|
Глава седьмая.
Памятники, сохранившиеся о генералиссимусе Суворове в его вотчинах, и признательная в нему память нашего XIX века. — Заключение.
[114] Предание здешнее говорит, что Суворов, как сам любил разводить всюду в имениях фруктовые сады, так рекомендовал это всегда и своим крестьянам. Сколько ни тяжел климат Новгород. губернии для яблонь, вишен и прочих фруктовых деревьев, однакож, как в самой Кончанской усадьбе, так и на усадьбах многих здешних крестьян, сады эти, разводимые по идее владельца, сохранились до сих пор. По многим деревням Кончанской вотчины потомки современников Суворова наследовали и охоту к их разведению. Так, в с. Кончанском, деревнях: Дубье, Сменкове, Хрепугине и Ниве, эти сады и теперь на лицо. Правда, много они потерпели от морозов, от разных перемен с их хозяевами, но все-таки не исчезли вместе с минувшим веком. Предание относит их начало прямо к генералиссимусу. Письменные памятники также свидетельствуют, что Суворов выписывал яблочные семена из Москвы фунтами.
В Кончанской церкви хранятся два киота, из которых в одном собраны разнообразные орденские ленты генералиссимуса, а в другом ордена его и часть фельдмаршальского жезла. Всего же важнее в последнем киоте — это [115] зрительная труба, в которую полководец рассматривал диспозиции своих и чужих войск. Эта незатейливая вещица, в скромном футляре, едва ли не почтеннее всех лент и орденов. Она служила долго и верно основным идеям великого стратегика, т.е., взору, быстроте и натиску. В этой церкви также его времен и паникадило весьма простое и красивое. У одной из стен стоит мраморная плита, снятая с могилы его потомками и замененная другою с известною ее лаконическою надписью1. Здесь же в алтаре имеется на стене из серебряной вызолоченной круглой доски довольно большой образ Архан. Михаила. На нем вычеканено следующее: Всех российских Императорских войск Генералиссимусу, Римско-Императорскому генерал-фельдмаршалу князю Италийскому графу Александру Васильевичу Суворову-Рымникскому всенижайше приносит плод трудов города Якутска мещанин Ефим Петров. 5 февраля 1800 года. Оказывается, что серебряных дел мастер знаком был с героем по газетам и пожелал ему выразить этим презентом свои чувства. На главной стороне этого образа написано: Творяи Ангелы своя духи; далее прибавлены слова, напоминающие заслуги Суворова: Врагу оскудеша оружия в конец и грады разрушил ecu. Погибе память его с шумом».
В доме Кривинской вотчины сохранена кровать, на которой отдыхал этот екатерининский лев. Она из елового дерева. Возле нее два стула и стол такого же дерева — и две сабли, довольно тяжелые. Деревенская обстановка русского Катона была весьма скромная. Оба дома в Кончанске также живо напоминают Суворова. В меньшем он живал, а большой выстроен внуком после него, но [116] из бревен, генералиссимусом заготовленных в 1789 году, и на месте им предназначенном. Здесь сохраняется его диван и два портрета, с него и супруги его Варвары Ивановны, урожденной княжны Прозоровской. Портреты сделаны красками весьма натурально. На балконе дока стоят чугунные вазы с княжеским гербом также времен Суворова. Вот все, что напоминает здесь владельца Кончанского усадбища, о котором ни Россия, ни ее история не забудет никогда.
Здешние крестьяне, наслушавшись рассказов от дедов своих, и доныне уверяют, что Суворов был не простой человек, потому что-де-знал планиду. По понятиям простонародья «планиду может знать только святой, с которым и ангелы обращаются-де запросто».
Такие толки, как заметно, разнесены ветеранами Суворова, доживавшими свой век по деревням. В первой четверти нашего столетия военные люди, говорят, узнавали Суворовских солдат не столько по медалям и ответам, сколько по ногам. В постановке этих ног было что-то особенное, по замечанию старожилов2. Имя героя народного Суворову принадлежит по преимуществу. Народ не знает никаких великих наших людей, а о Суворове имеет понятие ясное и рассказами о нем интересуется.
В наш век, именно в 1856 году, Кончанская церковь и имение посещены были чинами генерального штаба. Они после классического изучения деятельности Суворова собрались сюда в место его отшельничества отправить ему тризну и почтили память его молитвою, речью3 и скромною [117] трапезой. Число этих посетителей простиралось до 40 человек, не считая множества лиц местной администрации.
Военные академики тризну свою отправили самым скромным образом, без всяких парадов и торжественности. Они отказались, как сказывают, и от предложенного им хора певчих, и от многочисленного состава священнослужителей. Два клирика и сельский священник отправили всю службу по душе военного и высокоуважаемого учителя. Затем все посетители отправились в импровизированный лагерь Суворова на Дубиху, и на этой горе, среди угрюмых елей, воины после тоста в память его, приказали будто бы подать себе простую деревенскую редьку, которую чествовал всегда и сам генералиссимус.
Почему эти люди собрались сюда в 1856 году после Крымской войны — это объясняет нам военная наша летопись того времени. В речи, здесь сказанной г. Астафьевым, очерчены кратко все заслуги Суворова отечеству.
«Цель собрания нашего, говорил образованный оратор, состоит в том, чтобы почтить память великого человека и показать пред целым светом, сколько мы его ценим и уважаем. Вот клирос, на котором он пел, и место, где читал апостола. Мы теперь дышим здесь тем же воздухом, которым некогда дышал Суворов. Из жизни этого лица мы научаемся многому. С его времени открывается блистательная эпоха славы русского оружия. Он жил для России и любил народ русский. Обладая всеми способами и средствами по своему званию, ими не пользовался, презирая всякую роскошь, и в то же время водил отцов наших от победы к победе, шествуя по следам Аннибала и Цезаря.
«При одной имени его зарождается в душе отвага, заставляющая смотреть равнодушно на жизнь и отдавать ее на жертву отечеству. Среди множества наших исторических [118] знаменитостей он стоит на первом плане и все-таки остается загадкой для всех. Нужен великий историк для того, чтобы разгадать эту величайшую особенность.
«Из очерка жизни его мы, — истинные его ученики, должны почерпать назидательные уроки. На службе своей держался он всегда одного правила: действовать и в мирное время так, как на войне. Постоянные экзерциции, марши и военные работы у него не прекращались никогда. Проходя в месяц с войском по тысяче верст, он не переставал обучать солдат стрельбе, совершению фальшивых атак, действию штыками и проч… Обучая кавалерию атакам, делал так, чтобы они как можно ближе подходили у него к действительным. Обыкновенно батальон, построенный в карре (долженствовавший принять атаку), пред самым достижением его кавалериею, раздавался на право и на лево, и ворвавшимся в карре лошадям тотчас навешивались торбы с овсом. Лошадей трудно заставить идти на человека. Но у Суворова они однакож летели стремглав на солдат, несмотря на штыки их»4.
Прием Суворова с лошадьми поучителен не для одних воинов, но и для современных сельских хозяев. Сколько было жалоб в последнее десятилетие на невозможность приучить наших лошадей работать жнеями, косилками и другими усовершенствованными орудиями, и как много от всего этого терпели самые полезные новоизобретения. Отвергая различные новые приспособления механики, [119] хозяева обыкновенно порицали, особенно в начале, и лошадей наших, и наших рабочих. Но те же люди и те же русские лошади в руках Суворова совершали самые невероятные операции и оказывали удивительные успехи. Следовательно, отличное исполнение всякого дела зависит прежде всего от ума и догадки распорядителя. Образец всем налицо.
Долголетние труды Суворова над обучением войск не пропали даром, а оплачены повсюду необыкновенными победами, и, когда он дослуживал полвека такой службы, то уже Екатерина великая ум одного Суворова равняла силе целой армии.
«В 1794 году, говорит далее г. Астафьев, Екатерина II, отправляя Суворова с войском в Польшу против Костюшки, сказала: я послала две армии в Польшу — одну армию действительную, другую — Суворова.
« Отсюда из Кончанска, продолжал оратор, Суворов следил за всеми недостатками военного искусства в Европе и втайне создавал свой образ действия — противоположный тогдашнему, непонятный и даже казавшийся странным. Он первый ввел у нас строй колонны для боя и создал свою лаконическую тактику, предпочитая атаку холодным оружием и наступление пред обороной. На ропот же войск, утомляемых трудными экзерцициями, обыкновенно отзывался он так: дети, хотя и плачут от купанья в холодной воде, но зато после бывают здоровы. Всегда его стратегические расчеты клонились к средоточию сил, к быстрому удару массою в растянутые ряды неприятеля и к действию на него внезапностью. Этот образ действия достался потом на долю Наполеона.
«С Суворовым русские войска были участниками битв против Фридриха Великого и в течение 40 лет, переходили в леса и болота Польши и Литвы, на берега Дуная, в степи заволжские, в закубанские кочевья; находились при покорении потомков Чингиса в Тавриде, снова на берегах Дуная и Рымника, на скалах Финляндии, на развалинах Праги, на полях Италии и наконец на Альпах. [120]
Немного записала история на своих скрижалях таких событий, как поход в Швейцарию. И Аннибал переходил чрез Альпы, и Наполеон перебежал их. Но подвиги их здесь ничтожны. Они только провели войско снежными вершинами, не видя неприятеля. Но Суворов прокладывал себе на Альпах дорогу мечом, каждый шаг покупая кровью. В этом царстве ужаса доносил он государю, зияли окрест нас пропасти, как открытые могилы. Мрачные ночи, дожди и громы, водопады, летевшие с вершин льдины и камни — все было преодолено, и в этих недоступных местах не устоял пред нами неприятель.
Люди утопали в грязи, обрывались в бездны вместе с лошадьми, но среди всех ужасов этих десница Провидения нас хранила5.
«Так все падало пред Суворовым, и сам он всюду нес в битвы свою голову, как молодой отважные воин. Он 30 лет ставил жизнь свою на карту, и только чудо спасало его среди непрерывных опасностей.
«Таков был Суворов, имя которого гремело в Европе. Летописец говорит: в толпе царедворцев, в совете царей, на развалинах Измаила и Праги, на берегах Требии, льдах Сен-Готарда, в улусе Ногайском, на биваках, в сельском уединении, Суворов везде был самобытный, неизменный, странный, великий».
По громадным планам его известно, что он, веруя в русскую армию, не сомневался в возможности взять легко Париж и Константинополь.
В настоящее время новгородское земство, во изъявление своего патриотизма, проэктирует в кончанском имении, в [121] память Суворова, устройство дома инвалидов, которых и сам он всегда любил и призревал.
В последний период, начиная с 1858 года, литература слишком часто нападала на крепостничество. Главный мотив всех этих нападений был тот, что дворянство не дельно хозяйствовало и чрез то интересам народным служило очень мало, тогда как народ создавал все могущество нашего государства. Кратко разобранные здесь вотчинные рукописи Суворова говорят иное. Все эти пыльные хартии свежи и новы по своим серьезным идеям. Образованные представители нынешних правительственных и общественных учреждений стремятся к тому же, чем озабочен был и землевладелец прошлого века — это именно к благоустройству и благосостоянию масс. По этому и современным хозяевам и даже их потомкам, может быть, понадобится когда-нибудь взглянуть и на эту новую сторону медали всем известной исторической личности.
Примечания
1 Известно, что Суворов умер в доме поэта Хвостова, его племянника. Говорят, он, умирая, тревожился, чтоб не написали ему эпитафии в стихах, и потому завещал Хвостову сказать на плите три слова: Здесь лежит Суворов. Но Хвостов сюда прибавил титул князя, генералиссимуса и проч. Вот причина, почему снята эта плита и заменена настоящею.
2 В г. Владимире в одной из палат очень долго служил вахмистром некто унтер-офицер Кокушкин, умерший 110-ти лет. Он 30 лет служил под начальством Фельдмаршала Суворова. Замечали, что этот весьма разумный и исполнительный воин имел одну слабость. Он был помешан на рассказах о Суворове, Измаиле, Праге, Италии и проч., и до того увлекался всегда этим делом, что не слыхал ни звонка, ни зова начальства.
3 Речь генерального штаба полковника Астафьева, сказанная им в Кончанской церкви после панихиды, напечатана в IV книжке Военного журнала 1856 года и потом вышла отдельным изданием под названием «Воспоминания о Суворове».
4 Потому только и кавалерия достигала совершенства в атаках, что лошади чаяли среди батальонов каждый раз овес. А во время войны животные, так приученные, конечно не понимали, что это уж не ученье; а потому в атаках и выручали, как следует, кавалерию, лишь бы поскорее получить ожидаемую ими порцию. Знатоки военного дела теперь осуждают эту меру потому, что каждое такое ученье не обходилось будто бы без беды и у Суворова. Несколько человек будто бы все-таки бывали смяты и истоптаны, хотя в общем дело и выигрывалось. Но мы не осуждаем железную дорогу за то, что иногда бывают на ней несчастия и она при неосторожности администрации калечит и убивает людей.
5 Г. Милютин в своей прекраснейшей истории итальянского похода, повествуя о переходе чрез Альпы, представил целый ряд потрясающих картин. Промокшие до костей, солдаты не находили даже дров для топлива на этих высотах. Как же только Суворов замечал, что солдаты его вешают нос, то тотчас же старческим голосом весело запевал им известную новгородскую песню: «что девушке сделалось, что красной случилося» и тем стыдил малодушествующих. |
