: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

Рыбкин Н.

Генералиссимус Суворов. Жизнь его в своих вотчинах и хозяйственная деятельность.

по вновь открытым источникам за 1783 и 1797 годы и местным преданиям его вотчин

Публикуется по изданию: Рыбкин Н. Генералиссимус Суворов. Жизнь его в своих вотчинах и хозяйственная деятельность. М., 1874
 

Глава вторая.

Дом А. В. Суворова в Москве в 1784—85 годах. — Его домоводство и заботы о разных хозяйственных продуктах — Состав вотчин его в это время в разных губерниях. — Прикупка крестьян к наличному составу вотчин. - — Общие его распоряжения по вотчинам, относительно рекрутской повинности, браков дворовых и крестьян. — Уничтожение поборов с вотчин холстами, птицей ж пр. — Заботы о здоровье новорожденных — О бедных крестьянах. — О способах довольства их лесами и солью. — Челобитные крестьян и правила, им данные о том, как должно излагать эти малопонятные ему челобитные.

 

[14] Заведующий военною канцеляриею в Москве, московским домом и подмосковною вотчиною при селе Рождествене был у Суворова некто младший адъютант Степан Матвеевич Кузнецов. Дом генералиссимуса в Москве был у Никитских ворот, в приходе Вознесения. Из писем видно, что он был каменный, очень большой, так что потребовалось отдать его половину под квартиру какому-то военному человеку, слишком за 400 руб. на ассигнации в год.
Домоправителя и адъютанта своего, г. Кузнецова, Суворов звал в письмах просто Матвеичем, и однажды даже поблагодарил его за потушение пожара в этом доме. Сам генералиссимус жил в тот год в ундольском своем имении, в 40 верстах от г. Владимира и в 140 вер. от Москвы. Письма его писались на толстой [15] бумаге, иногда на небольших клочках, самым мельчайшим почерком; запечатывались они отличным сургучом и огромной печатью с знаменами, пушками и саблями, с надписью, до ныне сохранившеюся: Virtute et viritаte.
По почте ли, с нарочным ли посылались эти письма, адрес на них означался очень часто рукою Александра Васильевича так: «Государю моему, моему младшему адъютанту его благородию Степану Матвеичу Кузнецову, в доме моем близ церкви Вознесения, у Никитских ворот.
При доме этом имелись хорошие службы и разъездные лошади. Но почему-то слуги «Матвеича» ездили постоянно на извощиках, и вели дело так, что даже не заглядывали и на почту, а дожидались, когда им принесут письмо от Суворова сами почтальоны. Но Александр Васильевич скоро заметил, по отчетам, этот беспорядок в излишних расходах. В июльском письме 784 года из Ундола он, между прочим, пишет Матвеичу так: «Яснее и своею рукою пиши и кратко и мелко, чтобы на почту не много денег тратить; за принос писем не давать денег, а самим на почте брать. Особливо Михаилу — человека молодова к посылкам приучать и от злоупотребления и лихоимства остерегать. Я приметил, как в Москве дворовые нашив доверенных им покупках лошадей цену прибавляли».
В этом московском доме было очень много дворовых людей. Даже певчие и музыканты там жили целыми партиями. Как оказывается, артисты держались здесь для того, чтобы совершенствоваться в музыке и пении, о чем владелец заботился постоянно. Для того, чтобы практиковаться у известных там в то время артистов голицынских, певчим Суворова не запрещалось иметь и доходы за игру и пение — по Москве, но с 1784 года все эти артисты перевезены в Ундол по случаю пребывания там Александра Васильевича. Владелец не переставал напоминать Матвеичу, чтобы он доносил ему обо всем из Москвы, и притом еженедельно. «Пиши, Матвеич, [16] кратко, да подробно и ясно, да и без дальних комплиментов».
В этот дом крестьяне подмосковной вотчины обязаны были возить зимой дрова, сено, равно и хлеб и экономии. В письме от 30 июля, 1784 года, Суворова к Матвеичу значится, между прочим, следующее: «По настоящим обстоятельствам к удобрению моей экономии московские и рождественские продукты продать, и притом интересною для меня ценою, и сие основательное правило твердо хранить ныне и впредь текущее время». То же подтверждается и спустя две недели: «Все рождественские мои продукты подтверждаю в дорогое время в Москве продать по моему учреждению и прочие мои правила наблюдать».
В сентябре того же года из суздальского имения Суворов, в длинном письме к Матвеичу, распоряжается таким образом:
«Вспомни, Матвеич, о рождественских дровах; все ли они срублены, сохнут ли. Половина в Москву на продажу, половина сохнет всегда на будущий год».
«Вырученные деньги от продажи сена и лишних дров шли в это время на постройку церкви в с. Рождествене, вместе с половиной оброка с этой вотчины».
«В Рождествене, помнится мне, в доме был вторичный сенокос в саду и по иным местам, так то соблюдай, колико можно. Доставляй в Ундол рождественских сухих и соленых грибов, также и ягод. Исправляй крепко рождественские мои дома, к внезапному моему приезду; закажи пива сварить, русского, в Рождествено и Ундол. Но сие, впрочем, удобнее около марта, чтобы в московском доме зарубить в лед и в свое время его привезти рождестенским крестьянам при приезде их подвод с господским сеном и иными тамошними продуктами, чтобы токмо им было без отягощения».
«Да приторгуй в Москве французского вина. Там есть виноторговец, знатный купец, имеет каменный дом в Немецкой Слободе (забыл его имя). Узнай у хороших знатоков. Купи у него французского вина молодого, отнюдь [17] непорченного и немогущего в скорости испортиться, или старого французского вина сладкого, крепкого, мадеры или испанского и португальского, а также красного столового, хорошего когору, бордо или подобное модное, всего бутылок 120 и более. За сим из Ундола пришлю волов. Купи в Кистош полдюжины средних, немарких стульев, ломберный стол и столик еще неломберный, да сервиз каменный на 12 персон, получше и покрепче. Я люблю беленький с разводами, лишь бы не зеленой краски, и отправь все при оказии. А в Ундол пришли ломберных марок хороший ящищек, цены средней, и дюжину карт».
«Не из чего и не за што, Матвеич, приказные дела по пусту тянуть; мне от них один убыток, и я их, как ни есть, да уменьшу».
«Огурцов в Рождествене насолить довольное число, до новых, как говорил я. Василья огородника снабдевать и блюсти, как было при покойном моем родителе».
«Капусты белой и серой и кочанной наготовить, также и всех земляных продуктов, довольное число в запас до новых, дабы с небольшою свитою мне можно было летовать в Рождествене».
«В московском доме в лед зарубить лучшей рыбы и виноградной тешки. Осетрины и белужины думаю по 6 пуд засолить, селитрой лучше; все это запасти в малых кадочках, чтобы лучше из Москвы их в Рождествено забирать».
«У добрых хозяев готовится густой красный мартовский квас, то и такого не худо заготовить в московском погребе несколько боченков — для употребления в Рождествене. Своевременно для этого требуй у меня Николаева, чтоб он в одно время управлялся и с рыбой, и квасом».
«В Рождествене наварить и в лед зарубить крепкого русского хорошего пива и полпива».
«Было у меня много восковых свеч. Буде они в Ундол не отправлены, то и их отправь, при первой оказии».1 [18]
Домовод и хозяин, ко всем подробностям экономии внимательный, продолжает далее свои приказы таким образом:
«Полагаю я, в Рождествене содержать во всякое время гусей, одну или две пары, взирая на то, как они там водятся; уток при селезне одну пару или двух; индеек при петухе... две... три... кур русских при петухе десять; да свинок при борове одну или две. Из них приплодных для нечаянного моего приезду блюсть в зиму третью долю, а прочих продавать». Ежели моего приезду не предъусмотрено будет, то можно и весь приплод от сего продавать. Коли по твоему рассмотрению дальнего по сему убытка нет, то на том и утвердись... докончи сие мое заведение и что надобно, докупи, особливо, как будто бы я собираюсь в Рождествене летовать».
В последствии, около 1796 года, когда увеличились вотчины генералиссимуса, здесь, в этом доме в Москве, куда адресовались означенные письма к Матвеичу, было уже главное управление вотчинами фельдмаршала Суворова-Рымникского, под начальством полковника Романа Яковлевича Качалова и других лиц и называлось оно обер-конторою.

Вотчины А. Васильевича в 1785 году состояли в следующих губерниях:
Московской губ. и уезда, в Воскресенском округе в с. Рождествене и дер. Долганих 122 души
Владимирского наместничества, село Ундол с деревнями около 300 душ
Здесь жил Александр Васильевич в 1784 и 1785 годах.
Из переписи за 1783 год видно, что это имение Ундол куплено им в 1775 году, а в 1783 году, здесь, предузнав свое назначение заведовать владимирской дивизиею, он приказал выстроить себе скромный домик в 200 р. Асс. Но управители убили на это 800 p., убедя его, что в 200 р. дом будет очень скуден и особе его неприличен.
Суздальской округи, село Кистош с деревнями – 420 душ
Шуйской и Ковровской округи, деревня Трутнева и село Дьяково в обоих местах 49 душ
[19]
Костромского наместничества, Плесской округи, в селе Сараеве с деревнями 191 душа
Пензенского наместничества, Мокшанской округи, в селе Никольском, Шушке или Моровке 562 души
Новгородского наместничества, Боровицкой округи, в селе Кончанском, с деревнями 482 души
Здесь же, в Шереховском погосте, именуемая Кривинская вотчина. В ней было 500 душ
Всего около 2,626 душ.2

Все эти вотчины почти повсюду платили Александру Васильевичу оброка только по три рубля ассиг. с души, и пользовались, разумеется, всеми угодьями, лесами, озерами, реками, покосами, кроме заказных лесов, из которых давался лес крестьянам на постройку, и то не иначе, как с разрешения самого генералиссимуса.
Чрезполосное владение, бывшее в 1784—85 годах во всей силе и затруднявшее хозяйство крестьянское, заставило Александра Васильевича купить несколько земли, а с нею и крестьян более ста душ у разных соседей, в Костромской губернии у г. Вишнякова; в суздальских имениях, у Сатина и Лодыженского.
Что увеличение владений в 1784—85 годах сделано для приволья в угодьях его крестьян, и даже по их настоянию, видно из того, что лишних денег в это время у Александра Васильевича не было, и он прибег к займу, с платежом процентов. Впрочем, заем этот был только на несколько месяцев.
Надобно сказать, что в эту пору расход у него был очень значительный, а оброк невелик. Он строил в [20] 1784 и 1785 годах три дома в имениях, и три церкви, поправлял старые дома3, покупал рекрут для своих вотчин, держал много дворни на жаловании и выдавал пенсии разным престарелым людям из военного и крестьянского сословия. . Притом он жил не скупо и не скудно, хотя и чужд был многих прихотей своего времени. Знакомства и сношения с соседними помещиками и лицами служащими требовали жизни открытой и далеко не дешевой.
Но трудно все-таки сказать утвердительно, чтоб не было некоторой дипломатии в кратковременных долгах Александра Васильевича, в прикупках самых имений и постройках своих домов. Тогдашний век был во многом не похож на наш. Особенно кидается в глаза то, что А. В. очень часто в своей переписке с разными особами заявлял о своих долгах. «Достиг я, наконец, и до долга» писал он одному. «Вот и я впал ныне в довольные и знатные долги», говорил он другому… Вообще очень часты подобные заявления в его письмах того времени.
Самый порядок вещей в имениях хозяина, вечно живущего для службы не дома, естественно, должен был быть не таким, какой бывает при безвыездном пребывании помещика в вотчинах.
Нельзя не заметить, что герой Туртукая и прочих мест сильно баловал своих мужичков везде. Конечно, из снисхождения и участия к их положению, он допускал и недоимки. Многие недоимщики часто лгали на него, что он-де сам им не велел платить оброка. Льгота подобная, действительно, и бывала некоторым лицам, напр. на три года, но ею, ради такого случая, хотели пользоваться шесть лет и более.
Управляющие же его в то время или были очень близоруки и просты, или весьма важны, так что заведовали имениями А. Васильевича, никогда в них не бывая. [21]
К этому же времени случилась и некоторая денежная для Суворова неприятность. За захват и долговременное пользование его балованными крестьянами чужою землею, с него, как помещика, присуждено было в 3,000 руб. асс. взыскание какому-то помещику Толбухину.
Все эти обстоятельства в совокупности заставили его прибегнуть к займам тысяч в пятнадцать.
«Пуще всего, писал он в 1784 году Матвеичу, тяжелы мне 3,000 р. Толбухинские… Таково-то ябедное медление по приказным делам! Я уж и тому впрочем рад (что дело окончено после многих лет, затрат и хлопот). А как подобные дельцы еще есть, то я бы очень желал, чтобы ты приучился по приказам ходить. Хотя верь, что останется дел мало… я смертный и хочу эти дела частно ныне кончить. Пришли мне из всех их подробный и ясный экстракт, с наименованием особ, чинов и мест пребывания, с коими у меня дела. Желаемое, если рассужу потребным, здесь совершу; ты же о текущих, как я тебе препоручил, присылай мне рапортицы; гуляй сам по приказам, дел не много — то будешь человек»..
Надобно заметить, что у Суворова был постоянный стряпчий с большим гражданским чином — некто Терентий Иванович Тереньтьев, — замечательный по тогдашнему веку пиита и оратор. Он обязан был, за годовое жалованье в 500 р. асс., ведать все дела А. В-ча по всем вотчинам тяжебные. Но подозреваемое предательство этого сладкоречивого юриста заставляло Суворова секретничать от него. Об этом обстоятельстве в 1784—85 годах не однажды открывается Александр Васильевич своему адъютанту Матвеичу, и уже начинает поручать ему следить за многими делами судебными. Очевидно, в этом была нужда крайняя. Адъютант, простой и честный молодой человек, не умевший очень часто купить Суворову в Москве хорошего чаю и табаку4, уполномочивался им на [22] незнакомое военному человеку дело хождения по приказам, требовавшее в то время большего ума и сноровки.
По делам тяжебным и судебным Александр Васильевич много перенес хлопот, расходов и душевных томлений.
Ему, как человеку огневого характера, свершавшему все моментально, было тяжело бороться с ябедным медлением тогдашних приказных людей.
Затем, у него в это время были большие неприятности с крестьянами своими, не понимавшими цели его общеполезных распоряжений. Хотя и тихо, но беспрестанно и отовсюду, в своих челобитных они давали ему чувствовать, что при покойном его родителе им было проще и лучше.
Александр Васильевич постановил в это время, однажды навсегда, правилом, чтобы ни в одной из его вотчин людей не отдавали натурою в рекруты, а покупали бы для этого охотников со стороны.
Как человек, знакомый с законами возрастания и убыли населения и, наконец, просто, как эконом, он, к прискорбию своему, заметил, что в его вотчинах оказалась ничтожная прибыль, в промежуток между 3-й и 4-й ревизией. Имея почти 40 лет дело с войсками и компаниями, походами и прочими воинскими трудами, он по личному опыту знал, как тяжела была людям тогдашняя военная служба, без нынешних дорог и телеграфов, с одними кремневыми ружьями.
Любя крестьян искренно и дорожа их благополучием [23] он видел и знал, что с ежегодною убылью молодых лучших сил деревенские семьи слабеют и хозяйства их падают. В его же время были и частые войны, и частые наборы. Но в ту же самую пору повсюду у помещиков, в полчищах содержимой дворни были всегда в излишестве субъекты, никуда негодные, кроме солдатчины.
Такие лица продавались тогда всюду во множестве. Их даже возили для этой цели по всем ярмаркам5. Все эти обстоятельства давали возможность постановить однажды навсегда правилом — сдавать в рекруты покупных гулящих людей, тем более, что рекрут такой тогда стоил в большинстве случаев 150 р. асс., редко 200 р. Но явилась оппозиция. Крестьяне завопили хором повсюду, что этого им никак сделать не можно, что денег у них ничего нет. Против этого помещик однажды навсегда приказывает — вычитать у него из оброка по 75 р. на каждого рекрута, и это делать решительно во всех имениях. Следовательно, на все 25 лет военного термина помещик лишался оброка с того молодца, который этим способом был оставлен семье. Другие 75 р. крестьяне обязаны были всем обществом собрать свои, и на 150р. приобрести охотника.
Но непонимающие мысли владельца и общественной пользы, невежественные мужички приняли подобное распоряжение за что-то в роде обиды и нападка от барина, хотя, без сомнения, в ту же пору у крестьян соседних помещиков они видели совершенно противоположные картины в делах рекрутской повинности.
В своих жалобах того времени и всенижайших челобитных крестьяне просто выли по поводу новой меры. Хотя и ласкательно и униженно, однако же постоянно они грозили прогрессивнейшему своему отцу, что от затрат [24] все они сироты его, отца милостивого, придут в крайнее разорение.
Со всех вотчин, кроме одной какой-то деревеньки, поблагодарившей за этот приказ, все прочие вотчины целым миром ревели нижеследующим образом: «Мы, нижайшие твои сироты, староста Иван Агафонов и рядовые из села Маровки-Шукши тож Пензенской округи и твоей, государь, вотчины приказ твой, чтобы в рекруты из крестьян никого не отдавать, а покупали бы чужих рекрутов, получили на что и подможных пожаловано на всякого рекрута 75 р., от твоих, государь оброков и цену на рекрута разверстывать по имуществу каждого всем миром, при священнике».
«Но мы, государь, купить рекрута никто не в силах, да у нас, сирот, другой год и хлеб ни ржаной, ни яровой, не родится, продать нечево, а к тому же, мы пришли по скудости в упадок, а другие из нас и милостынею питаются… А есть у нас, государь, какое намерение… у нас живет бобыль, который никаких податей не платит, а шатается по сторонам, года по два и по три, и в дом, государь, не приходит, и не знаем где он, бобыль, живет, то вот мы и просим у вашего превосходительства милости, чтобы милостивно соизволили, как было при покойном вашем родителе, приказать того бобыля, беглого, за нынешний набор за все крестьянство отдать в рекруты, а ему в вотчине жить не причем, у него ничего нет, да и впредь ожидать от него нечего».
На всеслезном и жалобном этом прошении, как гром, разразилась резолюция Александра Васильевича такого рода:
«Рекрута ныне купить и впредь також всегда покупать, хотя у кого и неурожай, тех снабдевать миром, а по миру не бродить. Иначе велю Ивана и прочих высечь. Бобыля же отнюдь в рекруты не отдавать. Не надлежало дозволять бродить ему по сторонам. С получением сего в сей же мясоед этого бобыля женить и завести ему миром хозяйство. Буде же замешкаетесь, то я велю его женить [25] на вашей первостатейной девице6, а доколе он исправится, ему пособлять миром во всем: завести ему дом, ложку, плошку, скотину и прочее. А. Суворов».
Не лестно было в минувшем веке жить среди крестьянского сословия, где не уважались интересы частного лица, и где меры, к этому принимаемые, казались как будто бедой и опасной новизною.
Вышеприведенный факт XVIII века дает нам иное понятие об общине. В то время, из сожаления к одной полтине на каждого члена, молодой бесприютный детина отдавался головой помещику и войску. На резолюцию Суворова следует смотреть особенным образом и потому уже, что она принадлежит старому веку, когда мироедство в общинах считалось делом обычным. Своей новизною, гуманностью и неожиданной оригинальностью эта резолюция упредила свой век более, пожалуй, чем на сто лет.
Забота о браках дворовых людей7 и крестьян была также всегдашнею у А. В. Суворова. [26]
Если недоставало невест для дворовых, то они покупались на счет помещика, и иногда за невесту платилось до 80 р. асс.
Буде же крестьянин был принужден купить невесту на стороне, по недостатку их в вотчине, то ему выдавалась от помещика в помощь 10 р. асс., т. е., вся трехлетняя оброчная сумма жертвовалась жениху. На все это много имеется подлинных приказов.
Об уничтожении всяких поборов с вотчин натурою, т.е., холстами, грибами, птицею и пр. говорится в одной ведомости, приготовленной обер-конторе одним управляющим, 1791 года, так: «При жизни покойного Василья Ивановича Суворова Сопинская и Кривенская вотчины, Новгородской губернии Боровичского округа, оброка платили по два рубля с души8. Да сверх того исходатайствована им, бывшая во владении у экономических крестьян пустошь Наумова; да скупленная у помещика Якима Маврина в пустоше Михаиловой-Горе часть земли, с которой брал жатвы пятую часть, да с крестьян рыбу, холст, грибы, свинину… да на мельницу Хомлю (ныне София), в коей имеются два жернова, перевез из деревни Медведковой крестьянина Григорья Аникиева и получал за оную с него, сверх оброка, десять руб. в год. А по кончине Василья Ивановича, его сиятельство Александр Васильевич и супруга его Варвара Ивановна все вышеозначенные мелочные поборы, также и мельницу, с крестьян сложили, а вместо оного приказали платить наличными деньгами по три рубля с души в год».
Лишний рубль здесь далеко дешевле натуральных поборов с 900 душ, как ни дешевы были в то время все продукты. Суворов хорошо понимал, что натуральные сборы составляют только одно мученье для крестьян и верный [27] способ наживы бурмистров с старостами9. По опыту даже нашего столетия известно, что прием холстов, баранов, грибов и пр. делался бурмистрами самым обременительным для крестьян образом, всюду. Нигде так нельзя было притеснить старосте крестьянина, как здесь. Крестьянка, напр., должна была иногда, по простому капризу бурмистра, раз пять сходить в свою деревню, за 10 верст, чтобы только обменить приносимый ею холст, который браковался нещадно бурмистром всякий раз. Иногда пуд грибов вместо взятки отдавался только за 20 фунтов, лишь бы его приняли и отправили помещику, ничего о том не ведающему. И это все делали бурмистры еще милосердые и с авторитетом, т.е., заручившиеся за свои подарки покровительством всей фаланги горничных и нянюшек, камердинеров и обер-кучеров и, стало быть, имевшие при дворе вес и значение. В тех же вотчинах, где были бурмистры без сказанных протекций, они действовали при приеме продуктов просто как звери. Данный случай невольно заставляет вспомнить о том, что прошло невозвратимо, чтобы понять яснее значение такого распоряжения А. В. Суворова. Дальнозоркий ум человека, жившего всю жизнь среди солдат, набиравшихся из крестьян, [28] мог легко почерпнуть все нужные сведения по этому предмету.
И вот во всех вотчинах своих, он начал с того, что уничтожил такие тяжкие с народа поборы» выгодные только для бурмистров.
Такой человек, который всю жизнь с вотчин своих не наживал ни рубля, ни козы, не мог и поступить иначе9.
Здесь виден весь гуманизм современных нам образованных людей. То, что делали собратья Суворова, т.е., соседние помещики без всяких околичностей, ему представляется уже неуместным и нечестным…
Крестьяне, однако же, при высылке с нарочным оброков, всегда по зимам присылали на поклон своему помещику в гостинец и рыбу, и рябчиков, и грибов, но он принимал их не иначе, как в зачет оброчной суммы. Таков был у вотчин тогда обычай почти повсюду, и дожил даже он и до нашего поколения. Обычая платить за гостинцы строго держался и племянник Александра Васильевича Суворова, старший его адъютант, Иван [29] Петрович Суворов, принимавший оброки в отсутствие владельца.
Заботы А.В. Суворова о здоровье крестьянских детей в вотчинах выразились следующими его распоряжениями: «Указано моими повелениями, в соблюдение крестьянского здоровья и особливо малых детей, прописанными в них резонами и лекарствами, как и о находящихся в воспе, чтобы таких отнюдь на ветер и для причащения в Божию церковь не носить. Сия болезнь неминуемо каждого человека исходит. Бережливость от ветра теплотою, а не ветром. Но ныне, к крайнему моему сожалению, слышу, что из семьи Якова Калашникова девочка оспой померла (в Ундоле) и он квартирующему у него подлекарю сказал: «я рад, что ее Бог прибрал; а то она нам связала все руки». С прискорбностию нахожу нужным паки подтвердить, чтобы во всем сходно крестьяне прежние мои приказания исполняли. Неисполнители наказаны быть имеют следующим штрафом: Калашникова, при собрании мира, отправить к священнику и оставить на три дня в церкви, чтобы священник наложил на него эпитимию, чтобы впредь так говорить об умерших своих детях не мог; а старался бы о воспитании и присмотре за ними, яко он и сам от отца рожденный. Старосту смотрение поставить в церковь на сутки, чтобы он молился на коленах и впредь крепко смотрел за нерадивыми о детях отцами, и недозволял младенцев, особенно в воспе, носить по избам, от чего чинится напрасная смерть;10 в противном случае будет — поступлено вящше. О прочих крестьянах, не моего владения, я ничего не говорю. Но только запрещаю, буде у них в [30] воспе есть дети, в домы их ходить и детей малых туда не пускать».
За август 1785 года из суздальской вотчины писал он по этому же предмету: «Ундольские крестьяне не чадолюбивы и не давно в малых детях терпели жалостный убыток. Это от собственного небрежения, а не от посещения Божия, ибо Бог злу не виновен. В оспе ребят от простуды не укрывали, двери и окошки оставляли полые, и не надлежащим их питали, и хотя небрежных отцов должно сечь нещадно в мирском кругу, а мужья — те с их женами управятся сами. Но сего наказания мало; понеже сие есть человекоубийство, важнее самоубийства. Порочный, корыстолюбивый постой проезжих тому главною причиною; ибо в таком случае пекутся о постояльцах, а детей неблюдут. Свидетельствует то и последняя ревизия, сколь мало мои деревни против прочих умножились. А потому имеющим в воспе и кори детей отнюдь не пускать проезжающих, и где эта несчастная болезнь окажется, то с этим домом все сообщения пресечь, ибо той болезни прилипчивее нет».
В рождественской вотчине, под Москвой, в апреле 1784 г. А. В. Суворов писал следующее: «Матерей, воспитывающих нерадиво своих детей, может наказывать по духовенству и священник. Крестьянин богат не деньгами, а детьми; от детей ему и деньги. Чужих детей из сиропитательного дома принимает только одно нерадение за собственными детьми. Мзда тут ослепляет, и человек бывает подобен змее, которая детей своих не жалеет. Того ради, по довольном отдалении от Москвы, чужих детей на воспитание отнюдь никому из крестьян не брать; а забранных, сколько есть, одного за другим сдать в свое время человеколюбиво».
Нищенство строжайше им в вотчинах преследовалось. Равно и бедняков он не оставлял без помощи своей и мира, с тем, чтобы таковой, справившись, заплатил со временем миру все, без всяких впрочем, по его выражению, нападок и процентов. [31]
Одному соседнему помещику, наблюдавшему в Боровичском уезде за его вотчиною в качестве опекуна (это некоему Алексею Михаиловичу Г. Балку в с. Волоке) писал он из Ундола следующее: «На приказные расходы деньги мирские должен выдать особый поверенный мирский, которые он и держит из своих рук, а ходатаю-крестьянину денег никаких ненадобно, в избежание лихоимства, сопряженного с крестьянским бременем. Земли и пустоши покупать дозволяю всем миром, разверстывая равнообразно цену на богатых и неимущих, скудных и убогих.
«В неурожае крестьянину пособлять всем миром заимообразно, без всяких заработок, чиня раскладку на прочие семьи, совестно при священнике и с поспешностию. Сим можно избежать запасного магазина и многих, по моему отдалению от того неудобств, хотя я и стараюсь о нем с моими новгородцами.11
«Ныне повелите суки рубить, (т.е. валить лес на лядины для пожогов и пашни) в местах, определенных по мирскому приговору и прежде удовольствовать лядинами скудных, а за сим уже достаточных, совестным рассмотрением, при священнике. Ибо, в случае малейшего налога от имущественных крестьян над скудными, в моем присутствии, последует строгое взыскание за неприличность сию и недонос мне на сильных крестьян. Солью торговать моим крестьянам по одиночке не законно, когда соль покупать, то на это всем миром складываться старшим крестьянам на мирском сборе, сколько на какую семью потребно, и потому на покупку собирать с семей деньги, и как скоро привезена будет соль по наряду подвод от мира, то в те же сутки оную по семьям разделить. Непорядки [32] сокращать мирскими наказаниями, но непорядочного в рекруты отдавать не можно; понеже малолюдствуют от того семьи и страждет крестьянское хозяйство — и я моим крестьянам всюду запретил в натуре рекрут отдавать. В осторожность от своевольств от покойного моего родителя, запрещено было новгородским крестьянам между прочим12 варить браги (пива). Так и ныне сие наистрожайше повелите. В кривинской моей вотчине остерегите паки от держания беглых и искорените зло».
Из всего, здесь, 85 лет назад, писанного, видим, что наука политической экономии и цель нынешних правительств, стремящихся к созданию средних сословий в государстве, т.е., с отсутствием крайне бедных и крайне богатых, хозяину 784 года были хорошо и давно уже знакомы.
В этих приказаниях не эгоистический расчет, не фразирование, а глубокое познание болезней низшего сословия, отвращение к монополии сильных, захватывающих леса, соль, земли и все блага в одни свои руки, с целию давить бедняков и преобладать во всем над ними.
Здесь уже требуется признать тактику мужа государственного, а потом и человека гуманного, с тем любвеобильным сердцем и заботливым характером, каким отличаются не завоеватели жестокосердые, жаждущие крови, а отцы отечества.
Те помещики минувшего века, которые жили в соседстве с А. В. Суворовым, и те особы дворянские, которые исполняли такие его предписания в вотчинах его, признавали их, без сомнения, не только неприятными для себя, но даже и непременно вредными.
В тогдашний век кулачного права крестьянин редко пользовался такими отеческими, всесторонними от владельца [33] заботами. Он не имел даже и полного человеческого имени13 и писался в бумагах не иначе, как, например, Ивашкой и Федькою или просто подлым холопом. Да и сам господин в тот век не свободен был и от телесных наказаний, за преступление. Могли ли же быть понятны в то время такие распоряжения владельца, несмотря на всю их святость и согласность с нравственным долгом?
Не только в то время, но и 40 лет спустя, всякая филантропия к крепостным почиталась вредом, если не преступлением пред владельцами. Даже Пушкин не мог смело выйти к публике, с идеей о гуманизме в крепостничестве.
Известная его поэма об Онегине, изменившем в новой своей вотчине тяжелую барщину на легкий оброк, окончилась очень осторожно и коротко в строфе, этому посвященной. »
Когда новый владелец небольшим оброком заменил старинный ярем барщины, и мужик благословил свою судьбу, то

«В углу своем надулся,
Увидя в этом страшный вред,
Его расчетливый сосед…
Другой лукаво улыбвнулся,
И в голос все решили так:
Что он опаснейший чудак…

[34] Оказывается, что и самый смелый поэт, спустя полвека после А. В. Суворова, останавливается робко пред тем, что хотел высказать, а кончает только какой-то шуткой и описанием картины соседних господ.
Итак, кроме чудачества, в распоряжениях великого Суворова, едва ли что видели его современники.
Даже самые крестьяне, которых благо упрочивалось этими распоряжениями, едва ли подозревали здесь ту евангельскую любовь, которая всех равняет, и которая ничего не упускает и никогда не дремлет и не устает.
Сильные и богатые крестьяне, естественно, роптали здесь более самих помещиков за то, что им укорачивали руки и, по обскуратизму своему, без сомнения, глумились про себя над барином, который не дает покою ни малым ребятам, ни трудолюбивым богачам, ни ветреным матерям, и только бережет одних бобылей и людей замотавшихся.
В ту пору такой помещик, который не пропускал ни малейшей безделицы в деле устроения общественного благополучия, не мог нравиться и темным крестьянам, как людям вполне невежественным.
Да и сам гениальный труженик, вечно всем серьезным и нужным озабоченный, вечно изнуряемый службою и хлопотами по имениям, едва ли имел какую награду в своей нестяжательной жизни, кроме одной мысли, что он действует только, говоря словами его девиза: Virtute efe Veritаte, т.е., ради добродетели и справедливости.
Теперь, по порядку очерка, очередь за тем, чтобы сказать нечто о челобитных, которыми осаждали помещика в Ундоле любимые им вотчины его.
Все эти прошения, которых сохранилось несколько десятков, писаны были самыми безграмотными людьми, излагались бестолково и писались вместо букв какими-то доселе невиданными крючками и палками, подобно тому, как пишутся ноты. Содержание их всегда запутанное и бессмысленное до такой степени, что не верится даже, чтобы подобные бессмыслицы писались так без умысла. [35]
Общий тон таких челобитных, всегдашняя их песня — это то, что нехороши для них нововведения помещика, и что нельзя ли все оставить так, как было-де при покойной родителе, а что если нет, то мы-де все, твои сироты, если не смилуешься и не пожалуешь, придем в крайнее разорение, и совсем в полный упадок. Эти угрозы были обычною дипломатиею, которою было трудно провести все проникающего владельца.
Означенные челобитные все, однакож, были терпеливо прочитаны, поняты и не остались без резолюций,14 диаметрально противоположных ожиданиям сирот, подобно резолюции о праздношатающемся бобыле. Все они падали крестьянам, как снег на голову, но все-таки не отнимали у них иногда надежды одолеть барина воплями и угрозами, и чем далее, тем замысловатее и кудрявее бомбардировали они его, обещаясь, наконец, сгинуть и пропасть со всеми своими животами.
Наконец, выведенный из терпения ополчился на вотчины и А. В. Суворов. Он сочинил во все имения такой циркуляр, что вместил в него все правила красноречия, с показанием законов развития мысли в слове и всех диалектических тонкостей классиков, для изложения оппозиций со стороны крестьян в челобитных. Вероятно, это было написано с умыслом ошеломить неразумных и отбить охоту к челобитным, так как циркуляр этот был обязателен всем вотчинам, их старостам и бурмистрам.
Вот некоторые выдержки из этого предписания:
«Говорить должно по артикулам и статьям. Каждую вещь, каждой вещи часть подробно толковать и брать в уважение; одну часть соображать с другою; сравнивать тягость [36] с полезностью. Не реша одной части, к другой не приступать. Ежели в которой части найдется большое препятствие, мнимая невозможность, непонятие и сумнение, — предоставлять ее до конца. Начинать решение частей легчайших частьми легкими, потом потяжелее, и кончить тяжелыми. Не токмо о двух вещах, но и одну часть одной вещи вместе не судить, и опасаться соображения одной с другою разве в необходимости».
«Имея белую бумагу, на одной половине страницы означивать препятствия, недоразумения, сумнения; на другой половине страницы их облегчать, объяснять, опровергать и уничтожать. Сие иногда чинится уподоблением и заменою. Соблюдать и смотреть на мои правила миром».15
Человек, изощренный в диалектике и всех риторических тонкостях, кое-что здесь поймет. Но толпы крестьян, надо полагать, должны были прийти от этой реляции в полнейшее исступление.
Не видно, было ли у них после этого поползновение к челобитным вновь.

К каждому разряду людей великий человек выходил с особым орудием. Этим только и можно объяснить некоторые его, забавные подчас и остроумные приемы во всей его деятельности, не исключая и его хозяйственной администрации.
Здесь является уже не воин непобедимый, а тонкий дипломат, который даже и шутит очень серьезно и добивается своей цели так, как обыкновенному человеку не придет никогда и в голову.

 

Примечания

1 Свечи эти употреблялись для освещения комнат по неимению в то время стеариновых заводов.
2 Нужно полагать, что множество всех крестьян в 1784 году у Александра Васильевича было несколько менее душ на 300 или 400, потону что эти сведения добыты уже из рекрутской ведомости за 1795 год, притом в 1795 году Ундол уже отделен был дочери Александра Васильевича, княгине Наталье Александровне.
3 В Новгородской вотчине два дома при с. Кончанском и в деревне Каменке оба дома доселе уцелел к с мебелью его времени, из елового дерева.
4 Письмо от 7 сентября 1784 г. к Матвеичу следующего содержания: «Матвеич! Чай из Москвы с Борщовым ты прислал столь дурен, что весь желудок мой им перепорчен. Купи мне и пришли чаю наилучшего, какой только обретаться может… черного купи, как бы тебе дорог ни показался… выбери его чрез знатоков, да перешли его ко мне очень сохранно, чтобы постороннего духа он отнюдь не набрался, а соблюдал бы свой дух весьма чистый. От нюхательного табаку, тобой присланного, у меня голова болит… чрез знатоков купи табак; смотри исправно внутрь, а не на обертку, чтобы не была позолоченая ослиная голова… вино тоже твое дурно; но уж быть так…» (к вину, как видно, Суворов холоден; но к чаю и табаку — нет).
5 Известно, что уже много спустя после 1784 и 85 годов, именно в 1808 году, при Александре I-м, вышел указ, коим запрещалось дворовых женщин, девиц и парней возить по сельским базарам и ярмаркам для вящих выгод их владельцев, торговавших этим народом открыто на площадях.
6 Судьба бездомного юноши интересует героя более, чем вся вотчина. Эта картина напоминает подобный случай с Наполеоном I-м, который приказал везшему его чрез Альпы (на поход за войском) молодому ямщику из пастухов прикупить земли на свои деньги. Рассказ простодушно-наивного парня почти так же тронул Бонапарте, как кляуза на бобыля. За молодого возчика Наполеона на Альпах потому только не отдавали любимую невесту, что у него в горах, при его домишке, было очень мало пахотной земли…
7 Отъезжая в с. Кистош, суздальское имение, Александр Васильевич приказал, в осень 1784 года, на оставленные им 150 р. купить в Москве три девицы в замужество за его дворовых людей. На это один из адъютантов его (не Матвеич только) доносит следующее: на оженитьбѵ троих холостых дворовых ваших людей на назначенные вами деньги трех девок купить неможно, а из вотчин оных взять по вашему мнению для крестьян будет отяготительно. Где спрашивали мы девок, там оне умеют шить порядочно, мыть белье и трухмалить, и стоит каждая не меньше, как восемьдесят рублей, если в продажу; а за 50 рублей девку можно купить только такую, нечево не знающую, в Москве…
8 Заметить надобно, что у двух этих вотчин на 900 душ было всех угодьев более, чем 30 тысяч десятин, по преимуществу лесов, покосов, и до 25 озер с рыбными ловлями.
9 Почти во всех приказах и письмах проглядывает забота А. Вас. Суворова о том, чтобы не обременились и не отяготились его крестьяне. Один управляющий его из помещиков предложил было А. В. завести в имении завод конный, в видах того, что сена в имении очень много, и что познания его в этом выгодном деле он с пользою мог бы предложить генералиссимусу, тогда генерал-поручику. Но Суворов понял, что вотчину нужно будет обременять запасами и возкой сена и отдать потом в полное порабощение заводчику, и в этих мыслях он ответил на дельное представление досужему коннозаводчику, между прочим, следующее:
«Простите меня, что я из сурьезности вдруг засмеялся; я по вотчинам ни рубля, ни козы, нетокмо кобылы, не нажил, так и за заводом неколи мне ходить и лучше я останусь на «моих простых, незнатных оброках…»
Письмо это писано в Ундоле, 12 октября 1784 года.
9 Вот, напр., в каком тоне он пишет новгород. управляющему Семену Трофимовичу Румянцеву приказ о невестах, от 15-го марта 1785 г.
Семен Трофимович.
«Многие дворовые ребята у меня так подросли, что их женить пора. Девок здесь нет, и купить их гораздо дороже, нежели в вашей стороне. — Чего ради прошу вас, для них купить четыре девицы, от 14 до 18 лет, и как случится из крестьянок или из дворовых. На что употребите оброчные мои деньги от 150 и хотя до 200 р. Лица не очень разбирая, лишь 6ы были здоровы. О чем уже со мною более не переписываться.
Да не можно ль, государь мой, выбрать еще из моих крестьянских тако-ж дворовым людям в невесты девочку — другую, только чтоб то мужчинам было безобидно…
Сих девиц извольте отправлять в Ундол на крестьянских подводах без нарядов, одних за другими, как возят кур, но очень сохранно… Остаюсь с моим должным почтением.
А. Суворов.
10 Теперь можно читать такие приказы даже с улыбкой, когда против оспы у нас есть верное и всем доступное средство. Но тогда, когда взрослые умирали от оспы сотнями, а дети тысячами, когда сама государыня прибегла к оспопрививанию и издала о том манифест, оспа была страшной бедой, и предупреждению которой нужны были энергические меры.
11 Запасные магазины пред этим проектировались в Экономическом Обществе. В следующем году, 1785, был устроен такой магазин и А. В. Суворов, с пожертвованием из его оброков 150 р. ас. Сумма значительная по цене муки, бывшей в то время по 35 и 40 к. ас. за пуд.
12 Теперь эти пива варятся на улицах, без всяких предосторожностей от огня. Чиновники полиции уверяют, что им дано право выливать котлы с пивом и тушить дрова на улицах. Но об этом пока нигде не слышно.
13 За 18 дет до пребывания А. В. Суворова в вотчинах некто г. Сумароков публично рассуждал о крепостных крестьянах в экономическом обществе таким образом: Потребна ли ради общего благоденствия крепостным людям свобода? На это я скажу: потребна ли канарейке, забавляющей меня, вольность или потребна клетка и потребна ли стерегущей мой дом собаке цепь? Канарейке лучше без клетки, а собаке без цепи. Однако одна улетит, а другая будет грызть людей.
Заметить нужно, что подобные диссертации писались по поводу задачи Великой Екатерины: нужна ли крестьянину свобода и поземельная собственность, в видах общественной пользы?
История И. В. Э. Общества с 1765 по 1865 год А. И. Ходнева. Санктпетербург 1865 г.
14 Одному, напр., старосте резолюция на просьбе такая: «беседу не беседуй». Другому: «материя от материи не отличена». Целой вотчине на просьбе пишет: «крестьяне меня не вразумили, и я их не уразумел». Вообще у А.В. все выходило коротко и ясно, и лаконизм не оставлялся нигде. Резолюции длинные были редки.
15 Правда — построение слова и выражения здесь далеко не нашего времени: Речь сложна и тяжела и не везде понятна. Но в этом и есть та прелесть славной старины — тот букет давнишнего прекрасного вина, которые свидетельствуют достоверность рукописи — достоверность, заключающую в себе все те признаки, за которые любителям истории уважаются подобные хартии.

 


Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru