусеница, медленно ползло через хребет. Удивительно, что в этих тяжелейших условиях Суворов сумел парализовать действия Лекурба, наседавшего на русский арьергард. Два пехотных полка Розенберга успешно сдерживали пре- восходящие силы французов, а затем, сохраняя порядок, отошли от Альтдорфа.
Сам фельдмаршал то ехал верхом, то шел пешком при передовых частях и беспрестанно находился на виду у солдат. Он чувствовал себя больным, слабым, истерзанным физически и нравственно, измученным кознями австрийцев, но старался выглядеть веселым, шутил и ободрял солдат. Раз, проезжая мимо остановившихся перевести дух людей, продрогших, голодных, сумрачных, он затянул вдруг песню: «Что с девушкой сделалось, что с красной случилось». Раздался дружный хохот, и солдаты приободрились.
Тяжел был подъем на Росшток, но едва ли не труднее оказался спуск. С севера дул резкий ветер, пронизывая насквозь. Авангард Багратиона уже подходил к селению Муттенталь, а корпус Ребиндера только готовился к спуску, намеченному на раннее утро 17 сентября. Солдаты как о счастье мечтали встретиться с неприятелем на равнине:
– Да неужели они будут против нас всегда прятаться за каменьями, как воры, или бегать от нас по горам, точно дикие козы? Неужели в этих поднебесных горах не найдется чистого места, и они не станут против нас открыто, по-русски?
Милорадович дал приказ выступать, забили фельдмарш барабаны, заиграли рожки и самодельные кларнеты, разнеслись по горам и долам русские песни:
Коль за здравье пить взялися
Нашей матушки-Руси,
Наливай, брат, не ленися
И живее подноси!
Наливай, брат, наливай!
Все до капли выпивай!
Службы лишь не забывай!
Службы лишь не забывай!
Пройдя по хребту, солдаты подошли к обрывистому спуску и увидели вдали, под пеленою тумана, долину. Путь, скользкий от прошедшего дождя, становился все более мучительным. Многие не удержавшись, неслись вниз, но погибших почти не было.
Меж тем авангард Багратиона встретил в Муттентале передовой французский пост, выдвинутый от Швица. Командир приказал конным казакам, прячась за леском, обойти его и ударить с флангов и тыла, а часть пехоты двинул прямо. В минуту неприятель был окружен, разбит; сто человек вместе с офицерами оказались в плену.
Спустившись в Муттенскую долину, Суворов послал сотню казаков вправо, к стороне Глариса, чтобы собрать какие-нибудь сведения об австрийском корпусе Линкена. О Линкене не было ни слуху ни духу, а около озера Клинталь, на полпути между Муттеном и Гларисом, стояли французы. Одновременно местные жители сообщили старому фельдмаршалу страшные вести. В то время как Суворов штурмовал Чертов мост, Массена разгромил корпус Римского-Корсакова. Катастрофа произошла 14–15 сентября и была усугублена дурным расположением русских войск, самонадеянностью и кичливостью их предводителя, численным перевесом французских сил, искусством и осмотрительностью Массены. Число убитых, раненых и пленных простиралось до восьми тысяч. Французы захватили трех генералов, девять знамен, двадцать шесть орудий и почти весь русский обоз.
14 сентября французский генерал Сульт разбил австрийцев на нижней Линте. Были убиты генерал Готце и его начальник штаба. Неудачи австрийского корпуса «распространялись справа налево, словно чумная зараза». Имея решительный перевес над французами на верхней Линте, генералы Елачич и Линкен распоряжались столь неудачно и вели себя так малодушно, что принуждены были дать команду к поспешному отступлению.
Теперь французам на всем швейцарском театре войны противостоял один Суворов со своей маленькой армией, измученной долгим переходом, лишенной продовольствия и артиллерии. Энергичный Массена уже предпринимал меры, чтобы запереть противника в Муттентале, откуда имелось только два выхода – на Швиц и на Гларис. Сам он оставался с частью войск в Швице, а остальные послал генералу Молитору, который перекрыл путь на Гларис. Бригада из дивизии Лекурба сторожила тропинку через Росшток. Казалось, армию Суворова ожидает неминуемое поражение. Выезжая из Цюриха, Массена обещал пленным русским офицерам, что вскорости привезет к ним фельдмаршала и великого князя. Можно представить себе страдания великого полководца, преданного австрийцами! Даже солдаты, еще не знавшие толком о поражении Римского-Корсакова, замечали, что с Суворовым творится неладное. Свойственник сержанта Старкова, служивший в сводном гренадерском батальоне, на вопрос: «Что с отцом нашим?» – рассказывал солдатам Ребиндерова полка:
– Здоров-то отец наш здоров, да что-то сильно невесел. Я прошлый день стоял при его квартире в карауле, и в этот день были у него все генералы и великий князь. Долго, часа три-четыре, пробыли у отца начальники. О чем был у них совет, никто не знает: вокруг стояли часовые. Генералы, выходя от Александра Васильевича, находились в каком-то восторженном и тревожном состоянии. У всякого лицо было грозное, а особенно у Вилима Христофоровича Дерфельдена и у князя Петра Ивановича Багратиона.
Это был знаменитый военный совет 18 сентября, посвященный предстоявшему подвигу. Для свершения этого подвига требовалось единодушие всех и каждого, подъем нравственных сил до последнего предела. На совет были приглашены русские: генерала Ауфенберга не позвали.

4

Прибывший первым к Суворову князь Багратион застал его в полном фельдмаршальском мундире русских войск и при всех орденах. Он быстро расхаживал по комнате. Расхаживая, Суворов отрывисто говорил сам с собою:
– Парады!... Разводы!... Большое к себе уважение... обернется: шляпы долой! Помилуй господи, да и это нужно, да вовремя... А нужнее знать, как вести войну. Знать местность, уметь расчесть. Уметь не дать себя в обман. Уметь бить! А битому быть не мудрено! Готце! Да они уже привыкли – их всегда били! А Корсаков, Корсаков – тридцать тысяч, и такая победа, равным числом неприятеля! Погубить столько тысяч? И каких? И в один день? Помилуй господи!...
Суворов все ходил и говорил, не обращая внимания на Багратиона. Тот понял, что мешает, и вышел вон. Вскорости прибыл великий князь Константин Павлович, все генералы и некоторые полковники. Фельдмаршал встретил вошедших поклоном, стал, закрыл глаза и задумался. Казалось, он боролся с мыслями, желая сказать о бедствии, постигшем русских. Все молчали. Но не прошло и минуты, как Суворов встрепенулся, открыл глаза, и взор его как молния поразил пришедших.
– Корсаков разбит и прогнан за Цюрих! Готце пропал без вести, и корпус его рассеян. Прочие австрийские войска – Елачича и Линкена, шедшие для соединения с нами, опрокинуты от Глариса и прогнаны. Итак, весь операционный план изгнания французов из Швейцарии исчез!...
Фельдмаршал начал излагать все интриги и препятствия, чинимые ему бароном Тугутом с его гофкригсратом. Он напомнил об обещании принца Карла не оставлять со своей шестидесятитысячной армией Швейцарии до прихода русских, а затем об уготованной австрийцами новой пагубе, когда в Беллинцоне русские не нашли мулов и простояли несколько дней...
– Выйди мы из Беллинцоны 4 сентября, – воскликнул Суворов, – мы были бы в Муттентале 10-го или 11-го, и Массена никак не посмел бы двинуться со своею дивизиею на поражение Корсакова и Готце! Русский фельдмаршал прервал свою речь, закрыл глаза и снова задумался. По-видимому, он давал время генералам вникнуть в смысл сказанного. Все были взволнованы. Багратион чувствовал, как кипела в нем кровь и сердце, казалось, хотело вылететь из груди. Никто, однако, не промолвил ни слова. Все ожидали речи полководца, коварством поставленного в гибельное положение.
Суворов продолжал:
– Теперь идти нам вперед в Швиц невозможно. У Массена свыше шестидесяти тысяч, а у нас нет и полных двадцати. Идти назад – стыд! Это значило бы отступать, а русские и я никогда не отступали! Мы окружены горами. У нас осталось мало сухарей на пищу, а менее того боевых артиллерийских зарядов и патронов. Перед нами враг сильный, возгордившийся победою... Победою, устроенной коварной изменой! Со времен дела при Пруте при государе императоре Петре Великом русские войска никогда не были в таком гибелью грозящем положении, как мы теперь. Никогда! Повсюду были победы над врагами, и слава России с лишком восемьдесят лет сияла на ее воинственных знаменах и неслась гулом от востока до запада. И был страх врагам России, и защита, и верная помощь се союзникам... Но Петру Великому изменил мелкий человек, ничтожный владетель маленькой земли, зависимый от сильного властелина... А императору Павлу Петровичу изменил кто же? Верный союзник России – кабинет великой, могучей Австрии, или, что все равно, правитель ее, министр Тугуг с его гофкригсратом! Нет, это уже не измена, а явное предательство, чистое, без глупостей, разумное, рассчитанное предательство русских, столько крови своей проливших за спасение Австрии.
Суворов оглядел своих генералов:
– Помощи нам теперь ожидать не от кого. Одна надежа на бога, другая – на величайшую храбрость и на высочайшее самоотвержение войск, вами предводимых. Это одно остается нам. Нам предстоят труды, величайшие в мире: мы на краю пропасти!... Он умолк, снова прикрыл глаза и воскликнул:
– Но мы русские! Спасите, спасите честь и достояние России и ее самодержца! – с этим последним возгласом старый фельдмаршал стал на колени,
«Мы, сказать прямо, остолбенели, – вспоминал Багратион, – и все невольно двинулись поднять старца героя... Но Константин Павлович первым быстро поднял его, обнимал, целовал его плеча и руки, и слезы из глаз его лились. У Александра Васильевича слезы падали крупными каплями. О, я не забуду до смерти этой минуты! У меня происходило необычайное, никогда не бывавшее волнение в крови. Меня трясла от темени до ножных ногтей какая-то могучая сила. Я был в незнакомом мне положении, в состоянии восторженном, в таком, то если бы явилась тьма-тьмущая врагов или тартар с подземными духами предстал предо мною, – я готов бы был с ними сразиться... То же было и со всеми тут находившимися. Все мы будто невольно обратили глаза свои на Вилима Христофоровича Дерфельдена, и наш взгляд ясно ему сказал: говори же ты, благороднейший, храбрый старец, говори за всех нас!»
И старший после Суворова Дерфельден начал:
– Отец наш Александр Васильевич! Мы видим и теперь знаем, что нам предстоит. Но ведь и ты знаешь нас, ратников, преданных тебе душою, безотчетно любящих тебя. Верь нам! Клянемся тебе перед богом за себя и за всех! Что бы не встретилось, в нас ты, отец, не увидишь ни гнусной, незнакомой русскому трусости, ни ропота. Пусть сто вражьих тысяч станут перед нами, пусть горы эти втрое, вдесятеро представят нам препон, – мы будем победителями и того и другого. Все перенесем и не посрамим русского оружия! А если падем, то умрем со славою!... Веди нас куда думаешь, делай что знаешь: мы твои, отец! Мы русские!
– Клянемся в том перед всесильным богом! – воскликнули все вдруг. Суворов слушал речь Дерфельдена с закрытыми глазами, поникнув головою, а после слова «клянемся» поднял ее и, открыв заблестевшие глаза, начал отрывисто говорить:
– Надеюсь! Рад!... Помилуй бог, мы русские! Благодарю, спасибо! Разобьем врага! И победа над ним и победа над коварством будет! Победа!
Он подошел к столу, на котором разложена была карта Швейцарии, и стал указывать по ней:
– Тут, здесь и здесь французы. Мы их разобьем и пойдем из Швица на Гларис. Пишите! Ауфенберг с бригадою австрийцев идет сегодня по дороге к Гларису. На пути выгоняет врага из ущелья гор при озере Кленталь, если сможет, занимает Гларис. Дерется храбро, отступа для него нет, бьет врага по-русски! Князь Петр со своими выступает завтра, дает пособие Ауфенбергу, заменяет его и гонит врага за Гларис. Пункт в Гларисе! За князем Багратионом идет Вилим Христофорович – и я с ним. Корпус Розенберга остается здесь. К нему в помощь полк Фёрстера. Неприятель будет атаковать? Разбить его! Непременно разбить и гнать до Швица – не далее! Все вьюки, все тягости Розенберг отправит за нами под прикрытием. А затем и корпус пойдет. Тяжко раненных везти не на чем: собрать всех, оставить здесь с пропитанием. При них нужная прислуга и лекаря. Оставить и офицера, знающего по-французски. Он смотрит за ранеными, как отец за детьми. Дать ему денег на первое содержание. Позовите Фукса (Фукс явился). Написать Массена о том, что наши тяжко раненные остаются и поручаются по человечеству покровительству французского правительства. Михайло, – обратился Суворов к Милорадовичу, – ты впереди, лицом к врагу! Максим, – сказал он Ребиндеру, – тебе слава... Все, все вы русские! Не давать врагу верха! Бить и гнать его по-прежнему! С богом! Идите и делайте все во славу России!
«Мы вышли от Александра Васильевича, – вспоминал далее Багратион, – с восторженным чувством, с самоотвержением, с силою воли и духа: победить или умереть, но умереть со славою – закрыть знамена ваших полков телами нашими. И сделали по совестя, по духу, как русские... Сделали все, что только было в нашей высшей силе: враг был повсюду бит, и путь наш через непроходимые до того, высочайшие, снегом покрытые горы нами пройден. Мы прошли их, не имея и вполовину насущного хлеба, не видев ни жилья, ни народа, и все преодолели, и победили природу и врага, поддержанного коварством союзного кабинета, искренним другом нам называвшегося. Мы перенесли и холод-чичер, и голод. У нас до местечка Кур не было ни прута лесу, не только для обогревания в это дождливое осеннее время, но даже и для того, чтобы согреть чайник. Грязь со снегом была нашей постелью, а покровом – небо, сыпавшее на нас снег и дождь. Гром, раздававшийся над нашими головами и гремевший внизу, под нашими ногами, был вестником нашей славы, нашего самоотвержения. Так мы шли, почти босые, через высочайшие скалистые горы без дорог, без тропинок, между ужасных водопадов, через быстротоки, переходя их по колено и выше в воде. И одна лишь сила воли русского человека с любовию к отечеству и Александру Васильевичу могли перенести всю эту пагубную пропасть...»

5

Как было назначено по диспозиции, Ауфенберг выступил 18 сентября, сбил с горы Брегель неприятельские посты и спустился в долину Кленталь. Наутро бригада Молитора атаковала австрийцев, потеснила их, а затем французы предложили Ауфенбергу положить оружие. Не надеясь на скорую помощь русских, австрийский генерал вступил было в переговоры, однако, извещенный о приближении авангарда Багратиона, прервал их и начал притворное отступление. Молитор сгоряча пустился за ним, считая, что победа уже достигнута. Появившийся внезапно на его левом фланге отряд Багратиона ударил в штыки. Французы подались назад, русские их преследовали.
Молитор отступил к восточной оконечности озера Кленталь, усилив свою бригаду подходившими от Глариса подкреплениями. Позиция его была почти неприступной: с одной стороны непроходимые горы, с другой озеро и топь, в середине узкая дорога, где могли пройти рядом лишь два человека. Перед выходом из теснины французы расположились за каменной оградой кирки.
Шедший в голове австрийский батальон встречен был залпом. Несколько атак захлебнулось: слишком плотен был огонь французов. Багратион дал отдых измученным войскам. При малейшем шорохе французы стреляли. Русские были голодны, очень голодны: у многих по нескольку дней и сухаря не было во рту. За небесное благодеяние, за милость божию всякий почитал несколько добытых картофелин.
Князь Багратион, страдавший от раны в бедро левой ноги, сидел, прислонясь к скале, и, ожидая чего-то, говорил расположившимся рядом солдатам:
– Подождите, только немножко подождите! Скажу: «Вперед!» – и дружно ударим. Пардону нет!
– Слушаем, ваше сиятельство! Как бы поскорее! – отвечали продрогшие солдаты.
В темноте послышался голос:
– Где князь Петр? Где Петр?
Появился Суворов, измокший, дрожавший в жиденьком своем плаще. Багратион встретил его и, почти насильно ведя к скале, шептал:
– Ради бога, говорите тише, ваша светлость!
Вдруг рой французских пуль и картечь пронеслись над озером. Суворов сердился:
– Князь Петр! Я хочу, непременно хочу назавтра ночевать в Гларисе!
– Мы будем там! – успокаивал фельдмаршала Багратион. – Недавно послал я с батальоном гренадер
Ломоносова с верным проводником влево на полугорье, а на самый гребень подполковника Егора Цукато. Головою ручаюсь, ваша светлость, вы будете ночевать в Гларисе.
– Спасибо, князь Петр! Спасибо! Хорошо! Помилуй бог, хорошо! – отрывисто говорил Суворов, которого отвели на отдых в овечий хлев.
Перед рассветом обеспокоенный выстрелами Молитор отправил отряд занять позицию в горах, но опоздал: вершина была уже захвачена русскими. Французы в кромешной тьме открыли сильный ружейный огонь. В ответ батальон, занявший кручи, кинулся на выстрелы с криком «ура!». Многие сорвались в пропасть и разбились, но еще более пострадал неприятель от этой неистовой атаки. Войска Дерфельдена, стоявшие внизу, также повели наступление, а Ломоносов начал обходить кирку. Страшась окружения, Молитор быстро отступал по узкой дороге. В шести верстах, у деревни Нецсталь, он снова закрепился. После упорного боя Багратион выбил его и отсюда, с ходу захватив и деревню Нефельс на берегу реки Линты. Однако в это время к деморализованной бригаде Молитора подошло подкрепление генерала Газана. Французы, получив перевес в силах, завладели вновь Нефельсом. Авангард Багратиона, чрезвычайно измотанный непрерывными боями и тяжелым походом, опять прогнал их из Нефельса. Пять или шесть раз местечко это переходило из рук в руки и осталось за русскими, когда Суворов послал Багратиону приказание отходить к Нецсталю. Путь на Гларис был открыт.
В наиболее трудном положении находился корпус Розенберга, прикрывавший отход главных сил в Муттенской долине. В строю имелось тысячи четыре солдат, не считая спешенных казаков. Полки арьергарда все еще тянулись через Росшток, охраняя вьюки. У Массена было десять тысяч, и он порешил безотлагательно произвести рекогносцировку, чтобы выведать положение русской армии. Отряд Розенберга стоял в две линии перед селением Муттенталь, имея впереди до трехсот охотников и роту егерей под командованием майора Ивана Сабанеева. К вечеру 18 сентября были доставлены вьюки с патронами и крошечным запасом сухарей. Сабанеев объявил охотникам, что бить врага насмерть было именно приказом Суворова, что это его непременная воля. Перед сумерками к передовым прибыл Максим Васильевич Ребиндер и, собравши всех сказал:
– Дети! Помните, что вы русские. Охулку на руку не класть! Бить врага, и бить храбро, дружно, живо. Стрелять метко, класть штыками. Помните, дети, у страха глаза велики! Труса надо выкинуть, как паршивую овцу из стада: трус в сражении – дело пагубное, заразительное, как чума. Слышите, дети? Это мое вам слово – слово старика, пятьдесят лет служащего отечеству.
– Ваше превосходительство, батюшка Максим Васильевич! – отвечал ему рослый старик с длинными, густыми усами. – Помилуй же бог быть нам трусами. Все ляжем лоском, а врагу верха не дадим. Будьте надежны в том: мы не рекруты, все мы русские, бывалые. – И, обернувшись к остальным, спросил: – Так ли братцы?
– Управимся с врагом на славу! – отвечали солдаты.
Всю ночь провели охотники без сна. Огня не зажигали, разрешено было лишь закурить трубки. Стало рассветать, был сильный туман. Сабанеев пустил вперед дозор – офицера с пятьюдесятью охотниками. Через четверть часа русские встретили сильный неприятельский патруль, но после стычки французы бежали. Рассвело. Шло время, солдаты проголодались и решили перекусить сухариком. Старики запретили:
– Нет, братцы, нехорошо вы делаете! Поевши, тяжелей станешь, да иному если достанется получить подарок в живот, так не скоро вылечат. Попоститься будет для души лучше, а для сухарного мешка выгоднее...
Около двух пополудни у французов началось движение. Стрелки быстро шли на сближение с русскими, за ними следовали густые колонны. Четыре взвода охотников вмиг заняли места. Французских стрелков было более русских втрое. Охотники выждали и, лишь подпустив врага шагов на полтораста, открыли огонь: ни одна пуля не пошла на ветер. Цепь неприятельская заметно обредела, приостановилась, но ее нагнала вторая линия. Бодро двинулись французы; пули их летели теперь на передовых русских, точно пчелы на мед.
Майор Сабанеев, заметив, что стрелки врага довольно далеко оторвались от своих колонн, приказал ударить в барабаны, охотники бросились в штыки и опрокинули вражеских стрелков. Отмарш барабанов дал знать, что нужно отступать. Охотники начали с неудовольствием отходить, но повторение отмарша заставило их ускорить шаг.
Французские колонны надвинулись быстро, выкатили пушки и скоро стали потчевать русских картечью. Охотники и егеря Сабанеева, отстреливались, отступали к первой линии, а затем перед нею приняли влево и вправо. Неприятельские колонны сунулись вперед, но их обдало пулями и картечью. Русские бросались в штыки и теснили французов, однако их было слишком много. Употребив последние усилия, солдаты Ребиндера опрокинули неприятеля. Внезапно из-за большого каменного строения показалась сильная, тысячи в три, неприятельская колонна. Два русских полка поколебались и стали уступать. Сабанеев с охотниками принужден был также податься назад. Очистив штыками путь себе, охотники построились в треугольную колонну и повели беглый огонь.
Сам старый Ребиндер собрал колонну солдат к крикнул:
– Дети! У нас отняли пушку! Вперед!
Русские бросились в штыки, отбили орудие и захватили большую гаубицу, сыпавшую на русских картечь. В то же время появился Милорадович с тремя полками второй линии и окончательно опроверг неприятеля. Преследование продолжалось более пяти верст по пути к Швицу. Тут показали чудеса храбрости донцы Денисова: они врезались в гущу врага с такой яростью, что французы побежали. Стало вечереть, и Милорадович приказал прекратить преследование. Неприятель потерпел знатный урон убитыми и ранеными: пленных было мало. У русских убыль оказалась также значительной. В числе тяжело раненных оказался и отважный командир охотников Иван Васильевич Сабанеев.
Розенберг полагал, что одержал победу над грозным неприятелем. На деле французы предприняли всего лишь усиленную рекогносцировку. К ночи прибыли в Муттенталь все вьюки, а за ними последние полки. Розенберг теперь располагал примерно семью тысячами человек. Ночь и утро прошли спокойно: русские были убеждены, что вторичного нападения не последует. Между тем Массена готовил решающий удар. Три огромные французские колонны с артиллерией появились по обеим сторонам реки Муттен и повели наступление, охватывая русские фланги по скатам гор. Подпустив врага поближе, цепь охотников встретила его меткими выстрелами. Полковник Апшеронского полка Михаил Жуков, заменивший Сабанеева, приказал отступать. Французские стрелки, увлеченные преследованием, далеко отделились от своих колонн, и охотники горели желанием ударить в штыки. Но Жуков, тряся седой головой, говорил им:
– Еще не время, дети! Подождем маленько!
Вскоре появился Милорадович и приказал атаковать. Охотники кинулись вперед и опрокинули вражеских стрелков. Натиск французов становился все азартнее, они теснили передовых русских. Охотники оборачивались и, не видя позади своих, неохотно пятились. За фронтом скакал на лошади адъютант Милорадовича и кричал:
– Оттягивай! Заманивай их, прижимай к горам!
Отстреливаясь, сержант Яков Старков и старый солдат Иван Махотин переговаривались: «Куда делись наши?» Охотники уже подошли к самым горам, а французские егеря стали обходить их по самой крутизне.
– Что за диво! – сказал Старков. – Враг-то носится по скалам, словно дикая коза.
Он прицелился, выстрелил, и один из «прыгунов» упал почти у его ног. Под башмаками у убитого Старков нашел другие подошвы с железными шипами, привязанные ремнем к ногам. Но не было времени сорвать эту премудрую вещь. Сзади, по пригоркам, рос обширный виноградник, в который вступили охотники. Тут Милорадович повелел им принимать левую сторону, а мушкетерам – правую. Маневр был исполнен хорошо, и вражеские колонны внезапно очутились перед главными силами Розенберга, скрытно занимавшими всю ширину долины.
Последовала контратака, и ошеломленные французы с минуту не предпринимали ничего, а затем ответили ружейным и артиллерийским огнем. Но уже стремительно приближались батальоны, и закипела молодецкая, русская рукопашная! Неприятель не выдержал и побежал. Русские продолжали яростно наступать и дошли до такой степени возбуждения, что некоторые батальоны второй линии опередили первую, чтобы добраться до врага. Паника охватила войска Массена. В суматохе опрокинулся и загородил дорогу отступавшей артиллерии зарядный ящик, пять орудий тотчас достались русским.
Унтер-офицер Иван Махотин, рослый и мужественный воин, теснил с двенадцатью неразлучными своими товарищами «шапошников»-гренадер. Поодаль он заметил вражеского офицера в блестящих эполетах:
– Братцы! Вон видите золотого-то молодца на прекрасной лошади? К нему! Вы с шапошниками управляйтесь, а я с ним! «Мы-таки добрались до молодца, – рассказывал впоследствии сам Махотин, – кругом него рослые ребята дрались с нашими насмерть. Я со своими просился, когда он повернул свою лошадь и уезжал из свалки. Мне хотелось взять его живьем. Я подлетел к нему сзади и во всю мочь ударил штыком его лошадь. Она бросилась вбок и стала на дыбки. Вмиг я попотчевал ее и еще. Она грянулась на землю с седоком. Товарищи мои, усердно укладывая французов, берегли меня. Схватив молодца за воротник, я сорвал с плеча его эполет и бросил, и опять за него, а он эфесом своей сабли огрел меня довольно порядочно в грудь. Видя, что он добром не сдается, и чувствуя боль в груди, дал я ему леща всею правою, да такого, что он упал на спину. Вырвав из рук его саблю и отбросив, стал я честно, по-русски поднимать его за воротник и получил удар в левое плечо. Мигом оглядываюсь и вижу, что этот подарок саблею дал мне французский офицер, сидевший на лошади, и готов еще меня наградить. Я толкнул первого так, что он упал, и обратился на нового, отскочил на шаг, хватил его штыком. Офицер, как сноп, слетел на землю. Покуда я с этим бешеным управился, первый-то мой знакомец улетел на чужой лошади и был уже на полвыстрела. Жалко было, да нечего делать. Я пустил пулю ему в провожатые, поднял эполет, сунул в сухарный мешок и начал опять работать».
После Махотин с эполетом предстал перед Суворовым в Гларисе. Плененный в Муттенском сражении генерал Лекурб показал, что эполет этот был на плече Массена. За отличную храбрость произведен был Махотин в подпоручики и переведен в егерский полк.
Покинув Муттенское ущелье, французы пытались остановиться у моста через реку Муотту, но вновь были опрокинуты, оставили два орудия, которые русские немедля обратили против неприятеля. Только быстроконные донцы могли угнаться за французами. Целые толпы сдавались в плен. Поражение было столь сокрушительным, что Массена остановился лишь позади Швица.
Потери его армии исчислялись в четыре тысячи. Изголодавшиеся русские нашли в ранцах убитых французов вдоволь хлеба и полубелых сухарей, сыр, водку и вино в маленьких плоских штофиках. Неподалеку от Швица казаки обнаружили в лесу брошенные маркитантские запасы. Ночь прошла спокойно: неприятель смирно стоял за Швицем, а русские впервые за много дней разговелись горячим, наварив похлебки в водоносных фляжках.
Впоследствии Массена говорил, что отдал бы все свои победы за один швейцарский поход Суворова.

6

В Гларисе русских ожидал отдых: солдатам роздано было по фунту сыра и пшеничных сухарей. Пока арьергард Розенберга два с лишним дня тянулся через гору Брагель, уже заваленную снегом, остальное войско собиралось с силами для нового похода.
– К ружью! – крикнул часовой Ребиндерова полка, и вмиг вскочили и вытянулись усачи, закаленные в боях.
– Не надо, не надо... – махал рукой их седой шеф полка, старик, шедший в ботфортах, у которых не было подошв и которые вместо того обернуты были полами, отрезанными от генеральского сукна: – Здорово братцы!
Солдаты дружно приветствовали любимого генерала.
– Ели ли сыр? Давали ли вам сухариков?
– Ели, ели! Покорнейше благодарим!
– Знаю, что мало после такого длинного голода. Но потерпите. Бог поможет, будем сыты. Прогоним остальных французов, и в Швабию! Поправьте ружья! Привяжите покрепче штыки!
– Слушаем! Рады стараться! – неслось в ответ. Ребиндер подошел к обвешанному медалями старому Михайле Огневу. – А, здравствуй, Михайло Михалыч! Ну, братец, почини ужо мне ботфорты чем-нибудь.
– Слушаю, ваше превосходительство! У меня есть кожа, – отвечал с улыбкой солдат. – Вот в эту ночную схватку снял ее с француза. Даром что сырая, да я сделаю ее годною.
– Как с француза? – изумился Ребиндер. – С него кожу?
– Да, ваше превосходительство! Я снял с него кожу, только она была на нем коровья. Верно, он с товарищами съел корову, а кожу-то прорезал в середине и через голову надел себе на плечи от дождя. Хитер был!... Скидавайте ботфорты. Вон, до крови продрали родительские свои подошвы!
– Спасибо тебе, Миша! – с чувством сказал Ребиндер: – Все вы, весь полк любите меня. И в горах здешних то то, то другое ко мне присылали, то картофельку, то свеколки, и за это вам мое отеческое спасибо!
– А что отец наш? Как он? Здоров ли? – спросил у генерала Огнев.
– Крепко озабочен батюшка наш Александр Васильевич Тугутовыми кознями, – отвечал Ребиндер.
В самом деле, по прибытии в Гларис Суворов понял, что пропала последняя надежда на помощь и содействие австрийцев. Генерал Линкен безо всякой на то причины покинул долину реки Линта и отступил в Граубинден. Приходилось думать теперь не о том, как поправить дела союзников в Швейцарии, а о том, как спасти честь и славу России, как сохранить от поражения и истребления оставшиеся войска. В Гларисе фельдмаршал собрал военный совет. Состояние армии было ужасным: люди окончательно обносились, оголодали, не имели патронов и артиллерийских зарядов. Учитывая все это, командующий отказался от прежнего плана пробиваться навстречу австрийцам и порешил выводить войска кружным, безопасным, но не легким путем через Шванден, Эльм, Рингенкопф, Панике в долину Рейна.
Армия двинулась в путь ночью с 23 на 24 сентября. Первым шел Милорадович, потом войска Розенберга и Дерфельдена, в арьергарде находился Багратион. У реки Зернфта пять тысяч французов перешли в наступление. Багратион тотчас же остановил свой двухтысячный отряд и перестроил его. Неприятель открыл орудийный огонь; у русских пушек не было, и они действовали больше штыком. Необходимость сберегать последние патроны только увеличивала стойкость и упорство русских. Сохраняя полный порядок, арьергард отошел к вечеру за деревню Матт. Всю ночь русские бодрствовали под дождем и снегом, ожидая преследования.
После полуночи 25 сентября 1799 года войска снова тронулись в путь через перевал Паникс, где снежный покров достигал полуметровой глубины. Вверх на высокий хребет извивалась тропинка, допускавшая движение только в одиночку. С вершины, куда не глянешь, простирались в виде огромной снежной пустыни Граубинден и Тироль. Сырой, густой туман обнимал бредущих солдат, дождь и снег сыпьмя сыпали, а сильный ветер валил с ног. Ночь с 25-го на 26-е, проведенная большей частью войск на перевале Паникс, была особенно страшной. Каждый ютился как мог, отыскивал себе убежище от ветра и стужи.
Спуск с Паникса после морозной ночи сделался еще труднее подъема. Ветер сдул весь снег в лощины, обнажив на скалах тонкий слой льда. Десятки солдат, скользя, падали в пропасти и погибали. В лощинах приходилось идти через реки по колено в ледяной воде. Солдатские колпаки, шляпы, букли не защищали головы и уши от горного ветра, мороза и метели. Ни крошки пищи уже не имелось. Когда по выходе из ущелья солдаты авангарда увидели двух быков, то вмиг бросились на них, распластали и раскрошили, развели огонь. Каждый, начиная с фельдмаршала, жарил сам свой кусочек мяса на палочке или шпаге. Суворов, здоровье которого пошатнулось еще в Италии, старался, сколько мог, ничем не выказывать своей слабости. Долгое время он терпеливо сносил вьюгу, стужу, ветер, дождь, голод, изнемогая от слабости, шутил с солдатами:
– Чудо-богатыри! Витязи русские! Перемахните эту гору – близко! Недалеко!
Но к концу похода и он сдал, изменился в лице, исхудал. При переходе через Панике два дюжих казака держали его самого и вели его лошадь. По временам фельдмаршал хотел вырваться, повторяя:
– Пустите меня, пустите! Я сам пойду!
Однако усердные охранители молча продолжали свое дело, а иногда с хладнокровием отвечали: «Сиди!» – и Суворов повиновался.
Солдаты спускались к местечку Кур, где их ожидало тепло, хлеб, мясная и водочная порция. Сквозь слезы глядел старый полководец на своих чудо-богатырей – босых, раздетых, изможденных, – и губы его шептали:
– Альпийские горы за нами: ура! орлы русские облетели орлов римских!
Длинный список таких побед, как Кинбурн, Фокшаны, Рымник, Измаил, Прага, Адда, Треббия, Нови, был блестяще завершен бессмертным швейцарским походом.