|
[197]
При имени Суворова в представлении каждого возникает образ прославленного боевого деятеля; походы, бои – вот чем славен Суворов. Какой же, в таком случае, интерес может иметь его военно-административный облик? – Интерес этот, однако, несомненен.
Ведь боевая деятельность военачальника никогда не проявляется в чистом, так сказать изолированном виде, а сопровождается другою, правда, второстепенной, но все же не лишенной серьезного значения, деятельностью – административною: заботы и меры по устройству и обеспечению быта войск, установление и подержание правильных отношений к подчиненным и начальникам, общее направление войскового хозяйства – все это обносится к военно-административной деятельности военачальника. Конечно, деятельность эта, по сравнению с боевою, второстепенна, но и она имеет немаловажное значение. Невнимание к нуждам солдата, сухое и в особенности несправедливое отношение к подчиненным, неумение владеть [198] военно-административным элементом на войне (особенно – неуменье справиться с продовольственными трудностями) – все это создает военачальнику неблагоприятную почву для вождения войск на войне. А потому в характеристике военачальника административный его облик (в отличие от боевого) представляет немалый интерес.
Чем ярче боевая деятельность военачальника, тем более бледнеет перед нею его административная деятельность. Вот почему с представлением о Суворове так мало вяжется мысль об административной роли его. Между тем и ему пришлось иметь немало дела с этим, иногда досадным, но неизбежным спутником боевой деятельности. Его военная карьера началась даже деятельностью исключительно административною (должности обер-провиантмейстера и генерал-аудитор-лейтенанта); затем, хотя в дальнейшем он проходил чисто строевую службу, но в некоторые периоды ее он поставлен был в необходимость очень много внимания уделять специально военно-хозяйственным делам (постройка крепостей в Финляндии и Новороссии). Но интересны, конечно, не эти моменты административной деятельности Суворова, которые были лишь случайными эпизодами его военной карьеры, а интересна та административная деятельность, которая была неизбежною спутницей его строевой службы. Поучительна всегдашняя заботливость его о солдате. Интересны отношения его к подчиненным и начальникам. Любопытно выяснить, как он вообще относился к разным видам административной деятельности военачальника, в какой степени он владел военно-административным элементом на войне [199] и как он относился к неприятелю, населению занятого края и его имуществу1.
Суворов – начальник
Суворов – начальник, прежде всего, замечателен отношением своим к солдату. Он был внимательным и неустанным радетелем о его нуждах. Пройдя сам продолжительную (9-ти летнюю) солдатскую службу, Суворов не только познал солдата, но сроднился с ним и полюбил его. С тех пор все, что касается быта солдата, сало предметом его постоянного внимания и попечения2.
Заботливость Суворова о солдате начинается с первых [200] шагов его военной карьеры и не покидает до чина генералиссимуса включительно.
В бытность командиром Суздальского пехотного полка он полковыми средствами выстроил полковую церковь, затем здание для школы солдатских детей, и сам занимался преподаванием в этой школе и даже составил молитвенник и краткий катехизис для нее. К постройке зданий церкви и школы приложен был труд солдата, которому он стремился постоянно задавать работу, дабы отвлечь его от весьма вредной в его глазах праздности. Денежные же средства дала хозяйственная экономия, которую он употреблял на надобности полка, а не пользовался ею сам, что не противоречило ни тогдашним обычаям, ни даже закону.
Тогда же он сам учил солдат, как чиститься, обшиваться, мыться и т. д. По этому поводу он в одном из своих писем говорит так: «и был человек здоров и бодр…, знают офицеры, что я сам то делать не стыдился… Суворов был и майор, и адъютант, до ефрейтора; сам везде видел, каждого выучить мог».
Особенное и постоянное внимание обращал Суворов на здоровье солдата. Первою его заботою по принятии каких-либо войск в командование было оздоровить их. Надо сказать, что в те времена в войсках была вообще страшная болезненность и смертности, вследствие неблагоприятных гигиенических условий солдатского быта и плохого устройства госпитальной части. Суворов, в своей заботливости о солдате, не мог мириться с такими порядками и тотчас по [201] прибытии во вверенный ему отряд принимался за упорядочение санитарной части в нем.
В распоряжениях своих по войскам, которыми Суворов командовал в различных частях уже тогда обширного русского государства (на Кубани, в Крыму, Финляндии, Новороссии), он начертал целую военно-гигиеническую систему, в которой обращено было внимание на все стороны солдатского быта: одежду, обувь, белье, пищу, жилье, труд, отдых, опрятность. Предписанные Суворовым меры хоть бы и теперь в пору. Главнейшие из них заключаются в следующем: простая, но здоровая пища, хорошая вода (при отсутствии хорошей питьевой воды – кипятить), просторная одежда и обувь, чистота тела и белья, постоянный труд, но без изнурения, здоровое жилье.
На необходимость постоянного труда Суворов неоднократно обращает внимание в своих распоряжениях. Он не терпел праздности, считая ее вредною, как в нравственном, так и в физическом отношениях. Так он говорил: труды здоровее покоя; особливо приучать к трудолюбию, устраняя праздность; солдату нужно достаточное, но не облененное отдохновение; для не впадения войск в обленение – производить частые воинские обучения. Даже в караульном доме солдаты должны были заниматься, а не оставаться праздными и не играть в шашки.
Обставляя солдат возможно благоприятнее в гигиеническом отношении, Суворов требовал, чтобы заболевающие лечились главным образом в полковых лазаретах, но отнюдь не в госпиталях. Госпитали были в те времена очень дурно устроены и в них царили страшные злоупотребления. Содержание [202] больных было предметом самого наглого лихоимства со стороны госпитальной администрации и поставщиков. Не удивительно поэтому, что Суворов в свою «Науку побеждать» включил следующие слова, касающиеся госпиталей: «Бойся богадельни. В ней первый день мягкая постель, второй день французская похлебка, третий день ее братец, домовище, к себе и тащит».
Смотря так на госпиталя, Суворов предписывал такие меры, которые имели главною целью «попечение о здоровье здоровых» и затем лишь о лечении больных. Между тем, по господствовавшей в те времена санитарной системе больше лечили или скорее морили солдат в госпиталях, чем заботились о предупреждении заболеваемости в войска.
Суворов же стремился почти не посылать солдат в госпитали. Эта мера создала ему немало врагов, ибо он этим мешал наживаться на злоупотреблениях (для госпитальной администрации и поставщиков было прямой выгодой возможно большее число больных). Недаром Суворову в Крыму предлагали даже крупную взятку (7.000 руб.), лишь бы он не сокращал числа госпиталей. Конечно, Суворов на это не склонился. Тогда его обнесли перед Императрицею. Ей представили, что Суворов изнуряет солдат непосильными работами и закрывает все госпитали. Царица отчасти поверила этим наветам и в рескрипте Суворову при отправлении его из Финляндии в Херсон указала ему, что хотя употребление солдат на крепостные работы допускается, «но мы соизволяем решительно, чтобы оное сопряжено было с собственною их пользою и без изнурения, а также, чтобы госпиталей отнюдь не уничтожать». [203]
Получив такое предостережение, Суворов, по прибытии в Новороссию, обратил еще большее внимание на предупреждение заболеваемости во вверенных ему войсках. Хотя солдаты назначались на государственные работы, но было строго запрещено употреблять их для этого в жаркие часы суток. Была аже составлена и объявлена особая таблица, показывающая посуточно часы наступления и исхода жары. В самые жаркие месяцы люди переводились из палаток в шатры. Для каждого лагеря выбрано было по три лагерных места, которые должны были еженедельно меняться. Предписывалось обратить особое внимание, чтобы люди ночью не простужались; чтобы они были хорошо укрыты, и чтобы в палатках и шатрах не было сквозняков3.
Заботясь о здоровье солдат, Суворов обращал, разумеется, внимание на доброкачественность провианта, отпускавшегося войскам о интендантства. Во время по этой части было много злоупотреблений, причем за мелкими воришками скрывались крупные воры, имевшие сильных покровителей (поставщиками были даже сиятельные и превосходительные лица). Затрагивать интересы этих лиц было опасно. Но Суворова это не останавливало «Кого бы я на себя ни подвиг, мне солдат дороже себя», – говорил он4.
Так относился Суворов к вопросу о сбережении солдата в его повседневной жизни. Но раз наступало настоящее солдатское дело, каковым Суворов считал [204] войну, а из занятий мирного времени – одни воинские упражнения, он в них не щадил ни солдатских сил, ни здоровья, ни даже жизни. При походных движениях военного времени, когда нужно было неожиданно появиться перед противником, он не обращал внимания на отсталых (перед Козлуджею многие солдаты умерли на пути от крайнего истощения сил). «Голова хвоста не ждет», – говорил он в таких случаях. В бою он не считал потерь, и они не могли остановить его решимости одолеть противника.
Так он смотрел и на воинские упражнения мирного времени. Еще командуя Суздальским полком, он практиковал тревоги, форсированные марши, ночные движения. Ударят тревогу – полк соберется и выступит в поход; Суворов водит его по нескольку дней сряду, бивакирует5, переходит ручьи и реки вброд, даже вплавь. Время года, а тем более погода в соображение не принимались; такие упражнения производились и летом и зимою, как днем, так и ночью. Введя впоследствии сквозные атаки в свою систему обучения, он сознавал их опасность, но это не удерживало его от применения сего важного приема обучения. «Бог с ними (с несколькими пострадавшими), зато сколько тысяч выучу», – говорил он6.
Таким образом, до употребления в дело Суворов проявляет крайнюю заботливость о солдате, но раз насупило дело, которому солдат призван служить, Суворов не скупится ни солдатскими силами, ни солдатскою [205] кровью, равно как и своими собственными: он приносит их в жертву на алтарь отечества ради исполнения священного долга. Разумная экономия сил и средства.
В мирное время на работах, не имеющих ничего общего с походною и боевою деятельностью, он оберегает солдата от палящего зноя, заботится о доброкачественности его пищи и питья и проч. Но раз началось настоящее военное дело, хотя бы в виде воинских упражнений мирного времени, сбережение солдата отходит уже на второй план. Его упражнения мирного времени были нелегки и небезопасны; по этому поводу он говорил: «тяжело в ученьи – легко в походе; легко в ученьи – тяжело в походе».
И в военное время, когда это не противоречило боевым требованиям, Суворов не изменял своей системе постоянной заботливости о солдате. Заботливость эта выражалась прежде всего в том, чтобы соответственными мерами обеспечить своевременное снабжение солдата пищею и кровом в походе и по окончании боя. Для сего на походе артельные котлы с продовольствием и повозки с палатками (палаточные ящики) высылались с кавалерией (казаки) вперед верст на 15 и потому прибывали на назначенные войскам ночлеги за несколько часов до их прихода; прибывающие же войска находили на ночлегах уже готовую, горячую пищу и раскинутые палатки. Так организован был марш Суворова от Немирова к Бресту в 1794 году (когда в 9 дней войсками его пройдено 270 верст). Так же организованы были марши Суворова в Итальянскую кампанию 1799 года, с тою [206] разницею, что варка пищи и продолжительный отдых с разбивкою палаток назначались на большом привале, который был продолжительным и соответствовал самой жаркой части суток.
Даже во время боя Суворов не упускал из вида необходимости по возможности скорее накормить солдата, как только окончится бой. В предвидении скорого окончания боя он отдавал распоряжение подтянуть к полю сражения повозки с артельными котлами. Так, между прочим, распорядился он во время дела у Крупчиц (1794 год), благодаря чему артельные котлы подошли к войскам уже через час по окончании боя.
В «Науке побеждать» в отделе о походе говорится: «кашеварные повозки впереди с палаточными ящиками; братцы пришли, к каше поспели; артельный староста к кашам!.. Сближаясь к неприятелю, котлы с припасом снаровлены к палаточным ящикам, дрова запасены на оных».
В заключение обзора той попечительности, которую Суворов неизменно проявлял о солдате, необходимо упомянуть еще о заботливости его относительно больных и раненных, которых ему приходилось оставлять на произвол неприятеля. Это относится к Швейцарскому походу Суворова. По оставлении Муттенталя, Суворов не имел возможности увезти с собою тяжелораненых офицеров и нижних чинов (около 600 человек), а потому приказал оставить их здесь с врачом, несколькими фельдшерами и офицером, знавшим французский язык. Офицер этот был снабжен письмом к начальнику первых французских войск, которые вступят в Муттенталь; в [207] этом письме Суворов поручал русских раненых великодушию французских войск.
Заботясь о материальном благе солдата, Суворов еще более стремился воздействовать на его духовную натуру. В его руках было для сего много средств, но главным из них надо признать постоянную близость его к солдату, не напускную или искусственную, но саму естественную, ибо Суворов по привычкам своим и по образу жизни был настоящим солдатом
Петрушевский следующими яркими штрихами рисует Суворова с этой стороны7.
«Постоянно среди солдат, особенно во времена трудные, он делили с ними и тяготу, и опасности, и горькие минуты безвременья. Без всякого над собою насилия, которое не скрылось бы от солдатского чутья, он вел жизнь одинаковую с последним рядовым, довольствовался одною с ним пищею и более стойко и равнодушно переносил всякие крайности и лишения. Солдаты видели в нем не только своего брата-солдата, но притом солдата редкого, каких мало. Он всегда был весел, разговорчив, шутлив; его грубоватое, а подчас и грязноватое балагурство не годилось для салонов и гостиных, но было бесценно в лагере, на биваке, на походе. Сверх того он обладал тактом – при простом, даже фамильярном обращении с солдатами, нисколько не поощрять их к взаимному с ним панибратству. Самая грубая солдатская натура это понимала, все повиновались ему безусловно, всякий чувствовал к нему почтение и даже страх». [208]
В перенесении невзгод и лишений военного времени Суворов был всегда образцом для солдат. Один из современников, попавший к Суворову на обед после Рымника (вторая турецкая война), так описывает обстановку Суворова. В палатке была разослана на земле скатерть, и на ней тарелки; вокруг лежали Суворов и его штаб; сервировка отчала меблировке. Надо сказать, что у Суворова не было багажа, а тарелки и ножи доставали, у кого попало. Одевался Суворов обыкновенно в куртку солдатского сукна, что тогда было разрешено, по инициативе Потемкина, всем офицерам для уменьшения расходов8. В жаркое время, на походе и в бою, он бывал обыкновенно в рубашке, к которой пришпиливал иногда некоторые из своих орденов9; саблю возил за ним казак даже в бою, а Суворов держал в руках одну нагайку. Он не имел ни экипажа, ни верховых лошадей, а брал обыкновенно казачью. Только в итальянскую кампанию, т. е. когда ему было уже под 70 лет, он завел себе старомодную карету, которая запрягалась обывательскими лошадьми и в которую он иногда во время похода садился; в войсках она получила название ковчега10.
Он всегда, даже непременно, делил с солдатом невзгоды военного времени. Так в 1794 году, начав поход из Украйны в Польшу в одном летнем обмундировании (суконное платье не было взято с [209] собою), он, несмотря на наступившее октябрьское холодное время, мерз в одном кителе до тех пор, пока к войскам его отряда не было подвезено суконное платье. И только тога, когда солдаты оделись в сукно, Суворов тоже наел суконную курку11.
Так же держал себя Суворов и во время тяжелого по лишениям швейцарского похода. Несмотря на сильную сужу и свои почти 70 лет, он был в кителе и легком плаще, ехал на казачьей лошади или шел пешком, заговаривал с солдатами, шутил, острил12.
Суворов не жалел иногда собственных своих денег для поощрения солдат. Так, оставшись весьма доволен поведением в деле под Сталовичами подчиненных ему войск, Суворов выдал всем нижним чинам по рублю из собственных средств. В Итальянскую кампанию, когда из России подошла дивизия Ребиндера, Суворов вызвал из рядов ее старших солдат, лично ему известных; их набралось с полсотни. Суворов обошел их всех, припоминал имя почти каждого, разговаривал с ними, некоторых целовал, велел выдать всем по кронталеру, а некоторым совал в руку червонцы13.
Отличаясь чрезвычайною простотою в отношениях своих к солдату и даже близостью, Суворов был, однако, в то же время строг к нему. Особенно строго относился он к нарушителям порядка на походе и тишины в строю, а также к замеченным в мародерстве. [210]
На походе он, правда, не требовал никакой муштры; так в «Науке побеждать» о походе говорится: «Не останавливайся, гуляй, играй, пой песни, бей в барабан, музыка греми». Но людей, замеченных на отлете и особенно в мародерстве, он жестоко наказывал.
Так, в итальянскую кампанию при движении от Адды к Милану, Суворов заметил несколько русских солдат на отлете и за это велел прогнать их сквозь строй. В том же походе ему доложили о притеснениях, будто бы чинимых жителям русскими солдатами. В приказе по этому поводу Суворов говорит: – мародера по силе его преступления шпицрутенами14.
Во фронте, как во время боя, так и на ученьях, он под страхом наказания требовал безусловного внимания и отсутствия чего-либо похожего на разговор. Он смотрел на эти акты, как на священнодействия.
То было время, когда «солдат должен был бояться палки капрала больше, чем пули неприятеля». Права, этот Фридриховский завет не получил полного права гражданства в армии Екатерины Великой, но и у нас палочки были тогда в ходу. На что уже Потемкин относился снисходительно к солдату15, но у него в ордере Суворову (18 декабря 1788 года) говорится: «унтер-офицерам и капралам отнюдь не позволять наказывать побоями, а понуждать ленивых палкою, не больше». Суворов же в «Науке побеждать» [211] говорит: «Кто не бережет людей – офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору палочки; да и самому палочки, кто себя не бережет». А в одной из своих диспозиций он пишет: «Кто из рядовых выстрелит сзади, того гонит шпицрутен»16.
В отношениях своих к подчиненным ему офицерам и генералам Суворов был справедлив, ценил способности, не подавался чувству лицеприятия, но был строг, а иногда, особенно в старости, неприятен своими странными выходками.
В конфедератскую войну Суворов не ладил с полковником Древицем, которому покровительствовал начальник Суворова – генерал Веймарн, и не любил его за его бесчеловечное отношение к конфедератам. Но, оценив храбрость и искусство полковника Древица в деле под Ландскороною, он так аттестует его за это дело: «полковник Древиц все дело сделал; он атаковал с искусством, мужеством и храбростью и весьма заслуживает императорской отличной милости и награждения»17.
В итальянскую кампанию он недолюбливал генерал Розенберга и не особенно доверял его способностям; в то же время он очень ценил и любил генералов Дерфельдена и Ребиндера. Но Розенберг и Дерфельден были полными генералами, а Ребиндер генерал-лейтенантом. Суворов, несмотря на недовольство свое Розенбергом, с прибытием войск Ребиндера подчинил их Розенбергу, оставив его, таким образом, корпусным командиром; войска же Розенберга отдал под начальство Дерфельдену [212] в виде другого корпуса Петрушевский указывает на это как на черту чрезвычайной лояльности Суворова18.
К проявлению трусости молодыми, не обстрелянными офицерами он относился довольно снисходительно.
Так при осаде Краковского замка командир одной из рот (капитан Лихарев) оплошал при одной из неприятельских вылазок; он оробел и бросил свой пост, а рота, оставшись без командира, обратилась в бегство. Это было около полудня; Суворов отдыхал. Разбуженный перестрелкою и криками, он вскочил и побежал на выстрелы. Встретив бегущих, он остановил их, устроил, повел в атаку и отбил вылазку. Лихарева он арестовал и продержал его под арестом около 4-х месяцев, но тем и ограничился. В приказе же по этому поводу было сказано, что за такой проступок следовало бы отдать капитана под суд, но так как у него дурного умысла не было, давно находится по арестом, молод и в делах редко бывал, то выпустить19.
Но вообще Суворов был строг к провинившимся ему подчиненным, несмотря на их звание и чин. В одном из своих приказов 1772 года (польская конфедератская война) он говорит: «В случае оплошности взыскивать и без наказания не оставлять, понеже ничто так людей ко злу не приводит, как слабая команда. Почему за прегрешения неослабно наказывать»20. [213]
В Итальянскую кампании, недовольный Розенбергом за дело при Басеньяно, он послал ему приказание, которое закончил так: «Не теряя ни минуты, немедленно сие исполнить или под военный суд». Виновником нашей неудачи в этом деле был и великий князь Константин Павлович, который в горячности своей подвинул Розенберга на несвоевременную атаку неприятеля. Суворов обошелся с великим князем следующим образом. Он принял его с низкими поклонами и другими знаками почтения, пригласил в кабинет и заперся с ним воем. Беседа продолжалась с полчаса. Великий князь вышел расстроенный, красный от слез. Суворов проводил его с прежними поклонами. Проходя приемную, где стояла свита великого князя, он обратился к лицам ее с угрозами и назвал их мальчишками. Не ограничиваясь этим, Суворов хотел отдать приказ по армии, приписав случившуюся неудачу «запальчивости и неопытности юности», но потом раздумал и этого не сделал21.
Суворов – военно-административный деятель в мирное время
Из всех видов военно-административной деятельности Суворов особенно близко принимал к сердцу все, что касается быта солдата. Ко всем вопросам, затрагивающим интересы солдата, он относился с крайнею заботливость, любовью и умением. Но административная деятельность, выходящая из сего круга, [214] не интересовала Суворова, он ее не любил и не только не искал ее, как он это делал относительно деятельности боевой, но напротив старался от нее устраниться, несмотря на свою чрезвычайно деятельную натуру.
Особенно тяготили его поручения, выходящие из круга полевой службы, вроде строительных работ в Финляндии и Новороссии. К тому же эти хозяйственные операции требовали строго соблюдения разных счетных формальностей, что было совершенно не в натуре Суворов. Исполняя эти поручения, Суворов не мог втиснуть себя в узкие рамки счетных правил, за что потом и поплатился большими начетами. Вообще Суворов не был строгим законником; в своих административных распоряжениях он иногда расходился с требованиями закона, руководствуясь своим собственным взглядом на дело. Так поступил он, между прочим, в чрезвычайно неприятном для него деле Вронского. Во всех подобных действиях Суворов ни разу не преследовал каких-либо личных, своекорыстных целей, все побуждения его были чисты, но все же к концу его карьеры на нем накопилось до 1 ½ миллионов рублей разных начетов, казенных и частных.
Вот несколько интересных подробностей, касающихся только что перечисленных фактов.
В бытность в Херсоне на Суворова было возложено возведение укреплений, в виду политических осложнений с Турцией. Суворов взглянул на это дело как истинно военный человек, не придавая значения не только разным формальностям бухгалтерского и отчетного порядков, но и вопросу денежному [215] вообще. Он считал, что чем скорее укрепления будут возведены, тем это лучше в военном отношении. А поэтому он немедля заключил контракты с подрядчиками, а так как деньгами его еще не снабдили, то он добыл их сам и надавал векселей. Это чрезвычайно смутило петербургские канцелярии. Но вместо присылки Суворову денег ему стали писать, что политическое положение едва ли требует такого спеха, что денег мало, что некоторые работы придется отложить и т. д. Суворов отвечал: «Вы делаете конец началом и предваряете тогда, когда я фундамент утвердил. Политическое положение извольте спросить у вице-канцлера, а я его постигаю как полевой офицер. Вы временили 2 месяца вместо двух дней. Пропал бы год, если бы я чуть медлил контрактами. Вы говорите – их не надобно; это надлежало мне сказать в Петербурге. Так сей год повороту нет; будущий год в вашей власти. Присылайте деньги и с ними хоть вашего казначея».
Вместо денег Суворов получил предписание представить генеральную смету с расположением расходов погодно; далее говорилось: «по мирной поре и ненадобности экстренных мер подряды производить и контракты заключать на основании законов, в казенной палате; в виду того, что никакое правительственное учреждение, кроме сената, не имеет власти заключать контракты более, как на 10.000 рублей, заключенные в вашей походной канцелярии контракты оставить без действия».
Между тем подрядчики ушли уже далеко в заподряженных заготовлениях и, вследствие сего распоряжения, должны были нести большие убытки; некоторым [216] же грозило разорение. Суворов написал тогда своему поверенному в Петербург: «Подрядчикам выданы деньги из казны, я должен буду взнесть и, чтобы не отвечать Богу в их разорении, остальные им дополнить». Посему он поручает продать его Новгородские имения не менее как за 100.000 рублей (по его расчету ему надлежало внести в казну и уплатить подрядчикам более 90.000 руб.). На этот раз дело как-то уладилось иначе; к продаже имений прибегать не пришлось, и Суворов не поплатился22.
Строительная деятельность в Херсоне была Суворову не по нутру. Он пишет в Петербург: «Я захребетный инженер и посему как в горячке. Уж третий год в Тучковых (тогдашний начальник инженеров); малые мои таланты зарыты. Бога ради избавьте меня от крепостей, лучше бы я грамоты не знал… меня обратили в подрядчика… Напомните, что я не инженер, а полевой солдат, не Тучков, а знают меня Суворовым и зовут Рымникским, а не Вобаном».
В бытность Суворова в Варшаве, после взятия Праги, туда приехал для свидания с братом секунд-майор Вронский, втерся к Суворову в доверие и подал ему донос на злоупотребления по провиантской части, определяя цифру хищения в 500.000 рублей. Суворов назначил следственную комиссию, в состав которой вошел Вронский. Комиссия действительно обнаружила много злоупотреблений, но хищений обнаружила всего на 62 ½ тысячи рублей. Виновными оказались три провиантских чиновника и два офицера Суворовского штаба (Мандрыкин и Тищенко). Суворов [217] не предал их, однако, суду, а велел их арестовать, посадив их на хлеб и воду, взыскать с них всю сумму хищения, которой затем и распорядился по собственному усмотрению на разные надобности: на вознаграждение обиженных подрядчиков, на прогоны, в пособие бедным польским офицерам, разоренным революцией, и, наконец, более 15.000 рублей Вронскому, яко доносителю, по закону. Виновные были затем освобождены им от дальнейшей ответственности и оставлены на службе; даже виновные офицеры его штаба не были отчислены от него.
Суворов поступил в данном случае совершенно не по закону: он не отдал под суд виновных, распорядился по собственному усмотрению взысканными деньгами, хотя и донес обо всем в Петербург, представив, однако, дело маловажным. Это создало ему впоследствии массу неприятностей. Вронский, пользуясь приобретенною у Суворова доверенностью, стал присваивать себе неподобающую роль: начал мешаться в производство торгов, объявленных тогда на большую поставку хлеба, входил в сношения с подрядчиками и проч. Суворов все это попускал вначале, но, обнаружив, что Вронский сам мошенничает во всех этих делах, берет взятки и проч., выслал его, наконец, из Варшавы, приказав ему ехать в свой полк23.
Дела этого Вронский, однако, не оставил; оно лишь заглохло, пока Суворов был в силе, а как только он попал в опалу (с воцарением Императора Павла), оно, по настоянию Вронского, снова выплыло наружу и причинило много неприятностей Суворову. [218]
Во время опалы Суворова на него было заявлено много начетов, о которых прежде молчали потому, что Суворов был в силе. Возникновение этих начетов объясняется тем, что Суворов не был педантом в соблюдении разного рода счетных и иных формальностей, ограждающих впоследствии, иногда самых отчаянных плутов, от денежной ответственности. Приведенные два примера – строительные операции в Новороссии и дело Вронского – вполне выясняют, каким путем Суворов создавал почву для начетов на себя. В первом случает, в интересах дела, он поступился правилами счетоводства, считая, что существо дела важнее мертвых правил; но в действительности оказалось, что эти правила важнее дела. Во втором случае он отступил от закона, как можно думать, по мягкосердечию своему.
Нужно, однако, сказать, что административные распорядки Суворова были не безупречны не только в формальном отношении, но и по существу. Это объясняется тем, что Суворов сам не всегда вникал в административные вопросы, которые вообще были ему не по сердцу, а полагался в них на свой штаб, состав которого был, однако, неудовлетворителен.
Суворова окружали несведущие и даже недобросовестные лица. Было уже упомянуто, что два офицера Суворовского штаба уличены были в хищениях, и Суворов все-таки не удалил их о себя (Мандрыкин и Тищенко24). Суворов обращался с ними без [219] церемоний; более молодых из них подзывал к себе, крича «мальчик»; Мандрыкина звал просто Андрыка.
Такие лица окружили Суворова стеною и ревниво оберегали свое влияние, так как, несмотря на свое полное ничтожество, они если и не влияли на Суворова, то влияли на те дела, в которые Суворов сам не вникал. Подполковник Сакен (впоследствии фельдмаршал) в одном из своих писем 1789 года так описывает штаб Суворова: «Он окружен свитою молодых людей; они им управляют, и он видит их глазами. Слова нельзя ему сказать иначе, как через их рты; нельзя приблизиться к нему, не рискуя получить неприятности, на которые никто не пойдет по доброй воле»25.
Когда к Суворову, в бытность его в Варшаве в 1794 году, был назначен в постоянные вестовые дворянин Столыпин, то один из адъютантов Суворова, вышеупомянутый Тищенко, исполнявший обязанности коменданта Суворовского штаба, не хотел его представить Суворову, потом старался не допускать его в присутствие Суворова и перед отъездом Суворова в Петербург даже скрыл от Столыпина время Суворовского выезда26.
В руках таких лиц была вся служебная переписка Суворова. Он не только сам не распечатывал конвертов, а даже большей частью сам и не читал входящих бумаг, а выслушивал их; часто не читал [220] и исходящих бумаг, а выслушивал их в чтении докладчика и затем подписывал27.
При таком порядке докладчики должны быть людьми вполне надежными. Этого же про Суворовский штаб сказать нельзя. Так рассказывают, что один из офицеров Суворовского штаба получил прусский орден обманом: дал Суворову бумагу, в которую включил и себя, а при чтении пропустил. А вот что, между прочим, проделал упомянутый уже Мандрыкин28.
Однажды назначена была поверка экстраординарной суммы, находившейся в распоряжении Суворова. Отчетность по ней вел Мандрыкин. Представив комиссии документы, он заявил ей, что в 9 часов вечера поедет от Суворова курьер с отчетом, а потому поверка должна быть окончена к этому времени. Комиссия заявила, что так скоро поверить расход 50.000 червонцев, произведенный по мелочам, она едва ли успеет; Мандрыкин отвечал, что таково приказание Суворова и не советовал прибегать к отговоркам. Комиссия окончила поверку к означенному сроку; в числе документов оказались два ордера на 150 червонцев, не подписанных Суворовым. Мандрыкин взял ордера, пошел к Суворову и вынес их подписанными. Довольный такою развязкою поверки Мандрыкин предложил свои услуги председателю комиссии, Энгельгардту. Тот поблагодарил, сказав, что этот раз ни в чем не нуждается. [221] Тогда Мандрыкин показал находившийся у него рапорт начальства Энгельгардта о предании его суду и, сказав: «не беспокойтесь, граф никогда этого рапорта не увидит», разорвал его. Затем спросил: «Вы ведь просились в отпуск; скоро ли хотите ехать?» Энгельгардт отвечал, что уехал бы сейчас, если бы имел билет. Мандрыкин пошел к Суворову в кабинет, вынес оттуда пописанный опускной билет и отдал Энгельгардту.
Не удивительно, что при таких порядках Суворов навлек на себя впоследствии нарекания и начеты. Претензии на Суворова стали заявляться вскоре после того, как он попал в опалу у Императора Павла Петровича.
Первым заявил претензию майор Донского войска Чернозубов29; она заключалась в том, что им, в бытность в 1795 году в Польше, не получено 8.000 руб. за фураж, заготовленный по словесному приказанию Суворова. Так как все суммы на фуражное довольствие войск в царстве Польском были отпущены в распоряжение претензии Чернозубова взыскать деньги с Суворова. За этой претензией последовал целый ряд других, всего на сумму до 100.000 рублей. Это были претензии отдельных лиц. Кроме того производилось расследование о строительных операциях Суворова в Финляндии и Новороссии, причем оказалось неочищенных оправдательными документами: в Финляндии на 122.000 руб., в Новороссии почти на 1 миллион рублей. Мало того, по вновь возникшему делу Вронского [222] на виновных сделан был начет почти на 100.000 руб., которые, в случае их несостоятельности, подлежали взысканию с Суворова30.
Многие из этих начетов были впоследствии сложены с Суворова, но они причинили ему массу неприятностей и сильно расстроили его собственные средства. Не видя возможности покрыть все претензии продажею своих имений, он писал своему поверенному: «в несчастном случае – бриллианты. Я их заслужил. Бог дал, Бог и возьмет и опять может дать» (писано в период первой опалы, т. е. до Итальянской и Швейцарской кампаний)31.
Во всем этом многие станут винить самого Суворова. И он сам отчасти так же смотрел на это. Так, в бытность в Финляндии, он довольно долго не посещал оной из крепостных работ, которые производились под его ведением; приехав, наконец, туда, он нашел большие неисправности. Из приставленных ля присмотра офицеров один сваливал вину на другого. Тога Суворов бывшим у него в руках прутом начал бить себя по ногам, приговаривая: «не ленитесь, не ленитесь; если бы вы сами ходили по работам, все было бы хорошо и исправно»32.
Конечно, Суворов не прав в том, что он недостаточно вникал в административные вопросы. Но с другой стороны нельзя не указать и на крупный недостаток той системы военного управления, в которой строевой начальник обременяется массою хозяйственных [223] забот, сложною денежною отчетность и ответственностью по ней.
В какой степени Суворов владел административным элементом на войне
Уменье справляться с административными затруднениями на войне, особенно с продовольственным вопросом, составляет одну из весьма важных данных военного искусства. Благоприятное в административном отношении положение войск на войне создается, правда, прежде всего заранее – надлежащей организацией войск и снабжений; эту данную военачальник получает уже готово, создано органами военной администрации, но за сим пользование этой организацией, применение ее к изменяющимся обстоятельствам войны, особенно в деле снабжения войск, т. е. тактика снабжений, находятся в значительной степени в руках военачальника. Интересно поэтому выяснить, в какой степени Суворов владел административным элементом на войне.
В 7-ми летнюю войну подполковник Суворов получил во временное командование Тверской драгунский полк, который по распоряжению его делал всю зимнюю кампанию 1761–62 гг. без обозов, ради большей подвижности, но от этого нисколько не пострадал и даже имел больных очень мало33. [224]
В 1-ю турецкую войну наши армии плохо владели административным элементом; хотя турки и бывали нами биты, но извлечь пользу из наших побед мы могли далеко не всегда, вследствие продовольственных затруднений. Турки поспешно отступали, все уничтожая на своем пути. При таких условиях преследование их было очень трудно.
После Туртукайских поисков Суворова (1773 г.) армия Румянцева утвердилась, было, впереди Дуная, но вскоре, вследствие затруднений в снабжении фуражом, ее пришлось отвести назад за Дунай.
В следующем (1774) году Румянцев снова перешел Дунай, и турки были Суворовым наголову разбиты при Козлудже. Преследование турок после этого дела обещало самые решительные результаты, но собранный Каменским военный совет, в котором участвовал и Суворов34, высказался за невозможность этого по продовольственным затруднениям. Совет постановил – дать на 6 дней войскам отдых, в ожидании провоза провианта, а затем отступить. Граф Румянцев был взбешен таким решением и написал Каменскому: «Не дни да часы, а и моменты в таком положении дороги; недостаток пропитания не может служить извинением, ибо от вас же зависело отвратить оный». Присоединение Суворова к такому постановлению военного совета объясняется личными отношениями Суворова к Каменскому и характером обоих этих лиц: Каменский не поддался [225] влиянию и духовному подчинению Суворова; последний, видя, что дальнейшими операциями придется руководить не ему, а Каменскому, не хотел попусту становиться в оппозицию к нему. Так объясняет это Петрушевский35.
В степном Заволжском походе Суворова при погоне за Пугачевым, отряд его состоял из 2 эскадронов, 2 сотен казаков, 900 посаженных на коней пехотинцев и 2 легких пушек. Хлеба было взято мало. Захватив в одном селе, державшем сторону Пугачева, 50 волов, Суворов приказал часть их обратить на мясо, посолить, засушить его на огне и взять с собою для раздачи людям вместо хлеба, как он делал в 7-ми летнюю войну36.
Продовольственные затруднения разрешались Суворовым большей частью посредством победы. Овладение неприятельским лагерем оставляло войскам значительную добычу, в составе которой были и продовольственные магазины. Так победа при Фокшанах дала австро-русским союзным войскам значительные продовольственные магазины, которые были, однако, всецело предоставлены австрийцам, так как русским войскам Суворова приходилось после этой победы возвратиться назад37.
Войска, стоявшие под Измаилом в 1790 году, были весьма затруднены в продовольственном отношении: достать можно было только говядину, да и то с большим трудом; у Потемкина (брата фельдмаршала), [226] командовавшего одним из осадных корпусов, стол накрывался на 8 приборов, а сыты могли быть только двое. Это затруднение было разрешено блистательным штурмом Суворова, предоставившим в руки победителя огромную добычу, в том числе большие запасы продовольствия38.
В 1793 году Суворов, командуя войсками в Херсоне и занимаясь возведением укреплений в предположении войны с Турцией, составляет записку, в которой высказывается за ведение наступательной, а не оборонительной войны. В дополнительных заметках Суворова к этому плану39, найденных в его бумагах, он, касаясь продовольственного вопроса, говорит: «Где проходит олень, там пройдет и солдат. Умейте удержать болгар в их домах, чтобы они не бежали в горы, и тогда хлеб у вас будет. В Румелии, плодородной стране, не может быть недостатка в продовольствии. Но солдат должен заранее привыкнуть к пшеничному хлебу, для чего следует понемногу примешивать пшеничную муку к ржаной, доводя до пропорции двух частей первой на одну второй… Надо рассчитывать на 2 или 3 кампании, а Тамерлан делал обыкновенно расчет на 5-6 кампаний: верность расчета принадлежит оному Провидению»40.
Образцово разрешен был Суворовым продовольственный вопрос в кампанию 1794 года, единственную почти кампанию, в которой Суворов действовал вполне самостоятельно как в оперативном, так [227] и в административном отношениях. Кампания Суворова 1794 года блистательна не только в оперативном, но и в административном отношении: продовольственные трудности ни разу не задержали быстрого развития этой образцовой операции.
Сохранились следующие подробности, касающиеся устройства Суворовым продовольственной части, при исполнении им форсированного марша от Немирова к Бресту в 1794 году41. Находясь на другом совершенно театре (в Украйне), Суворов получил экстренное приказание от Румянцева: «сделать сильный отворот полякам со стороны Бреста». Предстоял марш в 600 верст отряду в 8–11 тысяч человек. Суворов немедленно готовится и через неделю, 14 августа, выступает.
Снаряжение отряда было следующее: в ранцах сухарей на 8 дней, одежда – кителя и плащи (мундиров приказано было не брать); в обозе восьмидневный запас провианта, артельные котлы, палатки и офицерское имущество; лазаретные линейки. Сам Суворов оделся также по-летнему – в китель и плащ; при нем: лакей Прошка, повар и один казак, который всюду его сопровождал; багаж Суворова следовал в кибитке, а сам он ехал верхом до самой Варшава.
В 9 суток пройдено 300 верст без дневок; затем остановка на двое суток для починки обоза, пополнения провианта и хлебопечения. Затем пройдено еще 150 верст до Ковеля, где остановились на двое суток, так обозы сильно отстали, вследствие [228] испортившихся дорог. 4 сентября Суворов разбил поляков у Кобрина, пройдя в 20 суток (с 14 августа по 3 сентября) около 600 верст (от Немирова до Кобрина). В Кобрине захвачен неприятельский продовольственный магазин, откуда Суворов пополнил сои подвижные запасы.
6-го сентября Суворов нанес полякам еще серьезное поражение при Крупчицах.
На пути к Кобрину Суворов получил дополнительное приказание: с занятием Бреста устроить там продовольственные магазины, которые обеспечивали бы довольствием не только вверенные ему войска, но и другие. Вторая задача чрезвычайно не нравилась Суворову, и он в оном из писем выражался так: «Поспешать мне надлежит к стороне Бреста, ежели мятежники уже разбиты, но не для магазейн-вахтерства (как прежде кондукторства)42; есть младшие… или оставить все. Там мне прибавить войска, идти к Праге, где отрезать субсистенцию из Литвы в Варшаву».
Во время описанного марша артельные повозки с котлами высылались вперед, прибывая на ночлеги ранее прихода туда войск. Порционный скот покупался на месте (у евреев). Сено брали из стогов на лугах, а иногда и овес с нивы в снопах.
Во время дела у Крупчиц все обозы, в том числе и повозки с котлами, были расположены вагенбургом в нескольких верстах позади поля сражения. [229] Как только исход боя стал ясно определяться, Суворов послал в обоз приказание подходить под прикрытием, а повозкам с котлами идти как можно скорее. Благодаря сему, котлы прибыли через час после боя и тотчас началась варка пищи.
После боя у Крупчиц Суворову было доложено, что при войсках мало хлеба, а потому надо бы заняться хлебопечением и сушкою сухарей, обождав прибытия транспорта с мукой. Суворов на это сказал: «У поляков разве нет хлеба?», т. е. он искал его не в тылу, а перед фронтом. В ту же ночь Суворов выступил далее и 8 сентября разбил Сераковского под Брестом.
Итальянская кампания 1799 года, блистательная в военном отношении, слаба в административном. Русские войска жили впроголодь в Италии, и в конце концов кампания эта, если можно так выразиться, завершилась продовольственным крахом. Разбив две французские армии – одну, действовавшую в северной Италии, и другую, шедшую к ней на выручку из южной Италии – Суворов после победы при Нови задумал наступление в Генуэзскую Ривьеру, чтобы окончательно изгнать французов из северной Италии и тем завершить ее завоевание. Но предпринять эту решительную операцию оказалось невозможным, так как армия оказалась неподготовленною к ней в продовольственном отношении: при ней не было ни достаточных продовольственных запасов, ни соответственных перевозочных средств (предстояло движение в горы – нужны были мулы); рассчитывать же на местные средства было невозможно, вследствие [230] того что предстояло движение по горной стране бедной продовольствием и, сверх того, разоренной уже французами.
Во всех этих злоключениях Суворов, однако, не виноват, так как обеспечение его армии продовольствием в Италии возложено было на австрийского генерала Меласса, хотя и подчиненного Суворову, но действовавшего по непосредственным распоряжениям Венского гофкригсрата. Приказание о заготовлении провианта и мулов для движения в Генуэзскую Ривьеру отдано было Меласу Суворовым за неделю до сражения при Нови с указанием, чтобы они были заготовлены не позже 4 августа (день сражения при Нови); но приказание это оказалось не исполненным. Таким образом, время было упущено, и движение союзной австро-русской армии в Генуэзскую Ривьеру совсем не состоялось, так как вскоре затем Суворов получил от Императора Павла приказание вывести русские войска из Италии и идти в Швейцарию на соединение с находившимся там русским корпусом Римского-Корсакова.
Межу тем Суворов и в итальянскую кампанию не изменил своей системы заботливости о своевременном удовлетворении солдата пищей на походе и в бою. Придерживаясь установленного им порядка высылки вперед артельных котлов и палаток43, он то же предписал и австрийским войскам в приказах своих и инструкциях. В одном из них говорится: «Если весь переход мили в 3 ½ и до 5, [231] то подъем в 2 часа утра; вьючные лошади с котлами и мясом высылаются вперед, чтобы люди могли получить пищу необходимую для поддержания сил». В другом: «Котлы и легкие прочие обозы чтобы были не в дальнем расстоянии при сближении к неприятелю; по разбитии же его, чтобы можно был каши варить, а впрочем, победители должны быть довольны взятым в ранцах хлебом и в манерках водою. Кавалерия должна о фураже сама пещись»44.
Швейцарский поход Суворова полон, как известно, страшных лишений для войск. Объясняется это совокупность несколько причин.
Первою из них надо признать недобросовестность австрийского генерал Меласа, на обязанности которого лежало обеспечить русские войска продовольствием и подъемными под оное средствами для швейцарского похода. По выбранному Суворовым операционному направлению, через С.-Готард, обоз при его войсках мог быть только вьючным. Суворов сначала просил обеспечить его запасом продовольствия на 14 или, по крайней мере, на 10 дней, потом, вероятно вследствие затруднений, ограничился 7 дневным; для подъема этого запаса он просил дать ему мулов. Но ко времени вступления русских в горы, австрийцы не доставили ни одного мула. Пришлось спешить казаков, и лошадей их поставить под вьюки. Но вьюков не было, надо было их приобрести или изготовить. За спешность выступления (надо было торопиться, чтобы соединиться с Корсаковым ранее решительного боя его с французами), вьюков могло быть приобретено [232] только немногим более половины того, что требовалось, а потому и запас понятого продовольствия был наполовину уменьшен. Но и этот запас большей частью не принес пользы, так как вследствие трудности перехода через горы большая часть лошадей с вьюками погибла, не дойдя по назначению45.
Второю причиною надо признать невыгодность избранного Суворовым операционного направления через С.-Готард. Это направление было, правда, кратчайшим, но движение по нему было сопряжено с громадными трудностями, как по природной недоступности путей его, так и по положению этого направления относительно неприятеля. При выборе этого направления в Суворове, очевидно, возобладала несокрушимая воля над разумом46.
Третьей причиной было отсутствие в русских войсках, делавших итальянскую и швейцарскую кампании под начальством Суворова, надлежащее устроенного интендантства. Поэтому все попечение о продовольствии русских войск в Италии возложено было на австрийское интендантство; оно же должно было снабдить подвижными продовольственными запасами [233] наши войска при выступлении их из Италии в Швейцарию47.
Наконец, четвертою причиною бедственного положения наших войск в Швейцарии следует признать слишком щепетильное отношение их к вопросу о реквизициях.
Правда, страна была бедна и истощена французами, но все же кое-что можно было бы найти на месте. Наши войска не обращались, однако, к реквизициям и в действиях французов, широко применявших реквизиционную систему, усматривали грабеж и насилие, говоря, что французы обирают жителей. Между тем эти жители, отдававшие французам продовольствие даром, с наших войск брали за него огромные деньги.
Грязев, один из участников швейцарского похода, так описывает лишения наших войск, по достижении ими Муттенталя48.
«Наши сухари, навьюченные на казачьих лошадей, все без изъятия пропали; первое потому, что большая их часть состояла из белых и пресных, которые о ненастной погоды размокли и сгнили, а во-вторых, потому, что лошади, растеряв подковы и обломав по каменным горам свои копыта, разбивались, падали и [234] умирали о бескормицы, так что ни один вьюк не мог дойти до Муттенталя. Начальники наши, как ни старались доставать нам продовольствие, но желания их не имели успеха, ибо селения, нами проходимые, были бедны, изнурены и ограблены просвещенными французами, а потому и не могли дать нам никакого содержания. С нашей же стороны не было употребляемо никаких притязаний; сам Великий Князь Константин, пришедший с авангардом в Муттенталь, купил для оного две гряды картофеля, заплатив за них хозяину 40 червонцев; всякое фуражирование также не могло быть употребляемо, потому что все окрестности и мало известные нам места были заняты прожорливыми французами, и наконец, наши добрые союзники австрийцы перестали доставлять нам и провиант и фураж. Что ж в таком случае оставалось делать? Мы копали в долинах какие-то коренья и ели, да для лакомства давали нам молодого белого или зеленого швейцарского сыру по фунту в сутки на человека, который нашим русским совсем был не по вкусу, и многие из гренадер его не ели; со всем тем, во все время нашего пребывания в Швейцарии, сыр составлял единственную пищу; мяса было так бедно, что необходимость заставляла употреблять в пищу такие части, на которые в другое время и смотреть было отвратительно; даже и самая кожа рогатой скотины не была изъята из сего употребления; ее нарезывали небольшими кусками, опаливали на огне шерсть, обернувши на шомпол, и таким образом, обжаривая воображением, ели полусырую».
«Сверх сего кожа нужна была и для другого предмета: многие чувствовали недостаток в обуви и [235] сбережение своих ног предпочитали сытости желудка; почему, отрезывая лоскутки кожи, обертывали ею свои ноги по примеру лапландцев и употребляли до самой невозможности, как свойство ее позволяло; некоторые из офицеров должны были прибегнуть к сему же средству, дабы сохранить свои ноги о острых камней и повреждений всякого рода49. Вот в каком бедственном положении находилась вся наша победоносная армия!»
«В долине Муттентальской есть женский монастырь ордена Les soeurs grises – сестер милосердия. Но сии милосердные сестры также брали с нас за копеечную булку по червонцу, как бы и самый жадный ростовщик».
Остается сделать еще два указания: относительно взгляда Суворова на расход патронов в бою (обусловливает размер пополнения огнестрельных припасов) и на отдачу распоряжений по войскам.
В «Науке побеждать» говориться: «Береги пулю на 3 дня, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять. Стреляй редко, да метко; штыком коли крепко; пуля обмишулится, штык не обмишулится; пуля дура – штык молодец».
В одной из своих диспозиций (Масловский. Приложения ко II Вып. Записок, стр. 99), Суворов говорит: «Артиллерии отнюдь не палить скорострельно, под жестким наказанием, дабы не расстреляться… После строгому наказанию будут подвержены начальники той линии, которая расстрелялась». [236]
Относительно отдачи распоряжений по войскам, Суворов в одном из приказов своих австрийским войскам, подчиненным ему в итальянскую кампанию, говори следующее50:
«В переписке между начальниками войск следует излагать настоящее ело ясно и кратко, в виде записок, без больших титулов, будущие же предприятия определять вперед на сутки или на двое».
«Не довольно, чтоб одни главные начальники были извещены о плане действия; необходимо и младшим начальникам постоянно иметь его в мыслях, чтобы вести войска согласно с сим. Мало того, даже Батальонные, эскадронные и ротные командиры должны знать его по той же причине; даже унтер-офицеры и рядовые. Каждый воин должен понимать свой маневр. Тайна есть только предлог, больше вредный, чем полезный: болтун и без того будет наказан».
Указывая починенным ему войскам излагать дело ясно и кратко, Суворов сам в своих распоряжениях являлся образцом краткости и образности изложения. Несколько приведенных уже выдержек из «Науки побеждать» убеждают в этом. Приказ свой по армии от 5 (16) июня 1799 г. (движение на Треббию против Макдональда) Суворов начинает так: «Неприятельскую армию взять в полон. Влиять твердо в армию, что их 27.000, из коих только 7.000 французов, а прочие всякий сброд реквизионеров»51. [237]
Приказ Суворова пред штурмом Праги – образец краткости, образности и силы52.
Отношение Суворова к неприятелю, населению занятого края и его имуществу
Отношение Суворова к неприятелю, населению занятого края проникнуто гуманностью и благородством.
В «Науке побеждать» дается следующее на этот предмет указание (в словесном поучении солдатам): «Обывателя не обижай: он нас пои и кормит. Солдат не разбойник. Святая добычь: возьми лагерь,– все ваше; возьми крепость – все ваше. В Измаиле, кроме иного делили золото и серебро пригоршнями; так и во многих мессах. Без приказа отнюдь не ходи на добычь».
Во многих приказах Суворова о бое постоянно подтверждается: сдающегося неприятеля не бить, особенно щадить женщин и детей. В одном из его приказов (австрийским войскам) в итальянскую кампанию (Петрушевский III, 398) говорится по этому поводу так: «Победителю прилично великодушие; бегущий неприятель охотно принимает пардон. Смерь или плен, – все одно». В приказах о квартировании и походе говорится: « В стоянии и на походах мародеров не терпеть и наказывать оных жестоко, тотчас на мессе. Домов, заборов и огородов отнюдь не ломать; везде есть дрова. Фуражировки, когда случаются, производить в порядке и правильно, войсками. Благоразумно ли [238] самого себя лишать впредь местных средств и кровли? Это же соблюдать и в неприятельской стране. Жалобы обывателей немедленно удовлетворять. Не меньше оружия поражать противника человеколюбием»53.
К населению занятого войсками края Суворов относился в высшей степени гуманно. Действовал он так по врожденному высокому чувству и по убеждению, что это есть лучшая политика умиротворения. Такая система применялась им с большим успехом в польскую конфедератскую войну54. Несмотря на то, что после Сталович он не остался в Литве, а, побывав лишь в 2–3 пунктах самое короткое время, возвратился в Люблин, он успел словами и поступками милосердия и миролюбия несколько успокоить край и склонить многих к сложению оружия и покорности.
В ту же войну Суворов приказывает содержать пленных ласково и человеколюбиво; кормить их хорошо, «хотя бы то было и сверх надлежащей порции», поступать так же с неприятельскими дезертирами, хорошо обращаться с отстающими от конфедерации, «ибо благоприятие раскаявшихся возмутителей пользует более нашим интересам, нежели разлитие их крови». С населением же вообще поддерживать добрые отношения, помня, что русские войска находятся в Польше только для водворения спокойствия в крае. Даже с неприятельскими шпионами Суворов был мягок; [239] он приказывал, при поимке их – допросить, а затем отпустить домой55.
Далеко не все начальники наших войск в Польше относились так к конфедератам и к населению. Упомянутый уже выше полковник Древиц отличался крайней жестокостью и грабительством. Один из главных руководителей польской революции 1794 г. при допросе показал, что, будучи ребенком, он был свидетелем, как Древиц отрезывал кисти рук у некоторых конфедератов, попавших в плен56.
Тогдашние понятия о военной добыче были иные, чем теперь. То, что тогда обычаем и законом признавалось добычею, теперь сочено было бы за грабеж.
Закон предоставлял тогда известную часть добычи генералам, офицерам и солдатам, что почиталось заслуженной для них наградою за опасности, труды и лишения, сопряженные с войною. В известных же случаях войска получали право на грабеж: по взятии неприятельского лагеря или по овладении крепостью штурмом.
Суворов таким же образом смотрел на этот вопрос, что, между прочим, видно из вышеприведенного текста «Науки побеждать». Но он, во-первых, сам никогда не пользовался принадлежащей ему долею военной добычи и, во-вторых, старался поставить в строго законные рамки отношение своих войск к этому вопросу.
Измаил после взятия штурмом был отдан войскам на 3 дня для грабежа. Но сам Суворов ни до [240] чего из добытого грабежом не коснулся, отказавшись от всех представленных и поднесенных ему вещей. Даже когда привели к нему великолепного, в богатом уборе, коня, он отказался и от него, сказав: «донской конь привез меня сюда, на нем же я отсюда и уеду». Недаром солдаты говорили: «наш Суворов в победах и во всем в паю с нами, только не в добыче»57.
В польскую конфедератскую войну он беспрестанно подтверждает войскам о не взимании незаконных поборов; укоряет подчиненных ему начальников в том, что они от добровольно явившихся, отставших от конфедерации людей обираю лошадей и их платье; напоминает, какая, по постановлению закона, часть добычи принадлежит казне и какая войскам. Обвиняет казаков в том, что когда легкораненый конфедерат валится с лошади и притворяется убитым, то казак обирает его и оставляет на мессе, а не берет в плен, ибо пленного он должен бы был представить не обобранным; или же, спихнув конфедерата пикой с лошади, казак не обращает на него внимания, а бросается за его лошадью, тогда как она должна бы принадлежать казне. Строже же всего Суворов относится к таким случаям, когда «при пленении кого-нибудь получше, другие задние, наехавши, стараются его себе отбить, за каковую шалость без изъятия немедленный шпицрутен». Для добычи он приказывает пехоте на ходу не останавливаться, а кавалерии с коней не слезать.
Во время командования кубанским корпусом он [241] выражает неудовольствие одному из подчиненных ему начальников (Райзеру) за то, что в отношении ногайцев прибегает к военным мерам в тех случаях, когда были бы вполне достаточны мирные, что поступает круто, когда нужна ласка. «Благомудрое великодушие, – говорит он, – иногда более полезно, нежели стремглавный военный меч»58.
Относясь мягко и гуманно к населению занятого неприятельского края, Суворов не любил излишнего сближения войск с этим населением. Так в польскую конфедератскую войну он неодобрительно относился к угощению войск на панских усадьбах и предлагал не выдавать нижним чинам провиантские деньги за дни таких угощений, «чтобы не богатели и не мотали; нужное солдату полезно, а излишнее вводит в роскошь – мать своевольства». Он замечает, что офицеры и даже солдаты начинают употреблять польские шапки и платье: «уж им и государева шляпа лоб жмет, уж под мышками и кафтан тесен»59.
Уезжая из Польши в 1772 году, он в оном из своих писем пишет: «Я не очень входил в сношение с женщинами, но когда забавлялся в их обществе, соблюдал всегда уважение. Мне недоставало времени заниматься ими, и я боялся их; они то и управляют страною здесь, как и везде; я не чувствовал в себе довольно твердости, чтобы защищаться от их прелестей60.
Заключение
[242] Приведенные черты из жизни Суворова дают право сказать, что административный его облик не омрачает его облика боевого. Если в боевой деятельности Суворов гениален, то в деятельности административной он, во всяком случае, светлая личность, а в отношениях своих к солдату он положительный и совершенный образец.
Суворов был неустанным и заботливым попечителем о солдате. Он постоянно вникал в быт его, стремился поставить его в возможно более гигиеничные условия, учил его, какими мерами он сам может оберегать свое здоровье. Он боролся с злоупотреблениями и хищениями на счет солдата, не боясь личных для себя от этого неприятностей.
Он заботился не только о материальном благе солдата, но стремился поднять и его духовную натуру. До самых высших чинов не порывал он непосредственной связи своей с солдатом и близости к нему: вступал солдатами в разговор, шутил, поучал, давал о себя деньги. Настойчиво изгонял праздность из солдатского быта.
Вследствие сего влияние Суворова не солдата было огромно. Оно усугублялось еще личным примером Суворова, который сам вел простой солдатский образ жизни, а в перенесении невзгод военного времени [243] был всегда в паю солдатом. Но все это у него выходило естественно и просо, потому что исходило от сердца; потому-то оно и действовало так на солдата.
Оберегая солдата всеми способами до употребления его в дело, в деле он не щадил ни сил его, ни крови. Это проявлялось главным образом в решительные моменты военного времени; но применял такую же систему и на полевых учениях мирного времени.
В отношениях к подчиненным ему генералам и офицерам Суворов был справедлив и нелицеприятен, но иногда неприятен своим чудачеством. В отношении к населению занятых войсками местностей, к имуществу его и к сдающемуся неприятелю – благороден и великодушен.
В тех кампаниях, где ему приходилось действовать самостоятельно, Суворов отлично владел военно-административным элементом.
Из административной деятельности мирного времени интересовался и принимал близко к сердцу все, что касалось солдатского быта. [244]
Приложение. Извлечение из распоряжений Суворова по санитарной части в войсках
По прибытии, в начале 1778 года, на Кубань Суворов прежде всего61 скученное расквартирование войск изменил на широкое и затем отдал приказ (16 мая 1778 г.), которым предписал ряд решительных мер к упорядочиванию быта солдата в гигиеническом отношении.
Сущность этого весьма замечательного, особенно для того времени, приказа заключается в следующем62.
Полковым и батальонным командирам и их врачам иметь надлежащее попечение о здоровье здоровых, для чего подвергать постоянному и надлежащему наблюдению пищу и питье. Где нет хорошей воды, там для питья должна быть употребляема вода отварная и отстоянная; для слабых – сухарная или с уксусом. Хлеб должен быть хорошо выпечен; сухари доброкачественные; должна быть выдаваема горячая пища, котлы должны быть крепко вылужены, а по употреблении вымываемы и насухо втираемы.
Обувь не должна быть тесна, дабы в ней можно [245] было употреблять постилку. Также и мундиры не должны быть тесны.
Соблюдать очень чистоту в белье надлежащею его стиркою.
Строго остерегаться вредного изнурения; но особенно приучать к трудолюбию, устраняя праздность.
В случае несоблюдения сего, лекарь или подлекарь должен немедленно докладывать ротному или эскадронному командиру; а при невнимании их к сему – батальонному и полковому командирам и даже доносить письменно бригадному командиру. В случае же особой надобности лекарь имеет право немедленно доносить старшему в корпусе лекарю, ля доклада корпусному командиру; но надобность в сем не предвидится.
Заболевающих лечить в войсковых лазаретах, стараясь как можно скорее восстановлять их здоровье. При значительном увеличении числа больных, бригадный командир обязан произвести лично расследование и при вине начальства неослабно взыскать с него, под своею личною ответственностью перед командиром корпуса63.
Надзиратели больных в войсковых лазаретах должны быть люди честные, попечительные, трудолюбивые и бескорыстные. Если лекарь или подлекарь сочтет кого-либо из них не таковым, то немедленно заменяет его другим, с доклада ближайшему начальству. Ротные фельдшера должны быть знающими; они должны быть хорошо подготовлены лекарями или подлекарями.
Должны быть устроены артели по капральствам [246] с надежными и попечительными артельными старостами во главе; начальство должно иметь неослабное наблюдение за артелями, под ответственностью пере командиром корпуса64.
Эта же гигиеническая система вводится Суворовым в Финляндии, куда он назначен был в 1791 г., а затем во время двукратного командования войсками в новороссийском крае: в Херсоне (1792–1794) и в Тульчине (1796 года); но сообразно местным условиям она соответственно дополняется и развивается65.
Огромная болезненность и смертность войск Финляндской дивизии проистекала, кроме дурного устройства госпитальной части, еще и от неблагоприятных природных условий Финляндии (суровый климат, обилие болот). Очистив госпиталя и оставив в них только тяжелобольных и заразных (чахотка, сифилис и проч.), Суворов организовал в войсках лазареты, околотки и слабосильные команды и предписал к [247] руководству: соблюдать крайнюю чистоту; потному за кашу не садиться, не ложиться отдыхать, а прежде прогуляться и просохнуть; на лихорадку, понос и горячку – голод; на цингу – табак; непрестанное движение на воздухе и т. д.
По прибытии в Херсон, кроме упорядочения госпиталей, Суворов поручил двум комиссиям подробно исследовать причины болезненности в войсках, которая действительно была очень велика и сопровождалась временами большой смертностью. По мнению Суворова, корень зла заключался в полковых и ротных командирах, которые небрежно относились к здоровью солдата. Комиссии эти обнаружили много причин: плохие и сырые казармы, недостаток топлива, непривычная для людей жара летом, плохая вода, недостаток медикаментов и проч.
Суворов предписал войскам ряд мер, предоставив вышеупомянутым комиссиям расширяет их и изменяет по обстоятельствам. В числе этих мер были: осушка и проветривание казарм, перемещение частей из нездоровых местностей; перемещение летом людей из палаток в шалаши и сараи; частная перемена подстилки как под больными, так и под здоровыми людьми; поддержание в казармах и лагерях чистоты; постоянное наблюдение за содержание больных и здоровых; первым движение и работа в прохладные дни и часы (но отнюдь не в жару); здоровым – купание в проточной воде, но не в гнилой и зацветшей; такую воду не употреблять ни в питье, ни на варку; где хорошей проточной воды нет, приказано вырыть колодцы; употребление рыбы из стоячей воды запрещено безусловно, а из Днестра [248] дозволена только мелкая и притом соленая; предписаны чистота белья, постелей и посуды; употребление уксуса для больных и здоровых; лагерных мест иметь до трех поблизости и понедельно их переменять
Деятельным помощником Суворова в его санитарных мероприятиях был штаб-лекарь Белопольский, имя которого он увековечил включением его в свою «науку побеждать».
В это замечательное наставление войскам («Наука побеждать») Суворов включил следующие указания о мерах к сбережению здоровья солдата.
«Бойся богадельни. Немецкие лекарствицы, издалека тухлые, сплошь бессильны и вредны; русский солдат к ним не привык; у вас есть в артелях корешки, травушки, муравушки. Солдат дорог; береги здоровье; чисти желудок, коли засорился; голод – лучшее лекарство. Кто не бережет людей – офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет. Жидок желудок, есть хочется,– по закате солнышка немного пустой каши с хлебцем; а крепкому желудку буквица в теплой воде или корень коневьяго щавеля. Помните, господа, полевой лечебник штаб-лекаря Белопольского: в горячке ничего не ешь, хоть о 12 ней, а пей солдатский квас, о и лекарство; а в лихорадке не пей, не ешь,– штраф, за что себя не берег».
«В богадельне первый день мягкая постель, второй день французская похлебка, третий день ее братец, домовище, к себе и тащит. Один умирает, а десять товарищей хлебают его смертный дых. В лагере больные и слабые; хворые в шалашах, не [249] в деревнях – воздух чище. Хоть без лазарета, не надобно жалеть денег на лекарства, коли есть где купить; сверх того и прочия выгоды. Да все это не важно, мы умеем себя беречь: где умирает от 100 один человек, а у нас и от 500 в месяц меньше умрет. Здоровому питье – воздух, больному – тожь воздух и еда»66.
Заботясь о здоровье солдата, Суворов, разумеется, обращал внимание на доброкачественность провианта, опускаемого войскам. В 1793 г. (в бытность в Херсоне) Суворов донес военной коллегии67, что в Карасубазарском магазине провиант никуда не годен и что от него солдаты болеют и мрут. Дело дошло до Государыни, которая приняла его близко к сердцу и прислала в военную коллегию такую записку: «Белевского и Полоцкого полков полковников, карасубазарского магазейна провиант кто подрядил, кто в смотрении имел, провиантского штата провиантмейстера или комиссионера – прикажите судить и сделайте пример над бездельниками и убийцами, кои причиною мора, ради их воровства и нерадения, и прикажите сделать осмотр прочим магазейнам в той стороне, и на каторгу сошлите тех, кои у меня морят солдат, заслуженных и в стольких войнах храбро служивших. Не казни, корой те канальи недостойны».
В том же году, обратив внимание, что хлеб в провиантских складах хранится под открытым небом [250] и гниет, Суворов отдает приказ подчиненному ему обер-провиантмейстеру немедленно сделать покрышки, весь хлеб освидетельствовать и порченый запретить к отпуску.
Преследуя злоупотребления по довольствию солдат и зная, что за мелкими воришками кроются крупные воры или что у них могущественные покровители, которых затрагивать опасно, Суворов в одном из своих по этому вопросу писем говорит: «кого бы я на себя ни подвиг, мне солдат дороже себя; лучше его я имею способы к самоблюдению».
Злоупотреблений же в ущерб солдата, с которыми приходилось бороться Суворову, было очень много. О злоупотреблениях в госпиталях уже говорилось. Были большие злоупотребления и по поставкам предметов довольствия ля войск (об одном из них было уже говорено выше). Так Суворов, по прибытии в Тульчин (1796 г.), нашел68, что многие генералы состояли поставщиками в войска69. Рекруты прибывали в части войск босые, полунагие, изнуренные, со всех сторон обиженные. Строитель Одессы, генерал де-Рибас, наживался страшно, злоупотребляя солдатским трудом; он употреблял их на работы во всякое время, в жару и в ненастье (выше было приведено, как Суворов регламентировал этот вопрос два года тому назад, находясь в Херсоне), а после работ они не могли ни обсушиться, ни обогреться, так как [251] казармы были сыры; при них не было бань. Воды в Одессе не хватало аже на приготовление пищи, так что иногда употреблялась вода с грязью. Смертность в войсках была страшная. Суворов немедленно восстановил те меры, которые были предписаны им два года тому назад в Херсоне (см. выше), командировал в Одессу штаб-лекаря Белопольского, с виновных начальников строго взыскал, а одного из них, которого он называл торговой бабой, прогнал со службы.
Настолько Суворов оберегал солдата от неблагоприятных условий, особенно видно из приказа его 31 марта 1794 года в Крыму70. В нем он говорит о назначении солдат на работы следующее. «От инженеров уроки умеренные, утренний и вечерний; оба вместе соединять – каждому запретить. Наистрожайше воспрещается во время и малейшего жара отнюдь ни кого ни в какую работу не употреблять, под неупустительным взысканием, разве когда случится прохладный день71; а для успеха, коли необходимо, лучше начинать работу прежде рассвета и вечерний урок кончить хотя к ночи, особливо светлой, токмо то уж в большой нужде. Как скоро работа окончена, то на завтрак нужно тотчас к горячим кашам». В том же приказе, говоря о сбережении здоровья войск, Суворов говорит: «В теплое время отдыхать под тенью, без обленения; ночью в палатках укрываться, в холодную же ночь отнюдь бы в [252] них сквозной ветер не был». В заключение приказа сказано: «Впрочем нижним чинам соблюдать крайнюю чистоту и опрятность в белье, платье и обуви; мыть лицо, руки и рот, ходить в баню, а особливо купаться».
Ф. А. Макшеев.
Примечания
1. По такой именно программе составлено мое сообщение о Суворове в Николаевской Академии Генерального Штаба, состоявшееся 25 января 1900 г. Оно основано на современных известных сочинениях о Суворове: Петрушевского, Милютина, Дубровина, Масловского и Орлова; все факты взяты из них; мне принадлежит лишь соответственная группировка их и освещение.
2. Он 9 лет нес действительную солдатскую службу в Л. Гв. Семеновском полку и достиг офицерского звания в такие годы (к 25 годам от роду), когда многие в то время достигали уже штаб-офицерских и даже генеральских чинов.
В те времена многие дворяне проходили солдатскую службу номинально; их с колыбели записывали рядовыми в один из гвардейских полков, где они еще в малолетстве производились в унтер-офицеры, а потом и в офицеры. Современники Суворова (Румянцев, Н. Репнин, Н. И. Салтыков) были генералами в 22–28 лет от роду. А Суворов к 25 годам достиг только первого офицерского чина. При Екатерине II-ой этот порядок был изменен: дворяне могли начинать военную службу в нижнем звании не ранее 15-ти лет от роду; но и при ней сын канцлера Панина, в виде исключения, при самом рождении был зачислен корнетом в конную гвардию (Петрушевский, I, 17; Масловский «Записки по истории военного искусства», вып. II, примечание 8-е к главе II).
3. В приложении приведены более подробные сведения о санитарных мерах, которые Суворов предписывал вверенным ему войскам на Кубани, в Крыму, Финляндии и Новороссии.
4. Более подробно о сем смотри в том же приложении.
5. Это было тогда для войск непривычной вещью, так как даже в военное время при войсках возились палатки.
6. Масловский, II, ср. 121.
7. Том I, стр. 238.
8. Сам Потемкин завел себе мундир из солдатского сукна.
9. На картине боя на р. Треббии Суворов изображен верхом на лошади в одном белье.
10. Петрушевский, I, 375 и 376; III, 87.
11. Петрушевский, II, 88.
12. Петрушевский, III, 279.
13. Петрушевский, I, 116; III, 137.
14. Петрушевский I, 69; III, 100.
15. Описывая состояние Потемкинской армии после его смерти, Петрушевский (I, 421) говорить: «Солдаты были распущены до степени своеволия; офицеры утратили в глазах нижних чинов всякое значение, ибо Потемкин обыкновенно оправдывал во всем подчиненных и винил начальников».
16. Масловский. Приложения 3-е и 16-е ко II выпуску записок.
17. Петрушевский I, 90 и 104.
18. Петрушевский III, 138.
19. Петрушевский I, 133.
20. Петрушевский I,69.
21. Петрушевский III, 80.
22. Петрушевский II, 3–5.
23. Петрушевский II, 188.
24. Когда дело это снова возникло по второму доносу Вронского, то Мандрыкин и Тищенко были отчислены от Суворова Высочайшим приказом, с переводом в гарнизонные полки, а затем преданы суду (уже при Императоре Павле).
25. Петрушевский I, 374; II, 190.
26. Петрушевский II, 191.
27. Суворов иногда сам отказывался от своих бумаг: может быть подписал, когда был нездоров и слаб.
28. Петрушевский II, 187.
29. Петрушевский II, 374.
30. Петрушевский II, 398.
31. Петрушевский II, 377.
32. Петрушевский I, 411.
33. И это в такую эпоху, когда русская армия обременена был огромными обозами: при 90.000 русской армии, шедшей к границам Пруссии, было больше 60.000 повозок. Между прочим, возились палатки. (Петрушевский I, 32, 37 и 39).
34. Суворов и Каменский командовали отдельными отрядами, которые должны были действовать по взаимному соглашению. Суворов был по службе младше Каменского.
35. Петрушевский I, 146, 163, 179 и 180.
36. Петрушевский I, 190.
37. Петрушевский I, 345.
38. Петрушевский I, 380, 396.
39. Императрица узнала о составленной Суворовым записке и велела ее себе представить.
40. Петрушевский II, 10.
41. Петрушевский II, 43, 48–60.
42. Намекает на исполнявшееся им в Финляндии и Новороссии поручение строить крепости.
43. В то время войска не имели при себе носимых палаток, как ныне.
44. Петрушевский III, 397–404.
45. Петрушевский III, 221–227.
46. В некотором роде то же самое повторил Наполеон при походе на Россию в 1812 году, когда, не подчиняясь внушениям разума, он упорно углублялся в лишенную продовольственных средств страну, рассчитывая победою разрешить продовольственные затруднения. Наполеон погиб, но Суворов в конце концов подчинил себя указаниям разума и закончил швейцарский поход со славою: в Муттентале его очень тянуло продолжать наступление к Швицу )Петрушевский III, 259) с целью выйти в тыл французов, но он не поддался этому порыву воли, ибо исполнение сего сопряжено было бы с неодолимыми трудностями, и направился в Гларису, т. е. в противоположную сторону.
47. В швейцарском походе при Суворове состояло несколько австрийских офицеров генерального штаба (в числе их получивший после Аустерлица печальную известность Вейротер); обязанность же снабдить русские войска продовольствием возложена была Меласом на австрийского генерала Деллера, который должен был сопровождать их с одним провиантским и комиссариатским чиновниками (Милютин, т. III, стр. 484).
48. Н. Орлов. Поход Суворова в 1799 году по запискам Грязева, стр. 95–99.
49. Генерал Ребиндер обходил войска в сапогах без подошв (Петрушевский, III, 272).
50. Петрушевский III, 400–401.
51. Конечно, нельзя рекомендовать всем генералам начинать свои диспозиции так. Из уст Суворова такое начало было в высшей степени внушительно, а из уст другого оно могло бы показаться лишь смешным. Справедливо изречение Наполеона: «от великого до смешного только один шаг». То, что у великого человека велико, – у прочих может быть только смешным.
52. Приведен у Орлова в его «Штурме Праги» (стр. 82–83).
53. Из приказа по войскам Крымского и Кубанского корпусов 16 мая 1778 г. (Петрушевский, I, 477).
54. Петрушевский I, 116.
55. Петрушевский I, 123.
56. Петрушевский I, 90.
57. Петрушевский I, 394, 396.
58. Петрушевский I, 213.
59. Петрушевский I, 126.
60. Петрушевский I, 139.
61. Петрушевский, I, 200–205.
62. Здесь не приводятся подлинные выражения приказа, так как он изложен тогдашним, теперь неудобочитаемым, языком.
63. Т. е. самим Суворовым.
64. Установленные этим приказом гигиенические правила были в зачаточном состоянии преподаны Суворовым еще раньше, а именно в приказе его по подчиненному ему в 1774 году резервному корпусу, который выступал из Польши к Дунаю (приведен в 8-м приложении ко II-му выпуску Записок по истории Военного Искусства в России, профессора Д. Ф. Масловского). Замечательно, что в этом приказе Суворов неоднократно указывает на необходимость деятельного солдатского режима (достаточное, но не облененное отдохновение; ля не впадения войска в обленение – производить частые воинские обучения).
Интересно, что в 1788 году, т. е. через 10 лет после вышеприведенного Суворовского приказа, Потемкин, в ордере своем Суворову, пишет: «наблюдать опрятность столь нужную к сохранению здоровья, содержания в чистоте амуниции, платья и обуви; доставлять добрую пищу и лудить почасту колы». (См. 3-е приложение к вышеупомянутому труду Масловского). Давать такие указания Суворову был, разумеется, излишне.
65. Петрушевский I, 415–417 и II, 14–17.
66. Эти указания составляю часть словесного поучения, которое ежедневно читалось солдатам (офицеры и унтер-офицеры должны были знать наизусть) и заканчивалось следующими словами: Субординация, экзерциция, дисциплина, чистота, здоровье, опрятность, бодрость, смелость, храбрость, победа, слава, слава, слава!
67. Петрушевский II, 19–20.
68. Петрушевский. II, 238.
69. Описывая состояние Потемкинской армии после его смерти (в 1891 г. близ Ясс), Петрушевский (I, 421) говорит: «Армия была обставлена в материальном отношении хорошо, но сиятельные и превосходительные подрядчики страшно наживались».
70. Петрушевский. II, 448.
71. К этому приказу был приложена таблица, показывающая посуточные наступление и исход жары в Крыму.
|
