|
Сегодня1 исполнилось сто лет со времени пожалования Александру Васильевичу Суворову чина генералиссимуса, [XVIII] наивысшего в военной иерархии. Чин генералиссимуса принадлежит начальнику всех войск, полководцу, командовавшему несколькими армиями2. Суворов заслужил чин генералиссимуса многотрудной боевой деятельностью в течение сорока лет, ознаменованной великими военными подвигами. Находящаяся перед нами карта, составленная преподавателем Николаевской Академии Генерального Штаба генерал-майором А. А. Даниловским3, наглядно показывает нам, сколь многочисленны были походы Суворова, появлявшегося со своими победоносными войсками в большей части Европы.
В самом деле. Во время семилетней войны, еще в чине подполковника Казанского пехотного полка, в 1759–1761 гг. он принимал деятельное участие, [XIX] командуя конными отрядами в партизанских действиях. В первой польской войне 1768–1772 гг., бригадир Суворов нанес полякам жестокие удары по Лянцкроной и Столовичами и тем, главным образом, повлиял на исход войны, результатом которой был первый раздел Польши. Первая турецкая война ознаменована победами генерала Суворова под Туртукаем, Гирсовым и Козлуджей в 1773–1774 гг. Тотчас по окончании турецкой войны он был послан для усмирения пугачевского бунта. Хотя главный удар был нанесен Михельсоном, но необычайно быстрое преследование Суворовым Пугачева в сепии ускорило гибель самозванца. Деятельность Александра Васильевича в Крыму и на Кубани, сопровождавшаяся кровопролитными столкновениями, много повлияла на присоединение к России Крыма и утверждения власти русских на Кубани. Кинбурн, Фокшаны, Рымник и кровопролитный штурм Измаила – подвиги Суворова во втору турецкую войну в 1787–1790 г. Третья польская война в 1794 г. была заключена Суворовым после ряда побед над поляками при Двине, Кобрине, Крупчицах, Бресте, Кобылке и в особенности после потрясающего штурма Праги. Последовал третий раздел Польши, которая прекратила свое политическое существование. Суворов награжден чином фельдмаршала. В 1799 г, во время знаменитых итальянского и швейцарского походов, фельдмаршал, командуя союзными русскими и австрийскими войсками, одержал победы на французами на рр. Аде, Тидоне, Треббии, при г. Нови, на вершине С.-Готарда, у Чертова моста, при Альторфе, в Муттентале и Клентале, у Глариса. [XX]
Наивысшего развития гений великого русского полководца достигает в 1799 г. Иностранцы, даже Клаузевиц и Жомини, не могли его понять; но русский историк Д. А. Милютин в своем замечательном труде о суворовском походе в Италию и Швейцарию явился истолкователем Суворова и указал на высокое достоинство его таланта.
Этот талант был велик и до бесконечности разнообразен. Суворову приходилось действовать на весьма разнообразных театрах войны: на равнинах Пруссии и Италии, в лесах и болотах Польши и Литвы, в степях Молдавии и Валахии, Крыма, Новороссии, северного Кавказа и оренбургских, в горах Швейцарии. Таким же разнообразием отличался противник и его предводители: немцы, поляки, турки, татары, французы; предводители их вообще были люди весьма храбрые и энергичные; среди них можно отметить несколько признанных военных талантов: Дюмурье, Моро, Макдональд, Жубер, Массена, Гюден, Лекурб.
Суворов предпринимал всевозможные военные операции: полевые сражения, переправы через реки, осаду, оборону и штурм крепостей, оборону морских берегов, партизанскую войну.
От природы Суворов был одарен обширным умом, обнаруживавшимся во всяком его действии, в каждом мнении. Еще из родительского дома он вынес уважение к науке и жажду знания, а на службе, чуть не до последнего дня жизни, постоянно пополнял свое многостороннее образование. Просвещенный наукою ум и продолжительная военная практика выработали у Суворова замечательный военный глазомер, [XXI] это внутреннее око, направляющее решение полководца, способность вычитать истину из массы сбивчивых и часто противоречивых признаков. Так в 1770 г., во время первой польской войны, когда литовский гетман Огинский, тщательно скрывая свои политические замыслы, собирал между тем армию для действий против русских, Суворов отлично разгадал его намерения, постиг в нем самого опасного врага и вопреки приказанию своего начальника Веймарна двинулся к Сталовичам и разбил Огинского. В июне 1799 г., когда можно было ожидать наступления французов с разных сторон, когда доходившие до Суворова вести были до крайней степени противоречивы и сбивчивы, он быстро определил главного врага, Макдональда, немедленно двинулся против него и разгромил в боях под Тидоной и Треббией.
Суворов имел характер решительный, обладал железной волей, доходил до крайней степени упорства, когда приходилось приводить с исполнение свои планы. Он не нуждался в советах, не требовал их и не принимал. Раз задумав что-нибудь, не колебался и немедленно стремился к достижению поставленной цели. Все данные им бои носят самый решительный характер (Фокшаны, Рымник, Измаил, Нови…). Моро выразился о нем так: «Что же можно сказать о генерале, который обладает стойкостью выше человеческой, который погибнет сам и уложит свою армию до последнего солдата, прежде чем отступит на один шаг».
Если у Суворова не было равновесия между умом и характером, то некоторый перевес заметен в сторону последнего. Однако чрезмерная отвага не доводила [XXII] полководца до предприятий безрассудных, – все было соображено с обстановкой.
Он обладал чрезвычайной личной храбростью, но не выставлял ее на показ; во всей его истории мы не найдем какого-нибудь эффектного, блестящего подвига личной храбрости. Он не остановится во главе штурмующей колонны со знаменем в руках, не летит он впереди атакующей конницы, ничего подобного он не делает; но к нему лучше всего применимы слова историка. «Аннибал не забывал долга полководца т без особенных нужды и пользы не бросался опрометчиво в рукопашный бой и не сражался как рядовой воин». Суворов всегда был на своем месте, весьма часто подвергался опасности и не избегал ее, если требовалось его присутствие там, где происходил жаркий бой и царила смерть. В бою при Тидоне 6 июня 1799 г. он разъезжал среди войск и все повторял: «вперед, вперед, коли, руби!» При Нови 4 августа 1799 г., после беспрерывно был в огне; сопровождая батальоны, идущие в атаку, он под пулями и картечью ободрял солдат, а потом пускал их на врага, приговаривая: «не задерживайся, иди шибко, бей штыком, колоти прикладом… ух махни головой тряхни». Достаточно сказать, что Суворов был ранен шесть раз, ему неоднократно приходилось подвергаться лично нападению неприятеля и отражать удары. Он никогда не заявлял о подвигах своей личной храбрости, хотя высоко ценил свои подвиги, как генерала, даже не отличаясь в этом отношении скромностью: когда в 1774 г. был убит даровитый генерал [XXIII] Вейсман, Суворов не постеснялся сказать: «Вейсмана не стало, остался один я».
Укрепив с течением времени свое слабое здоровье, он проявил впоследствии необыкновенную выносливость; он избегал комфорта, всегда вел такую жизнь, как будто оставался на биваке: спал на сене и даже в холода носил самую легкую одежду. Бодрость 70-летнего старика изумляла всех: он не ходил, а бегал; не ездил, а скакал; во все три дня боя на Тидоне и Треббии он почти не сходил с коня, проявил самую кипучую деятельность днем в бою, а ночью за диспозициями и прочими распоряжениями, и потому крайне нуждался в отдыхе, – он еле держался на ногах. Несмотря на это, фельдмаршал весело поздравил собравшихся вечером 8 июня генералов «с третьей победою» и сказал: «Завтра дадим четвертый урок Макдональду». Никогда его здоровье не влияло тормозящим образом на военные операции, и постоянно он обнаруживал самую кипучую деятельность.
Главные пружины, двигавшие Суворова на подвиги – страсть к военному делу (и к войне, как конечному его проявлению), сильнейшее честолюбие и славолюбие. Вне военной профессии для него не было деятельности, которая могла бы удовлетворять его. В 1793 г., когда для России наступил период мира, Суворова подмывает поступить волонтером в германские войска, воевавшие против французов; 7 июля он просит Государыню: «повелеть меня, по здешней тишине, уволить волонтером к немецким и союзным войскам на всю кампанию». В 1798, когда он подвергся неожиданной опале и был сослан в [XXIV] свое имение Кончанское, ему показалось, что военное поприще кончилось для него бесповоротно, цель жизни исчезла; тогда он пожелал отдалиться от мира и поступить в монастырь, ибо ничем другим не мог бы удовлетвориться. Лишь только заем его призвали для командования в Италии. Суворов преобразился, уныния не осталось и следа; могучий ух настолько овладел всем его существом, что даже сделал незаметным влияние старости; слабое тело фельдмаршала прекрасно выдержало и летние жары в равнинах Ломбардии, и холода в снегах швейцарских гор. Лишь только война прекратилась, Суворов слабеет, заболевает и через полгода умирает.
Честолюбие было присуще Суворову, представлявшему цельный тип военного человека; но оно не доходило у него до степени болезненности, и для получения почетной награды или чина он не поступался своими правилами нравственности. Все отличия он получил за боевые заслуги («завоевав Польшу, вы сами себя сделали фельдмаршалом», писала Екатерина II). Точно также он не давал боев и не пускался в предприятия, которые служили бы только для удовлетворения его честолюбия и не нужны были в общей экономии войны.
Военную славу Суворов считал выше всего и свое поучение войскам оканчивал словами: «слава, слава, слава». Солдаты слепо верили в непобедимость своего генерала. Он постоянно вступал в общение с солдатом и владел красноречием особого рода – каждое его слово шло прямо к солдатскому сердцу.
Бескорыстие, щедрость, добродушие и простота в [XXV] обращении привлекали к нему все сердца. Религия – могущественный рычаг на войне и для русских солдат имеет особенно важное значение. Суворов был человеком в высшей степени религиозным, а потому ему легко было пользоваться «могущественным рычагом».
Мы перечислили многие качества Суворова как полководца, но, по справедливому замечанию одного иностранного писателя (Амбер), трудно даже указать на такое военное качество, которого бы в нем не было.
Нельзя умолчать о странностях Суворова, которые сделали его прославленным чудаком. Он не прикидывался им, не напускал на себя искусственного оригинальничания для достижения какой-нибудь цели, чтобы сделаться заметным, а действительно, чудачество вместе с веселостью лежали в основе его натуры. В молодости он сдерживал себя, но когда достиг известного положения, то дал волю природе, и странности его усилились. Впрочем, многое, весьма естественное, принималось за эксцентричность людьми, которые не понимали сущности дела; выйдет Суворов в сапоге на одной ноге и в туфле на другой – эксцентричность, а на самом деле туфлю он часто носил на раненой ноге.
С точки зрения стратегии, военные действия Суворова представляют высокий образец.
Он всегда задавался важной целью. В эпоху, когда местному элементу придавали большое значение, Суворов главною целью действий всегда ставит не какие-либо пункты и линии, но армии неприятеля и источники средств для ведения им войны (Дюмурье [XXVI] под Лянцкреной, Огинский при Сталовичах, вся кампания 1794 г., Адда, Треббия, Нови). Наметив важнейшую цель, он искусно выбирал и направление для движения своей армии (операционную линию), например – марш от Бреста к Праге 1794 г., действия по внутренним линиям в июне 1799 г. Он всегда стремился действовать сосредоточенными силами, хотя и подвергался наибольшим нареканиям критиков именно с этой стороны. На самом деле, если у него и заметна иногда разброска сил, то она не только от него не зависела, но являлась даже вопреки его желаниям. Разброска сил в Италии 1799 г. произошла от влияния венского гофкригсрата; в Польше же, в войну 1768–72 гг., она вызывалась сущностью обстановки (партизанская война); но в обоих случаях стратегическое развертывание его войск представляет выдающиеся образцы, особенно для того времени, когда кордонная система была еще во всеобщем употреблении; замечательно у Суворова выдвижение авангардов на главнейшие направления и возможность сосредоточения значительных сил к любому пункту театра войны. Если часто случалось, что Суворов являлся на поел сражения с меньшими силами, нежели у противника, то это было вопреки желаниям генерала, вследствие различных причин; сам же он старался сосредоточить возможно больше войск. Во всяком случае Суворов побеждал. Разброску и слабость своих сил он вознаграждал подвижностью, быстротою маршей, составлявшей нечто неотъемлемое в его природе. Вместе с быстротою являлась скрытность маршей, возникавшая совершенно естественно, сама собою, так как быстрота была столь велика, что никто не [XXVII] верил возможности появления Суворова там, откуда он еще недавно находился в весьма далеком расстоянии (движение к Сталовичам, Ландскроне, Бресту 1794 г., Треббии 1799). Быстрота и скрытность маршей вели к внезапности появления – лучшему способу подготовки успеха. Суворов всегда удерживал в своих руках почин в действиях относительно неприятеля (1-я и 2-я польские войны, Фокшаны и Рымник, 1799 г.). Если противник иногда и пытался захватить почин в свои руки, то Суворов сосредоточивался и наносил жестокие удары: Треббия, Нови, Гирсово, Козлуджа, Кинбурн представляют блистательные тому примеры. Он не знал отступлений (исключения ничтожны), постоянно действовал наступательно4 и, сообразно с обстановкой, искал боя, а не уклонялся от него. В те времена, когда идея преследования неприятеля после боя далеко еще не вошла в сознание, когда говорилось о необходимости строить отступающему золотой мост, Суворов был горячим приверженцем полной эксплуатации победы, неотступного преследования на поле сражения и на театре войны, ибо «недорубленный лес опять вырастает»; в одном же наставлении он выражается так: «ничего не щадить; не взирать на труды; преследовать неприятеля денно и нощно, пока истреблен не будет». Так Суворов поступал и в действительности. Поклонник решительного образа действий, он постоянно заботился об обеспечении своей операционной линии (кампания 1794 г.). Планы его были всегда весьма просты, что и составляет их главное достоинство. [XXVIII] Имея в виду конечную задачу, они обнимали постановку лишь ближайшей цели и общее направление к ней; все дальнейшее, все подробности строго подчинялись наличной обстановке; слишком далекое предвидение различных обстановок, подверженных многим случайностям («весь этот вихрь случаев», по выражению Суворова), он не признавал. Вот почему, быть может, некоторые писатели и уверяют, будто Суворов действовал без всякого плана, без толку передвигал войска взад и вперед.
Так Клаузевиц осуждает превосходно задуманный фланговый марш Суворова 20 и 21 апреля 1799 г. от Милана к р. По, составляющий замечательный и в техническом отношении образец (см. мою книгу «Суворов. Разбор военных действий Суворова в Италии в 1799 г.», Спб, 1892 г., стр. 105–109). Немецкий стратегический писатель, не поняв сути дела, считает, что армия Суворова разошлась по радиусам круга. Однако следует заметить, что непонимание еще не дает права к отрицанию.
Теоретические воззрения его о ведении войны, выраженные кратко, картинно и своеобразно, рассеяны в его приказах, наставлениях, письмах и заметках. Они затрагивают множество предметов, но над всеми мыслями мудрого полководца царит идея о необходимости «смотрения на дело в целом», что ведь и составляет сущность стратегии. Придавая большое значение нравственному элементу, Суворов везде ставит дух выше формы; свой дух вносил в тактику, т вследствие этого всякий тактический прием приобретал в его руках некоторую особенность, обличавшую мастера. [XXIX]
Тактический талант Суворова велик, самобытен и неподражаем, хотя, конечно, основан на общих принципах военного искусства.
Незабвенную память оставил по себе Суворов как великий военный педагог, идеи которого и поныне еще не применены во всей полноте. Здесь нельзя ограничиться одной подражательностью, надо проникнуться Суворовской сущностью. Конечно, в его время и другие военачальники прилагали здравые основания к воспитанию солдата, однако никто не поднялся до его результатов, зависевших от гениальности творца школы. Упрочение религиозности, чувства чести, долга, национальной гордости, преданности престолу, – вот основы его воспитания («мы русские, с нами Бог!»). Наглядность в обучении (сквозные атаки, эскалада нарочно построенных рва и вала…), простота, обучение только необходимому (отсутствие при этом «чудес», т. е. всего искусственного, неприменимого на войне) и при обстановке, возможно близкой к действительности, человеколюбивого, обращения без жестокости (телесные наказания редки), стремление, чтобы «каждый воин понимал свой маневр», правило: «тяжело в учении – легко в походе, легко в учении – тяжело в походе», обучение немногому, но твердо…– таковы основы его образования солдата. Вспоминая о командовании Суздальским пехотным полком, Суворов писал таким образом: «Каждый шел через мои руки, и сказано ему было, что более ему знать ничего не осталось, только бы выученное не забыл». Результаты суворовского воспитания и образования сказались в ряде блестящих побед, какого не имеет никто из русских полководцев; в течение своей военной [XXX] карьеры Суворов никогда не был побежден, постоянство побед и военных успехов – свойство таланта. Современники Суворова приписывали его победы счастливым случайностям и не хотели признать в нем божественную искру военного гения. Но в свое время сам Суворов опроверг своих порицателей словами: «сегодня счастье, завтра счастье. Помилуй Бог! Надобно же когда-нибудь и умение». В другой раз он писал: «Я был счастлив, потому что повелевал счастьем».
Внимательное рассмотрение военных действий Суворова обнаруживает в нем военный гений, притом весьма характерный, имеющий национальный оттенок и дающий полное право поставить его имя, вместе с именем Петра I, в среду десятка великих полководцев Европы. [1]
Примечания
1. 29 октября 1899 г.
2. В воинском уставе Петра Великого сказано:
«Сей чин коронованным главам и великим владетельным принцам только надлежит, а наипаче тому, чье есть войско. В небытии же своем оный команду дает над всем войском своим генерал-фельдмаршалу». У нас, кроме Суворова, генералиссимусами были: князь А. Д. Меньшиков и супруг правительницы Анны Леопольдовны, принц Антон-Ульрих.
3. Карта приложена особо.
4. Это не следует понимать в узком смысле, т. е. что Суворов считал необходимым наступать наперекор обстановке.
|
