|
Глава вторая
СУЗДАЛЬСКОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ
I
Мушкатер Воронов с неудовольствием думал о том, что ему сегодня вовсе не придется спать: его назначили на завтра в караул. Надо было чесать и завивать волосы, да не лишь бы как, а завить виски в три бумажки длиной, а букли чтобы не походили на сосульки. Это все в один час не сделаешь. Приходилось готовиться заранее, с вечера. А потом, причесавшись, маяться целую ночь без сна. Уснуть было опасно: можно измять прическу. За это полагалось двадцать палок. Но бывали случаи и похуже: нахальные крысы отгрызали у спящих букли, которые густо смазывались салом и присыпались мукой. За испорченную буклю давали еще больше палок, чем за измятую.
Воронов сидел и расчесывал волосы.
Его товарищи по капральству тоже готовились к завтрашнему воскресному параду. Старый мушкатер полировал ружье, рядом с ним другой чернил суму, а трое сидели вокруг горшка с клеем — они белили амуницию.
Один только еще скоблил ножом перевязь; другой, отскобливши плащной ремень, макал палец в горшок и осторожно размазывал клей по ремню; третий, беливший портупею, уже посыпал мелко натертым мелом сверху, по клею.
Ванька Прохоров, молодой, недавно — уже после окончания Семилетней войны с пруссаками — взятый в солдаты, угрюмо чернил ложе ружья. Он не подымал ни на кого глаз. Верхняя губа и нос у Прохорова были вспухши, под глазами лиловели огромные синяки: капрал изувечил Прохорова за то, что он никак не мог постичь позитуру. Одно плечо у него всегда было выше другого, а когда маршировал с ружьем, то шатался из стороны в сторону.
— И что ты, Ванюха, такой косолапый? Другой в неделю всю позитуру поймет, а с тобой капрал, поди, уж третью бьется! — говорил солдат, беливший перевязь.
— Лучше б я цельный день каменья ворочал, — сумрачно ответил Прохоров. — Неспособен я к этому делу...
— Бьют, брат, везде! Такая уж наша солдатская доля! — сказал мушкатер, чернивший суму. — Теперь в каждом полку так: кто больше бьет солдата, тот, значит, лучший командир. Семь годов как повоевали с пруссаком, так научились у него этой премудрости.
— У нас еще что, — прибавил старый солдат. — А вот, сказывают, в Нашебургском полку станок такой есть: поставят солдата, завинтят его — и стой в станке пять часов!
— Это зачем же? — спросил Прохоров.
— Приучить, чтоб не гнулся, не горбился...
— А верно. Ведь как лубки впервой к коленям подвяжут, до чего неловко, а потом пообыкнешь и без лубков ходишь, не сгибая колен, — согласился старый мушкатер.
— Воронов, к поручику! — крикнул издали капрал.
Воронов вскочил и стал торопливо приводить себя в порядок.
«Зачем это? — думал он. — Может быть, к себе в деревню отправит?
Ведь плотника же выпросил у командира полка ротный пятой роты. И отослал к себе в поместье. Куда бы ни послали, все лучше, чем в карауле стоять. Мундир, штаны тесны, ни повернуться, ни сесть. Жарко, сало с волос за воротник течет. Стоишь, как огородное чучело. Бабы смеются».
И он побежал к ротному.
Но догадка Воронова оказалась неверной. Поручик ошеломил его: Воронова откомандировывали из Смоленского пехотного полка в Суздальский, который стоял на непременных квартирах в Новой Ладоге. Полковой командир обменял Воронова, который был сапожником, на гренадера-суздальца, умевшего хорошо завивать волосы. Полковник Суздальского полка, видимо, больше ценил сапожника, нежели куафера.
Воронов тут же получил ордер и должен был немедля отправляться в Новую Ладогу. Суздальский гренадер уже пришел в Шлиссельбург, в Смоленский полк.
— Авось там, в Суздальском полку, командир полегче, — сказал Прохоров, когда Воронов собирался в дорогу.
II
В Новую Ладогу Воронов пришел под вечер четвертого дня пути. Подходя к Ладоге, он у санкт-петербургской заставы увидал издалека на лугу ряды палаток.
«А где же у них плац? Где они маршируют?» — смотрел по сторонам Воронов.
Но нигде ничего похожего на плац-парад он не видел.
Удивляло Воронова и другое: в лагере было тихо — не слышалось ни ругани, ни палок.
В Смоленском полку эти вечерние часы, когда июльское солнце жжет не так сильно, считались самым лучшим временем для маршировки и ружейной экзерциции (Экзерциция — ученье.). С двух часов пополудни и до заката гоняли мушкатеров по пыльному плацу. Отовсюду неслась отборная ругань. Ругались все — офицеры ругали солдат, полковник и секунд-майор перед всем фрунтом хорошо честили подпоручиков и поручиков.
А тут — стояла тишина. Только откуда-то доносился стук топоров.
Когда Воронов подошел поближе к лагерю, он увидал за палатками четыре свежих желтых сруба. Солдаты рубили, строгали. Несколько человек сваливали привезенные бревна. А немного поодаль, за срубами, виднелись тонкие деревца молодого сада. Капральства два солдат возились в саду — окапывали деревья, расчищали дорожки.
У них, в Смоленском, полковник отправил всю 6-ю роту к себе в поместье под Новгород на сенокос, десятка два солдат выпросил у командира секунд-майор в свое имение.
«Не из Ладоги ли и сам полковник Суздальского полка? — подумал Воронов. — Наверное, ему и строят дом. И сад, должно быть, его».
Воронов подошел к ближнему срубу.
Постройку уже подвели под самую крышу — ставили стропила. Вверху, на последнем венце, с топором в руках сидели солдаты. Если б не кожаные гренадерки на головах, нельзя было б и сказать, что это мушкатеры: по положению, они с 15 апреля носили не красные, а белые штаны и ничем не отличались от обыкновенных мужиков.
Перед срубом, поставив ногу на свежее бревно, стоял спиной к Воронову небольшого роста человек в белой куртке. Он был без шляпы.
— Бог помощь. — сказал Воронов подходя. Человек, стоявший спиной к Воронову, обернулся. На Воронова глядели быстрые голубые глаза. Большой лоб человека был покрыт капельками пота.
— Спасибо, служивый! — ответил голубоглазый человек. — Откуда и куда путь держишь! Уж не из Смоленского ли полку?
— Так точно! — браво ответил Воронов, по привычке вытягиваясь и глядя, как ведено в уставе, быстро и весело.
«Должно быть, сержант какой — смотрит за постройкой», — сразу мелькнула мысль,
— Прислали взамен прикмахтера.
— Да, да, знаю. Вот и хорошо, — улыбнулся голубоглазый человек. — Стало быть, ты сапожник?.
— Сапожник, вашбродие.
— Водку пьешь?
— Пью, вашбродие!
— Звать как?
— Воронов.
— На ворона мало похож: курнос! — определил голубоглазый человек, оглядывая с ног до головы Воронова. — А ну-ка, покажи, как у вас, в Смоленском, клинки точат? — неожиданно сказал он, шагнул к Воронову и сам выхватил из ножен его полусаблю.
Клинок был весь в ржавчине. Голубые глаза помрачнели и чуть прикрылись тяжелыми веками.
— Так и знал: эфес блестит — глазам больно, а клинок — помилуй бог, какой! Хороши вояки, нечего сказать!
Воронов залился краской.
— У нас, ваше благородие, первое дело, чтоб эфес горел, — извиняющимся тоном сказал он, вкладывая клинок в ножны.
— А ружье как? — спросил голубоглазый, протягивая руку.
Воронов снял с плеча ружье.
— Ружье-то вычищено, — уверенно сказал он.
Голубоглазый человек повертел в руках ружье. Оно все гремело: в прикладе была высверлена довольно большая дыра, в которой перекатывались, звенели стеклышки, черепки.
Голубоглазый удивленно посмотрел на Воронова.
— Эти побрякушки зачем?
— Их высокоблагородие наш полковник велели так сделать, чтоб, дескать, громче было. Когда зачнем кидать ружье на плечо аль на караул, чтоб стучало, — все равно как орех щелкнул!
Солдаты молча улыбались. Голубоглазый человек неодобрительно покачал головой.
— А много ль раз за лето у вас в полку стреляли? — спросил он. — Поди, ни разу?
— Так точно, ваше благородие, ни разу! — признался Воронов.
— Вот то-то! Ну, ничего, у нас постреляешь! Лети, Ворон! — кивнул голубоглазый человек, возвращая Воронову ружье. — Рост у тебя хорош, лети в первую роту к капитану Кутузову. Да ступай прежде всего к Волхову — умойся: ишь, запылился как! Солдат должен быть чист, опрятен!
— Слушаюсь! — ответил Воронов, поворачиваясь кругом.
— Да запомни: пить у нас где хочешь пей, только не в кабаке! — крикнул он вдогонку Воронову.
Полчаса спустя Воронов, определенный в капральство и получивший место в палатке, шел с мушкатером к Волхову.
— Значит, это училище для полка строят, а дальше — полковые конюшни. И сад, стало быть, тоже полковой. Вон оно что-о! А скажи-ка, приятель, — расспрашивал он у мушкатера, — с кем это я разговаривал? В белом кафтане, без шляпы. Офицер он аль кто?
— Маленький, быстрый такой? Глаза голубые, а в лице худощавый?
— Во-во-во, — узнал по описанию Воронов.
— Это ж и есть наш полковой командир, Александра Васильич.
Воронов даже остановился от удивления.
— Вот те на — сам полковой командир!
И он тотчас же представил себе командира Смоленского полка фон Штраля. Как тот со шляпой, надвинутой на левую бровь, идет с тростью по лагерю и даже не посмотрит на солдата. Что-нибудь спросит, а потом ткнет тростью в живот солдата и скажет зло: «Пшел!»
— А как полковнику фамилие? — спросил Воронов.
— Суворов.
«Он говорил давеча, что мое фамилие не по мне, — раздумывал, идучи, Воронов, — но и его ж не подходит к нему: ну какой же он суровый?»
III
Не надлежит мыслить, что слепая храбрость
дает над неприятелем победу, но единственно
смешанное с оною военное искусство.
Полковое учреждение
1-й батальон, с мокрыми от росы штиблетами, стоял в кустах, ожидая сигнала к атаке.
Солнце еще не взошло, но лес уже был полон птичьего гама, а над полями трепетали, заливались жаворонки.
Впереди расстилался обширный монастырский луг. Он весь был в росистой паутине, — прозрачная и тонкая, она висела на стеблях трав, на головках еще не скошенных цветов. Вдали, за лугом, на том берегу подернутой туманом реки, вырисовывались белые стены монастыря.
Мушкатеры, покашливая и перешептываясь между собою, стояли, ожидая, когда 2-й батальон выйдет на луг с противоположной стороны от реки. Командир полка, живой, непоседливый полковник Суворов, сам повел 2-й батальон в обход луга, чтобы потом, от реки, наступать на 1-й батальон.
Здесь, на просторном монастырском лугу, оба батальона суздальцев должны были сойтись в сквозной штыковой атаке: это было излюбленное, всегдашнее упражнение полковника Суворова.
Мушкатеру Воронову все еще было ново в этом полку. В Смоленском полку, где Воронов служил прежде, полковой командир помешался на всем прусском — позитуре, маршировке, ружейной экзерциции.
Прусский король Фридрих II, с которым Россия, провоевав семь лет, заключила по настоянию императора Петра III мир, теперь не выходил у всех начальников из головы.
Русские командиры считали, что фридрихов косвенный порядок ведения боя — самый совершенный, забыв о том, что именно русские войска дважды опрокинули этот косвенный порядок и разбили короля Фридриха.
Но особенно пришлась по вкусу фридрихова палочная система обучения солдат. Офицеры-помещики считали, что это единственно правильный и самый надежный метод воспитания крепостных солдат. Потому каждый офицер от полковника до подпоручика старался во всем подражать прославленному полководцу Фридриху II: ведь ему подражала вся Европа!
По прусскому образцу шили мундиры и завивали волосы, по прусскому образцу целые дни маршировали и по прусскому образцу били палками солдат.
Так было везде, и так было в Смоленском пехотном полку. Все ученье в нем обычно проходило на плацу. Измученных солдат с утра и до ночи гоняли по пыльной площади взад и вперед, наблюдая, чтобы роты. вытянутые в ровную линию, шли как один человек. Заставляли солдат без конца полировать ружья, белить ремни. За плохо причесанные или небрежно напудренные волосы нещадно били палками,
Можно было подумать, что солдата каждую минуту готовят к какому-то смотру, плац-параду.
А в Суздальском Воронов увидал иное. Сухощавый подвижной командир суздальцев обучал своих солдат по-своему.
Полковник Суворов не заботился о том, чтобы солдат был красиво завит и напудрен. Но зато сам показывал солдату, попавшему в армию из какого-нибудь медвежьего угла, как надо мыться, как обшиваться.
Полковник Суворов не требовал, чтобы ружье звенело и гремело во время ружейных приемов, но старался, чтобы солдат умел быстрее заряжать и в мишень стрелял метко, что называется — «в утку».
Полковник Суворов не заставлял солдат целыми днями бессмысленно маршировать по плацу. Но очень часто, среди глухой ночи, в дождь и непогоду, вдруг подымал свой полк и без обозов уходил с ним на несколько суток в поле — делал быстрые марши, устраивал ночные атаки, переходил вброд реки, проходил болота.
Весь смысл суворовского ученья сводился к одному: приучить солдата не останавливаться ни перед каким препятствием, приучить солдата быть смелым, уметь наступать.
Во всех полках русской армии солдат готовили к параду, полковник Суворов готовил суздальцев к бою.
Вот и сейчас суздальцы уже два дня были в походе.
Смоленский полк проходил не более десяти верст в сутки, а суздальцы сделали за двое — сто верст и возвращались назад, в Новую Ладогу, без единого отсталого или больного. Как всегда, ученье у полковника Суворова заканчивалось сквозной штыковой атакой — оба батальона шли в штыки друг против друга.
Сигнала к атаке и ждали мушкатеры.
В прозрачном воздухе послышалась барабанная дробь. В дымке постепенно таявшего тумана показались знакомые зеленые мундиры: 2-й батальон уже развернулся на лугу. Впереди батальона, на буланом жеребце, ехал полковник Суворов.
Раздалась команда:
— Смирно! Сомкнись! Право — стой, лево — заходи!
Мушкатеры вышли из лесу и, разбрызгивая башмаками тонкую росистую паутинку, пошли навстречу «врагу». Когда между батальонами оставалось не более ста шагов, полковник Суворов поднял вверх шпагу И, ударив жеребца шпорами, закричал;
— Ура, ребятушки! Коли!
Оба батальона кинулись друг на друга со штыками наперевес. Буланый жеребец полковника, видимо не раз бывавший в сквозной атаке, смело шел на штыки.
Воронов впервые участвовал в таком необычном ученье.
«Собьют на бегу! Ударят!» — думал он, глядя на приближающихся мушкатеров 2-го батальона, которые с возбужденными лицами бежали навстречу и неистово кричали так же, как и Воронов:
— Коли! Руби! Ура!
Но никто не пострадал: добежав до «врага», мушкатеры подняли вверх ружья, и батальоны благополучно проскочили сквозь друг друга.
...Суздальцы сидели и лежали на берегу реки. После штыковой атаки Суворов дал людям отдохнуть.
Воронов с любопытством наблюдал за командиром. Суворов ходил от одной роты к другой, запросто разговаривал с солдатами, шутил. Это очень поразило Воронова: командир полка, помещик, дворянин, а держится как ровня.
«Чудак!» — подумал Воронов.
Но вот полковник махнул барабанщику рукой. Застучал барабан.
Полк стал в ружье.
— Ребята, скидывай башмаки и мундиры — пойдем вброд! — сказал Суворов.
Мушкатеры стали быстро раздеваться. Полковник ходил вдоль рядов.
— Ишь, какие у тебя портянки грязные. Почему не выстираешь? — журил он молодого мушкатера.
Парень стоял красный от стыда, поджимал ноги, не зная, куда девать их.
— Ноги сейчас отмоешь, а как придем в лагерь — выстирать портянки!
— А у тебя почему пятки стерты? Должно, в сапогах спишь? Ленишься сбросить? — накинулся он на другого.
— Что, брат Ворон, тяжело у нас ученье? — спросил Суворов, подходя к Воронову,
— Никак нет! — бойко ответил Воронов.
Он был удивлен и обрадован, чти полковник до сих пор помнит его.
— Тяжело в ученье — легко в походе! — сказал Суворов, проходя.
— Патронную сумку привяжи к шее! Вот так. Береги патрон. Замочишь, помилуй бог! — учил он кого-то в соседнем капральстве.
Наконец все были готовы. Полковник сел на своего жеребца.
— За мной, ребятушки! — сказал Суворов и стал спускаться с берега.
Солдаты, подняв над головами ружья, входили в реку. Поеживались от холодной воды, перекидывались словами.
— Ого-го!.. Студеная...
— Под этим бережком ключи.
— Гляди, Гришка, натруску свою не замочи, — шутил кто-то.
— Вот бы с бреденьком походить...
— Полу макаешь, держи выше!
— Коли глубоко, снесет: горазд быстрая.
— Тут мелко не будет. Кабы мелко, она сейчас бы объявилась, а то — гляди...
Вот уже вода — выше пояса. Правые руки солдат стараются вцепиться в соседскую рубашку, а в левых высоко качаются ружья. Все сразу стали однорукими. Над рекой видны только треуголки, сумки, ружья.
Белые, незагорелые руки покачивались, точно плыли в воздухе, медленно подавались вперед.
— Вот так глубоко!
— Ротный наш, Михаило Илларионыч, поплыл.
— Гляди, чтоб и тебе не пришлось!
— Чего тянешь? Не тяни зря!
— Держись!
Небольшой мушкатер, шедший рядом с Вороновым, вдруг по уши нырнул в воду. Воронов схватил его за руку.
— Не сдерзался, дяденька, — виновато прошепелявил он, — в ямину попал!
Стало мельче. Передние уже выбирались на берег. Проворно одевались — командир полка сам делал все быстро и того же требовал от солдат.
Из-за дальнего болотца показалось солнце,
— Станови-ись!
Все стали по местам. После бессонной ночи холодное купанье приятно освежало, бодрило. Но у многих посинели от холода губы, людей пробирала легкая дрожь.
— Ребята, видите — монастырь? — указал Суворов на белевшие стены. До них было не более ружейного выстрела. — А ну-ка, погреемся! Взять штурмом монастырь! На стены! Ура!
Мушкатеры охотно побежали на штурм. Подбежав к монастырю, они, затарахтев ружьями, полезли на его высокие стены. Передние солдаты подставляли спины, задние шеренги полезли наверх, подсаживая друг друга.
В монастыре поднялся переполох. Сонная братия, нечесаная и немытая, показывалась из окон и дверей. Сам игумен, здоровенный мужик, выскочил на крыльцо в одних портах.
— Что творите? Чего беснуетесь? Куда вы прете, оглашенные? — кричал он пропитым басом.
В воротах показался буланый жеребец Суворова.
— Не шумите, отче преподобный! Это экзерциция, — спокойно сказал Суворов, подъезжая к выстраивающимся ротам.
— У добрых людей экзерциция — в поле, а у вас — во святей обители! Ровно басурманы. Я жаловаться в Синод буду! — выходил из себя игумен.
— Смирно! — крикнул полковник Суворов, не обращая внимания на игумена. — Хорошо взяли крепость. Молодцы, ребята!
— Рады стараться! — грохнуло в ответ.
И суздальцы с барабанным боем и песнями пошли из завоеванного монастыря.
IV
Уже шестой день под Красным Селом стояли лагерем три дивизии.
Императрица Екатерина II приказала вступить 15 июня 1765 года в лагерь при Красном Селе войскам генерал-фельдмаршала Бутурлина,
2-й дивизии Голицына и 3-й Финляндской дивизии Панина. Тридцать тысяч человек конницы и пехоты лейб-гвардии и полевых
полков расположились в палатках у Красного Села.
В первые дни войска занимались ружейной экзерцицией и усердно готовились не столько к бою, сколько к высочайшему смотру: чистились сами, чистили оружие, белили амуницию.
В полках все начальство, начиная от полковника и кончая капралом, ходило злое-презлое: каждый хотел, чтобы его часть была лучше других. Значит, надо было не жалеть солдату палок, а здесь, вблизи от императрицыной ставки, нельзя было не только ударить, но даже всласть изругать солдата — в писаном уставе не сказано было обучать побоями. Капралы ругались вполголоса, втихомолку тыкали солдату куда-нибудь в бок, под девятое ребро, кулаком. В зубы ударить не годилось — еще невзначай понаставишь к смотру фонарей.
Только в одном Суздальском полку все шло по-обычному: полковник Суворов не терпел никаких зуботычин, считал, что солдат надо учить словом, а наказывал в крайнем случае, за большую провинность.
20 июня отдали приказ при пароле: бригадира Измайлова назначить командиром легкого корпуса. Корпус должен был прикрывать фронт и левое крыло царицыной армии от «врага» — дивизии Панина.
Легкий корпус сформировали из войск 2-й дивизии. Конница — Санкт-Петербургский карабинерный полк, казаки и четыре эскадрона грузинских гусар. Пехота — один батальон мушкатеров и две роты гренадер Суздальского пехотного полка под начальством полковника Суворова.
Суздальцев императрица выбрала из всех других армейских полков потому, что об их полковнике Александре Суворове шла молва, будто он по-особому обучил свой полк.
«Противник» — дивизия Панина — занял позицию на возвышенностях перед рекой Пудость. Панин построил три моста через реку, впереди линий пехоты, на холмах, поставил пушки с прикрытием и стоял, ожидая нападения сил императрицы.
21 июня, в пять часов пополудни, Екатерина II выехала из лагеря. Впереди, в полуверсте, шел авангард — двести гусар и пятьсот казаков. Полк Конной гвардии прикрывал ее справа. Екатерина II обходила правое крыло Панина.
Полковник Суворов со своими суздальцами стоял у деревни Техвиной. Бригадир Измайлов приказал не отходить от нее.
Был жаркий день. Парило. Солдаты, еще с вечера завитые и напудренные, одетые в тесные мундиры, изнывали от жары. По щекам текла бурая жижа из свечного сала, муки и пыли. Сам полковник чувствовал себя тоже неважно: с непривычки давил застегнутый на все пуговицы камзол, мешала треуголка. А главное, у него не хватало терпения пережидать все эти обычные эволюции, которые нужно было по правилам линейной тактики проделывать атакующим войскам.
Панин, заняв крепкую позицию, будет стоять неподвижно на одном месте, а войска императрицы начнут перестреливаться с ними.
Это была раз навсегда узаконенная тактика всех положений. До чего это было скучно, плацпарадно и, прежде всего, неверно.
Суворов видел: Панин, строго придерживаясь линейного построения, растянул свои войска двумя тонкими линиями, стараясь охватить побольше важных пунктов местности. Но зачем обязательно обходить с флангов, когда можно, построив войска в несколько рядов, в колонну, броситься в любом месте на тонкую панинскую цепочку и без труда прорвать ее?
А вместо этого нарядные желто-красные грузинские гусары императрицы и бородатые казаки вяло перестреливались с панинскими ведетами (Ведеты — конный караул близ лагеря или квартиры начальника войск.) медленно теснили их. Ведеты постепенно отступали к своим главным силам.
Вместо жаркого короткого сабельного удара, мгновенно решающего все, получалась жалкая, никчемушная стычка. Нет, положительно не хватало сил терпеть.
Против него, на холмах, стоят панинские пушки. Первое дело — надо захватить их, и все тут! Он поступит не по прусскому образцу, а по своему разумению! Не будет понапрасну тратить время и пули: в штыки их!
— Ведь это — что? Бой? Так чего ж тут, в самом деле, возиться? — обернулся он к молодому, двадцатилетнему командиру 1-й роты Михаилу Кутузову, стоявшему рядом. — Беги, Мишенька, к гренадерам, пусть они из-за кустов откроют огонь по холмам. — А сам повел батальон в лощину.
На лугу Суворов остановил батальон и объяснил солдатам, что он хочет делать. Во всей русской армии, по примеру пруссаков, только офицеры знали о том, что будет предпринимать их командир. Полковник же Суздальского полка всегда говаривал, что «каждый солдат должен знать свой маневр».
— Ребята, впереди, на холмах, — пушки. Их надо взять в штыки! — сказал он и повел суздальцев через лужок на пахоту.
Суздальцы поднялись на высокую межу и с криком «ура» неожиданно бросились на панинские пушки и их прикрытие. Артиллеристы, отвлеченные ложной атакой двух гренадерских рот, которые стреляли из-за кустов, не ожидали «врага» с этой стороны. Но все же успели дать залп по наступающим суздальцам.
Суздальцев не остановила пальба: еще в Новой Ладоге Суворов не раз водил их в атаку на пушки. Мушкатеры сквозь пороховой дым бежали вперед. Не успели артиллеристы перезарядить, как мушкатеры Суворова, опрокинув пехотное прикрытие, уже сидели на панинских пушках.
Один канонир сгоряча ударил банником Воронова, который, как рядовой 1-й роты, попал в легкий корпус. Обозленный Воронов с такой силой рванул банник к себе, что канонир потерял равновесие и торчком упал на землю. Когда он вскочил, готовый кинуться с кулаками на Воронова, суздальский капрал сердито стукнул его по загривку:
— Чего лезешь, щучий сын?
— А что же вы? А чего же вы? — бормотал канонир, не зная, что и сказать в свое оправдание. — Выскочили — и в штыки... Где это видано?..
— Нет — думаешь, будем с вами в кошки-мышки играть? Вы — налево, а мы — направо, так, что ли? — обрезал капрал. — У нас, брат, расправа короткая!
Суворов уже поворачивал пушки, собираясь палить из них по пехоте Панина, когда от императрицы прискакал во весь опор адъютант.
Императрице понравилась решительность и быстрота полковника Суворова, но его действия как-то выходили за рамки общепринятой линейной тактики, противоречили ей. Так говорили императрице все генералы, находившиеся в ее свите, — фельдмаршал Салтыков, генералы Воейков и Сиверс.
— Ее величество благодарит полковника Суворова за молодецкое дело, но приказывает отойти назад.
Суздальцы глядели именинниками, хотя и пришлось возвращаться назад, к деревне Техвиной.
V
Всю ночь с 21 на 22 июня шел проливной дождь. Не перестал он и утром. Войскам назначили дневку и выдали по две чарки водки.
В палатке у Акима Акимовича, капитана Смоленского пехотного полка, сидели гости из соседних полков: капитан — Великолуцкого и поручик — Нарвского.
Палатку трепало ветром. Дождь лил как из ведра. Один угол палатки уже протек.
Офицеры допивали третий штоф водки, закусывая салом и луком, и от скуки сплетничали по поводу вчерашнего необычного «дела» этого сумасбродного полковника Суздальского полка Александра Суворова.
Еще вчера вечером весь лагерь уже знал о высочайшей благодарности Суворову. Офицеры судили-рядили, завидовали ему и удивлялись: за что?
— Подумаешь, он — против прусского короля! Он — не уважает линейной тактики! — говорил уже достаточно покрасневший от вина хозяин. — Всему свету она хороша, а господину Суворову, видите ли, негожа! — театрально развел он руками.
— Аким Акимыч, а, будучи, правда ли это, — перебил его поручик, который так нагрузился на даровщинку, что все время только облизывал губы и моргал глазами, — а правда ли, будучи, что Суворов штурмовал какой-то монастырь в Ладоге?
— Верно, штурмовал. Точно не знаю, какой — то ли Гостинопольский, то ли Ивановский, или еще какой, а штурмовал. Игумен ездил в Синод жаловаться.
— Вот сумасброд! И как ему полк доверили? — усмехнулся великолуцкий капитан. — И что выдумал? Штурмовать обитель! Да разве ему мало чего другого было?
— Аким Акимыч, — не отставал болтливый поручик, — а правда ли, будучи, что Суворов солдат не бьет?
— Сказывают, не бьет, а кто его знает. Да не в этом дело: можно его, сукина сына, батожьем и не бить, а держать — во! — сжал кулак Аким Акимович. — Нам другое доподлинно известно — Новая Ладога от нас недалече — Суворов школу для солдат построил! — выпалил Аким Акимович и глядел на приятелей, наслаждаясь произведенным эффектом.
— Солдатам — школу? — подался вперед великолуцкий капитан. — Не может быть!
— Да, да, школу!
— Чудак! — рассмеялся великолуцкий капитан.
— Что ж он, будучи, в своем уме? Зачем солдату грамота? — брызгался слюной поручик.
— У нас в полку половина офицеров еле псалтырь разбирает, — рассказывал великолуцкий капитан, — а у соседей, в Вологодском, сам полковник Механошин, этот черный такой, как кузнец, — тот вовсе неграмотен. За него адъютант расписывается, ей-богу! И ничего. Погляди, какой у Механошина полк! Ружья, шпаги — словно солнце горят. Идут — не хуже пруссаков: точно линейка движется, а не полк! А у Суворова — я видел, как вчера суздальцы шли, — никакой позитуры. И офицеры бедно одеты.
— Говорят, Суворов этот обо всех, будучи, заботится, — опять вмешался поручик. — Говорят, у него офицеры не живут, будучи, впроголодь, как в других полках, потому что их командир не грабит. А наш дьявол, будучи, только и знает одно — тащить с офицера. То на мундир, то на шарф, то еще что выдумает. В прошлом годе с нас, поручиков, высчитал, будучи, из жалованья по сорока одному рублю тридцать две копейки, обещал, будучи, нам построить новые мундиры, а вот в этом и по сей день хожу, — рвал себя за ворот поношенного мундира захмелевший поручик.
— Да, Иван Фомич, — не глядя на поручика, говорил великолуцкому капитану хозяин. — Верно ты сказал: разве, кроме Суздальского, в нашей дивизии других полков нет?
— Суворова в легкий корпус потому назначили, что у него, Аким Акимыч, рука: папаша-то его, Василий Иванович, подполковник гвардии Измайловского полка! Вот оно что! — подчеркнул великолуцкий капитан.
— Конечно, поэтому! — крикнул поручик. — И я это, будучи, знаю!
— Погоди, ваше благородие, погоди! — Хозяин недовольно поморщился и даже тронул надоедливого гостя за локоть. — Суворов со своими суздальцами потому отличился, что попал в императрицыну часть! — раздельно сказал он, глядя только на великолуцкого капитана. — Кто же посмеет гнать императрицыны войска? Поневоле станешь отступать, коли она хочет наступать!
— Правильно, верно! — размахивал руками поручик.
— Да и чем взял? — подхватил со своей стороны великолуцкий капитан. — Наскоком. Полез на батарею, и прикрытие в штыки. Хорошо лезть, когда знаешь, что они палят, а тебе никакого урону. А в настоящем бою не так будет: пуля виновного найдет! В штыки, брат, не всегда сунешься! Это хорошо на маневрах делать! — запальчиво сказал великолуцкий капитан и зло посмотрел на Акима Акимовича, точно видел перед собою ненавистного полковника Суворова.
— Конечно, — согласился Аким Акимович.. — Только на маневрах. А вот поглядим, что этот чудак сделает, когда ему придется быть в настоящем бою! Поглядим! |
