: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

Орлов Н.А.

Разбор военных действий Суворова в Италии в 1799 году

Публикуется по изданию: Орлов Н.А. Разбор военных действий Суворова в Италии в 1799 году. СПб, 1892.
 

XV. Суворов-полководец. (Выводы из военных действий в Италии в 1799 г.)

«Густав Адольф, Тюреннь, Фридрих, как Александр,
Аннибал и Цезарь, действовали по одним принципам:
держали свои силы сосредоточенными, не были уязвимы
ни в одной точке, устремлялись с быстротою к важнейшим
пунктам – таковы принципы, обеспечивающие победу».
(“Maximes de guerre de Napoleon”, Paris, 1827, p. 45).

[315] До 1799 года продолжительная карьера Суворова проходила в войнах с поляками, турками и татарами.
Польские войска скорее походили на ополчения, чем на регулярные армии, а турки и татары представляли нестройные скопища. Правда, все эти противники отличались фанатической храбростью, не легко было с ними совладать; войны доставили Суворову практику, из которой он вынес обширный опыт; талант его постепенно развивался и крепнул в этой борьбе; полководец усваивал сущность, душу войны; но все-таки приходилось действовать в особой, не европейской обстановке, причем главную особенность составлял противник своеобразный, не [316] похожий на европейские войска и вся война принимала особенный колорит.
Почти всегда в этих войнах Суворов являлся в качестве исполнителя частных предприятий, а не самостоятельным главнокомандующим, ответственным распорядителем на всем театре военных действий.
В 1799 г. Суворов в первый раз делает кампанию в условиях войны европейской. Противниками оказываются войска регулярные, увенчанные славою побед над немецкими армиями (считавшимися лучшими в Европе), и предводительствуемые одними из лучших генералов того времени (Моро, Макдональд, Жубер); театр войны не похож на те степи, болота и леса, сред которых доводилось нашему полководцу воевать до сих пор.
В войне против французов Суворов не только главнокомандующий, действующий самостоятельно на известном театре войны, но сверх того он начальствует союзной армией, – случай еще более сложный для полководца.
Война 1799 г. приобретает особый интерес вследствие того, что она была последней в жизни генералиссимуса, в ней он сказал свое последнее слово.
И действительно, мы видим, что во время итальянской кампании 1799 г. талант Суворова выразился вполне и всесторонне. Но при оценке его действий надобно всегда иметь в виду ту неблагоприятную обстановку для полководца, сред которой он находился: мы разумеем, главным образом, неудобства командования союзными войсками, происходившие от разности политических стремлений союзных правительств, и сковывающее влияние гофкригсрата.

Хотя Суворов и был возведен в звание фельдмаршала австрийской службы, но в действительности австрийские войска вовсе не были у него в полном подчинении. Награды и назначения шли от австрийского правительства, хозяйственная часть сосредоточивалась в руках Меласса, от него получались и приказания, касавшимся австрийских войск и нередко [317] противоречившие распоряжениям главнокомандующего; понятно из всего этого, что Суворов мог на австрийские войска производить обаяние только личными своими качествами. Это обаяние проявлялось весьма рельефно в походных движениях и боях, где австрийские войска, предводительствуемые лично фельдмаршалом или находившиеся под непосредственным его влиянием, делали чрезвычайные усилия (марш от Алессандрии к Треббии) и обнаруживали такую храбрость (Адда, Нови), которые редко встречались у австрийцев, действовавших под начальством своих собственных генералов; но все-таки здесь не было тех отношений, которые бывают между полновластным главнокомандующим и вполне зависящими от него войсками.
Назначив Суворова главнокомандующим, австрийское правительство не желало упрочить его авторитет, потому что тогда русский генерал, исполняя волю своего императора, сильно мешал бы венскому двору в достижении намеченных целей: русский император желал восстановить ниспровергнутые революцией троны и алтари, защитить попранные права государей; венский двор преследовал более практические цели захвата для себя новых территорий и был совершенно равнодушен к каким-либо правам. Очень естественно, что австрийское правительство и стремилось именно к уменьшению авторитета союзного главнокомандующего, а не к увеличению его.
Сохранение согласия между союзными армиями – одна из главнейших забот полководца, потому что обыкновенно при совместных действиях на одном театре войны или на одном поле сражения у союзников весьма быстро, по тем или другим причинам, возникают раздоры, которые в конце концов ведут к отсутствию единства в действиях, а вместе с тем и к неуспеху. Суворов понимал это1 [318] и всеми силами старался сохранить согласие, предоставляя австрийцам почет, воздавая им похвалы в реляциях (Брешия, Нови), лаская их генералов (похвалы Краю, Меласу); но австрийцы свысока смотрели на русских, относились пренебрежительно2, ничего не сделали со своей стороны для поддержания согласия; русские, не видя ничего хорошего от австрийцев, но, даже неоднократно обнаружив их коварство, дошли, наконец, до такой степени раздражения, что готовы были бить не только «сине-кафтанников» (французы), но и «бело-кафтанников» (австрийцы).
Особенно гибельное, сковывающее влияние на операции оказывал гофкригсрат. Сначала при отъезде его из Вены, а затем целым рядом рескриптов императора Франца, настойчиво ограничивавших планы полководца и стремившихся сделать его покорным орудием своих собственных целей.
Суворов старался как-нибудь согласить требования, шедшие из Вены, со своими планами так, чтобы первые не мешали вторым (движение к Адде); но, увидав, что никакое соглашение невозможно, стал действовать по-своему (переход на правый берег По, движение навстречу Макдональда). Тогда гофкригсрат начал отдавать приказания непосредственно австрийским генералам и распоряжаться посылкою весьма крупных отрядов помимо главнокомандующего, положение которого сделалось совершенно невозможным. В письме к А. К. Разумовскому Суворов пишет3: «всякий частный генерал не по одним внутренностям, но о всем относится в гофкригсрат; тако имеет право и интриговать, по его пристрастиям и предрассудкам…
По сим, гоф-криг-срат из четырех углов имеет право им повелевать, и меня вязать… [319]
Как гоф-криг-срат мне не мешал, его одна и две кампании мне стоили месяц. Как его владычество4 загенералиссимуствовало, может мне стать один месяц его кампании на целую кампанию».
Наконец Суворов не выдержал и 24 июня послал прошение императору Павлу об отозвании в Россию. Конечно, фельдмаршал не мог самовольно оставить своего поста, а пока Павел I убедился в истинном положении дел, прошло много времени, и Суворов находился связанным по рукам и по ногам, его все неукоснительно приводили к повиновению.
Нечто подобное мы видим в положении Аннибала, которого стесняла противная партия в Карфагенском сенате; республиканское правительство во Франции пыталось стеснять Бонапарта во время его итальянской кампании. Но Аннибал имел возможность пренебречь сенатом и найти средства вести войну самостоятельно без его помощи; Бонапарт, увенчанный славою своих побед, опирался на общественное мнение и мог настоять на свободе своих действий. Положение же Суворова совершенно понятно каждому русскому или вообще знающему хорошо взаимное отношение подданных к русскому императору. Решение Суворова, как подданного и при том истинного монархиста в душе, благоговевшего перед престолом, могло согласоваться только с Высочайшей волей Павла I,
Однако если бы фельдмаршал сразу начал доносить императору Павлу о положении дел, ничего не смягчая, то или достиг бы гораздо большей свободы действий (тогда еще русские были нужны австрийцам), или виды венского двора разъяснились бы раньше; раньше произошел бы разрыв союза, и по крайней мере меньше пролилось бы русской крови за чужое дело.
Для Суворова значение его уступок и некоторой слабости [320] сделалось окончательно ясным только 24 июня, когда он написал прошение об отозвании, а предстало во всей наготе только во время Швейцарского похода.
Несмотря на столь неблагоприятную обстановку командования, Суворов проявил во всем блеске свои таланты.
От природы он был одарен обширным умом, который обнаруживается во всяком действии фельдмаршала, в каждом выраженном им мнении. Он виден в стремлении воспользоваться каждой минутой для обучения и подготовки своих войск к победе, для пользы дела сохранить хорошие отношения к союзникам, умиротворить страну, поднять восстание в областях, занятых противником, увеличить армию присоединением контингентов из завоеванных провинций и т. д., и т. д., словом – надобно перечислить все, сделанное Суворовым, чтобы вполне исчерпать это перечень.
Природный ум необходимо развить; тщательное образование обязательно сопутствует великим полководцам. По мнению Фридриха Великого, трудное военное искусство не может быть даром одной природы. Как бы ни были счастливы врожденные способности, все-таки необходимо глубокое изучение и долгая опытность для их усовершенствования. И действительно, все 10 великих полководцев получили тем или иным путем выдающееся образование. Например, Аннибал смолоду получил тщательное эллинское образование.
В прошлом столетии в большей части русского общества господствовало убеждение, что для военной службы учиться не нужно, невежество в военном быту не считалось недостатком; но Суворов в детстве предназначался для гражданской службы и потому обучался языкам и наукам; такое образование, как у Суворова, в те времена встречалось не часто; еще из родительского дома вынес он уважение к науке и жажду знания, а на службе, чуть не до последнего дня своей жизни, постоянно пополнял свое [321] многостороннее образование. Он знал много языков5 (немецкий, французский, польский, турецкий, понимал финский и итальянский), в совершенстве был знаком с военно-инженерным искусством, так что даже строил крепости, в генеральском чине выдержал экзамен на звание морского офицера, превосходно изучил военную историю и обладал обширной начитанностью. Сочинение маршала саксонского нашло в нем горячего поклонника. Суворов не только изучил деяния великих полководцев, но проникся ими до мозга костей. Он сам говорит в письме к Потемкину: «…наука просветила меня в добродетели; я лгу (вероятно, в смысле введения в заблуждение противника) как Эпаминонд, бегаю как Цезарь, постоянен (вероятно, непреклонен в достижении цели) как Тюреннь, и праводушен как Аристид…».
Просвещенный наукою ум и продолжительная военная практика выработали у Суворова замечательный военный глазомер, это внутреннее око, направляющее решение полководца.
Сам Суворов так определяет глазомер: «как в лагере стать, как идти, где атаковать, гнать и бить». Следовательно, глазомер военачальника заключается в верной оценке в каждую данную минуту, условий времени, сил, пространства и пр. при исполнении той или другой комбинации. Само собою разумеется, какое важное значение должно принадлежать глазомеру в таком деле, в котором все приводится к уменью действовать сообразно с обстановкой; обстановка же обыкновенно в действительности представляется в хаотическом состоянии и подвержена быстрым и притом бесконечно разнообразным изменениям. Эта способность [322] вычленять истину из массы сбивчивых и часто противоречивых признаков была развита у Суворова в высшей степени. Движение от Алессандрии к Тидоне и Треббии, выбор для первого удара из двух противников, именно Макдональда, моментальная оценка положения дел в бою при Тидоне (тотчас по прибытии фельдмаршал въехал на холм, окинул взглядом поле сражения и в ту же минуту приказал коннице атаковать) – представляют прекрасные образцы глазомера Суворова. Ум, самый обширный и глубокий, не принесет пользы нерешительному полководцу; при недостатке у него характера изобретательный ум скорее повредит, ибо, создавая одно за другим новые решения, все лучшие и лучшие, он помешает остановиться на каком-либо из них и привести в исполнение; между тем, по справедливому замечанию Клаузевица, «на войне большей частью дело заключается не в том, чтобы решаться на лучшее, а хоть на что-нибудь, лишь бы это что-нибудь было энергически приведено в исполнение».
Суворов имел характер решительный, обладал железной волей, доходил до крайней степени упорства, когда приходилось приводить в исполнение свои планы. Он не нуждался ни в чьих советах, не требовал их и не принимал. Раз задумав что-нибудь, Суворов не колебался и немедленно стремился к достижению поставленной цели. Все бои (Адда, Треббия, Нови) носят самый решительный характер; 6 июня при Тидоне с 15 тыс. человек фельдмаршал решительно устремляется на 22 тыс. французов и заставляет их отступить; три дня упорно бьется с Макдональдом, союзная армия изнемогает, Мелас и Розенберг заявляют о необходимости отступления, сам Багратион подтверждает их мнение об изнеможении войск, но железная воля полководца непреклонна, и 8 июня с 22 тыс. он бьет 33 тыс. неприятелей. Упорство в сражении под Нови дошло до того, что когда атаки русских были неуспешны, то Суворов слез с лошади и, катаясь по земле, кричал: «ройте [323] для меня могилу, я не переживу этого дня», а потом возобновил атаки.
Моро так отзывался о Суворове: «что же можно сказать о генерале, который обладает стойкостью выше человеческой, который погибнет сам и уложит свою армию до последнего солдата, прежде чем отступит на один шаг?»
Если ум не должен господствовать над характером, то, в свою очередь, чрезмерная отвага составляет недостаток полководца и допускает его решаться на такие предприятия, которые превышают его средства и соображения. По мнению Наполеона, всего желательнее, чтобы ум был в равновесии с характером. «Полководец, выражаясь более осязательно, в отношении основания (характера) и высоты (ума) должен представлять как бы квадрат». Однако уж если какое-нибудь из двух качеств должно перевешивать, то пусть лучше это будет характер.
У Суворова не было слишком большого развития одного из упомянутых качеств относительно другого, некоторый перевес замечается в сторону характера; однако мы видим, что фельдмаршал, прославившийся штурмом Измаила, не желает штурмовать цитадели итальянских городов, а предпочитает прибегать, сообразно с обстановкою, к блокаде и осаде. Следует отметить также и то обстоятельство, что Суворов, будучи вспыльчивым и раздражительным, умел себя сдерживать во многих случаях.
Суворов обладал чрезвычайной личной храбростью, но во всей его истории мы не найдем какого-нибудь эффектного, блестящего подвига. Он не становится во главе штурмующей колонны со знаменем в руках, не летит он впереди атакующей конницы, ничего подобного он не делает; но к нему лучше всего применить слова историка: «Аннибал не забывал долга полководца и без особой нужды и пользы не бросался опрометчиво в рукопашный бой и не сражался как рядовой воин». Суворов всегда был на своем месте, весьма часто подвергался опасности, [324] никогда не избегал ее, если требовалось его присутствие в том месте, где происходил жаркий бой и царила смерть, но никогда не выставлял он свою храбрость напоказ, никогда не старался производить ею впечатления на войска, тем более что имел много других средств повлиять на них, если бы это понадобилось.
В бою при Тидоне 6 июня Суворов разъезжал среди войск и все повторял: «вперед, вперед, коли!» На Треббии 8 июня он, летая по рядам войск Фёрстера, направлял бой и все командовал «вперед». При Нови 4 августа, после безуспешных атак русских, он почти беспрестанно был в огне. Сопровождая батальоны, идущие в атаку, он под пулями и картечью ободрял солдат, а потом пускал их на врага, приговаривая: «не задерживайся, иди шибко, бей штыком, колоти прикладом… ух – махни, головой тряхни»6.
Из приведенных эпизодов ясно, что Суворов не стеснялся, когда нужно, подвергать себя опасности, но не делал из этого ничего показного и смотрел, вероятно, на такие свои подвиги, как на самую обыкновенную служебную обязанность. Высоко ценя свои подвиги, как генерала, вовсе не отличаясь в этом отношении скромностью7, он не заявлял о подвигах личной своей храбрости.
Здоровье полководца – одно из важных его качеств; маршал Саксонский ставит его на третье место после характера и ума; нередко оно влияет на военные предприятия. Рак желудка сказался у Наполеона в 1809 г. под Ваграмом; он был вял от нездоровья в сражении при Бородине, [325] а к концу своей деятельности Наполеон, по выражению Шарраса, «отяжелел» и чувствовал сильное утомление; может быть, из-за столбняка Бенигсена русские были разбиты в сражении под Фридландом в 1807 году.
Суворов смолоду был малорослый, худощавый, тщедушный и вообще слабого сложения; но соответственным образом жизни он укрепил свое здоровье и до глубокой старости (70 лет) лучше других переносил и зной, и непогоду, и утомление, и лишения всякого рода. Ограниченный в своих потребностях, он избегал роскоши и комфорта, всегда вел такую жизнь, как будто бы оставался в поле на биваке, спал на сене и даже в холода носил самую легкую одежду. Бодрость 70-летнего старика изумляла всех; он не ходил, а бегал; не ездил, а скакал; после форсированного марша от Алессандрии к Треббии и 3-х дневного боя, вечером 8 июня, он имел еще силы весело встретить собравшихся у него генералов, поздравить их с третьей победой и отдать распоряжения на 9 число. Никогда здоровье Суворова не влияло тормозящим образом на его военные операции8, которые все отличаются энергией и деятельностью, доведенными до крайнего напряжения. Выступив 8 апреля от Минчио, союзники через 9 дней, 16 апреля, уже перешли Адду (в числе других 5 рек), выдержали серьезный бой и затем заняли Милан, т. е. в самое короткое время завоевали Ломбардию; движения от Турина к Алессандрии, к Тидоне и Треббии, бой на Треббии и обратное движение к Алессандрии – блистательные примеры энергии и деятельности. Если случались перерывы в операциях, то вследствие вынужденного бездействия, являвшегося результатом влияния гофкригсрата; но этими периодами Суворов пользуется [326] с выгодой для подготовки армии: производятся ученья, маневры, не говоря уже об осадах и блокадах крепостей и поисках партий в разных направлениях. Сам фельдмаршал проявляет кипучую деятельность, изумительную и не для его лет; совершает длинные переезды верхом, лишь в самых редких случаях садясь в карету (на марше от Тортоны к Турину в первой половине мая); руководит боями, по окончании которых немедленно сам делает распоряжения для дальнейших действий (после сражения при Нови, вечером 4 августа, квартирмейстерской части поручик Толь застал его именно за такими занятиями еще в пыли, поту, одетого в одно исподнее платье); производит рекогносцировки; ведет обширную переписку с венским и петербургским дворами, с государствами Италии, адмиралом Ушаковым для совместных действий флота и с австрийской армией в Швейцарии; успевает в это же время обдумывать планы кампании не только своей, но и всех армий союзников, планы, которым, впрочем, Тугут не дает хода. Ни одной минуты у Суворова не проходит в праздности; – торжества в Милане, занявшие два дня, необходимы были для политических целей, и следует сказать, что Суворов в это время пользовался отдыхом лишь относительным, т. е. заключавшимся в перемене труда.
Главная пружина, двигавшая Суворова на подвиги и побуждавшая к такой деятельности, это – его страсть к военному делу (и, разумеется, к войне, как конечному его проявлению), сильнейшее честолюбие и славолюбие.
Еще с детства военное призвание сделалось преобладающим элементом существования Суворова; вне военной профессии для него не было деятельности, которая могла бы его сколько-нибудь удовлетворить. В 1793 году, когда для России наступил период мира, Суворова подмывает поступить волонтером в германские войска, воевавшие против французов; 7 июня он просит Государыню: «повелеть меня, по здешней тишине, уволить волонтером к немецким и союзным [327] войскам на всю кампанию». В 1798 г. ему показалось, что военное поприще кончилось для него бесповоротно, цель жизни исчезла; тогда он пожелал отрешиться от мира и поступить в монастырь, ибо ничем другим не мог бы удовлетвориться. Лишь только его призвали для командования в Италии, Суворов преобразился, уныния не осталось и следа; могучий дух настолько овладел всем его существом, что даже сделал незаметным влияние старости; слабое тело фельдмаршала прекрасно выдержало и летние жары в равнинах Ломбардии, и холода в снегах швейцарских гор. Лишь только война прекратилась, Суворов слабеет, заболевает и через полгода умирает.
Честолюбие в военном человек не составляет порока, оно должно быть ему присуще, и так как Суворов представляет совершенно цельный тип военного человек, то ничего нет странного в том, что честолюбие проявлялось в нем так же сильно, как и другие качества. В 1773 г. он пишет, что здоровье «пустяки» (Суворов был ранен под Туртукаем), а главное – второй класс Георгия; он несказанно радуется, что ему удалось при производстве в фельдмаршалы обогнать 9 старших генералов; он любил перебирать свои ордена и знаки отличия, вспоминая при этом, за какое дело какой орден пожалован; в Италии, в лагере при Асти, Суворов, разговаривая с лордом Бентинком, все натягивал свои, якобы спускавшиеся чулки, намекая на желание получить орден подвязки; назначение фельдмаршалом австрийской службы весьма ему польстило; даже по окончании войны он заявляет желание иногда показываться в публике в австрийском мундире. Честолюбие Суворова никогда, однако, не достигало до степени болезненности, и для получении почетной награды или чина он не поступался своими правилами нравственности: никогда не позволил себе неблагородного поступка, а все свои отличия получил за боевые заслуги; «завоевав Польшу, вы сами себя сделали фельдмаршалом»,– писала императрица Екатерина. Точно также Суворов [328] не давал боев и не пускался на предприятия, которые служили бы только для удовлетворения его честолюбия и не нужны были в общей экономии войны, побуждающим человек совершать подвиги; знаменитое свое поучение войскам он оканчивает словами: «слава, слава, слава».
Что Суворов пользовался магическим влиянием на массы, этого не отрицают даже завзятые порицатели его военного гения. Влияние это зависело от множества могучих нравственных нитей, которые связывали предводителя с последним солдатом его армии. Солдаты слепо верили в непобедимость своего генерала, и вера эта основывалась на неопровержимых, всем известных фактах. Постоянная отческая заботливость Суворова о солдатах вселяла в них убеждение, что без нужды ими не рискнут и что, если что-нибудь требуется, то уж, значит, оно необходимо. Долговременное близкое общение с войсками наблюдательного полководца доставило ему основательное знакомство с природою солдата, складом его понятий, процессом образования его идей, даже предрассудками… И всем этим полководец искусно пользовался, потому что он был великий военный психолог и прекрасно понимал душу воина. Суворов знал солдата, а солдат знал Суворова, ибо фельдмаршал не только его не чуждался, но, напротив, старался быть возможно ближе к людям, постоянно вступал с ними в беседы и говорил так, как никто другой не мог бы говорить. Суворов владел красноречием особого рода; это не было ораторское искусство в обыденно принятом смысле; но всякий оратор позавидовал бы Суворову, ибо каждое его слово шло прямо к солдатскому сердцу. Неистощимая веселость фельдмаршала от одной какой-нибудь, всегда удачной шутки сообщалась войскам и подбадривала их даже в самые тяжелые минуты, а несколько горячих слов вызывали войска на необычайные усилия. Впрочем, в большинстве случаев в словах Суворова [329] слышалась ирония, шутка, что соответствовало вполне обстановке, ибо русский человек склонен шутить даже в самых критических положениях.
Бескорыстие, щедрость, религиозность, добродушие и простота в обращении привлекали к фельдмаршалу все сердца.
Личное присутствие Суворова, даже одно его имя, производило на войска чарующее действие. Рассказываю, что в одном из сражений в Италии какая-то небольшая часть при частной неудаче, услышав сзади крик: «Суворов здесь!», рванулась вперед и легла чуть не поголовно под губительным огнем неприятеля9. Фукс свидетельствует, что во время боя при Треббии он стоял на холмике вместе с Дерфельденом и замечал, что как только появится Суворов в своей белой рубашке там, где войска приходили от неудачи в расстройство, порядок восстанавливался тотчас же. Дерфельден объяснил Фуксу, что насмотрелся на подобные явления в течение 35 лет, с тех пор как знает Суворова; что этот непонятный чудак есть какой-то талисман, который довольно развозить по войскам и показывать, чтобы победа была обеспечена.
8-го июня в сражении при Треббии Багратион доложил Суворову, что войска его утомлены до крайности, что убыль дошла до половины, что ружья плохо стреляют от накопления пороховой грязи. Суворов понесся к войскам Багратиона. Лишь только солдаты увидели старого фельдмаршала – совершилось чудо: все ожило, все пришло в движение, ружья начали стрелять, забили барабаны, откуда взялись силы у людей, до сих пор едва переводивших дух! Французы сочли эти войска за свежие, вновь прибывшие.
Мы перечислили многие качества Суворова, как полководца, но, по справедливому замечанию одного иностранного писателя (Амбер), трудно даже указать на такое военное качество, которого бы в нем не было. [330]
Мало того, все эти качества Суворова были ему присущи не только в молодости или в зрелом возрасте, когда часто способности полководца достигают своей кульминационной точки, затем начинают клониться к упадку, но мы замечаем, что и в старости, к 70-ти годам, военные качества фельдмаршала не ослабляются, а все совершенствуются и достигают высокого развития.

*****

Рассматривая действия Суворова с точки зрения стратегии, мы видим, что они ведены методически (в лучшем смысле этого слова), т. е. на основании глубокого уважения к основным принципам военного искусства.
Он всегда задавался важной целью. В ту эпоху, когда местному элементу придавали большое значение, Суворов главною целью своих действий всегда ставить не какие-либо пункты и линии, но армию неприятеля и источники средств для ведения им войны; против них он и направляет главный удар; пункты и линии приобретают у фельдмаршала важность не сами по себе, а только в зависимости от взаимного положения сторон. Он постоянно искал неприятельскую армию, при том важнейшую, опаснейшую, чтобы разбить ее там, где найдет.
В начале кампании он устремляется против Шерера и бьет его на Адде, на Треббии побеждает Макдональда и при Нови – Жубера; конечною, самою важною целью своих действий Суворов ставит вторжение во Францию, как главный источник сил и средств врага, поразив который, только и можно было радикально завершить войну. Иногда упрекают нашего полководца за движение от Тортоны к Турину в первой половине мая; указывают, что в данном случае им руководило стремление овладеть соблазнительным пунктом (столицей), когда армия противника (Моро) еще не была уничтожена. Упрек не справедлив (см. выше стр. 146–149). Как раз в это время до главнокомандующего дошли слухи, подтвержденные даже уведомлением императора Франца, что [331] Макдональд задержан в южной Италии и даже будто ему приказано там остаться; следовательно, опасаться соединения его с Моро было невозможно. Напротив, известия утверждали, что к Моро направлены сильные подкрепления из Франции, из Савойи. Теперь понятно, что при движении от Тортоны на левый берег По и далее к Турину Суворов имел в виду занять внутреннее положение между Моро и шедшими к нему подкреплениями и не дать им соединиться. Заняв Турин, расширив таким образом свой базис и обеспечив свой тыл со стороны Альпийских гор, фельдмаршал думал двинуться через Чеву к Финале в Ривьере и, отрезав Моро от Франции, поставить его в безвыходное положение. Ко всему этому присоединялось много других выгод, например: захват Турина лишал французов важного склада, источника средств для ведения войны.
Выбрав важную цель, фельдмаршал искусно выбирал и направление для движения своей армии (операционную линию). Такое искусство видно в выборе направления для первоначального марша от Минчио к Адде в первой половине апреля, но в особенности, в действиях по внутренним операционным линиям против Макдональда и Моро в июне.
При этом Суворов всегда относится с уважением к принципу сосредоточения сил, хотя он подвергся наибольшим нареканиям критиков именно с этой стороны; но мы настаиваем, что стратегическое развертывание его армии в различные периоды кампании представляет замечательные образцы, в особенности для того времени, когда кордонная система была еще во всеобщем употреблении, а гениальные, но еще столь недавние уроки Бонапарта воспринимались немногими, между которыми находился Суворов, неоднократно заявлявший, что он следует примеру Бонапарта.
Если в расположении сил фельдмаршала и замечается разброска, то она не только от него не зависела, но являлась даже вопреки его желаниям, вследствие повелений императора Франца (гофкригсрата). В больших сражениях на [332] Адде и при Нови союзники имеют превосходные силы, а в бою при Треббии, напротив, Макдональд имеет полуторное превосходство; это последнее обстоятельство объясняется тем, что Край, несмотря на приказание Суворова, не прислал к нему подкреплений, основываясь на непосредственном повелении императора Франца не отделять никаких сил до сдачи Мантуи. Поздно узнал главнокомандующий о столь важном повелении!
Марш от Минчио к Адде производится в трех колоннах, сосредоточенными силами: главная масса идет на правом крыле, а небольшой, демонстративный отряд Гогенцоллерна отделен влево, к р. По, и попутно захватывает все оставляемое французами при отступлении: артиллерию, понтонный парк, продовольственные и боевые запасы и пр.
Находясь в выжидательном положении, Суворов не растягивает своих сил кордоном, но выдвигает на важные направления авангарды, а главные силы держит в центральной позиции, готовый каждую минуту сосредоточиться туда, куда потребуют обстоятельства. Так в последних числах апреля были выдвинуты авангарды: Вукасовича (5 тыс.; кроме того, Вукасович мог притянуть большую часть корпуса Латермана, 4 тыс., осаждавшего Миланскую цитадель) по дороге к Турину, Отта (6 тыс., вместе с отрядом Морцина у Боббио) по дороге в Модену, а главные силы союзных войск (33 тыс.) располагались по обеим сторонам (à cheval) р. По, к востоку от позиции Моро Валенца-Алессандрия. При таком расположении фельдмаршал мог сосредоточить на той или другой стороне р. По 40 тыс. человек, т. е. половину сил, находившихся в его распоряжении.
1-го августа, перед сражением при Нови, союзная армия располагалась впереди Тортоны следующим образом: 3 авангарда – Бельгард (6,200) впереди Фресонары на дороге в Акви, Багратион (5,700) впереди Нови на дороге в Гави, Розенберг (8,200) у Вигицоло на дороге в С.–Себастьяно, а в главных силах 39,300 (19 тыс. Края у Алессандрии и [333] 20 тыс. Дерфельдена и Меласса у Ривальты), итого 59,400, а с корпусом Алькаини (5,300) у Тортоны – 64,700, т. е. сосредоточено более половины всех сил (116 тысяч).
После сражения при Нови (4 августа), вынужденный к бездействию, Суворов стоит с главными силами (31 тыс.) при Асти, выдвинув авангарды: Края (10 тыс.) к Новаре против Массены в Швейцарии, Кайма (13,500) к Турину против Шампионэ в Савойе и Розенберга (12,600, вместе с осадным корпусом Алькаини) впереди Тортоны против Моро в Ривьере, т. е. фельдмаршал мог в любом направлении сосредоточить более 40 тыс. человек.
Несмотря на все искусство расположения сил Суворова, факт их разброски все-таки существовал. Причины этого прежде всего заключались в настойчивых требованиях императора Франца (гофкригсрата) осаждать разом несколько крепостей, занимать гарнизонами многие пункты и крепости, главную же армию обратить в обсервационную и оставить в пассивном положении. Например, в рескрипте от 10 (21) мая говорится: «…чтобы вы, оставив все другие предположения, обратили исключительно попечения свои на покорение Мантуи, цитадели Миланской, для чего и снабдили бы генерала Края нужным числом войск; с остальными же, избегая сколь возможно раздробления сил, заняли бы позицию, удобную для охранения завоеваний наших, в особенности же для того, чтобы не допустить неприятеля помешать означенным осадам… Таким образом, мы должны быть в готовности против замыслов неприятеля, и на всякий случай занять пункты и крепости, которые доставляли бы нам возможность сосредоточивать наши силы и отражать стремления французов из Пьемонта и Нижней Италии». В рескрипте от 10 (21) июня: «Я желал бы, чтобы неоднократные повеления Мои об ускорении осады Мантуи были исполняемы своевременно… это непременная Моя воля… убедительно прошу вас, любезный фельдмаршал, всегда следовать прежним Моим наставлениям, т. е. совершенно отказаться от всяких [334] предприятий дальних и неверных… в особенности не упускать из виду обещания, данного вами перед отъездом из Вены, чтобы о всяком предположении или действии, которое признаете вы сообразным со временем и обстоятельствами, предварительно доводить до сведения Моего». В рескрипте от 29 июня (10 июля): «В настоящее время вы должны все свое внимание обратить на покорение Мантуи и затем стараться овладеть мало помалу другими крепостями: Алессандрией, Тортоной, Кони и пр.». Подобных настоятельных требований получалось много; можно сказать, что они присылались непрерывно. Недаром у Суворова вырвался вопль: «Спасителя ради, не мешайте мне» (в письме Разумовскому от 19 мая). Затем союзникам необходимо было, оставаясь в оборонительном положении, оградить себя от нападения неприятеля, угрожавшего с трех сторон: с севера – из Швейцарии, с запада – из Пьемонтских Альп, с юга – из Ривьеры и средней Италии.
Кроме того, разброска до некоторой степени вызывалась затруднениями в продовольствии: австрийские комиссары постоянно заявляли о невозможности продовольствовать большое количество войск, сосредоточенных в одном пункте, например, после знаменитого форсированного марша от Турина до Алессандрии 30 мая–1 июня Суворов должен был возвратить часть войск в Асти по требованию австрийских чиновников, считавших невозможным продовольствовать несколько дней эту массу войск в Алессандрии.
Наиболее резкий случай разброски сил, на который указывают критики – это расположение в конце мая, т. е. по занятии Турина и перед сражением на Треббии, когда из общего числа сил союзников (114 тыс.) в главной армии под Турином собралось менее 30 тыс., т. е. менее трети. Невольно рождается вопрос, где же были остальные 84 тыс.?
Для обеспечения со стороны со стороны Швейцарии выставлено 16 тыс., но можно было бы ограничиться меньшим числом, если бы австрийские войска в Швейцарии (Готоце), по неоднократному [335] требованию Суворова, «были приведены в большую деятельность»; 10,500 – блокировали Алессандрийскую и Тортонскую цитадели и охраняли проходы через Апеннины из Генуи; 7,400 чел. Отта на дороге в Модену, как авангард против Макдональда; 24½ тыс. Края под Мантуей; 8,200 Бельгарда следовали к Алессандрии; да еще 2 тыс. следовали к армии; в гарнизонах 12 тыс., из них 9 тыс., в Венеции, Истрии и Фриуле поставлены были раньше, независимо распоряжений Суворова, и только менее 3 тыс. распределены им; наконец, около 4 тыс. следует прибавить на артиллерию и пионеров.
Приведенный перечень ясно показывает, что большая часть войск разбросана вследствие известных требований Франца, не подчиняться которым Суворов не мог; следовательно, все произошло вследствие нарушения принципа единства в командовании. Сам Суворов был издавна постоянным врагом раздробления сил. Еще в письме к А. И. Бибикову 1772 г. он выражается так: «А ежели иттить на одне осады, то действительно конца не будет». Весьма рельефно выражена враждебность фельдмаршала к раздроблению сил в «заметках», диктованных генералу Прево де-Люмиану в 1798 г.; то же самое неоднократно писалось Суворовым и во время войны 1799 г.10, но он был бессилен побороть гофкригсрат. Где можно было провести принцип сосредоточения сил, там Суворов не упускал случай применить свои идеи; например, при осаде многочисленных итальянских крепостей, он сосредоточивал артиллерию и другие средства осады к одной цитадели, брал ее, а затем все двигал против другой и т. д. После сдачи Пичигетоне весь осадный парк отправлен к Милану; сдалась [336] Миланская цитадель – все средства сосредоточены у Турину; сдача Туринской цитадели дала средства к осаде алессандрийской; затем эти средства направлены к тортонскому замку.
Разброску и слабость сил своих он вознаграждал подвижностью, быстротою своих маршей, составлявших нечто неотъемлемое в природе Суворова. Вместе с быстротою являлась скрытность маршей, возникавшая совершенно естественно, сама собою, потому что фельдмаршал не употреблял никаких особых приемов для того, чтобы скрыть свои движения, но быстрота была так велика, что никто не верил возможности появления Суворова там, откуда он еще недавно находился в весьма далеком расстоянии. Быстрота и скрытность маршей вела к внезапности появления – лучшему способу подготовки успеха. Блистательным примером служит операция против Макдональда.
Менее, нежели в 2½ суток (30 мая–1 июня) Суворов проходит по грязи 90 верст от Турина к Алессандрии; в 36 часов (4–6 июня) по жаре и с переправой через Бормиду проходит 80 верст от Алессандрии к Тидоне, вместо отдыха вступает прямо в бой. появление его на Тидоне должно было чрезвычайно изумить Макдональда. Суворов разбил его на Треббии. Подобная быстрота совершенно обманула Моро, который двигался от Генуи к Тортоне весьма осторожно и медленно с целью своими маневрами подольше задержать Суворова при Алессандрии и дать время Макдональду выйти в тыл союзниками. Но каково было удивление Моро, когда, спустившись с Апеннин, он узнал, что разыгрывал маневры только для самого себя, что он не обманул, а сам вдался в обман, и Суворов уже несколько дней назад ушел против Макдональда, и ожесточенный бой кипит на берегах Треббии.
Край, после падения Мантуи, быстро пришел к Тортоне на соединение с Суворовым, который дал ему 8 дней сроку; и действительно, Край с 23–30 июля прошел 175 верст. [337] Жубер, наступая из Генуи к Тортоне и рассчитывая застигнуть союзную армию разбросанною, неожиданно встретил за Нови Суворова, сосредоточившего свои силы.
Несмотря на связывающее влияние гофкригсрата, Суворов всегда удерживал в своих руках почин (инициативу) в действиях относительно неприятеля. Если французы иногда и пытались захватить его (например, движение Моро и Макдональда для соединения у Тортоны, наступление Жубера в августе), то союзники сосредоточивались и наносили жестокие удары (Треббия, Нови).
Суворов не знал отступлений, он постоянно действовал наступательно11 и сообразно с обстановкой искал боя, а не уклонялся от него; но он не злоупотреблял боем; бой всегда оказывался уместным, необходимым в операции и притом решительным; если уж ему доставался случай сойтись с противником, то он пользовался им со всей энергией. В письме к гр. Разумовскому от 27 июня Суворов пишет о пользовании минутой: «фортуна имеет голый затылок, а на лбу длинные висящие власы. Лёт ея молнин; не схвати за власы – уже она не возвратится» . Фельдмаршал был крайне недоволен боем у Маренго (5 мая), когда Моро, желая открыть себе прямой путь от Алессандрии через Боккетту в Ривьеру, выступил из своей крепкой позиции за рр. По и Танаро и был отброшен частью австрийских войск и Багратионом в отсутствие Суворова. «Упустили неприятеля»,– говорил он с досадой.
Что касается эксплуатации победы, преследования на театре войны после успешного боя, то мы видим, что Суворов, этот горячий поклонник энергичного ведения операций, подвергается упрекам критики за то, что после победы не доводил [338] преследования до конца, а именно: после победы на р. Адде, Треббии и при Нови. Упреки имеют видимое основание, ибо после сражения на р. Адде Суворов занимает Милан и прекращает преследование; после Треббии энергично преследует Макдональда только до р. Арды, а затем возвращается к Алессандрии, посылая за французами только дивизию Отто, который скорее следит за неприятелем, чем преследует его, и позволяет остаткам Макдональда уйти за Апеннины; после блистательной победы при Нови, когда Моро думал только о бегстве за р. Вар к пределам Франции, фельдмаршал, к удивлению противника, внезапно останавливает преследование на гребне Апеннин.
В первом случае, из Милана Суворов поворачивает к р. По навстречу Макдональду и бросает разбитого и уже относительно безопасного Моро; во втором случае, после Треббии преследование останавливается, остатки Макдональда не добиваются, вследствие глубокого понимания Суворовым свойств внутренних операционных линий, не дающих времени для продолжительного преследования, – фельдмаршал должен был спешить возвращением к Алессандрии для нанесения удара другому противнику – Моро; в третьем случае, после Нови Суворов остановился «по независящим» от него обстоятельствам: 1) австрийские чиновники объявили Суворову, что не заготовлено еще ни продовольствия, ни мулов для движения в горы, хотя все это приказано было заготовить более чем за два месяца назад; при войсках хлеба было на 2 дня, а Ривьера давно истощена войной; 2) Кленау, долженствовавший наступать в Ривьеру, к Генуе, с востока, отправлен помимо Суворова в Тоскану, куда двинуто еще 9 тыс. Фрёлиха, также помимо Суворова, которому Мелас сообщил о повелении Франца только для сведения, донося, что распоряжения уже сделаны; 3) получены известия об угрозах Массены и Швейцарии и Шампионэ из Пьемонтских Альп.
Суворов был крайне огорчен невозможностью преследовать, [339] ибо считал преследование необходимым актом, завершающим победу: «недорубленный лес опять вырастает», писал он Разумовскому от 18 мая, а в наставлении, данном войскам перед сражением при Треббии, говорилось: «ничего не щадить; не взирать на труды; преследовать неприятеля денно и нощно до тех пор, пока истреблен не будет».
Будучи поклонником решительного образа действий, Суворов постоянно заботился относительно обеспечения своей операционной линии; зная характер фельдмаршала, скорее можно был бы ожидать от него увлечения в сторону решительности, нежели осторожности; однако, в действительности, по причине давления из Вены, выходило скорее последнее. Мы уже видели, как добрая половина сил употреблялась на сформирование авангардов, боковых отрядов, гарнизонов цитаделей и других пунктов; наконец отряды, осаждавшие крепости и следовавшие к армии, тоже служили для обеспечения операционной линии.
Главный базис был в Венецианской области, причем Венеция служила главным складочным пунктом; при движении к Милану промежуточный базис находился в полосе между Минчио и Адижем, причем стратегическим резервом служили гарнизоны Вероны и Леньяго, а также войска, оставленные под Пескьерой и Мантуей; главными этапными пунктами служили Брешия и Бергамо, в которых тоже оставлены посты (700 чел.). Когда был занят Турин и французы вытеснены в Ривьеру, почти вся северная Италия служит Суворову базисом, с р. По, как оборонительной линией, и для обеспечения своих коммуникаций (от Турина до Венеции – около 350 верст) и тыла Суворов выдвинул в разные стороны отряды (как означено выше) и приказал приводить в оборонительное положение и снабдить запасами: крепости вдоль р. По – Пичигетоне, Павию (служила весьма важным складочным пунктом: сюда сосредоточивались запасы и направлялись пленные), Валенцу, [340] Казале, Верруа и Пьяченцкую цитадель, как имеющую особое значение, приказано укрепить особенно тщательно и снабдить трехмесячным запасом продовольствия на 20 тыс. человек; в тылу приказано укрепить цитадель миланскую, крепость Иврею и замок Бард.
Если в мероприятиях Суворова по обеспечению операционной линии является избыток осторожности, то его должно отнести на счет предписаний Франца; сам же Суворов стремился в своих действиях к гармоническому сочетанию решительности с осторожностью.
Планы фельдмаршала были всегда весьма просты, что и составляет их главное достоинство. Они, имея в виду конечную задачу (вторжение во Францию), обнимали постановку лишь ближайшей цели и общее направление к ней; все дальнейшее, все подробности строго подчинялись наличной обстановке; слишком далекое предвидение различных обстановок, подверженных многим случайностям, «весь этот вихрь случаев», по выражению Суворова, он обходил. Вот почему, быть может, некоторые писатели и уверяют, будто Суворов действовал без всякого плана, без толку передвигал войска взад и вперед.
Планы, присылавшиеся в Вену, нельзя считать буквально суворовскими; там было много принадлежащего лично маркизу Шателеру; наконец, в них Суворов должен был невольно вдаваться в некоторую точность, дабы удовлетворить гофкригсрат. На самом деле, он даже, насколько можно понять из описаний его действий, не любил высказывать своих мыслей вполне (хотя, несомненно, всегда имел определенный план – этому свидетелем стройность его действий, везде виден расчет), почему и подвергался суждениям вкривь и вкось.
Теоретические воззрения Суворова о ведении войны, выраженные кратко, картинно и своеобразно, рассеяны в его приказах, наставлениях, письмах и заметках. Они затрагивают множество предметов, но над всеми мыслями мудрого полководца [341] царит мысль о необходимости «смотрения на дело в целом».

*****

И в самом деле, фельдмаршал постоянно обнимает в своем воображении войну со всех сторон. Например, замечательны меры его по военно-административной части.
Немедленно по завоевании Ломбардии и вступлении в Милан полководец учреждает в области временное правление, иначе говоря, основывает по нынешним понятиям генерал-губернаторство: несомненно, что подобное административное устройство края составляет необходимость при методическом образе ведения войны.
То же самое он делает относительно Пьемонта. Как только союзники заняли Турин, Суворов возложил введение новой администрации на временный верховный совет, а генерал барон де-Латур облечен полной властью для управления всем Пьемонтом. Следовательно, образовано новое генерал-губернаторство до прибытия на материк сардинского короля.
Правда, что через несколько времени в Милан и Турин прибыли особые австрийские комиссары для управления занятыми областями, но от этого суть дела в смысле ведения военных операций не изменяется, – области, по предложению фельдмаршал, все равно должны были служить ему источником различных средств для ведения войны. Он предполагал пользоваться не только продовольствием, подводами и пр., но и войсками, которые можно был бы набрать из местных жителей, сред которых было много прежних солдат, служивших до вторжения французов. Действительно, небольшие ополчения были сформированы в самое короткое время.
Особенно большие надежды возлагал Суворов на солдат бывшей пьемонтской армии. Прежде она состояла из 40 тысяч регулярных войск, хорошо устроенных и обученных, и 26 тысяч милиции. Формирование вновь этой армии фельдмаршал [342] поручил бывшему губернатору Турина, гр. С. Андре, гр. Латуру и подполковнику Атемсу; ополчение же майора Лучионе (Massa Cristiana Itagliana) собралось еще раньше под влиянием прокламаций Суворова, обещавшего восстановление сардинского короля на престоле.
Прокламациями своими Суворов повсюду в северной и средней Италии поднимал возмущение против французов; успехи союзников, появление их отрядов, отступление республиканцев, благоприятные слухи о Суворове и русских побуждали население браться за оружие и собираться под начальством энергичных людей, между которыми особенно замечательна симпатичная, рыцарская личность молодого генерала Лагоца12.
В письме своем к графу Разумовскому13 Суворов прекрасно изображает значение набора итальянских ополчений: «много бы у меня здесь набралось добровольных пьемонтских войск, и было бы чем их вооружить, как и содержать без малейшего для Австрии убытка; ныне же они мне паче по многим причинам нужны. Лучшие люди для гарнизонов; с нашими, ради их замены, могут действовать иногда и в поле; без наших для внутренней службы. Не первое ли это было правило у французов в быстрых их завоеваниях?» Далее Суворов пишет, что если эти войска не собрать, то они «по недостатку довольного пропитания» перейдут на службу к французам.
Распоряжения Суворова не имели большого успеха, собралось ополчений тысяч 15, да под австрийские знамена поступило несколько сотен солдат. Дело в том, что суворовские распоряжения не понравились в Вене, ему прямо было заявлено в рескрипте: «Я не одобряю всех распоряжений… все ваши по тому предмету распоряжения отменить, и все данные генералу Латуру и подполковнику Атемсу [343] предписания оставить без дальнейшего исполнения», приказывалось набирать солдат под австрийские знамена, объявлять власть императора Франца, а о короле сардинском «не надобно и поминать», как сказано в письме русского посла в Вене, графа Разумовского.
С этого времени прокламации начали подписываться не Суворовым, а Меласом.
Понятно, что все эти мероприятия австрийцев произвели удручающее впечатление на итальянцев и помешали исполнению предложений Суворова.
Заботы о продовольствии войск лежали на австрийском провиантском управлении; вообще хозяйственная часть была подчинена Меласу; русский же провиантмейстер Крок должен был обращаться с требованиями к австрийским чиновникам; но часто ничего не мог от них получить, и продовольствование армии было в большом беспорядке. Хотя Италия – страна богатая, но беспорядок объясняется отсутствием достаточного числа магазинов, вследствие чего войска довольствовались на походе реквизициям, а лошади большей частью подножным кормом. Транспорты на волах не поспевали за войсками; при некоторых полках вовсе не было провиантских фур; случалось, что войска по нескольку дней сряду вовсе не получали провианта, и солдаты вынуждены были сами себе искать пропитания у жителей; австрийцы отпускали хлеб, дурно испеченный из негодной муки, крупно смолотой из разного рода зерна, мясо не свежее, иногда ослятину, а вино, разбавленное водою, так что даже наши неприхотливые солдаты роптали, тем более что рядом австрийским войскам выдавались продукты лучшего качества.
26 апреля Суворов отдал приказание, чтобы австрийский провиантмейстер и земские комиссары являлись к генерал-квартирмейстеру, маркизу Шателеру, который, зная общий ход действий, обязан был делать соображения относительно продовольствия. Однако и после этого затруднения не исчезли. [344]
Непонятно, почему фельдмаршал не принял в данном случае энергических мер и не организовывал более целесообразной системы продовольствия, к чему были все способы в изобильной Италии; во всех таких распоряжениях, конечно, он нашел бы полное сочувствие императора Павла, ревниво заботившегося о благосостоянии русских войск за границей. Может быть, Суворов не хотел еще и по такому предмету обострять отношения с союзниками. Но тогда он жестоко был наказан за сою слабость. Мы уже видели, что неустройство продовольственной части было лишним поводом к разброске сил, оно остановило союзную армию после сражения при Нови, наконец, оно явилось одною из главных причин неудачи швейцарской кампании14.
Неустройство продовольственной части повело к нескольким случаям мародерства в русских войсках, а это в свою очередь могло повести к упадку дисциплины, которую главнокомандующий старался поддерживать, причем требовал исполнения ее сущности, а не мелочей. Так он разрешил в Италии в его присутствии не снимать шляп, но преследовал за мародерство или беспорядок на службе. На марше к Милану он заметил нескольких человек нижних чинов на отлете, приказал их схватить и тут же на походе прогнать сквозь строй15. Когда начали поступать жалобы на притеснения жителям (донос австрийского генерального штаба капитан Фюрстенберга), то 27 апреля Суворов отдал приказ, по которому за мародерство на походе [345] обязан отвечать генерал гевальдигер; за каждою колонною должен был идти взвод драгун и по 10 казаков для захвата мародера. «Суд короткий! Старший в полку или батальоне прикажет обиженному все сполна возвратить, а ежели чего не достает, то заплатить обиженному на месте из своего кармана; мародера гоняет шпицрутенами по силе его преступления тем больше, ежели обиженного налицо не будет».
Не только между нижними чинами, но и между самыми старшими начальниками фельдмаршал поддерживал дисциплину, прибегая даже к резким мерам. Например, Меласу за неисправности при движении от Минчио к Адде и за неудовольствия относительно трудностей форсированных маршей Суворова, он написал известный суровый выговор («До сведения моего доходят жалобы на то, что пехота промочила ноги…»); генералу от инфантерии Розенбергу, после неудачного дела у Бассиньяна, послана 2 мая строгая записка с собственноручной припиской Суворова: «Не теряя ни минуты, немедленно сие исполнить или под военный суд». Непонятно после этого, почему главнокомандующий оставил без последствий такое важное преступление Меласса под Треббией, когда вопреки положительному приказанию он позволил себе двукратно, 7 и 8 июня, удержать дивизию Фрёлиха и не послать ее на правый фланг, чем совершенно испортил отлично задуманный план Суворова16.
Управление армией несколько затруднялось для главнокомандующего вследствие неудовлетворительной организации его штаба. В нем не было вовсе офицеров квартирмейстерской части (генерального штаба), исключая генерал-квартирмейстера, должность которого занимали австрийцы: сначала маркиз Шателер, а потом Цах; распоряжения по русским войскам делались простыми записками, часто писанными карандашом; от имени фельдмаршала их писали [346] несколько состоявших при нем офицеров – полковник Лавров, Кушников, иногда племянник Суворова князь А. И. Горчаков. Вероятно, капитальные меры для правильной организации штаба сопряжены были с затруднениями, ибо только 6 мая Суворов назначил генерал-лейтенанта Фёрстера в должность дежурного генерала, да и то впоследствии, по окончании войны, это обстоятельство послужило поводом к новой опале генералиссимуса со стороны императора Павла.

*****

Придавая большое значение нравственному элементу, Суворов везде ставил дух выше формы; свой дух вносил он в тактику, и вследствие этого самый обыкновенный тактический прием приобретал в его руках некоторую особенность, обличающую мастера.
В походных движениях наибольшее значение он придавал быстроте, которая родит внезапность – лучший способ подготовки атак, что превосходство выражено в следующих словах: «штыки, быстрота, внезапность! … неприятель думает, что ты за сто, за двести верст; а ты, удвоив шаг богатырский, нагрянь быстро, внезапно. Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор крутых, из-за лесов дремучих налети на него, как снег на голову; рази, стесни, опрокинь, бей, гони, не давай опомниться; кто испуган, тот побежден вполовину; у страха глаза большие; один за десятерых покажется. Будь прозорлив, осторожен, имей цель определенную»17.
В сущности все марши Суворова были форсированными с точки зрения обыденных понятий. Самый обыкновенный переход он считал в 4 мили (28 верст), а если случалась необходимость в быстроте, то он доводил форсировку до крайнего напряжения, так что многие даже падали на пути от изнеможения; хотя отсталых он вообще не любил (если [347] кто уставал, то товарищи помогали нести ему амуницию, ружье), но в особых случаях, когда важен был выигрыш времени, Суворов жертвовал второстепенным (числом людей, силою) в пользу главного (времени).
Самый поучительный пример форсированного Суворовского марша – движение от Алессандрии к Тидоне, 80 верст по жаре в 36 часов.
Указать точно правила суворовских переходов невозможно, потому что они разнообразились в зависимости от обстановки18. Общий порядок марша был нами указан в главе VI, там же обозначен и порядок войск в колоннах; но отступления от них были постоянны. Час выступления постоянно изменялся; чаще выступали до рассвета, но иногда при жаре отдыхали целый день, а шли ночью в прохладное время, т. е. выступление происходило вечером; так было на переходе от Турина к Алессандрии, войска все 31 мая от 8 часов утра до 10 часов вечера отдыхали в Асти.
На походе Суворов требовал порядка, конечно не педантического, и сам наблюдал за движением, переезжая от головы колонны к хвосту. По временам, обогнав войска, отъезжал он в сторону от дороги, ложился где-нибудь в кустах или за строениями и высматривал проходившую колонну. Потом мгновенно садился на коня и неожиданно [348] показывался перед войсками. Появление его оживляло всю колонну, которая спешила подтянуться. Фельдмаршал ехал рядом с солдатами, шутил с ними, забавлял их разными прибаутками; но если замечал беспорядок, то прежде всего доставалось командиру полка.
Нормальная величина ночлега была 10–14 часов, но часто случалось и гораздо меньше (6 час.); например, маар от Алессандрии к Тидоне совершен вовсе без ночлегов, а только, так сказать, с большими привалами: выступили 4-го июня после 10 часов вечера, утром 5-го отдыхали часа три в Кастельново ди Скривия, к вечеру главные силы дошли до Кастедджио, авангарды до Страделлы; ночью же на 6-е, т. е. отдохнув лишь несколько часов, выступили вновь, и к 10 часам утра 6-го июня главные силы достигли Страделлы; но и здесь отдых был краток, ибо вследствие энергического наступления Макдональда нужно было спешить в бой на Тидоне.
При обыкновенных обстоятельствах привалы делались малые, примерно по часу после каждой мили и один большой часа в 4 с варкой каши19. Привалы делались так: передовой при первом взводе барабанщик по приказанию бил в барабан отбой, и первый взвод немедленно выстраивался, останавливался, становил ружья в козлы и, скинув с себя амуницию, ложился отдыхать («голова хвоста не ждет»); за ним шедший второй взвод делал то же самое и т. д. Через час барабанщик при первом взводе бил подъем, первый взвод немедленно поднимался и шел, за ним делал то же самое второй взвод и т. д.; таким образом ни секунды времени из отдыха не пропадало; этот прием был совершенно противоположен немецким приемам, при которых много времени проходило на подтягивание, выстраивание и затем на вытягивание колонны. [349]
В бою Суворов почти всегда предпочитал штык пуле, атаку обороне, последнюю вел всегда активно.
Это совершенно понятно, потому что ружейный огонь того времени был вообще слаб и не меток (вот почему Суворов говорил: «пуля дура – штык молодец»), а в штыковом бою русские, вследствие высоких своих нравственных качеств, имели огромные преимущества; тут видно естественное применение общего правила «подставляй сильную сторону и уклоняй слабую».
Приемы атаки и боевой порядок описаны в главе IV. Из нее видно, что фельдмаршал придерживался линейной тактики и употреблял преимущественно развернутый строй; колонны и стрелки на равнинах Италии употреблялись крайне редко20; к развернутому строю союзные войска так привыкли, внутренняя спайка их была настолько сильна, что для нанесения хорошего удара в штыки, под начальством Суворова и его генералов, они могли менее нуждаться в глубоком построении и довольствовались трехшереножным развернутым строем.
Суворов видел залог успеха не столько в форме построения, сколько в энергии атаки. От всех он требовал решительности и самостоятельного почина в действиях. Вот почему ре преследовал «немогузнайство», как признак нерешительности и отсутствия почина.
Из некоторых выражений Суворова можно вывести заключение, что он был противником рекогносцировок (замечание Шателеру: «рекогносцировки… не хочу…» и т. д.) и демонстраций21. На самом деле он ратует против злоупотребления ими (австрийцы обращали их в самостоятельные предприятия, что, конечно, бессмысленно; Клаузевиц называет [350] рекогносцировки австрийцев специальною их болезнью), а сам всегда к ним прибегает, когда нужно, только не всегда называет их этим словом22.
Действуя с быстротою, Суворов знал цену времени и не упускал пользоваться благоприятной минутой для атаки. В бою при Тидоне 6 июля, после известного форсированного марша, Багратион, видя крайнее изнурение своих войск, просил Суворова немного повременить нападением, говоря, что в его отряде множество отсталых, так что в ротах нет и по 40 человек. Суворов, понимавший, что минута атаки неотложна, отвечал: «У Макдональда нет и 20. Атакуй с Богом!».
Для главной атаки Суворов всегда выбирал важнейший пункт в неприятельском расположении. так в сражении под Треббией 7 и 8 июня у Макдональда левый фланг имеет важнейшее стратегическое значение; отсюда отходил его путь отступления в Тоскану, отсюда шел путь по долине Треббии в Ривьеру на соединение с Моро; наконец, при успешном ударе на левый фланг французов Суворов мог припереть их к р. По. И действительно, фельдмаршал задумывает повести главную атаку на левый фланг (стратегический ключ) неприятеля, что видно из чертежа предположенного им косвенного боевого порядка правы флангом вперед и сосредоточения на этом крыле большей массы и при том лучших войск, а именно: по плану Суворова на правом крыле у дд. Казалиджио и Граньяно, находящихся в расстоянии 3 верст одна от другой, должны были собраться дивизия Повало-Швейковского с авангардом Багратиона [351] и дивизии Фёрстера, за которой приказано следовать австрийской дивизии Фрёлиха, всего 26 батальонов, 18 эскадронов и 3 казачьих полка, т. е. более ¾ армии, и только дивизии Отта (6 ⅔⅔ батальона, 6 эскаронов и 1 казачий полк), или менее ¼ части армии, послана на левом фланге, на д. С. Николо в 5 вер. от д. Граньяно, с очевидностью целью развлечения внимания неприятеля, т. е. для демонстрации против его правого фланга.
Мелас не мог уяснить себе все величие замысла полководца и по узким расчетам удержал дивизию Фрёлиха, т. е. общий резерв, при себе у колонны Отта и вместо разгрома левого фланга противника, а затем и всей его армии, 7 июня вышло параллельное столкновение, от которого, очевидно, и нельзя было ожидать решительного результата.
8-го июня повторилось то же самое. Если подвиги кавалерии князя Лихтенштейна и блестящи, то все-таки они произведены на левом крыле союзников, а не на правом, на котором должна была решиться судьба сражения и куда приказывал направиться фельдмаршал, а потому ценность их пропадает в общей экономии сражения; оно опять явилось параллельным столкновением, вследствие упорства Меласса.
Замечательна в этом сражении мысль Суворова об употреблении дивизии Фрёлиха, как общего резерва. Правда, резерв этот, состоявший из 8 батальоны, т. е. ¼, по нашим современным понятиям кажется несколько слаб, но подобное обстоятельство можно объяснить растянутостью позиции союзников на 8 верст, вызывавшейся желанием демонстрировать дивизией Отта по направлению к Пьяченце; собственно же от всей численности правого крыла, за которым должен был следовать общий резерв, он составляет около трети. Но, оставляя в стороне вопрос о величине резерва, важно отметить появляющуюся идею о нем, ибо характерная черта господствовавшей до того времени линейной тактики – обычное отсутствие (или почти отсутствие) общего резерва в боевом порядке. Противник Суворова Макдональда [352] так и поступил – он растянул свои войска в длинную линию и дрался без общего резерва.
Искусным выбором пункта главной атаки отличается и сражение при Нови 4 августа. Сражение решено ударом на правый фланг (стратегический ключ) при помощи резерва (Мелас). Край вел демонстрацию, хотя это нигде не выражено в распоряжениях Суворова; напротив, он требовал в записке, посланной к австрийскому генералу, стремительности в действиях, возбуждал его мужество и в конце писал: «совершенно полагаюсь на моего друга-героя». Сражение при Нови разыгрывается последовательно в подготовительный период, когда разъяснялась обстановка и притягивались резервы, и завершается одновременным ударом в период решительный.
Различный роды оружия не только действуют у Суворова превосходно сами по себе, но с полным самоотвержением поддерживают друг друга. Замечателен приказ фельдмаршала перед началом движения против Макдональда; вот его первый пункт: «Неприятеля поражать холодным ружьем, штыками, саблями и пиками. Артиллерия стреляет по неприятелю по своему рассмотрению, почему она и по линии не расписывается. Кавалерии и казакам стараться неприятелю во фланг ворваться». Так исполнялось и в действительности. В сражении при Треббии пехота ударяла с фронта, а казаки и австрийские драгуны устремлялись на фланги. Никогда, говорят очевидцы, казаками не было произведено столь блестящей атаки на стройную пехоту, как в бою при Тидоне 6 июня. Замечательны действия конницы Лихтенштейна 8 июня, ударившей сначала в правый фланг дивизии Монришара, а потом, повернувшись, в левый фланг дивизии Оливье.
В каждом сражении Суворов не только воодушевляет войска, но и управляет ими, не выпускает их из рук; он предоставляет им свободу действий, но в указанном направлении. Знаменитое «заманивай» в сражении при Треббии [353] показывает искусство Суворова овладевать войсками в самые критические минуты. Когда 8 июня часть дивизии Швейковского, имея против себя огромное превосходство сил неприятеля, дрогнула, Суворов, носясь среди солдат, громко кричал: «заманивай!.. шибче!.. шибче заманивай!.. бегом!..» Когда же он увидел, что обратил на себя внимание солдат, пересилил в них панику, то крикнул «стой!», повернул войска для атаки и скомандовал: «вперед! ступай, ступай! в штыки! ура!»23.
Хотя историки, описывая подвиги героев, часто придают исключительное значение их словам, одушевившим войска в критическую минуту, как будто бы успех только и зависел от этих слов, однако следует заметить, что обыкновенно при этом и материальные обстоятельства были в пользу героев. Так и в данном случае, Суворов остановил войска около скрытно расположенной батареи, которая «брызнула Французам в лицо ядрами и картечью», да двинул из резерва казаков и гренадер.
Преследование после сражения ставилось Суворовым непременным правилом. В приказаниях по австрийской армии он говорит: «Бегущего неприятеля истребляет одно преследование… казаков надобно ставить вслед за пехотою полками или сотнями, чтобы немедленно преследовать неприятеля, лишь только начнет отступать… Как только неприятельская линия сбита, казаки по своей быстроте отлично преследуют и в особенности забирают пленных… Когда неприятель бежит, то его провожают ружейным огнем. Он не стреляет, не прикладывается, не заряжает. Много неудобств спасаться бегством. Когда же за ним штыки, то он еще реже стреляет; а потому не останавливаться, а ускорять его бегство штыками». Из этого видно, что Суворов полагал нужным преследовать не только конницей, но и пехотой. Оригинально выражается фельдмаршал о преследовании [354] в приказе перед боем на Тидоне: «казакам самим в атаке кричать: балезарм, пардон, жетелезарм, и, сим пользуясь, жестоко рубить кавалерию, а на батареи быстро пускаться, что особливо внушить»24. Несмотря на столь глубокое убеждение в необходимости неотвязного преследования, Суворову в Италии не удавалось преследовать так, как бы он того желал. При Адде, Треббии, Нови он преследовал, захватывал много пленных, но все-таки это не было преследованием до последнего истощения сил, о котором, очевидно, помышлял полководец. На Треббии бой, в сущности, каждый день с наступлением вечера прерывался, как бы по взаимному соглашению противников, а потому, естественно, исключалось такое преследование, которое бывает после одержанной победы; после Адды и нови помешало отчасти утомление войск, половину суток или более находившихся в бою, как это объяснено в главах VII и XIV.
Армией Суворов управлял, как объяснено выше, при помощи записок, писанных от его имени состоявшими при нем офицерами; часто записки подписывались самим Суворовым. Общие же диспозиции или приказы, относившиеся ко всем войскам, составлялись маркизом Шателером на немецком языке и переводились на русский, большей частью весьма неясно, даже иногда не совсем верно. Несмотря на то, недоразумения в русских войсках случались не так часто, как в австрийских. Там делались распоряжения Меласом, приказания до войск доходили медленно, иногда слишком поздно, иногда даже противоречили непосредственным приказаниям фельдмаршала. 26 апреля главнокомандующий вынужден был сделать распоряжения, чтобы австрийским войскам приказания сообщались прямо из главной квартиры, а ближайшие начальники, получив приказание, доводили по команде до сведения меласса.
Хотя диспозиции составлялись довольно ясно и последовательно [355] (часто вводились излишние подробности и такие распоряжения, которые уместны скорее в ежедневных приказах; в диспозиции по армии говорится вдруг о посылке 5 казаков), но они не представляют ничего особенно замечательного, ибо участие Суворова в их составлении не велико25; но его записки и приказы образцовы, в них выливается весь Суворов.
Система записок при армии небольшой численности и быстроте действий фельдмаршала была совершенно необходима. Диспозицию составить нельзя в очень короткое время; переписка и рассылка ее занимают тоже много времени; попадая в канцелярию, дело это подвергается обыденному механическому порядку, где часто менее важное делается после более важного только потому, что попало в такую очередь. Записка же, можно сказать, вовсе не берет времени, она направляется по своему адресу немедленно после того, как возникла у начальника мысль. Конечно, система записок имеет свои крупные недостатки, но есть меры для их устранения; особенно же эти недостатки устраняются тогда, когда записки не исключают диспозиции, а дополняют их, хотя по времени, разумеется, предшествуют им.
Суворов ни по темпераменту своему, ни по способу действий не мог выжидать составления диспозиций и часто прибегал к запискам; диспозиции же для выигрыша времени нередко приказывал составлять на два дня.
Любил он отдавать и словесные диспозиции собравшимся у него генералам; при небольшом составе армии собрать старших начальников не представляло затруднений, а выгод было много: выигрывалось время, главнокомандующий входил в непосредственное общение со своими помощниками, [356] получал сведения о положении дел скоро, на словах и из первых рук, тайна соблюдалась легче, и являлась возможность сейчас же разъяснить недоразумения.
Весьма поучительный пункт находится в приказах Суворова относительно приемов передачи войскам воли начальника и круга деятельности чинов квартирмейстерской части: «план операционный: в главную армию, в корпус, в колонну. – Ясное распределение полков. – Везде расчет времени. В переписке между начальниками войск следует излагать настоящее дело ясно и кратко, в виде записок, без больших титулов; будущие же предприятия определять вперед на сутки или на двое».
«Не довольно, чтоб одни главные начальники были извещены о плане действия. Необходимо и младшим начальникам постоянно иметь его в мыслях, чтобы вести войска согласно с ним. Мало того, даже батальонные, эскадронные, ротные командиры должны знать его; по той же причине даже унтер-офицеры и рядовые. Каждый воин должен понимать свой маневр. Тайна есть только предлог, более вредный, чем полезный. Болтун и без того будет наказан».
«Вместе с планом должен быть приложен небольшой чертеж, на котором нет нужды назначать множество деревушек, а только главные и ближайшие места, в той мере, сколько может быть нужно для простого воина; при том нужно быть некоторого рода понятие о возвышениях».
Тактика Суворова была весьма разнообразна. В Италии ему приходилось применять свой талант на равнинах и переправах через реки; но он не менее искусен был при действиях в горах и лесах, где также одержал громкие победы. Сам Суворов выразил свою тактику лаконично, но сильно, в надписи на перстне, подаренном Милорадовичу: «глазомер, быстрота, натиск, победа».

*****

Незабвенную по себе память оставил Суворов как [357] великий военный педагог, идеи которого и по сие время далеко еще не применены во всей полноте.
Суворову трудно было проводить в жизнь свою систему воспитания войск, ибо в то время господствовало увлечение внешними приемами фридриховской системы, вполне определенной, не заставлявшей много вдумываться в суть дела, в которой все было размерено на вершки, от подъема носка и до длины солдатской косы, и которая возводила в перл создания педантическую дрессировку; эта система была принята в Европе, освящена блестящими победами великого полководца, и уже одно это делало сильным ее авторитет. Суворовская же система охватывала и нравственную и физическую природу солдата, в ней было мало определенности, ее нельзя было применять по трафарету, нужно было глубоко вдумываться, чтобы постигнуть все ее великое значение; автор же ее в первой половине боевого поприща не приобрел еще себе победного авторитета, считался скорее за чудака, да и при конце жизни ему все еще не доверяли, все еще не могли понять и оценить. Это видно из того, что Павел I, посылая Суворова в Италию главнокомандующим, предполагал первоначально вместе с ним послать в качестве руководителя заурядного педанта генерала Германа, который должен был «иметь наблюдения за его предприятиями, которые могли бы повести ко вреду войск и общего дела, когда будет он слишком увлекаться своим воображением, заставляющим его иногда забывать все на свете, умерять порывы и отвагу воина, поседевшего под лаврами».
Но все-таки в век Екатерины, когда во главе русских вооруженных сил были такие здравомыслящие люди, как Румянцев, Потемкин, гений Суворова в конце концов добился известной свободы действий, и Суворовская система обучения войск нашла блистательную санкцию, когда во время путешествия Екатерины II в Крым, Суворов под Кременчугом должен был показывать ученье своей дивизии Императрице [358] и ее великолепной свите, среди которой было много иностранцев.
Наибольшее значение Суворов придавал моральным качествам войск. Вследствие этого он считал, что если нравственные силы армии достаточно развиты и укреплены, то можно решаться на самые отчаянные предприятия, не рискуя потерпеть неудачу.
Суворовская система обучения не сложна. Конечно, он должен был изучать существующий устав, который является законом, но в обучении он налегал только на то, что понадобится знать и уметь делать на войне. Он избегал мирной, показной стороны в обучении, потому что она-то и есть корень зла, давая всем и обо всем ложные представления. Суворов вел дело по возможности ближе к действительности, не воспроизводя из войны только того, чего нельзя воспроизвести в мирное время. Совершенно понятным и высокопоучительным является требование Суворова: «к ученью, хотя по одиночке, рекрута или солдата выводить всегда в суме, чтобы привыкал к тягости и к вольному действию ружьем: тяжело в ученьи, легко в походе; легко в ученьи, тяжело в походе».
На этих же основаниях он обучал походным движениям, часто ночным маршам и маневрам, переправам через реки в брод и т. д. Труднее всего было воспроизвести атаку, особенно того времени. Атака начиналась с самого короткого расстояния, ибо дальность свинцовой картечи была не велика (по Суворову – 80 саж.), а меткого ружейного огня и того меньше ( до 60 ш.); следовательно, не было продолжительного наступления и маневрирования боевым порядком. Дело скоро приходило к развязке, к удару, что в мирное время затруднительно воспроизвести близко к действительности. Но Суворов отлично понимал, какой происходит страшный вред, какие пагубные привычки прививаются солдатам от остановок в самую решительную минуту. И вот он находит гениальные приемы для устранения [359] этого недостатка маневров и для воспроизведения, насколько возможно наглядно, священного момента удара в штыки, а именно: при односторонних учениях указывался видимый предмет для атаки, который войска должны были пройти, а при двухсторонних – сквозные атаки. По словам Гильоманш Дюбокажа: «эта атака была действительная свалка, какая происходит и в настоящем деле. Она производилась обеими сторонами, атакующими друг друга с фронта, среди огня пехоты и артиллерии, при криках «ура»», повторяемых всяким пехотинцем и кавалеристом. Офицеры кричали при этом: руби! в штыки!
Ни одна часть в момент свалки не смела ни принять в сторону, ни замедлить движения. Пехота шла на пехоту бегом, ружье на руку, и только в момент встречи подымали штыки. Вместе с тем, каждый солдат, не останавливаясь, принимал слегка вправо, отчего происходили небольшие интервалы, в которые люди протискивались, и одна сторона проходила насквозь другой. Впрочем, и от самого бега строй размыкался, что также несколько облегчало прохождение. Этот маневр был не безопасен, если кавалерия шла на кавалерию или на пехоту. Мне часто случалось видеть выбитых из седла и до того ушибленные колена, что люди не могли ходить по нескольку дней и иногда и недель.
Понятно, что для войск, выдержанных на суворовских маневрах, бой не представлял ничего нового; рекруты стоили старых, выдержанных солдат».
Заметим, что прием сквозных атак устранял и еще один весьма важный недостаток маневров, особенно в смысле нравственной стороны дела: не было ни победителей, ни побежденных, самолюбие ничье не уязвлялось.
Избегая всего примерного, Суворов во всем старался провести наглядный метод обучения. Чтобы научить войска рубить и колоть, он приказывал делать чучела из соломы или вязкой земли, в которые и наносились удары. При обучении стрельбе Суворов требовал, чтобы стреляли в мишень, [360] а это в те времена другими начальниками почти не практиковалось; полагали даже, что достаточно обучить солдат стрельбе холостыми патронами; на свинец приходилось брать деньги их экономии. Штурмам укреплений Суворов обучал на действительно построенных укреплениях26. То, чему нельзя было обучить показом, т. е. различные правила военного искусства и нравственности, сообщалось в речах, беседах, произносимых пред фронтом после ученья: не все могли слышать, но передние передавали потом остальным, тем более что изречения Суворова были совершенно доступны пониманию солдат, а облеченные в форму поговорок, присловий, крепко заседали в памяти.
Свод Суворовских правил и приемов для обучения в рукописях был распространен в войсках и с течением времени изменялся и дополнялся автором; последняя редакция относится ко времени командования Суворовым армией в Тульчине в половине 90-х годов прошлого столетия. Эта «Наука или уменье побеждать» была бы нам почти непонятна, если бы в 1799 г. Суворов не счел за необходимое преподать ее и австрийцам. В приказах, обыкновенно весьма коротеньких, он сообщил основные положения своей «Науки», и эти-то приказы служат к ней превосходным комментарием.
В своей «Науке побеждать» Суворов кратко излагает (не повествовательно, но отрывочными, картинными фразами, представляющими все как бы в действии) весь последовательный ход уставного ученья (стрельба, атака на конницу, атака колонной, в каре), причем только намекают на значение того или другого из положений, а развивает их более обстоятельно в «словесном поучении солдатам о знании для них необходимом»; здесь объясняются разные сноровки и правила боя, штурм укреплений, походные движения, расположения на квартирах, даже правила военной гигиены. [361] Для образца приведем объяснение «натиска»: «нога ногу подкрепляет, рука руку усиляет! – в пальбе много людей гибнет! – у неприятеля те же руки! – да русского штыка не знает! – вытяни линию, тотчас атакуй холодным ружьем! – недосуг вытягивать линии! – подвиг из закрытого, из тесного места. Коли пехота, в штыки, – конница тут и есть. Нет – картечь на голову! пушки твои. – Обыкновенно конница врубается прежде, пехота за ней бежит, – только везде строй. Конница должна действовать всюду, как пехота; кони на поводах! казаки везде пролезут. – В окончательной победе, конница гони, руби! конница займется, пехота не отстанет, – В двух шеренгах сила, в трех полторы силы: передняя рвет, вторая валит, третья довершает».
Произведение Суворова, странное по форме, но глубокое по содержанию, навсегда останется замечательным памятником этого великого военного педагога.
Приведем по этому поводу слова Драгомирова:
«Наука побеждать» принадлежит к числу тех произведений, в которых может стареть форма, но дух останется вечным и неизменным, как неизменна нравственная природа человека».

*****

Вся деятельность Суворова, его кампании, его военно-педагогические приемы и взгляды, его суждения по различным военным вопросам, рассеянные в его приказах, заметках, корреспонденции (если бы они были собраны в одной книге, то составили бы целый кодекс военного искусства) – все это составляет неисчерпаемый родник, из которого каждый может поучаться весьма много, и все-таки при новом обучении будет нападать на новую идею; каждый из этого родника возьмет, сколько может. Все дела Суворова служат подтверждением и прекрасной иллюстрацией вечно неизменных принципов военного искусства, особенно же блистательным подтверждением значения нравственного элемента и пользования национальными особенностями того народа, [362] из которого вышла армия. Он постоянно твердил: «мы русские! с нами Бог!» Познав русского человека и его особенности, Суворов пользовался вполне этим знанием.
Современники Суворова приписывали его победы счастливым случайностям и не хотели признать в нем божественную искру военного гения. Но в сове время сам Суворов опроверг своих порицателей характерными словами: «сегодня счастье, завтра счастье. Помилуй Бог! Надобно же когда-нибудь и уменье».
Хотя несомненно, что случайность может доставить победу и посредственности, но постоянство побед и военных успехов – свойство таланта; однако мы не хотим выставить только одно то обстоятельство, что Суворов никогда не был побежден.
Внимательное рассмотрение всех военных действий Суворова постоянно обнаруживает в нем военный гений, притом весьма характерный, имеющий национальный оттенок.
Но если бы за Суворовым не было ничего другого, то даже одна июньская операция от Алессандрии к Треббии и обратно дает право поставить его имя в среду десятка великих полководцев Европы.

 

 

Примечания

1. В 1789 г. под Фокшанами и Рымником и в 1790 г. в лагере у Бухареста Суворову удалось не только предотвратить раздоры между русскими и австрийскими войсками, но даже установить тесную дружбу.
2. Генерального штаба капитан Фюрстенберг, назначенный 22 апреля в авангард Багратиона, для постройки моста через р. По у Парпанезе, спрашивал в донесении, должен ли он подчиняться русскому генералу.
3. Глинка, «Жизнь Суворова», Москва, 1819 г., II, стр. 149.
4. Тугут.
5. Ланжерон рассказывает в своих мемуарах, что после штурма Измаила в 1780 году генерал-майор де-Рибас представлял Суворову волонтеров своей флотилии, между ними было много иностранцев самых разнородных национальностей; с каждым из этих лиц Суворов объяснялся на его родном языке.
6. Состоявший при Суворове чиновник по дипломатической части статский советник Фукс, попал однажды под боевой огонь и, чтобы избавиться от подобных сюрпризов на будущее время, сознался ему, что боится. «Не бойся ничего, сказал фельдмаршал, держись только около меня, – я ведь сам трус».
7. Еще в 1773 г ., в чине генерал-майора, после гибели генерала Вейсмана фон-Вейсенштейна под Кучук-Кайнарджи, Суворов сказал: «Вейсмана не стало – остался один я».
8. В 1773 г., во время 2-го поиска на Туртукай, 17 июня Суворов страдал сильным пароксизмом лихорадки; он так ослабел, что его поддерживали под руки, а говорил шепотом, и приказания его громко передавались бывшими при нем офицерами. Энергия действий от этого нисколько не ослабела.
9. Петрушевский, III, ср. 301.
10. Например, в письме к Разумовскому от 18 мая: «Дефензив, Офензив: по первому славен Лассиен Кордон от Триеста до Хотина. Сей прорывали варвары по их воле. В нем много хранительных пунктов; слабейшие больше к пользе неприятельской; чего ради меньше его силы, ударяя в один, препобеждает: так делал здесь Боанпарте: так погибли Beaulien, Alvinci и Wurmser; мне повороту нет, или так же погибнуть».
11. «Ничего кроме наступательного» - пункт 1 «заметок», диктованных Прево. Конечно, это не следует понимать в узком смысле, т. е. что Суворов считал необходимым наступать всегда, во что бы то ни стало, даже наперекор обстановке. Это опровергается, например, диспозицией на 2 августа 1799 г., в которой он прямо приказывает «перед превосходными силами отступать» (см. выше стр. 275).
12. См. нашу статью в «Энциклопедии военных и морских наук» Г. А. Леера, Спб., 1889 г., т. IV, стр. 487.
13. Фукс, т. II, стр. 194.
14. К числу важных административных распоряжений Суворова следует отнести меры по сокращению обозов; за армией следовало непомерное число повозок, сзади войск был как бы кочующий стан; фельдмаршал приказал ограничить обозы крайней необходимостью и, между прочим, воспретил женщинам следовать за войсками. Однако некоторые из офицерских жен остались, переодетые в мужское платье. Грязев в своих «Записках» (рукопись, т II, стр. 263) упоминает, что у него в обозе шли даже борзые собачки, с которыми он охотился в удобных местах.
15. «Рассказы старого воина», стр. 131, 305, 306.
16. Может быть, Мелас имел в запасе повеление Франца, подобное тому, которое было у Края?
17. Глинка, II, 131-132.
18. В предписании фельдмаршала Бельгарду от 20 (31) мая для движения от Комо к Алессандрии (Милютин, III, 273) так изображен порядок марша: «Идти им тем же порядком, какой у меня давно уже заведен; а именно: кашевары с мясом и котлами во вьюках выступают в 12 часов ночи вперед на две мили (у меня весь суточный переход от четырех до пяти милей). Кашевары располагаются и варят. Войска поднимаются в 3 часа ночи; – идут милю; – отдыхают один час: потом опять одну милю и приходят к своим котлам; кушанье готово – вино там! ни одного усталого! – Поев, отдыхают до 4 часов пополудни потом поднимаются и идут одну милю; с час отдыхают; – идут опять одну милю, так что в 9 часов вечера приходят в лагерь; все вьючные лошади с палатками были уже отправлены наперед в полдень; палатки поставлены; солдат подоспел и ложится отдыхать до 3 часов следующего утра; а там снова поход».
19. Хотя на 4-х часовом привале можно успеть сварить обед и с говядиною (уваривается часа в 2 1+2), но у Суворова всегда упоминается о каше, т. е. вероятно, полный обед получали только на ночлеге или вообще на более продолжительном отдыхе.
20. Преследуя французов в Апеннинских горы после сражения при Нови, корпус Розенберга (бывший Ребиндер) рассыпал в стрелковую цепь егерский полк и шел в колоннах.
21. В приказе по соединенной армии от 3 мая, отданном после неудачи у Бассиньяна, говорится: «Демонстрация – игра юно-военных; обыкновенно они или пустые, утруждающие войска или наносящие им вред».
22. При движении к Адде фельдмаршал демонстрирует отрядом Гогенцоллерна; во время перехода через Адду – отрядом Секендорфа против Лоди и Гогенцоллерна против Пичигетоне; целый ряд демонстраций Карачая, Чубарова и Багратиона намечен распоряжениями на 5 мая (см. стр. 134); в третьем предположении для наступления в Ривьеру (стр. 255) прямо говорится: «2) Чтобы армия беспрестанными демонстрациями и рекогносцировками вводила неприятеля в заблуждение»; наконец, при Нови демонстрация производится сильным корпусом Края.
23. «Рассказы старого воина», стр. 132.
24. Фукс, II, стр. 316.
25. В высшей степени замечательна диспозиция, продиктованная Суворовым в Швейцарии в д. Мутен 18 сентября, для движения в Клёяталь. Она представляет превосходный образец, удовлетворяющий самым строгим требованиям настоящего времени; зато она диктована самим Суворовым.
26. Во время командования Суздальским пехотным полком один раз штурмовал монастырь.

 


Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru