|
ГЛАВА ХV
Характеристика Суворова, как полководца, политика и человека. — Частная жизнь его. — Потомство Суворова. — Память в народе и место в истории. — Памятники. — Жизнеописания. — Заключение.
[231] Справедливо и смело пред лицом всех веков и всех народов можем назвать Суворова одним из величайших полководцев. Победа ни однажды не изменила ему, и тридцать лет беспрерывных торжеств на полях битв свидетельствуют военный гений Суворова.
Искони был и всегда существует в мире тайный заговор против всегда прекрасного и великого, заговор глупости против ума, зла против добра, людей против человека. Кто не выкупал возвышения из толпы борьбою, и даже многие ли вынесли из нее светлыми и непомраченными достоинство и величие человека! Суворов принадлежат к этим немногим исключениям. Человек недоверчив на добро, легковерен на зло, завистлив на славу великих, забывчив на подвиги. В чье изображение не бросали грязью неблагодарные современники и равнодушные [232] потомки! Hа чью славу не посягали близорукие судьи, самозваные ценители достоинств! Суворов не избег общей участи. При жизни боролся он о злобою, завистью, недоумением современников, и при жизни и после смерти посягали на его славу героя, на его достоинство человека. Не видим ли и ныне скрибусов (как называл он их), оценивающих дела Суворова и открывающих его ошибки? Напрасно будем говорить им, что «победителя не судят». Здесь другое возражение их: счастье, удача, говорят нам. Тщетно будете повторять слова Суворова: «Сегодня удача, завтра удача, помилуй Бог! надобно же немного и ума», или вспоминать слова его: «Что такое счастие? Ослиная голова ревет : счастие такому-то! У фортуны только один хохол на голове, а голова у нее голая: умей ловить ее за хохол, пропустишь — не поймаешь!» Кто же ловит фортуну за хохол? Ум и гений.
Не будем отвечать завистливым чужеземным клеветникам, в глазах коих Суворов виноват тем, что он был «русский», слово созвучное для них слову: «варвар». Они видят в нашем Петре Великом самовластного деспота, игравшего просвещением, как игрушкою, и дубиною заставившего русских называться европейцами. Они уверяют, что в славный наш 1812 год мы но победили, но заморозили полчища Наполеона. Они видят и в Суворове кровожадного, дикого воителя, указывая на развалины Измаила и Праги, поражавшего громадами войск толпы мусульман и уступившего при встрече с образованным войском, если превосходство сил и дало ему вначале победу. Оставим их, забудем отвратительную клевету и пустую болтовню, начиная с остроумных, но пошлых шуток Байрона до ругательств сплетателя каких-нибудь лжей, уверяющего, что герой наш был «чудовищно, у коего в теле обезьяны скрывалась душа пса» (un monstre qui renferme dаns un corps de singe l'âme d'un chien de boucher). Такие слова, такие речи ниже опровержения, ибо опровергать их значило бы унижать свое достоинство.
Суворов был рожден воином, жил войною. Подобно Петру Великому, Карлу ХII-му, Фридриху, Наполеону, Тюреню, Монтекукули, он был создан воином, как другие бывают созданы поэтами и законодателями. Мечты, вследствие коих война почитается злом, останутся мечтами: война зло необходимое, как страсти, как поэзия, как жизнь, как смерть. Среди других Божиих созданий гордо стоить воин с мечом своим, и губитель ближних становится благодетелем человечества, избранником судеб. Кроткий и миролюбивый гражданин и человек, воин дышит полною жизнью только в лагере, веселится только среди громов битвы: ему тесно дома, в быте семьянина. И вся жизнь Суворова была мысль войны. Он отрекался от семейного счастия, он отдавал свое честолюбие, свои страсти, жизнь свою, отдавал одному: война была его стихия, его бытие — его все! [233]
Смотря на Суворова как на воина, пройдите мыслью все события жизни его, начиная с первого опыта битв в Пруссии, потом в Польше, Турции, Крыму, на Кубани, снова в Турции, снова в Польше и наконец в Италии и Швейцарии, какой ряд подвигов, и многих ли имена станут рядом с именем Суворова? Отвергая, не только в деле военном, но и во всех делах человеческих мысль о постоянном счастии одного, о непреоборимом невзгодьи другого, мы утверждаем, что человек столько же сам создает свою судьбу, сколько судьба властвует над его жребием. Соединение этих двух причин творит великое, и это великое — гений, являющийся в свое время, на свое делю и свое делание, да оплодотворит новою идеею человечество: здесь тайна счастия Суворова.
Бесспорно, первая причина — гений, этот дух Божий, вдохновляющий избранных, редкий гость на земле. Изучать вдохновение гения мы можем, но понять его — не наш удел. Так взор наш видит недоступную вершину Монблана, но она недосягаема нам. Суворов был полон гениального восторга войны. Вдохновение сверкало в его взорах, вспыхивало в его идеях, загоралось в минуту решительную. Взор его был орлиный. Безотчетно угадывал он место и время. Остановка и удар казались в нем каким-то математическим расчетом, и он никогда не ошибался в нем. Непобедимая сила воли Суворова была также изумительна. Сколько раз больной, едва движущийся, он оживал в минуту решительную, вполне оправдывая мысль Канта, что сила воли покоряет тело.
Но к гению Суворов присовокупил два пособия: труд и науку. Подчинив труду тело свое, слабый, бессильный от природы, он сделался железным человеком, переносил зной, холод, голод, жажду, не знал утомления в верховой езде и владел шпагою как искусный фехтмейстер. Так ум свой обратил он на приобретение науки. В детских летах изучал он историю, и особенно историю военную, избирая творения и дела великих людей. Он не терпел и презирал педантов, уставщиков кавык военного дела, постигнув, что читать надобно многое, изучать немногое. Суворов читал однако ж все, что мог, и даже ни один из новейших говорунов но ускользал от его внимания, но только для уверенности в том, что в них ему учиться нечему. Он присоединил к истории обширное знание географии, и изучал места всех знаменитых войн и походов древних и новых. Воюя в Италии, он помнил топографию походов Аннибала и Евгения на тех местах, где водил свои войска. Должно ли говорить о дополнительных сведениях: математике, инженером искусстве, языкознании? Низлагая крепости, он и сооружал их : говорил с турком, немцем, французом на их языках, а из русского языка создал себе свой особенный язык. Важный, ясный в донесении и диспозиции, язык Суворова был лаконически гениален в его письме [234] и беседе, — и как доступен был солдату особенный, созданный Суворовым солдатский язык!
Затем Суворов по опыту узнал жизнь, бытие, отношения солдата, офицера и генерала. Он живал среди солдат, в их казармах, сиживал за их кашицей, беседовал за их бивачным огнем, и даже на полях Италии, вмешиваясь в их толпу, казался их товарищем. Он изучил военные уставы и воинские законы, весь быт, все что окружает солдата, — все от его ружья с его шага до образования и идей, какие ему необходимы. «Не обижай обывателя: он тебя поить и кормить. Умирай за церковь и царя: останешься — честь и слава, умрешь — церковь Бога молит! Возьмешь крепость и лагерь, твоя добыча, но без приказа на добычу не ходи. Неприятель сдался, пощада. Бойся больницы. Немецкие лекарства тухлые, вредные; у нас свои порошки, травка-муравка. Береги здоровье, а не бережешь — палочки! Будь здоров, храбр, тверд, решителен, справедлив, благочестив. Молись Богу: у Него победа, Он твой генерал. Ученье свет, неученье тьма. За ученого трех неученых дают — мало: давай нам шесть, давай десять! Богатыри! неприятель от вас дрожит, но есть враг хуже неприятеля и больницы — немогузнайка, намека, догадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, бестолковка, кличка что и не выговоришь: край, афон, вайрон, рок, ад — беда с ней! Слушай, слушай: субординация, экзерциция, послушание, обучение, дисциплина, ордер воинский, чистота, здоровье, опрятность, бодрость, смелость, храбрость, победа, слава, слава, слава!» И как понимали такой язык солдаты! Вспомните после этого, как дорожил Суворов воинским ученьем и экзерцициею. Но у него было свое ученье. Его ученье требовало силы, смелости, пахло порохом войны, а не одной пылью плац-парада. Читайте его «Вахт-парад», его «Поучение солдатам», и у него учитесь учить солдат. «Солдат ученье любит, было бы с толком!» говорил Суворов. Читайте и наставление Суворова о солдатском здоровье — это настольные книги офицера. Друг солдата на биваке, Суворов был грозен в деле, в службе, и тогда солдат являлся в руках его чудным орудием его воли. «Они ропщут на меня — вздор! Слюбится!» говорил Суворов. «Детей купают в холодной воде; они плачут, а зато бывают здоровый Слышите, как они хвалят меня?» говорил он однажды, слыша ропот на него. Он подъезжал к рядам недовольных, начинал говорить, и все умолкало перед ним.
И от солдата, и от офицера равно требовал Суворов быстроты, отваги, готовности, присутствия духа. Отсюда происходили ого требование немедленного ответа на всякий вопрос, его нелепые вопросы, затруднявшие вопрошаемого, его ненависть к немогузнайке, нихтбештимзагеру и унтеркунфту. «Сколько отсюда до месяца? Сколько звезд на небе?» спрашивал Суворов и ценил ум в ответе, когда ему говорили: «Два солдатских перехода». «Постойте, оосчитаю!» [235]
Но для офицера и генерала были у него высшие требования, высказываемые языком Плутарха и Цезаря: Les vertus militаires sont: brаvoure аu soldаt, courаge à l'officier, vаleur аu générаl. Аimez lа vrаie gloire, distinguez l'аmbition de lа fierté et de l'or¬gueil. Conservez dаns votre mémoire les noms des grаnds hommes et suivez-les dаns vos mаrches et vos opérаtions, mаis аvec prudence (добродетели военные суть: храбрость солдату, мужество офицеру, бесстрашие генералу. Любите истинную славу, различайте честолюбие от тщеславия и гордости. Храните в памяти имена великих людей и следуйте им в ваших походах и войнах, но осторожно).
И как простого солдата, он умел возвысить до себя, одушевить и вдохновить офицера и генерала. У него не было людей ничтожных. Кто с Гудовичем советовал отступать, тот с Суворовым брал Измаил. Войска, с Ферзеном отступавшие от Варшавы, взяли Прагу. Союзники, трепетавшие пред Моро и Бонапарте, были героями с Суворовым. Но его взгляд, проникавший души истинных героев, угадывал Багратионов, Милорадовичей, Каменских среди других товарищей.
Так приготовляя и себя и войско, Суворов никогда и ничем не пренебрегал. Не доверяя никому, он сам входил во«все малейшие подробности; не оставлял ничего на чьем-нибудь о чете: все было на отчете его. Ne méprisez jаmаis votre ennеmi, quel qu'il soit, et connаissez bien ses аrmes, sа mаnière de s'en servir et de combаttre, sаchez vos forces et ses fаiblesses (никогда не презирайте вашего неприятеля, каков ни был бы он, и хорошо узнавайте его оружие, образ действовать им и сражаться, свои силы и его слабости). Он сам учил под Измаилом ставить лестницы на вале. При каждой малой сшибке он сам осматривал местоположение. Рассмотрите его диспозиции: обезоруживает ли он корпус поляков, располагает ли штурм Измаила и Праги, сражается ли при Требии и под Нови, идет ли на Ст.-Готард, — все предписано, все условлено, каждому указаны его место, его обязанность. «Кажется, предполагаю, может быть не должны быть в военном плане. Гипотезе не должно жертвовать войсками. Читай десять заповедей: видишь ли, как они ясны и точны!» Так говорил Суворов, и везде, всюду был он сам, надзирал, ехал, шел впереди и сзади. Посмотрите, как он сам стережет клетку Пугачева, сам едет за Кубань, сам впереди войска идет под Рымником и под Гирсовою, так что в оба раза едва не попадается в руки неприятельских наездников. Из Немирова в Прагу он едет несколько сот верст верхом. Разглядывая каждый ручеек, каждый пригорок, он предводит, он и подает пример.
Наконец, будем откровенны в заключение всего. Суворов отваживал свою жизнь всегда и везде: от первой пули, в 1759 году просвистевшей над его головою под Куннерсдорфом, до последнего ядра в 1799 году, прожужжавшего мимо него в Мутентале. Отважность Суворова доходила до безрассудства. [236]
Фельдмаршал, он нес в битвы свою голову, как молодой корнет, сражающийся за первый крестик. Смерть в битве была любимою мечтою его. Множество ран и изувеченное тело свидетельствовали его отвагу. В течение сорока лет он ставил на карту все, и только чудо могло спасать ого среди бесчисленных опасностей, каким он подвергался! «Кутузов знает Суворова и Суворов Кутузова! — говорил он под Измаилом: — ни он, ни я не пережили бы неудачи!» Но действительно ли такая отвага, такая решительность, такая «смерть копейка» — безрассудство? Не голос ли она Провидения великому человеку, что жизнь его стережет ангел-хранитель, внятно говорящий ему: «Падет от страны твоей тысяща и тма одесную тебе, но к тебе не приблизится смерть»? Как? Неужели вы не видите, что так всегда поступали великие избранники? Вы укажете на Густава-Адольфа, на Тюреня, павших в битвах, и ближе — на Вейсмана, в коем погиб, может быть, другой Суворов? Вы скажете, что полководец должен соразмерять храбрость свою. Но где эта мера? Не находило ли ленивое ядро виноватого там, где он беспечно был зрителем благоразумным? Так, Петр, Фридрих, Наполеон, бывши монархами, подвергались гибели битв. Так, умалчиваем имя его, один из избранников Провидения стоял грудью против пули мятежника, был бестрепетен под ядрами турков, равнодушен на корабле, несомом бурею к берегам вражеским, и смело явился среди столицы своей, губимой ужасом болезни смертоносной! Спросите у них, у этих избранников, о тайне отваги их и сознайтесь, что она вздохновляется непостижимо, как гений, коего никогда не разгадать нашей мудрости. Без этой уверенности в судьбу свою, без этого высокого фатализма, если осмелимся так сказать, великое недоступно.
И вот где, в этих соединенных причинах, скрывалось то, что всегда вело Суворова к победе и что казалось близоруким наблюдателям слепым счастием и случаям. Согласимся: был и в его делах случай, было счастие, то, что пропускает человек обыкновенный и чем пользуется человек гениальный. Есть случаи в жизни человека, ест что-то, где видим неизъяснимое и что у простолюдинов называется счастием. Провидение выводит избранников своих именно в назначенном месте, в назначенное время. Суворову надлежало явиться при Екатерине, понявшей «своего генерала», надлежало учиться с первых опытов у Фридриха, надлежало не встретиться с Бонапартом в Италии, как надлежало ему не погибнуть прежде в тысяче опасностей. Но сколько было в те самые времена, в тех самых обстоятельствах других, и они но умели пользоваться случайностью, но были Суворовыми. Сколько и препятствий ставила Суворову судьба на пути, сколько раз вязали его интрига, мелкий расчет, зависть других, сколько было случаев, где погибли бы ум, воля и средства всякого другого? Он жил при Екатерине, оценявшей его, но не Екатерина ли выдала Суворова Потем¬кину [237] и интриге дворской, пока Польша не заставила вновь вызвать его на победы? Все сослуживцы Суворова учились в Семилетнюю войну, но почему не выучились у Фридриха другие? В Италии не был Бонапарте, но там был Моро, совершивший достопамятное отступление в 1796 году и победитель при Гогенлиндене в 1800 году. Пусть Екатерина спасла Суворова от завистливости Румянцева, но вспомните Суворова под властью гоф-кригс-рата, вспомните оставленного, среди гор Швейцарии, где впереди были победительный неприятель и могилы русские, сзади недоступные горы и где войско его, верное войско, лишенное всех средств существования и битвы, в первый раз восставало против него и говорило: куда ведет он нас? И, как будто показывая, что счастие но удел великих, судьба вызывает Суворова из его уединения, куда забросили его злоба врагов и интрига, и среди торжеств лишает его услаждения тихо и мирно почить на лаврах.
Только не изучавший дел Суворова может поверить ложному мнению тех, кто после счастия и удачи приписывал победы Суворова многочисленности войск, стремлению давить громадами и не жалеть потери людей за успех. Напротив, почти всюду находим Суворова в равном и наиболее в меньшем числе войск против числа неприятелей. Официальные отчеты доказывают, что в Италии сражался он равным числом, и многочисленность ли давала ему победу при Рымнике, Фокшанах и во всех битвах с оттоманами? Там везде были у него сотни против тысяч. Укоризна, что Суворов не жалел потерь, — наглая клевета. Суворов дорожил жизнью каждого солдата, но не жалел потерь при перелетах своих с места на место, при уда-ре, зная, что гораздо более утратит медленною войною, ползя черепахой, вместо орлиного взмаха. В лагере, в походе, в больнице жизнь солдата была ему драгоценна. Сравните, чего стоил Очаков при человеколюбивой осаде Потемкиным, и Измаил при бесчеловечной жертве людьми Суворовым. Слова, что Суворов легко мог побеждать только буйные дружины турков и нестройные толпы польских конфедератов, опровергаются италийским походом. Но справедливо ли мнение о легкости войны с турками? Их били Евгений и Монтекукули, и Суворов довел победы над ними до какой-то игры военной. Но прежде, и даже после Суворова, не нестройные ли толпы турков оспоривали победы у полководцев Австрии и России? Не приходил ли в отчаяние Румянцев в 1771, 1773, 1774 и 1775 годах, сражаясь с турками? Не от стен ли Акры отодвинулся гений Бонапарте? Суворов довел до совершенства искусство бить турков потому, что постиг тайну побед над ними и привел ее в тактические правила.
Мы говорим: «тактические правила», но не сам ли Суворов отвергал всякую тактику? Недоразумение забавное! Мы виде ли, как приготовился он наукою к своему делу, и глубокая тактика всегда руководила его. Отвергал он академическую тактику, [238] которая то же, что риторика в поэзии, схоластика в науке. Эту тактику презирал Суворове, но он не скрывал тайн своей высшей тактики, и какую наставительную науку могло бы составить изучение походов и битв Суворова (доныне не изъясненных) людьми, которые были бы в состоянии понимать их!
Правда, и сто раз повторял ее сам Суворов, что вся тактика его состояла в трех словах : быстрота, глазомер, натиск. Но не всякая ли наука состоит из немногих истин? Изучите их, поймите их, и ивы узнаете науку, но приложение этих истин бесконечно, и ему даже нельзя научиться. Здесь понятны слова Суворова, что война не наука, а искусство; что науку войны составляет гений; что плана в войне нет, и все определяет глазомер, дополняет быстрота, кончит натиск. У Суворова было несколько основных правил, и они были глубоко верны. Таковы были его правила: оборонительную войну должно вести только для перехода в наступательную. Наступательная война дает победу. Разделенные движения и растянутые линии гибельны. Высадки дело всегда бесполезное. Должно стремиться к одной главной точке и забывать о ретираде, оставляя за собою только главные точки опоры. Быстрота и внезапность заменяют число. Натиск и удар решат битву и приступ предпочтительнее осады. Так, в выборе орудий битвы Суворов считал вернейшим оружием штык. Таковы были его правила, и не должны ли они составлять оснований военной науки? Скажем более, не составляли ли они их у всех великих полководцев, от Александра и Цезаря до Фридриха и Наполеона? Повторяем, приложения основных истин бесчисленны: изучайте походы Суворова, и вы изумитесь многоразличию приложений при немногих основаниях. «Всякая война различна: здесь масса в одном месте, там гром повсюду. Вспомните, что Суворов велит изучать своего неприятеля, что глазомер его правило, что местность определяет у него победу. L'étude permаnеnte du coup d'oeil vous rendrа grаnd générаl, говорил он. Sаchez profitez des situаtions locаles, gouvernеz lа fortuне, c'est le moment qui donnе lа victoire. Mаîtrisez lа fortunе pаr lа célérité de Césаr qui sаvаit si bien sur¬prendre ses ennеmis, même en plein jour, les tournеr et les аttа¬quer аux endroits où il voulаit et à quel temps. Hаbituez-vous à unе аctivité énfаtigаble. Soуez pаtient dаns vos trаvаux militаires, et ne vous lаissez point аbаttre pаr les revers. Sаchez prévenir les circonstаnces fаusses et douteuses, mаis ne vous lаissez pаs surprendre pаr une fougue déplаcée (беспрерывное изучение взгляда сделает тебя великим полководцем. Умей пользоваться местностью, управляй счастием: мгновение дает победу. Властвуй счастием быстротою Цезаря, столь хорошо умевшего захватывать внезапно врагов даже днем, обращать их куда ему угодно и побеждать когда угодно. Приучайся к неутомимой деятельности. Будь терпелив в военных трудах и не унывай при неудаче. Умей предупреждать обстоятельства ложные и сомнительные, но не увлекайся неуместною горячностью). [239]
Сообразите его план войны с французами, диктованный Прево-де Люмиану, его планы в Италии и после итальянского похода. Планы Суворова так же поучительны, как его диспозиции битв и его наставления солдату.
Так, в Польше с 1769-го до 1772 года Суворов с малыми силами ведет войну гверильясов, является везде, летает всюду, не дает соединиться конфедератам. и потому не боится раздельной многочисленности их. В турецкой войне 1773 — 1774 годов он начинает приложение своей тактики против турков, состоявшей в постройке малого варея, расстановке кареев шахматом, охлаждении горячки нападений картечами, выборе минуты для удара штыком и неутомимом преследовании, дабы не дать опомниться неприятелю. Не пренебрегайте действиями Суворова на Кубани и в Крыму: здесь еще новое приложение его тактики. В турецкой войне 1787 — 1790 годов Суворов вполне развил свою тактику против турков. Каре, картечи, штык; не дать опомниться; крепость сдается при быстроте движения вперед, блокируется, если не сдалась, берется приступом, если нельзя оставить ее при быстром расширении движения вперед. При Фокшанах и Рымнике Суворов выигрывает неожиданностью перехода, скрытным приближением, шахматною постройкою кареев, — нападение, удар, картечи, быстрота преследования решают дело. Если бы слушали Суворова, нельзя сомневаться, что русские были бы в Адрианополе за сорок дет прежде 1829 года! В польской войне 1794 г., посмотрите, как очистив ударом Литву от Сираковского, он останавливается, ждет целый месяц, рассчитывает время и решает войну ударом. Но верх искусства его — поход Итальянский. Он хочет решить быстротою, пользуясь смятением Шерера; лишенный средств, искусно маневрирует против Моро, обманывает его и Магдональда, бьет Магдональда, обращается на Моро, и принужденный необходимостью медлить, тщательно бережется от Шампионета, выманивает Жуберта к Нови, схватывает минуту битвы, устремляется на неприступные высоты, рассчитывает миг удара, бросается в битву сам и обходным движением Меласа решает победу. Опять нет сомнения: дайте ему еще месяц времени, и Генуя была бы взята, и армия Шампионета не существовала бы, Его планы эрцгерцогу Карлу, его борьба в Италии бесспорно доказывают, что даже и при исполнении чужого плана, оставаясь в Италии, он был бы в ноябре в Лионе и в январе 1800 года в Париже.
Спрашивают: какую же эпоху сделал, какое изменение произвел Суворов вообще в военном искусстве? Что приложил он к науке войны? Но, кроме приведения в правила тактики против турков, не угадал ли он тайны новейшей тактики европейской, развитой в революционные войны и в войнах Наполеона? То, что европейцы называют Наполеоновским, не должны ли мы справедливее назвать Суворовским? Глазомер, быстрота, натиск не были ль основным правилом Наполеона? Не [240] тем ли победили его в 1813 и 1814 годах? Поход русских в Турцию в 1829 году не был ли исполнением мысли Суворова? Удар Паскевича на Варшаву не был ли повторением удара Суворова на Прагу в 1794 году? Штык, усовершенствованный Суворовым, не сделался ли решителем побед в руках русского солдата? И если вы станете утверждать, что Суворов отвергал тактику, мы скажем, что он отвергал ее потому, что он пересоздал ее и потому мог отвергать, что был творцом новой науки войны.
Мы говорили о Суворове, как о воине и полководце. Менее ли велик он в других отношениях, рассматриваемый как политик, как дипломат? И здесь, отвергая лживую, обманчивую политику и вероломную дипломатику, он создавал свое и как глубоко проникал он в тайны политики, в уменье двигал событиями и людьми!
Мы видели Суворова после укрощения Пугачевского бунта, умиряющего страны, опустошенные и взволнованные злодеем. Вспомним дела его в Крыму и на Кубани, где он способствовал покорению России остатков монгольских племен, предлагал план свой довершить покорение Крымского полуострова и усмирял ногайцев; вспомним пребывание его в Польше с 1794 года и наконец дела его в Италии, где призывал он под власть законных государей народы, и тысячи принимались за оружие против общего врага. Всюду приобретал он любовь, доверие, благословение жителей. Читайте его планы войны против французов, его донесения из Италии, его замечания о современном положении Европы; вспомните слова его в Праге Беллегарду и Минто о французской революции. Вы убедитесь, что не только воин, но и великий политик был герой Рымника и Требии. Если нам позволено предполагать, что могло В быть при тех или других обстоятельствах, можем утвердить, что дела Европы могли бы совершенно измениться при исполнении планов Суворова и события 1814 года могли бы перенестись в 1799 год.
Характер Суворова был прекрасно высок: Не себя ли изображал он, изображая характер истинного героя? Le héros, говорил он, est hаrdi sаns fougue, célère sаns brusquerie, аctif sаns étourderie, subordonné sаns souplesse, chef sаns suffisаnce, vаinqueur sаns vаnité, аmbitieux sаns fierté, noble sаns orgueil, аisé sаns duplicité, ferme sаns opiniâtreté, discret sаns dissimulа¬tion, solide sаns pédаntisme, аgréаble sаns frivolité, uni sаns mé¬lаnges, dispos sаns аrtifice, pénétrаnt sаns ruse, sincère sаns bon¬homie, аffаble sаns détours, serviаble sаns intérêt, résolu, fuуаnt l'incertitude. Il préfère le jugement à l'esprit. Ennеmi de l'envie, hаinе et vengeаnce, il аbbаt ses аntаgonistes pаr lа bonté et do¬minе ses аmis pаr sа fidélité. Il fаtigue son corps pour le renfor¬cer. Il est mаître de lа pudeur et de lа continеnce. Sа morаle est lа religion, ses vertus sont celles de grаnds hommes. Plein de cаn¬deur, il méprise le mensonge, droit pаr cаrаctère, il culbute lа fаusseté. Son commerce n'est qu'аvec les gens de bien. L'honnеur [241] et l'honnêteté se décèlent dаns toutes ses аctions. Il est chéri de son mаître et de l'аrmée. Tout lui est dévoué et tout est plein de confiаnce en lui. Un jour de bаtаille ou de mаrche il pèse les objets, il аrrаnge les mesures et se résignе pleinеment en lа Pro¬vidence Divine. Il ne se lаisse pаs gouvernеr pаr le torrent des circonstаnces, mаis il se soumet les événеments. Аgissаnt toujours аvec prévoуаnce, il est infаtigаble à, tout moment1. Кажется читаете страницу Плутарха, читая эти строки. И таков был Суворов.
Он любил славу и не скрывал своей любви, любил славу больше всего, ставя выше ее только счастие и благо отечества, с коими соединял он благоговение к монархам, гордясь именем русского, восклицая перед рядами воинов своих: «Слава Богу! я русский и вы русские!» Суворов видел в славе, в почестях награду свою, дорожил отличиями, им полученными. Но как различно было его честолюбие от мелкого честолюбия, как глубоко было его презрение к интриге; к тому, чем успевали другие. Польза, истина были у него впереди всех страстей, и гордый характер его, допуская уклончивость перед сильным, никогда не уступал ему своей славы, своей чести. В юных летах, разгадавши век свой, Суворов прикрыл себя мантией Диогена, но сколько раз в жизни ого можно было применить к нему известный стих Руссо (Le mаsque tombe, l'homme reste et le héros s'évаnouit) в обратном смысле: Маска падает, человек исчезает и является герой! Он забыл о своем притворстве, противореча в польской войне робкому Веймарну, указывая Румянцеву путь к победам, оскорбляясь, когда Каменскому отдали лавры его побед, Он видел в Потемкине великого человека и повиновался ему, но как смело говорил он ему под Очаковым, и как велик был он, победитель под Рымником и в Измаиле, говоря Потемкину: «Я не торговаться к [242] вам приехал — только Бог и Царица моя могут наградить меня!» А как велик он, когда после смерти Екатерины враги успевают оклеветать его, как велик он Цинциннатом в своем уединении, непреклонный, гордый, согласный лучше надеть рясу инока, нежели купить милость унижением, идти в келью монастырскую, нежели вмешаться в толпу ласкателей дворских! Нам могут казаться странными земные поклоны Суворова Екатерине, униженные выражения в письмах его Потемкину, но то были условия, приличия века его. «Государь!» говорил китайский мудрец, когда ему угрожал смертью раздраженный монарх, перед троном коего стоял он на коленях, стуча лбом в землю, «Государь! я не подпишу повелеваемого тобою: ты несправедлив!» Не выше ли был он, этот раболепный китаец, в ту минуту гордого европейца, который не становится на колени, но униженно склоняет волю свою перед прихотью какого либо гордого временщика, пресмыкаясь в его передней? Поймите величие Суворова, коленопреклоненного перед Екатериною и гордо отказывающегося от милостей Потемкина, падающего на колени перед императором по приезде из Коншанского, когда ничто прежде не могло преклонить его воли, пока не услышал он слов: «Не время считаться!. Виноватого Бог простит!» Не удивляйтесь, если Суворов, посылая к Потемкину какого-то молодого родственника, пишет Попову: «Представьте его Светлейшему Князю, велите поклониться пониже, и ежели может быть удостоен, поцеловал бы его руку. Доколе Жан-Жаком мы не были опрокинуты, целовали мы у стариков руку. Прикажите ему исполнить как приличнее». Так он писал дочери : «Когда будешь во дворце и встретишь стариков, показывай вид, что хочешь поцеловать у них руку, отнюдь не позволяя целовать им своей руки». Обычаи и приличия изменяются, но основания благородства неизменны. Во времена Суворова в нравах русских оставались еще следы бытия России до Петра Великого. Он запретил становиться на колени при встрече с ним на улице; Екатерина уничтожила подпись полуименем и слово: «раб», в просьбах и письмах на имя царское. Этикет и приличия дворские и общественные почти во всей Европе до самого окончания прошлого века носили на себе следы времен феодализма и века Людовика ХIV-го.
Суворов, свято чтивший обычаи предков, видевший в них основание добродетелей, наблюдавший пагубные следствия идей, распространявшихся с последней четверти прошедшего века, любил нарочно усиливать, увеличивать в глазах других все, что начинало казаться устарелым и обветшалым. Так изъявлял он знаки униженной покорности при встрече с старшими по чину стариками и женщинами, нарочно исполнял все обряды религиозные, молился проезжая мимо церкви, клал земные поклоны перед образами, строго держал посты, крестился входя в комнату, садясь за стол и даже зевая. Во всем житье своем хранил он патриархальную простоту старины, даже предрассудки [243] и суеверные поверья, хотя понимал всю тонкость светского обращения, был чужд суеверия, любил и требовал образованности и просвещения и в обращении, даже с подчиненными своими, позволял полную свободу. Строгий на службе, неукоснительно соблюдавший требования дисциплины, он казался другом и товарищем самых солдат, не допуская только нарушения приличий. В обращении не отставал от своих привычных странностей, но никогда не нарушал правил благопристойности и вежливости. Soуez frаnc аvec vos аmis, tempéré dаns votre né¬cessаire, désintéressé dаns votre conduite, аpprenеz de bonне heure à pаrdonnеr les fаutes d'аutrui, et не vous pаrdonnеz jаmаis les vôtres (будь открыт с друзьями, умерен в необходимом, бескорыстен в поведении, заранее учись прощать ошибки других и никогда не прощай своих ошибок), говаривал Суворов.
Он был небольшого роста, худощав, немного сгорблен, сложения слабого по природе, и здоровье его было ослаблено кроме того трудами, увечьем, ранами. Но такова была сила души его, так приучено было к труду и лишениям тело его, что никакие перемены климата, времен года, походы, бессонные ночи, изнурительная езда верхом не истощали его, и он изумлял бодростью мощных и сильных. Голова его рано поседела и на ней оставалось немного волосов, собранных локоном напереди. Лицо его было покрыто морщинами, небольшое, сухощавое, но оживлялось голубыми глазами, всегда живыми и светлыми. Зрение до самой смерти сохранилось у него необыкновенное. Каждый день начинал он тем, что его окачивали холодною водою со льдом, даже зимою. Он всегда спал на сене или соломе, даже и тогда, когда живал в царских дворцах и великолепных чертогах. Он не терпел пышности и великолепия. Пища его была простая, русская : щи, каша, пирог, а питье квас. Перед обедом оя всегда выпивал рюмку водки, а после обеда рюмку вина. В походе иногда довольствовался он солдатским сухарем и водою. Редко выезжая в гости, за самым роскошным обедом ел он немного и не любил ни пиров, ни балов, являясь на минуту и убегая после какой-нибудь шутки. Проиграв однажды в молодости значительную сумму денег, он дал себе слово не играть никогда в карты, держал его, и даже терпеть не мог карт. Он не курил табаку, но нюхал простой русский табак. Изящные художества казались ему забавою. На музыку смотрел он, как на средство возбуждать бодрость воина, считал ее необходимостью в битве и походе, водил полки в сражения с музыкою и пением и особенно любил русские песни. Преданный одной мысли, Суворов всегда вел жизнь уединенную. Прислугу его составляли двое-трое служителей, в числе коих много лет находился у него Прошка, некогда спасший ему жизнь в битве, пьяница и грубиян, камердинер его. Суворов вставал часа в два пополуночи, окачивался холодною водою, одевался в куртку, надевал на шею какой-нибудь орден, молился и пил чай. Тогда являлся его повар, и ему заказывались: [244] спартанская похлебка, вавилонский соус, ассирийская каша, финикийский пирог. После уроков в турецком языке для экзерциции памяти являлись чиновники с бумагами, и в шесть часов Суворов выходил на ученье или на развод в мундире. В 9 часов он обедал, приглашал к себе офицеров и генералов. Адъютант его читал Отче наш. Каждый из гостей должен был отвечал: Аминь! Кто забывал аминь, тому не давали водки. Обед шел скоро, но за столом сидели долго: это было время отдыха, время шутки и проказ. Суворов говорил тогда без умолка, мешал изречения мудреца с шалостями ребенка, коверкался, кривлялся, дрыгал, умилял трогательным рассказом, воззвышал душу воспоминанием и вдруг пел кукуреку, прыгал на одной ноге, несмотря ни на чье присутствие. Вдруг он вставал, громко молился, убегал из комната, ложился спать, и иногда спал три-четыре часа. Вставши он долго умывался и начинал дела. Здесь являлся другой Суворов. Не оставляя шуток и проказ даже во дворце, везде, где он бывал, прыгая, бегая, кланяясь странным образом, Суворов изменялся, принимаясь в кабинете своем за дело. Он был тогда важен, задумчив, красноречив, удивлял быстротою соображений и не допускал ни малейшей шутки. Так, в торжественных случаях, при приеме иностранцев, на параде, в праздничные дни в церкви, являясь в богатом мундире, обвешанный орденами, своим быстрым взглядом, седою как лунь головою, он внушал невольное почтение. «Здесь я не Суворов», говорил он, «а фельдмаршал русский!» По окончании дел Суворов оставался один и посвящал время чтению и ученью. До самой смерти чтение было его отдыхом. Поэзию назвал он услаждением сердца. «Где есть Ахиллесы, там должны быть Омиры: они ведут к славе героя!» говаривал Суворов. Любя и уважая Державина, Суворов любил Кострова, переводчика Илиады и Оссиана. Суворов и Наполеон восхищались Оссианом. Державину и Кострову иногда отвечал он стихами, которые сам называл смеясь «косноязычными».
Суворов был не только благочестив, но даже набожен, и поставлял религию обязанностью воина. Мы уже видели, что он сам певал и читывал в церкви. Молитвою начинал он каждую битву и каждый поход. Молебствия после побед отправлялись с возможною торжественностью, и раздача орденов и наград производилась всегда в церквах после молебна. Суворов брал крест, звезду, шпагу, крестился, целовал знак отличия и, вручая его, благословлял награждаемого. Милосердие, благотворительность, правдолюбие, целомудрие были добродетелями, украшавшими Суворова. Страшный в дни брани, неотступный требователь исполнения должности, он миловал, щадил врагов, строго наказывал обиду мирных жителей и благодеяниями означал следы свод всюду, где протекал с громами битв, в Турции, Польше, Италии. Никогда не подвергал он суду и несчастию, если видел раскаяние, и нередко платил от себя день¬ги, [245] растраченные или потерянные по неосторожности его подчиненным. Бедные офицеры получали от него помощь, но только глубокая тайна должна была храниться ими. Он не щадил благотворений убогим, давал, что мог, и скрывал благодеяния. Только после смерти Суворова узнали имя благотворителя, ежегодно присылавшего в петербургскую городскую тюрьму перед Светлым Воскресеньем по нескольку тысяч рублей на искупление неимущих должников. Никогда не отказывал Суворов в ходатайстве за угнетенного и несчастного. Суворов не терпел лжи, клеветы, наушничества. Смело говорил он, что никогда и никому, даже врагам своим, не нарушал данного слова и обещания. Строгая нравственность считалась Суворовым обязанностью христианина и воина, и, если он прощал слабости другим, не только примеры разврата, но и двусмысленные слова запрещались в его присутствии.
Суворов был верный друг и добрый родственник. Он помнил добро, говоря, что не только благодеяния, но и хлеб-соль забывать стыдно и грешно. Лишенный наслаждения семейною жизнью, Суворов нежно любил детей своих, свою Суворочку. Однажды, посланный на службу, он свернул о дороги и прискакал в деревню, где жили дети его, вечером. Запретив тревожить детей, ибо они уже спали, добрый, отец тихо вошел в спальню их, полюбовался ими, благословил их и немедленно уехал, вознаграждая скоростью езды время, отданное чувству любви родительской.
Таков был наш великий Суворов, загадка современникам, герой, имя коего отзывалось в целой Европе, и чудак для тех, кто приближался к нему, дивный Протей, оживленная доброта и нежность сердца, о котором говорили, как о кровожадном чудовище, и ум необыкновенный, изумлявший шутовскою речью. Приходили взглянуть на Суворова, видели худенького, слабого старичка, смешившего шутками; старичок превращался в исполина, в гения, если узнавали его ближе. Тогда понимали и его, и великие дела его, и любовь, какою привязывал он к себе знавших его.
Изумительное создание, Суворов, как все великие люди, испытывал в жизни минуты, недоступные людям обыкновенным, испытывал и скорби, каких люди обыкновенные не знают. Судьба, играющая жребием смертных, через два года после полтавской битвы увлекшая Петра Великого на берега Прута, и через три года из Дрездена, где председал он в совете царей, бросившая Наполеона на скалы острова св. Елены, всегда так ведет великих. На высоте гор природа изрывает бездонные пропасти. Около холмов только расстилаются луга и долины.
Сын Суворова, князь Аркадий Александрович, на двадцатом году сопутствовавший родителю на Альпы, отличался дарованиями воинскими, был генерал-адъютантом и генерал-лейтенантом, и на 27-м году, находясь в Молдавии при русской армии, в 1811 году утонул в реке Рымнике, через которую хотел переправиться [246] во время разлива. Странное сближение случайностей: смерть сына в волнах реки, на берегах коей торжествовал победу отец, имя коей слилось навсегда с именем Суворова! Бренные останки сына Суворова покоятся в Воскресенском монастыре, иначе называемом Новый Иерусалим (в 45 верстах от Москвы). Он был женат на Елене Александровне Нарышкиной (по кончине его вышедшей за князя В. С. Голицына) и имел от нее двух сыновей: Александра и Константина, и двух дочерей. Князь Александр Аркадиевич, ныне2 генерал-майор в свите Е. И. В., с честью служил в войнах персидской, турецкой и польской. Покоритель Варшавы, князь Варшавский, граф Паскевич-Эриванский, прислал с ним известие о взятии Варшавы, некогда павшей от меча его деда. Внук Суворова в звании полковника и флигель-адъютанта состоял при особе Е. И. В. и заслуги его удостоились наград орденами св. Владимира 3-й, св. Анны 2-й, прусского Красного Орла 3-й степени, австрийского Леопольда, персидского Льва и Солнца, с алмазами, и золотою шпагою за храбрость. Грудь его украшена медалью за турецкую войну, знаком Военного Достоинства 4-й степени за польскую войну и орденом св. Иоанна Иерусалимского. Внучка Суворова, княжна Марья Аркадиевна в супружестве с князем Мих. Мих. Голицыным; княжна Варвара Аркадиевна была за Дмитр. Евл. Башмаковым, а по кончине его вышла за князя Андрея Ивановича Горчакова. Зять Суворова, граф H. А. Зубов, в день коронования императора Александра пожалованный в обер-шталмейстеры, скончался в 1805 году, оставя после себя трех сыновей, князей Александра, Платона и Валериана, и трех дочерей, княжен Веру, Любовь и Ольгу.
Потомство Суворова, сохраняя в мужском роде высокие титулы светлейших князей Италийских, графов Суворовых-Рымникских, сохраняет и герб великого предка своего, где видны знамения подвигов его: изображение реки Рымника с надписью, брильянтовый плюмаж р буквою К (Кинбурн), перуны, лавры, мечи, орел и сердце. Два льва держат щит под княжескою короною.
По восшествии на престол императора Александра повелено было воздвигнуть Суворову памятник, предположенный его августейшим родителем. Памятник этот произведен был из бронзы известным ваятелем Козловским и торжественно открыт в 1801 году на Царицынном Лугу. Впоследствии перенесли его на площадь близ Троицкого моста, получившую после этого название Суворовской. Герой изображен в виде рыцаря. Он закрывает щитом жертвенник, на котором находятся две короны и тиара. На щите герб России. Правою рукою Суворов держит меч и готов защитить венцы, прикрытые щитом его. На пьедестале, образующем круглый столб, коего базис имеет [247] две сажени в поперечнике, — надпись на бронзовой доске: «Князь Италийский, граф Суворов-Рымникский, 1801».
Прочнее и величественнее тот памятник, коим почтил память Суворова император Николай на другой год по вступлении своем на престол: «в честь непобедимому полководцу и для возбуждения в молодых воинах воспоминания о бессмертных подвигах его», Высочайше повелено, в 17-й день августа переименовать гренадерский фанагорийский, любимый полк Суворова, с коим был он на Рымнике и под Измаилом, гренадерским генералиссимуса князя Суворова-Италийского полком. Имя Суворова останется навсегда в рядах русской армии. Внук Суворова был несколько времени начальником этого полка.
В стенах Александро-Невской лавры, в церкви Благовещения, среди гробниц, в коих, почиют сестра и сын Петра Великого, супруга и дочь Павла I-го, дочери Александра Благословенного, и фельдмаршалы Брюс, Голицын, Разумовский, Долгорукий, покоятся земные останки Суворова. Небольшая бронзовая доска означает место могилы его. На доске видны три слова, составляющие надпись, которую завещал начертать на его надгробии великий вождь, смотря на гробницу Лаудона. Напрасно современники прибавили означение года рождения и года кончины : «генералиссимус, князь Италийский, граф А. В. Суворов-Рымникский, родился в 1729, ноября 13-го, скончался 1800, мая 6 дня».
Неужели из среды военных писателей наших долго еще не сыщется ни один, кто посвятил бы время и груд на творение во славу великого полководца и назидание каждому военному человеку и полководцу, подарил отечество драгоценным творением? Слава отечества драгоценна каждому из нас, а история Суворова — светлая страница в истории России и в летописях воинской чести нашей — бесценный перл в глубине наших воспоминаний. О Суворове писали много при жизни и по смерти его, но к сожалению, большею частью списывая и повторяя одно и то же. Укажем здесь будущему историку Суворова на важнейшее, доныне3 изданное: Versuch einеr Kriegsgeschichte Suworow's (Мюнхен 1795 — 1799.г., 3 части, с картами и планами), сочинение Антинга. Автор был подполковником в русской службе и находился при Суворове адъютантом в Варшаве, в 1795 году. Сочинение Антинга оканчивается польскою войною 1794 года. В виде продолжения издал свое сочинение Альфонс де-Бошан (Histoire de lа cаmpаgnе du mаréchаl Souworoff en Itаlie), выборку из реляций и из Précis des événеments militаires, известного сочинения Матьё Дюмаса, выходившего с 1800 года в виде журнала современной войны. В 1-й и 2-й частях описаны Дюмасом походы Суворова в Италии и Швейцарии с замечательным беспристрастием и знанием дела. Неумышленные ошибки автора могут быть исправлены по изданной Е. Б. Фуксом, бывшим при [248] Суворове в 1799 г. правителем канцелярии, книге: «История Роосийско-Австрийской кампании» (в Спб. 1826 года, 3 тома. В первом история похода, но драгоценны два другие тома, где собраны донесения и переписка Суворова). Г. Фукс обещал издать полную историю Суворова, но издал в 1811 году под заглавием: «История генералиссимуса князя Италийского, графа Суворова-Рымникского» (в Спб. 2 части, в 8°), сборник статей и заметок о Суворове. В 1833 году в Вильне издан был первый том книги: Suworow's Leben und Heewuge, сочинение Фридриха Шмитта, лучшее и полнейшее из всего, что писано о Суворове. Автор обещал вторую часть; первая оканчивается взятием Измаила. Из частных сочинений замечательны : «Жизнь Суворова, им самим описанная», С. Н. Глинки (М. 1819 г., 2 части); «Анекдоты князя Италийского, Суворова-Рымникского», Е. Б. Фукса (Спб. 1827 года); «Собрание разных сочинений Е. Б. Фукса» (Спб. 1827 года), где есть любопытные подробности; «Собрание анекдотов князя Италийского» (издание Левшина, М. 1809 г.; третье издание, М. 1814 г.). Много материалов рассыпано в журналах русских и разных русских и иностранных сочинениях, исчисление коих превзошло бы пределы нашего очерка. [249]
Все эти материалы более или менее могут быть полезны историку Суворова. Еще более материалов остается доныне неизвестными в рукописи. Историк Суворова соберет также рассказы и предания о Суворове, передаваемые из уст в уста, от отцов детям. Между нами есть4 еще сподвижники Суворова, и на груди некоторых знаменитых вождей русских видны еще медали за Измаил и Прагу: граф А. И. Остерман-Толстой был с Суворовым под Измаилом; князь Д. В. Голицын и А. П. Ермолов были с ним под Прагою, и оба были тогда украшены Суворовым георгиевскими крестами. Мы встречаем еще и дряхлых инвалидов, служивших с нашим великим полководцем. Но пока история готовится создать достойный памятник Суворову — сберечь об нем предания словесные и письменные, народная память уже создала «повесть о Суворове», облекла его в миф чудес, в символ победы, и этот памятник, эта повесть долго будет благодатным воспоминанием русского народа о Суворове, долго, доколе орел русский будет возлетать с победою, русское ура будет греметь на полях битв и русская земля, отчизна Суворова, не позабудет любви к царям, молитвы Богу и чести народной!
Примечания
1. Герой смел без запальчивости, быстр без торопливости, деятелен без опрометчивости, подчинен без изгибчивости, начальник без самонадеянности, победитель без тщеславия, честолюбив без надменности, благороден без гордости, доступен без лукавства, тверд без упрямства, скромен без притворства, тверд без педантства, приятен без легкомыслия, ровен без примеси, обязателен без хитрости, проницателен без коварства, искренен без оплошности, благосклонен без изворотов, услужлив без своекорыстия, решителен, убегает недоумений. Он предпочитает рассудок остроумию. Враг зависти, ненависти, мщения, он низлагает соперников добротою, управляет друзьями верностью. Он утомляет тело, укрепляя его. Он властитель стыдливости и воздержания. Нравственность— его религия; его добродетели суть добродетели великих людей. Исполнен откровенности, он презирает ложь; правый по характеру, он отвергает лживость. Он в сношениях только с достойными людьми. Честь и честность сокрыты во всех делах его. Он любим своим повелителем и войском. Все ему предано и исполнено доверенности к нему. В день битвы или похода он взвешивает предметы, уравнивает меры и вполне предается Божественному Провидению. Не увлекаясь потоком обстоятельств, он подчиняет события. Всегда действуя предусмотрительно, он неутомим каждое мгновение.
2. В 1843 году, когда Н.А. Полевой писал Историю Суворова.
3. Это писал H. А. Полевой в 1843 году. Прим. изд.
4. Это писал сочинитель в 1843 г. Прим. изд.
|
